Жертвоприношения Леметр Пьер

На другом конце коридора есть небольшой зал ожидания, куда никто никогда не ходит, он очень плохо расположен — непонятно, кого вообще там можно ждать? Его хотели переоборудовать в кабинет, но это запрещено, объясняет Флоранс — медсестра, желающая целовать жизнь взасос. Вроде бы существуют некие нормы, их нужно соблюдать даже тогда, когда это бесполезно. Так положено. Европейские нормы. Ну и персонал начал складывать здесь всякие коробки — ужасно не хватает места. Когда сообщают, что намечается обход пожарных, все это барахло сгружают на тележки и везут в подвал, а потом возвращают на место. Пожарные удовлетворены и ставят на формуляре нужную печать. Камиль отодвигает два штабеля коробок из-под перевязочного материала и вытаскивает два стула. Усевшись за низенький столик, Камиль обсуждает сложившуюся ситуацию с Луи (темно-серый костюм от «Cifonelli», белая рубашка от «Swan&Oscar», обувь от «Massaro», все по размеру, Луи единственный в уголовной полиции, кто носит на себе собственную годовую зарплату). Луи ставит Верховена в известность о ходе расследований: немецкая туристка действительно покончила с собой; автомобилист с ножом идентифицирован, он в бегах, но его схватят через несколько дней; семидесятиоднолетний убийца в качестве мотива своего преступления назвал ревность. Камиль отделывается от рутинных дел. И они возвращаются к тому, что их занимает.

— Если мадам Форестье подтвердит, что это Афнер… — начинает Луи.

— Но она, может, его и не опознает, — обрывает его Камиль, — что вовсе не означает, что это не он!

Луи незаметно вздыхает. Подобная нервозность не характерна для шефа. Что-то тут все же не так. Но попробуй объясни Верховену, что все поняли, в чем дело…

— Конечно, — соглашается Луи. — Даже если она его не опознает, это все равно может быть Афнер. Вот только его нигде нет. Я связался с коллегами, которые занимались январскими налетами, и они, между прочим, спрашивают, почему, собственно, не они занимаются этим делом…

Камиль машет перед собой рукой: какое их дело?

— Никто не знает, где он был с января, слухи ходили разные, говорили, что за границей или на Лазурном Берегу. С убийством на руках, да еще в конце карьеры, понятно, что он скрывается, но, похоже, даже его ближайшее окружение не знает…

— «Похоже»?..

— Да, я тоже сомневаюсь. Кто-то же должен быть в курсе, столь неожиданно никто не исчезает. Тем более удивительно такое неожиданное возвращение. Мы-то полагали, он будет отсиживаться.

— Выяснили, кто навел?

По этому вопросу никаких сведений. Налеты на магазины случаются каждый день, но, когда куш действительно стоит потенциальных сложностей, профессионалы идут на дело, только будучи совершенно уверены. А значит, источник информации — первое, чем интересуется полиция, и именно отсюда дело начинает раскручиваться. Что же до пассажа Монье, то опоздавшая продавщица вне подозрений. И здесь, конечно, возникают вопросы.

— Спросим мадам Форестье, что она делала в пассаже Монье, — говорит Камиль.

Вопрос будет скорее формальным, потому что на самом деле ответа он не подразумевает. Камиль его задаст, потому что должен задать, потому что в другой ситуации он бы его задал, вот и все. Он никогда не вникал в расписание Анниной жизни, в какие дни она в Париже, в какие — нет. Он с трудом может припомнить, куда она ездила, с кем встречалась, ему было достаточно знать, будет она дома сегодня вечером или завтра. Что же касалось послезавтра, тут уж полная неизвестность.

Итак, Луи Мариани очень хороший полицейский. Организованный, умный, гораздо образованнее, чем необходимо, сообразительный и… И? И недоверчивый. Важнейшее качество для полицейского.

Например, когда дивизионный комиссар Мишар сомневается, что Афнер был в больнице и заходил в палату Анны со своей винтовкой, она лишь выражает сомнения. Но когда спрашивает Камиля, почему он валандается, и требует от него дневной доклад, она выражает недоверие. А когда Камиль спрашивает себя, видела ли Анна только лицо налетчика или что-то еще, он выражает недоверие.

И когда Луи начинает задавать вопросы о женщине, которая оказалась жертвой при налете, то его интересует причина, по которой она оказалась в этом месте именно в это время. В тот день, когда она должна была бы быть на работе. В час открытия магазинов, то есть когда практически не было ни других прохожих, ни других клиентов, кроме нее. Он мог бы задать все свои вопросы ей, но совершенно необъяснимым образом допрашивает женщину всегда его шеф, и можно даже подумать, что все это не случайно.

Итак, Луи ее не допрашивал. Он сделал по-другому.

Камиль обозначил задачу, и, когда все формальности выполнены и он готовится перейти к следующему пункту, Луи жестом прерывает его, наклоняется и спокойно начинает рыться у себя в сумке. Вынимает оттуда какой-то документ. С недавних пор Луи требуются очки для чтения… Обычно, думает Камиль, дальнозоркость проявляется не так рано… Впрочем, сколько же Луи лет? Ситуация такая, как если бы у Камиля был сын, а он не сразу мог бы вспомнить, сколько тому лет, — Камиль спрашивает Луи о возрасте раза три в год.

Документ является ксероксом бланка ювелирного магазина «Дефоссе». Камиль тоже вынимает очки. Читает: «Анна Форестье». Это копия заказа «часов категории люкс», стоимостью восемьсот евро.

— Мадам Форестье шла забирать заказ, сделанный десятью днями ранее.

Ювелирный магазин просил отсрочку, чтобы выполнить гравировку. Текст указан на квитанции, написан крупными прописными буквами — жалко, если на столь дорогом подарке будет допущена орфографическая ошибка в имени. Можно себе представить реакцию клиента… Ее попросили даже собственноручно написать имя, чтобы избежать разногласий в случае недоразумения. На квитанции крупные буквы Анниного почерка.

Имя, которое нужно выгравировать на задней крышке часов, «Камиль».

Молчание.

Мужчины снимают очки. Этот синхронный жест только подчеркивает неловкость. Камиль, опустив глаза, слегка подталкивает ксерокс в сторону своего заместителя:

— Это… подруга.

Луи кивает. Подруга. Согласен.

— Родственница.

Родственница. Тоже хорошо. Луи понимает: он что-то упустил. Кое-какие эпизоды в жизни Верховена. И тут же соображает, что облажался.

Он не знает, что происходило после Ирен, а с ее смерти прошло четыре года. Они были хорошо знакомы, симпатизировали друг другу, Ирен называла его «мой маленький Луи» и своими расспросами о сексуальной жизни заставляла его краснеть до корней волос. Потом, после гибели Ирен, была клиника, где он регулярно навещал Камиля до тех пор, пока тот не сказал ему, что хочет побыть один. Потом они изредка встречались. И много месяцев спустя потребовалось вмешательство дивизионного комиссара Ле Гана, чтобы Камиль вернулся, чтобы его заставили, принудили вернуться на «сложные» дела — убийства, похищения, незаконное лишение свободы, покушения… Луи попросили работать с ним. Луи не знает, как Камиль распорядился своей жизнью в период между клиникой и сегодняшним днем. Однако у такого организованного человека, как Верховен, появление женщины должно бы было заявить о себе множеством признаков: еле заметными изменениями в поведении, в повседневном расписании, во всем том, к чему Луи обычно очень восприимчив. Он же ничего не увидел, ничего не заметил. Вплоть до сегодняшнего дня он сказал бы, что женщины появлялись в жизни Верховена случайно, потому что невозможно было бы не заметить сильное любовное чувство в жизни вдовца с депрессивным фоном. Однако же сегодняшнее возбуждение, нервозность… Здесь что-то не так, а что — Луи никак не мог понять.

Луи смотрит на лежащие на столе очки, как будто они могут помочь ему разобраться: итак, у Камиля есть «близкая подруга». Ее зовут Анна Форестье. Камиль откашливается:

— Я прошу тебя не вписываться в это дело, Луи. Я сижу в нем по горло, и мне не нужно напоминать, что я действую против правил. Оно касается только меня. И тебе не нужно делить со мной такую ответственность. — Он внимательно смотрит на помощника. — Я только прошу у тебя немного времени, Луи. — Пауза. — Я должен очень быстро закончить это дело. Прежде чем Мишар узнает, что я ей соврал, чтобы самому расследовать дело, касающееся близкого мне человека. Если мы быстро возьмем этих типов, все останется в прошлом. По крайней мере, можно будет договориться. Но в противном случае, если все затянется и меня возьмут с поличным, она устроит настоящее избиение младенцев. И у тебя нет ни одной причины лезть в это дело.

Луи задумчиво оглядывается по сторонам, он вроде бы отсутствует или ждет, например, слугу, чтобы отдать распоряжение. В конце концов он печально улыбается и указывает на ксерокс.

— Что нам толку от такой бумажки, — говорит он тоном человека, который надеялся на счастливую находку и оказался чрезвычайно разочарован. — Разве нет? Камиль — имя очень распространенное. Неизвестно даже, о мужчине или женщине идет речь. — Майор молчит, и Луи задает вопрос: — Что вы хотите, чтобы я с этим сделал?

Поправляет узел своего галстука.

И откидывает прядь. Левой рукой.

Луи встает. Ксерокс квитанции остается на столе. Камиль комкает его и сует в карман.

Эксперт из отдела идентификации личности только что сложил свой чемоданчик и ушел, сказав на прощание:

— Спасибо. Думаю, мы неплохо поработали.

Он это произносит всегда, каков бы ни был результат.

Несмотря на головокружение, Анна встает и снова направляется в ванную комнату. Она не может запретить себе смотреть в зеркало и оценивать размеры ущерба. Теперь, когда с головы у нее сняты повязки, видны короткие грязные волосы, выбритые в нескольких местах для наложения швов. Похоже на дырки в голове. Есть еще швы под подбородком. Сегодня лицо кажется более раздутым, в первые дни всегда так, все ей повторяют одно и то же, лицо отекает… Да, я знаю, вы мне это уже говорили, но, черт возьми, кто же знал, что так будет. Не лицо, а бурдюк какой-то, багровое, как у алкоголика. Лицо избитой женщины как знак несчастья, Анна переживает чувство острой несправедливости.

Она дотрагивается кончиками пальцев до скул: боль тупая, рассеянная, неотчетливая. Кажется, болеть будет вечно.

А зубы? Боже мой, какой ужас! Она не может понять, откуда у нее такое чувство, но ей кажется, что отсутствие зубов — это как удаление груди. Будто посягнули на целостность ее личности. Теперь она уже не та Анна, не настоящая, ей поставят искусственные зубы, но она никогда не сможет забыть, что с ней произошло.

Только что она прошла процедуру опознания, перед ней разложили десятки фотографий. Она сделала так, как ее просили, притворилась послушной, дисциплинированной, вытянула указательный палец, когда узнала ту самую фотографию.

Это — он.

Только бы все поскорее закончилось!

Камиль один не в силах защитить ее, но на кого еще она может рассчитывать, если тот человек решил ее убить?

Да, разумеется, он хочет, чтобы все поскорее закончилось. Как и она. Каждый старается покончить с этим как может.

Анна утирает слезы, ищет бумажные платки. Теперьсо сломанным носом высморкаться — целая проблема.

Опыт почти всегда позволяет мне добиться того, чего я хочу. Сейчас приходится играть по-крупному, потому что я спешу, да и куда деться от собственного темперамента? Уж такой я нетерпеливый и оперативный.

Мне нужны деньги, и я не хочу терять те, что достались мне тяжелым трудом. Эти деньги для меня как пенсия, но гораздо надежнее.

И я никому не позволю вмешиваться в мои планы на будущее.

Так что ставлю двойную защиту.

Двадцать минут тщательного наблюдения после того, как все обойдено пешком, потом на машине, потом снова пешком. Никого. Еще двадцать минут на обозрение окрестностей в бинокль. Подтверждаю эсэмэской, что прибыл на место, прибавляю ходу, прохожу через завод, приближаюсь к фургону, забираюсь через заднюю дверцу и тут же закрываю ее.

Фургон припаркован на промышленном пустыре, этот тип всегда выбирает такие места, не знаю уж, как он их находит, ему бы в кино работать, а не оружием торговать.

Внутри грузовика все разложено по полочкам, как в мозгах компьютерщика.

Перекупщик согласился на небольшой аванс, почти максимум возможного по ситуации. С таким процентом, который заслуживал пулю в лоб, но у меня нет выбора, нужно закрыть дело. Я отказался от «Mossberg» и выбираю шестизарядную винтовку «М40А3» калибра семь шестьдесят два. В чехле, с полным набором всего необходимого, глушителем, очками «Schmidt&Bender», двумя коробками патронов для стрельбы с дальнего расстояния, точной и чистой, на шесть выстрелов подряд. Что касается пистолета, то мой выбор — «Walther-Р99», компактный, на десять зарядов с глушителем и потрясающе эффективный. Вдобавок беру пятнадцатисантиметровый охотничий нож «Buck special» — никогда не помешает.

Девица уже могла познакомиться с моими возможностями.

Теперь включаем третью скорость, ей нужны сильные эмоции.

Это действительно Венсан Афнер.

— Женщина указывает совершенно определенно. — Кристофьяк, эксперт отдела идентификации личности, присоединился к Камилю и Луи в их временном штабе. — И у нее хорошая память, — с удовлетворением произносит он.

— Однако она их видела мельком, — рискнул вмешаться Камиль.

— Это ничего не значит, все зависит от обстоятельств. Одни свидетели видят кого-то несколько минут и уже час спустя не могут опознать, а другим хватает минуты, чтобы черты лица человека врезались им в память. Почему так — неизвестно.

Камиль не реагирует, можно подумать, что говорят о нем. Ему достаточно увидеть кого-то в метро, и через два месяца он может восстановить это лицо практически до морщинки.

— Иногда, — продолжает Кристофьяк, — люди подавляют свои воспоминания, но, если какой-нибудь тип избивает вас или практически в упор расстреливает из машины, вы, скорее всего, хорошо его запомните. — Может, Кристофьяк и шутит, но присутствующие вряд ли оценили его юмор. — Все зависит от возраста, физических особенностей и так далее. Но здесь все очевидно: это Афнер.

Он выводит на монитор фотографию высокого шестидесятилетнего мужчины в полный рост, сфотографированного во время задержания. Метр восемьдесят, считает Камиль.

— Метр восемьдесят один, — уточняет Луи. У него в руках личная карточка Афнера. Он знает, о чем думает шеф, даже когда тот молчит.

Камиль мысленно прикидывает образ мужчины, фотографию которого держит в руке, к налетчику из пассажа Монье, вооруженному человеку в капюшоне. Вот преступник прижимает винтовку к плечу и стреляет, а до того бьет прикладом по голове, по животу… Камиль сглатывает слюну.

На фотографии — широкоплечий мужчина с резкими чертами лица, черные с проседью волосы, белесые и тонкие брови, которые только подчеркивают прямой, открытый взгляд. Бывалый человек. Жестокий. Камиля просто гипнотизирует эта фотография. Луи видит, как трясутся у шефа руки.

— Есть еще? — задает вопрос Луи, который всегда рад отвлечься.

Кристофьяк выводит на экран волосатую рожу, фотография сделана в фас под прямым светом, брови густые, взгляд сумрачный.

— Мадам Форестье сначала задумалась. Оно и понятно. На наш взгляд, сходство имеется, но понимаешь это не сразу. Она просмотрела множество фотографий и вернулась к этой, попросила показать ей и другие, но все время возвращалась к одной и той же. Такому решению, в принципе, можно доверять. Это Душан Равик, серб.

Камиль поднимает голову. Всматривается в лицо на мониторе. Луи уже послал запрос со своего компьютера.

— Во Франции с тысяча девятьсот девяносто седьмого. — Он ставит данные на быстрый просмотр. — Ловкач. — Луи читает со скоростью звука и успевает при этом выделять главное. — Арестовывался дважды, в связи с недостаточностью доказательств выходил на свободу. Вполне можно допустить, что работает с Афнером. Проходимцев пруд пруди, а настоящие профессионалы — редкость, круг достаточно узкий.

— А этот где?

Луи делает неопределенный жест. Кто ж знает… С января никаких известий, исчез с горизонта, на нем убийство, а если добавить участие в январском ограблении, есть все шансы загреметь надолго. То, что банда вновь заявила о себе, да еще в том же составе, странно… На них убийство, а они — за старое… Неразумно.

Снова возвращаются к Анне.

— Какова степень достоверности ее показаний? — спрашивает Луи.

— Как всегда, дигрессивная. Достаточно высокая в первом случае, весьма возможная во втором, был бы третий, шансы бы уменьшились.

Камиль уже готов сорваться с места. Луи продолжает разговор, он надеется, что шеф обретет хладнокровие, но, когда эксперт уходит, становится ясно, что надежды нет.

— Мне нужны эти люди, — произносит Камиль, спокойно кладя ладонь на стол. — Сейчас же.

Его жест преисполнен страсти. Луи согласно кивает, но никак не может понять, что движет этим человеком, откуда такая энергия, такое ослепление?

Камиль же всматривается в лица на экране:

— Этого, — он указывает на фотографию Афнера, — я буду искать в первую очередь. Он очень опасен, и я им займусь.

Он говорит с такой решительностью, что Луи, который хорошо знает Камиля, чувствует приближение катастрофы.

— Но, шеф… — начинает он.

— А ты, — обрывает его Верховен, — занимаешься сербом. Я иду на встречу с судебным следователем и комиссаром Мишар и получаю разрешение. А ты тем временем связываешься со всеми, кто сейчас свободен. Позвони от меня Журдану, попроси его дать нам кого-нибудь. Повидайся и с Анолем, поговори со всеми, мне будут нужны люди.

Такая гора решений, и одно другого неопределенней. Луи отбрасывает прядь левой рукой. Камиль отмечает это.

— Делай, как я говорю, — говорит он очень тихо. — Тебе нечего волноваться, я прикрываю…

— Я и не волнуюсь. Просто работать легче, когда понимаешь.

— Ты уже все понял, Луи. Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал еще такого, чего ты не знаешь? — Камиль понижает голос, теперь к его словам нужно прислушиваться. Он кладет свою горячую ладонь на руку заместителя. — Я должен это сделать… Понимаешь? — Он взволнован, но держится спокойно. — Вот мы и пошумим.

Луи кивает:

— Пусть так. Я не уверен, что все понял, но сделаю, как вы просите.

— Осведомители, доносчики, шлюхи… Но главный удар по нелегалам.

Люди эти всем известны, значатся во всех картотеках, но на их существование закрывают глаза, потому что они являются богатейшим источником информации разного сорта. Либо колешься, либо высылка из страны — очень плодотворная альтернатива. Если у Равика остались связи в общине (а как может быть иначе?), вычислить его — вопрос не дней, а часов.

Сутки назад он совершил громкий налет… А если после четырехкратного вооруженного налета и убийства он не уехал из Франции, значит у него на то были серьезные причины.

Луи отбрасывает прядь. Правой рукой.

— Ты срочно готовишь операцию, — заключает Камиль. — Как только мне дают зеленый свет, я тебе звоню. Присоединюсь к вам по дороге, но постоянно на связи.

Камиль перед экраном монитора. Папка «Венсан Афнер».

Шестьдесят лет. Почти четырнадцать лет тюрьмы, меры пресечения на выбор. По молодости он испробовал практически все (рэкет, кражи со взломом, сводничество), но настоящее свое призвание нашел в двадцать пять, в 1972-м в Пюто, когда совершил вооруженное нападение на бронированный фургон. Они немного потеряли голову, подъехала полиция: дали восемь лет. Афнер проводит в тюрьме две трети срока и осознает: такие дела ему действительно по вкусу. Наследил он по неопытности и больше подобного не повторит. В действительности же повторил, и неоднократно, но осуждался только на небольшие сроки — два года здесь, три года там… В общем, что называется, карьера удалась.

После 1985-го ни одного ареста. Афнер в период зрелости достиг вершины мастерства. Его подозревали в одиннадцати вооруженных ограблениях, но ничего не смогли доказать: ни одного задержания, предъявления обвинения, бетонные алиби, железные свидетельские показания. Артист!

Афнер — серьезный человек, и его послужной список это подтверждает, такие не шутят. Он прекрасно информирован, нападения тщательнейшим образом подготовлены. Прибыв на место, действует без проволочек. Раненые, избитые или получившие удары по голове, последствия иногда тяжелые, мертвых они за собой не оставляют, но калек достаточно. После встречи с Афнером прихрамывают и хромают, ходят на костылях, лицевые травмы и годы реабилитации не в счет. Техника простая: заставить подчиниться себе, хватаешь первого встречного, и все тут же всё понимают, остальное — дело техники.

Вчера первой встречной оказалась Анна Форестье.

Дело пассажа Монье действительно напоминает почерк Афнера. Камиль, не переставая листать допросы по прошлым делам, набрасывает карандашом лицо Афнера на полях своего блокнота.

Многие годы Афнер черпал из одного и того же садка: человек десять молодых ребят, среди которых он выбирал тех, кто подходил ему и был свободен. Камиль быстро подсчитывает: в среднем трое тянут сейчас срок, или условно осуждены, или подвергнуты превентивным мерам. Но при налетах, как и во всех делах, трудно найти стабильных и квалифицированных людей. Ущерб даже выше в этой области, чем в любой другой подобного рода. Всего за несколько лет как минимум шесть исторических членов банды Афнера оказались за решеткой. Двое — на пожизненном за убийство, еще двое покончили с собой (они были близнецами и отправились на тот свет один за другим), пятый катается в инвалидной коляске из-за падения с мотоцикла, а последний, шестой погиб во время крушения самолета «сессна» в море близ Корсики. Просто черная полоса для Афнера. Впрочем, в течение многих месяцев он не засветился ни в одном деле. Все пришли к логическому заключению: Афнер, который должен был прикарманить уже достаточно, решил уйти на отдых. Служащие и клиенты ювелирных лавок могут поставить по свечке их святому покровителю.

Поэтому четырехкратный налет в январе прошлого года стал настоящим сюрпризом. Тем более что по своему размаху он занимает исключительное место в карьере Афнера. Конвейер у налетчиков не в чести. Трудно себе даже представить, сколько один налет требует физической силы, нервных затрат, особенно учитывая силовую методику Афнера. Нужна также безупречная организация, а если планируешь ограбить четыре заведения в один день, нужно, чтобы все четыре цели дозрели к одному и тому же часу, чтобы расстояние между ними было не слишком большим, чтобы… Нужно, чтобы все совпало, так что ничего удивительного, что все так плохо закончилось.

Камиль просматривает фотографии жертв. Сначала — жертва второго дневного январского налета. Лицо молодого продавца ювелирного магазина на улице Ренн после того, как над ним поработали настоящие профессионалы. Молодой парень, лет двадцать пять от силы, искалечен до такой степени, что… Рядом с ним Анна выглядит просто как перед первым причастием. Парень провел четыре дня в коме.

Жертва третьего налета. Клиент, судя по всему. Ему значительно больше досталось, чем клиенту из магазина «Антикваров Лувра». В деле записано: «Состояние признано тяжелым». Видя, насколько изуродована голова (его неоднократно били прикладом в лицо, как в случае с Анной), невозможно не согласиться: состояние тяжелое.

Последняя жертва. Человек плавает в собственной крови посреди магазина на улице Севр. С какой-то точки зрения лучше — две пули прямо в грудь.

Это редкость в карьере Афнера. До сих пор он обходился без стрельбы. Только на сей раз с ним уже не привычные подельники, ему пришлось работать с тем, что было на рынке. Он остановился на сербах. Не очень-то воодушевляет. Сербы смелы, но вспыльчивы.

Камиль бросает взгляд на листок из блокнота. В центре лицо Афнера — портрет сделан с антропометрической фотографии, а вокруг — моментальные наброски его жертв. Самый впечатляющий — Анна, рисунок по памяти, такой он увидел ее, впервые зайдя в палату.

Камиль вырывает страницу, комкает ее и бросает в мусорную корзину. И пишет всего одно слово, подводящее итог проведенному анализу ситуации.

«Срочно».

Потому что Афнер мог отказаться от прошлогоднего решения уйти на покой — да к тому же и со случайными подельниками — только по серьезной причине.

Кроме денег, не очень понятно, что это может быть.

Срочно еще и потому, что Афнер не успокоится на том, что вернулся в дело. Для получения максимального куша он ведь уже рискнул пойти на четырехкратный вооруженный грабеж, успех которого был весьма проблематичен.

Срочно еще и потому, что после небывалой январской добычи, когда его личная доля составила двести — триста тысяч евро, он снова возвращается. Афнер возродившийся. И на этот раз он взял меньше, чем надеялся, значит снова пойдет на дело, невинным дается отсрочка, надежнее расправиться с ним раньше.

Но здесь какая-то путаница. Камилю не понятно еще, где именно она возникает, но где-то она есть. Что-то заклинивает. Не сходится.

У Камиля достаточно опыта, чтобы понять: найти Афнера будет очень нелегко. И самое быстрое сейчас, самое надежное — найти Равика, его подельника. И может быть, с его помощью ниточка потянется и выше.

А чтобы Анна осталась жива, нужно не ошибиться в ниточках.

— Вы считаете, что это… уместно? — Судебный следователь Перейра взволнован, слышно даже по телефону. Тон весьма нервный. — Ведь вы затеваете настоящую облаву.

— Нет, господин следователь, никакой облавы.

Еще немного, и Камиль сделает вид, что готов расхохотаться. Но он выбирает более разумное решение, иначе Перейра сразу поймет, что это засада. У судебного следователя много дел. А Камиль — опытный полицейский, не проверять же всех, когда они что-то предлагают.

— Наоборот, господин судья, — продолжает доказывать Камиль, — это точно рассчитанный бросок. Нам известно несколько человек, у кого Равик мог просить помощи во время своего бегства после январского убийства, мы просто немного пошумим, и все.

— Что скажет на это комиссар Мишар?

— Она не возражает. — Верховен уверен.

Он ей еще ничего не говорил, но уверен в ее согласии. Какая древняя административная уловка: сказать одному, что другой согласен, и наоборот. Как любая полуправда, действует отлично. Если правильно использовать, даже неотразима.

— Согласен. Действуйте, майор.

Мысль, что только что прошедшая мимо него женщина именно та, охранять которую он поставлен, осеняет верзилу-полицейского прежде, чем он заканчивает раскладывать пасьянс в своем телефоне. Он быстро встает, идет следом. «Мадам!» — окликает он ее, потому что фамилию забыл, женщина, однако, не оборачивается, только ненадолго задерживается перед сестринской.

— Я ухожу.

Звучит несерьезно, как «до свидания», «до завтра». Верзила ускоряет шаги, повышает голос:

— Мадам!..

Сегодня смена молодой медсестры с колечком в губе, которая решила сначала, что видела ружье, а потом передумала — нет, ничего не видела. Медсестра быстро и решительно обгоняет полицейского, теперь она берет дело в свои руки — такой решительности их учат в училище, в принципе, полгода в больнице, и вы умеете делать все на свете.

Догнав Анну, она берет ее под руку очень нежно. Анна, ожидавшая, что не все сойдет так гладко, останавливается и оборачивается. Решительность пациентки превращает все происходящее в достаточно деликатную задачу, она неплохо держится на ногах. Медсестра действует убедительно, и это создает для Анны лишнее препятствие. Она смотрит на колечко в губе у девушки, на ее бритую голову, черты лица довольно приятные, нежные, правда лицо не выдающееся, а вот глаза домашнего животного, против таких глаз не устоишь, и девушка умеет этим пользоваться.

Никакого прямого сопротивления, никакого осуждения, никаких нравоучений, она сразу переходит на другой регистр:

— Если вы хотите уйти, мне нужно снять вам швы.

Анна дотрагивается до щеки.

— Нет, — отвечает девушка, — не эти, эти рано. Нет, вот те два.

Она протягивает руку к Анниной голове и очень деликатно проводит по шву: взгляд профессионала, но она улыбается и, рассудив, что ее предложение принято, подталкивает Анну к палате. Верзила-полицейский уступает им дорогу, размышляя, должен ли он сообщить об инциденте начальству или нет, и направляется вслед за женщинами.

По дороге они останавливаются прямо напротив сестринской в небольшой процедурной.

— Присаживайтесь… — Медсестра начинает искать инструменты. — Садитесь, — тихо настаивает она.

Полицейский остается в коридоре, стыдливо отводит глаза, как будто женщины зашли в туалет.

— Тихо-тихо-тихо…

Анна тут же подскакивает. Девушка же только дотронулась до шрама кончиками пальцев.

— Больно?

Вид у нее озабоченный: это ненормально. А если я нажимаю здесь или там? Нет, швы снимать рано, нужно проконсультироваться с врачом, может быть, попросить сделать еще один рентген… Температуры у вас нет? Сестра дотрагивается до Анниного лба. Голова не болит? Анна начинает понимать, что она находится там, куда и хотела отвести ее медсестра. Теперь вот она сидит тут, полностью зависит от этой бритой девчонки и будет непременно водворена в свою палату. Но с этим трудно смириться.

— Нет, никакого рентгена! Я ухожу, — произносит она, вставая.

Верзила берется за служебный телефон: что бы ни случилось, он звонит своему начальству и просит инструкций. Возникни в противоположном конце коридора вооруженный до зубов убийца, он сделал бы то же самое.

— Это неразумно, — уговаривает Анну озабоченная медсестра. — Если там инфекция…

Анна не понимает, реальна ли угроза, или девушка просто хочет произвести на нее впечатление.

— А кстати. — Сестра перескакивает с пятого на десятое. — Вы ведь так и не оформлены. Вы попросили, чтобы вам принесли документы? Я обязательно передам врачу, чтобы он зашел к вам, надо поторопиться с рентгеном, чтобы вы могли как можно скорее выписаться.

Девушка ничего не придумывает, входит в доверие, в том, что она предлагает, нет ничего настораживающего, все разумно.

Силы покидают Анну, она кивает и направляется к своей палате: идет она тяжело, того и гляди упадет, она быстро утомляется, но в голове у нее другое, она кое-что вспомнила, и это не касается ни ее оформления, ни рентгена. Она останавливается, оборачивается:

— Это вы видели мужчину с ружьем?

— Я видела мужчину, — быстро парирует девушка, — ружья я не видела.

К такому вопросу она была готова, и ответить на него — простая формальность. С самого начала разговора она чувствует, что внутри у пациентки все кричит от страха. Она не уйти хочет, а сбежать.

— Если бы я видела ружье, я бы сказала. И думаю, иначе вы бы здесь не находились, мы не какая-нибудь деревенская больница.

Молодая, но уже профессионалка. Анна не верит ни одному слову.

— Нет, — говорит она и внимательно смотрит на медсестру, как будто может угадать ее мысли. — Вы не уверены, вот и все.

В палату она все же возвращается, голова у нее кружится, она переоценила свои силы, она не может пошевелить ни рукой, ни ногой: в кровать и спать.

Девушка закрывает дверь. И все же… Что за предмет был под плащом, такой длинный, он даже мешал ему, думает она. Что же это могло быть?..

Дивизионный комиссар Мишар проводит бльшую часть рабочего времени на собраниях. Камиль смотрел в ее расписание: встречи следуют одна за другой, она идет с одного собрания на другое — конфигурация идеальная. За час Камиль оставил на ее мобильнике семь посланий: «важно», «срочно», «приоритетно», «безотлагательно». Он практически исчерпал лексику, обозначающую спешность, но, поскольку настойчивость его была максимальна, ожидать следует исключительно агрессивного тона. Но дивизионный комиссар — сама уравновешенность, просто воплощение терпения. Она еще хитрее, чем казалось. Ей пришлось выйти на несколько минут в коридор, и она шепчет по телефону:

— А судебный следователь согласен на полицейскую облаву?

— Конечно, — убежденно отвечает Камиль. — И именно потому, что это не облава в полном смысле слова, мы…

— Майор, сколько у вас целей?

— Три. Но вы же понимаете, одна цель тянет за собой другую… Нужно ковать железо, пока горячо.

Когда Камиль начинает употреблять пословицы — безразлично какие, — это означает, что он дошел до конца дистанции.

— Значит, «железо»…

— Мне нужны люди.

Всегда приходишь к одному и тому же, к вопросу средств. Мишар долго вздыхает. Дело в том, что у вас не бывает того, о чем чаще всего просят.

— Это не займет много времени, — увещевает ее Камиль. — Три-четыре часа.

— Это на три адреса?

— Нет, нужно…

— Да-да, я знаю, «нужно ковать…», но скажите-ка мне, майор, не боитесь ли вы противоположного эффекта?

Мишар знает, что говорит: облава — дело шумное, тот, кого вы ловите, успевает убежать, и чем больше вы его ищете, тем меньше у вас шансов.

— Именно поэтому мне люди и нужны.

Так можно говорить часами. Пусть себе Верховен планирует облаву, мадам Мишар это совершенно безразлично. В ее задачу входит именно сопротивление, достаточное, чтобы потом можно было сказать: а ведь я вам говорила!

— Ну раз судебный следователь не возражает, — бросает она наконец, — посоветуйтесь с коллегами. Если договоритесь…

Ремесло налетчика во многом напоминает профессию киноактера: доло ждешь, а затем все происходит за несколько минут.

Вот я и жду. И считаю, прикидываю, вспоминаю собственный опыт.

Если состояние ее здоровья позволяет, шпики должны будут провести с ней опознание. Может быть, не сегодня, возможно, завтра… Это дело нескольких часов. Перед ней разложат фотографии, и, если она настоящая гражданка и память ее не подводит, они тут же выйдут на тропу войны. Проще всего в ближайшее время начать искать Равика. Будь я на их месте, именно этим бы и занялся. Потому что это самый простой из наиболее надежных методов: расставляешь мышеловки по коридорам и начинаешь молотить в дверь. Шуму много, угрозы… этому методу столько же лет, сколько и самой полиции.

И лучший наблюдательный пункт находится «У Люка» на улице Танжер. Там главное место встреч сербов в Париже. Они — барахольщики, проводят время за картами, бегают по магазинам и курят такой крупно нарезанный табак, будто ульи обкуривают. И любят все знать. Когда происходит что-нибудь важное, слухи об этом доходят до кафе со скоростью телефонного вызова.

Верховен велел спускать собак, свистать всех наверх. Он даже перебарщивает.

Заручившись согласием дивизионного комиссара, Камиль привлек к облаве весь свободный в данный момент персонал, телефон не умолкает. Луи не может скрыть своей озабоченности: Верховен просит коллег помочь, ему выделяют в одном отделе одного, в другом — двух… Все это напоминает любительство, но народу в итоге набирается много, никто не понимает, зачем он здесь, но никто ничего не спрашивает. Камиль отдает приказы властным тоном, да и нужно сказать, это не скучное мероприятие: ставишь мигалку на крышу, летишь через весь Париж, наводишь шороху, трясешь дилеров, карманников, сутенеров, хозяев хат, — в конце концов, именно для этого и подаешься в полицию, нет? Камиль заявил, что времени это много не займет. Разворошат осиные гнезда и вернутся.

Есть среди коллег и те, кто не одобряет происходящего. Камиль нервничает, высказывает тысячи причин для проведения операции, но не дает никаких объяснений. Он готовит что-то ускользающее от их понимания, думали, речь идет просто-напросто об одновременной облаве в трех местах, а вместо этого Верховен организует столь же неожиданную, но значительно более широкую операцию, ему все время не хватает людей, никто не знает, сколько их уже, недовольство растет.

— Если мы найдем типа, которого ищем, — объясняет Камиль, — все будет в порядке, начальники будут ходить грудь колесом, начнут раздавать медали за заслуги всем главам подразделений. И потом, дела-то всего часа на два, если не валандаться. Прежде чем начальство задумается, в каком бистро вы попиваете аперитив, вы уже будете на месте.

Разве нужно что-то еще говорить коллегам, они соглашаются, дают людей, те расходятся по машинам. Камиль возглавляет колонну. Луи остается на телефоне.

Главное — никакого шума, операция Верховена этим-то и отличается от остальных, и в этом ее главная цель.

Через час в Париже не остается ни одного подозрительного субъекта, рожденного между Загребом и Мостаром, который бы не знал, что идут лихорадочные поиски Равика. Он где-то отсиживается. Полицейские окуривают все щели, все туннели, трясут проституток, хватают всех, предпочтение отдается нелегалам.

Шоковая терапия.

Сирены визжат, по фасадам бегут розовые блики от мигалок, в Восемнадцатом округе одна улица заблокирована с обоих концов, трое мужчин пытаются скрыться, их задерживают. Камиль, стоя у первой машины, наблюдает за происходящим, он разговаривает по телефону с бригадой, которая только что ворвалась в подозрительную гостиничку в Двадцатом округе.

Будь Камиль в другом состоянии, он мог бы испытать чувство ностальгии. Раньше при подобных обстоятельствах, во времена Великой бригады Верховена, Арман запирался в архиве и заполнял огромные разграфленные листы сотнями имен, выуженных из связанных между собой дел, потом через два дня оставалось только два имени, благодаря которым дело могло продвинуться на шаг вперед. А тем временем, стоило Луи отвернуться, как Мальваль начинал раздавать удары направо и налево, затрещинами разгонял шлюх, а когда вы уже были готовы дать ему за это взбучку, он говорил об эффективности и демонстрировал важнейшие свидетельские показания, позволявшие сэкономить три дня расследования.

Но Камиль об этом не думает, он сосредоточен на своей цели.

Он взлетает по лестницам грязных отелей в сопровождении полицейских, вваливающихся в номера, где отдыхают парочки, поднимают стыдливых мужей, прикрывающих член руками, заставляют вставать с постели растянувшихся на них проституток: ищут Душана Равика, его самого, родственников, все равно кого, сойдет и кузен, но никто не слышал такого имени. Допросы ведутся, пока клиенты торопливо натягивают штаны и стараются смыться по-тихому; голые проститутки — груди у них маленькие, очень маленькие, и выпирают тазобедренные кости — отвечают во имя сохранения собственной жизни, но фамилия Равик им ничего не говорит. Душан? Повторяет одна из них, но ей страшно, и она будет молчать, даже если это имя ей знакомо. Камиль говорит: в комиссариат. Ему нужно навести на всех страху, и времени у него немного — два часа, три, если никаких сбоев.

А на другом конце Парижа, на севере, перед пригородным домиком четверо полицейских по телефону проверяют адрес у Луи, потом с оружием в руках входят без стука, переворачивают все внутри, находят двести граммов марихуаны. Душан Равик? Нет, такого никто не знает, забирают с собой все семейство, кроме стариков, — это уж перебор.

Камиль, чью сигналящую вовсю машину ведет ас, который ниже четвертой скорости не ездит, не отнимает от уха мобильный телефон, он на постоянной связи с Луи. Из-за бесконечных приказов и давления, которое он оказывает, лихорадочное беспокойство уже передалось всем.

В комиссариат Четырнадцатого округа доставляют четырех уроженцев Косова, но никакого Душана Равика они не знают. Когда их прощупают немного, они поймут, что необходимо всем сообщить Большую Новость: полиция разыскивает Равика.

Камилю сообщают, что в комиссариате Пятнадцатого округа задержаны два карманника, родившиеся в Подзареваке. Камиль связывается с Луи, изучающим карту Сербии. Подзаревак находится на северо-востоке, а Равик из Эльмира, это совсем на севере, но чем черт не шутит… Камиль приказывает задержать. Нужно напугать, произвести впечатление.

Майор отвечает по телефону всем и вся, в мозгу у него высвечивается план Парижа, он отмечает на нем места, выстраивает иерархию людей, способных предоставить информацию.

Камилю задают вопрос, есть одна идея… Он размышляет четверть секунды и отвечает утвердительно. Тогда принимаются за всех аккордеонистов в метро, их хватают прямо в вагонах, выталкивают под зад коленом, те сжимают в карманах небольшие полотняные мешочки со звякающей мелочью. Душан Равик? Изумленные взгляды. Полицейский тянет кого-то за рукав. Душан Равик? Аккордеонист отрицательно трясет головой, моргает. «Этого доставьте мне в отделение», — приказывает Камиль, поднимается наверх, потому что в метро мобильник не берет, с беспокойством смотрит на часы, но ничего не говорит. Через сколько времени начнет свое выступление дивизионный комиссар Мишар, думает он.

Час назад полицейские неожиданно ворвались в кафе «У Люка», взяли с собой каждого третьего, выбирали непонятно по какому критерию, может, и сами-то толком не знали. Цель — напугать. И это только начало. Мои расчеты верны: меньше чем через час вся сербская община будет вывернута наизнанку, крысы побегут во все стороны в поисках выхода.