Город богов Крючкова Ольга

– Что же тому виной? – невозмутимо поинтересовался энкомендеро и пригубил вино.

– Ваш отъезд в Асунсьон…

Алонзо округлил глаза.

– Почему же?

Мендоса глубоко вздохнул и, собравшись с силами, признался:

– Я знаю, что вы намерены устроить судьбу Джованны…

Глаза Алонзо округлились ещё больше.

– Намерен! А почему это тебя так интересует?! Ты переходишь границы дозволенного! – грубо заметил он.

– Разумеется… Простите меня, дон Гарсия… Я позволил себе лишнего…

Хозяин милостиво кивнул гостю.

– Так и быть объяснись… – снизошёл он.

Мендоса поднялся с кресла и произнёс:

– Я люблю вашу дочь… и прошу её руки…

Дон Гарсия воззрился на гостя немигающим взором. Прошло несколько минут…

Наконец он возопил:

– Мендоса, ты любишь мою дочь?! Её невозможно не любить! Она красавица! Но как ты посмел просить её руки?

В ярости он отбросил бокал, тот упал и разбился. Остатки вина залили прекрасный ковёр…

– Да, я дерзок! Но я не могу смириться с тем, что Джованна будет принадлежать другому!

– Ты лишился рассудка, Мендоса! – Алонзо, дрожа от гнева, поднялся с кресла. – Ты – нищий идальго! Комендант крепости! Торговец рабами!

Мендоса замер. Он и подумать не мог, что дону Гарсии известно о его незаконном промысле.

– Я знаю про тебя всё, щенок! – возопил Алонзо, забыв все приличия. – Ты снюхался с португальцами! Да одно моё слово и ты окажешься на виселице! Эмиссар сам накинет её на твою шею!

Но природное хладнокровие взяло верх, Риккардо ледяным тоном произнёс:

– Не вы ли покупали у меня рабов, дон Алонзо? Неужели забыли? Так, что мы связаны с вами одной ниточкой. Если эмиссар узнает о моих незаконных действиях, то недруги и завистники насладятся вашим падением!

– Ты смеешь угрожать мне, щенок! – ярился дон Гарсия.

– Отнюдь! Я пришёл сюда не угрожать, а просить руки Джованны.

– Что ты можешь ей предложить? Жизнь в захудалой крепости?

– Я могу построить дом в Асунсьоне… И достойно содержать жену.

– На какие доходы? – не унимался дон Гарсия. – Полученные от торговли рабами? Нечего сказать, достойное занятие для идальго. К тому же мне стало известно, что ты не можешь вернуться в Испанию…

Мендоса почувствовал, что его сердце сковал холод: Дон Гарсия всё знал. Джованна потеряна для него навсегда…

– Прочь отсюда! Иначе я позову своих телохранителей.

Портьера слегка колыхнулась, из-за неё появились три здоровенных креола, в их силе Мендоса не сомневался.

Ему ничего не оставалось делать, как откланяться и навсегда покинуть асьенду. Скажи он ещё хоть слово, креолы бы расправились с ним, а затем бросили в сельве, обвинив в убийстве индейцев.

Риккардо мчался, пришпоривая коня, не разбирая дороги. Время приближалось к полуночи…

Из сельвы доносились леденящие душу звуки, издаваемые ночными животными, в частности ночными обезьянами. Создавалось впечатление, что сельва переполнена совами[88]. Но Мендоса за годы пребывания в Парагвае давно свыкся с ними и не обращал ни малейшего внимания.

Наконец, он натянул поводья, резко остановив коня.

– Я ненавижу тебя Гарсия! Ненавижу! Будь ты проклят! – возопил он.

Риккардо тяжело дышал, сердце его учащённо билось. Немного успокоившись, он слегка пришпорил коня и тот неспешно тронулся с места.

До Энкарнасьона у него было достаточно времени, дабы обдумать свои последующие действия.

– Открыто выступать против Гарсии – чистое безумие… – размышлял он вслух. – Его ублюдки прикончат меня из-за угла… И Джованна достанется какому-нибудь худосочному родовитому гранду… Надо действовать хитростью… А для этого усыпить бдительность дель Гарсии. Этим я и займусь завтра…

На следующий день, едва колокола местной церкви отзвонили терцию, Риккардо сел за написание письма, адресованного дону Алонзо. Комендант был на редкость красноречив: он долго и витиевато распинался в своём совершенном почтении и уважении к энкомендеро, заверял его в своей безграничной преданности, искренне сожалел о своей вчерашней дерзости и молил простить его. Наконец, он закончил сию эпистолию, ещё раз пробежался по ней глазами, оставшись вполне довольным своим экспромтом. Он свернул письмо и запечатал сургучовой печатью.

Однако к письму, дабы раскаяние выглядело более правдоподобно, он присовокупил подарок – тушу оленя, подстреленного намедни охотниками.

Дон Алонзо, получив сие послание, поначалу и читать его не хотел. А тушу оленя распорядился отдать своим работникам. Однако любопытство взяло верх, и он всё же распечатал письмо Риккардо. Его содержание «пролило бальзам» на задетое самолюбие дель Гарсии и он почти простил дерзкого идальго. Что поделать: любовь травами не лечится[89]. Да и Джованна настолько хороша, что любой мужчина может потерять рассудок от любви к ней. Словом, Риккардо Мендоса был прощён…

Тем временем Мендоса отправился в арсенал и, разглядывая устаревшие аркебузы[90], подумал, что in hostem omnia licita[91]. Ибо в его голове созрел план, как заполучить прекрасную Джованну и наказать её несговорчивого отца.

Он выбрал десяток аркебуз, в которых пороховой заряд поджигался помощью фитильного замка, ими не пользовались последние лет десять, ибо из Испании были присланы ружья с колесцовыми замками.

Сам же Мендоса предпочитал (помимо эспады) пользоваться новейшим изобретением оружейного дела – пистолетом типа Puffer[92], сравнительно небольшие размеры, которого позволяли носить его незаметно под колетом или жилетом-корпесуэло[93].

Также Риккардо намеревался прихватить из арсенала бочонок пороха. Всё это он приказал своим сподручным загрузить в повозку и тщательно укрыть пустыми мешками. Затем он сел верхом и покинул крепость в сопровождении трёх matones, один из которых правил повозкой.

Мендоса направился к Тимауке, кацику[94] здешнего племени, не присоединившегося ни к одному из христианских миссий. Он знал о том, что Джованна была рождена от женщины-гуарани, дочери вождя этого племени и тот никогда не одобрял выбора дочери и считал, что бог Тупи покарал её за вероотступничество. Именно поэтому она умерла столь молодой.

…Небольшой отряд испанцев приближался к селению-касикасго[95]. Мендоса по опыту знал, что отряд из десяти-двенадцати индейцев охраняют касикасго, искусно скрываясь за деревьями. Не доезжая до него, он отдал своим людям приказ остановиться и спешился. Риккардо за время пребывания в Парагвае освоил язык гуарани и вполне мог изъясняться на нём. Он нарочито громко произнёс:

– Я пришёл с миром к вашему кацику Тимауке и принёс дары!

В подтверждении своих слов Риккардо извлёк из повозки одно из ружей и потряс им, дабы гуарани, притаившиеся в сельве хорошо его разглядели. Наконец, словно духи леса, перед ним появились два воина-гуарани.

– Мы проводим тебя к кацику, – сказал один из них.

Вскоре испанцы достигли селения, его окружала высокая деревянная стена. Ворота распахнулись, отряд беспрепятственно вошёл внутрь. Его тотчас окружили мужчины, вооружённые копьями.

Риккардо снова повторил, что пришёл с миром и показал ружьё. Гуарани охватил неподдельный восторг, ибо огнестрельное оружие являлось пределом их мечтаний.

Наконец Риккардо проводили в самый просторный дом, обиталище почтенного кацика Тимауке. Хозяин встретил гостя сидя на плетёной циновке. Испанец бросил на кацика беглый взгляд, индеец сразу же ему не понравился. Полноватый, скуластый, с маленькими заплывшими глазками, он чем-то напоминал дикого поросёнка выбежавшего из сельвы.

Однако Риккардо почтительно поклонился и сказал:

– Я пришёл к тебе с миром и принёс десять ружей.

Тимаука вперил свои поросячьи глазки в гостя.

– Ружья заряжаются порохом? – тотчас уточнил он.

– Да, кацик…

Тот, выражая удовлетворение ответом, кивнул.

– Садись, – Тимаука сделал приглашающий жест рукой. Мендоса опустился на циновку, лежавшую напротив кацика. – Расскажи, что привело тебя в моё селение…

– Дело, благодаря которому ты можешь получить богатую добычу и ещё с десяток ружей. – Без обиняков признался Мендоса.

Кацик был отнюдь не глуп, он сразу же догадался:

– Ты хочешь кого-то убить…

– Энкомендеро, который отнял у меня любимую девушку.

Кацик усмехнулся.

– Странно об этом слышать от испанца… Ты христианин хочешь убить себе подобного. Хорошо, если я избавлю тебя от этого человека, что получу взамен?

– На корабле, который покинет крепость и отправится в Асунсьон, будет много красивой одежды и домашней утвари, а также золота, возможно, испанских реалов. Мне нужны лишь женщины. Мужчин ты можешь убить…

Кацику понравился ответ гостя. Давно он не убивал испанцев, пришедших на его землю.

– Если доставишь женщин в условленное место целыми и невредимыми, я дам тебе двух лошадей в полной упряжи.

Кацик задумался. Предложение испанца было весьма заманчивым…

Через несколько дней, едва забрезжил рассвет, Алонзо дель Гарсия и его дочь Джованна в сопровождении дуэний, прислуги, телохранителей и небольшого вооружённого отряда покинули асьенду и отправились в направлении Энкарнасьона.

Когда церковные колокола отзвонили терцию, кортеж энкомендеро миновал крепость. В небольшой бухте, что в пол-льё от неё на якоре стояло небольшое торговое судно «Viento de cola»[96], готовое отправиться вниз по течению Параны по приказу дона Алонзо.

… Риккардо Мендоса, поднявшись на сторожевую башню, правым глазом прильнул к подзорной трубе, наблюдая на расстоянии, словно хищник, за своей жертвой. Он видел, как домочадцы дона Алонзо, в том числе и Джованна погрузились в лодки и направились к судну.

Когда двое телохранителей помогали девушке подняться по трапу, его охватила нервная дрожь.

– Грязные полукровки и вы смеете дотрагиваться до неё! – возмущённо воскликнул он, совершенно забыв, что Джованна точно такая же креолка, как и телохранители отца.

Наконец люди и многочисленные сундуки со скарбом благополучно погрузились на корабль. Капитан отдал приказ поднять якорь…

Риккардо с башни наблюдал, как набежал viento de cola, надув паруса, и судно заскользило вниз по течению, постепенно набирая скорость.

– Это будет твоё последнее путешествие, Гарсия… – прошипел Мендоса, опустив подзорную трубу. А затем злорадно засмеялся.

Корабль, на котором Диего де Торрес и его подопечные покинули Асунсьон, приближался к намеченной цели. До Асунсьона оставался день пути.

Смеркалось…

Капитан корабля приказал бросить якорь. Иезуиты погрузились в небольшую шлюпку и достигли берега, дабы ощутить твёрдую почву под ногами, развести костёр и приготовить ужин.

Корабль был битком набит колонистами, места всем хватало с трудом, поэтому иезуиты предпочитали на ночь спускаться на берег. И на сей раз они решили поступить точно также.

Пока несколько братьев, отличавшиеся хозяйственной хваткой, хлопотали около походного котелка, готовя ужин, Антонио и Фернандо решили немного пройтись вдоль берега. Они не заметили, как удалились на изрядное расстояние.

Неожиданно сквозь сгущавшиеся сумерки, Антонио увидел очертания плота, прибитого течением к берегу.

– Что это?.. Смотри… – обратился он к Фернандо.

– Похоже на плот… И кажется на нём кто-то есть…

Иезуиты знали, что здешние места были дикими и гуарани не всегда отличались «гостеприимством» по отношению к колонистам и потому поспешили к плоту. Каково же было их удивление, когда они увидели на нём человека.

Он лежал поперёк плота, раскинув руки. Запёкшаяся кровь выделялась чёрными пятнами на его некогда белой рубашке.

– Господи Всевышний! – в один голос воскликнули молодые иезуиты и бросились на помощь к несчастному. Но, увы, тот был мёртв. Видимо, течение Параны бросало плот с бездыханным телом от берега к берегу не менее недели.

– Фернандо! Ты узнаёшь его? – с жаром вопрошал Монтойя.

Тот же несколько растерялся, затем осенил себя крестным знамением.

– Не могу поверить… Это же Блас Перес Валера, что преподавал в нашем колледже! Как он попал сюда?

– Вряд ли мы теперь об этом узнаем, – резонно заметил Антонио. – Надо обо всём сообщить духовному коадъютору, а утром похоронить несчастного.

Когда Антонио и Фернандо вернулись к сотоварищам и рассказали де Торресу об их ужасающей находке, тот немало удивился.

– Блас Валера! Здесь?! И вы говорите, он мёртв?.. – с чувством воскликнул он.

– Да, святой отец, увы, он мёртв… – подтвердил Фернандо.

Диего де Торрес задумался. До него доходили отдельные слухи о том, что Валера покинул Вальядолид и отправился в Кадис. Он также слышал, что на город напали англичане и сожгли прецепторию иезуитов. Блас Валера и ещё несколько монахов считались погибшими. И вот он здесь! Вернее, он мёртв… Что всё это значит?..

Мысли не давали Торресу покоя. Наконец он пришёл к выводу, что Блас Валера, вопреки решению ордена, сложил с себя духовный сан и как частное лицо отправился в Новый Свет, точнее – в Парагвай. Это открытие для Диего стало полной неожиданностью. Зная, Валеру ещё по Перу, он мог предположить, что тот организовал миссию в самом труднодоступном месте. Но кто же посмел убить его? Неужели индейцы?..

В этом Диего сильно сомневался. Успех миссионерства Валеры заключался в том, что индейцы чувствовали в нём свою кровь и доверяли его словам. Вряд ли они решились бы на убийство. Де Торрес пришёл к выводу, что Валера, вероятнее всего, организовал миссию в верхнем течении Параны, около границ с Бразилией, откуда постоянно устраивали набеги охотники за рабами. Диего был преисполнен уверенности, что бывший иезуит защищал свою миссию до конца.

Непонятно, правда, как он смертельно раненный добрался до плота. Возможно, кто-то из гуарани помог ему, надеясь спасти своего духовного наставника. Но это всего лишь догадки. Де Торрес понимал, что он, увы, никогда не узнает правды, и убийство бывшего иезуита останется безнаказанным.

На рассвете тело Бласа Валеры предали земле. Диего де Торрес прочитал надлежащую молитву. Молодые иезуиты во время похорон ощутили всю ответственность и опасность своей миссии. Романтизм и жажда познаний ушли на второй план. Они чётко осознали, что прибыли в дикий край, где никто их не ждёт, и они могут надеяться только на самих себя.

До отплытия корабля оставалось ещё пара часов. Иезуиты предавались размышлениям.

Для того, чтобы отвлечь своих братьев от тяжёлых мыслей, Диего де Торрес начал произносить наставление, описанное первым генералом ордена Игнатием Лойлой в духовных упражнениях:

– Человек сотворён для того, чтобы хвалить господа Бога своего, почитать Его и служить Ему, и через то спасти свою душу. Всё же остальное, обретающееся на земле, создано ради человека, для того, чтобы помочь ему достичь цели, ради которой он сотворён. Отсюда следует, что человек настолько должен пользоваться всем созданным, насколько оно помогает ему в достижении его цели, и насколько должен от него отказываться, насколько оно ему в этом мешает. Поэтому необходимо стать настолько бесстрастным ко всем творениям, насколько это дозволено нашей свободной воле и не возбранено ей; так, чтобы мы не жалели скорее здоровья, нежели болезни; богатства, нежели нищеты; почести, нежели унижения; жизни долгой, нежели короткой. И подобным образом во всех остальных вещах, желая и избирая единственно то, что нас лучше ведёт к цели, для которой мы созданы[97].

Молодые иезуиты со всем тщанием внимали словам духовного коадъютора…

Увы, ни они, ни Диего де Торрес не знали, что в миссии Сан-Мигель погибли их бывшие братья Педро де Аньяско и Хуан Гонсало де Руис. Монахи вместе с Бласом Валерой покинули Кадис и отправились проповедовать в Парагвай среди гуарани. К сожалению, их благородный порыв закончился печально: они были убиты Риккардо Мендосой и его головорезами.

Тем временем корабль «Viento de cola», принадлежавший Алонзо дель Гарсия, также стоял на якоре не далеко от берега приблизительно в пол-льё от ночёвки иезуитов.

Джованна, дуэньи и кормилица оставались на корабле под охраной отца, телохранителей-крелов и капитана, расположившись на ночлег. Остальная же команда спустилась на берег.

Матросы даже не подозревали, что это будет последняя ночь в их жизни, ничто не предвещало беды. Тем не менее, отряд гуарани, привыкший к дальним переходам по сельве, преследовал корабль по берегу.

Когда тот остановился на ночёвку, индейцы притаились в сельве, дожидаясь, когда испанцы заснут крепким сном. Тимаука отправил с отрядом своего старшего сына Папилоче, который успел стяжать в племени славу воина.

Сын кацика приказал своим людям разделиться на две группы. Одна должна была обезвредить испанцев, спустившихся на берег – задача для гуарани, привыкших бесшумно двигаться по сельве, не представляла труда. Другая же, вооружённая трубками с ядовитыми стрелами, – незаметно подплыть к судну, снять дозорных, подняться на палубу, убить всех мужчин, а женщин доставить Тимауке в условленное место.

Разграбление же корабля довершит Папилоче со своими приближёнными.

И вот сумерки окутали сельву…

Испанцы расположились на берегу на ночлег, наскоро разбив изрядно потрёпанный походный шатёр. Они поужинали и выставили часового, хотя были преисполнены уверенности: в здешних местах им никто не угрожает, ибо индейцы давно замирены. Да и кто осмелится напасть на людей самого дона Гарсия?! Разве, что безумец… И этим безумцем предстояло стать Папилоче.

Молодой гуарани, бесшумно, словно призрак появился из-за дерева и «выплюнул» смертоносную стрелу в дозорного испанца. Ядовитая стрела угодила тому в плечо. Несчастный охнул, затем дёрнулся несколько раз и замер. Гуарани победоносно усмехнулся: шаман его племени ещё не разучился изготавливать смертоносное снадобье, моментально парализующее жертву, будь то человек или животное.

Индеец подал условный знак своим соплеменникам, они появились из сельвы и окружили шатёр, в котором спали испанцы…

Тем временем к кораблю, «верхом» на сломанном дереве приблизились трое индейцев, также вооружённые трубками с ядовитыми стрелами-шипами. Они, словно обезьяны, вскарабкались на корабль. Не успели телохранители дона Алонзо, находившиеся на палубе, сообразить, в чём дело, как тела их были парализованы.

…Ночь выдалась душной, дон Алонзо не мог заснуть. Облачённый в просторную рубашку и кожаные штаны, которые традиционно предпочитал всем новомодным изобретениям, доходившим до Парагвая из Испании с большим опозданием, он покинул каюту, решив пройтись по палубе.

Проходя мимо каюты дочери, дон Алонзо услышал раскатистый храп Дельмиры, одной из пожилых дуэний, которую за глаза называл Гаргульей[98], считая, что та внешне и по характеру похожа на драконовидную змею.

Приоткрыв дверь, он увидел при блёклом свете догоравшей свечи, мирно спавшую дочь, рядом – кормилицу, дуэньи расположились прямо подле двери на тюфяках. Гаргулья сладко всхрапнула, дон Алонзо с трудом подавил смех и прикрыл дверь.

Из трюма на палубу вела небольшая лестница, едва энкомендеро ступил на неё, как его обдало внезапно набежавшим ветерком. Ничего не подозревая о грозившей опасности, дон Алонзо поднялся наверх. Бледная луна освещала палубу…

Он тотчас заметил, что телохранители лежат в неестественных позах. Не успел он подумать: что же случилось, как ощутил укол в шею. Дон Гарсия машинально схватился за рану, его пальцы нащупали отравленный шип. Он хотел закричать, позвать на помощь, но язык, словно одеревенел. Сознание помутилось, энкомендеро рухнул на палубу, как подкошенный.

Первой проснулась Гаргулья и, увидев, перед собой индейцев, возопила:

– Прочь отсюда, нечестивцы! Как вы посмели нарушить сон моей госпожи?!

Папилоче усмехнулся, он владел языком колонизаторов, в отличие от своего отца, и прекрасно понял смысл слов, высказанных женщиной, обладавший на его взгляд ужасающей внешностью.

Женщины тотчас проснулись и в страхе воззрились на непрошенных гостей. Джованна, не успевшая прийти в себя после сна, и вовсе не понимала, что происходит.

Папилоче что-то произнёс на своём гортанном наречии. Его сподручные ринулись на женщин, схватили их, невзирая на крики, сопротивление и укусы (Гаргулья исхитрилась и так «куснула» своего обидчика в руку, что тот взвился от боли).

Джованна извивалась, словно змея, призывая отца на помощь. Папилоче приблизился ней и произнёс на ломаном испанском:

– Твой отец отправился к праотцам…

– Ублюдок! – возопила Джованна. – Ты убил моего отца?!

Папилоче своей сильной рукой схватил девушку за подбородок. Та, невольно умолкла.

– Твой отец пришёл на мою землю… Он убил мою сестру… – произнёс сын кацика. – Если бы ты не была дочерью моей сестры, я убил бы тебя!

Девушка знала, что её мать давно умерла и, что она была дочерью одного из здешних вождей гуарани. Именно от матери она унаследовала смуглую кожу и необычный разрез глаз. Неужели перед ней – её дядя?

Джованна попыталась сказать индейцу что-нибудь оскорбительное, но он с такой силой впился ей в подбородок, что вместо слов раздалось лишь невнятное мычание.

Женщин связали, заткнули им рты и вынесли на палубу. Джованна увидела мёртвых отца и телохранителей. В этот момент девушке показалось, что жизнь для неё закончена…

Тимаука встретил своего сына в условленном месте. За ним следовал отряд, нагруженный добычей.

– Где женщины? – коротко спросил кацик сына.

Тот приказал привести их.

Тимаука приблизился к пленницам, намереваясь разглядеть как можно лучше.

– Старые… – указал он жестом на кормилицу и дуэний. – А это она?.. – он кивнул в сторону Джованны.

– Да отец… – подтвердил Папилоче.

Кацик приказал развязать Джованну. Та гордо стояла перед кациком, даже не подозревая об их родстве. А ведь Тимаука приходился ей дедушкой…

– Она похожа на мою дочь… – коротко бросил кацик Папилоче. – Те же глаза…

После того, как отец удовлетворил своё любопытство, Папилоче приказал снова связать Джованну.

– Отправляйся с добычей в селение, – распорядился кацик, обращаясь к сыну. – Я же доставлю женщин…

Папилоче насторожился.

– Отец, ты слишком доверяешь испанцам…

Тимаука жестом прервал речь сына.

– Если мне суждено умереть, ты займёшь моё место. А теперь я хочу получить обещанных лошадей.

Папилоче прекрасно знал, что лошадь в полной упряжи – неслыханное богатство для любого гуарани. И потому ему будет не просто переубедить отца. Однако, он не намеривался отступать и всё нашёл нужные слова, дабы отец не отправлялся в испанский гарнизон – пусть Мендоса сам приходит в селение, приводит обещанных лошадей и забирает женщин. Всё равно их никому не продашь.

Тимаука всё же задумался над словами сына и, в конце концов, решил, что тот прав. Он намеревался совершить «сделку» с испанцем в своём селении, а для этого отправить ему весточку.

Небольшой отряд под предводительством Тимауки двинулся в касикасго. На протяжении всего пути кацик думал, что две лошади в полной упряжи за пленницу – слишком скромная плата со стороны коменданта. В конце концов, девушка – его внучка.

И он, вождь племени, фактически отдаёт свою родственницу испанцу. Да, если бы не его помощь, вряд ли бы комендант заполучил столь лакомый кусочек. С такими мыслями Тимаука приближался к селению, в конце концов, решив, что стоит попросить ещё одну лошадь. (Кстати говоря, об авансе в размере десяти аркебуз он уже благополучно забыл…)

Ещё с вечера Мендоса прибыл в гарнизон с отрядом своих matones, где намеривался встретиться с кациком, и сообщил командиру:

– У меня есть сведения, что гуарани захватили знатную синьорину и разграбили её имущество. Возможно, какой-то вождь намеревается сделать её своей женой…

У командира гарнизона округлились глаза.

– Какая дерзость, дон Риккардо! Неслыханно! Пленить белую женщину! Эти гуарани, хоть и считаются замиренными и поклоняются Деве Марии, но в душе остаются сущими дикарями. – Возмущался он.

– Вот именно, и поэтому наш долг освободить молодую синьорину.

– Разумеется, дон Риккардо! – с жаром согласился командир гарнизона. – Я с удовольствием подстрелю десяток гуарани! Аркебузы, полученные мной в прошлом году в полном порядке, можете не сомневаться!

В этот момент Мендоса не пожалел, что выписал из Асунсьона новое оружие для гарнизонов (часть устаревших аркебуз он, кстати, преподнёс Тимауке в качестве задатка). Правда, коменданту обошлось это в кругленькую сумму. Но он не расстроился, намереваясь наверстать упущенный доход с торговли рабами.

Он планировал освободить Джованну, безжалостно уничтожив гуарани: Тимаука и Папилоче слишком много знали. Их судьба была предрешена. Впрочем, Риккардо был уверен, что Папилоче с добычей отправится в селение, а в гарнизон прибудет только Тимаука в сопровождении немногочисленных воинов. Значит, Папилоче придётся заняться несколько позже…

И вот теперь он с нетерпением поджидал индейцев, затаившись с небольшим отрядом аркебузиров в сельве на подступах к гарнизону. Мысли о Джованне вызывали у Мендосы чувство упоения, ещё немного и она будет принадлежать ему.

Но, увы, Тимаука в назначенное время так и не явился. Командир гарнизона решил, что сведения, которыми располагал дон Риккардо, не были правдивыми.

Мендоса в бешенстве метался по гарнизону. Он уже учинил разнос командиру за какую-то ничтожную провинность, а так, в общем, придраться было не к чему – в гарнизоне царил полный порядок.

Наконец, выпустив пары, Риккардо уединился в кордегардии[99] со своим помощником Ансельмо Эрнандесом.

– Чёрт бы подрал этого хитроумного кацика! – ярился Мендоса. – Теперь я должен идти к нему на поклон! Неужели он что-то заподозрил?..

– Вероятно, да … – ответил Ансельмо, наполняя чашу вином. – Выпейте, дон Риккардо, вам надо успокоиться и подумать, что делать дальше, – резонно заметил он.

– Я не в состоянии не о чём думать! Я в бешенстве! – метался Риккардо.

Ансельмо протянул ему чашу с вином.

– Охладите свой пыл… Иначе вы не получите Джованны. Уж мне-то известно, что всю эту экспедицию вы задумали только с одной целью: устранить Алонзо дель Гарсия и заполучить его дочь. Не так ли? – кабальеро[100] вперился взором в своего патрона.

Мендоса залпом осушил чашу с вином.

– Ты слишком умён, Ансельмо!

– Я рад, что вы, наконец, это оценили… – хладнокровно констатировал он. – Итак, что вы намерены делать?

– Отправлюсь в касикасго гуарани с двумя лошадьми и заполучу, наконец, Джованну в придачу с её злобными дуэньями. А затем прикажу осадить его и сжечь…

– Отлично! – воскликнул Ансельмо. – Только по моим сведениям в касикасго проживает не менее пятисот гуарани, а сын кацика, Папилоче, отличается незаурядным умом… Не сомневаюсь, что это именно он отговорил отца идти в гарнизон.

– М-да… – задумчиво произнёс Мендоса. – Мне кажется, ты преувеличиваешь его способности…

– Возможно, однако, facta sunt potentiora verbis[101], – глубокомысленно изрёк Ансельмо.

– Перестань, наконец, умничать! – возмутился Мендоса. – Если у тебя есть идея, то говори!

Ансельмо наполнил свою чашу вином и глубокомысленно воззрился на своего патрона.

– Недавно вы получили три бочки португальской мадеры…

Риккардо округлил глаза.

– И что же? Ты хоть знаешь, в какую сумму они мне обошлись?!

– Догадываюсь… Но, что вам дороже мадера или девушка? – вкрадчиво поинтересовался Ансельмо.

– Зачем ты спрашиваешь, если знаешь ответ заранее! – возмутился Риккардо.

– Тогда присовокупите их к обещанным лошадям. Индейцы непременно перепьются… А, если в вино добавить сонного зелья…

Мендоса удивлённо воззрился на кабальеро.

– Если ты избавишь меня от кацика и его сына, а лучше от всего касикасго сразу, обещаю тебе щедрую награду, Ансельмо.

– Вы знаете, как я уважаю вас, дон Риккардо… – начал издалека Эрнандес, – и всегда служил вам верой и правдой…

– Тысяча реалов – хорошая награда за твою верность! – подытожил Мендоса. – Ты согласен со мной?

– Разумеется, дон Риккардо… – Ансельмо Эрнандес почтительно поклонился.

На следующий день Риккардо Мендоса отправился в селение гуарани. Он самолично правил повозкой, в которой лежали три бочки отменной мадеры, сдобренное стараниями Ансельмо сонным зельем. Позади повозки шли две пристяжные лошади в полной упряжи и под седлом, как он и обещал кацику. Мало того под седлами виднелись стёганые вальтрапы[102] из цветной атласной ткани, отороченные мехом опоссума[103].

Воины, охранявшие ворота, впустили гостя на территорию селения, ибо были предупреждены Папилоче о его возможном прибытии. Сын кацика внимательно осмотрел повозку, лошадей (они привели индейца в неописуемый восторг), а затем, указав на бочки, он спросил:

– А это что?

Мендоса, дабы не вызвать подозрений старался вести себя естественно. Он изобразил на лице беспечность и ответил:

– Я привёз отличное вино. Всё удалось на славу. Поэтому надо бы отметить это событие. Думаю, здесь хватит на всё селение…

Папилоче удивился такой щедрости испанца и невольно насторожился.

Тем временем Мендоса продолжал разглагольствовать:

– Вы оказали мне неоценимую услугу… Теперь мы связаны одной нитью судьбы. Я просто хотел отблагодарить тебя и твоих воинов…

Папилоче пришёл в изумление, но постарался не подавать вида. Тем более ему польстило, что испанец обращался к нему уважительно.