Девчонки и мода Уилсон Жаклин

Глава 3. Девушка со старинных полотен

Ядолго не могу уснуть. Лежу в кровати, уставившись в потолок, и в голове у меня крутится одна-единственная мысль: «ЕДА!» Если вдохнуть поглубже, то еще можно уловить запах пиццы, которую заказывали на ужин. Отец слопал добрую ее половину. Цыпа только объел начинку со своего куска и отковырял по краям хрустящую корочку. А Анна и вовсе не притронулась, сославшись на то, что плотно пообедала с подругой в кафе и еще не успела проголодаться. Ну а я сказала, что меня еще тошнит.

Теперь меня и вправду тошнит. От голода. В животе бурлит, словно в кипящем гейзере. Я такая голодная, что кишки сводит. Я ворочаюсь с боку на бок и тихонько постанываю. Чувствую себя беспомощным писклявым птенцом, разевающим клюв в ожидании пищи. И тут же на ум приходит кукушонок. Огромный, пузатый кукушонок, раза в два раза крупнее остальных птенцов и куда упитаннее собственных приемных родителей, которые из сил выбиваются, чтобы его прокормить. Прямо как я и Анна.

Мне тошно оттого, что я толще Анны. Мне тошно оттого, что я дуюсь на Магду и Надин только потому, что они стройные, а я нет. Мне тошно оттого, что я жирная. Мне тошно. Хочу, чтобы мне всегда было тошно и у меня пропал бы аппетит. Мне нужно сбросить вес, мне нужно похудеть во что бы то ни стало. Мне нужно, мне нужно…

И тут я вскакиваю с кровати и босиком несусь вниз по лестнице на кухню, где должна лежать коробка из-под пиццы. Где же она? Мне казалось, там еще оставался кусочек. О нет, а вдруг Анна выбросила его в помойку? Ох, слава богу, он здесь – еда, еда, еда!

Пицца холодная и жесткая, но мне плевать. Я жадно вгрызаюсь в нее и заглатываю почти не жуя. Подъедаю обглоданные Цыпой кусочки теста и пальцем собираю по дну коробки крошки. А после хватаю из холодильника пакет молока и поспешно запиваю съеденное, не обращая внимания на белую струйку, стекающую по подбородку прямо на ночнушку. И все равно чувствую, что не наелась. Такого зверского голода я еще никогда не испытывала.

Запускаю руку в хлебницу и делаю бутерброд с вареньем, потом еще один, потом начинаю лопать варенье прямо из банки – одну ложку, вторую, третью… Так, что тут у нас еще есть? Кукурузные хлопья! Я зачерпываю их горстями прямо из коробки. А еще обнаруживаю изюм и запихиваю в рот сразу столько, что чуть не задыхаюсь. Я откашливаюсь, и одна вылетевшая из горла полупрожеванная изюмина случайно приклеивается к моему подбородку. Ловлю свое отражение в блестящем пузатом чайнике – и не верю глазам своим. Я вижу настоящую психичку. О господи, что я наделала? Зачем я все это съела? Чувствую, как еда медленно опускается в желудок. Начинает болеть живот. Что же теперь будет?

Я несусь в гостевой туалет рядом с запасным выходом и склоняюсь над унитазом. Пытаюсь вызвать рвоту. Я все тужусь и тужусь, но ничего не выходит. Запускаю в рот палец. Вот ужас-то, желудок сводит от боли. Запускаю второй палец. Ну же, ну же, ну… О-о-о-о-о…

Меня рвет. Как же это омерзительно, мучительно и… долго. Меня рвет снова и снова. Приходится опереться о сиденье унитаза, чтобы не рухнуть на пол. Из глаз брызжут слезы, по спине струится холодный пот. Я сливаю воду и пытаюсь подняться, но у меня так кружится голова, что все плывет перед глазами. Горло саднит, во рту противный кислый привкус, даже несмотря на то, что я несколько раз прополоскала его водой.

– Элли, что с тобой? – Это спустилась вниз Анна. В голубой пижаме, с растрепанными мальчишескими волосами, она выглядит не многим старше меня. – Бедняжка! Тебя вырвало?

– Угу.

– Иди сюда, давай я тебе помогу, – говорит она и опускает крышку унитаза, чтобы я могла присесть. Потом смачивает водой полотенце и аккуратно промокает мне лицо, как будто я Цыпа. Я тихонько прижимаюсь к ней, и она обнимает меня за плечи.

Странно все это. Мы с Анной ведем себя как обычные мать и дочь. Раньше такого не случалось. С тех самых пор как Анна поселилась у нас в доме, я четко дала ей понять, что вторая мама мне не нужна. У меня уже была мама, пусть даже ее и нет сейчас в живых. Годами я не подпускала Анну к себе. Не то чтобы мы враждовали, нет, просто были как два чужих человека, вынужденных жить под одной крышей. Но с недавних пор мы стали понемногу сближаться. Иногда мы вместе ходим по магазинам или в кино или листаем глянцевые журналы – но при этом скорее напоминаем сестер. Одна постарше, другая помоложе. Причем та, что постарше, – это я, потому что я толще Анны. Хоть и не выше. Так нечестно. Почему я вообще толще всех?

По щекам у меня все еще катятся слезы.

– Эй, – ласково говорит Анна, вытирая мне глаза. – Тебе что, правда так плохо?

– Ага, – угрюмо киваю я.

– У тебя живот болит? Или голова? – Анна прикладывает ладонь к моему лбу. – Может, у тебя температура? Хочешь, я вызову доктора?

– Нет-нет, со мной все в порядке. Просто вырвало. Наверное, съела что-нибудь.

– Ты такая бледная. И вся дрожишь. – Анна отводит меня на кухню и накидывает мне на плечи свою джинсовую куртку, висевшую на двери. – Вот так-то лучше, – говорит она, укутывая меня, после чего усаживается на обеденный стол. – Хочешь водички?

Я пью маленькими глоточками.

– Отец сказал, тебе весь день нездоровилось и ты ничего не ела, – вздыхает Анна. – Уж лучше бы он сам денек поголодал. Посмотри, что творится на кухне. Небось устроил себе ночную пирушку – а потом жалуется, что джинсы на нем не сходятся!

– Зачем же он пытается втиснуться в эти джинсы? – спрашиваю я, стыдясь, что отца обвинили вместо меня.

– Просто он не желает признавать, что слишком растолстел, – говорит Анна, убирая остатки еды в буфет.

– Подумаешь, я растолстела еще больше, – бормочу я, клацая зубами по краю стакана с водой.

– Глупости, – говорит Анна.

– Так и есть. Причем сама не заметила как. То есть я, конечно, знала, но как-то не заморачивалась. А вот теперь…

– Элли, ты вовсе не толстая. Ты просто… кругленькая. Тебе даже идет. Такой ты и должна быть.

– Не хочу быть толстухой. Хочу стать худышкой. Как ты.

– Никакая я не худышка, – мотает головой Анна, хотя выглядит сущей тростинкой в своей мальчишеской пижаме. – Вот сегодня, например, я решила надеть свои старые кожаные джинсы, чтобы не походить на тупую мамашу из пригорода, – а они на мне еле сошлись. И врезались в живот во время обеда. Который, к слову сказать, прошел ужасно. Ох, Элли, видела бы ты мою подругу Сару. Какая у нее потрясающая прическа с высветленными прядками, какие туфли на высоченных шпильках, и как она в них вышагивает! Все мужчины в ресторане глаз с нее не сводили.

– Но ведь ты же не хочешь выглядеть как тупая расфуфыренная блондинка? – говорю я.

– В том-то и дело, что она не тупая блондинка, а главный дизайнер новой сети магазинов одежды. Скоро они запустят ее собственную марку – «Сара Стар». Она мне даже логотип показала – две большие ярко-розовые буквы «С». Что уж там говорить, она добилась успеха. Все расспрашивала меня, чем я занимаюсь, и пришлось сознаться, что пока я нигде не работаю.

– Ты занимаешься Цыпой.

– Да, но он уже не ребенок.

– И отцом.

– Этот-то как раз настоящий ребенок, – впервые за весь вечер смеется Анна. – Но даже если и так… Просто… Одним словом, мне отчаянно захотелось найти работу. Любую, пусть даже на полставки. И срочно сходить к парикмахеру. А еще – сесть на диету.

– Я тоже сяду на диету, – говорю я.

– Элли, не выдумывай, у тебя растущий организм.

– Вот именно. Растущий вширь организм.

– Ну ладно, вот выздоровеешь, тогда посмотрим. Надеюсь, у тебя не желудочный грипп. Судя по тому, как сильно тебя рвало, – вполне может быть.

– Мне уже лучше. Намного. Теперь пойду спать.

– Элли, ты как-то странно себя ведешь, – глядя на меня с подозрением, говорит Анна. – Обещай, что расскажешь мне, если… если у тебя какие-то проблемы.

– Ладно.

Хотя на самом деле – ни за что на свете. Не могу же я сказать Анне, что у меня саднит горло и подводит живот, потому что я сожрала добрую половину съестных припасов из буфета, а потом собственноручно выскребла ее из недр желудка. После таких признаний она как пить дать решит, что я свихнулась.

Я возвращаюсь к себе и с головой прячусь под одеяло. Когда я была маленькой, то любила играть в одну игру. Это было уже после смерти мамы. Я представляла, как проснусь утром в какой-то другой жизни, в параллельной реальности, где мама будет сидеть на краешке кровати и улыбаться мне. Помню, я играла в это много лет подряд. А теперь в моей голове родилась новая версия. Не про маму. И даже не про Элли. По крайней мере, не про прежнюю Элли. Я воображаю, как проснусь наутро, встану с кровати, скину ночнушку, а с ней вместе и все свои лишние килограммы – и предстану в новом образе стройной и похудевшей Элли.

Но вместо этого прежняя толстая Элли спит допоздна, а продрав глаза, шаркает в ванную. Улавливаю с кухни слабый запах яичницы и гренков. Боже мой. Спускаюсь вниз, надеясь, что к этому времени они уже закончили завтракать.

Отец допивает третью чашку кофе, то и дело запуская руку в банку с печеньем. Цыпа старательно выкладывает коллаж из макарон и остатков изюма. Не могу смотреть на изюм без содрогания.

– Будешь гренок, Элли? – спрашивает Анна.

– Нет, спасибо. Мне только кофе. Черный, – бормочу я.

– Видишь мою картинку, Элли? – пищит Цыпа.

– Как ты себя чувствуешь? Анна сказала, тебя ночью вырвало, – говорит отец.

– Мне уже лучше. Просто аппетит еще не вернулся.

– Уверена?

– Угу. Пойду полежу еще немного, и все пройдет.

Надеюсь, что, запершись у себя в комнате, мне будет легче держаться подальше от еды. А если буду все время спать, то меня не будет мучить голод.

– Мы собирались пообедать сегодня в кафе, а потом пойти прогуляться куда-нибудь, – говорит отец.

– Папа сказал, мы пойдем смотреть картины, – верещит Цыпа. – А ты посмотри на мою картину, Элли! Видишь, что это?

– Да, макароны с изюмом. Очень мило, – отзываюсь я. – Можете идти без меня. Я лучше дома посижу.

– Но я ничего не приготовила на обед, – говорит Анна. – И вообще забыла вчера съездить за продуктами из-за встречи с Сарой.

– Пожарю себе яичницу или еще что-нибудь придумаю. Не беспокойся, – отзываюсь я.

– Это же тетя, разве не ясно, Элли? Макароны – волосы, а изюм – глаза, нос и рот, видишь теперь?

– Грязноватый у нее какой-то нос, и зубы гнилые, а причесочка явно не удалась, – замечаю я.

– Не обижай его, – говорит отец, легонько толкая меня локтем. – Пойдем лучше с нами, а? На свежем воздухе тебе полегчает, вот увидишь.

– Нет уж, спасибо.

Около двенадцати дня звонит Надин, беспокоясь, что я не перезвонила ей, как обещала. Она снова хочет зайти ко мне после обеда и по-прежнему щебечет что-то насчет своей прически, макияжа и прикида на случай, если ее выберут девушкой с обложки для «Спайси».

– Послушай, Надин, для начала дождись, пока они с тобой свяжутся, – говорю я, едва сдерживаясь, чтобы не добавить: если вообще свяжутся.

– Но я хочу быть готова к этому, Элли. Пожалуйста, можно мне прийти? – Тут Надин переходит на шепот: – К нам бабуля с дедом приехали, и боюсь, что долго мне с ними не продержаться. Они все столпились вокруг Наташи и глазеют на нее, будто она маленький телевизор или еще что, а Наташа распевает им песни во все горло.

– Сочувствую, – говорю я, слегка смягчаясь. – Но сама посуди, чем я-то могу тебе помочь? По части косметики я полный профан. Сходи лучше к Магде.

По идее, Надин должна сказать, что поскольку мы с ней дружим аж с незапамятных времен, то она хочет обсуждать такие вещи только со мной. Тогда я возьму себя в руки, засуну свою черную зависть куда подальше, позову ее в гости и буду вести себя как нормальная подруга. Я постараюсь не замечать ее модельной внешности и не думать о том, что на ее фоне выгляжу сумасбродной толстухой.

– С Магдой я уже говорила, она ж у нас главный эксперт. А еще я попросила ее подровнять мне волосы. Но она сказала, что собирается на свидание с парнем из «Газировки». Правда, не с тем, на которого она запала, а с его другом, но ничего не поделаешь, такова жизнь. Ну так как, Элли, можно к тебе прийти? Сразу после обеда?

Я делаю глубокий вдох.

– Прости, Надин. Мы сегодня обедаем не дома, а потом идем прогуляться в город, – говорю я. – Увидимся завтра в школе. Пока.

– Так, значит, пойдешь с нами? – кричит мне из кухни отец. – Вот и отлично!

– На твоем месте я бы воздержалась от прослушивания моих телефонных разговоров. Это слишком личное, – ворчу я. – И на самом деле никуда я не иду. Просто сказала так, чтобы отшить Надин.

– Нет уж, давай-ка ты пойдешь с нами. И кстати, что у вас с Надин? Я думал, вас водой не разольешь. Вы что, поссорились?

– Еще чего. Ты так говоришь, будто мы дети малые, – фыркаю я.

– Главное, не рассорься с Магдой. Она классная девчонка, – заметно оживившись, советует отец.

– Отстань от Элли, – обрывает его Анна. – А Магда, между прочим, тебе в дочери годится.

В итоге мне приходится сдаться и вместе с Анной, отцом и Цыпой тащиться в закусочную в Клапхэме[2]. Вообще-то это потрясное заведение в темно-синих с розовым тонах, с плетеными креслами и прозрачными столиками, куда приходит довольно интересная публика – студенты, актеры, шумные дружеские компашки, романтичные парочки… но это совершенно не то место, куда принято приходить с родителями. Я чувствую себя полной дурой и уверена, что все пялятся на меня и считают угрюмой толстой неудачницей, с которой никто не дружит. Чтение меню – отдельная пытка. Я перечитываю его дважды, смакуя названия вкуснейших блюд: сэндвич с беконом, помидором и зеленым салатом, копченый лосось с омлетом, пончики, лепешки с вареньем и взбитыми сливками, чизкейк, банановый пирог, карамельный пудинг…

– Мне черный кофе, пожалуйста.

– Неужели тебе ничего здесь не хочется, Элли? – волнуется отец. – Как насчет шоколадного торта? Ты от него никогда не отказывалась.

Ох, папа, если б ты только знал. Да я бы тут ни от чего не отказалась. Я бы с легкостью умяла все блюда их меню подряд. У меня чуть слезы из глаз не брызжут при виде щедрых порций вкуснятины на тарелках других посетителей.

– Похоже, ее еще мутит, – качает головой Анна. – Но тебе нужно хоть немного поесть, Элли, иначе свалишься в обморок.

Я соглашаюсь на тарелку омлета. От яиц ведь не толстеют, правда? Хотя их подают с двумя румяными масляными гренками. Я уговариваю себя только поковырять омлет вилкой для видимости, но вместо этого в мгновение ока уминаю все содержимое тарелки, которая теперь выглядит так, будто ее вылизали.

– Вот видишь! Аппетит приходит во время еды! – радуется отец. – Так как насчет тортика?

– Я хочу тортик, пап, – канючит Цыпа. Он едва притронулся к своему сэндвичу с морепродуктами и теперь занимается тем, что выковыривает оставшиеся креветки и выкладывает их кружком по краю тарелки.

– А ну немедленно доедай, – строго говорит ему Анна.

– Они не хотят, чтобы их съели, они хотят поплавать у меня в тарелке – правда, креветочки? – отвечает Цыпа, как обычно играя на публику.

– Эти креветочки хотят поплавать у тебя в животике, – говорит отец. – Открывай ротик, и они туда нырнут.

– Может, хватит уже? Он давно не ребенок, – фыркаю я.

Однако мне приходится досмотреть представление до конца и наблюдать за тем, как в качестве награды за съеденный сэндвич Цыпа получает еще и кусок клубничного торта со взбитыми сливками. Он мигом съедает клубнику и всего пару раз зачерпывает ложечкой взбитые сливки. Меня так и подмывает придвинуть к себе недоеденный торт и проглотить его без остатка. Мне даже приходится сжать кулаки, чтобы руки сами собой не потянулись к тарелке. Я представляю себя в виде бесформенной горы взбитых сливок с пупырышками клубничин, и только так мне удается сдержаться.

Анна рассеянно потягивает свой кофе без малейшего желания доесть за Цыпой десерт. Отец без зазрения совести жадно поедает огромный кусок бананового пирога. Ему плевать, что у него на рубашке пуговицы едва не лопаются, а живот вываливается из джинсов. Хоть бы хны. Ну почему, спрашивается, такая несправедливость? Почему мужчинам позволительно так выглядеть? И при всем при этом женщины по-прежнему находят моего отца привлекательным! Молоденькая официантка в мини-юбке кокетничает с ним, пока он расплачивается по счету. Какая же она худенькая. Обтягивающий топик едва достает ей до талии, и когда она двигается, обнажается ее плоский подтянутый животик. Как она только умудряется не есть, когда вокруг столько всякой вкуснятины?

О господи, какая же я голодная. После омлета с гренками стало даже хуже. А когда мы паркуем машину возле Трафальгарской площади и идем в Национальную галерею, мне становится совсем туго. В общем-то, я люблю картинные галереи, но там у меня всегда просыпается зверский аппетит, особенно после первых пятнадцати минут осмотра, когда меня начинает одолевать скука.

Сегодня скука начинает одолевать меня гораздо раньше. А вот Цыпа, напротив, бодр как никогда и засыпает отца бесконечными глупыми вопросами:

– А кто этот смешной карапуз?

– Почему у этой тети в голубом над головой золотая тарелка?

– У них только осел и корова, а где же свинки с курочками? Почему их тут не разводят?

Все посетители галереи на него умиляются. Отец пускается в пространные объяснения, но Цыпа его почти не слушает. Анна гладит его по головке и поднимает повыше, чтобы он мог рассмотреть детали.

Я делаю вид, что пришла не с ними, и брожу чуть поодаль. Созерцание картин понемногу успокаивает меня. Я долго не свожу глаз с печальной бледной женщины в зеленом бархатном платье, сидящей на полу и поглощенной чтением книги. Мне даже начинает казаться, что меня вот-вот засосет прямо в картину… Но потом я перехожу в другой зал, где Цыпа закатывает очередное представление.

Перед картиной «Происхождение Млечного Пути» он всплескивает руками и выпучивает глаза.

– Фу-у-у-у-у! Какая бесстыдная тетя, да? – голосит он.

Я тяжко вздыхаю. Анна молчит. Отец терпеливо объясняет Цыпе, что она вовсе не бесстыдная, тем более что это картина великого художника, иллюстрирующая прекрасный древний миф.

– А я все-таки думаю, что она бесстыдная, – настаивает Цыпа. – Скажи, Элли, она ведь бесстыдная?

По правде говоря, эта картина меня тоже порядком смущает, но я напускаю на себя важный вид и отвечаю:

– Ты еще слишком мал, чтобы оценить истинно великое произведение искусства.

– Ничего подобного. Я люблю искусство. Но эта картина точно бесстыдная. У этой тети отвислые складки, прямо как у тебя.

Я знаю, что он имеет в виду всего лишь женскую грудь, не важно, какого она размера. Но от слов «отвисшие складки» мне хочется разрыдаться на месте. Я чувствую, что вот-вот сорвусь. Ощущаю себя куском зыбкого розового желе.

– Встретимся у выхода через полчаса, ладно? – говорю я и уношусь прочь.

«Отвисшие складки» прочно засели у меня в голове и, словно червяк-вредитель, точат мой мозг. Я пытаюсь сосредоточиться на картинах, коль скоро мне представился случай побродить по музею одной, но ничего не выходит. Тогда я принимаюсь оценивать каждую изображенную на картине женщину: какая она – худая или толстая? Многочисленных дев в безразмерных голубых одеяниях оценивать трудновато, так что я переключаю все свое внимание на обнаженные фигуры. Самая стройная из них – красотка Венера в широкополой шляпе и ожерелье. Она стоит, подняв одну руку и согнув в колене ногу. Своей безупречной вытянутой фигурой она напоминает мне Надин.

Есть тут и Венера покрупнее, целующая юного купидона на фоне каких-то загадочных существ. Она определенно соблазнительна и прекрасно осознает силу своей красоты. Худой ее не назовешь, но выглядит она подтянутой, как будто каждый день тренируется в спортзале. Точная копия Магды.

Пытаюсь узнать на картинах себя – и нахожу собственный портрет на полотнах Рубенса. Двойные подбородки, пухлые складчатые руки, дряблые ляжки, отвислые животы, огромные рыхлые ягодицы. Вот трем девицам «в теле» протягивают золотое яблоко. Они выглядят так, будто съедают по целому яблоневому саду в день.

Все, больше никогда не притронусь к еде.

Глава 4. Толстуха

Итак, я решаю ничего не есть. Ничего не кусать, не жевать, не глотать. Казалось бы, чего проще.

Только на деле все оказывается куда сложнее. Это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать в жизни, и целыми днями мои мысли заняты только едой.

Избежать завтрака проще всего. По утрам у меня с голоду кружится голова и слегка мутит, так что от вида громко чавкающего отца и причмокивающего Цыпы аппетит пропадает сам собой, и я лишь потягиваю черный кофе за компанию с Анной.

Со школьными обедами справиться тоже не проблема. Сперва запах из столовой стелется по коридорам, заползает в класс, и поначалу у меня щекочет в носу, урчит в животе и рот непроизвольно наполняется слюной. Но в самой столовой совладать с собой куда проще. Тамошний запах намного тошнотворнее, а если хорошо постараться, то и вид еды начинает внушать стойкое отвращение. Просто я пытаюсь смотреть на нее другим взглядом. Сосиски представляются мне обугленными мужскими причиндалами, неприлично розоватыми в местах, где треснула кожица. Пицца выглядит омерзительней, если вообразить, что помидоры на ней – это кусочки окровавленной плоти, а расплавленный сыр – вонючий гной. Печеная картошка напоминает дымящийся конский навоз. Так что отказаться от всех этих кушаний совсем не трудно.

Куда сложнее устоять, когда меня угощают Магда и Надин. Магда протягивает мне целый кусок сладкого домашнего пирога с орехами, и не успеваю я опомниться, как съедаю все до последней крошки, попутно заляпывая липкой начинкой подбородок. Это так божественно вкусно, что у меня аж слезы на глаза наворачиваются. Еще бы, я столько дней морила себя голодом, что пирог показался мне сказочным лакомством, но как только он исчез у меня во рту, оставив о себе лишь воспоминания и прилипшие к ладоням крошки, я прихожу в ужас.

Сколько же в нем калорий? 300? 400? А может, все 500? Там же сахар, масло и дико калорийные орехи!

Я говорю, что мне нужно срочно отлучиться в туалет, но Магда и Надин увязываются за мной, так что я уже не могу запустить себе два пальца в рот, чтобы вызвать рвоту, потому что девчонки наверняка услышат.

Надин, как обычно, поедает один за другим шоколадные батончики – то «Твиксы», то «Киткаты». Ну почему такая несправедливость? Как ей только удается не толстеть? И сохранять безупречную белоснежную кожу без единого прыща? Она жует шоколадки рассеянно, пару раз откусывает от батончика сама, а потом протягивает их нам с Магдой.

– Надин, я же на диете, – вздыхаю я, отводя ее руку.

– Опять ты со своими диетами, – закатывает глаза Надин.

Ну ладно, допустим, раньше я тоже садилась на диету, но скорее ради развлечения. На этот раз все серьезно, как никогда.

Дома после уроков сдерживаться еще сложнее. Ведь я уже давно привыкла плотно перекусывать приходя из школы: хлебцами с медом, овсяными лепешками, сыром, виноградом, горячим какао, домашним печеньем – то есть нормальной полезной едой. Хотя нет, не полезной. Скорее вредной. Ведь это она превращает меня в уродливую жирную свинью. Все, не могу больше это есть. И не буду.

Анна не пытается меня уговаривать. Цыпе она готовит закуски к чаю как обычно, а себе и мне нарезает морковь, сельдерей и дольки яблока. Мы садимся за стол и принимаемся на пару хрустеть. Цыпа в недоумении смотрит на нас и, опасаясь, что его лишают чего-то вкусного, тоже требует себе сельдерей.

– Он же безвкусный, – отплевывается он. – Не, мне точно не нравится.

– Нам тоже не нравится.

– Зачем же вы его едите? – удивляется Цыпа.

Отец тоже считает, что мы с Анной спятили. Он с подозрением косится на то, как мы отрезаем себе на ужин по тоненькому кусочку ветчины, четвертинке помидора и заедаем все это листьями зеленого салата.

– Вот ненормальные, – заявляет он. – Решили сесть на диету? Ты же и так худая как спичка, Анна. А на тебя, Элли, я вообще не понимаю, что нашло. Ты всегда любила вкусно поесть.

– То есть ты хочешь сказать, что раз я всегда была жирной свиньей, то лучше мне такой и оставаться? – говорю я, кладя в рот полную ложку салата. Но он застревает у меня в горле и не желает проходить дальше. И зачем только я им себя пичкаю? Приходится выплюнуть его на бумажную салфетку. Меня аж передергивает от отвращения.

– Фу-у-у! Элли плюет в тарелку! Почему тогда мне нельзя плевать в тарелку, а, мам?

– Помолчи, Цыпа.

– Боже мой, Элли, что ты несешь, я вовсе не говорил, что ты толстая!

– Но подразумевал.

– Ничего подобного. Ты вовсе не толстая, ты…

– Ну? Какая же я тогда?

– Ты… как бы это сказать… самая обычная девочка, – теряется отец.

– Это Магда и Надин самые обычные девочки, а я намного их толще, – что, скажешь, нет?

– Ну не знаю, не знаю.

– Все ты знаешь. У Магды отличная фигура, и ты прекрасно это видишь. Ты же глаз с нее не сводишь, когда она в гости приходит.

– Элли, перестань, – строго говорит мне Анна.

– А Надин такая худющая сногсшибательная красотка, что ей предложили стать моделью для журнала «Спайси», – выкрикиваю я, срываясь из-за стола.

Я в слезах убегаю наверх к себе в комнату. Разглядываю свое отражение в зеркале, надеясь, что слезы придадут моему лицу несчастное трогательное выражение, но вместо этого вижу отвратительную красную физиономию. Из носа свешивается сопля. Между зубами застрял кусочек салата. И главное, я все такая же толстая. Толстая, толстая, толстая. Я почти ничего не ела последние два дня, а сбросила всего-то пару килограммов. Я каждое утро встаю голой на весы, а потом еще раз, когда прихожу из школы, и еще взвешиваюсь на ночь. Два килограмма кажутся приличным весом, если речь идет, к примеру, о двух упаковках сахара, но совершенно непонятно, откуда они исчезли у меня. У меня по-прежнему круглые щеки, как у надувшейся жабы, раздавшееся тело, отвислый зад и необъятные ляжки. Такое ощущение, будто я раздуваюсь на глазах и уже не помещаюсь в зеркале.

А между тем Надин привалило счастье. Она прибегает в школу, размахивая над головой конвертом:

– Элли, Магда! Угадайте-ка, что это?

Я догадываюсь. Мы с Магдой догадываемся. Весь класс догадывается и восхищенно обступает Надин.