Я чувствую тебя Као Ирэне

Он начинает свой рассказ издалека. Я стою перед ним, и мне ничего не остается, как заглушить все мысли и оставаться здесь, застывшей, и слушать его. Давай, Леонардо, рассказывай. Я хочу все знать.

– Мы познакомились в лицее, в Мессине, и поженились в двадцать лет: мы любили друг друга и не хотели ждать, не видели в этом смысла.

Одной рукой он похлопывает себя по лопатке:

– Эту татуировку мы сделали почти сразу же после свадьбы: две сплетеннные «, навсегда.

Покачивает головой и улыбается собственной наивности.

– Мы были молоды и полны иллюзий, даже заносчивы в нашем счастье. И мы действительно так себя чувствовали, многие годы. Затем Лукреция забеременела и на седьмом месяце потеряла ребенка. Эта травма что-то затронула в ней, может быть, нечто, что было всегда, но оставалось на дне. Моменты мрачной депрессии перемежались с моментами экзальтации: иногда она целыми днями не выходила из дома, не ела, оставаясь в полурастительном состоянии. Потом приходила в себя и снова становилась веселой и бездумной. У нее всегда был нестабильный характер, поэтому первое время я не волновался. Думал, что, пережив боль потери, она снова станет прежней. Но все только ухудшилось.

Она превратилась в чужую. Эта была больше не она. Иногда я смотрел на нее, и даже лицо казалось мне незнакомым. Ее сердце, которое прежде было сгустком страсти, остыло и голова больше не работала. Я пытался помочь, но она отталкивала меня. И именно тогда она начала исступленно думать, что я изменяю ей, что недостаточно ее люблю. Она ненавидела меня, обвиняя в том, что я – причина всех ее проблем. Однажды, во время одного из своих приступов ярости, она ранила меня ножом. Я не знал, что делать. Не имело значения, что будет со мной, я видел, что она страдает и хотел освободить ее от всей этой боли, но был бессилен перед ее болезнью.

В конце концов она сама решила освободиться – оставшись дома одна, перерезала себе вены. Я нашел ее в ванной умирающей.

Его голос вздрагивает, и Леонардо останавливается на мгновение, чтобы сглотнуть. Чувствую, как моя враждебность разрушается под ударами его слов, его боль уменьшает мою ярость.

– В госпитале ей диагностировали биполярный синдром[78] и посоветовали обратиться в специализированную клинику. Я хотел вернуть ее домой: она ведь была моей женой, я любил ее больше жизни и готов был ухаживать за ней. Но мне сказали, что, если она останется со мной, это только ухудшит ее состояние. Наши родственники предложили приютить ее и посоветовали мне уехать, для моей же пользы. Я был истощен, почти на грани срыва. Даже врач, который наблюдал за ней, посоветовал мне сменить обстановку.

В конце концов я смирился с ситуацией и оставил Сицилию. Это было трагичное, но единственно возможное решение на тот момент. Мне еще не было тридцати, а я уже чувствовал себя конченым человеком. Не прерывая контакта с Лукрецией, я начал путешествовать, работая на кухнях по всему миру, словно одержимый, до тех пор, пока не остановился здесь, в Риме, где мне удалось открыть свой первый ресторан.

Я так много страдал, я думал, что умру, но вместо этого, к своему удивлению, начал постепенно возвращаться к жизни. Поначалу чувствовал себя виноватым, хотя не осознал этого до конца. Я думал, что не могу быть счастливым, и стремился только к чисто физическим удовольствиям. Это было единственное противоядие той боли, которую я носил в себе. И именно тогда начал искать удовольствие во всем. Это был инстинкт, который выражался таким образом. Секс, вино, еда – все то, что доставляло мне в какой-то степени удовольствие, стало моим лекарством. Не для излечения, а просто чтобы не умереть.

– Я никогда не прерывал связи с Лукрецией, но издалека. Все советовали мне начать жизнь заново и развестись, но я об этом даже не помышлял: я оставался верен ей и в глубине души знал, что ни в кого больше не влюблюсь. И я не хотел, чтобы другая женщина полюбила меня.

Через год Лукреции стало лучше, и ее выписали из клиники. Мне иногда разрешали навещать ее. Но она по-прежнему держала меня на расстоянии. Говорила, что любит меня, но не готова снова быть вместе. Она продолжала лечиться, и никто не мог сказать, выздоровеет ли она когда-нибудь. Иногда с ней случались приступы, но все реже. При любой удобной возможности я возвращался в Мессину, к ней. Мне не было дела до того, что говорили все вокруг: я не мог быть с ней, но и не желал быть ни с кем другим.

* * *

Леонардо делает паузу, отводит глаза от реки и ищет меня. В его глазах – темный отблеск. Он роется в своей душе, показывая мне, что же там на дне.

– Потом появилась ты. Я сразу же понял, что ты отличаешься от других. Такая хрупкая, что, казалось, сломаешься от моих ласк, и в то же время такая сильная: я видел твой страх много раз, но ты ни разу не сбежала. Поначалу ты была для меня просто вызовом, более интересной игрой, чем с другими, но которой однажды пришел бы конец, как обычно. Однако вместо этого… Ты помнишь тот день, в Вальдобьяддене?

Я киваю, не в силах произнести ни слова. Как я могла бы забыть его? Каждая секунда осталась в моей памяти. Предзимний сельский пейзаж, начавшийся ливень, мы укрылись тогда в ближайшем деревенском доме: нас приютили Себастьяно и Аделе – пожилая пара хозяев дома.

– Я понял все в тот день. Тому мужчине, Себастьяно, хватило одного взгляда, чтобы заметить то, чего я не желал видеть, – что я влюбился в тебя. Он сказал это с такой искренностью, естественно, не представляя, какую бурю его слова вызвали внутри меня. Я перешел границу, не мог больше контролировать игру и поэтому решил, что ее надо прекратить. Ты никогда не сможешь понять, чего мне стоило расстаться с тобой, но это было наиболее верное решение, на тот момент.

Пока Леонардо говорит, воспоминания из прошлого предстают в новом свете. Теперь я знаю: он оставил меня не потому, что устал от меня, а потому, что влюбился и тоже страдал.

– Но зачем ты вернулся, почему, если уже все решил? – спрашиваю его с яростью, в бессилии что-либо изменить.

Я могла бы по-прежнему наивно убеждать себя, что счастлива, если бы в тот проклятый день в ресторане он не вернулся снова в мою жизнь.

– Потому что это было сильнее меня. Когда я увидел тебя, меня на несколько секунд как будто парализовало, а потом я решил заключить пари с судьбой. Поместил в твою тарелку зернышки граната: если бы ты поняла их значение и пришла ко мне, это было бы знаком, в противном случае я позволил бы тебе уйти навсегда. А потом все так и случилось… Однако в глубине души я продолжал убеждать себя, что продолжается игра, что это было лишь небольшое увлечение. Внушал это себе, чтобы чувствовать себя в праве искать тебя снова и снова… Так продолжалось до последней ночи, когда я понял, что бессмысленно обманывать себя. И тебя.

Воспоминание о нашей последней встрече накрывает меня, как тень. Мы молчим, смущенные и виноватые, как двое выживших после катастрофы.

– Я сказал тебе правду, – говорит Леонардо, – я люблю тебя. И хотел, чтобы ты знала это, хотел попробовать прожить эту историю, начать все заново.

У него надломленный голос, он нервно проводит рукой по щекам и губам, будто хочет удержать в себе слова, которые не вправе высказать.

– Лукреция приехала в Рим вчера, сюрпризом. Говорит, что ее терапия подошла к решающему моменту, что она хочет попробовать снова жить вместе. Ты не можешь себе представить, как я желал услышать от нее эти слова еще совсем недавно. Но сейчас они оказали на меня эффект холодного душа. Но как я могу разочаровать ее, после всех этих лет? Я по-прежнему ее муж, и она нуждается во мне, я – единственная ее надежда на новую жизнь.

Я знаю, понимаю все. Ну или, по крайней мере, могу попытаться понять его. Но не могу не чувствовать себя как обреченная на смертную казнь.

– То есть это конец, – говорю, почти не разжимая губ.

Чувствую, как слеза стекает по щеке. Ну вот, я плачу, хотя и пообещала себе не делать этого. Я не могу требовать, чтобы Леонардо не сдержал свое обещание.

Он притягивает меня к себе и сжимает так крепко, что почти причиняет мне боль. Я прислоняюсь к нему, прижимаясь мокрым лицом к его льняной рубашке.

Именно сейчас, когда я знаю, что люблю его, а он меня, я понимаю, что он никогда не сможет стать моим. Никогда. Только недавним вечером, когда он был внутри меня, мне казалось, что все возможно. А теперь не осталось ничего, кроме этой абсолютной правды, которая все аннулировала и придавила нас, жестокая и окончательная, как приговор. Я не могу вынести этого, чувствую боль в костях и мышцах. Каждый сантиметр кожи наполнен болью. Сердце стучит неровно и, боюсь, может перестать биться с минуты на минуту.

Я отрываюсь от его тела и осознаю, что это последний раз, когда мы соприкасаемся. С этого момента больше никаких контактов, я никогда больше не почувствую сладкое счастье прижиматься к его груди, наслаждаясь его запахом. С этих пор я должна привыкнуть жить без него.

Я смотрю на Леонардо и теперь понимаю, насколько он уязвим. Хотя у него прямая спина, сухие глаза и сжатые челюсти, я знаю, что он страдает. Этот измученный мужчина принял свое решение. И какие бы оправдания я ни находила, факт остается фактом: он выбрал не меня.

– Мне очень-очень жаль, Элена.

– Нет, не говори так, – опускаю взгляд, – больше ничего не говори.

Все случилось настолько быстро, что мои чувства перемешались и наплыли друг на друга. Всего три дня назад это я была той, что оставляет, а теперь оставляют меня – жестокий закон возмездия. И я переживаю сейчас ад лишения надежды.

На меня вдруг находит усталость, приходящая издалека, она настолько сильна, что я закрываю глаза. Покачиваюсь, думая, что сейчас упаду в обморок, от жары, боли, нехватки кислорода и сна. Но я не хочу падать. Набираюсь сил, чтобы устоять на ногах, и поворачиваюсь к нему спиной. В этот момент я словно даже забыла, как ходят: делаю шаг, потом другой, потом еще один…

Знаю, что он не предпримет ничего, чтобы остановить меня. Прощай навсегда, Леонардо.

Ты перевернул мой мир, зажег его на краткое волшебное мгновение. Потом внезапно свет погас, и снова наступила темнота. Еще более непроницаемая, чем прежде.

Глава 13

Только кофе в «Сант-Евстахио» в состоянии вывести меня из комы, в которой я пребываю уже несколько дней и которая, к сожалению, распространяется и на мою утреннюю работу.

Уже перевалило за одиннадцать, и я прервалась на кофе вместе с Паолой. Наконец-то, когда реставрация почти завершилась, мне удалось вытащить ее из этой церкви. Сегодня утром я увидела, как она ошиблась почти четыре раза, а этого не случалось ни разу за пять месяцев. С тех пор, как она порвала с Борраччини, я заметила в ней небольшие изменения. Несколько раз она пришла на работу с опозданием. В ее волосах, всегда безупречных, видны отрастающие корни. И у нее постоянно уставший и рассеянный вид, как у того, кто плохо и мало спит. И я, как никто, понимаю боль Паолы, которую она носит в себе.

В отельчике у Термини я провожу бесконечные мучительные ночи. Проснувшись, чувствую себя грустной развалиной, мне сложно стоять на ногах и держать глаза открытыми. После всего того, что произошло, я чувствую себя безнадежно одинокой там, несмотря на то, что портье очень старается быть вежливым со мной и делает все, чтобы я чувствовала себя как дома. Наверное, отель не лучшее размещение для того, кто только что покончил не с одной, а с двумя историями любви. Надо как можно скорее найти путь к побегу.

Вот поэтому, пока Паола собранно попивает свой мокаччино (я осушила свой эспрессо одним глотком), вынимаю из сумки «Порта Портезе»[79] и в очередной раз начинаю изучать объявления «сдается квартира». Страницы все помятые, полные подчеркиваний и объявлений, обведенных ярким желтым фломастером. Я изучаю газету уже три дня с фломастером в руках, словно зубрю учебник перед экзаменом. Найти подходящее место мне представляется невыполнимой миссией. Квартиры, которая бы мне понравилась, похоже, не существует: одна слишком большая, другая совсем маленькая, в третьей плата безумно завышена, в четвертой ванная без окон, еще одна в ужасном состоянии или далеко на периферии.

Но я уверена в одном: несмотря ни на что, я останусь в Риме, даже после того, как реставрация закончится. Вернуться в Венецию равносильно самоубийству. Поскольку планы совместной жизни с Филиппо остались в прошлом, меня больше ничего не привлекает в моем городе. Он переедет туда сам, откроет свою архитектурную студию и начнет жизнь сначала. А я останусь здесь, зализывать раны и собирать свою жизнь по кусочкам. Все намного печальнее, чем я себе представляла, но зато реалистично. И каждый день уверяюсь все более, что это даже к лучшему.

Переворачиваю страницу, в глаза бросается объявление, набранное жирным шрифтом: «Сдаем небольшую квартиру на Виа делле Мура Франчези, состоящую из: прихожей, большой комнаты, кухни, просторной спальни, туалета с душем. Реструктурированная и отделанная в мельчайших деталях, подходит также в качестве pied-а-terre[80], свободный контракт. Готова к заселению». Я моментально выделяю его – кажется, неплохо.

Паола наклоняется ко мне:

– Ты что делаешь, ищешь квартиру?

– Да, – отвечаю, не отрывая глаз от газеты.

– Почему?

Поднимаю глаза от страниц и делаю глубокий вздох.

– Проблемы с моим парнем. Мы расстались, и я решила переехать. – Не хочу ничего больше рассказывать.

– Мне жаль, я не знала.

Судя по взгляду, который Паола бросает на меня, она, кажется, поняла, что под словом «проблемы» скрывается очень болезненный клубок. Но Паола – скрытный человек. Она не рассказывает много о себе и точно так же другим не задает личных вопросов. Если иногда ее закрытость казалась мне равнодушием, сейчас я очень ценю ее.

– Вот это вроде интересно, – продолжаю, пытаясь изгнать меланхолию и сменить тему. – Хотя я и понятия не имею, где находится Виа делле Мура Франчези.

Я смотрю на нее, надеясь, что она поможет мне, поскольку знает Рим как свои пять пальцев. Вместо этого Паола склоняет голову, будто изучая меня. Потом вдруг говорит:

– А почему бы тебе не переехать ко мне?

Раскрываю широко глаза, ошеломленная:

– К тебе?

Она пожимает плечами с невозмутимым видом, потом, будто всегда об этом думала, заявляет:

– Места у меня много.

У меня нет слов. Я – в квартире Паолы?

– Ты уверена? Мне не хочется тебя беспокоить…

– Элена, ты меня не побеспокоишь, – отвечает она уверенно, – иначе я бы тебе этого не предложила.

– Ну, тогда спасибо. – Я по-прежнему удивлена, но чувствую, что могу пожать эту руку, которую мне протягивает вселенная. Надеюсь, это хороший знак.

– Можешь переехать уже сегодня вечером, – говорит Паола, – ну или завтра, как тебе удобней.

– Лучше завтра.

Таким образом, в обед я могу заехать в квартиру и забрать все свои вещи, не рискуя встретить Филиппо. Обычно по средам он работает в студии на Виа Джулия. А вот сегодня он, скорее всего, на стройке, в двух шагах от дома. Собирать вещи в его присутствии было бы унизительно и лучше избежать этого. Смиряюсь с мыслью провести еще одну ночь в отеле, но она будет последней.

– Ну, хорошо, – заключает Паола, – тогда я соберусь и приготовлю тебе комнату.

– Нет, не стоит, спасибо, я все сделаю завтра. – Потом быстро добавляю: – Естественно, я буду платить тебе арендную плату, это должно быть ясно с самого начала.

– Да ладно, мы обсудим это потом… Пока не думай об этом. Разделим расходы. Все равно квартира моя. То есть она принадлежала моим родителям, потом я ее отреставрировала. – Паола смотрит мне в глаза, как это сделала бы старшая сестра. – Элена, мы хорошо сойдемся вместе, вот увидишь… Кроме того, мне тоже компания не повредит!

– Два разбитых сердца в одном шалаше. Будем утешать друг друга… – у меня вырывается нервный смешок.

– И в самые сложные моменты будь спокойна: я умею готовить потрясающий сакер-торт, это самый калорийный и действующий антидепрессант в мире.

Она подмигивает мне, потом смотрит на часы в баре:

– Уже поздно! Мы что-то засиделись. Все, пора обратно в церковь, долг зовет.

Хотя в последнее время она и изменилась, все же глубоко внутри это прежняя Паола. Я поднимаюсь и следую за ней, оставляя наполовину открытый «Порта Портезе» на столике. Теперь он мне больше не нужен.

* * *

На следующий день я уже обустроилась в своем новом жилище. Квартира у Паолы потрясающая. Она небольшая, но комфортная: две спальни, ванная с двумя мойками и большая гостиная, выходящая на Кампо деи Фиори. И видно, что здесь живет человек, который каждый день общается с искусством: красочные стены, книги о живописи и кисточки разбросаны повсюду. И везде всевозможные кошки – разных форм, размеров и из разных материалов: подушки, подставки для бумаги, мыло, пепельницы, чашки, тарелки. У нее даже кофеварка в форме кошки.

Когда я спрашиваю ее, с чего началась эта страсть, Паола рассказывает мне, что ее мать, теперь уже совсем пожилая, раньше заботилась о бродячих кошках.

– В Риме их миллионы, наверно, больше, чем в любом другом городе, – рассказывает она. – Если пройдешь по Ларго Аргентина, ты увидишь их одну на другой, борющихся за пространство среди археологических развалин и мяукающих как пруклятые. Это очень умные животные и не такие уж скрытные и непривязчивые. Просто нужно знать к ним подход.

– Ну, прямо как с людьми, – подмигиваю ей.

– Да, – на ее лице появляется улыбка, – уже время ужина, ты голодная?

– Прилично. Хотя нужно заниматься чемоданами и коробками… – Только от мысли об этом меня прошибает пот. – …Впрочем, этим можно заняться потом, лучше я тебе помогу на кухне.

Из кухонного шкафа Паола вынимает пачку спагетти с бронзовым узором и взмахивает ими у меня перед глазами.

– Как насчет аматричаны?[81]

– Хорошо бы, – благодарно соглашаюсь я. – Мне стыдно признаться, но за все это время в Риме я еще ни разу ее не попробовала.

– Ну, это надо немедленно исправить! К тому же аматричана – одно из моих фирменных блюд.

Паола открывает холодильник, чтобы еще что-то достать.

– О-о! У меня нет гуанчале![82] – На ее лице появляется досада. – Я была уверена, что он у меня еще есть.

– А что такое гуанчале? – спрашиваю, уставившись на нее.

Паолу неведение подлинной венецианки, даже в том, что касается кухни, явно рассмешило:

– Ну, скажем так: бекон.

– Это та же панчетта?[83]

– Ну, не совсем. Они кажутся одинаковыми, но это не так. И для аматричаны требуется именно гуанчале.

У меня мелькает мысль: «Леонардо уж точно знает все это». И моментально жалею об этом. Он тут же материализуется в комнате, но я изгоняю этот призрак взмахом головы, как неприятный сон.

Паола выглядывает из окна:

– Слава богу, еще открыто! Я спущусь на минутку в магазин внизу.

– Я с тобой!

Следую за ней. Мне просто необходимо выйти из этой кухни, надеюсь, когда мы вернемся, Леонардо здесь уже не будет.

* * *

Ее спагетти алл-аматричана – просто объедение. Хотя мое горло горит от перца и печень стонет от гуанчале, эта тарелка пасты имеет сильный вкус дружбы, а все остальное сейчас не имеет значения.

Мы открыли бутылку «Cesanese»[84] и расположились поудобнее: в тапках, майках и пижамных штанах. Мы словно в отпуске на море. Теплый и наполненный дивным ароматом воздух уютной кухни, музыка Ареты Франклин в отдалении, упоительное ощущение свободы и легкости. У меланхолии появляется неплохой привкус, если запивать ее бокалом вина.

Атмосфера признаний понемногу охватывает нас. Сейчас уже нет смысла держать свои переживания в себе. Мы говорим и слушаем друг друга по очереди, как две старые подруги. Открыться ей мне кажется естественным, потому что сейчас напротив меня сидит человек, способный слушать, не осуждая. С Паолой именно так, поэтому я рассказываю ей все о себе, в том числе о последних месяцах душевного хаоса.

Нельзя сказать, что это облегчает мою душу – еще нет, – но позволяет сблизиться с Паолой и предложить ключ к пониманию моего нынешнего состояния.

После ужина разбираю чемоданы и коробки в своей новой комнате. Это большая комната с двуспальной кроватью и гардеробной. Окно выходит на балкон, полный всевозможных цветов – еще одна страсть Паолы. Осматриваюсь и желаю про себя, чтобы эти четыре стены смогли меня принять и защитить, потому что грядущие дни будут тяжелыми. Но у меня сильные плечи, и я готова к трудностям.

* * *

В прежней квартире, где мы жили с Филиппо, я не смогла собрать все вещи: мне не хотелось там долго рыться. Паола пошла туда со мной, чтобы помочь и, главное – поддержать психологически. Я постаралась сделать все как можно быстрее, почти на одном дыхании. Мы набили два чемодана и пару коробок, погрузили в ее старую «Пунто» и сбежали, как после ограбления банка. Я вряд ли смогла бы осилить эту процедуру без нее.

* * *

– Ну что, разберем одну коробку? – говорит Паола, увидев меня сидящей на ковре посреди одежды, книг, музыкальных дисков и обуви.

– Ты бы мне очень помогла. – Я указываю ей на коробку из-под Оро Сайва[85]: – В ней только книги. Если хочешь, вытащи их…

– Ок, расставлю их на этой полке.

– Спасибо, – и я возвращаюсь к гардеробной с двумя вешалками с одеждой.

– Послушай, так ты этого парня бросила? – спрашивает внезапно Паола, выныривая из коробки.

Я оборачиваюсь и вижу, что у нее в руках фотография, запечатлевшая нас с Филиппо в обнимку на фоне холмов Тосканы. Наши последние романтические выходные. Если быть честной, я забрала ее только ради рамки – папиного подарка. Папа сделал ее для меня своими руками, и мне не хотелось оставлять ее Филиппо.

– Да, это он, – я подхожу к ней.

– Ты, наверное, действительно сумасшедшая.

Она улыбается, глядя на фотографию с лукавой улыбкой.

– Да… но не по моей вине, кое-кто вскружил мне голову…

Смотрю снова на фотографию и думаю, что нужно убрать ее из этой рамки и, наверное, заменить на какую-нибудь другую. Но пока не знаю, на какую.

Паола тоже следует своим мыслям:

– Знаешь, что я думаю, Элена? Самое страшное – это оставаться разумной, правильной и уравновешенной всю жизнь. Прежде чем познакомиться с Габриэллой, я никогда не любила по-настоящему, никогда не теряла голову из-за кого-то. Сейчас мне плохо, но я знаю, что без нее эти последние годы не были бы такими прекрасными. В каком-то смысле я ей благодарна.

Несколько мгновений я молчу – обдумываю ее слова.

– Это поистине очень философский взгляд на наши жизненные передряги, но я пока не готова к нему. – Прикусываю губу. – Пока мне смертельно больно.

– Ну, тогда переходим к тяжелой артиллерии! – она смотрит на меня так, будто готовится сбросить атомную бомбу: – Сакер?

– Точно! – одобряю.

Бросаем наполовину разобранные коробки и направляемся на кухню – организовать спасительную долю калорийного счастья.

Пока ждем, что торт испечется, я крашу волосы Паолы, которая наконец-то решила закрасить отросшие корни… Но вот краска уже впитывается, и мы съедаем по куску сакера. Мы – истинные солдаты счастья, с лицами, измазанными шоколадом.

Я осознаю, что впервые за пять дней улыбаюсь. И странно, что такая простая вещь вернула мне немного хорошего настроения. Действительно, простые вещи возвращают безмятежность. И теперь мне нужно жить ради этого.

* * *

Наступил рассвет моего второго утра в квартире Паолы. Мне хорошо спится в этой кровати, вокруг тихо, по крайней мере до раннего утра. Мне снились путаные сны, но совсем не страшные. А когда проснулась, на мгновение мне показалось, что я у родителей – в своей старой детской спальне с розовыми стенами.

Солнечный луч просвечивает сквозь ставни и падает на тумбочку. Мне не хочется выбираться из постели, здесь так хорошо. Но, как всегда по утрам, – работа зовет… И похоже, не только работа: мой телефон звонит, и это не будильник. Протягиваю руку и беру его: это Гайя. В прошедшие дни я все рассказала ей по телефону: о Филиппо, о Леонардо, о Лукреции и даже о моем переезде к Паоле. На это потребовалось пятьсот минут телефонного трафика… включая всхлипы. Поэтому теперь Гайя каждый день звонит мне, желая убедиться, что со мной все в поряке.

– Алло!

– Доброе утро! – ее голос настолько пронзителен, что я отстраняю телефон от уха.

– Гайя, тебе не кажется, что еще слишком рано? – бормочу, продолжая пребывать в полузабытьи со сна.

– Я же знаю, что ты уже почти проснулась.

– Вот именно: «почти», – подчеркиваю. Приподнимаюсь, поглаживая простыни вокруг себя. – А ты что делаешь в такую рань?

– Нормальные люди в Неаполе в такую рань не делают ничего. – Она смеется. – Просто у Самуэля будильник установлен на шесть, чтобы идти на тренировку. А он собирается очень шумно, так что мне уже не до сна.

– Не жизнь, а сплошные подвиги.

– Меня сделают святой!

– Я вообще-то о нем говорила, балда, – замечаю, улыбаясь.

Гайя смеется еще громче.

– Ну что, приедешь ко мне в Феррагосто? – спрашиваю с надеждой. – Ты просто обязана, мне необходимо с тобой увидеться, – добавляю на едином дыхании.

– Ну конечно приеду. Не могу же я оставить тебя одну в такой момент.

– Я уже поговорила с Паолой, можешь спать со мной в двуспальной кровати.

– А кто собирается спать в Феррагосто? – заявляет она.

Когда Гайя рядом – это стопроцентная гарантия от грусти.

– И ты оставишь Беллотти одного? – перед этим на мгновение я совершенно забыла про ее велосипедиста.

– Да у него все равно на следующий день велопробег, – говорит она, немало не обеспокоенная. – А когда у него соревнования, он ужинает в семь и ложится спать, как старички.

– Ну, здесь ты точно не соскучишься. Жду не дождусь возможности нагрузить тебя своими драмами и жизненными вопросами, – заявляю с неестественной веселостью.

– Прекрасно. У меня тоже новости.

– Мне нужно начинать беспокоиться? Боже, ты не беременна?

– Да перестань… мы этим так мало занимаемся, что ребенок может быть только от святого духа.

– Ну и что тогда? – я уже умираю от любопытства.

– Тссс. Я тебе завтра скажу. В любом случае, знай, что это хорошая новость.

– Ну ладно, пока, стерва!

– Пока!

Она знает, что сейчас мне нужны только хорошие новости, и я абсолютно уверена: Гайя не разочарует меня.

* * *

На следующий день мы с Паолой проводим утро за уборкой квартиры. Потом она уходит навестить свою маму, которая живет за городом, а я брожу по Риму в ожидании приезда подруги. Такие моменты уединения для меня наиболее тяжелые, потому что мысли сразу переносятся туда, куда не должны. Прошло так мало времени с той безумной ночи, и мне надо приложить все силы, чтобы забыть и представить себе, что прошел год и что все идет к лучшему.

Солнце Рима мне в помощь. Этот город, несмотря на воспоминания, помогает мне чувствовать себя лучше, каждый день я открываю что-то новое: античную колонну, вырастающую из асфальта, словно гриб, или статую, которую раньше не замечала, появившуюся внезапно посреди площади. Я счастлива быть здесь.

Гайя не заставляет себя ждать. Прибывает на такси к шести вечера. Паола еще не вернулась, и я пока провожаю подругу в квартиру. Она, как всегда, хороша. Хотя надо признать: с тех пор, как наладились ее отношения с Беллотти, Гайя выглядит еще лучше. Она даже отказалась от каблуков!

Я показываю ей квартиру. Гайя восторженно пищит, видя кошек: она тоже их обожает. Берет в руки подставку для двери из камня с горящими голубыми глазами и нежно гладит ее, будто живую. По-моему, это уже перебор. Мы садимся на мою кровать.

– Ну что за новость ты хотела мне рассказать? – я щиплю ее за бок.

– Любопытно, да?

– Скорее, волнуюсь.

– Ну что, и правда, что ли, рассказать?

– Да не знаю, если хочешь заставить меня подождать еще немного… – Терпеть не могу, когда она держит меня в подвешенном состоянии. – Я и так понимаю, что это связано с Беллотти.

Она кивает с самодовольной улыбкой на губах:

– Беллотти, как ты его зовешь, предложил мне выйти за него замуж.

– Боже мой, Гайя, поздравляю! – я крепко ее обнимаю. Я так счастлива за нее. Правда потом промелькнуло сомнение, ведь от нее всего можно ожидать: – Я надеюсь, ты согласилась?

– И ты еще спрашиваешь? Конечно!

– А кольцо? – спрашиваю, бросая взгляд на левую руку.

– Никакого кольца. Самуэль считает, что кольцо до свадьбы – к несчастью. – Гайя пожимает плечами. – Думаю, он прав. Особенно если вспомнить кольцо, подаренное мне Брандолини…

– А что с ним случилось?

– Мне так и не хватило смелости вернуть его обратно. Подарила своей кузине.

Ну, не так уж плохо, как я думала.

– Не могу поверить, что ты выходишь замуж за мужчину, которого я никогда не видела вживую! – возвращаюсь к теме разговора.

– Всему свое время, Эле, не волнуйся, я вас познакомлю.

– Надеюсь, вы уже назначили дату свадьбы?

– В следующем году, весной. Еще рано планировать точную дату, но готовься: ты будешь свидетельницей!

– Обязательно! – заверяю ее, с ужасом просчитывая сколько месяцев мне остается, чтобы найти подходящий наряд. – Какого цвета должно быть платье? – спрашиваю в панике.

– Эй, подожди! Сначала мы должны выбрать мое. Хотя бы раз в жизни мне тоже будет нужен персональный консультант по шопингу.

Я широко развожу руки:

– Иди сюда!

Гайя прислоняется к моему плечу, словно ребенок. Я люблю ее как сестру. И ее счастье немножко и мое тоже.

* * *

Паола возвращается в девять с тремя картонками пиццы. После официальных представлений мы садимся, скрестив ноги, на ковре в зале, среди множества подушек в форме кошек и двух солевых ламп, в которых отражается синева неба за окном. Едим руками, без тарелок и салфеток, а из стерео раздается голос Джанны Наннини[86] – любимой певицы Паолы.

Потом, когда мы уже закончили с пиццей, Паола в качестве сюрприза достает из винного шкафа бутылку «Principe Pallavicini»[87] аж 2006 года.

– Для специальных случаев, – говорит. – Но мы разопьем его не здесь. Идите за мной.

Мы выходим на лестничную площадку и поднимаемся на последний этаж… Паола открывает небольшую дверь и ведет нас по крутой винтовой лестнице. В конце лестницы открывает другую дверь и, как по волшебству, мы оказываемся на крыше дома.

Отсюда виден весь Рим. Площадь Кампо деи Фиори прямо под нами, простирается вдаль. Купола соборов и крыши освещенных зданий – на уровне наших глаз. Мы будто на воздушном шаре, мне хочется развести руки и взлететь. Это так потрясающе – быть здесь и сейчас, с ними двумя. Не зря говорят, что все кажется еще лучше, если разделяешь это с людьми, которых любишь.

Паола открывает вино и разливает по бокалам:

– За жизнь!

– За любовь! – эхом отзывается Гайя.

– За подруг! – отвечаю я.

Звуки гармоники доносятся с площади, и первые огни салюта появляются в небе, освещая его цветным блеском.

– Подождите, – Паола ставит бокал на землю. – Мне надо кое-что взять, – и скрывается внутри.

Мы с Гаей смотрим друг на друга в растерянности. Некоторое время спустя Паола возвращается на террасу с «Полароидом».

– Надо запечатлеть этот момент.

Мы втроем прислоняемся к ограждению. Я, Паола и Гайя.

Пусть моя жизнь на развилке, пусть в ней нет больше Леонардо, нет Филиппо, – сегодня вечером мне хорошо здесь с подругами. И я снова обретаю надежду.

Музыка все громче, и я больше не грущу. Паола направляет фотоаппарат на нас:

– Готовы?

Вспышка фотоаппарата начинает мигать. Мы вместе улыбаемся, прижимаясь друг к другу, и эти улыбки – совершенно искренние. Огонь взрывается в небе.

«Полароид» выдает нам фото: это мы – наше счастье, наше будущее, которое должно быть еще написано. Теперь-то, я знаю, что вставить в ту пустую рамку…

Выражаю благодарность

Челестине – моей матери.

Страницы: «« ... 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

К своим восемнадцати годам Амите пришлось пережить многое – ее родители разбились, когда ей было все...
Знаем ли мы предупреждения, которые посылает нам судьба; прислушиваемся ли мы к своей интуиции; обра...
В 1853 году книга «12 лет рабства» всполошила американское общество, став предвестником гражданской ...
Наш современник Максим приходит в себя на опушке незнакомого леса. При Максиме мобильник и плеер, но...
О любви и о сексе, об их месте в жизни мужчины и женщины пишет Януш Вишневский в новом сборнике эссе...
«Жезл Страсти».Магический артефакт немыслимой силы, перед которым самые мощные приворотные зелья каж...