Коронация, или Последний из романов Акунин Борис

17 мая

Из зеркала на меня смотрела одутловатая, пухлогубая физиономия с намечающимся двойным подбородком и противоестественно белыми щеками. Лишившись усов, расчёсанных бакенбардов и пышных подусников, моё лицо словно бы вынырнуло из-за облака или из тумана и предстало передо мной голым, очевидным и незащищённым. Я был потрясён этим зрелищем – казалось, я вижу самого себя впервые. В каком-то романе я читал, что человек по мере прожитых лет постепенно создаёт собственный автопортрет, нанося на гладкий холст своей доставшейся от рождения парсуны узор из морщин, складок, вмятин и выпуклостей. Как известно, морщины могут быть умными и глупыми, добрыми и злыми, весёлыми и печальными. И под воздействием этого рисунка, наносимого самой жизнью, одни с годами становятся красивее, а другие уродливее.

Когда прошло первое потрясение и я пригляделся к автопортрету повнимательней, то понял, что не могу с определённостью сказать, доволен ли я этим произведением. Складкой у губ, пожалуй, да: она свидетельствовала о жизненном опыте и безусловной твёрдости характера. Однако в широкой нижней челюсти угадывалась угрюмость, а обвисшие щеки наводили на мысль о предрасположенности к неудачам. Поразительнее всего было то, что удаление растительности изменило мою внешность куда больше, чем давешняя рыжая борода. Я вдруг перестал быть великокняжеским дворецким и сделался каким-то комом глины, из которого теперь можно было слепить человека любого происхождения и звания.

Однако Фандорин, изучавший моё новое лицо с видом ценителя живописи, кажется, придерживался иного мнения. Отложив бритву, он пробормотал как бы самому себе:

– Вы плохо поддаётесь маскировке. Важность осталась, чопорная складка на лбу тоже никуда не делась, и посадка г-головы… Хм, Зюкин, вы на меня совсем непохожи, ни чуточки – разве что рост примерно совпадает… Ну да ничего. Линд знает, что я мастер по части перевоплощений. Столь очевидное несходство как раз может укрепить его людей в уверенности, что вы – это я. Кем бы вас нарядить? Пожалуй, сделаем вас чиновником, класса этак шестого-седьмого. На меньший чин вы никак не смотритесь. П-посидите тут, я схожу на Сретенку в магазин готового платья для военных и чиновников. Заодно и себе что-нибудь присмотрю. У нас в России человеку легче всего спрятаться за мундиром.

Вчера вечером, в той же газете «Грош», где поместил своё развязное объявление доктор Линд, Эраст Петрович нашёл извещение о сдаче квартиры:

Сдаётся на коронацию квартира из семи комнат с обстановкой, посудой и телефоном. У Чистых прудов. 500 рублей. Возможно пользование прислугой за отдельную плату. Архангельский пер., дом стат. сов-цы Сухоруковой. Спросить в швейцарской.

Количество комнат показалось мне чрезмерным, а цена – с учётом того, что коронационные торжества уже почти закончились – невообразимой, но Фандорин меня не послушал. «Зато близко от почтамта,» – сказал он. И ещё до исхода вечера мы обосновались в хорошей барской квартире, расположенной на первом этаже нового каменного дома. Швейцар был так рад получить плату вперёд, что даже паспортов не спросил.

Выпив чаю в пышно, но довольно безвкусно обставленной столовой, мы обсудили план дальнейших действий. Впрочем, наша беседа скорее являла собой монолог Фандорина, я же в основном слушал. Подозреваю, что для Эраста Петровича так называемое обсуждение было просто размышлением вслух, а обращения ко мне за мнением или советом следовало считать не более чем фигурами речи.

Правда, начал разговор именно я. Демарш Линда и обретение крыши над головой подействовали на меня самым ободряющим образом, так что от прежнего уныния не осталось и следа.

– Дело кажется мне не таким уж сложным, – объявил я. – Мы отправим письмо с изложением условий обмена и займём наблюдательный пост близ окошка, где выдают корреспонденцию для востребования. Когда появится предъявитель казначейского билета, мы незаметно за ним проследим, и он выведет нас к новому убежищу Линда. Вы сами говорили, что у доктора осталось всего два помощника, так что справимся и сами, без полиции.

На мой взгляд, план был весьма дельный, однако Фандорин взглянул на меня так, будто я сморозил какую-то глупость.

– Вы недооцениваете Линда. Фокус с предъявителем имеет совсем иной смысл. Доктор, конечно, ожидает, что я стану выслеживать его г-гонца. Линду наверняка уже известно, что я веду собственную игру и что власть мне больше не помогает, а наоборот, за мной охотится. То, о чем знает вся городская полиция, секретом уже не является. Стало быть, Линд думает, что я действую в одиночку. Я буду сидеть на почтамте, высматривая докторова связного, а тем временем кто-то другой высмотрит меня. Ловец сам попадёт в ловушку.

– Как же быть? – растерянно спросил я.

– Идти в ловушку. Д-другого способа нет. Ведь у меня есть козырь, о котором Линд не догадывается. Этот козырь – вы.

Я приосанился, потому что, не скрою, слышать такое из уст самодовольного Фандорина было приятно.

– Линд не знает, что у меня есть п-помощник. Я загримирую вас таким хитрым образом, что вы будете похожи – нет, не на Фандорина, а на загримированного Фандорина. Мы с вами почти одного роста, и это самое г-главное. Вы существенно корпулентней, но это можно скрыть за счёт просторной одежды. Всякий, кто слишком долго будет торчать подле пресловутого окошка, вызовет подозрение, что он-то и есть замаскированный я.

– Однако при этом нетрудно будет опознать и человека Линда – ведь он тоже станет, как вы выразились, «торчать» где-то неподалёку.

– Вовсе необязательно. Люди Линда могут с-сменяться. Мы знаем, что у доктора осталось по меньшей мере два помощника. Они меня интересуют почти так же, как сам Линд. Кто они? Как выглядят? Что нам про них известно?

Я пожал плечами:

– Ничего.

– К сожалению, это действительно так. Спрыгнув в подземный склеп усыпальницы, я не успел ничего разглядеть. Как вы, должно быть, помните, на меня сразу накинулся тот увесистый господин, к-которому я был вынужден раздавить шейную артерию. Пока я с ним возился, Линд успел ретироваться, так и сохранив полнейшее инкогнито. Что же все-таки хотела сообщить нам про него Эмилия? «Это…» Что «это»? Он недовольно поморщился.

– Да что гадать. Про п-помощников же можно сказать только одно. Кто-то из них русский, или во всяком случае много лет прожил в России и в совершенстве владеет языком.

– С чего вы взяли?

Эраст Петрович взглянул на меня с сожалением.

– Текст объявления, Зюкин. По-вашему, иностранец написал бы про «алмаз яхонтовый»?

Он встал, прошёлся по комнате. Достал из кармана нефритовые чётки, пощёлкал зелёными шариками. Не знаю, откуда эти чётки взялись – вероятно, из саквояжа. Оттуда же несомненно появилась и белая рубашка с отложным воротником, и лёгкий кремовый пиджак. А бутылка виски, подарок мистера Фрейби, перекочевала из саквояжа на буфет.

– Завтра, а в-верней уже сегодня, у нас с Линдом состоится решительное сражение. Мы оба это понимаем – и я, и он. Ничья исключается. Такова уж особенность нашего т-товарообмена: каждый твёрдо намерен забрать всё, ничем при этом не поступившись. Что такое в нашем случае означала бы «ничья»? Мы с вами спасаем заложников и лишаемся «Орлова». – Фандорин кивнул на саквояж, куда накануне он спрятал камень. – Линд остаётся жив, я тоже. Это не устраивает ни его, ни меня. Нет, Зюкин, ничьей не будет.

– А вдруг мадемуазель и Михаил Георгиевич уже мертвы? – произнёс я вслух то, чего страшился больше всего.

– Нет, они живы, – уверенно заявил Фандорин. – Линд отлично знает, что я не д-дурак – камня не отдам, пока не удостоверюсь в том, что заложники живы. – Он ещё разок щёлкнул чётками и спрятал их в карман. – Стало быть, действуем так. Вы в к-качестве мнимого Фандорина следите за окошком. Люди Линда следят за вами. Истинный Фандорин следит за ними. Всё очень просто, не правда ли?

Его самоуверенность вселила в меня надежду, но в то же время и взбесила. Именно в эту минуту мучительное сомнение, терзавшее меня со вчерашнего вечера, разрешилось: я не стану передавать ему слова Ксении Георгиевны. Господин Фандорин и без того слишком высокого мнения о своей персоне.

Он сел к столу и, немного подумав, набросал несколько строк по-французски. Я смотрел ему через плечо.

Для меня, в отличие от Вас, люди значат больше, чем камни. Вы получите свой алмаз. Сегодня в четыре часа пополуночи привозите мальчика и женщину на пустырь, что у поворота с Петербургского шоссе к Петровскому дворцу. Там и совершим обмен. Я буду один. Сколько людей будет с Вами, мне безразлично.

Фандорин.

– Почему именно там и почему в такое странное время? – спросил я.

– Линду п-понравится: глухой предрассветный час, пустынное место. В сущности это не имеет никакого значения. Дело решится раньше… Ложитесь спать, Зюкин. Завтра у нас будет интересный день. А я схожу брошу письмо в почтовый ящик на Почтамте. Корреспонденция, поступившая утром, выдаётся с трех часов дня. Тогда вы и заступите на свой пост. Но сначала мы п-преобразим вас до неузнаваемости.

От этих слов я поёжился. И, как выяснилось, не напрасно.

Московский почтамт показался мне нехорош, с петербургским и не сравнить – темноватый, тесный, безо всяких удобств для посетителей. Городу с миллионным населением, на мой взгляд, следовало бы обзавестись главной почтовой конторой попрезентабельней. Однако для моих целей убожество этого казённого заведения оказалось очень даже кстати. Из-за скученности и неважного освещения моё бесцельное блуждание по залу меньше бросалось в глаза. Фандорин вырядил меня коллежским советником Министерства земледелия и государственных имуществ, так что смотрелся я важно. К чему бы такому солидному человеку, с чисто выбритыми брылями, подпёртыми крахмальным воротничком, столько часов кряду фланировать меж обшарпанных стоек? Несколько раз я как бы ненароком вставал у щербатого зеркала, чтобы незаметнее наблюдать за приходящими. Чего греха таить – хотелось и себя получше разглядеть.

По-моему, обличье особы шестого класса было мне очень даже к лицу. Я словно родился при бархатных, украшенных золотым позументом петлицах и Владимире на шее (орден был всё оттуда же, из саквояжа). Никто из посетителей не пялился на меня с удивлением или недоверием – чиновник как чиновник. Разве что служитель, сидевший в окошке корреспонденции до востребования, со временем стал бросать в мою сторону внимательные взгляды. И то – ведь я маршировал мимо него с трех часов пополудни. А присутственные часы на почтамте в коронационные дни по случаю обилия почтовых отправлений были продлены аж до девяти, так что вышагивать мне пришлось долгонько.

Но служащий-то ладно, оно и Бог бы с ним. Хуже было то, что время шло впустую. Никто из подходивших к окошку не предъявлял казначейских билетов. Никто не вертелся поблизости подозрительно долго. Не заметил я и того, о чем предупреждал Фандорин: чтобы кто-то выходил из зала, а затем появлялся в нем вторично.

К исходу дня мною понемногу стало овладевать отчаяние. Неужто Линд раскусил наш замысел и всё сорвалось?

А без пяти минут девять, когда на почтамте уже готовились к закрытию, в двери быстрой, деловитой походкой вошёл седоусый, осанистый моряк в темно-синей тужурке и фуражке без кокарды – по виду, отставной боцман или кондуктор. Не глядя по сторонам, сразу направился к окну с надписью Poste restante и пророкотал сиплым, пропитым голосом:

– Мне тут письмецо полагается. На предъявителя купюры за нумером… – Он, порывшись, достал из кармана бумажку, дальнозорко отодвинул её подальше и прочёл. – Один три семь нуль семь восемь восемь пять девять. Есть чего?

Я бесшумно приблизился, тщетно пытаясь унять дрожь в коленях.

Почтовый пялился на моряка во все глаза.

– Не было таких писем, – произнёс он наконец после изрядной паузы. – Ничего такого нынче не поступало.

Как не поступало? – мысленно ахнул я. А куда же оно делось? Неужто я зря здесь битых шесть часов проторчал!

Заворчал и боцман:

– Ишь, гоняют старого человека почём зря. Тьфу!

Сердито зашевелил густыми бровями, провёл рукавом по пышным усам и зашагал к выходу.

Ясно было только одно – нужно следовать за ним. На почтамте более оставаться незачем, да и присутствие закончено.

Я выскользнул на улицу и двинулся за стариком, держа внушительную дистанцию. Впрочем, моряк ни разу не оглянулся. Он держал руки в карманах, шёл вроде бы не торопясь, вразвалочку, но при этом удивительно ходко – я едва за ним поспевал.

Увлечённый слежкой, я не сразу вспомнил, что по плану мне отведена совсем иная роль – подсадной утки. Нужно было проверить, не идёт ли кто за мной. Руководствуясь полученной инструкцией, я вынул из жилетного кармашка часы, в которые Фандорин специально для этой цели вставил маленькое круглое зеркальце, и сделал вид, что разглядываю циферблат.

Вот оно! Сзади, шагах в двадцати, шёл подозрительный субъект: высокий, ссутуленный, с поднятым воротником, в широком картузе. Он явно не сводил с меня глаз. На всякий случай, я чуть повернул часы, чтобы осмотреть другую сторону улицы, и обнаружил ещё одного, не менее подозрительного – такого же громилу и тоже проявлявшего недвусмысленный интерес к моей персоне. Неужто клюнуло?

Сразу двое! А может быть, и сам доктор Линд неподалёку?

Видит ли всё это Фандорин? Я-то роль наживки исправно исполнил, теперь дело за ним.

Боцман повернул в переулок. Я – за ним. Те двое – за мной. Сомнений уже не оставалось: они, голубчики, докторовы помощники!

Вдруг моряк свернул в узкую подворотню. Я замедлил шаг, охваченный понятным смятением. Если те двое пойдут за мной, а Фандорин отстал или вообще куда-то отлучился, очень вероятно, что живым мне из этой тёмной щели не выбраться. Да и старик-то, похоже, не так прост, как показался вначале. Неужто самому лезть в ловушку?

Не сдержавшись, я оглянулся в открытую. В переулке кроме двух бандитов не было ни души. Один сделал вид, что рассматривает вывеску бакалейной лавки, второй со скучающим видом отвернулся. И никакого Эраста Петровича!

Делать было нечего – двинулся в подворотню. Она оказалась длинной: двор, потом ещё арка, и ещё, и ещё. На улице уже начало смеркаться, а здесь и подавно царила темень, но всё же силуэт боцмана я бы разглядел. Только вся штука была в том, что старик исчез, будто под землю провалился!

Не мог он так скоро преодолеть всю эту анфиладу. Разве что припустил бегом, но в этом случае я услышал бы гулкий звук шагов. Или повернул в первый двор?

Я замер на месте.

Вдруг откуда-то сбоку, из темноты, раздался голос Фандорина:

– Да не торчите вы тут, Зюкин. Идите не спеша и держитесь на свету, чтобы они вас видели.

Окончательно перестав что-либо понимать, я послушно зашагал вперёд. Откуда взялся Фандорин? И куда делся боцман? Неужто Эраст Петрович уже успел его оглушить и спрятать?

Сзади загрохотали шаги, отдаваясь под низким сводом. Вот они участились, стали приближаться. Кажется, преследователи решили меня догнать?

Тут я услышал сухой щелчок, от которого разом вздыбились волоски на шее. Этаких щелчков я наслышался предостаточно, когда заряжал револьверы и взводил курки для Павла Георгиевича – его высочество любит пострелять в тире.

Я обернулся, ожидая грохота и вспышки, но выстрела не последовало.

На фоне освещённого прямоугольника я увидел два силуэта, а потом и третий. Этот самый третий отделился от стены, с неописуемой быстротой выбросил вперёд длинную ногу, и один из моих преследователей согнулся пополам. Другой проворно развернулся, и я явственно разглядел ствол пистолета, но стремительная тень махнула рукой – снизу вверх, под косым углом – и язык огня метнулся по вертикали, к каменному своду, а сам стрелявший отлетел к стене, сполз по ней наземь и остался сидеть без движения.

– Зюкин, сюда!

Я подбежал, бормоча: «Очисти мя от всякия скверны и спаси души наша». Сам не знаю, что это на меня нашло – верно, от потрясения.

Эраст Петрович склонился над сидящим, чиркнул спичкой.

Тут обнаружилось, что никакой это не Эраст Петрович, а знакомый мне седоусый боцман, и я часто-часто заморгал.

– П-проклятье, – сказал боцман. – Не рассчитал удара. Все из-за этой чёртовой темноты. Проломлена носовая перегородка, и кость вошла в мозг. Наповал. Ну-ка, а что с тем?

Он приблизился к первому из бандитов, силившемуся подняться с земли.

– Отлично, этот как огурчик. П-посветите-ка, Афанасий Степанович.

Я зажёг спичку. Слабый огонёк высветил бессмысленные глаза, хватающие воздух губы.

Боцман, который все-таки был никем иным как Фандориным, присел на корточки, звонко похлопал оглушённого по щекам.

– Где Линд?

Никакого ответа. Только тяжёлое дыхание.

– Ou est Lind? Wo ist Lind? Where is bind? – с перерывами повторил Эраст Петрович на разных языках.

Взгляд лежащего уже был не бессмысленным, а острым и злым. Губы сомкнулись, задёргались, вытянулись трубочкой, и в лицо Фандорину полетел плевок.

– Du, Scheissdreck! Kuss mich auf…[38]

Хриплый выкрик оборвался, когда Фандорин коротко пырнул смельчака прямой ладонью в горло. Злой блеск в глазах погас, голова глухо стукнулась затылком о землю.

– Вы его убили! – вскричал я в ужасе. – Зачем?

– Он все равно ничего не скажет, а у нас очень м-мало времени.

Эраст Петрович вытер со щеки плевок, стянул с убитого куртку. Бросил ему на грудь что-то белое, маленькое – я толком не разглядел.

– Скорей, Зюкин! Снимите свой мундир, бросьте. Наденьте это.

Он оторвал свои седые усы и брови, швырнул на землю боцманскую тужурку и оказался под ней в полусюртуке с узкими погончиками, на фуражку прицепил кокарду, и я вдруг понял, что фуражка вовсе не морская, а полицейская.

– Вам не хватает шашки, – заметил я. – Полицейский офицер не может быть без шашки.

– Будет вам и шашка. Чуть п-позже. – Фандорин схватил меня за руку и потащил за собой. – Быстрей, Зюкин, быстрей!

Жалко было бросать добротный мундир на землю, и я повесил его на ручку ворот – кому-нибудь пригодится.

Эраст Петрович оглянулся на бегу:

– Орден!

Я снял с шеи Владимира, сунул в карман.

– Куда мы спешим? – крикнул я, бросившись вдогонку.

Ответа не последовало.

Мы выбежали из переулка обратно на Мясницкую, однако перед самым почтамтом повернули в какие-то ворота. За ними оказался узкий каменный двор, в который выходило несколько служебных дверей.

Утащив меня в угол, за большие мусорные ящики, доверху набитые коричневой обёрточной бумагой и обрывками шпагата, Фандорин вынул часы.

– Девять минут д-десятого. Быстро управились. Он наверняка ещё не выходил.

– Кто он? – спросил я, тяжело дыша. – Линд?

Фандорин сунул руку прямо в мусорный бак, достал оттуда узкий и длинный свёрток. Внутри оказались портупея и полицейская шашка.

– Наш знакомый из Poste restante. Это он, разве вы не поняли?

– Он – доктор Линд? – поразился я.

– Нет, это человек Линда. Всё оказалось очень просто, проще, чем я п-предполагал. И загадка с письмами разъясняется. Теперь понятно, почему письма попадали в Эрмитаж без штемпеля. Почтовый служитель, работающий на Линда – назовём этого человека для краткости Почтальоном – просто подкладывал их в мешок с корреспонденцией для Калужской части. И наше с вами сегодняшнее письмо тоже сразу попало к нему в руки. Он з-заметил, как вы курсируете подле окошка и дал знать Линду, а тот подослал своих людей, которые терпеливо д-дожидались вас на улице. Вернее, дожидались они Фандорина, поскольку думали, что это я.

– Но…Но как вы обо всем этом догадались? Он самодовольно улыбнулся.

– Я сидел в чайной напротив почтамта. Ждал, пока вы выйдете за человеком, который заберёт п-письмо. Время шло, а вы всё не выходили. Такая медлительность со стороны Линда показалась мне странной. Ведь он заинтересован во встрече не меньше, чем я. Из входивших в почтамт никто там долго не задерживался и никого подозрительного я не заметил. Интересное началось с появления двух известных вам господ, которые прибыли без четверти четыре. Причём пришли они вместе, а затем разделились. Один сел в моей чайной, через два стола, попросив по-немецки место подле окна. Г-глаз не сводил с дверей почтамта, по сторонам не смотрел вовсе. Второй на минутку заглянул в здание и присоединился к первому. Получалось, что вы обнаружены, однако интереса к содержанию письма люди Линда почему-то не проявляют. Я думал об этом довольно долго и в конце у меня возникла г-гипотеза. Перед самым закрытием я отправился её проверить. Вы видели, как Почтальон на меня уставился, когда я назвался предъявителем казначейского билета? Это явилось для него полнейшей неожиданностью, поскольку никакого предъявителя быть не могло – уж он-то это знал доподлинно. Почтальон не совладал с мимикой и тем самым себя выдал. Надо полагать, что он-то и есть русский помощник доктора, составивший игривое объявление в газету. Именно Почтальон и выведет нас к Линду.

– А что, если, встревоженный явлением загадочного боцмана, он уже побежал предупредить доктора?

Фандорин посмотрел на меня, как на неразумного младенца.

– Скажите, Зюкин, вам когда-нибудь доводилось получать письма до в-востребования? Нет? Оно и видно.

Почта хранит письмо или посылку в течение трёх дней бесплатно, а затем начинает начислять пеню.

Я подумал-подумал, но не обнаружил в этом обстоятельстве никакой связи с высказанным мною опасением.

– Ну и что?

– А то, – терпеливо вздохнул Эраст Петрович, – что там, где принимают плату, существует финансовая отчётность. Наш с вами п-приятель не может уйти, пока не отчитается и не сдаст кассу – это выглядело бы чересчур подозрительно. Вон та дверь – служебный выход. Минут через пять, самое позднее, через десять, Почтальон выйдет оттуда и очень быстро отправится прямиком к Линду. А мы пристроимся за ним. Очень надеюсь, что больше у д-доктора помощников не осталось. Очень уж они мне надоели.

– Зачем вы убили того немца? – вспомнил я. – Только за то, что он в вас плюнул? Ведь он был оглушён, беспомощен!

Фандорин удивился:

– Я вижу, Зюкин, вы меня считаете монстром почище Линда. С какой стати я стал бы его убивать? Не г-говоря уж о том, что это ценный свидетель. Я всего лишь усыпил его, и надолго, часа на четыре. Полагаю, этого времени хватит, чтобы обоих г-голубчиков нашла полиция. Разве не интересная находка: труп и рядом человек без сознания с револьвером в кармане. А я ещё и оставил свою визитную карточку с припиской «Это человек Линда».

Я вспомнил белую бумажку, которую Фандорин бросил бандиту на грудь.

– Может быть, Карнович с Ласовским из него что-нибудь и вытрясут. Хоть и м-маловероятно – среди помощников Линда предателей не водится. Во всяком случае, полиция усомнится в том, что мы с вами воры, а это уже неплохо.

Последнее соображение прозвучало весьма здраво, и я хотел сказать об этом Фандорину, но он с вопиющей бесцеремонностью зажал мне ладонью рот.

– Тихо!

С силой распахнулась узкая дверь, и во двор вышел, даже почти выбежал знакомый служитель, только в форменной фуражке и с папочкой подмышкой. Мелкими шагами просеменил мимо мусорных ящиков, повернул в арку.

– Спешит, – шепнул Эраст Петрович. – Это очень хорошо. Значит, п-протелефонировать не сумел или же некуда. Интересно, как он известил Линда о вашем приходе? Запиской? Тогда получается, что логово доктора где-то совсем недалеко. Всё, пора!

Мы быстро вышли на улицу. Я заозирался по сторонам, высматривая свободного извозчика: ведь если Почтальон спешит, то непременно возьмёт коляску. Но нет – стремительная фигура в чёрном почтовом мундире пересекла бульвар, нырнула в узкую улочку. Стало быть, догадка Эраста Петровича верна, и Линд где-то неподалёку?

Не останавливаясь, Фандорин велел:

– Отстаньте от меня саженей на десять и держите дистанцию. Только не б-бегите.

Легко сказать «не бегите»! Сам Эраст Петрович каким-то чудом умудрялся вышагивать споро, но без видимой спешки, а вот мне пришлось передвигаться на манер подстреленного зайца: шагов двадцать пройду, потом немножко пробегусь; пройду – пробегусь. Иначе отстал бы. Уже почти совсем стемнело, и это было кстати – не то, боюсь, мои странные манёвры привлекли бы внимание редких прохожих.

Почтальон немного попетлял по переулкам и вдруг остановился у маленького деревянного особнячка, выходившего дверью прямо на тротуар. В одном из зашторенных окон горел свет – дома кто-то был. Но звонить Почтальон не стал. Открыл дверь ключом и прошмыгнул внутрь.

– Что будем делать? – спросил я, догоняя Фандорина. Он взял меня за локоть, отвёл подальше от домика.

– Не знаю. Д-давайте прикинем. – В свете фонаря было видно, как гладкий лоб под лаковым козырьком полицейской фуражки собирается морщинами. – Возможностей несколько. Первая. Доктор Линд и заложники здесь. Тогда нужно наблюдать за окнами и ждать. Если станут уходить – нанесём удар. Вторая возможность. Здесь только Линд, а Эмилия и мальчик где-то в другом месте. Всё равно нужно ждать, пока он выйдет, и следовать за ним, пока доктор не выведет нас к заложникам. Третья возможность. Здесь нет ни Линда, ни п-пленников, а только Почтальон и его семейство – кто-то ведь все-таки в доме был? В этом случае к Почтальону от Линда должны придти. Вряд ли в этом домишке имеется телефонная связь. Стало быть, опять-таки требуется подождать. Посмотрим, кто придёт, и далее будем действовать сообразно обстоятельствам. Итак, имеется три варианта, и при каждом понадобится ждать. Д-давайте устраиваться поудобнее – ожидание может затянуться. – Эраст Петрович посмотрел вокруг. – Вот что, Зюкин, пригоните-ка с бульвара извозчика. Не говорите, куда ехать. Скажите только, что нанимаете его надолго и что получит он щедро. А я пока присмотрю местечко поудобней.

Когда четверть часа спустя я подъехал к тому же углу на ваньке, Фандорин вышел к нам из густой тени. Поправляя портупею, сказал строгим, начальственным голосом:

– Бляха № 345? Всю ночь будешь с нами. Секретное дело. За труды получишь четвертную. Отъедешь вон в ту подворотню и жди. Да не спи у меня, вологда! Понятно?

– Понятно, чего ж непонятного? – бойко ответил извозчик, молодой мужик со смышленным курносым лицом. Как Фандорин догадался по его виду, что он вологодский, я не понял – но ванька и в самом деле вовсю налегал на «о».

– Идёмте, Афанасий Степанович, удобнейшее место п-присмотрел.