Элис. Навсегда Лейн Гарриэт

– Нелегкое это дело, – признает он. – Я имею в виду – складно изложить все на бумаге. Но оно того стоит. Ты же слышала о Парвани?

Парвани работала у нас такой же мелкой сошкой, как я, но вскоре стала победительницей молодежного литературного конкурса, организованного под патронажем королевской семьи. Судя по последним слухам, студия Вайнштейна предложила ей стать соавтором сценария сериала. Еще упоминалось, что сама Кейт Уинслет готова сняться в главной роли.

– Послушай, это же прекрасно, что у тебя есть проект, над которым ты можешь трудиться, – говорю я, хотя не могу избавиться от подозрения, что дальше разговоров у него так никогда и не пойдет. – Ты только должен проявить упорство. У тебя ведь хватит трудолюбия? Это очень важно. Ты меня приятно удивил.

Я допиваю пиво и лишь улыбаюсь в ответ на его легкое хвастовство и попытки ухаживания – природная застенчивость мешает Тому зайти слишком далеко, – а потом собираюсь и выхожу на улицу, понимая, что для остальных вечер только начался.

В пятницу я ужинаю с Наоми – старой подругой по университету. Скука смертная. Она недавно вышла замуж, беременна, одержима правильным питанием и методикой воспитания детей. В итоге я решаю, что это была наша с ней последняя встреча. И вот когда я уже выхожу из метро на своей станции, сотовый телефон сигнализирует, что получено сообщение.

Прослушиваю его, поднимаясь по холму в сторону дома. Это Полли. Судя по голосу, она слегка пьяна и сильно расстроена.

– Ну где же ты? – завывает она. – Все пошло наперекосяк. Мне необходимо поговорить с тобой. Дело в том… Впрочем, нет. Просто перезвони мне при первой же возможности.

Одиннадцать часов. Теплый вечер в начале лета. На моей улице тусуются парни с сигаретами и бутылками пива. Собравшиеся в кружок девчонки, кусая губы, качают головами в такт жестяным звукам музыки в стиле ритм-энд-блюз, доносящимся из чьего-то мобильника. В желтоватом свете фонаря я вижу брошенную мамашей легкую коляску, в которой сидит годовалый малыш. У него в ногах лежит пакет с чипсами, а сам он испуганно озирается по сторонам округлившимися глазенками.

– Это я, Фрэнсис, – говорю я в трубку, услышав голос Полли.

– Где тебя черти носят? – восклицает она слезливым, но в то же время требовательным тоном. – Где ты была, когда я звонила?

– Ехала в подземке, – отвечаю и останавливаюсь перед дверью, чтобы отыскать в сумочке ключи. Потом вхожу в общую прихожую. Лампочка здесь опять перегорела, и мне приходится повозиться, чтобы открыть дверь в свою квартиру. Наконец замок поддается, и я начинаю подниматься по лестнице. – Я только добралась до дома. Что там у тебя стряслось?

– Скажешь тоже! Не могу же я об этом по телефону! – реагирует она так, словно я задала ей дурацкий вопрос. – Просто все очень запуталось.

До меня доносятся сдавленные звуки – Полли прикрыла трубку ладонью. Я слышу ее бормотание, но не разбираю ни слова, и вдруг раздается еще один голос – мужской. Звук снова становится отчетливым, потому что ладонь она снимает.

– Да мне все… едино, – произносит Полли, обращаясь к другому собеседнику заплетающимся языком. – Слушай, отвали, а?

– Где ты? – спрашиваю я, бросаю сумку на диван и включаю настольную лампу. При ее свете виден обычный беспорядок: кипы старых газет, голые доски книжных полок, которые я никак не соберусь покрасить, репродукция с картины Ротко в паспарту, прислоненная к радиатору отопления. Зажав телефон между плечом и подбородком, я убираю с ковра пульт телевизора и тарелку с остатками макарон.

– В Кэмдене, – отвечает Полли. – Ты ведь живешь не так далеко от Кэмдена? Понимаешь, я осталась без ключей от квартиры в Фулеме, а моя подружка, как нарочно, куда-то уехала. Домой к отцу я возвращаться не хочу. В таком состоянии…

И мне не остается ничего, кроме как сказать, что если уж ей совсем некуда деться, то она может переночевать у меня.

Через пятнадцать минут к моему дому подъезжает такси. Я успеваю спрятать книги ее отца, помыть посуду и запихнуть старые газеты в мешок для мусора. А поскольку окно у меня открыто, чтобы проветрить помещение, я слышу, как Полли выбирается из машины, громко хлопает дверцей, а потом топает по асфальту, неверными шагами добираясь до входной двери и наваливаясь чуть ли не всем телом на кнопку звонка.

Она раскраснелась, глаза лихорадочно блестят. Под ними густые тени, точнее – пятна от косметики. Она либо плакала, либо в том месте, где проводила вечер, было очень жарко. Когда я впускаю Полли внутрь, она избегает встречаться со мной взглядом и проскальзывает мимо. От прически несет табачным дымом. Ее лодыжки кажутся совсем тоненькими поверх босоножек на грубой и высокой клинообразной платформе.

– Слава Богу, я до тебя дозвонилась! – восклицает она, входя в гостиную, бросает сумку на пол и плюхается на диван.

Полли в коротком приталенном жакете и легком платьице, подол которого обрывается на несколько дюймов выше коленей.

– Хочешь стакан воды или чашку чаю? – предлагаю я, стоя в дверях и глядя на нее сверху вниз.

– Я бы выпила бокал холодного вина, – отвечает она, умоляюще протягивая в мою сторону руки ладонями вверх. – Или, на худой конец, пива. Но ведь у тебя наверняка нет пива?

– Нет. И вина тоже.

– Мне нужно еще выпить. Хотя бы стаканчик. Паршивый выдался вечерок.

Я молчу. Просто стою в дверном проеме, уперев кулак в бедро. Меня одолевает усталость, и я уже удивляюсь, какую глупую игру затеяла, пригласив Полли к себе.

Мое молчание наталкивает ее на мысль, что она, вероятно, испытывает мое терпение. Полли выпрямляется, мнет пальцами щеки и отбрасывает со лба упавшую прядь волос – эти сдержанные, но решительные жесты призваны продемонстрировать ее намерение взять себя в руки.

– Верно. Ты, конечно, права, – говорит она. – Травяной чай – то, что мне сейчас необходимо, если, конечно, он у тебя есть. Спасибо, Фрэнсис.

Я ухожу в кухню и наполняю чайник водой. Вскоре я приношу ромашковый чай и вижу, что Полли сняла босоножки и ровненько поставила их вдоль плинтуса, как послушная школьница. Сама она слоняется по комнате, рассматривая мелочи на каминной полке. Берет с нее сначала раковину, которую я нашла на Золотом мысе, ставит на место и проявляет рассеянный интерес к ароматизированной свече. Когда же Полли начинает проводить пальцем по корешкам книг, я догадываюсь, что она ищет среди них романы ее отца.

– Это старые книги, – замечает она, глядя на «Ребекку». – А современной литературы ты не читаешь?

– Немного и в основном по работе.

– Ясно. – Полли задвигает книгу и подходит ко мне, чтобы взять кружку с чаем. – Спасибо. Извини, что свалилась как снег на голову. Надеюсь, твои планы я не нарушила?

– Все в порядке, – говорю я, усаживаясь в кресло.

Она начинает рыться в своей сумочке.

– Ничего, если я закурю?

– Валяй, – киваю я, стараясь вспомнить, закрыта ли дверь моей спальни наверху. – А потом расскажи, что происходило, когда ты мне позвонила.

Полли прикуривает, гасит спичку и кладет ее на блюдце.

– А! Так, небольшое недоразумение. Даже говорить не о чем. Просто попался один недоумок.

Голубоватый табачный дым зависает в теплом воздухе, слегка клубясь.

– Ладно, – киваю я. Время слишком позднее, чтобы дожидаться от Полли подробностей. – Я принесу несколько одеял, и мы соорудим тебе постель на диване.

– О, конечно! – соглашается она, но мои слова ее немного обидели. – Я вовсе не хочу помешать тебе вовремя лечь спать.

– Я много думала о тебе, – говорю я. – Волновалась, как у тебя дела. Что случилось в колледже?

– Ничего особенного, – усмехается Полли. – Я там все еще числюсь, но и только. Я ведь рассказывала тебе о «Людях лорда Стрэнга»? О странствующих комедиантах. Это название решил дать нам Сэм. Нарыл его где-то в истории театра. Мне оно не понравилось. Но мы все равно готовимся отправиться в турне. Мы бы давно начали репетиции, но тут жестко вмешался мой папочка. Он созвонился с отцом Сэма, и они отлично поняли друг друга. Приняли решение лишить нас карманных денег, если мы бросим колледж. Сэм просто вне себя от злости. Он почему-то все валит на моего отца. Говорит, если бы Лоренс не влез, его папаша не решился бы на такое.

– Звучит как явная несправедливость, – замечаю я, подавляя зевок.

– Но папа действительно повел себя по-свински. И я никого не могу убедить взглянуть на ситуацию с моей точки зрения: ни его самого, ни Тедди, ни даже Шарлотту.

Я понимаю, что в этот момент она вспоминает о матери, уверенная, что Элис сумела бы найти способ уладить дело к всеобщему удовольствию. Догадывалась, насколько друзья и подружки Полли успели устать от ее нытья. Вот почему она в итоге оказалась в гостях у меня. Но во мне снова ожило прежнее любопытство. Я потягиваю свой чай и жду.

Полли опять осматривает мою гостиную.

– Ты живешь здесь одна? – спрашивает она.

– Да.

– У тебя мило.

Услышав ее слова, я словно сама начинаю видеть комнату по-новому, глазами моей гостьи: софа с темно-зеленой обивкой (отданная мне за ненадобностью родственниками из Майда-Вейл), пятна на которой кое-как прикрыты пледом; лампы, подушечки, коврики; унылый вид на невысокий особняк из красного кирпича с решетками на окнах и пульсирующими в них синими огоньками охранной сигнализации. Снизу доносится громкий взрыв смеха подростков, потом слышно, как открывается окно и кто-то кричит:

– Эй, вы там! Уже полночь. Не пора ли разойтись по домам?

И тут же хамский ответ:

– Ничего, потерпишь, старый козел!

Полли гасит сигарету в блюдце, смотрит на меня и сочувственно замечает:

– Вот она, реальная жизнь.

– Да, здесь не Фулем, – холодно отзываюсь я.

– У тебя есть парень? – спрашивает она словно в отместку за мою холодность.

– Сейчас у меня никого нет. Полли, пора ложиться.

– Я должна тебе кое-что рассказать. Мне просто необходимо с кем-то поделиться. А Тедди ничего не хочет слушать. С отцом такое не обсудишь. Можно только все испортить.

– О чем?

– О том, что происходило. В тот день, когда случилась авария. Я все думаю об этом и никак не могу выкинуть из головы. Что она чувствовала, когда уезжала. Вот почему я так загорелась желанием встретиться с тобой, когда Кейт Уиггинс впервые упомянула о свидетельнице. Мне хотелось узнать, говорила ли мама с тобой об этом, остался ли конфликт неразрешенным. А потом я услышала твой рассказ… «Передайте им, что я их очень люблю»… Тогда я подумала, что мама умерла с миром в душе. Вот только я сама никак не могу с этим смириться.

Мне становится неуютно, будто у меня смещается центр тяжести и земля начинает уходить из-под ног.

– Подожди, – говорю я. – Я кое о чем забыла.

Я возвращаюсь в кухню, роюсь по полкам и нахожу далеко в глубине одной из них запылившуюся бутылку, оставшуюся у меня с прошлого Рождества, когда Эстер попросила испечь пропитанный бренди бисквит. Как его пьют? Со льдом или без? Я не знаю, но у меня в морозильнике есть кубики льда. Насыпаю в два стакана и наливаю в каждый немного напитка.

– Здорово! – радуется Полли, забираясь на софу с ногами.

– Почему бы тебе не рассказать все с самого начала? – предлагаю я.

И она рассказывает.

Погода в те январские выходные дни была отвратительная: дождь со снегом, хмурое небо – все это не развевало хандры, которая нередко овладевает людьми после рождественского веселья. Полли и не собиралась приезжать тогда в Бидденбрук, но поссорилась с Сириной, соседкой по квартире («Из-за какой-то ерунды. Я то ли выпила ее молоко, то ли мусор забыла вынести»), а на вечеринке, куда ее пригласили, мог появиться ее бывший – Сандеев, – к новой встрече с которым она пока не была готова. В субботу утром Полли позвонила родителям. К городскому телефону в Хайгейте никто не подходил, и она попробовала набрать номер мобильника Элис.

Ответил Лоренс, потому что Элис вела машину. Они находились в пути.

Элис собиралась пробыть в Бидденбруке до раннего вечера в воскресенье, а Лоренс сам должен был потом вернуться в Лондон поездом во вторник или в среду. Ему нужно было вычитать гранки новой книги, прежде чем отдать ее в типографию.

– Конечно, приезжай к нам, – сказал отец.

И Полли села в поезд, а Лоренс встретил ее на местной станции и довез до дома.

В тот день отправляться на прогулку было уже поздно. Темнело. Лоренс растопил камин в гостиной, Полли улеглась рядом на ковре, и они читали газеты, попивая чай с ореховым пирогом, испеченным Элис. Главной темой разговоров стало повышение, полученное Тедди в галерее Саклера, где его повседневные обязанности теперь сводились главным образом к тому, чтобы удовлетворять интересы обеих сторон и заключать сделки между зачастую ненадежными художниками и русскими нуворишами, которые изъявляли желание и могли себе позволить купить их произведения. Зашла речь и об учебе Полли в колледже, но она сумела ловко увести беседу в сторону. В окна ломился ветер, хлестал дождь, а им было хорошо и уютно в тепле загородного дома.

В половине седьмого Лоренс откупорил бутылку вина.

Затем он быстро съездил в Бидденбрук, откуда привез рыбу с жареным картофелем, и семья поужинала прямо из бумажных пакетов, сидя за столом в кухне.

Около одиннадцати часов родители отправились спать, а Полли осталась внизу, чтобы посмотреть фильм. Закончился он около часа ночи. Поднявшись по лестнице и направляясь в сторону своей спальни, она услышала негромкий голос матери, хотя слов разобрать не могла, и заметила полоску света под их дверью, удивившись, что родители до сих пор не спят.

Спустившись утром в воскресенье к завтраку, Полли ощутила, что атмосфера накалена и чревата ссорой. Что-то случилось, но Полли не могла потом припомнить ни чьих-либо слов, ни жестов, ни взглядов, которые подтверждали бы это. Внешне Элис и Лоренс вели себя нормально. Подчеркнуто нормально. Лоренс оказывал жене привычные знаки внимания, но чувствовалось, что он постоянно настороже, словно ожидая чего-то. Что до Элис, то к ее обычной рассеянности и мечтательности добавилось волнение. Порой ее лицо принимало растерянное выражение.

Прихватив с собой чашку с чаем, Полли вернулась в постель: ей нужно было выучить роль для сценки, которую ставили на занятиях в колледже. Примерно через час она вышла на верхнюю лестничную площадку, направляясь в ванную, и снова услышала голос матери, на сей раз громкий и отчетливый. Каждое слово звучало резко. Видимо, дверь кухни забыли закрыть.

– Ты можешь еще изменить посвящение, пока рукопись у тебя в руках, – говорила Элис.

Полли напугал ее ледяной тон. Мать ни с кем и никогда не говорила так холодно.

– Сейчас это не дань уважения, а оскорбление.

И Полли не пожелала больше ничего слышать. Она привыкла считать, что в отношениях между родителями царит гармония. У многих ее друзей родители развелись. Были матери, вышедшие замуж во второй или даже третий раз. Имелись папаши, жившие в Женеве или в Нью-Йорке с молодыми женами в окружении маленьких детей от нового брака. Но к Элис и Лоренсу это не имело никакого отношения. Они были крепкой парой. Наслаждались каждой минутой, проведенной друг с другом. Конечно, между ними случались размолвки, но все они обычно заканчивались шуткой, над которой смеялись оба.

Пока Полли еще жила с ними вместе, она любила оставлять на ночь дверь своей спальни открытой, чтобы слышать отголоски их разговоров, разносившиеся по дому. Это придавало ей спокойствия.

Но теперь произошло нечто небывалое. Противоестественное. И пугающее.

Полли спустилась вниз, открыла воду, чтобы наполнить ванну, а когда потом возвращалась к себе в комнату за шампунем, принялась громко насвистывать, давая Элис и Лоренсу понять, что она неподалеку и ей все слышно. Когда она приняла ванну и высушила волосы, уже был готов ленч. Это была простая трапеза, какие Элис всегда умела организовать, не затрачивая усилий: запеченная курица, сковородка жареного картофеля с розмарином, кресс-салат. Атмосфера оставалась, как раньше, чуть тягостной, хотя невозможно было выделить что-либо конкретное. Лоренс мимоходом рассказал о том, что Николай Титов готовится опубликовать автобиографию. Элис, как всегда, слушала. В тот день она говорила меньше, чем обычно.

Покончив с едой, Полли взглянула на часы и поняла, что до отправления ее поезда осталось всего двадцать пять минут. Элис вызвалась отвезти ее до станции. И началась гонка: Полли комком запихивала свои вещи в сумку; Элис никак не могла найти ключи от машины (Лоренс обнаружил их затем в кармане своего плаща). Волнение и боязнь опоздать владели ими обеими, пока они мчались по узкому сельскому шоссе. И когда «ауди» остановилась на станционной парковке, уже замигали красные фонари, донеслись звуки предупреждающего сигнала, закрылась калитка пешеходного перехода через пути. Полли послала матери воздушный поцелуй, пробегая мимо касс на платформу.

– Я тебе позвоню! – крикнула она, заглушаемая грохотом колес и скрипом тормозов прибывшего состава.

Элис махнула в ответ рукой и улыбнулась.

Так они попрощались навсегда.

Около одиннадцати часов Полли позвонил Лоренс и сообщил о случившемся.

– Ты пыталась выяснить у него, по какому поводу они поссорились? – спрашиваю я, когда в комнате воцаряется тишина.

– Нет. Как я могла? И вообще, мне хотелось сохранить их в памяти счастливыми и влюбленными друг в друга. А размолвка мне вспомнилась лишь после того, как я впервые услышала о тебе. Только тогда я позволила себе оживить ее в своей памяти. Но твой рассказ успокоил меня, заставил поверить, что мама умерла умиротворенной, не думая ни о чем плохом. «Горечь» опубликовали и, разумеется, с посвящением ей. Как и большинство романов отца. Ты знала об этом? Исключениями стал «Ха-ха!», который он посвятил Тедди, и «Амперсанд», посвященный мне. «Посвящается Элис. Как всегда».

Я киваю, делая вид, будто это для меня новость.

– Я знаю, что она хотела убрать с книги свое имя, – продолжает Полли. – Но не понимаю почему.

– Я тоже, – отзываюсь я и откидываюсь на спинку кресла.

Все это время я сидела, подавшись вперед и жадно слушая. На улице за окном все громче и громче завывает сирена, и мимо моего дома куда-то проносится полицейская машина.

– Вероятно, это была одна из их обычных ссор, о которых ты упомянула. Судя по твоему рассказу, мне это не кажется чем-то действительно важным.

– Да, – соглашается Полли, глядя в свой опустевший стакан. – Но все же между ними что-то произошло. Что-то воспринятое мамой очень серьезно. И все равно я рада, что она сказала тебе ту фразу. Ты даже не представляешь, насколько мне стало легче, когда я услышала ее.

Я смотрю на часы. Уже глубокая ночь.

Мы вместе раскладываем софу, вытаскивая из-под нее дополнительную металлическую раму, которую накрываем импровизированным матрацем из толстого слоя постельного белья. Из своей спальни я приношу Полли подушку, одеяло и футболку вместо ночной рубашки. Предлагаю ей запасную зубную щетку, но, как выясняется, у нее всегда при себе своя, хранящаяся в кармашке серебристой сумки.

– Только не подумай, что это для частых ночевок в чужих постелях, – говорит она. – Просто я помешана на чистоте своих зубов.

Я желаю Полли спокойной ночи, оставляю одну, выключаю в гостиной свет и начинаю подниматься по лестнице, когда вдруг слышу ее голос:

– Фрэнсис!

Я возвращаюсь, приоткрываю дверь и вижу, что она сидит на постели.

– Не могла бы ты оставить свет? – просит Полли. – Не люблю, когда темно.

Спится мне очень плохо. Постоянно мешает обычный ночной уличный шум: громкий спор каких-то людей на тротуаре, звук моторов подъезжающих машин, а потом двойные щелчки включаемой сигнализации, вопли кошек и лай лисиц в отдалении. Шторы на окнах моей спальни в буквальном смысле «дышат», то раздуваясь от ветерка, то снова опадая. Оранжевое сияние уличных фонарей постепенно бледнеет на фоне более мягкого, почти перламутрового рассвета.

Скоро начинают просыпаться соседи. С шумом поднимаются оконные рамы, на полную громкость включаются радиоприемники и телевизоры, по которым дети смотрят субботнюю программу диснеевских мультиков с их оглушительными фанфарами в начале каждой серии.

Я спускаюсь вниз и заглядываю в щелку двери гостиной. Полли спит. Она лежит на боку, отбросив в сторону одеяло и сунув ладонь под розовую щеку. На столике рядом лежит ее сотовый телефон с мигающей лампочкой.

Я доедаю в кухне ломтик поджаренного хлеба, когда появляется она, разрумянившаяся и взъерошенная, и тут же спешит поделиться радостным удивлением, что почти не ощущает ожидаемого похмелья. Я ставлю перед Полли чашку с чаем, а она проверяет свой мобильник. В нем сообщение от Лоренса.

– Он приглашает меня отобедать вместе, – говорит она, протирая ладонями заспанные глаза. – Это будет что-то вроде встречи в верхах. Блестяще! Еще один сеанс промывки мозгов.

Полли вздыхает и усаживается на высокий стульчик напротив меня. Пальцы ее ног, покрытые оранжевым лаком, по-обезьяньи обвивают хромированную перекладину.

– Что ж, – говорю я, – может, это и к лучшему. Не хочешь воспользоваться случаем и добиться от него уступок? Надо только все хорошенько продумать.

Она непонимающе смотрит на меня.

– О, не будь такой робкой, – с легким раздражением добавляю я. – Ты хочешь уйти из колледжа и на время уехать с Сэмом. Отец настаивает на продолжении учебы. Разве нельзя выторговать у него компромисс?

– Каким образом? Он уже все для себя решил, и если я не подчинюсь, оставит меня без денег.

– Верно, – киваю я. – Но мне подумалось вот о чем. А если ты сумеешь убедить своего Тони Бамера или любого, от кого там все зависит, что тебе просто необходим перерыв в занятиях? На время – на год или на семестр? Уверена, зная, в какой ситуации ты находишься, им придется всерьез рассмотреть такую возможность. Академический отпуск по семейным обстоятельствам. И у тебя появится время, чтобы отправиться с Сэмом в турне. А потом снова вернешься к занятиям.

– Я туда не вернусь, – возражает Полли, но я чувствую, что идея уже запала ей в душу. – И сомневаюсь, чтобы отец согласился на подобный вариант.

– А вот этого ты знать не можешь, пока не попробуешь, – замечаю я.

– Да, ты права, – говорит она. – Наверное, следует попытаться. Остается только надеяться, что я смогу ему все растолковать так же четко, как сделала ты. В твоих устах это звучит разумно и логично. – Полли поднимает голову. – А ты не сможешь пойти на встречу со мной? – спрашивает она, и в ее голосе вдруг звучат умоляющие интонации.

Я притворно охаю, но ломаюсь не долго и, сделав вид, будто на меня подействовало ее неотразимое обаяние, соглашаюсь. Я буду ее сопровождать.

Мы вместе добираемся до Хайгейта и с крутой улицы, тянущейся мимо здания больницы, сворачиваем на дорогу, где Дик Уиттингтон [7] когда-то услышал колокола, переполненную теперь двухэтажными автобусами, а затем входим в парк. Жара. В пурпурных цветах живой ограды трудолюбиво роятся пчелы, а на небольшой игровой площадке тесно от малышей в шапочках с солнцезащитными козырьками. Среди травы пестрят яркие пятна маргариток.

Мы идем, стараясь держаться узких тенистых аллей, вдыхая аромат цветущих лилий, а там, где тропа описывает петлю у кустов в самой верхней части парка, останавливаемся и оглядываемся назад. На обширном зеленом склоне люди уже устраивают первые в этом году пикники, поверхность прудов кажется чуть маслянистой, а еще дальше на горизонте вырисовываются высотные дома, купола и знаменитое колесо обозрения в центре Лондона. Камень и сталь поблескивают под яркими лучами солнца.

Покинув парк по дорожке мимо теннисных кортов, мы минуем Понд-сквер, где мужчины, временами попивая из кружек пиво, играют под платанами в петанк [8], и попадаем в переулок, ведущий к дому Лоренса Кайта. У Полли в сумке есть свой ключ. Она отпирает входную дверь, и мы оказываемся в прохладе и сумраке холла, что так приятно после духоты и слепящего солнечного света.

– Эй! Папочка! Где ты? – восклицает Полли.

Ответа нет, и она ведет меня вниз по знакомой уже лестнице. В огромной белой кухне мы замечаем беспорядок. Пакетами с продуктами заставлены все столы, а еще часть свалена на полу. На плите брошена грязная сковородка. Рядом с чайником рассыпаны кофейные зерна. У приоткрытого французского окна лежит газета, и ее листы треплет сквозняк.

Полли заглядывает в один из пакетов, извлекает из него золотистую пачку французского масла и два куска сыра, завернутых в вощеную бумагу. Все это она перекладывает в холодильник. Объясняет, что Лоренс нанял домработницу, которая приходит, чтобы прибираться и готовить еду, каждое утро, но по выходным миссис Кинг не работает.

Полли закатывает глаза и открывает все окна настежь. Вскоре она выводит меня на выложенную мягкой плиткой террасу.

– Папа! – кричит она и машет рукой.

Лоренса я вижу в дальнем конце сада, на скамье у беседки. За секунду до того, как до него донесся голос дочери, он даже не подозревал о нашем присутствии. И потому у него все было написано на лице человека, застигнутого врасплох: бесконечно тоскливое выражение печали и одиночества. Но потом голос дочери заставил его мгновенно приосаниться, повернуться, встать с места и направиться нам навстречу.

– Как я понимаю, вчера вы пришли Полли на выручку, – обращается он ко мне, когда мы пожимаем друг другу руки. А потом говорит дочери: – А ты маленькая дурочка, если все еще способна терять ключи.

– Я вовсе их не теряла! Просто захлопнула внутри квартиры, – возражает она и осторожно берет отца за руку, пока мы возвращаемся к дому по выложенной кирпичом дорожке.

Я пока не имела возможности осмотреть особняк с этого ракурса. Между темными стеклами окон здесь тянутся мощные побеги глициний, тающие наверху как струйки дыма. А ведь они даже не в полном цвету, думаю я. Вот пройдет неделя-другая…

– В любом случае Сирина скоро возвращается, – сообщает Полли.

– Между прочим, хорошо, что к обеду вы пришли вдвоем, – говорит отец, открывая французское окно и придерживая его, чтобы впустить нас внутрь, после чего заходит сам. – Полли рассказывает, что вы стали регулярно встречаться.

Он наклоняется, чтобы подобрать с пола пакеты из магазина. Его голос звучит менее отчужденно, чем раньше, словно он одновременно удивлен и обрадован, что у дочери появилась новая подруга.

– Мне нравится общаться с Полли, – улыбаюсь я. – Она такая… юная. Это дает заряд энергии. Ну и лестно, наверное, тоже.

Полли смеется. Ей мои слова кажутся несуразицей, но Лоренс вдруг смотрит на меня задумчиво и оценивающе. Я понимаю, что ему интересно, сколько мне лет. Тридцать? Тридцать пять?

– Как я понял, пару месяцев назад это вы дали ей разумный совет, когда у нее наступил трудный период в колледже, – произносит он. – Сумели образумить ее. Меня она тогда не желала слушать, но, к счастью, прислушалась к вам.

– Я бы не стала преувеличивать свою роль, – произношу я. – Всего лишь задала ей несколько вопросов. Решение принимала она сама. Разве не так, Полли?

– Да-а, – тянет она, доставая из пакетов продукты.

Пурпурные и бледно-зеленые листья салата с комочками земли, налипшими на корни. Пластмассовая банка гигантских оливок, из которой подтекает масло. Бублики спасательными кругами раскатываются по столу, как по палубе.

Пока Лоренс перекладывает оливки на блюдо и тряпкой вытирает жирные пятна, она заглядывает мне в лицо, но я лишь качаю головой. Пока не время. Рано для разговора. Нам всем надо сначала немного выпить.

– У тебя есть белое вино, папа? – спрашивает Полли, и Лоренс показывает ей запотевшую бутылку в холодильнике.

Я успеваю заметить, что больше в нем почти ничего нет. Греческий йогурт. Картонка обезжиренного молока. Пара мисок из небьющегося стекла, покрытых прозрачной пленкой, которые оставила на выходные миссис Кинг. Лазанья и, если не ошибаюсь, тушеная курица. Я мою под краном салатные листья, Полли заправляет их уксусом, а Лоренс достает бокалы и снимает обертки с сыров.

Потом мы берем все это и выходим наружу, где стоит металлический стол. Вокруг нас, но на почтительном удалении и укрытые высокой темной оградой, которая от жары тоже словно немного лоснится, живут своей комфортной жизнью соседи. До нас доносятся крики детей, скачущих на батуте, шипение поливальных установок для газонов. На сей раз, решаю я, можно не скрывать, что мне нравится вино.

Лоренс задает те вопросы, какие ускользнули от внимания Полли. Я стараюсь отвечать на них, не вдаваясь в подробности. И это не ложная скромность. Привыкнув к эгоцентризму Полли, мне неуютно даже от обычного вежливого интереса к собственной персоне. Не хочется откровенничать о себе.

Чутко уловив мое настроение, Лоренс меняет тему разговора: мы обсуждаем Мэри Пим, которую он помнит по работе в жюри Сандерлендского конкурса, затем Фринборо, Бидденбрук и побережье рядом с Уэлбери. Ребенком он бывал там почти каждое лето: родители снимали комнату в пансионе на весь август. Именно детские воспоминания (купания с волнорезов, ежегодные соревнования по ловле крабов) побудили их с Элис искать себе на лето дом в тех краях, когда они вернулись из Америки. Мы делимся впечатлениями о пристани, об эстраде для оркестра, об озере, где дают напрокат лодки, о закрытии рыбных лавчонок и оккупации главной улицы кафе, кондитерскими и дорогими магазинами (что мы с Лоренсом считаем достойным сожаления, а Полли это, напротив, приветствует).

Первая бутылка быстро пустеет, и Лоренс уходит за другой. Через ограду чуть заметно тянет дымком мангала. Где-то открывают окно, мы слышим позывные передачи «Джаз по вашим заявкам».

– Я обсуждала с Фрэнсис шекспировский проект Сэма, – осторожно начинает Полли.

– Вот как? – Он вскидывает брови, удобнее устраивается на стуле и кладет ладони на стол.

– И я подумала, что нам с тобой, может, удастся выработать компромиссное решение, – продолжает она.

Лоренс молчит.

– План Сэма – это так увлекательно! – восклицает Полли и видит, как меняется выражение его лица. – Но дело даже не в этом. Мне кажется, что если мы вместе обработаем Тони Бамера, он позволит мне взять небольшой академический отпуск. Особая ситуация и все такое. В общем, отпуск по семейным обстоятельствам. И тогда мне не придется бросать колледж. Я всего лишь сделаю перерыв в занятиях. На семестр или максимум на год.

Мы обе наблюдаем, как Лоренс обдумывает ее слова, поглаживая ладонью легкую щетину, пробившуюся на подбородке.

– И если я помогу тебе добиться желаемого, ты вернешься к учебе? – спрашивает он.

– Обязательно! – заверяет Полли.

Может, она все же не лишена актерского дара?

Лоренс усмехается, меняет позу и сводит вместе кончики указательных пальцев.

– А что вы думаете по этому поводу? – обращается он ко мне.

– Мне тоже кажется, что если мистер Бамер на это пойдет, проблема может быть решена.

– Мне теперь стало ясно, чего вы добиваетесь, – говорит он, вздыхает и поворачивается к дочери: – В таком случае нам нужно будет встретиться с мистером Бамером на следующей неделе.

Полли с серьезным видом кивает, но стоит отцу уйти в дом, чтобы ответить на телефонный звонок, как склоняется ко мне через стол и радостно восклицает:

– Есть!

– Но дело пока не доведено до конца, – замечаю я.

– Нет. Но непременно будет. Вот увидишь. Папе никто, никогда и ни в чем не отказывает.

Лоренс возвращается. Как и у многих мужчин, его босые ступни выглядят не слишком привлекательно.

– Скоро приедет Тедди, – сообщает он. – И Онор тоже.

– Только не Онор! – вздыхает Полли.

Я вспоминаю репродукцию Сарджента на открытке и внезапно ощущаю жгучее желание убраться отсюда до их появления. Все прошло как нельзя лучше, размышляю я, и будет красиво уйти на высокой ноте.

– Боже, уже так поздно, – говорю я и поднимаюсь. – Мне давно пора бежать.

– Неужели? Как жаль! – реагирует Полли, но почти равнодушно. – Спасибо за вчерашний вечер.

– Не за что, всегда тебе рада, – отвечаю я и по-сестрински целую ее в щеку. – Непременно дай мне знать, как все пройдет в колледже. И не волнуйся, я сама найду дорогу к выходу.

Но Лоренс настаивает, что обязан проводить меня до двери на улицу. Причем у французского окна возникает момент непонимания, когда каждый из нас ждет, что другой войдет в дом первым, и мы несколько секунд топчемся рядом на месте, пока он не хлопает меня по спине, чтобы я двигалась вперед. И я не просто замечаю этот жест, а сохраняю в памяти.

– Мне кажется, вы очень хорошо влияете на мою дочь, – произносит Лоренс, когда мы проходим через белую кухню и поднимаемся по овсяного цвета камням лестницы в коридор, ведущий к вестибюлю. – Полли сильно беспокоила меня в последнее время, но я вижу, что вы для нее авторитет, а ваши советы представляются вполне разумными. Мне вовсе не хочется проявлять к ней жесткость. Она была очень близка со своей матерью. И мы еще никак не можем смириться с тем, что произошло. Вероятно, на это потребуется больше времени, чем я предполагал.

Я не знаю, как реагировать на его слова, и потому просто стою в холле на турецком ковре, положив руку на прохладную полированную поверхность столика. Какая-то мушка бьется о полукруглый витраж над дверью, отчаянно пытаясь выбраться сквозь него. В доме стоит такая тишина, что слышно, как снаружи поскрипывают стволы деревьев.

– А потому – еще раз спасибо за все, – добавляет Лоренс. – Я вам очень благодарен.

Я отвечаю, что это пустяки, удовольствие для меня, я готова помочь в любой момент. Улыбаюсь, глядя на него, и в этот момент чувствую нечто витающее в воздухе, какой-то смутный намек, подобный тому, что уже ощутила однажды. Но на сей раз я почти уверена: он ощущает его тоже. А вскоре все исчезает, и вот я уже бреду прочь по густым и длинным теням, лежащим на тротуаре, а у меня за спиной тихо закрывается дверь.

В один из дней я жду своей очереди у редакционного принтера. Подходит Том и говорит, что если у меня нет планов на субботний вечер, они с соседом по квартире устраивают дружескую вечеринку.

В самый последний момент я, правда, уже готова послать ему текстовое сообщение с извинениями и оправданием, что слегла с простудой, но внезапно ловлю себя на мысли, насколько мне импонирует его откровенная нелюбовь к Оливеру. И еще вспоминаются его ресницы.

Тем вечером я все же сажусь в автобус, сворачиваю на его улицу на углу, где расположена букмекерская контора «Пэдди Пауэр», прохожу, следуя полученным инструкциям, мимо индийского ресторанчика и таксомоторного парка. Небольшой садик перед домой густо зарос вьюнками и пастушьей сумкой, а уже нажимая кнопку звонка, я замечаю по сторонам две большие терракотовые вазы. В них годами никто ничего не сажал. Потом я оказываюсь в коммунальной прихожей: голая лампочка свисает на проводе с потолка, грязный ковер, велосипед со спущенным колесом, россыпи рекламы пиццы с доставкой на дом на полу рядом с коричневыми конвертами, адресованными жильцам, которые давным-давно съехали отсюда. Вот почему порой мне кажется, будто мы все живем в одном и том же месте.

Когда я поднимаюсь на второй этаж и захожу в квартиру, протискиваясь мимо людей, расположившихся в коридоре, то замечаю в кухне Сола из нашей редакции. Он разговаривает с мужчиной в клетчатой рубашке. Оказывается, это и есть Гамиш – с ним Том снимает жилье. Я ставлю свой пластиковый пакет на кухонный стол и достаю из него бутылку красного вина. Поскольку Гамиш уже успел исчезнуть, я разыскиваю среди нагромождения блестящих пачек с кукурузными чипсами на тумбочке штопор и несколько чистых пластмассовых стаканов. Линолеум под ногами уже стал липким от пролитого пива. Музыка грохочет.

О, до чего же я ненавижу подобные вечеринки! Терпеть не могу стоять в сторонке у всех на виду, чувствуя неловкость, но притворяясь, будто в жизни нет ничего лучше этого: заполненной незнакомыми людьми комнаты, теплого спиртного и дешевых закусок.

Пока со стаканом вина двигаюсь по квартире Тома, тупо улыбаюсь и делаю вид, что знаю, куда иду, я неожиданно вспоминаю маму. Не такой ли представляется ей жизнь вне дома: грязноватой, шумной, полной равнодушия? И, вероятно, пугающей.

«Просто допей это вино, – говорю я себе. – Ты честно приехала по приглашению, чего он наверняка даже не ждал. А потому можешь исчезнуть».

За спинами гостей, которые, склонившись друг к другу, обмениваются анекдотами, кокетничают или сплетничают, я постепенно успеваю осмотреть квартиру. Она ничем не отличается от других. Наоми живет в такой же, как и я сама. Белые стены, крашеные сосновые доски пола, продавленная синяя софа. «Приметы индивидуальности» в той же степени предсказуемы: на каминной полке стоит гипсовая голова, какими пользуются френологи, рядом чучело неизвестного зверька, плакаты рок-групп, на книжной полке Эмис, Аустер и, конечно же (я обнаруживаю его после недолгих поисков), последний роман Кайта, зажатый между путеводителями по Индии и Гватемале.

Вскоре появляется Том.

– Привет, красавица! – восклицает он. – Значит, все-таки смогла выбраться?

– Привет. Как видишь, смогла.

Он в футболке с каким-то шутливым лозунгом и кроссовках с грязными шнурками. Да, я приехала, но не понимаю зачем. И о чем я только думала?

Том подчеркнуто выделяет меня из гостей, оказывая знаки внимания. Позволив ему наполнить свой стакан, я подношу его к губам и выпиваю залпом, пока Том представляет меня своим друзьям. Это Ник и Катриона. Мне слышно словно со стороны, как я задаю им какие-то вопросы, обсуждаю кинофильмы, рассказываю, где работаю и живу. Я не похожа сама на себя, но здесь, разумеется, никто этого понять не в состоянии.

Катриона отпускает шутку по поводу ведущего популярного телешоу, и один из ее асимметричных «конских хвостиков» падает ей на лицо, когда она крутит головой, всматриваясь нам в лица, чтобы насладиться нашей реакцией. Я же сознаю: мы все тут притворщики. В этой комнате душно от искусственных улыбок и фальшивых фантазий. Гости наперебой экспериментируют, тестируют фразы, смотрят, какие воспринимаются лучше и производят самое сильное впечатление. Их потуги и намерения легко угадываются. Я наблюдаю, как они сходятся вместе, а затем отворачиваются друг от друга. Слышу, что они говорят.

В дверном проеме вместе с Гамишем стоит девушка в ожерелье из зеленых стекляшек. Сначала они ругаются, а потом принимаются целоваться. Кто-то первым начинает танцевать, и Том вступает в круг, пытаясь выделывать под звуки джаза потешные па и слегка высунув от усердия кончик языка. А вскоре и он исподлобья бросает взгляд вокруг: привлекают ли его усилия быть смешным хоть чье-то внимание? Замечаю ли их, например, я?

Я захожу в кухню за своей сумкой и застаю Тома и Сола за нарезкой на ломтики огромных кругов только что доставленной пиццы. Сол уносит еду прямо в отсыревших картонных коробках в гостиную, а я остаюсь с Томом наедине. Становится вдруг очень тихо, хотя из коридора по-прежнему доносятся взрывы смеха и музыка гремит в комнате. Том приближается ко мне, смотрит в лицо и произносит мое имя:

– Фрэнсис!

Я знаю, что произойдет дальше, но не хочу этого, не хочу Тома – одна мысль о близости с ним приводит меня в ужас. И когда его намерения становятся окончательно недвусмысленными, я делаю шаг назад.

– Нет, извини, по-моему, это не самая лучшая идея, – говорю я и поднимаю ладони, чтобы воздвигнуть между нами дополнительный барьер. – Не пойми меня превратно, однако…

И я поспешно ухожу, одержимая желанием скорее выбраться оттуда, оказаться подальше от Тома, его квартиры и сборища пьяных приятелей.

Когда мы на следующей неделе встречаемся на работе, то держимся по-дружески, но с прохладцей, и на этом, собственно, все заканчивается.

Через месяц до меня доходит слух, что Том встречается с девицей-практиканткой. За чаем сотрудники хихикают над этим. Ну и проныра, говорят они. Ни одной юбки не пропустит.