Здесь обитают призраки Бойн Джон
— Прекрасно понимаю, — улыбнулась я и протянула ей руку: — Элайза Кейн. Рада познакомиться.
— Да и я, мисс, — отвечала она. — Молли меня зовут. Молли Сатклифф.
Она ушла за прилавок, а я сидела за столиком, с удовольствием прихлебывая чай и жуя лепешку, наблюдая, как течет жизнь за окном. Неизвестными путями сюда добрался номер «Иллюстрированных лондонских вестей» — он лежал на соседнем столике, и я потянулась было за ним, но передумала; в конце концов, эта самая газета поместила объявление о выступлении мистера Диккенса, и не прочти ее папенька, он, вероятнее всего, был бы со мною по-прежнему. Посему я затаила зло на газету и сейчас предпочла понаблюдать за деревенскими. К церкви по улице шел долговязый викарий, на удивление молодой человек, — он вел за собою щеночка. Щеночку было от силы месяца два, и он еще не привык ходить на поводке: то и дело останавливался, вертел головой и грыз веревку, надеясь вырваться на свободу, но викарий упорствовал, однако за поводок не дергал, останавливался погладить звереныша и шепнуть ему на ухо утешительные слова, и тогда щенок принимался целоваться и лизаться, скрепляя тем самым узы доверия. В очередной раз замешкавшись, викарий глянул на меня, и взгляды наши встретились; он пожал плечами и улыбнулся, а я против воли рассмеялась и продолжала смотреть вслед этой паре, пока они не исчезли за воротами церковного двора.
Допив чай, я встала, уплатила и поблагодарила Молли. Та забрала со стола пустую чашку с блюдцем и сказала, что, мол, чает, я к ним еще загляну, но коли мамка будет кричать, пускай я не обращаю внимания, мамка у нее иной раз сущий деспот.
— Я наверняка буду часто вас навещать, — сказала я. — Я новая гувернантка в Годлин-холле и, вероятно, стану регулярно наведываться в деревню.
При этих словах чашка выскользнула у нее из рук, упала на пол и разлетелась по меньшей мере на десять кусков.
— Боже правый, — сказала я, глядя на бывшую чашку. — Надеюсь, она была не очень ценная.
Но Молли на осколки и не взглянула — смертельно побледнев, она вперилась мне в лицо. Все ее дружелюбие, вся теплота мигом испарились, и она взирала на меня, не говоря ни слова, а я стояла, не понимая, что такое с нею приключилось; в конце концов она с собой справилась, тряхнула головою, сбегала за веником и совком и принялась сметать черепки. На меня она больше не смотрела — надо полагать, решила я, смущается собственной неуклюжести.
— Что ж, до свидания, — сказала я и ушла, недоумевая, отчего так стремительно переменилось ее настроение; впрочем, как следует поразмыслить я не успела: едва я ступила на улицу, мимо проехала тележка молочника, — выйди я спустя миг-другой, наверняка попала бы под лошадь. Я вскрикнула, поспешно овладела собой и наказала себе впредь смотреть, куда иду. Деревня совсем невелика, но никогда не знаешь, где тебя подстерегает опасность.
Я зашагала по улице, не заходя в лавки, но рассматривая витрины. Этой привычкой я обзавелась с год назад в Лондоне, где гуляла по Риджент-стрит, разглядывая в витринах роскошные товары высочайшего качества, — мне в жизни не хватило бы на них средств, но они наполняли меня томлением. На улице Годлина я миновала недурную овощную лавку с целым прилавком овощей и фруктов, подобных коим я никогда прежде не видала. Несомненно, местный урожай. Как приятно жить вблизи сельских угодий, размышляла я, где ты всегда обеспечен здоровой пищей. Это, в свою очередь, привело мне на ум Изабеллу и ее стылый завтрак. Я надеялась, что обед окажется удачнее; пожалуй, разумнее приготовить его самой. Окно портнихи явило взору еще один дуэт матери и дочери — одна помогала какой-то даме выбрать платье, другая сидела за швейной машинкой, и рот ее щетинился булавками; надеюсь, подумала я, никто ее не испугает, иначе она рискует проглотить булавку, а то и не одну. Витрина пекарни манила восхитительными лакомствами, и я подумала, не прихватить ли что-нибудь домой, — домой! сколь странно это слово приложимо к Годлин-холлу; будто он и в самом деле может стать мне домом, — дабы подкупить детские сердца. Но тут наконец, в стороне от дороги, прямо за деревенским насосом, откуда пили маленькие дети, я обнаружила дверь с табличкой красного дерева, на коей было выгравировано: «Альфред Рейзен, поверенный для прозорливых клиентов», разгладила пальто, поплотнее натянула шляпку на голову и вошла.
Молодой человек, расположившийся за столом, поднял голову от гроссбуха, услышав звяканье колокольчика. Был он на вид довольно странен — рано лысел, обладал толстыми румяными щеками и усами, которым недоставало надлежащего ухода. Под левым глазом у него притаилось незамеченное чернильное пятно. Он снял очки, снова нацепил их на нос и отложил перо. Руки его, отметила я, были покрыты черными отметинами, а манжеты рубашки составят предмет тяжкого труда его супруге в день стирки.
— Я могу быть вам полезен, мисс? — осведомился он.
— Надеюсь, — отвечала я. — Вы мистер Рейзен?
— Крэтчетт, — сказал он. — Клерк мистера Рейзена.
Я с трудом подавила смех.
— Крэтчетт? — переспросила я.
— Именно так, мисс, — негодующе отвечал он. — Вас насмешило мое имя?
Я качнула головой:
— Простите. Я вспомнила другого клерка по фамилии Крэтчетт. В истории о призраках, «Рождественской песни в прозе». [20]Вы читали ее?
Он воззрился на меня так, будто я внезапно заговорила на некоем древнем русском диалекте, и насупился.
— Мне читать некогда, — сказал он. — Я в конторе занят с утра до ночи. У кого есть время читать, тот пускай и читает. А мне не до того.
— Но вы хотя бы о ней слышали?
— Не слыхал.
— Вы не слыхали о «Рождественской песни в прозе»? — изумленно переспросила я, ибо повесть эта пользовалась громадным успехом. — Чарльза Диккенса?
— Нет, мисс. Я с этим господином не знаком.
Я расхохоталась, совершенно уверенная, что это какой-то розыгрыш, и лицо его гневно побагровело. Он не слыхал о Чарльзе Диккенсе? Возможно ли? А о королеве Виктории он слыхал? А о Римском Папе?
— Хорошо, это не имеет значения, — сказала я, слегка смутившись, поскольку взгляд его говорил, что малейшее пренебрежение к своей персоне он переживает до крайности серьезно. — Можно мне побеседовать с мистером Рейзеном? Он присутствует?
— Вам назначено?
— Боюсь, что нет. А надо было назначить?
Крэтчетт глянул на часы и нахмурился:
— Как этот час истечет, у него будет встреча с важным клиентом. Я спрошу — может, он вас и примет, но вы уж поторопитесь. Имя, пожалуйста?
— Элайза Кейн, — сказала я, а он кивнул и удалился в другую комнату; я же осталась озираться в приемной.
Сесть здесь было некуда, смотреть не на что. Я взяла со стола у Крэтчетта утреннюю «Таймс» и просмотрела заголовки. Еще одно убийство в Кларкенуэлле. На сей раз девушка. И еще одно в Уимблдоне. Мужчина средних лет, известен полиции. К тому же на Паддингтонском вокзале потерялся маленький ребенок, а принц Уэльский планирует посетить Ньюкасл.
— Мисс Кейн? — промолвил, Крэтчетт, появившись вновь, и я уронила газету, словно меня застали за неподобающим. Он проследил взглядом и, по видимости, вознегодовал, что я роюсь в его вещах. — Пойдемте со мной, будьте любезны? Мистер Рейзен уделит вам пять минут, если обещаете поторопиться.
Я кивнула.
— Пяти минут вполне довольно, — сказала я, сама ни на миг не поверив своим словам. Вопросы мои, подозревала я, отнимут раз в десять более времени, но для начала придется довольствоваться пятью минутами. Я последовала за Крэтчеттом в соседний кабинет, существенно роскошнее приемной, и клерк закрыл за мною дверь. У окна располагался обширный дубовый стол с аккуратными стопками бумаг, и, едва я вошла, хозяин кабинета поднялся из-за стола, подошел и протянул мне руку. Было ему чуть менее сорока лет — опрятный, с усталым, однако приветливым лицом. Ценительница немолодых джентльменов сказала бы также, что он весьма красив.
— Альфред Рейзен, — представился он с вежливым поклоном. — Кажется, вы хотели со мною увидеться. Увы, нынче я не располагаю временем. Не знаю, сообщил ли вам Крэтчетт…
— Да, я прекрасно понимаю, — отвечала я и, приняв его приглашение, села в кресло против стола; сам он вернулся на свое место. — Я пришла наудачу. Надеялась, что вы уделите мне время.
— Разумеется, мисс?..
— Кейн, — сказала я. — Элайза Кейн.
— И вы только что прибыли в Годлин? Мне кажется, прежде я вас не видел.
— Совершенно верно, — сказала я. — Я прибыла вчера вечером. Лондонским поездом до Норвича, затем мистер Хеклинг довез меня в коляске.
— Хеклинг, — слегка удивился он. — Вы же не хотите сказать…
— Да, конюх из Годлин-холла, — сказала я. — Я новая гувернантка.
Он закрыл лицо руками, надавил на веки, некоторое время неподвижно посидел в этой позе бесконечного утомления, затем выпрямился и смерил меня взглядом, в котором любопытство не уступало изумлению. Затем встал и глянул на часы.
— Так не годится, — промолвил он. — Я забыл, что у меня назначено с… с мистером Хастингсом из Брэмбл-лодж. Сейчас я не могу с вами побеседовать.
— Прошу вас, — сказала я. — Это не отнимет много времени.
— Простите меня, мисс Кейн, однако…
— Прошу вас. — В упрямстве своем я повысила голос. Повисло долгое молчание. Он по-прежнему разглядывал меня, и я отвернулась, заметив на каминной полке весьма примечательные часы в деревянном корабельном корпусе. Изысканнейше выделанные, предмет некоей красоты — мне захотелось подойти, снять часы с их причала и рассмотреть резьбу.
— Новая гувернантка, — наконец вздохнул он, вновь усевшись за стол. — Подумать только. Уже прибыли.
— Так вы знали, что я приеду? — спросила я, снова к нему повернувшись.
— Мисс Беннет упоминала нечто в этом духе, — отвечал он до крайности, сочла я, уклончиво. — Даже существенно более того. Она побывала здесь всего лишь три дня назад, сидела в том же кресле, что и вы сейчас. Сообщила мне, что уезжает. Я надеялся ее отговорить.
Неизвестно отчего мне вдруг стало неуютно. Мне не нравилось сидеть там, где прежде сидела эта женщина. Никаких резонов беспокоиться у меня не было — не умерла же она в этом кресле, — однако я неловко заерзала; предпочтительнее было бы пересесть на диван у стены.
— Вам она сказала гораздо больше, нежели мне, — произнесла я. — Мистер Рейзен, я пришла к вам в некоторой растерянности. Мне представлялось, что некая семья нанимает меня гувернанткою детям. Тем не менее, прибыв вечером, я обнаружила, что не имею возможности встретиться как с мистером, так и с миссис Уэстерли, что оба они даже не присутствуют в Годлин-холле, а предыдущая гувернантка села в поезд, на котором прибыла я, дабы попасть в Лондон обратным рейсом. Я решительно не понимаю, что происходит.
Мистер Рейзен со вздохом кивнул. Затем улыбнулся мне и как бы пожал плечом.
— Я вполне постигаю, в каком вы замешательстве, мисс Кейн, — сказал он.
— Вы очень точно постигаете мое состояние, сэр.
— Итак, — промолвил он, сложив руки домиком, — чем я могу быть вам полезен?
Я замялась. С какой стати он задал мне этот нелепый вопрос?
— Итак, — отвечала я; в душе моей уже бурлила досада. — Мне дали понять, что вы занимаетесь финансовыми делами поместья.
— Это верно, — согласился он, — я ими занимаюсь. — Тут он резко выпрямился. — А, полагаю, я понял. Вас беспокоит ваше жалованье? У вас нет причин для тревог, мисс Кейн. Вы можете забирать ваше недельное содержание у меня в конторе, по вторникам утром. Крэтчетт все вам приготовит. Бухгалтерские книги у нас в полнейшем порядке.
— Меня беспокоит не жалованье, — сказала я, хотя, должна признаться, этот вопрос у меня тоже возникал; в конце концов, сбережений у меня почти не имелось, лишь то немногое, что удавалось откладывать из жалованья в Святой Елизавете, и несколько сотен фунтов, оставленных мне по завещанию папенькой, а я намеревалась не прикасаться к этому капиталу, дабы получать проценты. Чтобы выжить, мне требовалось постоянное содержание.
— Что до прочих хозяйственных расходов, — продолжал мистер Рейзен, — можете выкинуть их из головы. Провизию в Годлин-холл доставляет местный бакалейщик. Все счета от торговцев поступают непосредственно ко мне и незамедлительно оплачиваются. Жалованье Хеклинга и миссис… — Он кашлянул и поправился: — Все жалованья, какие потребно платить. Этим занимаемся мы. Вам решительно не о чем тревожиться, помимо очевидного.
— Очевидного? — переспросила я. — Это какого очевидного?
— Ну как же, — улыбнулся он мне, словно безнадежной дурочке. — Помимо заботы о детях, разумеется. Кому еще этим заниматься, как не гувернантке?
— Родителям? — предположила я. — Надо полагать, я не останусь с Изабеллой и Юстасом одна на веки вечные? Их родители скоро прибудут?
Мистер Рейзен отвел глаза, и чело его омрачилось.
— Мисс Беннет указала это в своем объявлении? — спросил он.
— Вообще-то, нет, — признала я. — Но я, естественно, думала…
— Говоря по чести, мисс Беннет не имела права размещать это объявление, не посоветовавшись со мною. Я не поверил своим глазам, когда раскрыл «Морнинг пост» в то утро. Не скрою, мисс Кейн, мы с нею побеседовали на сей предмет. И то была жаркая беседа. Однако мисс Беннет желала уехать во что бы то ни стало. Пожалуй, в некотором смысле я не могу ее винить, Но…
— Почему? — спросила я, подавшись вперед. — Почему вы не можете ее винить?
— Ну… — произнес он, с трудом подыскивая слова, — она здесь не прижилась, только и всего. Не была счастлива. Не была местной, — с нажимом прибавил он.
— Мистер Рейзен, я тожене местная.
— Это так, но, быть может, вы приживетесь лучше. — Он глянул на часы: — О небо, это ж надо, который уже час! Извините, что приходится вас выпроваживать, мисс Кейн, — сказал он, поднявшись и протянув мне руку. — Но, как я уже говорил, у меня назначено.
— Разумеется, — отвечала я. Эти увертки меня рассердили, но я позволила ему подвести меня к двери. — Однако вы так и не ответили на мой вопрос. Касательно родителей Изабеллы и Юстаса. Когда мне их ожидать?
Он посмотрел мне в глаза и в смятении наморщил лоб. Повисла продолжительная пауза, но я поклялась себе дождаться ответа — будь я проклята, если заговорю первой.
— Вы одна приехали в Годлин? — спросил он, и я вздернула бровь, удивленная резкой переменою предмета беседы.
— Простите?
— Я лишь интересуюсь, не привезли ли вы с собою компаньонку. Или, быть может, родителя? Старшего брата?
— У меня нет ни братьев, ни сестер, мистер Рейзен, у меня нет друзей, моя мать умерла, когда я была маленькой, а отец мой отправился на небеса чуть более недели назад. Почему вы спросили?
— Мне так ужасно жаль, — произнес он и коснулся моего локтя. То был жест столь откровенно задушевный, что у меня оборвалось сердце. — Что ваш отец скончался, — пояснил он. — Потеря близкого — страшная трагедия.
Я открыла было рот, но слов не нашла. Я посмотрела, как его ладонь лежит на моем локте, и, к своему изумлению, в этой нежности обрела безграничное утешение. Он перехватил мой взгляд, отдернул руку, закашлялся и отвернулся. Наконец, пытаясь собраться с мыслями, я вновь осведомилась о местонахождении родителей Уэстерли.
— Не могу вам сказать, — как ни прискорбно, отвечал он. — Мисс Кейн, вы же любите детей?
— Что? — изумленно переспросила я. — Ну разумеется, я люблю детей. Я учила маленьких девочек в Лондоне.
— И вам понравились Уэстерли? Я понимаю, что вы едва познакомились, но они вам понравились?
Я задумалась.
— Они довольно необычные, — сказала я. — Но очень смышленые. Девочка непроста. Мальчик прелестен. Я уверена, что со временем мы замечательно поладим.
— В таком разе я лишь умоляю вас о них заботиться, мисс Кейн. Вас для этого и наняли. Заботиться о них, по необходимости отчасти их обучать. Хотя бы мальчика. Что же до всего прочего… — И тут он широко развел руками, словно подразумевая, что все прочее не в его власти. На миг мне почудилось, будто он ожидает, что сейчас я паду в его объятия. (И, как ни абсурдно, меня подмывало именно так и поступить.)
Я вздохнула. Беседа вышла совершенно неудовлетворительная, а положение мое не прояснилось ни на гран. Но, должно быть, выбора у меня не было, и сейчас надлежало уйти. За дверьми на меня накатило великое разочарование, но на обратном пути в Годлин-холл оно слегка рассеялось; я сказала себе, что все это неважно, я познакомилась с мистером Рейзеном, позднее могу снова нанести ему визит, а затем и снова, если потребуется, и подробнее расспросить о своих обязанностях. Назначу ему встречу. Если назначить, скажем, встречу на полчаса, едва ли он сможет выгнать меня из кабинета спустя пять минут.
Альфред Рейзен. Какое красивое имя.
Обратный путь показался мне труднее, нежели дорога в деревню, — удивительно, поскольку ни туда, ни обратно не приходилось ехать ни в гору, ни с горы; дорога по большей части вилась совершенно плоско, как едва ли не повсюду в сельском Норфолке. Я миновала огромные ворота, отмечавшие границу поместных земель; вечером накануне Хеклинг задержался там, дабы сквозь деревья я впервые узрела Годлин-холл. Утро по-прежнему было солнечное, и однако же внезапно поднялся сильный ветер. Чем ближе я подъезжала к дому, тем сильнее этот ветер дул, отталкивая меня; наконец я капитулировала, слезла с костотряса и зашагала к дверям, ведя его рядом.
Насилу раскрыв сощуренные глаза на ужасном ветру, со двора я заметила щель приоткрытой парадной двери. Я зашагала туда, борясь с ураганом, как будто не желавшим моего прибытия в дом; едва я преодолела три парадные ступени, дверь захлопнулась у меня перед носом. Я вскрикнула. Быть может, кто-то за нею стоял — кто-нибудь из детей, скажем, шутки со мною шутит? Юстас вечером прятался за дверью — не он ли опять валяет дурака?
Я потянулась к колокольчику, но рука моя не умела обороть силу ветра. Как это возможно, недоумевала я, если я стою прямо под стеною? Стена должна укрывать меня от ветра, однако тот по-прежнему немилосердно меня трепал. Я снова потянулась к колокольчику, но ветер был слишком силен — словно разозлившись, он вовсе сбил меня с ног, толкая прочь от дома, я стала клониться спиною вперед, запнулась о ступеньку и едва удержалась от падения. А ветер все толкал, толкал и толкал меня, я еле стояла на ногах, и тут он поднял меня над землею, я покатилась кувырком, ссаживая правую ногу о камни, и почувствовала, как с колена сдирается кожа; я пронзительно закричала, завопила, и в тот же миг парадная дверь открылась, а ветер рассеялся, стих, замер — столь же внезапно, сколь и начался.
— Элайза Кейн! — вскричала Изабелла, направляясь ко мне; младший брат ее бежал чуть позади. — Почему вы тут легли?
— Посмотри, сколько крови, — сказал Юстас, трепетно понизив голос, и я поглядела на свое колено, и в самом деле немало окровавленное, хотя я тотчас поняла, что ничего не сломано, потребно лишь промыть и забинтовать рану, а затем все будет хорошо. Однако происшествие потрясло меня — и в особенности резкая перемена погоды: ни ветерка не ощущалось более в воздухе, не говоря уж о торнадо, что толкало и гнало меня прочь, подальше от Годлин-холла.
— Ветер, — сказала я, глядя на детей, у которых на головах не сбилось ни волоска. — Ветер! Дети, вы что, не чувствовали? Не слышали?
Глава девятая
В последующие дни жизнь в Годлин-холле как будто вошла в русло, и, к моему облегчению, пугающих происшествий более не случалось. Меня по-прежнему беспокоило, сколь мало знаю я о семействе Уэстерли и почему так долго вынуждена буду приглядывать за Изабеллой и Юстасом одна, но я отставила свои треволнения и принялась налаживать дружбу с детьми. Как и было обещано, утром ближайшего вторника в конторе мистера Рейзена меня ожидало жалованье, подсчитанное и выписанное клерком Крэтчеттом, каковой, похоже, совершенно на меня ополчился, но, когда я попросила о свидании с его нанимателем, меня поставили в известность о том, что мистер Рейзен отбыл по делам из Норфолка, а Крэтчетт никак не может записать меня на прием без предварительного одобрения стряпчего. В продолжение всей этой беседы Крэтчетт то и дело стрелял глазами на дверь кабинета, отчего я уверилась, что в действительности мистер Рейзен никуда не уезжал, но, напротив, сидит у себя за столом, не желая со мною увидеться, и обстоятельство это расстроило меня до крайности. Однако, поскольку никак не возможно было опровергнуть заявления клерка, не выставившись истеричкой, я лишь сообщила ему, что приду снова и что вопросы мои настоятельно требуют дальнейшего разбирательства, а затем в досаде отбыла.
Несколько раз я пыталась застать и неуловимую миссис Ливермор, но вотще. Просыпаясь в восемь, я наблюдала, как она в пальто и с сумкой шагает прочь от дома по дорожке; если я просыпалась получасом раньше, получасом раньше уходила и она. Миссис Ливермор словно бы подчеркнуто старалась вовсе со мною не сталкиваться, хотя не приходилось сомневаться, что она прекрасно осведомлена о появлении в доме новой гувернантки. Однажды, выглянув в окно и заметив миссис Ливермор, я выбежала во двор, но, как и в прошлый раз, она свернула за угол и будто испарилась, а я уже заподозрила, что она мне мерещится. В такие минуты я спрашивала себя, не сам ли норфолкский воздух куражится надо мною.
Но, невзирая на все эти заботы, я постепенно проникалась радостью жизни в Годлин-холле. Разумеется, я часто вспоминала папеньку, а временами, особенно по ночам в спальне, когда я оставалась одна, воспоминания эти доводили меня до слез, но я уже привыкала к своей утрате и училась с нею жить. Сему способствовали долгие прогулки по садам в окрестностях дома. Я утишала свое горе тем, что папенька прожил большей частью счастливую и интеллектуально наполненную жизнь, а кроме того, дважды познал истинную любовь — супружескую, а затем дочернюю. Я возвращалась, надышавшись свежим воздухом, ноги мои слегка ныли, настроение неизменно повышалось, и я взирала на свою переменившуюся жизнь с оптимизмом.
Как ни радовалась я новой обстановке, меня по-прежнему раздражал спертый воздух в спальне и моя положительная неспособность открыть окно. То было высокое окно, вверху заостренное, почти стрельчатое, однако шире, от пола и потолка отстоящее не более чем на три фута и разделенное вертикально на две половины, каковые, говоря теоретически, надлежало открывать, дабы проветривать комнату. Однажды после обеда, заметив, как Хеклинг шагает по двору, а вокруг скачет его пес Перец, я решила обсудить с конюхом эту незадачу.
— Оно не открывается, — сообщил мне Хеклинг, пожав плечами и смерив меня равнодушным взглядом, словно недоумевая, как мне хватило глупости предположить иное.
— Разумеется, открывается, мистер Хеклинг, — возразила я. — На нем две рукояти, обе так и ждут, чтобы их повернули. Но, как я ни стараюсь, они не поддаются. Может, их надо смазать?
— Мистер Уэстерли его запечатал, — сказал Хеклинг, пожевав нечто отвратительное, и от его чавканья мне захотелось убежать со всех ног. — Смолу горячую в замок залил, вон оно как. Чтоб никто не отмыкал.
Я недоверчиво глядела на него — он что, полагает, я скудна умом?
— И зачем бы ему поступать столь нелепо? — спросила я.
— Говорил, дескать, сквозит очень. Половину окон в доме запечатал. Сами гляньте, коли не верите. Топить-то такой домище куда как накладно. А кошель не бездонный. У кого деньжата есть, те их небось и тратят.
Я вздохнула. Какой вздор и какая досада; в спальне моей уже отдавало затхлостью. Я не хотела оставлять дверь нараспашку — мне потребна приватность и незачем внушать детям, будто им все дозволено, а я прекрасно знала, как любят дети копаться в чужих вещах; я всего лишь желала ежедневно проветривать. Спала я беспокойно, и, полагаю, отчасти это объяснялось духотою.
— Вам еженедельно платят как подобает, мистер Хеклинг? — осведомилась я, ухватившись за возможность задать ему еще несколько вопросов; обыкновенно, завидев меня, он отворачивался и шагал прочь. Как-то раз он даже оседлал свою Винни и от меня ускакал; феноменальное поведение.
Он сощурился, пожевал губу, поразмыслил, затем кивнул:
— А то. Вы что, колготились?
— Вовсе нет, — отвечала я, слегка краснея, но не отводя взгляда; этот человек меня не напугает. — Разумеется, мистер Уэстерли поручил финансы мистеру Рейзену, не так ли?
— А то. Сколько я знаю.
— Как вы полагаете, мы в ближайшее время его увидим?
— Мистера Рейзена? — пожал плечами он. — Да с чего бы? Коли вам надобно с ним повидаться, вы бы…
— Мистера Уэстерли, — поправила его я, совершенно уверенная, что он и так прекрасно меня понял. На миг мне почудилось, будто он вот-вот улыбнется — редкое дело, — но он явно передумал. Взглянул на Перца, что сидел подле и переводил взгляд с меня на хозяина и обратно, следя за нашей беседой. Я уже заподозрила, что собака откроет мне больше, чем Хеклинг.
— Это навряд ли, — в конце концов отвечал этот последний. — Мне уж пора, мисс. Перцу бы побегать, а то он свирепеет.
— Он, вероятно, очень занят, раз не может даже навестить детей, — заметила я. — А что касается миссис Уэстерли, не представляю, как она могла с ними расстаться. Они такие сокровища.
Он гавкнул в рассуждении засмеяться, отчего мне в лицо полетела слюна; я в омерзении отступила и отерлась. Разумеется, этот скот и не подумал извиниться.
— Сокровища, — повторил он, тряся головою. — Небось можно и так сказать. — Он снова рассмеялся, явно позабавленный моим замечанием.
Я смотрела, как он шагает по дорожке, то и дело подбирая палки и бросая их собаке. Я пообещала себе, что не отвернусь, пока он не исчезнет из виду, и наконец, несколько удалившись и, по видимости, ощутив мой взгляд, он помедлил и повернулся, уставился мне в лицо, и мы, двое работников этого дома, наблюдали друг за другом и ждали, кто первый сдастся. Он был слишком далеко, и его гримасы я не разглядела, но когда он подобрал палку, толстый сук, и угрожающе взвесил ее в руке, а собака в предвкушении заскакала вокруг, меня мороз подрал по коже и я отвела глаза, кляня себя за неспособность одолеть грубияна в гляделки.
Глава десятая
Мы с детьми ежедневно занимались в классной комнате, что располагалась в конце коридора третьего этажа, за короткой лесенкой. То была светлая комната, с замечательным видом на поместье; на стене классная доска, под нею огромный учительский стол с великим множеством ящиков, напротив две детские парты поменьше, бок о бок.
— Сколько девочек вы учили в этой вашей лондонской школе? — как-то утром спросила Изабелла; она сидела за партою, по обыкновению безупречно нарядная, и ее карандаши лежали перед нею аккуратным рядком.
— В классе помещалось человек тридцать.
— Мои сверстницы? Или Юстаса?
— Скорее Юстаса, — сказала я, и в ответ на это он поднял голову и улыбнулся. Какое прелестное лицо, подумала я. Обычно опасливое, едва ли не испуганное, но, когда он улыбался, все это мигом исчезало и он словно преображался в совсем другого мальчика. — Даже помладше. Их называли «маленькие девочки».
— А с ними бывали неприятности? — продолжала Изабелла.
— Неприятности?
— Вам приходилось их наказывать?
— Иногда, — сказала я. — Но очень редко. Ты должна понимать, Изабелла: школа, где я служила, была не как в книжках. Учителя не искали всякой возможности высечь злополучных своих подопечных или заставить их гулять по двору с картонкой на груди «Осторожно: кусается». Мистеров Брокльхёрстов [21]в нашем учебном заведении тоже не водилось. Нет, мы были добры к нашим девочкам, а они в ответ уважали нас и увлеченно занимались. В основном.
— Я бы хотела поучиться в школе с другими девочками, — задумчиво промолвила Изабелла. — Но папа говорил, нам положено учиться здесь.
— Частное образование — привилегия всякой состоятельной семьи, — объяснила я. — Только беднейшие слои принуждены учиться скученно. На самом деле большинство моих маленьких девочек уйдут из нашей школы, когда им минет лет двенадцать или тринадцать.
— И что с ними будет потом? — спросил Юстас. — Выйдут замуж?
— Господи боже, конечно нет, — усмехнулась я. — Тебе не кажется, что они чрезмерно юны? Ты вот представляешь, как выйдет замуж Изабелла?
Юстас слегка фыркнул, но примолк, поймав сестрин взгляд. Затем она мрачно воззрилась на меня — очевидно, моя легковесность ее рассердила.
— Я считаю, это было весьма грубо с вашей стороны, — тихо произнесла она. — Вы полагаете, никто меня не возьмет?
— Ну честное слово, Изабелла, — сказала я, надеясь рассеять этот мрак. — Ничего подобного я в виду не имела. Я лишь хотела сказать, что девочке твоих лет весьма необычно было бы пользоваться вниманием кавалера. Ты не согласна? Разумеется, со временем, когда ты подрастешь, твоей руки станет добиваться множество молодых людей.
— А вы, Элайза Кейн? — поинтересовалась она, взяв с парты карандаш и медленно вдавив остро отточенный кончик в левую ладонь. — Вы ведь не замужем, не так ли?
Я помедлила с ответом, опасаясь, что она поранится.
— Нет, — сказала я. — Не замужем.
— Но вы очень старая. Сколько вам лет?
— А как ты думаешь? — спросила я, в душе сожалея, что она об этом заговорила.
— Шестьдесят семь, — высказался Юстас.
— Мне двадцать один, нахал, — улыбнулась ему я.
— Двадцать один, однако не замужем, — продолжала Изабелла. — Вы не боитесь остаться синим чулком?
— Я об этом не думаю, — солгала я.
— Никогда?
— Никогда. В конце концов, у меня есть место. Здесь, в Годлин-холле. И я вполне довольна.
— Но вы разве не предпочли бы нам супруга? — спросила она.
— Ну, я не знаю, — отвечала я, и голос выдал мою неуверенность.
— Вы не хотите своих детей? Вам не утомительно заботиться о чужих?
— Я бы очень хотела своих детей. Надеюсь, однажды они появятся.
— Но ведь вы не сможете работать, если выйдете замуж? — не отступала она. Голос ее напряженно зазвенел, она костылем вгоняла в меня свою мысль, а острие карандаша все глубже вонзалось в ее ладонь; я занервничала: она вот-вот проткнет кожу, и прольется кровь.
— Это еще почему? — спросила я.
— А кто присмотрит за вашими детьми? Вы ведь не поручите их воспитание другой женщине?
— Изабелла! — прошептал Юстас, тыча ее в бок; на горестном его личике тревога мешалась с ужасом пред этими безобидными, казалось бы, замечаниями.
— Пожалуй, — отвечала я. — Надо полагать, мой муж станет работать, а я посвящу свое время детям. Так уж оно в жизни устроено. Но, Изабелла, все это лишь гипотезы, и…
— Дети — забота матери, не так ли? — продолжала она. — И ни одна женщина не должна ее замещать.
— Ну, наверное, — сказала я, уже не понимая, к чему она клонит.
— Вы ведь этого не допустите? — спросила она. — Если кто-нибудь попросит вашей руки? И если вы согласитесь? И если у вас родятся дети? Вы не допустите, чтобы их воспитывала другая женщина?
— Нет, — сказала я. — Это же моя обязанность.
— Значит, вы понимаете, — сказала она, получив, по видимости, удовлетворительный ответ, выпрямилась и отложила карандаш в желобок на парте.
— Что понимаю? — спросила я; я не постигала, как ни вдумывалась, что именно она мне внушала.
— Всё, — отвечала она, глубоко вздохнув, и отвернулась к окну. Я наблюдала за нею словно целую вечность; она будто погрузилась в некий транс, каковой овладел и мною; обе мы очнулись, лишь когда заговорил Юстас.
— Мисс Кейн, — тихо, почти шепотом произнес он, и я взглянула на него.
— Да, — сказала я. — За работу, дети. Нельзя же молоть языками весь день. Я предполагала сегодня заняться королями и королевами английскими. История наша весьма богата, и, надо думать, исторические рассказы вас увлекут.
— Мы кое-что знаем о королях и королевах, — заметил он. — В Годлин-холле однажды останавливался король.
Я рассмеялась.
— Неужели и вправду? — спросила я; быть может, он сочиняет из озорства.
— Вообще-то, и вправду, — отвечала Изабелла, оторвавшись от окна и вперив в меня пронзительные голубые глаза. — Нам папа рассказывал. Это, разумеется, было очень давно. Больше ста лет назад. Говоря точнее, в 1737 году. Когда хозяином Годлина был прадедушка.
— В 1737 году, — повторила я за нею, мысленно листая списки. — Значит, правил у нас тогда…
— Георг II, — отвечала она. — Я же сказала, что Юстас не выдумал. Иначе я бы не сообразила так скоро, правда?
— Разумеется, — сказала я. — Юстас, честное слово, я не усомнилась ни на миг, — прибавила я, и мальчик улыбнулся мне до ушей. — Я просто удивилась. Наш монарх — здесь, в Годлин-холле! Как это, вероятно, было волнующе.
— Осмелюсь предположить, — согласилась Изабелла. — Но королева, Каролина Ансбахская, занедужила после прогулки по саду. Ей назначили кровопускание и приложили пиявки в комнате, что соседствует с вашей, Элайза Кейн, однако пользы это не принесло. Лекарь был, изволите ли видеть, болван. Не знал, чем ее лечить, вот в чем беда. Обычная история с провинциальными лекарями. Нередко благотворнее предоставить делам природным идти своим чередом, нежели довериться норфолкскому эскулапу. Заботы его целесообразнее применять к лошадям в конюшне либо к Хеклингову Перцу.
Я взирала на нее, забавляясь и теряясь от подобной манеры речи; очевидно было, что сию тираду она слыхала не раз, — быть может, это дословная речь ее отца, поведавшего друзьям за ужином о визите королевских особ, — но столь взрослый синтаксис из уст столь юной девочки приводил меня в замешательство и немало тревожил.
— В итоге ее доставили в Лондон, — продолжала Изабелла. — Но у нее случилось прободение кишечника, и она скончалась. Король очень горевал. Он, как вы понимаете, сильно любил свою королеву. Пережил ее на четверть века и, однако, более не женился. Весьма достойный поступок, не находите? [22]Но он ополчился на прадедушку, ибо тот был хозяином дома, где случилось печальное событие. Более не приглашал его ко двору. Прадедушка ужасно огорчался: он был активным приверженцем короны. Как и весь наш род с самой Реставрации. Мы выступали на вражеской стороне в Войне Алой и Белой розы, но это было в стародавние времена. И со временем нам даровали прощение. Как бы то ни было, подобные события не проходят бесследно, как вы считаете? Кончина в доме?
— Но ты ведь сказала, что королева скончалась не здесь? — заметила я.
— Я веду речь не о королеве, — отмахнулась она, словно сочла мое возражение решительно несуразным. — Итак, о чем мы сегодня поговорим, Элайза Кейн? О короле Георге II? Или отправимся в глубь веков? Скажем, к Ланкастерам и Йоркам, раз уж я о них вспомнила?
— Еще дальше, — сказала я, открыв учебник и пролистав до намеченной главы. В классной комнате слегка засквозило, и я пожалела, что не прихватила теплый кардиган; впрочем, мне не хотелось его искать, бродя по пустому дому, мимо комнаты, где пускали кровь бедняжке Каролине Ансбахской. — Я предполагала, что мы начнем с пленения Эдмунда Тюдора [23]и корней сей победоносной, однако кровавой династии.
Я глянула в окно и вздохнула. Пока я не смотрела, кто-то из детей написал нечто на затуманенном стекле. Нечто столь вульгарное, что я не пожелала лишний раз привлекать к надписи их внимание.
Глава одиннадцатая
По воскресеньям мы с детьми посещали службы в деревенской церкви, и в первые недели, входя и шагая по проходу к семейной скамье у алтаря, я ощущала себя отчасти зверем в зоосаде. Все прихожане до единого эдаким ужасно ненавязчивым манером поворачивали головы, дабы создать впечатление, будто в действительности ни один не смотрит, и, однако, взгляды прожигали меня насквозь. Поначалу я полагала, что рассматривают они нарядно одетых детей, но постепенно заподозрила, что их больше интересует моя персона, — прежде не изведанное мною ощущение, ибо я не привыкла к тому, что на меня оборачиваются.
Меж этих бестревожных каменных стен душа моя воспаряла вместе с хором, почти незримым на галерее над дверьми, и я трепетно предвкушала воскресные утра и утешение, что дарила мне служба. Преподобный Диаконз читал вдумчивые проповеди; в отличие от проповедей, что мне доводилось слышать в Лондоне, слова его не создавали впечатления, будто он всякий раз заново переваривает и срыгивает их для очередной паствы, — впрочем, был он человеком молодым и призвание свое выполнял с воодушевлением. Когда он заговаривал о доброте и любви к ближнему, мысли мои нередко устремлялись к папеньке, и подчас нелегко бывало с собою совладать. Я прижилась в Норфолке — во всяком случае, так мнилось мне, — но внезапность моего отбытия из Лондона вскоре после скоропостижной папенькиной кончины разодрала мои чувства в клочья; ныне же, когда жизнь успокоилась, в одиночестве или в церкви помыслами я все чаще льнула к моему родителю. Я скучала по нему ужасно, вот в чем вся правда. Я скучала по нашим беседам; я скучала даже по насекомым книгам и сокрушалась, что ни одной не оставила на память, а отправила их все мистеру Хестону в Британский музей. «Я всегда стану о тебе заботиться, — сказал папенька по моем возвращении из Корнуолла. — Ничего плохого с тобою не случится». Но кто же позаботится обо мне теперь, когда он скончался? Кто защитит меня? Кто не допустит, чтобы со мною случилось дурное?
После одной необычайно трогательной гомилии, готовая разрыдаться при воспоминании о нашей с папенькой счастливой жизни, я сказала детям, что хочу побыть в церкви и помолиться в одиночестве, и мы уговорились спустя несколько минут встретиться возле деревенского насоса у обочины дороги, что вела обратно в Годлин-холл. Прихожане, по обыкновению, разошлись, и я опустилась на колени, закрыв лицо руками, и вознесла Господу молитву о том, чтобы папенькина душа обрела покойное пристанище, и о том, чтобы папенька приглядывал за мною и защищал меня по-прежнему. Вновь подняв голову, я заметила, что плачу, а преподобный Диаконз, к моему смущению, убирает с алтаря реликвии и смотрит на меня. Я села на скамью, а он приблизился и выдавил улыбку.
— С вами все благополучно? — спросил он.
— Все хорошо, благодарю вас, — отвечала я, слегка покраснев. — Я должна просить у вас прощения, я не имела в виду столь глупо себя вести.
Он качнул головой и сел на скамью впереди, развернувшись ко мне. Лицо у него было доброе, и это мне понравилось.
— Вам не за что просить прощения, — пожал плечами он. — Вы мисс Кейн, да?
— Совершенно верно.
— Новая гувернантка Годлин-холла?
Я кивнула, и он несколько отвернул слегка омрачившееся лицо.
— Вероятно, это я должен перед вами извиниться, мисс Кейн.
Я воздела бровь, не постигая смысла его слов:
— Это еще за что?
— Вы приходите сюда не первую неделю. Я видел вас в деревне и на службах, но сам не зашел к вам. Не представился, скажем так. Надеюсь, вы не думаете обо мне дурно.
— Вовсе нет, — отвечала я; говоря по чести, меня даже не посещала мысль, что он может выступить в путь, дабы познакомиться со мною. Кто я такая, в конце концов? Всего лишь платная работница. Гувернантка. Я не хозяйка Годлин-холла, хоть и единственная взрослая женщина в доме. — Вы, надо полагать, человек весьма занятой.
— Ну да, ну да, — медленно кивнул он. — Но это не оправдывает меня. Следовало найти время. Я говорил себе, что мне надлежит с вами побеседовать, но… — Он легонько вздрогнул, словно призрак прошел по его могиле, и мне почудилось, что Годлин-холл чем-то его страшит. — В общем, мне очень жаль, — после паузы прибавил он, встряхнув головой, дабы изгнать оттуда застрявшие мысли. — Как вам живется?
— Неплохо, — отвечала я. — Дети просто чудесные.
— Необычные дети, кажется мне, — поразмыслив, промолвил преподобный Диаконз. — Души их, разумеется, чисты, но они так страдали. Изабелла — на редкость умная девочка. Не исключено, что однажды она выйдет за блестящего человека. Юстас тоже подает немалые надежды.
Читать бесплатно другие книги:
