Жертвоприношения Леметр Пьер

— Даю вам одного сотрудника. На два дня.

Редкая низость! Не дай она никого, если что-то случится, — это могло бы быть ей поставлено в вину. Но один сотрудник против вооруженного убийцы — все равно что ширма против цунами. С той лишь разницей, что со своей стороны дивизионный комиссар Мишар чертовски права.

— Какую опасность может представлять собой мадам Форестье для таких людей, майор Верховен? Она присутствовала при налете — налете, повторяю, а не покушении! Они должны знать, что она ранена, но не убита. По-моему, они должны радоваться.

Это было очевидно с самого начала.

Что же не складывается?

— А как там ваш осведомитель?

Бесконечная тайна: как мы принимаем решения? В какой момент мы понимаем, что решение принято? Что от бессознательного есть в ответе? Разве только, что отвечаешь незамедлительно:

— Это Мулуд Фарауи.

Имя срывается с губ Камиля совершенно неожиданно.

Как на ярмарочной карусели, он физически ощущает путь, на который его выносит. Одно произнесение этого имени — шаг в пропасть.

— Он что, на свободе?

И прежде чем Камиль успевает отбить удар, Мишар спрашивает:

— И при чем тут вообще он?

Хороший вопрос. У всех гангстеров своя специализация. Налетчики, дилеры, мошенники, фальшивомонетчики, кидалы, рэкетиры — каждый существует в своем секторе. Мулуд Фарауи — сводник и сутенер, и странно, что его имя всплывает в деле о вооруженном налете.

Камиль его едва знает, к тому же для осведомителя Фарауи — фигура слишком заметная. Пути их несколько раз пересекались. Мулуд — человек редкой жестокости, территорию себе он отвоевал с помощью террора, его считают виновником многих убийств. Он ловок, хитер, и долгое время полиция не могла до него добраться. По крайней мере, до тех пор, пока он не попался на одной истории, к которой и причастен-то не был, — подлая ловушка: у него в машине была обнаружена сумка с тридцатью килограммами экстези. Да еще и с его отпечатками пальцев. Такой удар в спину не прощается. Фарауи мог сколько угодно утверждать, что именно с этой сумкой ходил в спортивный зал. Он оказался за решеткой и готов был уничтожить все и вся.

— Что вы спросили? — переспрашивает Камиль.

— Этот Фарауи, он тут при чем? И вообще, он что, ваш информатор? Я не знала…

— Нет, он не мой информатор… Все сложнее, здесь многоходовая история, видите ли…

— Нет, не вижу.

— Я занимаюсь этим и сообщу вам.

— Вы? Вы этим «занимаетесь»?

— Не нужно повторять то, что я говорю, и ставить мои слова в кавычки!

— Да вы издеваетесь надо мной! — проорала в трубку Мишар и тут же прикрыла ее рукой.

Камиль различает еле слышный лепет: «Прости, моя дорогая!» — и эти слова вызывают у него глубочайшее изумление. Неужели у этой женщины есть дети? Какого возраста? Девочка? По тому, как Мишар говорила, можно ли не подумать, что она обращается к ребенку? Дивизионный комиссар возвращается к разговору на более сдержанных тонах, но раздражение никуда не делось, оно чувствуется еще больше. По шорохам в телефонной трубке Камиль понимает, что Мишар выходит в другую комнату. Если до сих пор Верховен ее просто раздражал, то теперь в разговоре прорывается что-то накипевшее, слишком долго сдерживаемое, и только обстоятельства заставляют ее не повышать голос.

— Так в чем же, собственно, состоит ваша история, комиссар?

— Прежде всего, история не «моя». Но у меня тоже семь часов утра. И я прошу вас только дать мне время, чтобы я смог объяснить вам…

— Майор… — Пауза. — Я не знаю, что вы делаете. Я не понимаю, что вы делаете. — Нет и намека на раздражение, комиссар говорит таким тоном, будто собирается сменить тему разговора. И в принципе, так оно и есть. — Мне нужен ваш отчет сегодня вечером. Я ясно выражаюсь?

— Совершенно.

Еще довольно прохладно, но Камиль весь в поту. Пот очень специфический: болезненный и холодный, стекает по спине. Такого с ним не было с того дня, когда он бросился к Ирен, с того дня, когда она погибла. Тогда он заупрямился, думал, что сделает лучше, что все равно кто… Нет, он даже не думал. Он действовал так, будто только он один мог это сделать, и ошибся: когда он нашел Ирен, она была мертва.

Теперь Анна?

Говорят, что, если женщины уходят от мужчин, они всегда делают это одинаково, вот что страшно.

Они даже не знают, что потеряли, эти турки: две большие сумки с ювелиркой, и довольно тяжелые. Даже с тем, что перекупщик возьмет себе, это тянет о-го-го, а могли бы и в два раза меньше… Пока что все путем. И если немного повезет, надеюсь, я еще получу кое-что, и немало.

Если, конечно, есть что получать.

Если нет, будет много крови.

Но чтобы узнать, есть или нет, чтобы не сомневаться, нужно действовать методически. И упорно.

А пока… да будет свет! Займемся чтением. «Ле Паризьен». Третья страница.

«Сент-Уан. Пожар…»

Чисто сработано! Переходим улицу. Кафе «Бальто», очень темное. Сигарета. Стаканчик кофе… Вот она, жизнь! Кофе тут хуже некуда, как на вокзале, но сейчас восемь утра, не будем выпендриваться.

Раскрываю газету. Бейте, барабаны!

«СЕНТ-УАН

ПОЖАР РАЗРУШИТЕЛЬНЫЙ И ЗАГАДОЧНЫЙ:

ДВОЕ ПОГИБШИХ

Сильный пожар вспыхнул вчера около полудня в зоне Шартье в результате взрыва большой мощности. Пожарная часть Сент-Уан быстро прибыла на место возгорания, уничтожившего множество мастерских и гаражей. Напомним, что эта зона, предназначенная для будущего благоустройства, в настоящее время практически заброшена: причина, по которой этот пожар выглядит особенно загадочным.

Среди развалин одного из сгоревших гаражей дознаватели обнаружили остов внедорожника «порше-кайен» и два значительно обгоревших тела.

Именно в этом месте и прогремел взрыв, здесь были выявлены следы мощного заряда взрывчатки. По остаткам электронного оборудования, найденным на месте, специалисты приходят к заключению, что взрывное устройство могло быть приведено в действие с помощью мобильного телефона.

Учитывая повышенную сложность пожара, опознание жертв представляется чрезвычайно сложным. Все говорит о тщательно подготовленном убийстве с целью затруднить любую возможную идентификацию. Дознаватели попытаются выяснить, были ли жертвы живы или уже мертвы в момент взрыва…»

Дело закрыто.

«Дознаватели попытаются выяснить…» Не смешите меня! Могу заключить пари. И если полицейские выйдут на мутных братьев Йелдыш, которых нет ни в одной базе данных, жертвую их часть в помощь детям полицейских, оставшимся без родителей.

Мое время приближается: окружная дорога, выезд через порт Майо, дальше на Нейи-сюр-Сен.

Как все хорошо у этих буржуа! Не будь они такими тупыми, можно было бы даже стать одним из них. Паркуюсь в двух шагах от лицея, на тринадцатилетних девчонках шмотки, которые стоят тринадцать минимальных зарплат. Иногда начинаешь жалеть, что «Mossberg» не может считаться инструментом социального уравнивания.

Проезжаю мимо лицея, поворачиваю направо. Дом поменьше, чем у соседей, парк поскромнее, а ведь через руки владельца этих красот после налетов и улова мошенников проходит каждый год столько добычи, что можно бы выстроить башню в районе Дефанс. Осторожный тип, елейный, то и дело меняет порядок действий. Он должен был забрать сумки с ювелиркой через посредника в камере хранения на Северном вокзале.

Одно место для получения дури, другое — для ее оценки, третье — для переговоров.

Безопасность трансакций недешево стоит.

Камиль сгорает от нетерпения узнать у Анны, что она действительно видела в пассаже Монье? Но показать ей, насколько он обеспокоен, — значит признать, что она в опасности, напугать, добавить к боли страх.

Но он обязан расспросить ее.

— Что? — вскрикивает Анна. — Видела что? Ну, что?

Ей необходим отдых, ночь не принесла улучшения: Анна проснулась в еще худшем моральном состоянии, чем заснула. Нервы у нее на пределе, постоянно готова заплакать. Голос у нее дрожит, но говорит она яснее, чем накануне, и уже может произносить целые слоги.

— Не знаю, — отвечает Камиль. — Ты могла видеть что угодно.

— Что?

Камиль разводит руками:

— Понимаешь, мне нужно, чтобы убедиться…

Нет, Анна не понимает. Однако соглашается ответить на вопросы Камиля, склоняет голову и искоса смотрит на него. Он же прикрывает глаза: успокойся, помоги мне.

— Они при тебе не разговаривали?

Молчание. Он даже не понимает, слышала ли она вопрос. Но Анна делает неопределенный, непонятно, что означающий жест рукой. Камиль склоняется над ней.

— Сербский, мне кажется…

Камиль подскакивает на месте:

— Что значит «сербский»? Ты знаешь сербские слова?

Он не может скрыть своего недоверия. Словенцы, сербы, боснийцы, хорваты, косовары — ему все чаще и чаще приходится с ними сталкиваться. Они прибывают в Париж волнами, но ему никогда не приходило в голову различать их по языку.

— Нет, не знаю, я не уверена… — Анна замолкает и тяжело опускается на подушки.

— Подожди-подожди, — настаивает Камиль, — это важно…

Анна приоткрывает глаза и с трудом произносит:

— Край… Так кажется.

Камиль не может прийти в себя, у него такое состояние, будто он неожиданно обнаружил, что цыпочка судебного следователя Перейры бегло говорит по-японски.

— Край? Это по-сербски?

Анна кивает, но неуверенно:

— Это означает «стоп».

— Но, Анна… откуда ты это знаешь?

Анна закрывает глаза, ощущение, что ей действительно мучительно плохо, что ей необходимо все время повторять одно и то же.

— Я три года занималась Восточной Европой…

Непростительно. Она ему тысячу раз объясняла. Пятнадцать лет в международном туризме. Прежде чем заняться менеджментом, она организовывала туристские поездки практически по всем направлениям, и в частности во все страны Восточной Европы, за исключением России. От Польши до Албании.

— Они говорили по-сербски?

Анна только отрицательно качает головой, но Камиль настаивает, ему всегда все нужно объяснять.

— Я слышала только один голос… В туалете. — Она еле двигает губами, но все понятно. — Камиль, я не уверена…

Но ему все ясно: тот, кто кричит, кто сгребает драгоценности, кто отталкивает своего подельника, этот человек — серб. А тот, кто обеспечивает безопасность, — Венсан Афнер.

Это он избивал Анну, он звонил в больницу, он добрался до ее палаты, вероятно, он же был и у нее в квартире. И он чисто говорит по-французски.

Регистраторша не ошибалась: Венсан Афнер.

В кабинет компьютерной томографии Анна собралась идти на костылях. Но чтобы понять, чего она хочет, нужно время. Камиль переводит. Она решила идти туда самостоятельно. Медсестры закатывают глаза и пытаются без всяких разговоров уложить ее на носилки. Она кричит, отбивается и усаживается на постели, скрестив руки. Нет.

На сей раз все совершенно понятно. Появляется старшая медсестра Флоранс с накачанными губами. Полное самообладание. «Как неразумно, — говорит она, — вас довезут до кабинета, мадам Форестье, это ниже этажом, это недолго…» Она направляется к двери, всем своим видом показывая, что работы у нее выше головы, и ей начинают надоедать все эти выходки, которые… Но когда она уже готова сделать шаг в коридор, до нее доносится голос Анны, совершенно ясный. И хотя слоги не всегда отчетливы, смысл ее слов совершенно очевиден: «Об этом не может быть и речи. Или я иду сама, или я не иду вовсе».

Флоранс возвращается. Камиль пытается поддержать Анну, взгляд медсестры заставляет его замолчать — а это, собственно, кто? Он отходит к стене, прислоняется к ней. По его мнению, красотка только что упустила последний шанс спокойно и мирно разрешить спор. Но посмотрим.

На этаже все приходит в движение: из дверей палат высовываются больные, медсестры пытаются восстановить спокойствие, вернуть пациентов в палаты — нечего глазеть… Приходится вмешаться интерну-индусу с именем из двадцати четырех букв, у него ночные дежурства, он должен находиться на службе столько же времени, сколько букв в его имени. Платят ему, правда, как уборщице, но это нормально — он же индус. Он подходит к Анне. Внимательно слушает и, пока Анна говорит, наклоняется к ней: синяки у этой пациентки такого типа, что через несколько дней будут выглядеть просто ужасающе, думает врач, а ведь она и сейчас-то далеко не красавица. Интерн пытается ее мягко урезонить. Прежде всего прослушивает ее, никто не понимает, что он делает: в кабинете компьютерной томографии пациентов не ждут — раз назначено, значит назначено. Он же наоборот…

Флоранс уже теряет терпение, медсестры исходят злостью. Интерн заканчивает осмотр, улыбается Анне и просит принести костыли. У персонала создается впечатление, что их предали.

Камиль смотрит на Анну, она просто висит на костылях, с двух сторон поддерживаемая за плечи медсестрами.

Идет она медленно, но идет. Сама.

— Здесь вам не комиссариат…

Кабинет в неописуемом беспорядке. А его хозяин — хирург. Надо надеяться, что в голове у него больший порядок.

Юбер Денвиль — глава травматологической службы. Накануне они встретились на черной лестнице, когда Камиль преследовал фантомного убийцу. На первый взгляд невозможно сказать, сколько ему лет. Сегодня — пятьдесят. Легко. Седые волосы лежат естественными волнами, понятно, что они предмет его гордости, знак неотразимой, но стареющей мужественности. Это не просто прическа, это концепция восприятия мира. Руки ухожены — маникюр. Такие мужчины носят голубые рубашки с белым воротничком и платочек в верхнем кармашке пиджака. Стареющий красавец. Он, должно быть, перетрахал половину персонала травматологии и свои победы, имеющие скорее статистический характер, относит за счет собственного обаяния. Халат у него всегда безукоризненно выглажен, но сам он не выглядит таким одуревшим, как вчера на лестнице. Скорее наоборот, авторитарен. Впрочем, он разговаривает с Камилем, занимаясь чем-то другим: не стоит терять времени, если не о чем разговаривать.

— И я тоже, — говорит Камиль.

— Что — и я тоже?

Доктор Денвиль поднимает голову, хмурится. Он обижается, когда чего-то не понимает. Не привык. И прекращает рыться в своих бумагах.

— Я говорю, что тоже не хочу терять времени, — продолжает Камиль. — Вы очень заняты, но так получается, что у меня тоже работы хватает. У вас есть обязанности, у меня тоже.

Денвиль кривится. Не очень убедительные аргументы. И снова возвращается к своим административным раскопкам. И поскольку этот недомерок-полицейский все еще не закрыл за собой дверь, раз он еще не понял, что беседа закончена:

— Этой пациентке нужен отдых, — бросает наконец Денвиль. — Полученная травма весьма серьезна. — Тут он поднимает взгляд на Камиля. — Это чудо, что она жива, она могла быть в коме. Могла умереть.

— А могла находиться у себя дома или на работе. Или могла бы купить, что наметила. Все дело в том, что она встретила на своем пути одного типа, который тоже не хотел терять времени. Такого как вы. Он тоже думал, что его дела значительно важнее, чем у других.

Взгляд Денвиля просто впивается в Верховена. Майор понимает, что ситуация мгновенно переменилась: перед ним уже не врач с седой шевелюрой, а расхорохорившийся петух, готовый отстаивать свое превосходство. Тяжело.

Денвиль мерит Камиля взглядом:

— Я прекрасно знаю, что полиция считает, будто может делать повсюду, что ей заблагорассудится, но наши палаты не помещения для допросов, майор. Это больница, а не учебный полигон. То вы бежите сломя голову по коридорам, пугаете персонал…

— Вы думаете, что я совершаю у вас пробежки?

Денвиль ничего не слышит:

— И если эта пациентка представляет опасность для себя или для больницы, вы должны перевести ее в другое место, более надежное. Или же вы оставляете нас в покое и даете работать.

— У вас сколько мест в морге?

Денвиль от удивления дергает головой — вылитый петух с птичьего двора.

— Я спрашиваю, — продолжает Камиль, — потому что, пока эта женщина не будет допрошена, судья не сможет отдать распоряжение на ее перевод. Вы не оперируете, если есть сомнения, мы тоже. Наши задачи во многом схожи. Чем позднее производится оперативное вмешательство, тем больше может быть потерь.

— Мне ваши метафоры, майор…

— Выскажусь яснее. Возможно, убийца разыскивает эту женщину. Если вы будете мешать мне работать и он явится в вашу больницу, у вас образуется двойная проблема: недостаток мест в морге и, поскольку пациентка в состоянии отвечать на наши вопросы, обвинение в противодействии работе полиции.

Забавно смотреть на Денвиля, он работает по типу рубильника: ток есть, тока нет. Либо — либо. И вдруг ток начинает проходить. Он заинтересованно смотрит на Камиля. Искренне улыбается — отличные ровные зубы из качественного фарфора. Ему нравится встречать сопротивление. Он неприятный, высокомерный, грубый, но любит сложности. Он агрессивен, даже воинствен, но в глубине души любит, когда его бьют. Камиль встречал множество подобных людей. Они вас плющат, а когда вы оказываетесь на полу, начинают помогать.

Женская черта, может быть, поэтому он и стал врачом.

Они переглядываются. Денвиль неглупый человек и чувствует, что происходит.

— Ладно, — произносит Камиль. — Как мы действуем, конкретно?

— Оперировать меня не будут, — сообщает она.

Камилю нужно несколько секунд, чтобы переварить информацию. Ему бы обрадоваться, но он выбирает сдержанность.

— Так это же хорошо, — говорит он ободряюще.

Рентген, результаты сканирования подтверждают то, что молодой интерн сообщил ему накануне. Будет необходима зубная хирургия, но остальное восстановится само собой. Шрамы около губ будут, конечно, немного заметны, с левой щекой серьезнее. Вот только что это означает — «немного»? Сильно заметны или не очень? Анна внимательно рассматривает себя в зеркало: губы разворочены, так что трудно сказать, что останется, а что исчезнет. Что же до шрама на щеке, то там сейчас швы, невозможно ничего понять.

— Дело времени, — сказал интерн.

Ее лицо в зеркале говорит Анне, что это не совсем так. А вот насчет времени, так его как раз у Камиля и нет.

Он пришел сообщить самое главное. Они одни в палате.

Камиль несколько секунд выжидает и наконец решается:

— Надеюсь, ты сможешь их опознать…

Анна делает неопределенный жест, который может означать все, что угодно.

— Ты говорила, тот, кто стрелял в тебя, довольно высокий… Он был какой?

Смешно заставлять ее говорить сейчас. Служба судебной идентификации личности все начнет сначала, настаивать в настоящий момент, может быть, совсем не продуктивно.

— Очаровательный, — тем не менее произносит Анна.

Анна старательно выговаривает слова.

— Что это значит? Какой «очаровательный»? — нетерпеливо продолжат он.

Анна осматривается. Камиль не верит своим глазам: на ее губах появляется нечто вроде улыбки. Назовем это улыбкой, чтобы не задерживать внимания, потому что ее губы просто приподнялись над тремя сломанными зубами.

— Очаровательный… как ты…

Камилю знакомо это чувство, он его неоднократно испытывал во время агонии Армана: при малейшем улучшении курсор устанавливается на позицию самого решительного оптимизма. Анна пытается шутить, еще чуть-чуть, и Камиль бросится в регистратуру с требованием выписать ее. Надежда — мерзкая вещь.

Ему бы ответить в таком же тоне, но Анна застала его врасплох. Он мямлит. Анна уже вновь закрыла глаза. По крайней мере, Камиль выяснил, что она все понимает и может отвечать на вопросы. Он уже готов продолжать, но тут на ночном столике начинает вибрировать Аннин мобильник. Камиль протягивает его ей. Натан.

— Не волнуйся, — сразу же начинает Анна.

Она говорит как терпеливая, хотя и слегка утомленная старшая сестра. До Камиля доносится настойчивый, лихорадочный голос брата.

— Я все тебе написала…

Анна выговаривает слова гораздо старательнее, чем с Камилем. Она хочет, чтобы ее поняли, но главное — успокоить брата.

— Больше никаких новостей, — добавляет она почти веселым голосом. — И потом, я не одна, тебе не о чем волноваться.

Она поднимает глаза к потолку, косится на Камиля: он страдает, ее Натан!

— Да нет! Послушай, мне нужно на рентген, я тебе перезвоню. Да, я тоже…

Она отключает мобильник и, улыбаясь, протягивает его Камилю. Он старается воспользоваться тем, что их ненадолго оставили наедине. Самое главное:

— Анна… я должен буду заниматься твоим делом. Ты понимаешь?

Она понимает. Отвечает: «Мммм…» — качая головой как болванчик. Это должно означать согласие.

— Ты действительно понимаешь?

Мммм… Мммм… Камиль делает выдох: хорошо бы поаккуратнее. Так нужно для него, для нее, для них обоих.

— Я был несколько тороплив, понимаешь ли… И потом…

Он держит ее руку, поглаживает кончиками пальцев. Его рука меньше, чем ее, но это мужская рука со вздутыми венами. У Камиля очень горячие руки, всегда. Чтобы ее не напугать, ему нужно выбирать, что говорить.

Не говорить: «Налетчика, который тебя избил, зовут Венсан Афнер, он очень агрессивен, он пытался тебя убить и, я уверен, хочет довести дело до конца».

Нужно говорить скорее: «Я здесь, значит ты в безопасности».

Не говорить: «Мое начальство мне не верит, но если я прав, то он просто сумасшедший и ничего не боится». А предпочтительнее: «Мы его быстро найдем, и все будет в порядке». А для этого нужно, чтобы ты нам помогла и опознала его. Если, конечно, можешь.

Не говорить: «У твоей двери будет стоять охранник, но это совершенно бессмысленно, потому что, уверяю тебя, пока этот парень на свободе, ты в опасности. Его ничего не остановит».

Не говорить, что кто-то был у нее в квартире, что украдены документы, что преступники делают все, чтобы ее найти. И даже те возможности, которыми располагает Камиль, в принципе, ничего не дают. В основном, по его вине.

А сказать нужно: «Все будет хорошо, не волнуйся».

— Я знаю…

— Ты поможешь мне, Анна? Поможешь?

Она кивает.

— Не говори никому, что мы знакомы, хорошо?

Анна кивает. Однако в ее взгляде зажигается огонек подозрения. Их как будто накрывает облако неловкости.

— Почему там стоит полицейский?

Она увидела его в коридоре, когда Камиль входил. Он приподнимает брови. Обычно он врет либо со сногсшибательным эффектом, либо неумело, как восьмилетний ребенок. Совсем как человек, для которого не существует нюансов, только плохое и хорошее.

— Он…

Хватает одного слога. Для таких, как Анна, и этого слога не нужно. Она все поняла по взгляду Камиля, по тысячной доле колебания…

— Думаешь, преступник придет?

Камиль не успевает отреагировать.

— Ты от меня что-то скрываешь?

Камиль колеблется ровно секунду, думая, что ответить: скрывает или не скрывает?

Но Анна уже поняла — скрывает. Она пристально смотрит на него. Он чувствует свою ненужность, чувствует одиночество их обоих. Одиночество двоих, которые в это мгновение должны помогать друг другу. Анна тихо качает головой, словно спрашивая: что же со мной будет?

— Он приходил, — произносит она наконец.

— Честно, я ничего не знаю.

Человек, который честно ничего не знает, не должен так отвечать. Анна тут же начинает дрожать. Сначала плечи, потом руки. Лицо бледнеет, она смотрит на дверь, оглядывает комнату, как будто ей только что объявили, что это последнее, что она увидит на земле… Представьте, что вам показывают ваш смертный одр. Как всегда некстати, Камиль только усугубляет ее замешательство:

— Ты в безопасности.

Это звучит как оскорбление.

Она отворачивается к окну и плачет.

Теперь самое главное для нее — отдыхать, набираться сил. Вся энергия Камиля направлена на это. Если на фотографиях она никого не узнает, расследование можно считать законченным. Но если она даст зацепку, хоть одну, Камиль чувствует, что ему хватит сил все распутать.

Пора заканчивать. Причем быстро.

Голова у него кружится, как будто он немного выпил, кожу покалывает, реальность вокруг него теряет свои четкие очертания.

К чему все это приведет?

У эксперта из отдела идентификации личности польская фамилия: одни говорят «Кристовьяк», другие произносят «Кристоньяк», и только Камилю удается воспроизвести ее правильно — «Кристофьяк». У парня небольшие бакенбарды, в нем чувствуется ностальгия по рокерской молодости. Все материалы он носит в небольшом чемоданчике с алюминиевыми уголками.

Доктор Денвиль дал им час, понимая, что процедура затянется на два. Камиль же знает, что уложатся они только в четыре. Эксперт, проведший, наверное, тысячу подобных сеансов опознания, знает, что дело может затянуться и на шесть. Бывает, и на пару дней.

В его коллекции фотографий сотни снимков, он должен сделать суровый выбор. Цель — не показывать слишком много, потому что наступает такой момент, когда все становятся на одно лицо, и тогда все усилия тщетны. В кучу снимков он добавил фотографию Афнера и еще трех типов, его бывших подельников. Посмотрим, что получится. И всех сербов, которые нашлись в картотеке, сербов или тех, кого можно за них принять.

Кристофьяк наклоняется к Анне:

— Добрый день, мадам…

Голос приятный. Очень располагающий. Движения медленные, точные, не таящие в себе никакой опасности. Анна выпрямляется, лицо у нее — сплошная опухоль, под поясницей гора подушек. Она проспала час. Чтобы показать, что готова, она пытается изобразить нечто похожее на улыбку, но с закрытым ртом — зубы-то выбиты. Открывая чемоданчик, чтобы достать из него все необходимое, эксперт произносит то, что обычно полагается при подобной процедуре: хорошо притертые друг к другу фразы. Сколько раз они уже звучали!

— Бывает, все проходит очень быстро, если повезет!

Тут он широко улыбается, подбадривает. Он всегда старается максимально снять напряжение, потому что, когда он показывает фотографии тому, кто должен опознать человека, атмосфера редко бывает непринужденной. Оказался ли собеседник случайным свидетелем неожиданного жестокого нападения, или же это женщина, которая была изнасилована, или же кто-то покончил жизнь самоубийством на глазах у этого человека.

— Но случается, — продолжает он серьезно и спокойно, — на опознание требуется время. Значит, когда вы устанете, вы мне скажете. Хорошо? Торопиться нам некуда…

Анна кивает. Ее мутноватый взгляд падает на Камиля. Да, она поняла.

Это сигнал.

— О’кей, — произносит эксперт, — объясняю, что мы будем делать.

Неожиданно, сам не понимая почему, Камиль задумывается то ли о банде, то ли о провокации комиссара Мишар, впрочем ничего серьезного. В помощь ему дали все того же полицейского, которого он встретил в пассаже Монье. Тощий тип с темными кругами под глазами кажется ожившим мертвецом. Будь Камиль суеверен, увидел бы в этом плохое предзнаменование. Да он и суеверен. Готов творить всякие заклинания, он боится дурных знаков и, увидев перед дверью Анниной палаты этого мертвеца, с трудом сохранил спокойствие.

Полицейский прикладывает указательный палец к виску в знак приветствия, которое Камиль прерывает на половине.

— Верховен, — говорит он.

— Майор… — тем не менее завершает свое приветствие полицейский, протягивая Камилю холодную костлявую руку.

«Метр восемьдесят три», — оценивает его рост Камиль.

Не только высокий, но и организованный: уже принес из приемного покоя в коридор самый лучший стул. Рядом со стулом, у стены, небольшой пакет цвета морской волны. Наверное, жена приготовила сэндвичи, термос, но, главное, Камиль чувствует запах табака. Будь сейчас восемь вечера, он бы его мгновенно выкинул за дверь. Еще бы: первая сигарета — убийца из засады намечает себе маршрут следования, расписывает его по минутам; вторая сигарета — он хронометрирует, сколько времени полицейский отсутствует; третья — преступник позволяет стражу порядка удалиться, поднимается в палату и убивает Анну выстрелом из винтовки. Камилю сюда отправили полицейского самого большого роста, но, возможно, и самого большого идиотизма. Но пока ничего страшного. Камиль не может поверить, что убийца так быстро вернулся, да еще днем.

А вот ночь будет беспокойной. Но посмотрим. Камиль тем не менее сообщает:

— Вы не должны отсюда никуда уходить, ясно?

— Какие проблемы, майор! — отвечает полицейский с энтузиазмом.

Задумаешься тут, услышав подобный ответ.