Коронация, или Последний из романов Акунин Борис

Прикрыв одной рукой глаза, я взялся другой за канат, заменявший перила, и шагнул на мост, пружинисто качнувшийся под ногами.

Дальше все произошло очень быстро. Так быстро, что я не успел более сделать ни одного шага.

С противоположной стороны оврага к мосту метнулась чёрная узкая фигура – я увидел что одна её рука длиннее другой и вспыхивает на солнце яркими искорками. Дуло пистолета!

– Берегитесь! – крикнул я, и Фандорин с молниеносной скоростью развернулся, высунув из рукава рясы кисть руки с зажатым в ней маленьким револьвером.

Эраст Петрович качнулся, видимо ослеплённый лучами, но в ту же секунду выстрелил. С кратчайшим, почти неразличимым для слуха интервалом грянуло и оружие Линда.

Попали оба.

Узкий силуэт на той стороне оврага опрокинулся навзничь, но и Фандорина отшвырнуло назад и вбок. Он схватился рукой за канат, какое-то мгновение ещё держался на ногах – мелькнуло белое лицо, перечёркнутое полоской усов, и исчезло, завешенное чёрным крепом. Потом, пошатнувшись, Эраст Петрович перевалился через канат и ухнул вниз.

Мост заболтался влево-вправо, будто пьяный, и мне пришлось ухватиться за хлипкое ограждение обеими руками. Шкатулка выпала из-под моего локтя, ударилась о доску, потом о камень, раскололась надвое, и драгоценности её величества, выбросив целый сноп разноцветных бликов, упали в траву.

Сдвоенное эхо выстрелов прокатилось по оврагу и растаяло. Снова стало очень тихо. Пели птицы, где-то вдали прогудел фабричный гудок, извещая о начале смены. Потом раздалось мерное, частое постукивание – так стакан звякает в подстаканнике, когда скорый поезд мчится на всех парах.

Я не сразу понял, что это клацают мои зубы. На той стороне оврага лежало недвижное тело. Другое, широкое от распластанной рясы, чернело внизу, на самом краю ручья. Дымка, ещё минуту назад стелившаяся по дну расщелины, поредела, и было видно, что рука трупа свесилась в воду. Надежды, что Фандорин после такого падения остался жив, быть не могло – слишком уж хрустко прозвучал удар о землю.

Я не любил этого человека. Может быть, даже ненавидел. Во всяком случае, хотел, чтобы он раз и навсегда исчез из нашей жизни. Однако я не желал ему смерти.

Его ремеслом был риск, он всё время играл с опасностью, но я почему-то не думал, что он может погибнуть. Он казался мне бессмертным.

Не знаю, сколько времени я простоял, вцепившись в канат и глядя вниз. Может быть, мгновение, а может быть, час.

В чувство меня привёл солнечный зайчик, выметнувшийся из травы прямо мне в глаз. Я вздрогнул, непонимающе уставился на источник света и увидел жёлтые звездчатые бриллианты диадемы-бандо. Ступил с моста на землю, чтобы подобрать рассыпавшиеся сокровища, но не стал – никуда не денутся.

Фандорин, каким бы он там ни был, не заслуживал того, чтобы, подобно падали, валяться на мокрой гальке.

Перекрестившись, я стал спускаться вниз, хватаясь за стебли травы. Дважды поскользнулся, но не упал.

Встал над мертвецом, не зная, что нужно делать. Решившись, нагнулся, взял за плечи и стал переворачивать на спину. Сам не знаю, зачем, пpoстo было невыносимо смотреть, как он, всегда такой элегантный и полный жизни, лежит, нелепо изогнув переломанное тело, и быстрая вода шевелит его безжизненно висящую руку.

Фандорин оказался гораздо легче, чем я ожидал. Без большого труда я переложил его навзничь. Немного помедлив, откинул с лица завернувшийся креп и…

Нет, здесь я должен прерваться. Потому что не знаю, как описать свои чувства в тот миг, когда разглядел приклеенные чёрные усики и струйку алой крови, стекавшую изо рта мёртвой мадемуазель Деклик.

Наверное, я вовсе ничего не чувствовал. Очевидно, со мной произошла своего рода paralysie motionnelle[46] не знаю, как сказать по-русски.

Я ничего не чувствовал, ничего не понимал, и только зачем-то всё пытался стереть кровь с бледных губ Эмилии, а кровь выливалась снова, и остановить её было невозможно.

– Она мертва? – крикнул кто-то сверху.

Ничуть не удивившись, я медленно поднял голову.

По противоположному склону оврага, держась за плечо, спускался Фандорин.

Его лицо показалось мне противоестественно белым, меж пальцев сочились красные капли.

Фандорин говорил, я слушал. Меня немного покачивало, и из-за этого я смотрел всё больше вниз, на землю – не ушла бы окончательно из-под ног.

– Я д-догадался вчера утром, когда мы провожали её в Эрмитаж. Помните, она пошутила про рыцарей с дворницким ломом? Это было неосторожно. Как могла скованная и заточенная в подвал пленница видеть, что мы с вами выламываем дверь именно дворницким ломом? Она и грохот-то вряд ли бы услышала. За нашими д-действиями мог наблюдать только кто-то, подсматривавший из-за шторы.

Эраст Петрович, морщась, стал промывать простреленное плечо водой из ручья.

– Не пойму, задета ли кость… Кажется, нет. Хорошо хоть к-калибр маленький. Но какова меткость! Против солнца, не целясь! Поразительная женщина… Так вот, после странных слов о ломе у меня словно пелена с глаз сошла. Я подумал, а с какой, собственно, стати бандиты держали Эмилию в неглиже? Ведь половые домогательства со стороны этой шайки женоненавистников исключались, да и вообще вид женского тела, по её словам, должен был внушать им отвращение. А теперь вспомните предметы мужской одежды, разбросанной в д-доме. Всё очень просто, Афанасий Степанович. Мы с вами застали Линда врасплох, и вместо того, чтобы бежать, он (уж позвольте, я буду о докторе в мужском роде – так оно привычней) сделал смелый ход. Скинул мужскую одежду, наскоро натянул женскую сорочку из гардероба мадемуазель Деклик, спустился в подвал и сам себя приковал. Времени у Линда было совсем немного – даже шкатулку не успел припрятать.

Я медленно и осторожно, по вершку, перевёл взгляд на лежащее тело. Хотел ещё раз посмотреть на безжизненное лицо, но так до него и не добрался – в глаза бросился синяк, темневший из-за раскрывшегося ворота рясы. Синяк был давнишний, виденный мною ещё на квартире в Архангельском переулке.

И тут глухая пелена, окутавшая мой мозг, вдруг заколебалась, проредилась.

– А как же ушибы и ссадины?! – закричал я. – Не сама же она себя избила! Нет, вы всё лжёте! Произошла страшная ошибка!

Фандорин целой рукой схватил меня за локоть, тряхнул.

– Успокойтесь. Ушибы и ссадины у Линда остались после Ходынки. Его там тоже изрядно помяли – ведь он оказался в ещё худшей давке, чем мы.

Да. Да. Фандорин был прав. Конечно, прав. Спасительная пелена снова окутала меня защитным покровом, и я мог слушать дальше.

– У меня было достаточно времени, чтобы восстановить весь план московской операции Линда. – Эраст Петрович разорвал зубами платок, неловко перетянул рану и вытер со лба крупные капли пота. – Доктор готовился не спеша, заранее. Ведь ещё с прошлого года было известно, когда состоится коронация. Затея была по-своему гениальна: шантаж целого императорского д-дома. Линд верно рассчитал, что из-за страха перед всемирным скандалом Романовы пойдут на любые жервы. Доктор выбрал отличную позицию для руководства операцией – внутри того самого семейства, по которому он намеревался нанести удар. Кто бы заподозрил славную гувернантку в этаком злодействе? Подделать рекомендации Линду с его обширными связями было нетрудно. Он собрал целую к-команду – кроме своих всегдашних помощников привлёк варшавян, те связали его с хитровцами. О, этот человек был незаурядным стратегом!

Фандорин задумчиво посмотрел на женщину, лежавшую у его ног.

– Все-таки странно, что я никак не могу говорить о Линде «она», «была»…

Я наконец заставил себя посмотреть на мёртвое лицо Эмилии. Оно было спокойным и загадочным, а на кончике вздёрнутого носа пристроилась жирная чёрная муха. Присев на корточки, я отогнал мерзкое насекомое.

– А ведь главная тайна м-могущества доктора заключалась именно в женственности. Это была очень странная шайка, Зюкин. Шайка вымогателей и убийц, в которой царствовала любовь. Все люди Линда были влюблены в него… в неё, каждый на свой лад. Истинная гениальность «мадемуазель Деклик» состояла в том, что эта женщина умела подобрать ключик к любому мужскому сердцу, даже к такому, которое вовсе к любви не приспособлено.

Я почувствовал его взгляд, обращённый на меня, но не поднял глаз. Над лицом Эмилии вились уже две мухи, их нужно было отгонять.

– Знаете, Зюкин, что мне сказал перед с-смертью Сомов?

– Он тоже умер? – без интереса спросил я.

Как раз в эту минуту я заметил, что по рукаву Эмилии взбирается целая колонна муравьёв, так что дел у меня хватало.

– Да. Я проверил его очень просто. Повернулся к нему спиной. И он, конечно, не преминул воспользоваться моей мнимой д-доверчивостью. Произошла короткая схватка, на исходе которой ваш п-помощник напоролся на собственный нож. Уже умирая, хрипя, он всё силился дотянуться до моего горла. Я не пуглив, но при виде такого остервенения у меня, ей-богу, мороз по коже пробежал. Я крикнул ему: «Что, что вы все в ней нашли?!» И знаете, Зюкин, что он мне ответил? «Любовь». Это было его последнее слово… О, она умела вызывать любовь. Вы ведь, кажется, тоже испытали на себе воздействие чар доктора Линда? Правда, боюсь, что вы оказались чересчур щепетильны. Судя по всему, Сомов преуспел больше вашего. Я обнаружил у него вот это.

Он достал из кармана шёлковый мешочек и вынул оттуда каштановый локон. Я сразу узнал волосы Эмилии. Так вот какие у них были уроки французского… Но расстраиваться было некогда – проклятые муравьи предприняли обходной манёвр, и я поймал одного, самого настырного, у мадемуазель на ухе.

– Теперь понятно, почему у доктора Линда не было подруг и он слыл женоненавистником. Г-гомосексуализм здесь ни при чём. Эмилия ловко провела нас, пустив по ложному следу. Лорд Бэнвилл, надо полагать, давно уже покинул пределы империи, отыгравшись за утрату любовника на бедном мальчике Глинском. Ах, утончённый мистер Карр, безобидный поклонник синих гвоздик и зелёных незабудок! Его убили, чтобы ещё больше уверить нас в том, что Линд – это лорд Бэнвилл. Пока мы с вами, два идиота, выбирали доктору панталончики и чулочки, мадемуазель наверняка обыскала квартиру, не обнаружила ни шкатулки, ни «Орлова» и решила сделать ещё один шаг в своей хитроумной игре – п-протелефонировала в Эрмитаж Сомову и велела ему прикончить Карра. Операция вступала в завершающую стадию – Линду нужно было вернуть драгоценности и завладеть бриллиантом.

– Нет! – воскликнул я, охваченный внезапным ужасом. – Нет! Здесь что-то не так! Вы всё-таки ошиблись!

Он удивлённо уставился на меня, и я, давясь рыданиями, стал рассказывать про свой последний телефонный разговор с Эмилией.

– Если бы… если бы она была Линдом, то зачем отказалась? Я же сам… сам предлагал ей отдать и шкатулку, и бриллиант! Она не захотела! Она сказала, что доверяет вам и… и что я не должен вам мешать!

Но Фандорина это сообщение нисколько не сбило.

– Ну естественно, – кивнул он. – Одной д-добычи доктору было мало. Ему – тьфу, черт – то есть ей была нужна ещё и моя голова. Узнав от вас время и место встречи, она обрела возможность разом закончить свою московскую операцию. Самым т-триумфальным образом, исправив все сбои и сполна получив по счетам.

Эраст Петрович запнулся. Вид у него был такой, будто он передо мной виноват и намерен просить прощения.

Я не ошибся – он действительно стал извиняться:

– Афанасий Степанович, я жестоко обошёлся с вами. Использовал вас вслепую, ничего не объясняя и ни во что не п-посвящая. Но я не мог сказать вам правды – вы были очарованы Эмилией и ни за что мне не поверили бы. Вчера вечером я намеренно говорил с вами по телефону так резко и не посвятил ни в какие подробности. Мне нужно было разжечь вашу п-подозрительность. Я знал, что, одолеваемый сомнениями, вы захотите посоветоваться с единственным человеком, которому доверяете – с мадемуазель Деклик. И всё ей расскажете. Монашеское облачение я тоже придумал нарочно: Линд с его – о Господи, с её сверхъестественной находчивостью должна была сообразить, как удобен для неё этот маскарад. Клобук, чёрный креп и ряса позволяют идеально замаскировать и фигуру, и лицо. Я сам подсказал Линду – через вас – план действий. Мадемуазель отлично знала ваши привычки всегда являться раньше назначенного времени. Она пришла к мосту в двадцать минут шестого и стала ждать. Я ведь предупредил, что могу опоздать, поэтому она не сомневалась, что вы появитесь первым. Успела бы и забрать д-драгоценности и приготовиться ко встрече со мной. Да только я засел в кустах ещё с половины пятого… Я мог бы застрелить Линда раньше, ещё до вашего п-прихода, не подвергаясь никакому риску. Но вы бы потом Бог весть что себе вообразили. Вы ни за что бы не поверили в виновность мадемуазель Деклик, если бы она сама не раскрыла себя в вашем присутствии. Что она отличным образом и сделала. Правда, это стоило мне продырявленного плеча. А если бы солнце не светило ей в глаза, то исход сей д-дуэли был бы для меня ещё более печальным…

Я ни о чем в эту минуту не думал – просто слушал. А Фандорин перевёл взгляд с меня на убитую и прищурил свои холодные голубые глаза.

– Чего я не знаю – как она с-собиралась поступить с вами, – задумчиво произнёс он. – Просто убить? А может быть, переманить на свою сторону? Как вы думаете, удалось бы ей это? Хватило бы четверти часа, чтобы ради любви вы забыли обо всем остальном?

Что-то шевельнулось во мне от этих слов. Не то обида, не то гнев – в общем, какое-то недоброе чувство, но вялое, очень вялое. К тому же я помнил, что должен, просто обязан о чем-то спросить.

Ах да.

– А Михаил Георгиевич? Где он?

По бледному и усталому, но все равно очень красивому лицу Фандорина скользнула тень.

– Вы ещё с-спрашиваете? Мальчик убит. Думаю, в тот самый день, когда вы, пытаясь его спасти, бросились вдогонку за каретой, Линд решил, что больше рисковать не станет и выбрал на роль посредника вместо вас мадемуазель Деклик – то есть самого себя. А может быть, так было задумано с самого начала. Наша Эмилия блестяще справилась со своей ролью. Для полного правдоподобия даже вывела нас к склепу, откуда так удобно было уйти по подземному ходу. У неё всё получилось бы, если бы не мой маленький сюрприз с кучером.

– Но ведь в тот день его высочество был ещё жив! – возразил я.

– С чего вы взяли? Это Линд, то есть Эмилия крикнула нам снизу, что ребёнок жив. На самом деле никакого мальчика там не было. Малютка уже несколько дней лежал мёртвый где-нибудь на дне реки или в б-безвестной яме. А отвратительней всего то, что, прежде чем умертвить малыша, ему, ещё живому, отрезали палец.

Поверить в такое было невозможно.

– Откуда вы знаете? Вас ведь там не было!

Эраст Петрович нахмурился.

– Я же видел палец. По капелькам засохшей крови было видно, что он отсечён не у мёртвого. Потому-то я так долго верил в то, что ребёнок пусть болен и одурманен наркотиком, но жив.

Я снова посмотрел на Эмилию – на сей раз долгим и внимательным взглядом. Это доктор Линд, сказал я себе, который мучил и убил Михаила Георгиевича. Но Линд был Линдом, а Эмилия Эмилией – между ними не существовало никакой связи.

– Зюкин! Афанасий Степанович, очнитесь!

Я медленно повернулся к Фандорину, не понимая, чего он от меня хочет ещё.

Эраст Петрович, кривясь от боли, натягивал сюртук.

– Мне п-придётся исчезнуть. Я уничтожил Линда, сохранил «Орлова» и вернул драгоценности её величества, но спасти великого князя не смог. Императору я больше не нужен, а вот у московских властей ко мне д-давняя неприязнь… Уеду за границу, здесь мне больше делать нечего. Только…

Он взмахнул рукой, словно хотел что-то сказать и не мог решиться.

– У меня к вам просьба. Передайте Ксении Георгиевне, что… что я много думал о нашем с ней споре… и уже не так уверен в своей правоте. 3-запомните? Она поймёт, о чем речь… И ещё передайте вот это. – Он протянул мне листок бумаги. – Это парижский адрес, по которому со мной можно связаться. Передадите?

– Да, – деревянным голосом сказал я, пряча бумажку в карман.

– Ну, п-прощайте.

Зашуршала трава, это Фандорин карабкался вверх по склону. Я не смотрел ему вслед.

Один раз он чертыхнулся – видимо, потревожил раненое плечо, но я все равно не оглянулся.

Я подумал, что нужно будет подобрать рассыпавшиеся драгоценности: диадему-бандо, бриллиантовый аграф, бант-склаваж, малый букет, эгрет-фонтан.

А главное – как быть с мадемуазель Деклик? Можно, конечно, подняться в парковую контору и привести служителей, они поднимут тело наверх. Но не оставлять же Эмилию здесь одну, чтобы по ней ползали муравьи и на лицо садились мухи.

С другой стороны, хоть она и нетяжелая (мне ведь уже приходилось носить её на руках), смогу ли я в одиночку поднять её по такому крутому склону?

Пожалуй, всё же стоило попробовать.

– …глубочайшую благодарность Божественному провидению, сохранившему для России этот священный символ царской власти.

Голос его величества дрогнул, и государь сделал паузу, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами. Императрица сотворила знак крёстного знамения, и царь немедленно последовал её примеру, ещё и поклонившись висевшему в углу образу.

Более никто из присутствующих креститься не стал. Я тоже.

Высочайшая аудиенция была мне дарована в большой гостиной Эрмитажа. Несмотря на торжественный смысл происходящего, присутствовали только посвящённые в обстоятельства свершившейся драмы – члены августейшей фамилии, полковник Карнович и лейтенант Эндлунг.

У всех на рукавах были траурные повязки – сегодня было объявлено, что его высочество Михаил Георгиевич скончался в загородном дворце от внезапного приступа кори. Поскольку было известно, что все младшие Георгиевичи поражены этой опасной болезнью, известие выглядело правдоподобным, хотя некие тёмные, фантастические слухи, кажется, уже поползли. Однако правда была слишком невероятной, чтобы в неё поверили.

Ксения Георгиевна и Павел Георгиевич стояли заплаканные, но Георгий Александрович держал себя в руках. Кирилл Александрович выглядел невозмутимым – надо полагать, с его точки зрения, сквернейшая история завершилась ещё не самым катастрофическим образом. Симеон Александрович то и дело прикладывал к покрасневшим глазам надушённый платок, однако, подозреваю, вздыхал он не столько по маленькому племяннику, скольку по одному англичанину с соломенно-жёлтыми волосами.

Совладав с голосом, его величество продолжил:

– Однако несправедливо было бы поблагодарить Всевышнего, не воздав должное тому, кого Господь избрал Своим благим орудием – верного нашего гоф-фурьера Афанасия Зюкина. Вечная вам признательность, драгоценный Афанасий Степанович, за верность долгу и преданность царскому дому.

– Да, милый Афанасий, мы вами очень благодовольны, – улыбнулась мне её императорское величество, по обыкновению путая трудные русские слова.

Я заметил, что несмотря на траур, на груди у царицы лучезарными капельками переливается малый бриллиантовый букет.

– Подойдите, Афанасий Степанович, – торжественным голосом произнёс государь. – Я хочу, чтобы вы знали: Романовы умеют ценить и вознаграждать беззаветное служение.

Я сделал три шага вперёд, почтительно склонил голову и уставился на сверкающие лаком сапоги его величества.

– Впервые в истории императорского двора, нарушая стародавнее правило, мы производим вас в высокое звание камер-фурьера и назначаем заведовать всем штатом придворных служителей, – объявил царь.

Я поклонился ещё ниже. Ещё вчера от такого невероятного возвышения у меня закружилась бы голова и я почувствовал бы себя счастливейшим из смертных, а сейчас мои одеревеневшие чувства никак не откликнулись на радостное известие.

И на этом поток высочайших милостей не иссяк.

– Взамен содержимого некоей шкатулки, благодаря вам вернувшейся к царице, – мне показалось, что здесь в голосе императора зазвучала лукавая нотка, – мы жалуем вас бриллиантовой табакеркой с нашим вензелем и наградными из нашего личного фонда – десятью тысячами рублей.

Я снова поклонился:

– Покорнейше благодарю, ваше императорское величество.

На этом церемония награждения была завершена, и я попятился назад, за спины августейших особ. Эндлунг тайком подмигнул мне и состроил почтительную физиономию – мол, где мне теперь до такой важной персоны. Я хотел ему улыбнуться, но не получилось.

А государь уже обращался к членам Зеленого дома.

– Бедный маленький Мика, – сказал он и скорбно сдвинул брови. – Светлый агнец, злодейски умерщвлённый гнусными преступниками. Мы скорбим вместе с тобой, дядя Джорджи. Но, ни на минуту не забывая о родственных чувствах, давайте помнить и о том, что мы не простые обыватели, а члены императорского дома, и для нас авторитет монархии превыше всего. Я сейчас произнесу слова, которые, возможно, покажутся вам чудовищными, но все же я обязан их сказать. Мика умер и ныне обретается на небесах Спасти его нам не удалось. Но зато спасена честь и репутация Романовых. Кошмарное происшествие не имело никакой огласки. А это главное. Уверен, дядя Джорджи, что эта мысль поможет тебе справиться с отцовским горем. Несмотря на все потрясения, коронация совершилась благополучно. Почти благополучно, – добавил государь и поморщился – очевидно, вспомнив о Ходынской неприятности, и эта оговорка несколько подпортила впечатление от маленькой речи проникнутой истинным величием.

Ещё более ослабил эффект Георгий Александрович, вполголоса сказавший:

– Посмотрим, Ники, как ты заговоришь об отцовских чувствах, когда у тебя появятся собственные дети…

В коридоре ко мне подошла Ксения Георгиевна, молча обняла, положила голову мне на плечо и дала волю слезам. Я стоял неподвижно и только осторожно поглаживал её высочество по волосам.

Наконец великая княжна распрямилась, посмотрела на меня снизу вверх и удивлённо спросила:

– Афанасий, ты не плачешь? Господи, что у тебя с лицом?

Я не понял, что она имеет в виду, и поворотил голову, чтобы взглянуть в висевшее напротив зеркало.

Лицо было самое обыкновенное, только немножко застывшее.

– Ты передал ему мои слова? – всхлипнув, спросила шёпотом Ксения Георгиевна. – Сказал, что я его люблю?

– Да, – ответил я, помедлив – не сразу вспомнил, что она имеет в виду.

– А он что? – Глаза её высочества, мокрые от слез, смотрели на меня с надеждой и страхом. – Передал мне что-нибудь?

Я покачал головой.

– Нет. Только вот это.

Вынул из кармана опаловые серьги и бриллиантовую брошь.

– Он сказал, ему не нужно.

Ксения Георгиевна на миг зажмурилась, но и только. Все-таки не зря её высочество с детства обучали выдержке. Вот и слезы уже не текли по её нежным щекам.

– Спасибо, Афанасий, – тихо молвила она. Голос прозвучал так устало, будто её высочеству было не девятнадцать лет, а по меньшей мере сорок.

Я вышел на веранду. Что-то дышать стало трудно. К вечеру над Москвой повисли тучи. Видно, ночью будет гроза.

Странное у меня было ощущение. Судьба и монаршья милость одарили меня со сказочной щедростью, вознесли на высоту, о которой я и не мечтал, а чувство было такое, будто я потерял всё, чем обладал, и потерял навсегда.

Над кронами деревьев Нескучного парка прошелестел ветер, заполоскал листвой, и я вдруг отчего-то вспомнил предложение Эндлунга перейти в морскую службу. Представил чистый горизонт, пенистые гребни волн, свежее дыхание бриза. Глупости, конечно.

Из стеклянных дверей вышел мистер Фрейби. Ему тоже в минувшие дни пришлось несладко. Остался один, без господ. Побывал под тяжким подозрением, подвергся многочасовому допросу и теперь вместе с багажом повезёт в Англию свинцовый гроб с телом мистера Карра. Однако все эти испытания на батлере никоим образом не отразились – он выглядел всё таким же флегматичным и благодушным.

Приветливо кивнул мне и встал рядом, облокотившись на перила. Закурил трубку.

Эта компания меня вполне устраивала, так как с мистером Фрейби вполне можно было молчать, не испытывая ни малейшей неловкости.

К подъезду выстроилась вереница экипажей – сейчас должен был начаться разъезд.

Вот с крыльца стали спускаться их величества, сопровождаемые членами императорской фамилии.

На последней из ступенек государь споткнулся и чуть не упал – Кирилл Александрович едва успел схватить венценосного племянника за локоть.

Рядом с высокими, осанистыми дядьями его величество смотрелся совсем неимпозантно, словно шотландский пони среди чистокровных скакунов. Поистине неисповедим промысел Божий, подумал я. Из всех Романовых Господь зачем-то избрал именно этого, чтобы возложить на его некрепкие плечи тяжкое бремя ответственности за судьбу монархии.

Царственная чета поднялась в карету. Великие князья взяли под козырёк, Ксения Георгиевна присела и книксене. Вид у её высочества был гордый и надменный, как и подобает великой княжне.

Ради высочайшей аудиенции я нарядился в зеленую ливрею с золотым позументом. Получается, в последний раз.

Что-то оттягивало боковой карман. Я рассеянно сунул туда руку и нащупал книжку. Ах да, русско-английский лексикон, подарок мистера Фрейби.

Интересно, что думает проницательный англичанин о русском царе.

Я полистал страницы и составил вопрос:

– Вот ю синк эбаут нью царь?

Мистер Фрейби проводил взглядом раззолоченное ландо с камер-лакеями на запятках. Покачав головой, сказал:

– The last of Romanoff, I'm afraid.

Тоже достал словарь, англо-русский, забормотал:

– The article is out… «Last» is «posledny», right… «of» is «iz»…

И с непоколебимой уверенностью произнёс, тщательно выговаривая каждое слово:

– Последний – из – Романов.