Элис. Навсегда Лейн Гарриэт

Сама же она скрывается в крошечной кухоньке. Я слышу, как включается чайник, открывается и закрывается дверь холодильника. В ответ на мое предложение помочь она говорит, что прекрасно справится сама.

В гостиной, удобной, но украшенной казенного вида кадками с магнолиями и фикусами, я вижу, что все необходимые приготовления уже сделаны: под углом друг к другу у окна установлены два кресла, а на столике между ними лежат какие-то бумаги и толстая книга.

– Достаточно ли для вас света или мне включить люстру? – спрашивает миссис Брюер, входя вслед за мной с небольшим подносом.

Мне делается немного тревожно, когда она поначалу двигается прямо на меня, но затем она очень точно ставит поднос на стол. Ее движения четки, потому что она уверена, что все на своих местах.

– Света вполне хватит, – говорю я. – День сегодня солнечный.

Миссис Брюер садится в кресло.

– Угощайтесь, – предлагает она, делая жест в сторону подноса. – Если хотите молока или сахара, добавляйте сами.

Грета сначала терпеливо ждет сидя, а затем со вздохом ложится и кладет голову на лапы.

– Миссис Полтер сказала, что вы раньше ничем подобным не занимались, – продолжает миссис Брюер, выпрямляясь в кресле с чашкой в руках.

– Это правда. Мне захотелось попробовать себя в новой роли. Стало любопытно, справлюсь ли. Вот почему я здесь.

– Замечательно. Я вам очень признательна. Мне никто не читал уже долго. Без этого скучновато. Так не приступить ли нам к делу? Ведь наверняка ваше время ограничено.

– Да, конечно. С чего лучше начать?

И я беру со стола письма, чтобы прочитать их вслух. Ничего интересного. Напоминание от местного совета о необходимости правильного распределения бытовых отходов для переработки, бланк опроса населения по поводу схемы новых посадок деревьев. Обычно с такой корреспонденцией ей помогает сын, но сейчас ему пришлось на две недели уехать. Доходит очередь до объемистого тома в мягкой обложке. Это опубликованная несколько лет назад биография Рудольфа Нуреева. Помнится, рецензии на нее были исключительно доброжелательные. В книгу вставлена закладка – голубая полоска с рекламой книжного магазина в Уэлбери. Я вынимаю ее, просматриваю книгу и вижу надпись. Это ее рука…

На форзаце она вывела: «В подарок Нэнси. “Надежда крылата как птица…” С любовью, Элис».

– Вы уже успели прочитать много о Нурееве, – замечаю я, продолжая листать книгу и задерживаясь на черно-белой фотографии, где Нуреев, еще совсем маленький и по-крестьянски закутанный в несколько слоев шерстяных платков, сидит на коленях у матери. Та чувствует себя перед фотоаппаратом совершенно непринужденно и будто хочет что-то сказать, но ребенок скованно держит ручонки и напряженно смотрит в объектив. Мне понятно его состояние в тот момент.

– О, это исключительно интересная книга! – восклицает миссис Брюер. – Мой покойный муж состоял в попечительском совете «Ковент-Гардена», и мы часто ходили на балетные спектакли. Эта биография очень живо написана и воскрешает в памяти многие события. Вот только не помню, на чем мы остановились. Прошло ведь несколько месяцев.

Я молчу и киваю.

– Не знаю, что вам рассказала миссис Полтер, – продолжает она, поднося чашку к губам и поворачивая голову к окну, – но раньше ко мне приходила читать одна женщина. Она читала очень хорошо и даже стала мне подругой. Вот только прошлой зимой умерла.

– Печально, – отзываюсь я, наблюдая за ней, замечая, как подрагивает чай в чашке. – Она скончалась скоропостижно?

– Погибла в автомобильной аварии. Это она выбрала книгу. Подарила мне на день рождения.

Черты ее лица чуть искажаются, и я впервые вижу на нем откровенную борьбу эмоций.

– Знаете что, – говорит она, – возможно, продолжать будет не самой лучшей идеей. Я бы предпочла, чтобы вы начали читать мне что-нибудь другое.

– Понимаю, это может вызвать у вас волну болезненных воспоминаний, – говорю я.

В ее глазах мелькает выражение недовольства, столь мимолетное, что я едва успеваю уловить его, хотя этого достаточно, чтобы вызвать во мне ответное раздражение.

– Но мне нравится дарственная надпись, – добавляю я. – «Надежда крылата как птица…»

– Эмили Дикинсон, – неохотно объясняет она. – Это стихотворение всегда имело для нее некий особый смысл.

Миссис Брюер кладет руки на подлокотники кресла, чтобы встать.

– У меня есть томик Элизабет Тейлор, который я пока отложила в сторону. Сборник ее рассказов, его рекомендовал мне сын, – говорит она, но только мне все это уже начинает надоедать и потому я открываю книгу на отмеченной голубой закладкой странице.

– Но ведь это очень интересно, – произношу я. – Я столько слышала об этой книге. Вы остановились на сцене в Париже, когда он решается сбежать на Запад. Потрясающе! Вы только послушайте: «Мне говорят, что в комнате не случайно две двери. Если я захочу вернуться в Россию, то через одну из них попаду прямо в зал ожидания, где смогу подняться на борт «туполева». Но если предпочту остаться в Париже, вторая дверь ведет в помещение, куда посторонним вход воспрещен… А сейчас я предоставлен самому себе в безопасности уединенной комнатки. Четыре белые стены и две двери. Два выхода в две разные жизни».

Миссис Брюер открывает рот, пытаясь что-то сказать, но я не обращаю на нее внимания и продолжаю читать, проводя пальцем по строчкам, и вскоре забываю следить за ее реакцией. Меня захватывает история, поражает воля танцовщика и отчаянное стремление стать другим человеком.

Лоренс звонит мне через несколько дней, и мы встречаемся во французском ресторане неподалеку от его дома. Посетителей полно, шумно, но мы сидим в дальнем конце зала, где спокойно, а поскольку вечер выдался холодный и дождливый, оба заказываем по большому натуральному бифштексу с жареным картофелем, а Лоренс выбирает бутылку красного вина. Официанты буквально танцуют вокруг нас, то поправляя бокалы, то принося новые ножи, то наливая вино на пробу, а потом делая шаг назад и ожидая от Лоренса одобрения.

Сегодня он в ином настроении – откровенен и склонен к воспоминаниям. Нужен лишь легкий намек, чтобы заставить его заговорить о ранних годах своей жизни, об отце, умершем от туберкулеза совсем молодым, о матери, которая воспитывала его одна, вынужденная продолжать работу на пивоваренном заводе по соседству. Книги долго оставались чем-то недоступным, объясняет Лоренс. И ему пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы сначала закончить с отличием среднюю школу, а потом Оксфорд. И, конечно же, его жизнь могла сложиться совершенно иначе.

Я слушаю рассказ Лоренса, и мне представляется, будто это я как истинный эксперт направляю его повествование, наталкивая на темы, почерпнутые из его романов и интервью, которые он во множестве давал журналистам за последние годы. Лоренсу приятно, когда я, будто пуская солнечные зайчики зеркальцем в сторону его судьбы, высвечиваю ту легенду о себе самом, которая ему нравится: легенду о человеке, сделавшем себя, личности творческой, независимой, значительной. Людям никогда не надоедает рассказывать о своих достижениях. И Лоренс не исключение.

Я спрашиваю, не ограничил ли достигнутый успех его свободы, не стал ли мешать видеть жизнь в ее истинных красках.

– Едва ли, – отвечает он. – Моя слава, если это вообще можно так назвать, в действительности не так уж велика. Да, порой случается, что в зале ожидания аэропорта или в ресторане кто-то подходит ко мне. Причем видела бы ты, как они смущаются, стараются не помешать, не выглядеть назойливыми! И говорят о том впечатлении, которое произвело на них что-то из мной написанного. Подобного рода известность не тяготит и не мешает. К ней легко привыкнуть. Ведь им же ничего от меня не надо. Я не поп-звезда, с которой каждый норовит стащить рубашку.

А потом Лоренс берет инициативу на себя и принимается расспрашивать о моем детстве, проведенном в окрестностях Фринборо, интересуется моими родителями. Разумеется, по возрасту он ближе к ним, чем ко мне, и когда это становится очевидным, ему трудно сдержать улыбку.

Но прежде чем я успеваю сменить тему, он замечает что-то в выражении моего лица, нечто выдающее меня с головой. Я очень кстати вспоминаю анекдот о Шоне Темплмане, который мне рассказывала Одри Кэллум, и в последний момент ухитряюсь отвлечь Лоренса. И его смех приносит мне и облегчение, и разочарование.

Закончив ужинать, мы надеваем пальто и выходим на улицу под дождь.

– Давай, я провожу тебя? – предлагает Лоренс.

– Не надо, – улыбаюсь я. – Мне недалеко.

Он застенчиво, нерешительно протягивает руку, чтобы погладить меня по щеке, а через секунду уже склоняется надо мной, и мы целуемся. Я отвечаю на его поцелуй, и все в точности так, как я предвидела, как рисовалось мне в воображении.

Мимо проезжают машины. Нас поливает дождь.

– Пойдем ко мне, – тихо произносит Лоренс.

Я молча киваю.

Дождь льет всю ночь. Сквозь дрему я слышу его дробь, как и порывы ветра, от которых дребезжат стекла в окнах. Рано утром я отодвигаюсь от Лоренса, вылезаю из-под скомканных простыней и пересекаю комнату. Осторожно открываю дверь, чтобы он не услышал. Стук дождевых капель по окошку в потолке рядом с бывшей спальней Полли доносится и сюда. Я вспоминаю ее маленькую комнатушку наверху со стенами, окрашенными в тон яиц малиновки, и с гирляндой из фонариков в форме перцев. Интересно, как она поступит, узнав обо всем?

В ванной я умываю лицо очень горячей водой, используя одну из белых фланелек, которые стопкой сложены в сушильном шкафу. На полочке с зеркалом вместо дверцы нахожу новую зубную щетку и чищу зубы. Два халата висят на крючке. Я беру сначала тот, что принадлежал Элис – скользкий на ощупь шелк с устричным узором, – надеваю, затягиваю пояс и смотрюсь в зеркало. Снимаю его и выбираю другой – синий, из вафельного хлопка. Он мне велик, и приходится закатывать рукава. Я спускаюсь вниз, ступая босыми ногами по овсяного оттенка ковру лестницы, постеленному поверх того же цвета ступеней. Я замираю перед кабинетом Лоренса в бельэтаже. Не в силах сдержать любопытства, толкаю дверь. Она приоткрывается, и я снова вижу компьютер на специальной консоли, офисное кресло и открытые белые жалюзи, сквозь которые отчетливо видно плачущее темное небо и величественного вида особняк соседей напротив, больше не скрытый густой листвой деревьев.

Меня словно затягивает внутрь комнаты вид стены слева от письменного стола. На первый взгляд она вся покрыта сотнями маленьких ярких крылышек: желтых, розовых, оранжевых, чуть трепещущих от сквозняка, которым тянет через открытую дверь.

Приблизившись, я вижу, что это мелкие самоклеющиеся бумажки, покрытые убористым почерком Лоренса. Слова вполне разборчивы, но вот смысл кажется зашифрованным и таинственным. «Н. и Р.», – начертано на одной. «Кантата Баха» – на другой. И еще: «Д. бежит». Или: «Р. знает о случае с Д. – откуда?»

Это и есть его новый роман, догадываюсь я. Он выстраивает сюжет, определяет черты характеров героев, ставит над ними эксперименты. Вершит их судьбы. Я воображаю его за работой. Как Лоренс, покачиваясь в кресле, хмурясь и кусая губы, отрывает взгляд от монитора компьютера, чтобы свериться с одной из «бабочек» на стене. Представляю, как он, осененный новой идеей, вырывает из пачки очередной цветной листочек, а потом переклеивает другие с места на место, проводя пальцем по клеящимся полоскам. Он придает повествованию форму, вносит остроту, меняет эпизоды местами. И так дело у него постепенно движется к развязке.

Думать об этом приятно. Но невольно зарождается ревность. В тиши своего кабинета Лоренс принадлежит только себе. Я здесь чужая и испытываю такое же чувство, какое пронизывает меня, когда я вижу его беседующим наедине с Шарлоттой или обнимающимся на публике с друзьями вроде тех же Титовых. Тут, как и вообще в окружающем нас мире, именно Лоренс властвует, стоит у руля, решает, как все пойдет дальше.

Я выхожу из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь, и спускаюсь вниз, чтобы приготовить чай. Миссис Полтер из Добровольного общества помощи слепым оставила мне на сотовом телефоне сообщение, которое я удаляю, даже не прочитав.

Хотя я многое спланировала наперед, никогда мысленно не заходила дальше этой точки. Инстинкт (или то было суеверие, нежелание дразнить судьбу?) неизменно заставлял останавливаться, когда воображение пыталось унести меня в более отдаленную перспективу. Что будет после того, как я добьюсь поставленной первоначальной цели? Конечно, это только придает происходящему со мной теперь очарования, полноты ощущений и новизны, но и предчувствие опасности тоже дает о себе знать. Я привыкла на несколько шагов опережать Лоренса, а сейчас мы шагаем с ним рядом и оба не ведаем, что ждет впереди.

Наступает решающий момент, говорю я себе, стараясь мыслить хладнокровно. Именно сейчас можно все испортить.

Но оставаться здравомыслящей очень трудно. Лоренс вывел меня из равновесия. И я оказалась к этому не готова. За предшествующие несколько месяцев он стал для меня воплощением столь многих обобщенных вещей, что за всем этим сам Лоренс как мужчина где-то потерялся, утратив четкие очертания, и, до известной степени, я перестала видеть его в таком качестве.

Он действительно староват для меня, чрезмерно напыщен и самовлюблен, но я ничего не могу с собой поделать: мне нравится чувство, которое он мне дает. Я таю, слыша от него: «Чем я заслужил такое счастье, как ты?» И еще мне нравится, что постепенно я становлюсь ему необходима. И я сама так же постепенно подпадаю под его обаяние. Причем мне видится неслучайным сходство слов «подпадаю» и «падаю», поскольку это ощущается и как падение, утрата твердой почвы под ногами, что может быть чревато полной потерей собственного достоинства. И существует вероятность, что в будущем наступит момент, когда мне станет очень больно.

Но сейчас я зависла между двумя состояниями. Падаю я или лечу? Неизвестно.

Я понимаю, что Лоренс полностью завладел моими мыслями: я могу думать только о сказанном им, только о том, как он держит меня в своих объятиях. Разумеется, меня беспокоит вероятность утраты контроля над ситуацией, потери своего преимущества, заключавшегося в четком видении перспективы. Однако я уже ничего не могу поделать. Мне приходится довериться ему. И вскоре я перестаю волноваться.

Мы не обсуждаем наше будущее. Пока рано. И встречаемся тайно: в доме Лоренса или в моей квартирке. Помню, как в тот день, когда ждала его у себя впервые, я тщательно проинспектировала свое жилье, выискивая вещи, которых ему лучше не видеть. Кашемировую шаль Элис. Старый серебряный наперсток, прихваченный мной из ящичка туалетного столика спальни в «Невере». Одно из гипсовых яиц. Вот зонтик Полли, решаю я, можно и оставить – самый обычный зонт, и он не бросится ему в глаза. А яйцо я заворачиваю в шаль, наперсток вкладываю в конверт и передаю их благотворительной организации. Подобные талисманы мне больше не нужны. Может, они принесут теперь удачу кому-то еще.

Вечером Лоренс звонит снизу, я впускаю его и жду, пока он поднимается по лестнице, немного робея и нервничая, что обычно происходит со мной перед каждой встречей, но стоит ему протянуть ко мне руки, как волнение исчезает.

Обняв меня, он ходит по квартире, осматривая обстановку, как это делала Полли, попав ко мне той весенней ночью, вот только гостиная сейчас выглядит иначе. Книжные полки ровно покрыты белой краской, подушечки на новой софе с обивкой цвета зрелой пшеницы роскошно расшиты и упруги. От репродукции в паспарту я избавилась. В квартире пахнет свежевыглаженным бельем, мебельным лаком и дорогой свечкой с ароматом тубероз, которая горит на журнальном столике.

Лоренс изучает подборку моих книг, и от него не может укрыться полное собрание сочинений Лоренса Кайта – моей, можно сказать, справочной литературы.

– Как видишь, я твоя большая поклонница, – скромно говорю я.

Он берет томик «Горечи» в твердом переплете, листает его и ненадолго задерживается на пресловутой строке: «Посвящается Элис. Как всегда». Закрывает книгу, ставит ее на место, и его внимание переключается на каминную полку с открытками, приглашениями и окаменелостью, найденной мной на Золотом мысе. Потом обращается ко мне:

– Не так уж и важно, нравятся тебе мои книги или нет.

Мы еще ни разу не упоминали в наших разговорах Элис, но, как я предвижу, это нам предстоит уже скоро.

В субботу утром я рассказываю Лоренсу о случайной встрече с Онор и о вздоре, который она несет. Намекаю, что не верю ни слову. Однако не упоминаю, почему знаю о его невиновности, о том, как стала невольным свидетелем сцены между ними, стоя в тени вестибюля у лестницы. Пусть думает, будто я просто безгранично доверяю ему. Он приходит в такое возбуждение, что не в состоянии оценить моей веры в него. Надеюсь, он вспомнит об этом, но позже. А сейчас Лоренс садится, опершись на подушку и взволнованно ерошит себе волосы, вспоминая неловкий эпизод из далекого для него теперь прошлого.

– О Боже! – восклицает он. – Какая нелепость! А если она расскажет свои небылицы детям? И они ей поверят?

– Не поверят. Если для меня очевидно, что она лжет, они тоже все поймут правильно. Кстати, Онор сказала, что не хотела бы задевать их чувства.

С Полли я не общалась с лета. Я просто ей больше не нужна, и мои сообщения часто остаются без ответа. Это даже облегчает мою жизнь, но в то же время я немного скучаю по ней и по той драме, какая вечно сопровождает ее подобно дыму от сигарет.

Лоренс иногда видится с ней и сообщает мне новости: у Полли новый воздыхатель – студент с ее курса. Он из Сток-он-Трента и производит впечатление неглупого молодого человека. Полли хорошо выглядит и кажется вполне счастливой. Учится прилежно, и Бамер не нарадуется на нее.

Сведения о Тедди скудные. Он много работает и лишь однажды встречался с отцом за обедом в городе. Как показалось Лоренсу, Тедди еще не оправился от разрыва с Онор.

Что касается наших с ним отношений, то, надежно защищенные от прошлого, от будущего, как и от вмешательства других людей, они постепенно входят в колею и становятся рутинными. Понятно, что это нельзя назвать настоящей совместной жизнью, и хотя я порой прекрасно понимаю, насколько это романтичнее и возвышеннее заурядных семейных уз, постепенно в мою душу закрадывается неудовлетворенность. Я вдруг замечаю, что меня раздражают мелочи – например, привычка Лоренса включать музыку на полную громкость, из-за чего, когда я разговариваю с ним по телефону, часто приходится повторять одни и те же фразы дважды.

Просыпаясь раньше, я ловлю себя на том, что разглядываю его в полумраке спальни и не испытываю восторга от увиденного: редеющие и выцветшие волосы на висках, глубокие морщины в уголках рта и глаз, печеночные точки, покрывающие руки. Пигментные пятна, выдающие возраст. Даже его кожа, как мне иногда кажется, уже стала не столько мягкой, сколько дряблой. Но это лишь детали, на которых я стараюсь не зацикливаться.

Однажды вечером мы ужинаем в белой кухне хайгейтского дома, и Лоренс мимоходом упоминает о предстоящем Рождестве. Он планирует провести его с детьми в Бидденбруке. И это сообщается мне небрежно, как нечто незначительное. Но потом Лоренс замечает выражение моего лица.

– Что такое, Фрэнсис? Не могла же ты всерьез рассчитывать, что мы встретим праздник вдвоем? – говорит он с упреком, и в его голосе звучат жесткие металлические нотки. – Это ведь наше первое Рождество без Элис. Их первое Рождество без матери.

– Конечно, – киваю, – ты прав. И о чем только я думала? – Но ему ясно, что я обижена, и он протягивает руку через стол.

– Не надо на меня дуться, – произносит он уже мягче. – Нет никакой спешки. У нас с тобой впереди много времени.

Это замечание вселяет в меня надежду, однако я понимаю, что слишком многое приходится принимать на веру. Стараюсь не давить на Лоренса. И часто отступаю там, где хочется перейти в атаку. Он начинает сбрасывать передо мной свой защитный панцирь. И Лоренс, каким он предстает в такие моменты, не имеет ничего общего с той широко известной обществу фигурой, которую отличают уверенность в себе, утонченность манер и даже самодовольство. Я вижу другого человека. Он лишен зазнайства, иногда даже сбит с толку, все еще не оправившись от горя, но уже заглядывает в будущее, осознает, что перед ним открываются новые возможности.

Точно так же я иной раз смотрю на себя его глазами и понимаю, как много могу ему дать: молодость, независимость, свободу. Кроме того, я разбираюсь в людях, вижу их скрытые амбиции и устремления, страхи и слабости. Это мой дар, который он находит не только изумительным, но и полезным для себя. А еще во мне заключен элемент новизны. Я никак не связана с его прежней порочной жизнью и клубком запутанных отношений, с той жизнью, в которой ему хватало низости делить себя между Элис и безымянными, покорными его воле девушками. Вероятно, все-таки в нашем сближении нет ничего странного. Я стараюсь не думать о прошлых связях Лоренса, а он, естественно, не спешит рассказывать мне о них, хотя я лелею надежду, что добьюсь от него исповеди, и откровенного рассказа о романе с Джулией Прайс более всего.

У нас с ним будет по-иному, убеждаю я себя. Скоро обстоятельства сами заставят его действовать и предать все огласке. И тогда это уже станет не закулисной интрижкой, а полноценными отношениями между мужчиной и женщиной. Безымянные девицы никогда бы не смогли добиться такого, если не удалось даже Джулии Прайс.

Но пока мы ото всех таимся. Иногда из-за этого происходят пренеприятные эпизоды.

Поздним вечером разговариваем у Лоренса в кухне, когда начинает подавать сигналы его мобильный телефон, оставленный на столике в прихожей. Он не отвечает на вызов. Вскоре раздается звонок в дверь. Мы переглядываемся, как персонажи комического фарса, а между тем в замке начинает проворачиваться ключ. Я мгновенно хватаю свою сумку, снимаю с вешалки пальто и исчезаю в зеленой гостиной, плотно закрывая дверь, а Лоренс идет встречать Полли. Я стою в полной темноте с бешено колотящимся сердцем и слушаю их разговор. Она ведь пыталась звонить. Почему он не подходил к телефону? У них с Сириной снова случилась крупная ссора.

Их голоса переходят в смутное бормотание, когда они удаляются по коридору – Лоренс намеренно уводит дочь в кухню, где включает свет, ставит на плиту чайник.

Бесшумно и осторожно я выскальзываю из гостиной, плотно прижимая сумку к груди, чтобы в ней ничто предательски не звякнуло, и ступаю только по красному ковру, поглощающему звуки шагов. А уже оказавшись на ночном холоде, я вдруг с легким уколом сожаления понимаю, что там не осталось ничего, что бы выдавало мое недавнее присутствие: ни двух использованных тарелок, вилок или бокалов, ни второй зубной щетки на полке в ванной.

Мэри Пим единственная, кто улавливает во мне перемену. Однажды я ловлю на себе ее взгляд поверх стекол очков. В ответ вопросительно вскидываю брови, а Мэри говорит:

– Ты не похожа на себя.

– Неужели?

– Да. У тебя в жизни что-то происходит?

Она произносит это по-доброму, словно искренне рада за меня.

Но я лишь смеюсь, отмахиваюсь и говорю, что это ей только кажется.

В начале декабря я получаю весточку от Полли. Она присылает мне эсэмэску, спрашивая, смогу ли прийти на их курсовой спектакль «Следы на потолке». Я звоню Лоренсу, и мы решаем, что я вполне могу там появиться. Тедди в этот вечер занят, а это для меня большое облегчение. Правда, будет Шарлотта Блэк, и я готовлюсь к тому, что мне, точнее – нам, предстоит пройти проверку ее пристальным взглядом. Едва ли мы сумеем ничем не выдать себя.

В зрительном зале жарко, и пока я добираюсь до своего места, мои щеки уже пылают. Повсюду вокруг меня группами сидят родители и друзья студентов, склонившись над программками и вслух читая имена участников спектакля.

Лоренс и Шарлотта появляются вместе, погруженные в глубокомысленную беседу. У меня вдруг делается необычайно сухо во рту, когда они замечают меня и начинают пробираться к занятым мной для них креслам, перекинув через руки пальто. Я целую Шарлотту, потом Лоренса, и мне сразу же представляется, насколько легко разгадать наш глупый и очевидный обман. Лоренс сидит между нами, и мы втроем разговариваем о полнейшей ерунде. А потом в зале гаснет свет.

У Полли одна из главных ролей, и она смотрится в ней очень и очень неплохо. Ее игра жива и естественна, а несколько реплик вызывают громкий хохот аудитории.

Когда начинаются вызовы после окончания спектакля, Полли приставляет ладошку козырьком к глазам, чтобы защититься от яркого света, вглядывается в зрителей и, заметив нас, радостно машет рукой и посылает воздушные поцелуи.

– Ты должна поужинать вместе с нами сегодня, – шепчет мне на ухо Лоренс. – Все пройдет хорошо, не переживай.

– Не могу, – отвечаю я. – Только не сегодня. И не надо меня заставлять.

Мы с ним и с Шарлоттой ждем в фойе посреди весело оживленной публики, и вскоре Полли выходит к нам. Она не одна. За ней следует высокий молодой человек с темно-рыжей шевелюрой.

– О, Фрэнсис! – восклицает она, обнимая меня. – Я так счастлива, что ты пришла.

– Ты была очень хороша, – искренне произношу я. – Поздравляю с премьерой.

– Мартин! – Полли тянет за рукав молодого человека, который занят разговором со своим отцом. – Мартин, позволь представить тебе Фрэнсис.

Он пожимает мне руку и говорит, что для него удовольствие познакомиться со мной. Он хорош собой: с карими глазами оттенка лесного ореха и светлой кожей лица.

– Откуда вы знаете друг друга? – интересуется Мартин.

Возникает короткая, но тяжелая пауза, когда нам с Полли приходится невольно вспомнить о том, о чем сейчас лучше было бы на время забыть.

– Через маму, – отвечает Полли. – Как-нибудь я расскажу тебе подробности.

Наступает Рождество, которое я встречаю в родительском доме.

«Пусть принесет веселье праздник!» – распевает Тоби, пока моя матушка со страдальческим выражением лица обходит дом с мешком для отходов. Повсюду расставлены мусорные корзинки, и она постоянно проверяет каждую из них, словно даже скомканная бумажка, не убранная сразу же, становится признаком неряшливости хозяйки дома.

Создается впечатление, что без этих корзинок и необходимости их опустошать жизнь моей мамы лишилась бы смысла.

Когда же меня посылают в гараж, чтобы принести несколько банок зеленого горошка, я замечаю, что к крышке огромной морозильной камеры теперь приклеен лист бумаги формата А4 с полным списком содержимого. В нем помимо прочего значатся «цветная капуста с сыром» и «слоеное тесто». Самые последние вложения вписаны зеленой шариковой ручкой: «нарезанный белый хлеб», «яблочный пирог миссис Крейвен» (по рецепту Женского института), «отборный бекон (три упаковки)».

Эстер и Чарли заняли комнату, в которой раньше жила она. Их дети расположились в бывшей моей спальне. И мне приходится довольствоваться раскладушкой в отцовском кабинете. Когда все это начинает действовать на нервы, в доме нет места для уединения. А потому я провожу много времени в прогулках по деревне, засунув руки в карманы пальто, думая о Лоренсе, который совсем близко отсюда, гадая, позвонит ли он мне (звонка я так и не дождалась, хотя в канун Рождества Лоренс прислал мне текст, выражая надежду, что я «веселюсь от души»). Но и на эти прогулки приходится выбираться тайком, иначе мне навяжут в спутники детей.

Эстер, по своему обыкновению, разрывается между желанием показать, какая она хорошая мать («Умница, Тоби! Как ловко ты все нарезал!»), и гораздо более сильным стремлением проводить как можно больше времени подальше от сыновей.

– Наверное, я слишком нервная, – начинает она пьяные откровения со мной, сидя рядом на софе (после нескольких «сухих» праздников Чарли теперь всегда привозит с собой солидный запас спиртного), пока мальчики бегают на игровой площадке в деревне, – но ты даже не представляешь, как же они меня достали! И я сама во многом виновата.

Очевидно, что Эстер недавно прочитала очередную книжку по педагогике.

– У меня выработалась привычка во все влезать самой. Но мальчишки дерутся между собой, и не надо вмешиваться. Они должны научиться сами разрешать свои разногласия. Мы с Чарли приняли твердое решение, что теперь будем наблюдать за ними только со стороны.

И действительно, когда после чаепития Руфус и Тоби затевают свару из-за последнего оставшегося на блюде шоколадного Санты, Эстер спешит удалиться в ванную, а Чарли склоняется над праздничным кроссвордом в «Телеграф» и ни на что не реагирует.

Шумный скандал, кажется, будет продолжаться бесконечно, но мама вовремя включает телевизор.

Каждый год в такие дни я с особой остротой ощущаю свои недостатки и понимаю, сколь многого лишена в жизни. И хотя на сей раз все иначе, я получила повышение, у меня есть свой секрет (о котором я непрестанно думаю, наслаждаясь им как экзотической сладостью), для своей семьи я остаюсь все той же прежней смешной Фрэнсис. Скованной. Предсказуемой. И, возможно, немного невезучей.

По возвращении из Бидденбрука Лоренс в качестве запоздалого подарка преподносит мне небольшой чернильный рисунок в красивой рамке с пейзажем Хэмпстед-Хита. Настроение после праздника у него неважное. Дети решили, что будет здорово провести его иначе, чем прежде, и в итоге почти все время проторчали в гостях у друзей. Но, по признанию Лоренса, он знал заранее, что это Рождество получится грустным.

А вот у меня на работе все вроде бы очень хорошо. У нас выходят по-настоящему интересные полосы, и Мэри мной довольна. Когда во время очередной церемонии вручения Сандерлендской литературной премии меня представляют Малкому Азарии, я не упоминаю о своем знакомстве с Кайтами. Вместо этого я предлагаю ему сотрудничать с «Обозревателем», и он действительно начинает иногда пописывать для нас рецензии. Теперь на разных приемах и презентациях ко мне подходят незнакомые личности: издатели, специалисты по рекламе, журналисты. У меня быстро растет список контактов, в которых я, впрочем, разборчива. А главное, появляется чувство, будто я важная часть этого мирка, я здесь своя, меня приняли в узкий круг и уважают, причем заслуженно.

Однако я прекрасно понимаю, как непрочны все связи и репутации, а потому не придаю особого значения прихотям своей фортуны.

Иногда в очереди к чайной тележке или в лифте я оказываюсь рядом с Сашей из отдела мод, и она рассказывает мне об Оливере. Теперь он сотрудничает с ночным артистическим шоу на одном из каналов спутникового телевидения, ведет свой блог в Интернете, и, вероятно, скоро подпишет договор на книгу.

– Передавайте ему мои самые лучшие пожелания, – говорю я, и Саша обещает их передать, но я-то знаю, что если эти двое когда-либо и упомянут мое имя, то лишь шутки ради за выпивкой в баре.

Ну и черт с ними!

Приближается годовщина гибели Элис. Лоренс никогда больше не поднимает в разговорах со мной эту тему, словно считает, что она была полностью исчерпана еще при той, самой первой моей встрече с ним и другими членами семьи много месяцев назад. Но вскоре понимаю: он вообще избегает беседовать со мной об Элис. Когда я упоминаю о ней, задаю вопросы об их совместной жизни, о ее пристрастиях или фобиях, Лоренс отделывается краткими, ничего не значащими, уклончивыми ответами.

И хотя он никогда и ни в чем не упрекает меня вслух, все же ясно дает понять, что бестактно заводить с ним подобные разговоры, и это воспринимается им как проверка мной его лояльности. Я же не исключаю, что его восприятие вполне соответствует действительности.

– Ты не будешь возражать, если я это надену? – спрашиваю я однажды утром, появляясь перед Лоренсом в длинном шерстяном свитере поразительного цвета, напоминающего густо-красные чернила. – Я нашла его в платяном шкафу, но не хотела бы брать без твоего согласия.

– Мне безразлично.

Но когда я хочу надеть этот свитер еще раз, то обнаруживаю, что Лоренс избавился от вещей Элис, хранившихся в гардеробе, в выдвижных ящиках стенного шкафа или висевших на крючках в прихожей. Исчезла и вся ее обувь – туфли на высоких каблуках с яркими стельками, туристские башмаки, плоские «лодочки» в серебристых, бронзовых и черных тонах, резиновые сапоги с остатками высохшей грязи на подошвах. Из ящичка в ванной пропал миниатюрный городок, который образовывали тюбики с кремом для лица и рук, баночки с мазями и гелями, блестящие хромом цилиндры с тушью и губной помадой. Ничего не осталось.

Тонкий шелковый халат устричной окраски не свисает больше с вешалки на двери.

И я не знаю, как мне реагировать на это. Должна я испытывать благодарность, что не приходится постоянно наталкиваться на следы прежней жизни Лоренса? Или же мне следует обидеться, поскольку он явно не желает давать мне пользоваться ее вещами? Значит, я их недостойна? Как себя повести? Сразу и не поймешь.

– Я вижу, ты провел генеральную уборку? – замечаю я за ужином.

Ее сделала миссис Кинг по его просьбе, отвечает Лоренс. Что-то выбросили, кое-что отнесли в благотворительные организации, а ювелирные украшения положили в банковскую ячейку на имя Полли. Кроме того, какую-то часть вещей Элис упаковали в чемодан и отнесли на чердак. То, что, как он предположил, Полли захочет взять себе.

Мне интересно, каково ему было пройти через такое, но, вглядевшись в его лицо, я молчу. Лоренс не намерен сообщать об этом, и лучше оставить его в покое. Наверное, я еще задам этот вопрос, но позднее.

Наступает траурная дата, а я даже не осмеливаюсь заговаривать о ней вслух. В тот день мы не назначаем свидания, как, впрочем, накануне или днем позже. Мне остается лишь гадать, запланировал ли Лоренс что-то вместе с Полли и Тедди.

Как я подозреваю, Тедди отпросился с работы, а Полли не пошла на занятия в колледж, чтобы они могли провести время втроем. Наверное, с утра отправились на Хайгейтское кладбище, где упокоилась Элис, а потом после неспешной прогулки по городу устроили скромный обед в «Испанском постоялом дворе». Видимо, Полли много плакала, а Лоренс не тратил слов утешения и лишь крепко обнимал ее за плечи. Тедди скорее всего пытался подавить собственную тоску и заодно немного расшевелить отца с сестрой.

В пятницу, как мы и условились заранее, Лоренс приезжает ко мне. Он вообще теперь гораздо чаще бывает у меня в квартире, и я чувствую, что ему не хочется приглашать меня в свой дом. Нежданный визит Полли потряс нас обоих, и с некоторых пор (после того эпизода с красным свитером) моя квартира стала постоянным и исключительным местом наших свиданий.

– С незаметной квартирой меньше проблем, – объясняет Лоренс. – Вдумайся, ты же никого не знаешь на улице, где живешь.

Это правда. Я знаю девушку этажом ниже, но с ней мы только здороваемся, и еще женщину из квартиры 18, которая рекомендовала маляра. А все остальные для меня – незнакомые люди.

– Ты даже не представляешь, насколько интересуются моей жизнью соседи, – с грустью добавляет Лоренс. – Будет гораздо лучше, если мы не станем показываться вместе у них на глазах.

А потому он звонит снизу, и я впускаю его.

– Я постоянно думала о тебе весь понедельник, – произношу я.

– Ты очень добра, – отзывается он вроде бы из вежливости, потом склоняется ко мне, и все мои намерения, все мои вопросы улетучиваются как дым.

Позже той ночью я лежу в постели рядом с Лоренсом, слушаю его медленное, но размеренное дыхание и размышляю, изменится ли теперь хоть что-нибудь. И ловлю себя на том, что не могу вообразить каких-либо перемен. Меня посещает неприятная мысль, что сам Лоренс абсолютно доволен тем, как все складывается. Его устраивает положение вдовца, у которого есть свой маленький секрет. Не получается ли, что он отхватил свой кусок сладкого пирога и с аппетитом поглощает его? Как он делал всегда.

Оливер стоит в углу нос к носу с С.П. Николлом, и его диковатый смех разносится по залу. На нем обтягивающие джинсы и туфли на шнуровке, с высоко загнутыми вверх мысками, а его обычно взъерошенные волосы тщательно расчесаны. Очевидно, что Оливер уже пьян, но меня все равно пугает его присутствие. Может, удастся обойтись без разговора с ним, надеюсь я.

На вечернике в одном из верхних залов закрытого клуба в Сохо собралось много гостей, и потому очень шумно. Энн Эббот-Смит, в честь которой проводится мероприятие, царствует у большого окна рядом со столом, уставленным стопками экземпляров ее только что опубликованных мемуаров. Я же явилась сюда только для того, чтобы выразить благодарность Эрике из отдела по связям с общественностью издательства. Она помогла именно нам взять у автора первое интервью. И я прокладываю себе путь в ее сторону, раскланиваясь и приветствуя знакомых, улыбаясь всем, кто уступает мне дорогу.

– Надеюсь, ты довольна нашей публикацией? – спрашиваю я, пробившись наконец к Эрике, и хотя ей показалось, что Джемма Коук взяла не самый дружелюбный тон, она все понимает: нельзя требовать слишком многого от текста в 1200 слов.

Мой визит уже подходит к концу, когда С.П. Николл с утонченной элегантностью ухитряется избавиться от общества Оливера и бродит по залу, надеясь подыскать себе более интересного собеседника. Нуждающийся в свежей крови Оливер начинает перемещаться в сторону большой группы, собравшейся вокруг Энн Эббот-Смит, и пусть он не совсем твердо держится на ногах, ему удается проникнуть внутрь полукруга, оттолкнув девушку из «Таймс». И представиться героине вечера. Я вижу, как он склоняется к ее руке, чтобы поцеловать. Энн Эббот-Смит недоуменно смотрит на него. Я слышу обрывок одной из его фраз:

– Высокое качество вашей прозы…

Но и этого мне достаточно. Нет нужды задерживаться здесь. Я свою миссию исполнила. Я уже почти у самой двери, когда снова слышу голос Оливера, и он обращается ко мне:

– Подожди, Фрэнсис! Не надо спешить. Подожди!

Оборачиваюсь, с трудом скрывая гримасу недовольства. Нужно встретить его достаточно приветливо, но ни в коем случае не давать шанса завязать разговор. Подпустить чуть-чуть холодка. Но я понимаю, что на подобные тонкости общения ему сегодня наплевать.

– Так и думал, что это ты, – произносит Оливер, хлопнув меня по плечу и склоняясь, чтобы поцеловать в щеку. – Милейшая, добрая Фрэнсис! Рыщешь в поисках темы для редакторской колонки?

– Можно сказать и так, – отвечаю я. – Как сам-то поживаешь? Где теперь подвизаешься?

– Немного на радио, немного на телевидении. Э-т-т-о занятно. Возможно, даже напишу книгу. Но самое лучшее – больше никаких Мэри. Кстати, как там наша старая ведьма?

– О, она так скучает по тебе, – бросаю я без тени иронии.

Но он вскидывает на меня взгляд.

– Издеваешься, да? А ты все-таки плохая девочка, Фрэнсис.

Я хочу ему возразить, но в этом нет смысла, а потому лишь пожимаю плечами, запахиваю пальто и начинаю спускаться по лестнице к выходу. Оливер идет следом, хотя в руке у него бокал с вином.

– Останься ненадолго, Фрэнсис, – просит он.

На последних трех ступеньках Оливер спотыкается, расплескивает вино, а потом начинает хихикать, когда ему все же удается устоять на ногах.

– Расскажи, как у вас идут дела без меня.

– Неплохо, – отвечаю я, когда передо мной открывают дверь, выпуская на холодный вечерний воздух.

Мимо проезжают такси, и одно из них свободно. Оливер идет по пятам, я поднимаю руку, чтобы остановить машину, но опаздываю.

– Мы справляемся, – добавляю я.

– Почему-то меня это не удивляет, – говорит он, и мне даже чудится нотка восхищения в его голосе. – Ты ведь нигде не пропадешь, так? Я сразу это подметил. Ты со своими связями…

– Моими связями? – Я ускоряю шаг, чувствуя прилив злости. – А что же тогда сказать о тебе и твоем папочке?

– В последнее время я слышал о тебе весьма интересные истории. У тебя появилась прелюбопытная репутация, знаешь ли. И все очень позитивно. Отличный работник. Острый ум. Ничего не оставляешь на волю случая. Но вот только всех мучает вопрос: откуда ты вообще взялась? Как эта репутация у тебя появилась?

– Это даже смешно, – говорю я, резко поворачиваясь, чтобы посмотреть ему в лицо. – Я годами вкалывала на Мэри, прежде чем добилась повышения. Я его заслужила.

– Конечно, кто бы спорил, – кивает Оливер. Моя реакция поразила его. – Вот только люди продолжают шептаться. Особенно о твоей дружбе с Кайтами.

– И что? Да, я вхожа в эту семью, но это никого не касается, и тебя в том числе.

Что ему известно? Неужели кто-то видел меня вместе с Лоренсом?

– Ты же знаешь нашу публику. Всех этих сплетников… – Оливер склоняется так близко, что меня обдает запахами спиртного и чеснока. – Их хлебом не корми, дай только посудачить, запустить в кого-нибудь свои острые зубки. Должен заметить, что я лично всегда защищаю тебя. И когда слышу, как кто-то называет тебя «семейной скорой помощью», знаешь, куда я их посылаю? Очень далеко я их посылаю.

Я ошеломленно смотрю на него, чувствуя, как краска предательски проступает у меня на щеках.

– «Семейной скорой помощью»? Кто же это, интересно, меня так называет? Почему такое странное прозвище? Что оно означает?

Но я, конечно же, сразу думаю о Шарлотте Блэк и Сельме Кармайкл. Наверняка это дело рук Сельмы. Мне нужно было проявить больше такта и осторожности, когда я отвергала ее предложение.

– Так это неправда? Что ты сумела познакомиться с Кайтом и его дочкой, потому что стала свидетельницей аварии со смертельным исходом?

В тоне, каким Оливер задает вопросы, мне слышится эхо многих его предыдущих разговоров на эти темы – обо мне, моих амбициях и намерениях. От этого легкий озноб пробегает по спине. Я чувствую, насколько шатки мои позиции. Особенно если Оливер в своих остроносых штиблетах будет продолжать распускать всю эту грязь обо мне по городу, получая доступ на вожделенные приемы как человек, обладающий любопытной информацией.

Но! Я обдумываю ситуацию и прихожу к выводу, что следует взглянуть на нее с иной точки зрения. Безусловно, мне ненавистна мысль, что Оливер будет за мой счет отпускать шуточки по углам шумных ресторанных залов, однако во всем нужно уметь видеть и положительную сторону. Это ли не подтверждение моего нового статуса? Я стала одной из тех личностей, сплетнями о которых кормятся стаи мелких и незначительных людишек. Я даже могу подкинуть Оливеру еще чего-нибудь для пересудов.

– Свидетельницей самой аварии я не была и никогда не утверждала этого, – объясняю я. – Просто оказалась на месте происшествия. До чего же странные люди нас окружают! Я никого не пыталась ввести в заблуждение. И вообще, почему это вызывает нездоровый интерес?

– Ну ты же знаешь нашу публику, – вздыхает Оливер, и я понимаю, что тема потеряла для него остроту и он уже поглядывает через плечо на дверь покинутого клуба. – Им дай только повод.

– Да. Но мне пора. – Я поднимаю воротник пальто и двигаюсь вдоль тротуара.

– Рад был повидаться! – кричит Оливер мне вслед, и я слышу, как с грохотом закрывается дверь, когда он возвращается в клуб, чтобы продолжить веселье.

Своими переживаниями я не делюсь с Лоренсом. Пусть считает, что я всем довольна. Жизнь отныне строится вокруг него, и я не могу пожаловаться, что мне не нравится подобная перемена. Или что я тоскую по прежнему своему существованию.

Теперь, если ближе к концу недели я иду в супермаркет, то покупаю круассаны, вакуумную упаковку с кофе того сорта, что он держит у себя на кухне, и бутылку дорогого вина, какую никогда не выбрала бы для себя. И иногда – что случается чаще всего – Ло мне звонит, а иногда – нет.

При встречах с ним я достаточно осторожна, чтобы не заводить речи о своих подлинных чувствах. Я прочно держу их в себе. Так же крепко, как прижимала к груди сумку, чтобы не дать зазвенеть лежавшим в ней ключам, в тот вечер, когда Полли едва не застукала нас в Хайгейте. Мне страшно оказывать на него даже небольшое давление.

Но однажды весной наступает субботний вечер, когда я решаю, что настала пора рискнуть.

Лоренс звонит в среду, и мы договариваемся о встрече в конце недели. Но какой вечер он имеет в виду? В пятницу? Или в субботу? Я не уверена, и не могу заставить себя перезвонить ему и уточнить. А потому провожу всю пятницу, когда у меня уже выходной день, слоняясь по квартире и ожидая, что в любую минуту он может появиться. Но Лоренс звонит мне только в субботу. Приглушенным голосом спрашивает по телефону:

– Ты свободна? Мы можем увидеться?

Я как раз закончила пылесосить лестницу и взялась за мойку ванны. Мои руки сушит чистящий порошок, и начинает проступать краснота. Я зажимаю мобильный телефон под подбородком и наношу на ладони немного крема для рук, а потом начинаю медленно втирать его.

– Да, все замечательно, – отвечаю я. – Приезжай, если хочешь.

А сама думаю, заметил ли он некоторое изменение моего тона, в который я намеренно добавила легкий оттенок недовольства.

Лоренс приезжает, и я не скрываю своего плохого настроения. Я с ним холоднее, чем обычно. Чуть раньше прерываю наш первый поцелуй, а когда он проводит тыльной стороной ладони по моей щеке, перехватываю его руку и отвожу в сторону.

Я избегаю его взгляда и смотрю на улицу. Теперь несколько окон в здании напротив открыто, чтобы впустить внутрь первое весеннее тепло. Во дворе кто-то моет машину, пользуясь ведром и губкой. Но цвет неба остается по-прежнему каким-то неопределенным.

– Хочешь, пойдем прогуляемся? В парк? В кино? А потом я бы пригласил тебя куда-нибудь поужинать, – предлагает Лоренс, и в его тоне слышится отчаяние и беспомощность.

Это уже что-то новенькое. Как правило, он осторожен и боится выходить со мной, чтобы не быть узнанным, не столкнуться случайно с кем-либо из знакомых.

Я соглашаюсь отправиться на прогулку. На такси мы доезжаем до Риджентс-парка, а потом от Кэмдена сворачиваем в сторону Бейкер-стрит, и оттуда открывается вид на минарет и покрытый медью купол мечети. На деревьях проклюнулись первые зеленые листочки. В пруду мельтешат утки.

Лоренс старается проявлять ко мне повышенное внимание. Очень обходителен, мягок и настроен примирительно. Мы говорим о моей работе, о книге, рецензию на которую я сейчас пишу, а потом он рассказывает мне о своем новом романе. Мол, только сейчас ощутил верное направление развития сюжета и вполне доволен им. Кажется, книга получится удачной.

Мимо нас пробегает, тяжело дыша, группа спортсменов. На парковых лужайках идет игра в футбол с импровизированными воротами из сваленной в кучки верхней одежды. Лоренс берет меня за руку и произносит:

– Ты должна всегда говорить мне, если я поступаю неверно.

Я оставляю свою руку в его ладони. На мгновение мной овладевают сомнения. Не лучше ли спустить сегодня все на тормозах, подождать пару недель, а потом попытаться снова? Но мне мешает нетерпение. Разумеется, я поступаю как азартный игрок, делая ставку, хотя не уверена в результате. Ведь я понятия не имею, согласится ли Лоренс пойти мне навстречу.

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

Зоя Льюс, модный дизайнер по интерьерам, обладает своеобразным «шестым чувством» – она умеет разгады...
Гордую красавицу Уитни Стоун отправили во Францию, дабы избавить от полудетского увлечения привлекат...
Константин Михайлович Симонов – советский писатель, поэт, общественный деятель, – был лауреатом шест...
Две недели в чужом городе. Время переосмыслить свою жизнь?Время пережить заново прошлое – или начать...
…Он рисковал. Рисковал снова и снова.Он играл со смертью. Играл, чтобы ощутить вкус к жизни.Он не мо...
В викторианской Англии не принято жениться на девушке с погубленной репутацией. Однако леди Грейс Уо...