Жертвоприношения Леметр Пьер

— Именно это и должно его беспокоить. У него очень молоденькая девица… Шлюха, пробы негде ставить, в девятнадцать лет она уже пропустила через себя все футбольные команды Франции. Наверное, ей нравится, когда ее бьют, иначе невозможно…

Камиль размышляет, сознательно или нет Бюиссон хочет договорить до конца. Так или иначе, тот это делает.

— И несмотря ни на что, Афнер, похоже, втюрился в эту девку. Любовь ведь, комиссар, великая сила, не правда ли? Вам-то это прекрасно известно…

Камиль сдерживается, но еще немного, и он даст волю эмоциям. Он позволил Бюиссону коснуться истории собственной жизни — кто он после этого? «Любовь ведь, комиссар, великая сила…»

Бюиссон должен почувствовать, что перегнул палку, и, несмотря на испытываемое наслаждение, находит в себе силы изменить ход разговора.

— Если Афнер так болен, — говорит он, — то ему может захотеться обеспечить безбедную жизнь своей девке. Знаете, даже в самых низких душах рождаются благороднейшие порывы…

Такой слух был, Луи говорил Камилю, но подтверждение стоило жертвы.

Перед Камилем забрезжил свет в конце туннеля. И это не остается незамеченным. Порочная натура Бюиссона не может не дать о себе знать: только что на карту была поставлена его жизнь, и вот он уже не может отказать себе в удовольствии спекулировать на той крайней необходимости, что привела в тюрьму майора Верховена, на значимости того дела, что заставило майора к нему обратиться. Едва опасность миновала, он уже начинает думать, какую может извлечь для себя пользу.

Но Камиль не оставляет ему на это времени:

— Афнер мне нужен сегодня же. Даю тебе двенадцать часов.

— Это невозможно, — сдавленно произносит Бюиссон. Он просто потерял голову.

Но Камиль встает, и у Бюиссона тает последняя надежда остаться в живых. Он лихорадочно бьет кулаком по подлокотникам. Никакой реакции.

— Двенадцать часов, ни часом больше. Если срочно, работается всегда лучше.

Камиль хлопает ладонью по двери. И когда она открывается перед ним, он оборачивается к Бюиссону:

— Даже потом я могу убить тебя, когда захочу.

Достаточно было ему это произнести, как оба тут же понимают, что сказать так было необходимо, но это неправда. Будь это правдой, Бюиссон был бы давно мертв. Майор Верховен не может отдать приказ убить его просто потому, что не может.

И теперь, когда Бюиссон знает, что ничем не рискует, что в действительности, может, никогда ничем и не рисковал, он решает найти то, что необходимо Верховену.

Когда Камиль захлопывает за собой дверь тюрьмы, на него обрушивается покой и осознание собственной вины, как у единственного спасшегося после кораблекрушения.

Я начинаю страдать от холода так же, как и от усталости. Его сразу не ощущаешь, но, если прекратить двигаться, тут же промерзаешь до костей. Точности выстрела не способствует.

Но, по крайней мере, хоть место безлюдное. Дом простой, одноэтажный, широкий, хотя крыша и высокая. Перед домом все пространство просматривается. Я выбрал себе прикрытием небольшую пристройку на краю двора — свинарник какой-нибудь или что-то в этом роде.

Прячу там винтовку с оптическим прицелом, беру только «Walter» и охотничий нож. Иду в открытую, ни от кого не прячась.

Главное, разобраться с топологией. Нужно нанести вред там, где необходимо. Действовать точно. И не перестараться. Как это говорится? Да-да — «хирургически». Использовать здесь «Mossberg» — все равно что валиком писать миниатюру. «Действовать хирургически» означает: с определенного подхода в определенное место. А поскольку оконное стекло, очевидно, совсем непростое, то можно себя поздравить с выбором «М 40А3» с оптическим прицелом, бьет точно, не промахнешься. Очень совершенное оружие.

Чуть правее дома что-то вроде пригорка. Сверху он размыт дождем, это даже скорее куча строительных материалов, известки, цементных плит, которые, наверное, пообещали вывезти, да так никогда и не вывезли. Позиция, конечно, не идеальная, но за неимением лучшего…

Отсюда видна бльшая часть комнаты, но чуть сбоку. Стрелять придется стоя. В последнюю секунду.

Я уже видел ее мельком несколько раз. Угрызений совести не испытываю. Значит, никаких изменений в плане.

Едва встав с постели, Анна отправляется проверить, хорошо ли Камиль запер двери. Грабили дом не один раз — ничего удивительного в такой глуши, — и поэтому все теперь здесь бронированное. Огромное двойное стекло в гостиной армировано, его хоть молотком бей, ни одной трещины.

— Это код сигнализации, — сказал Камиль, показывая ей вырванную из блокнота страничку. — Ты набираешь диез, эти цифры и снова диез. И тут же включается сирена.Система не подсоединена к комиссариату, но, уверяю тебя, действует весьма убедительно.

У Анны не возникло желания выяснять, что это за цифры — 29 09 1571.

— Это дата рождения Караваджо… — Такое впечатление, что Камиль извиняется. — Хорошая мысль для кода, мало кто знает, когда родился Караваджо. Но повторяю: тебе не придется им воспользоваться.

Она отправилась в заднюю часть дома. Здесь маленькая прачечная и ванная комната. Единственная дверь, ведущая наружу, также укреплена и наглухо закрыта.

Анна, как смогла, приняла душ — невозможно хорошо вымыть голову пальцами в шинах, которые она побоялась снять. К тому же еще очень больно, стоит дотронуться до кончиков пальцев, как она не может сдержать крика. Придется смириться с такой медвежьей лапой: ухватить что-нибудь мелкое — просто подвиг. Анне удалось вымыть голову мизинцем правой руки, потому что мизинец левой вывихнут.

После душа Анне стало несравненно лучше: всю ночь она чувствовала себя грязной, как будто пропиталась больничными запахами.

Сначала вода обожгла тело, зато потом Анна долго наслаждалась. Затем приоткрыла форточку, и свежий воздух принес с собой прохладу.

С лицом не произошло никаких изменений, разве что стало еще уродливее, еще больше распухло, посинело, пожелтело, и зубы выбиты…

Камиль осторожно ведет машину. Слишком осторожно. Слишком медленно, тем более что эта часть шоссе недлинная и водители часто забывают сбросить здесь скорость. Мысли его находятся далеко, он настолько занят ими, что автопилот снижает скорость до минимума: семьдесят километров в час, шестьдесят, потом — пятьдесят и соответствующие последствия. Хор клаксонов, оскорбления при обгоне, подмигивание фарами… машина еле-еле дотягивает до окружной автодороги. Все начинается с этого вопроса: он провел ночь с женщиной в самом потайном месте его жизни, но что он в действительности о ней знает? Что они знают друг о друге, он и Анна?

Он быстро подвел итог, что же Анне о нем известно. Он рассказал ей самое главное: Ирен, мать, отец. Наверное, его жизнь к тому и сводилась. Со смертью Ирен в ней просто стало на одну драму больше, чем у большинства людей.

Да и об Анне ему известно не намного больше. Работа, брак, брат, развод, дочь.

Придя к подобному заключению, Камиль выезжает на среднюю полосу, вытаскивает из кармана мобильный телефон, подсоединяет его к прикуривателю на щитке автомобиля, входит в Интернет, открывает навигатор, а поскольку экран действительно маленький, водружает на нос очки. Телефон выскальзывает из рук, приходится наклоняться под пассажирское сиденье, а когда в вас метр сорок пять сантиметров, то дело это, понятно, не из легких.

Тут машина забирает еще правее, туда, где можно просто ползти. Он встает на аварийку и шарит под сиденьем в поисках мобильника. Но все это время мозг его безостановочно работает.

Так что же он знает об Анне?

Знает о ее дочери. О брате. О ее работе в туристическом агентстве. А что еще?

Сигнал опасности дает о себе знать мурашками по спине.

Во рту собирается слюна.

Как только мобильник оказывается у него в руках, Камиль набирает запрос в Интернете: «Wertig&Schwindel». Печатать неудобно, в этом названии столько совершенно невообразимых букв, но он добивается своего.

В ожидании появления главной страницы Камиль нервно постукивает пальцами по рулю. Вот и она, с пальмами и пляжами вашей мечты — по крайней мере, для тех, кто о них мечтает. С жуткими завываниями его обгоняет полуприцеп, Камиль слегка берет в сторону, но не отрывает глаз от крошечного экрана. Перечень услуг, приветственное слово главы фирмы, структура… Камиль совсем не соблюдает ряд: едет одновременно по нескольким полосам, и неожиданно его едва не задевает машина слева. Снова крики, — кажется, даже отсюда слышно, как матерится взбешенный водитель.

Служба менеджмента и контроля отчетности во главе с Мишелем Фаем. Одним глазом Камиль смотрит на экран мобильного телефона, другим следит за движением. Сейчас будет Париж, Камиль подносит телефон к глазам, есть фотография этого Жан-Мишеля Фая: тридцать лет, полный, волосы с проседью, но вполне доволен собой, прекрасный экземпляр управленца.

Когда Камиль выезжает на окружную, перед его взором проходит бесконечное число страниц контактов — этакая генеалогия всего, что значимо на предприятии; он ищет фотографию Анны в списке сотрудников, фотографии сменяют одна другую… Его палец лежит на стрелке внизу, он пропустил букву «Ф», придется возвращаться, а позади завывает сирена.

Камиль поднимает глаза к зеркалу заднего вида, старается вписаться в правый край самой правой полосы, но уже поздно. Полицейский на мотоцикле обгоняет его, приказывает съехать на обочину. Мобильник выскальзывает у Камиля из рук. Он останавливается. Полицейские — это беда!

В доме нет места для женщин. Нет ни зеркала, ни фена — мужской дом. Чая тоже нет. Анна нашла кружки, выбрала ту, на которой кириллицей было написано:

Нашла травяной чай, но он такой старый, что потерял всякий вкус.

Она быстро поняла, что здесь ей придется делать бесконечные дополнительные усилия, по-другому вести себя. Потому что это жилище мужчины ростом метр сорок пять сантиметров, здесь все ниже, чем где бы то ни было, — дверные ручки, ящики, выключатели, все… Если оглядеться, то повсюду найдешь приспособления, чтобы залезать на них, — скамеечки, лестницы, табуреты, — потому что на самом деле для Камиля высоко все. Однако он не полностью исключил в своем жилище возможность присутствия другого: все расположено на средней высоте, между той, что удобна ему, и приемлема для других.

Еще одно подтверждение, как укол в сердце: она никогда не испытывала к Камилю жалости, нет, он вызывал у всех, и у нее, совершенно иное чувство — растроганность. И сейчас больше, чем где бы то ни было, она ощущала свою вину, вину за то, что она колонизировала его жизнь, втянула в свою историю. Плакать ей больше не хочется, она решила, что не будет больше плакать.

Нужно взять себя в руки. Анна решительно выплескивает травяной чай в раковину, она рассержена на саму себя.

На ней лиловые тренировочные брюки и свитер с высоким воротом, ничего другого у нее тут нет. Вещи, в которых она поступила в больницу, были все в крови, и их выбросили, а то, что Камиль ей принес из дому, он решил оставить в шкафу, чтобы, если кто-нибудь заглянет в ее отсутствие, подумали, что она только что вышла из палаты. Он припарковался около запасного выхода в отделение скорой помощи, Анна прошмыгнула за спиной медсестры приемного покоя, влезла в машину и легла на заднее сиденье.

Камиль обещал привезти ей одежду сегодня вечером. Но сегодня вечером будет уже другая жизнь.

На войне мужчины должны то и дело задаваться вопросом: умру я сегодня или нет?

Потому что, как бы Камиль ее ни уверял, тот человек придет.

Единственный вопрос: когда?

И вот она стоит перед огромным окном во всю стену. С тех пор как Камиль уехал, Анна все время кружится по этой комнате, и лес за окном притягивает ее к себе как магнит.

В утреннем свете он как фантасмагория. Анна отворачивается от окна, чтобы пойти в ванную, и вновь возвращается. На ум приходит какая-то глупость, она вспоминает аванпост, перед которым простираются пески, в «Татарской пустыне» Валерио Дзурлини. Оттуда обычно приходит неустранимый враг.

Как там можно выжить?

Полицейские — это спасение.

Стоило Камилю выйти из машины (чтобы проделать это, ему, как мальчишке, нужно было далеко выбросить ноги вперед), моторизированный коллега тут же узнал майора Верховена. Они работают вдвоем, и у него свой периметр, ему нельзя слишком далеко удаляться, но он предложил немного освободить майору дорогу, скажем до Сен-Клу, но тем не менее не преминул заметить, что все же, майор, пользоваться мобильником за рулем, даже если на то есть свои причины, очень небезопасно, и даже у уголовной полиции нет прав создавать угрозу на дорогах, даже тогда, когда они при исполнении. Камиль выиграл добрых тридцать минут, но потихоньку продолжал поиски в Сети через мобильный. Он выехал на набережную, когда коллега сделал ему знак рукой. Камиль нацепил очки, ему понадобилось с десяток минут, чтобы окончательно понять: Анна Форестье не фигурирует в списках сотрудников туристического агентства «Wertig&Schwindel». Но данные на странице не обновлялись с 2005 года… Анна в то время должна была быть еще в Лионе.

Он оставляет машину на стоянке, выходит, но на полдороги к кабинету его застает телефонный звонок. Герен. Камиль разворачивается и быстро спускается во двор: не нужно, чтобы кто-нибудь слышал, о чем он просит Герена.

— Очень приятно слышать твой голос! — радостно говорит Камиль.

И объясняет, что ему нужно. Зачем пугать коллегу, нужно соблюдать правила, он просто просит об услуге. Объясню потом, нет? Не нужно, Герен уж в курсе, дивизионный комиссар Мишар уже оставила ему сообщение, вероятно по тому же поводу. И сейчас, когда он будет ей звонить, ему все же придется сообщить ей, как и Камилю, впрочем, что он никак не мог дать информацию об этом налете:

— Я в отпуске уже четыре дня, старик… И звоню тебе с Сицилии.

Старый дурак! Камиль бы просто надавал себе по щекам… Но он благодарит, нет, ничего страшного, не волнуйся, да, конечно, тебе тоже… И отключается. Но Камиль уже где-то в другом месте, потому что по спине у него по-прежнему бегут мурашки, а во рту собирается слюна — это очень неприятно, но совершенно очевидно говорит о его профессиональном возбуждении, и никакой звонок коллеги тут не поможет.

— Добрый день, майор! — произносит судебный следователь.

Майор спускается на землю. Последние два дня ему кажется, что его посадили внутрь гигантского волчка, который вот-вот взорвется от быстроты своего вращения. Это утро совсем выбило его из седла, и волчок приобрел траекторию свободного электрона.

— Господин судебный следователь!..

Камиль улыбается так широко, как только может. Будь вы судебным следователем Перейрой, решили бы, что майор нетерпеливо поджидает именно вас. Лучше было бы, конечно, чтобы этот Перейра шел впереди и можно было бы облегченно вздохнуть… Но Камиль протягивает руку и изумленно качает головой — подумать только, и светочи разума когда-нибудь на пути встречаются.

Но светоч юридического разума, кажется, испытывает меньше энтузиазма, чем Камиль. Он весьма холодно пожимает ему руку. Камиль продолжает в своем духе, ищет глазами девицу на каблучищах, но поздно: судья обгоняет его, идет прямо и торопливо, начинает подниматься по лестнице, весь его вид ясно говорит, что дискуссии неуместны.

— Господин судебный следователь!

Перейра останавливается, удивленно оборачивается.

— Могу я ненадолго отвлечь вас? — спрашивает Камиль. — Это по поводу пассажа Монье…

Теперь из-за приятного тепла ванной прохлада гостиной однозначно означает возвращение к настоящей жизни.

Камиль снабдил Анну очень точными, очень техническими инструкциями, как разжигать печь, которые та тут же не преминула забыть. Анна открывает кочергой дверцу и засовывает в зияющую дыру полено, которое никак не хочет умещаться в топке. Анне наконец удается его запихнуть, теперь можно закрывать дверцу, в комнате начинает пахнуть горящими дровами — запах немного терпкий. Анна решает сделать себе чашку растворимого кофе.

Согреться ей так и не удается, холод застрял где-то внутри. Пока закипает вода, она снова поднимает взгляд на лес…

Потом устраивается на диване, перекладывает рисунки Камиля — их и искать-то не нужно, они повсюду. Лица, фигуры, мужчины в форме… Она с удивлением обнаруживает портрет верзилы-полицейского — вид у него идиотский, желтые мешки под глазами, — он охранял ее палату в больнице и, когда она убегала, громко храпел. Он сейчас где-то несет службу, но нескольких росчерков карандаша Камиля достаточно, чтобы он появился перед ней как живой.

Портреты ничего не приукрашивают, но вызывают настоящее волнение. Иногда Камиль работает как очень тонкий карикатурист, скорее жестокий, чем смешной, — никаких иллюзий.

И вдруг (она этого не ожидала) в альбоме, лежащем на низком стеклянном столике, — она, Анна. Не на одной странице. Нигде нет даты. Слезы тут же появляются у нее на глазах. Прежде всего из-за Камиля: она представляет его здесь, одного, рисующего по памяти мгновения, прожитые вместе с ней. Потом из-за нее самой. Женщина на рисунках совершенно не похожа на нее нынешнюю, наброски относятся к тому времени, когда она еще была хороша, и зубы были целы, и синяков не было, не было шрамов на щеке и вокруг рта, взгляд был другой. Камиль всего несколькими штрихами намечает обстоятельства и место, где они находились, но Анна почти безошибочно восстанавливает их. Вот она безумно хохочет, дело происходит в ресторане «У Фернана» в день их знакомства. Вот Анна ждет Камиля у выхода из полицейского управления… Листая альбом, можно восстановить всю их историю: Анна в «Вердене», в кафе, куда они отправились поговорить во второй вечер. На голове у нее шерстяная шапочка, она чертовски уверена в себе, улыбается, и, если верить тому, как Камиль изобразил ее, у нее на то были основания.

Анна шмыгает носом, лезет за платком. Вот она идет к Камилю по улице около Оперы, он взял билеты на «Мадам Баттерфляй», а вот сразу после спектакля Анна в такси передразнивает Чио-Чио-сан. Каждый лист рассказывает об их истории — неделя за неделей, месяц за месяцем, с самого начала. Вот Анна под душем, потом в постели… И так — лист за листом. Анна чувствует себя безобразной, слезы льются, но Камиль всегда видит ее прекрасной. Анна протягивает руку к коробке с бумажными носовыми платками, но для того, чтобы дотянуться до них, нужно встать.

В тот самый миг, когда она берет платок, пуля пробивает стекло и столик вдребезги разбивается.

С того мгновения, как она утром открыла глаза, она ждала этого момента, но тем не менее это неожиданность. Ей кажется, что сейчас обрушится весь боковой фасад дома. Она застыла, когда столик разлетелся на мелкие кусочки прямо у нее под руками. Анна вскрикивает. Так быстро, как только может, сворачивается клубком. Бросает взгляд на улицу — окно цело. В том месте, где прошла пуля, зияет большая дыра, от которой разбегаются трещины… Как долго оно еще выдержит?

Анна тут же понимает, что является прекрасной мишенью. Откуда только берутся у нее силы, непонятно, но она одним движением перекатывается через спинку дивана. От удара по сломанным ребрам у нее перехватывает дыхание, она тяжело падает, кричит, но инстинкт самосохранения сильнее боли, и она тут же садится, опираясь о спинку. Может ли пуля пробить диван, думает она. Сердце выпрыгивает у Анны из груди. Тело ее сотрясает дрожь, как от холода.

Вторая пуля ударяет в стену прямо над ее головой. Анна инстинктивно пригибается: в лицо, в глаза, на шею сыплются куски штукатурки. Тогда она растягивается на полу и закрывает голову руками. Она оказывается практически в том же положении, что и в туалете пассажа Монье в тот день, когда на нее напали.

Где телефон? Нужно позвонить Камилю. Сейчас же. Или в полицию. Все равно кому. Незамедлительно.

Но ситуация не так проста: ее мобильник наверху, рядом с кроватью, и, чтобы добраться до мезонина, нужно пересечь всю комнату.

На виду у стрелка.

Третья пуля отлетает от печки с таким невероятным звоном, что кажется, прямо перед Анной ударили в гонг. Анна почти оглушена, закрывает уши ладонями. Отлетевшая рикошетом пуля вдребезги разбивает раму на стене. Анна настолько испугана, что не может сосредоточиться ни на одной мысли, ее охватывает какое-то оцепенение. Воспоминания о том, что случилось в пассаже Монье, смешиваются с больничными, и над всем этим всплывает лицо Камиля: взгляд у него серьезный, осуждающий, как во флешбэке, — такие мысли приходят перед смертью.

Впрочем, ее ждать недолго. Не может же убийца постоянно промахиваться. И на этот раз она совершенно одна, и нет никакой надежды, что кто-нибудь придет ей на помощь.

Анна сглатывает слюну. Она не может тут оставаться, ей нужно каким угодно способом добраться до лестницы, и она это сделает. Ей обязательно нужно позвонить Камилю. Он говорил ей, что нужно включить сирену, но бумажка с кодом лежит рядом с коробкой управления в другой стороне гостиной. А телефон наверху.

Туда-то ей и нужно добраться.

Анна приподнимает голову, оглядывается: пол, ковер с кусками штукатурки, но отсюда ей нечего ждать помощи, помочь себе может только она сама. Решение приходит внезапно. Анна перекатывается на спину, двумя руками стягивает с себя свитер, который цепляется за шины на руке, она тянет его, стаскивает, наконец считает до трех и на счет три садится, прижавшись к спинке дивана. Скомканный свитер лежит у нее на животе. Если он будет стрелять в спинку дивана — смерть.

Надо действовать.

Она бросает взгляд вправо: лестница от нее метрах в десяти. Взгляд влево, вернее, вверх, туда, где через стеклянную крышу видны ветки деревьев. Интересно, сможет ли он забраться на дерево и влезть в дом через крышу? Нужно срочно звать на помощь — Камиля, полицию, все равно кого.

Другой возможности у нее не будет. Анна подбирает ноги под себя и далеко влево бросает свитер, ей хочется, чтобы он летел в воздухе долго и высоко. Она тут же вскакивает на ноги, бежит к лестнице. Как того и следовало ожидать, следующая пуля попадает в ступеньку лестницы прямо у нее за спиной.

Я научился стрельбе по чередующимся мишеням уже давно. Ставишь одну мишень слева, а другую справа, поражаешь поочередно и с максимальной скоростью.

Прицеливаюсь, слежу за комнатой в прицел. Когда свитер взлетает с одной стороны, я уже готов и стреляю. Если ей захочется его когда-нибудь надеть снова, без штопки не обойтись, потому что я выбиваю сто из ста.

И тут же меняю цель: она бежит к лестнице, прицеливаюсь. Когда я стреляю по первой ступеньке, она — на второй и на моих глазах исчезает в мезонине.

Пора поменять тактику. Прячу ружье в свинарнике и беру пистолет. И если понадобится для чистовой обработки — охотничий нож. Опробован на моем друге Равике. Прекрасный инструмент.

Теперь она засела на втором этаже. Совсем нетрудно было ее туда загнать, я ожидал нескончаемых трудностей, а оказалось, нужно было просто правильно указывать дорогу. Теперь следует обойти дом. Придется все же немного побегать, ничего так просто не дается, но она в конце концов поймет, что к чему.

И если все пойдет, как намечено, я буду там раньше ее.

Первая ступенька разлетается прямо у нее под ногами.

Анна чувствует, как дрожит под ее тяжестью лестница. Она так быстро взлетела вверх, что поскользнулась и упала на площадку, ударившись головой о комод. Здесь тесно.

Но вот она уже на ногах. Оценив обстановку и поняв, что здесь ее не видно и она вне досягаемости, она решает затаиться. Прежде всего позвонить Камилю. Пусть он сию же минуту приезжает, ей нужна помощь. Она лихорадочно шарит по комоду, нет, не здесь. На ночном столике тоже нет. Где этот чертов мобильный? Вспомнила: она положила его с другой стороны кровати, когда ложилась, поставила на зарядку, Анна роется в своей одежде, включает аппарат. Силы покидают ее, сердце так сильно ударяется о грудную клетку, что к горлу подкатывает тошнота, она бьет кулаком по коленке, этот телефон неизвестно сколько включается… Камиль. Наконец номер набран.

Камиль, ответь, сейчас же! Умоляю…

Один звонок, второй…

Камиль, скажи, ради бога, что я должна делать…

Руки у нее дрожат.

«Добрый день, вы можете оставить сообщение Камилю Вер…»

Она отключается, набирает снова и попадает на опцию голосового сообщения. На этот раз она его оставляет: «Камиль, он здесь! Ответь! Умоляю…»

Перейра смотрит на часы. Судебному следователю не так-то просто выкроить время. Очень много работы. С Верховеном все ясно: дело от него забирают. Судебный следователь качает головой, он раздражен: кто только придумал эти порядки? Камиль своего добился: слишком много неясностей, нарушений, слишком много сомнений, речь может идти об освобождении от службы. Соответственно, дивизионный комиссар Мишар, чтобы подстраховаться и обезопасить себя, поставит в известность прокуратуру, угроза внутреннего расследования деятельности комиссара Верховена вырисовывается с ужасающей ясностью.

Судебному следователю Перейре очень бы хотелось найти время; на его лице отражаются сомнения. Перейра смотрит на часы, нет, очевидно, это никуда не годится, он останавливается на две ступеньки выше Верховена, смотрит на него, он действительно в замешательстве: не в его натуре вот так уклоняться. И дело здесь не в майоре Верховене, а в нравственных принципах.

— Я скоро позвоню вам, майор… До полудня…

Камиль разводит руками — спасибо. Перейра кивает: да что вы, не за что.

Эта встреча — его последний шанс, и Камилю это известно. Учитывая дружбу и поддержку Ле Гана и достаточно благожелательное отношение судебного следователя, у Камиля возникает минимальная надежда спастись. Он цепляется за эту надежду, Перейра видит это по лицу майора. И потом, судебный следователь не может скрыть от себя собственное любопытство: то, что говорят о Верховене в течение двух последних дней, настолько странно, что хочется во всем убедиться самому, составить собственное впечатление.

— Спасибо, — произносит Камиль.

Это «спасибо» звучит как признание, как просьба, Перейра понимающе кивает, отворачивается, исчезает.

Неожиданно она поднимает голову. Тишина. Где он?

Задняя часть дома. Окно в ванной приоткрыто. В эту щель, конечно, не пролезешь, но она есть, и никто не знает, на что он способен.

Забыв об опасности, которой подвергает себя, Анна устремляется вниз; не думая, что за огромным окном ее может ждать засада, она скатывается по лестнице, перепрыгивает последнюю ступеньку, поворачивает направо и чуть не падает.

Когда она оказывается в прачечной, он вырастает прямо перед ней с другой стороны окна.

Он улыбается, лицо оказывается в раме — ни дать ни взять жанровая живопись. Он просунул руку в окошко, пистолет нацелен прямо на нее, и — тишина. Ствол у пистолета неправдоподобно длинный.

Увидев ее, он сразу жмет на спусковой крючок.

После встречи с судебным следователем Камиль бегом устремляется вверх. На лестничной площадке появляется Луи: костюм от «Christian Lacroix», сорочка в тонкую полоску из «Savile House», туфли от «Forzieri», — хорош как бог.

— Прости, но не сейчас, Луи.

Короткий взмах руки — «я вас подожду, ничего страшного». Луи исчезает, зайдет позже… Это не человек, а воплощенная тактичность.

Камиль проходит к себе в кабинет, бросает пальто на стул, судорожно набирает номер агентства «Wertig&Schwindel» и смотрит на часы. Четверть десятого.

— Анну Форестье, будьте любезны…

— Не вешайте трубку, — отвечает телефонистка, — сейчас посмотрю.

Вздох облегчения. Обруч, стягивающий ему грудь, больше не давит. Еще немного, и он свободно вздохнет.

— Простите, какую фамилию вы назвали? — спрашивает молодой женский голос. — Мне жаль… — голос смеющийся, ищущий понимания, — я замещаю…

Камиль сглатывает слюну. Обруч опять стягивается вокруг солнечного сплетения, но боль распространяется теперь по всему телу, тревога растет…

— Анна Форестье, — произносит он.

— В какой службе она работает?

— Мм… контроль менеджмента, или что-то в этом роде…

— К сожалению, не могу найти фамилию в справочнике… Не вешайте трубку, я соединю вас с кем-нибудь…

Плечи Камиля опускаются. В трубке звучит женский голос, может быть, это та, о ком Анна говорила «просто чума», но это не может быть она, потому что нет, она не знает никакой Анны Форестье, нет, не только она, это имя никому не известно… Может быть, вы перепутали фамилию? Соединить вас с кем-нибудь еще, вы по какому вопросу?

Камиль отключается.

В горле пересохло, нужно бы выпить воды, но нет времени, руки трясутся.

Он вводит пароль.

Один клик, и он уже в профессиональной сети: «Анна Форестье». Да их здесь немерено. Следует упростить задачу. «Анна Форестье, родилась…»

Год рождения он может вычислить: они встретились в начале марта, а три недели спустя, узнав, что у нее день рождения, он пригласил ее в «Ненесс». У него не было времени на поиски подарка, он смог только пригласить ее в ресторан, а Анна заявила смеясь, что для дня рождения поесть — самое то и к тому же она обожает десерты. Он нарисовал на бумажной скатерти ее портрет и подарил его ей, комментариев никаких не делал, но сам остался очень доволен: портрет был точный и вдохновенный. Случаются такие дни.

Он извлекает свой мобильный, открывает календарь: 23 марта.

Анне сорок два. 1965. Родилась в Лионе? Необязательно. Он роется в воспоминаниях о том вечере. Говорила ли она о том, где родилась? Он стирает «Лион», отправляет запрос и получает двух Анн Форестье, что случается часто: напечатайте вашу дату рождения, и, если у вас достаточно распространенное имя, обязательно всюду найдете своих близнецов.

Первая Анна Форестье не его. Она умерла 14 февраля 1973 года в возрасте восьми лет.

Вторая — тоже. Умерла 16 октября 2005. Два года назад.

Камиль трет и трет костяшками пальцев одной руки о ладонь другой. Он хорошо знает испытываемое им возбуждение, оно находится в самом сердце его работы, но это не только профессиональное возбуждение, это проявление аномалии. А по аномалиям он неоспоримый чемпион, это каждый понимает с первого взгляда. Только вот на сей раз эта аномалия накладывается на аномалию его собственного поведения, в котором никто ничего не понимает.

В котором он и сам сейчас ничего не понимает.

За что он бьется?

Против кого?

Есть множество женщин, которые скрывают, сколько им лет. На Анну это не похоже, но всякое может быть.

Камиль встает и открывает шкаф. Там полный беспорядок. Извиняет его только то, что он очень маленького роста и ему трудно наводить в нем порядок. Но когда нужно… Чтобы найти необходимые документы, ему понадобилась не одна минута. Но он должен найти это сам, без посторонней помощи.

«Самое долгое после развода — это уборка», — сказала Анна.

Камиль кладет руки на стол, чтобы сконцентрироваться. Нет, не выходит, нужен карандаш и бумага. Он делает набросок. Вспоминает. Они у нее дома. Она сидит на диван-кровати, он только что заявил, что квартира… как бы это сказать помягче… ужасная. Он подыскивал подходящее определение, но, что бы он ни делал, фраза, начатая подобным образом, и повисшая долгая пауза достаточно красноречивы. Все сказано, только не сразу.

«Мне совершенно наплевать, — сухо произносит Анна. — Я хотела от всего избавиться».

Всплывает воспоминание. Нужно вернуться к разводу, они о нем никогда по-настоящему не говорили, Камиль вопросов не задавал.

«Это произошло два года назад», — проговорила наконец Анна.

Камиль тут же откладывает карандаш. Набирает следующий запрос, ставит индекс: он делает запрос о браке и/или разводе в 2005 году некой Анны Форестье, просматривает результаты, выбирает, уничтожает все, что не относится к его запросу. Остается одна Анна Форестье 1970 года рождения… Тридцать семь лет. И уточнение: «Осуждена за мошенничество 27 апреля 1998 года».

Анна есть в картотеке.

Информация настолько смущает Камиля, что до него не сразу доходит ее истинное значение. Он кладет карандаш. Анна есть в картотеке.

Читает. Более поздний приговор за подделку чеков и их использование. Удар настолько серьезен, что Камиль не сразу понимает, что эта Анна Форестье находится в настоящее время в колонии в Ренне.

Это не та Анна. Это другая Форестье. Тоже Анна, но ничего общего.

Хотя… Эта была освобождена. Когда? Последние ли это данные? Ему нужно поменять операционную опцию, чтобы выяснить, как получить доступ к антропометрической фотографии заключенной. «Я нервничаю, — говорит он себе, — слишком нервничаю». Читает: «Нажать F4, подтвердить». Женщина, появившаяся перед ним в фас и в профиль, очень толстая и совершенно очевидно — азиатка.

Место рождения: Дананг.

Он снова смотрит в монитор. Анна, его Анна, неизвестна полицейским службам. Но ее чертовски трудно найти.

Камилю можно было бы вздохнуть с облегчением, но нет, в груди тяжесть… Он тысячу раз говорил, что в этой комнате душно.

Как только Анна увидела его прямо перед собой, она рухнула на пол, пуля попала в дверную раму в нескольких сантиметрах у нее над головой. По сравнению с той, что со свистом отскочила от чугунной печки, разрыва почти не слышно, но деревянная обшивка ужасно резонирует.

Анна лихорадочно пытается выползти из комнаты на четвереньках. От страха она ничего не соображает. Странно. Повторяется почти та же сцена, что уже произошла раньше в пассаже Монье. Она снова ползет по полу и ждет, что он вот-вот всадит ей в спину пулю.

Анна перекатывается через себя, шины скользят по плитке, боль не в счет, боли не осталось, только инстинкт самосохранения.

Вторая пуля задевает ей плечо и застревает в двери. Анна бежит, как собачонка, снова перекатывается по полу, чтобы оказаться за порогом ванной. И вот она чудесным образом сидит в безопасности, упершись спиной в стену. Может ли он войти? Если да, то как?

Странно, но мобильник она не потеряла. Она сумела подняться по лестнице, торопилась, добежала сюда, но не выпустила его из рук — так дети прижимают к себе плюшевого мишку, когда вокруг падают бомбы и снаряды.

Что он делает? Ей хотелось бы это выяснить, но если он где-то притаился, то третья пуля попадет ей в голову.

Соображать. Быстро. Ее палец уже нажимает номер Камиля. Она отменяет вызов. Она одна.

Позвонить в полицию? Но где здесь, в этой дыре, полиция? И сколько времени придется объяснять им, что происходит, а если они и приедут, то сколько это займет времени?

Анна за это время десять раз успеет умереть. Потому что он здесь, совсем близко, за стенкой.

Остается Караваджо.

Что за странная вещь память — теперь, когда все чувства обострены, вспоминается все: Агата, Аннина дочь учится на факультете менеджмента. В Бостоне. Анна сказала, что была там (проездом из Монреаля, где она и видела картину Мод Верховен), город очень красивый, европейский, «в старом стиле», уточнила она. Камиль так и не смог понять, что именно Анна имела в виду, «старый стиль» означал для него скорее Луизиану — Камиль не любит путешествовать.

Нужно обратиться к другой картотеке и к другому оператору. Он снова подходит к шкафу, берет список запросов — высочайшего разрешения ему на это не нужно, оно у него и так есть. Сеть работает быстро: Бостонский университет, четыре тысячи преподавателей, тридцать тысяч студентов, найти что бы то ни было невозможно. Камиль заходит в студенческие организации, копирует все списки, переносит их в другую картотеку, в которой есть опция поиска по фамилии.

Ни одной Форестье. Может, она замужем, ее дочь? Или у нее фамилия отца… Надежнее поиск по имени: Агата через «t» и через «th» — всего две через «th» и одна через «t». Три автобиографии.

Агата Томпсон, двадцать семь лет, канадка. Агата Джексон, американка. Ни одной француженки.

Нет Анны. Теперь нет и Агаты.

Камиль не сразу решает начать поиск Анниного отца.

— Он стал казначеем почти сорока ассоциаций. В тот же день опустошил все сорок счетов, и никто более его не видел.

Рассказывая об этом, Анна смеялась, но как-то странно. Для поиска слишком мало сведений: если он был коммерсантом, то что продавал? Где жил? И когда все это произошло? Слишком много неизвестных.

Остается Натан, брат Анны.

Невозможно не найти в Интернете ученого (занимается чем-то вроде астрофизики), который по определению публиковался. У Камиля сдавило грудь. Поиск занимает время.

Ни одного ученого с таким именем. Нигде. Ближе всего Натан Форест, семидесятитрехлетний новозеландец.

Камиль несколько раз меняет профиль запроса: Лион, Париж, туристические агентства… Когда он делает последний запрос по поводу домашнего номера Анниного телефона, мурашки уже перестают бегать у него по спине. Но уверенность растет.

Телефон в красном списке, нужно иначе сформулировать запрос — ничего трудного, но скучно.

Номер абонента: Мариза Роман. Адрес: улица Фонтен-о-Руа, дом 26. Ясно: квартира, занимаемая Анной, принадлежит ее соседке, там все ее — телефон, мебель и, вероятно, библиотека, в которой книги свалены без всякой логики.

Анна снимает квартиру с обстановкой.

Камиль мог бы сделать запрос, отправить туда кого-нибудь, но в этом нет необходимости. Фантому, которого он знает под именем Анны Форестье, не принадлежит ничего.

Сколько раз он ни повторяет запрос, формулируя его по-разному, вывод напрашивается один и тот же.

В действительности Анны Форестье не существует.

Тогда за кем же охотится Афнер?

Анна кладет мобильный на пол: теперь придется ползти, она отталкивается локтями, делает это очень медленно. Вот если бы она могла слиться с этой плиткой… Пройдена почти вся гостиная. Вот и столик, на котором Камиль оставил код.

Блок сигнализации находится у входной двери.