Здесь обитают призраки Бойн Джон

Глава двенадцатая

Благорасположение мое пережило час ужина и протянуло до сумерек, а затем диковинная буря чувств минувшего утра — горе, растерянность, досада и эйфория — улеглись меланхолией, и я бродила по землям поместья, встревоженная всем, что узнала или же не смогла узнать с той минуты, когда проснулась поутру. Шестая гувернантка за год! Просто поразительно. Первые четыре мертвы, пятая бежала по перрону Торпа, так спеша ускользнуть, что чуть не сбила меня с ног. Что случилось с ними? Что привело их к столь ужасному концу?

Вновь вернувшись к дому, я взглянула на окно своей спальни на третьем этаже, и отчетливая тревога овладела мною; я обхватила себя руками и потерла плечи, надеясь чуть-чуть согреться. Любопытно, почивали ли мои предшественницы в той же спальне — все-таки, в доме имеется еще по меньшей мере десять спален, и, вполне возможно, они жили в одной из них, — но от мысли о том, что я унаследовала их жилище, меня пробрал холод. Я и прежде отмечала, сколь эта комната чудесна, — не в таких (предполагала я) обыкновенно селят прислугу. Просторная, с роскошным видом на поместье. Если б не наглухо запечатанные окна, она была бы почти совершенна. Теперь же я поглядела на ее окно и вздохнула. Но быть может, дети назначили мне новую комнату, с коей не связаны мрачные воспоминания?

Сейчас, однако, я с изумлением узрела за шторами чью-то фигуру — слегка наклонившись, она взирала на меня. Не представлялось возможным разглядеть за белым тюлем, кто это, и я нахмурилась, уверенная, что ко мне в спальню пришла Изабелла. (По-моему, Юстас не из тех, кто копается в чужих пожитках.) Вот почему, отметила я про себя, я не оставляю дверь открытой. Желательно сохранить за собою хотя бы крошечную долю приватности. У меня на глазах фигура шевельнулась, а затем скользнула прочь от окна, и я решительно ступила в дом, намереваясь серьезно поговорить с Изабеллой, но, к своему изумлению, увидела ее в гостиной слева — девочка сидела на диване, вытянув ноги, погруженная в очередную сказочную повесть. Я, говоря мягко, удивилась и даже отчасти расстроилась. Значит, все-таки Юстас! Возможно, я неверно истолковала его нрав. Мне вовсе не хотелось его бранить, говоря по чести, мне он виделся очень славным мальчиком, но иного выхода не было; придется нам потолковать. Я уже двинулась к лестнице, но, не успела сделать и шагу, слева от Изабеллы появился Юстас, которого прежде не было видно, а за ним Хеклингов пес Перец — тот смотрел в потолок, из горла исторгая тихий рык и задней лапой скребя ковер, словно готовился напасть.

Ничего не страшась, я взошла наверх, свернула влево, поднялась по широкой лестнице на третий этаж, коридором приблизилась к своей спальне, распахнула дверь и огляделась, ожидая узреть незваного гостя.

К моему потрясению, в комнате не было ни души. Я в замешательстве озиралась. И минуты не прошло с тех пор, как я заметила фигуру за тюлевыми занавесями, и никак невозможно было выйти отсюда и спуститься по лестнице, не столкнувшись со мною. Я открыла гардероб, заглянула под кровать, но спальня пустовала. Я чуть не расхохоталась. Неужели мне почудилось? Неужели события нынешнего дня шутят шутки со мною и моим воображением? Я вздохнула. Иных объяснений нет. Но ведь я была так уверена!

Я отдернула занавеси, ладонями прижалась к громадным стеклам наглухо закрытых рам, в той же позе, что почудившаяся мне фигура, затем устало прикрыла глаза и привалилась к окну. Дальнейшее заняло от силы секунд десять или разве пятнадцать, но я помню каждое мгновенье, словно все происходит со мною снова, и могла бы поклясться, что длилось это целый час.

Затворенное окно, накрепко запечатанное кипящей смолою, распахнулось настежь, раскрылось вовне, в комнату ворвался ветер, и две руки — я почувствовала! я их почувствовала! — резко толкнули меня в спину, яростно оторвали от пола, как ужасный ураган, что трепал меня в первый день по моем возвращении из деревни. Руки эти настойчиво толкали меня, подобно незримой силе, тщившейся сбросить меня под поезд на вокзале Торп, я опрокинулась в окно, и в долю секунды, что я провисела, таращась вниз, на пятидесятифутовую пустоту, каковая безусловно меня прикончит, другие руки, другая пара ладоней — они были крупнее, эти руки, они были сильнее, — толкнули меня спереди, в живот, ударили, выбив из меня дух, и втолкнули в спальню. Взревел ветер за окном, и я ахнула — минувшие секунды меня потрясли, я пока не ведала, что творится, и даже страх не успел посетить меня; однако еще ничего не закончилось, ибо руки за моей спиною вновь меня толкнули, я снова чуть не выпала в окно, пол ушел из-под ног, я увидела землю, то место, где найду свою погибель, где тело мое разлетится на куски, но опять, не успела я упасть, вторая пара рук оттолкнула меня еще сильнее, жестоко, мне в жизни не бывало так больно, и я вновь очутилась в комнате, упала навзничь, спиною отлетела к стене, ударилась об нее и закричала, и в тот же миг окно захлопнулось, ветер утих, и я осталась одна, в слезах, в ужасе, раздираемая болью, совершенно не постигая, что произошло.

Пролежала я, вероятно, с полчаса, не в силах пошевелиться, не решаясь подняться, ибо не знала, что тогда случится, но наконец почувствовала, что в комнате воцарился покой, и медленно, опасливо встала на ноги. Я расстегнула платье и осмотрела живот. Он был весь избит, большая красная отметина покрывала его, и прикоснуться к ней было больно, — в ближайшие дни, понимала я, расцветка и ощущение станут меняться. Если б анатомия позволяла, я несомненно узрела бы такие же отметины на спине. Вознамерившись не поддаваться страху, я вновь подошла к окну и осторожно потянулась к рукоятям, боясь притронуться, но отчего-то зная, что самое страшное позади. Я попыталась их повернуть, но они не поддались. Они были накрепко запечатаны, как и прежде. Будто их и не открывали.

Я рухнула на постель, и громкий вопль ужаса набух у меня в горле, и я зажала рот рукою, дабы не закричать вслух. Что случилось в эти секунды? Как такое возможно? Мне не почудилось — синяки мои остались взаправду. В этом доме обитало что-то непостижимое, нечестивое; подозрение, от которого я прежде отмахивалась, полагая его фантазией, ныне целиком завладело мною, и я уверилась, что это правда. Однако всей правды я прежде и не подозревала.

Их тут двое.

Глава тринадцатая

В воскресенье мистер Крэтчетт мечтал избавиться от меня, но появление мое в конторе мистера Рейзена во вторник около одиннадцати побудило его к смирению. Я пришла в деревню пешком, что отняло почти час, но было бесконечно предпочтительнее поездки на костотрясе. Синяки на груди и спине потемнели и запестрели неприятными глазу оттенками, прикосновение к ним причиняло боль, и отчего-то я сочла, что променад облегчит мои физические страдания. Помимо того, я желала прогуляться, ибо дух мой погрузился в пучины уныния, и я надеялась, что свежий воздух меня растормошит.

Разумеется, после ужасного воскресного происшествия спала я дурно. Не желая спускаться и обсуждать случившееся с детьми, я очутилась в прискорбном положении человека, совершенно лишенного конфидентов. Ни друг, ни родня, ни единое доверенное лицо не могло прийти мне на помощь. О, как жалела я, что нет у меня старшего брата, готового разделить со мною бремя испытаний, как тосковала я по младшей сестренке Мэри, не выжившей и не ставшей мне компаньонкой. Ни единой души не было подле меня. Я была одна.

Я подумывала переселиться в одну из множества пустующих спален на втором или третьем этаже, однако столь простая перемена вряд ли отвадит от меня дух, что так негодовал на мое присутствие. Он не допускал меня в дом, когда я вернулась на костотрясе, теперь же тщился изгнать посредством более жестоких метод. Я подумывала составить письмо бывшей своей начальнице миссис Фарнсуорт и испросить совета, но не решилась, понимая, что, изложив подобные соображения на бумаге, выставлюсь безумицей. Она ответит, что мне мерещатся ужасы, или же тайком поведает учителям Святой Елизаветы, что я, желая унять боль утраты, пристрастилась к бутылке. Прочие могут усомниться во мне, но сама я не сомневалась, ибо синяки мои сполна доказывали подлинность призрачного разбоя — такие повреждения не нанесешь себе самому и не спишешь на фантазии взбудораженного ума.

Я решила остаться. Разумеется, я боялась. Жизнь моя, как и жизнь предыдущих гувернанток, была в опасности, и перед рассветом, когда страх и тревоги грозили меня одолеть, я замышляла собрать вещи, украсть у Хеклинга лошадь и коляску, помчаться на вокзал Торп, а оттуда в Лондон, в Кардифф, в Эдинбург, куда угодно. Но одно обстоятельство, точнее говоря, два, не позволили мне принять столь решительные меры: Изабелла и Юстас. Невозможно было оставить их одних с этой силою в доме; если она покалечила меня, взрослую женщину, что сотворит она с двумя беззащитными детьми? Я не была храбра, и все же мне хватило ума понять, что невозможно уехать из Норфолка, запятнав совесть детскими увечьями. Даже мисс Беннет не отмахнулась от своих обязательств. К утру я решила прожить историю сполна, постичь ее и, если потребно, одержать победу.

— Мисс Кейн, — сказал мистер Крэтчетт, когда я вошла, поднялся и одарил меня раболепной улыбкою. — Как вы сегодня очаровательны. — Вероятно, поутру он брился второпях: на лице осталось два кровавых пятна, над губою и ниже подбородка, отчего клерк имел весьма неприглядный вид.

— Доброго вам утра, мистер Крэтчетт, — улыбнулась я. Несокрушимая целеустремленность, после церковной службы дозволившая мне навязать ему свою волю, уже оставила меня; я, всего лишь гувернантка, что трудом зарабатывает на хлеб и кров, готовилась вновь склониться пред ними, искушенными мужчинами, деловыми людьми, обладателями собственности. — Надеюсь, в воскресенье вы не сочли меня чрезмерно дерзкой, — прибавила я, желая его умилостивить. — Однако мистер Рейзен очень неприступен, и договориться о приеме нелегко.

— О, не стоит тревожиться, дражайшая госпожа, — запротестовал он, нелепым манером помавая руками. — Уверяю вас, тут решительно не за что извиняться.

— Вы очень любезны, — отвечала я, не указывая ему, что вовсе не извинялась, но лишь объясняла свое поведение.

— Мисс Кейн, мы с миссис Крэтчетт женаты три года. Уж что-что, а склонность прекрасного пола к нервному возбуждению мне знакома.

Он вежливо поклонился; меня подмывало взять со стола пресс-папье, неизвестно почему отлитое в форме Ирландии, и обрушить ему на голову. Неужто найдутся в стране присяжные, которые признают меня виновной?

— Да, — сказала я, отвернувшись и стараясь унять негодование. — Тем не менее надеюсь, мистер Рейзен сможет уделить мне время.

— Без трудностей не обошлось, — отвечал клерк, давая мне понять, кто здесь главный. — Но, по счастью, вышло — как бы это выразиться? — переставить фигуры. Прием туда, прием сюда; одна сегодняшняя встреча состоится в конце недели. — Он подвигал руками в воздухе, словно и впрямь физически переставлял назначенные приемы. — Короче говоря, все необходимое сделано. И счастлив вам сообщить, что мистер Рейзен выделил время вам.

— Благодарю, — с облегчением сказала я. — Так я тогда?.. — И я кивнула на соседний кабинет — может, мне попросту зайти? Крэтчетт, однако, потряс головою и препроводил меня к креслу, коего прежде в приемной не было.

— Он скоро выйдет, — сказал он. — Прошу вас, посидите пока здесь. Боюсь, у меня не найдется чтения для дам. Мы выписываем лишь ежедневную «Таймс». Вы наверняка сочтете ее беспримерно скучной. Сплошная политика, преступность и экономические вопросы.

— Я полистаю — возможно, там пишут о новой шляпной моде, — улыбнулась я ему. — Или найдется удачный рецепт или узор для вязания.

Он вздохнул, протянул мне газету, вновь уселся за стол, нацепил пенсне и вернулся к своей писанине. Спустя мгновение дверь у него за спиною распахнулась и, хотя обитатель кабинета нашим взорам не явился, бестелесный голос позвал мистера Крэтчетта, а тот, в свою очередь, уведомил меня, что мне дозволено войти.

— Мисс Кейн, — промолвил мистер Рейзен, когда я перешагнула порог. Он сидел за столом в сорочке, галстуке и жилете, раскуривая трубку, — он пытался поджечь ком табака в чашечке, и, похоже, задача представляла для него определенную трудность. Спичка вскоре погасла, мистер Рейзен зажег новую и втягивал воздух, пока табак не занялся. — Табак высох, — пояснил он, а затем указал на диван у стены, где я и устроилась; стряпчий между тем снял с вешалки сюртук, надел и сел напротив в кресло. К моему удивлению, само присутствие его до крайности меня умиротворяло. — Сам виноват, конечно. Вчера вечером оставил его в гостиной и забыл накрыть крышкой. Всякий раз после этого с табаком беда.

— Мой отец обожал курить трубку, — поведала я, хотя дым трубки мистера Рейзена вовсе не напоминал папенькин табак, за что я возблагодарила судьбу: учуяв тот особый аромат, я разрыдалась бы под грузом воспоминаний.

— Весьма замечательно расслабляет, — улыбнувшись, поделился стряпчий. — Превосходный был человек сэр Уолтер Рэли. — Я взглянула на него в недоумении, но затем припомнила, что, разумеется, Уолтер Рэли был путешественником и привез табачное растение из Нового Света. — А вы знаете, — прибавил он, вынув трубку изо рта и тыча в меня чубуком, — что после казни сэра Уолтера его вдова повсюду носила с собою его голову в бархатной сумочке?

— Я не знала, — удивленно отвечала я.

— Диковиннейшее поведение, не находите?

— Наверное, она сильно его любила, — пожала плечами я, на что мистер Рейзен расхохотался.

— Я чертовски привязан к своей супруге, мисс Кейн, — сказал он. — Чертовски привязан. Но уверяю вас, если ей на дворе Вестминстерского дворца отчекрыжат голову за государственную измену, я эту голову похороню с телом вместе и не стану таскать с собой. По-моему, это чудовищно — вы не согласны? Превращает душевные страдания черт знает во что.

— Горе побуждает к необычайным поступкам, — тихо сказала я, пальцем водя по гладкой полировке столешницы, разделявшей нас. От слов его внутри у меня екнуло, и мне отчаянно захотелось выбежать из кабинета, умчаться от стряпчего как можно дальше, невзирая на все вопросы, что я для него берегла. — Мы не несем ответа за свои поступки в такое время.

— Хм-м, — задумчиво сказал на это мистер Рейзен, мне, однако, не поверив. — А что курил ваш отец? Как и я, «Старый знакомый»?

— «Джонсонов оригинальный», — в глубоком расстройстве отвечала я. — Знаете?

— Да. Впрочем, не питаю склонности к этому сорту. Я предпочитаю послаще.

— Папенькина трубка всегда пахла корицей и каштанами, — сказала я. — Странное сочетание, я понимаю, но когда он закуривал вечерами, читая у камина с трубкою в руке, и аромат корицы и каштанов наполнял комнату, душа моя неизменно успокаивалась.

Мистер Рейзен кивнул.

— Он умер скоропостижно? — спросил он.

— Внезапный недуг, — сказала я, отвернувшись и вперив взгляд в ковер. — Возбужденный холодами и дождем.

— Престарелый был джентльмен?

— Не очень. Но некоторое время был отчасти слаб. Я виню себя, поскольку в тот вечер дозволила ему выйти из дома в дурную погоду, однако он настаивал. Мы, изволите ли видеть, ходили слушать Чарльза Диккенса. Он читал рассказ о привидениях для лондонской публики, поблизости от нашего дома.

— А! — улыбнулся мистер Рейзен, и улыбка эта совершенно осияла его и без того красивые черты. — Найдется ли средь нас тот, кто не преклоняется пред мистером Диккенсом? Вы читали его последний роман? «Наш общий друг»? Слегка фантастичен, на мой взгляд. Надеюсь, следующий выйдет лучше. [24]

— Нет, сэр, не читала, — сказала я. — В Годлин-холл не доставляют подписку.

— Очевидно, со времен расцвета этого дома положение существенно переменилось, — со вздохом промолвил он. — Мистер Уэстерли выписывал все популярные издания. И конечно, «Домашнее чтение». [25]«Иллюстрированную „Таймс“». [26]«Круглый год». Все как полагается. Он, видите ли, много читал и любил быть в курсе последних событий. Как и его отец. Разумеется, закавыка со старым мистером Уэстерли…

Он ведет светскую беседу, дабы впустую потратить назначенное мне время, сообразила я. Чем дольше мы обсуждаем моего покойного папеньку, Чарльза Диккенса и число периодических изданий, доступных тем, у кого имеются средства, тем меньше остается времени на мои вопросы. Минуты попросту утекают. Стрелки на часах подберутся к полудню, и не успею я оглянуться, как неотвратимо явится наторелый помощник стряпчего и выгонит меня, напомнив, что сегодня конторе предстоит еще множество приемов, а мое время завершилось.

— Мистер Рейзен, — с нажимом промолвила я, и он уставился на меня, распахнув глаза, — судя по его лицу, он был непривычен к тому, что прочие люди, и в особенности женщины, его перебивают. Как поступать в таком случае, он, очевидно, не ведал. — Я прошу прощения, однако не могли бы мы перейти к делу? Есть вещи, кои мне хотелось бы с вами обсудить.

— Конечно, мисс Кейн, разумеется, — отвечал он, взяв себя в руки. — Все в порядке, не так ли? У вас нет проблем с жалованьем? Вас не затрудняет Хеклинг?

— Жалованье выплачивается вовремя, — сказала я. — И мои отношения с мистером Хеклингом, пожалуй, хороши в допустимых для этого человека пределах. Но должна признать, что предыдущая наша встреча — собственно говоря, единственная наша встреча — завершилась весьма неудовлетворительным манером.

— Да? — спросил он. — Как так?

— Мистер Рейзен, прибыв в Норфолк, я была счастлива получить работу, счастлива обрести дом. Счастлива начать жизнь заново после папенькиной кончины. Ныне же я понимаю, что согласилась занять свое место, надлежащим образом не поразмыслив. Я должна была задать немало вопросов — да и немало вопросов должны были задать мне. Но так уж оно сложилось, и прошлого не изменишь. Однако теперь, пробыв здесь несколько недель и обустроившись, вынуждена сознаться, что меня одолевает… — Я умолкла, подбирая верное слово.

— Любопытство? — подсказал он. — Недоумение?

— Тревога, — сказала я. — Имели место несколько необычайных происшествий, и, говоря по чести, я не нахожу им объяснения, кое не понудит вас усомниться в моем душевном здравии. Я, впрочем, с вашего позволения, их пока отложу и обращусь к более практическим обстоятельствам. Мистер Рейзен, я хотела бы спросить вас напрямик и буду очень признательна, если вы прямодушно мне ответите.

Стряпчий медленно кивнул, и лицо его окрасилось волнением. Быть может, он постиг, что дальнейшее притворство тщетно. Он слегка развел руками, двумя пальцами извлек крошку табака из зубов и вновь сунул в рот трубку. На миг его облик растворился в сером дымном облаке.

— Спрашивайте, мисс Кейн, — обреченно промолвил он. — Не могу вам обещать, что отвечу. Как вы понимаете, я связан обязательством хранить некую конфиденциальность касательно своих клиентов. — Он слегка вздохнул и, по видимости, смягчился. — Но прошу вас, спрашивайте. Обещаю предоставить вам ответ, если смогу.

— Мистер и миссис Уэстерли, — сказала я. — Родители моих подопечных. Где они?

Он кивнул и отвернулся. Я могла бы поклясться, что он ничуть не удивился — именно этого вопроса он и ждал.

— Вы пробыли у нас в деревне уже несколько недель, — сухо отметил он.

— Совершенно верно.

— В таком случае меня немало удивляет, что вам потребно задавать подобный вопрос. Видите ли, я прожил в Годлине всю жизнь и всегда полагал, что сплетничают здесь превосходно. В вопросах передачи сведений я полагаюсь на местные сплетни более, чем на Королевскую почтовую службу.

— Я осведомлялась о родителях Изабеллы и Юстаса у нескольких людей, — сказала я. — Но всякий раз мне отвечали враждебностью и упрямым молчанием. Стоит мне произнести «супруги Уэстерли», как все меняют тему беседы. Не успею я и глазом моргнуть, как мы обсуждаем погоду, или цены на урожай, или шансы мистера Дизраэли стать премьер-министром. [27]Все, от девушки в чайной до викария в церкви, дают мне один и тот же ответ.

— Какой же?

— Спросите мистера Рейзена.

Он рассмеялся:

— Что вы и делаете.

— Да. Что я и делаю. Спрашиваю мистера Рейзена.

Он с шумом выдохнул, встал, подошел к окну и выглянул на двор, где в углу, заметила я, уже пламенела листва дикого клена. Обок росла вереница весьма замечательных розовых кустов — любопытно, кто за ними ухаживает, он сам или мистер Крэтчетт. Я, впрочем, решила не прерывать ход его мыслей; казалось, в эту минуту он раздумывал, поведать ли мне правду, и, если поторопить его решение, я так ничего и не узнаю. После долгого молчания он воззрился на меня до того серьезно, что я сполна ощутила, каково это — явиться пред его очи обвиняемой.

— То, что я готов вам изложить, мисс Кейн, — начал он, — записано в публичных документах, а посему нарушением конфиденциальности не грозит. Правду вам сказать, я удивлен, что вы этого еще не знаете, — чуть более года назад газеты раздули из этой истории некий скандал.

Я нахмурилась. Говоря по чести, невзирая на красивые слова, я никогда не заглядывала в газеты. Я, разумеется, поверхностно следила за политикой. Я помнила, как зовут премьер-министра и министра внутренних дел. [28]Я немножко знала о войне в Пруссии [29]и покушении в Киеве, [30]поскольку эти предметы обсуждались в учительской Святой Елизаветы. Но в остальном я, пожалуй, пребывала в неведении касательно новостей современности.

— Родители этих детей… — промолвил мистер Рейзен. — Вероятно, мне надлежит начать с мистера Уэстерли. Я, понимаете ли, знал его с детства. Мы вместе учились. Мы росли почти братьями. Мать моя умерла, когда я был мал, и мой отец воспитывал меня один. А поскольку служил он только у мистера Уэстерли, мы с Джеймсом были вместе с ранних лет.

— У меня похожая история, — заметила я. — Моя мать умерла, когда мне было девять.

Он кивнул и, похоже, слегка ко мне потеплел.

— Значит, вы имеете представление о том, каково расти в обществе одного лишь отца. Как бы то ни было, Джеймс в детстве много озорничал, но вырос замечательно добросердечным и заботливым молодым человеком, очень начитанным, в деревне всеми любимым. Отец его, старый мистер Уэстерли, был кремень, однако его не в чем упрекнуть. Располагая средствами и обязанностями, невозможно водить дружбу со всеми подряд. Он задумывал женить Джеймса на девице из Ипсвича, дочери землевладельца, но судьба решила иначе. Времена все-таки не феодальные. Джеймс не желал слушать, на ком ему дозволено жениться, а на ком не дозволено. Как вы знаете, в конце концов он женился даже не на англичанке.

— Изабелла упоминала, — сказала я, — что ее мать из Испании.

— Именно так. Джеймс на полгода уехал в Мадрид — надо полагать, лет четырнадцать назад — и там влюбился. Девушка была, разумеется, никто. Семья ее ничего собой не представляла. Имел место некий скандал, обсуждать каковой было бы весьма неделикатно, однако Джеймса прошлое ее семьи не волновало. Он хотел жениться на Сантине — так звали эту девушку, — и она, похоже, тоже хотела выйти за него. Словом, он привез ее в Норфолк и представил отцу. Надо ли говорить, что поднялась немалая суматоха, старик заявил, что жениться им нельзя, но дело было сделано. Девица уже надела на палец кольцо. Все, конечно, ужасно расстроились, но старый мистер Уэстерли, кремень кремнем, решил, что переламывать сыновнюю волю не станет, со временем его простил и даже бывал любезен с невесткой.

— То есть охлаждения не случилось? — уточнила я.

— Случилось, — признал он. — Однако ненадолго. Едва страсти улеглись, все примирились. И Сантина искренне старалась со всеми подружиться. Глубоко почитала старого мистера Уэстерли, завела друзей в деревне. Принимала участие в здешней жизни. Первое время это была почти ничем не примечательная семья. Все полюбили Сантину, хоть она и была чужеземкой, и дела шли хорошо.

Я задумчиво кивнула. Чужачка, иностранка — здесь, в деревне. Селится в поместье. Надо полагать, жизнь новоиспеченной миссис Уэстерли была нелегка.

— Вы живописали совершенную идиллию, — сказала я. — Отчего же я предчувствую, что она вот-вот пойдет прахом?

— Вы очень проницательны, мисс Кейн. Спустя год или около того мистер Уэстерли скончался, и Джеймс унаследовал все. Сантина носила под сердцем дитя, а спустя несколько месяцев, когда она родила дочку Изабеллу, все переменилось. Поразительное дело. Помню, я видел ее в Годлине за несколько дней до разрешения от бремени, а затем — когда Изабелле исполнилась неделя, и мог бы поклясться, что это были две разные женщины.

— Поясните, пожалуйста, — насторожилась я.

Он задумчиво нахмурился; я видела, что воспоминания причиняют ему немалое страдание, но он хочет выразиться как можно точнее.

— Моя супруга купила подарок на рождение Изабеллы, — сказал он, вновь сев в кресло и поглядев мне в глаза; лицо его болезненно кривилось. — Маленькую игрушку. Ничего особенного. Мы поехали в Годлин к чете Уэстерли, а когда добрались, Сантина не вышла к нам из спальни и Джеймс отправился за нею наверх, оставив меня и мою супругу наедине с ребенком. Шарлотта отлучилась в дамскую комнату, а спустя минуту Изабелла проснулась и, надо думать проголодавшись, заплакала. Поймите, мисс Кейн, у меня тоже есть дети, я умею обращаться с младенцами и горжусь тем, что, в отличие от прочих представителей моего пола, вполне готов утешить плачущее дитя. Ребенок отчаянно рыдал, и я, разумеется, хотел взять девочку на руки. Но едва я наклонился и подхватил ее из колыбели, вошла Сантина и, увидев, что я делаю, закричала. Кровь застыла у меня в жилах! Мне никогда не доводилось слышать ничего подобного. Я не понял, в чем беда, и потрясенно застыл. Даже Изабелла умолкла — столь пронзителен и ужасен был вопль ее матери. Тут вернулся Джеймс, поглядел на нас, недоумевая, что произошло, а я уложил Изабеллу в колыбель, ушел, добрался до парадных дверей, где вскоре меня отыскала Шарлотта, и мы велели Хеклингу подать нашу коляску. Все это совершенно сбило меня с толку. Я чем-то огорчил Сантину — однако чем? Я ничего не понимал.

Я пристально смотрела на него.

— Вы просто взяли ребенка на руки, и все? — переспросила я.

— И все, клянусь вам.

— Почему же она так огорчилась?

Мистер Рейзен горько засмеялся:

— Огорчилась? Она не огорчилась, мисс Кейн. Она обезумела. Совершенно лишилась власти над собою. Через несколько минут вышел Джеймс, и он тоже был немало ажитирован. Он извинился, я извинился, мы как дураки твердили друг другу, что сами виноваты, а потом я сказал, что нам с Шарлоттой, пожалуй, уже пора, и он помахал нам на прощанье. Мы с супругой возвратились домой, весьма удрученные, но я постарался выкинуть эту историю из головы.

Я еще поразмыслила.

— А прежде вы с миссис Уэстерли дружили? — спросила я. — Вы говорите, что с мистером Уэстерли росли почти братьями. Быть может, она ревновала его к вашей дружбе?

— Сомневаюсь, — отвечал он. — Когда Сантина прибыла в Англию, мы с Шарлоттой приняли ее с распростертыми объятьями, и Сантина не раз говорила мне, как нам за это благодарна. Вообще-то мне представлялось, что мы питаем друг к другу симпатию. Ни единого злого слова друг другу не сказали, и до той поры между нами не случалось недоразумений.

Он вынул трубку изо рта и положил на стол. Руки у него подрагивали — воспоминания расстроили его нервы; он вскочил и направился к небольшому застекленному бару справа в углу.

— Я понимаю, что час еще ранний, — сказал стряпчий, наливая себе виски. — Но мне необходимо. Я давно все это не вспоминал.

— Разумеется, — сказала я.

— Желаете?

Я покачала головой, и он кивнул, поставил графин на место и глотнул из стакана.

— После этого, — продолжал он, — в Годлин-холле все переменилось. Сантина стала решительно другим человеком. Ни на минуту не могла расстаться с дочерью, никому не доверяла о ней заботиться. Джеймс, конечно, хотел нанять няню, Уэстерли всегда так поступали, но Сантина и слышать об этом не желала. Заявила, что будет растить ребенка сама.

— Но ведь это совершенно естественно, — сказала я, в наивности своей судя о вещах, не вполне для меня постижимых. — Она была предана своей дочери. Такой преданностью остается лишь восхищаться.

— Нет, мисс Кейн, не в этом дело, — возразил он. — Преданность я наблюдал. Моя жена совершенно предана нашим детям. Как и большинство женщин, коих мне доводилось знать. И большинство мужчин тоже — те, впрочем, скрывают свою преданность под бахвальством и бравадой. Но не преданность двигала Сантиной. Одержимость. Она попросту никого не подпускала к Изабелле. Не дозволяла к ней прикасаться, брать ее на руки. Заботиться о ней. Даже Джеймсу. Как-то вечером мы, вынужден признать, перебрали этого прекрасного скотча, и друг мой открыл мне — прошу прощения, мисс Кейн, но я понужден выразиться прямо, раз уж я говорю правду, — что они более не делят брачное ложе.

Я отвела взгляд, внезапно пожалев, что пришла к мистеру Рейзену. Какое касательство все это имеет ко мне? Отчего я сочла, будто имею право знать обстоятельства брака людей, с которыми даже не знакома? Хотелось вскочить, уйти, сбежать. Я не желала дальнейших подробностей. Однако Пандора уже открыла ящик и выпустила зло в этот мир: я спросила мистера Рейзена, где родители Изабеллы и Юстаса, и он мне рассказывает; ящик не захлопнуть, пока не прозвучит ответ.

— Мне умолкнуть, мисс Кейн? — спросил он. — Вы расстроены.

— Прошу вас, продолжайте, — отвечала я, сглотнув, с нетерпением ожидая финала. — Расскажите, что еще вам известно.

— Естественно, отношения их стали весьма натянутыми, — продолжал он. — И легко вообразить мое удивление, когда спустя несколько лет выяснилось, что Сантина вновь ждет ребенка. Юстаса. Джеймс поведал, что между ними ненадолго восстановился мир, он потребовал исполнения супружеских обязанностей, в результате случилось второе дитя. И на сей раз события развивались примерно так же. Хуже того. Она была одержима детьми почти патологически. Пребывала подле них круглые сутки, и горе тому, кто пытался встать между ними. Она, разумеется, была весьма нездорова. Надо думать, у нее страдал рассудок. Ей требовались услуги лекарей. Не знаю — быть может, ее преследовали детские воспоминания. Как я уже упоминал, до меня доходили непристойнейшие слухи, но неизвестно, крылась ли в них хоть крупица правды.

— Вы упоминали скандал, — заметила я. — Какого рода скандал?

— Не стоит, мисс Кейн. Это очень грязная история. Вряд ли благоразумно об этом говорить.

— Я бы предпочла узнать.

Некоторое время он глядел на меня — мне показалось, в глазах его блеснули слезы.

— Джеймс однажды мне рассказал, — наконец тихо произнес он. — То, что поведала ему Сантина. Точнее говоря, он намекнул. Очевидно, даже он не находил слов, дабы описать столь возмутительную жестокость.

— Мистер Рейзен, вам лучше говорить прямее.

— Отец и дядя Сантины, — промолвил он, кашлянув. — Гнусные типы. Похоже, когда она была ребенком, они вели себя с нею… как бы это сказать… глубоко неподобающим образом. Допускали наиотвратительнейшие вольности. Не только преступного свойства, но также и противоестественного. Следует ли мне пояснить, мисс Кейн, или вы меня понимаете?

Я кивнула; к горлу подкатила тошнота.

— Я прекрасно вас поняла, сэр, — сказала я, с удивлением отметив, что голос мой не дрогнул. — Бедная девочка, как ужасно она настрадалась.

— Невозможно себе представить, — согласился он. — Вообразить только, что родной отец способен так поступить. И дядя. Говоря по правде, я не понимаю. Мисс Кейн, неужели все мы звери в глубине натуры своей? И красивыми словами, нарядами и манерами лишь маскируем низменные инстинкты? Говорят, дай мы волю подлинным своим желаньям, вцепимся друг другу в глотки, и кровожадности нашей не найдется равной в истории.

С помянутыми им событиями мои сверстницы обыкновенно не сталкиваются, но я, разумеется, кое-что прекрасно знала о подобном поведении из-за прошлогодней истории в Святой Елизавете. Молодой мой друг мистер Кавен наставлял средний класс, девочек лет десяти. Одна из них, красавица и тихоня, чье имя я не стану здесь приводить, в считанные месяцы превратилась из благонравной ученицы в безобразницу, и никто не мог взять в толк, отчего так произошло. Как-то раз она вспылила в классе и попыталась ударить мистера Кавена. Девочку пришлось скрутить, ей грозило исключение из школы, и лишь после продолжительных расспросов она описала свои обстоятельства миссис Фарнсуорт; в тот же день вызвали полисменов, а мистера Кавена вывели из школы под конвоем. Суда удалось избежать, поскольку юноша наложил на себя руки, но случай всех потряс, до глубины души расстроил учителей и в особенности меня, ибо я питала нежные чувства к мистеру Кавену, а когда открылась его истинная природа, испугалась и сочла, что меня предали. Но конечно, этот удар ни в какое сравнение не идет с тем, что пережила девочка, — к моему уходу из школы несчастная все еще не оправилась и по-прежнему упрямо сеяла вокруг себя хаос.

— Природа человеческая внушает мне тревогу, — сообщила я мистеру Рейзену. — Люди способны на чудовищную жестокость. Если родные нанесли миссис Уэстерли такой урон, вероятно, ее желание держать детей поближе к себе вполне естественно. Она не хотела, чтоб они пострадали.

— Я вполне понимаю ее желание защитить детей, мисс Кейн, — отвечал он. — Но будь оно все проклято, она их родному отцу едва дозволяла брать детей на руки или с ними играть, обо всех прочих уж не говоря. Так не могло продолжаться. Однако так оно и продолжалось. Несколько лет, и все мы привыкли к тому, что в Годлин-холле живет безумица. Мы, так сказать, погрязли в безразличии. Считали, что нас это не касается. Отношения Джеймса и Сантины совершенно расклеились, бедняга старел на глазах. Не знал, как все исправить. Так могло длиться бесконечно, но положение усугубилось года полтора назад, когда имел место прискорбный эпизод. Сантина с детьми отправилась в парк, и некая дама позвала Изабеллу и Юстаса поиграть с ее двумя отпрысками в догонялки. На несколько секунд Сантина потеряла их из виду и от этого… я, собственно, уже прибегал к слову «обезумела», но поистине нет иного способа это объяснить. Она начисто повредилась умом.

Я смотрела на него во все глаза.

— И что она сделала? — спросила я.

— Подобрала с земли упавший сук. Тяжелую, крепкую деревяшку. И избила эту женщину. Очень сильно избила. Убила бы, если бы не вмешались очевидцы. Ужасно. Просто-напросто ужасно. — Он явственно побледнел. — Само собой, вызвали полицию, но Джеймс как-то выкрутился, и обвинения ей не предъявили. В нашей деревне средства и положение стоят немалых благ, мисс Кейн. На самом-то деле всем было бы лучше, если бы в тот день ее арестовали и посадили за решетку. Тогда не случилось бы все дальнейшее. — Он ладонью провел по глазам, вздохнул и снова отпил из стакана, на сей раз от души. — Боюсь, с этой минуты история становится весьма горестной, мисс Кейн. Я вынужден просить вас приготовиться.

— Она уже горестна, — сказала я. — Едва ли я способна вообразить худшее.

Он горько усмехнулся.

— А вы постарайтесь, — посоветовал он. — О чем бы ни договорился Джеймс с полицией, о чем бы ни беседовал с супругою после происшествия в парке, очевидно, после многих лет с глаз его спала пелена, и он постиг наконец, сколь нездоровыми стали отношения Сантины и ее детей. Понял, что любовь вышла за предопределенные ей границы, обернулась одержимостью и жестокостью. Вы ведь наблюдали, как своеобразна Изабелла. Зрелость пополам с ребячеством. Корни ее натуры — в близости с матерью. Как бы то ни было, Джеймс потребовал перемен. Заявил, что Сантине нельзя все время проводить с детьми. Что детям необходимо внешнее влияние. И, вопреки возражениям матери, нанял гувернантку. Первую гувернантку. Мисс Томлин. Славная девушка. Чуть постарше вас, по-своему красивая. Пришлась по нраву нам всем. Бегло говорила по-французски, но это никого не смущало. Временами я встречал ее в деревне с детьми и завел привычку сам с собою играть в абсурдную игру: где Сантина? Ибо я знал: стоит оглядеться, и я непременно увижу, где она прячется, наблюдает, мандражирует. И все же я думал, что это положение здоровее прежнего. Мне казалось, Сантина учится ослаблять узы, что связывали ее с детьми. И я искренне верил — я искренне верил, мисс Кейн, — будто все к лучшему. Рано или поздно дети вырастут, одна выйдет замуж, другой женится, оба уедут из Годлин-холла. Сантине следует к этому подготовиться. Но, разумеется, я жестоко ошибался, ибо ей просто невыносима была мысль о том, что дети ее пребывают под чужой опекою. Что по нескольку часов в день им, с ее точки зрения, грозит некая опасность… Как-то вечером, чуть более года назад, дети были наверху, а Сантина вошла в гостиную Годлин-холла и увидела, как ее муж беседует с гувернанткой. Сантина была совершенно невозмутима, очень спокойна. Подождала, пока оба они отвернутся, схватила каминную кочергу, тяжеленную кочергу, что была в доме веками, и набросилась на них, застав врасплох, с той же яростью, что побудила ее напасть на несчастную даму в парке. Вот только на сей раз некому было заступиться, а кочерга, мисс Кейн, смертоноснее упавшей ветки. — Он повесил голову и умолк.

— Убийство? — спросила я, на грозном этом слове понизив голос до шепота, и он кивнул.

— Боюсь, что так, мисс Кейн, — тихо промолвил он. — Хладнокровное убийство. И подумать только — мисс Томлин, такая юная, такая красивая, лишилась жизни. В Годлин-холл в ту ночь страшно было зайти. Я семейный адвокат, давний друг, и полисмены, обнаружившие кровопролитие, призвали меня; уверяю вас, мисс Кейн, увиденного я никогда не забуду. Никому не должно видеть такую бойню. Невозможно узреть это и потом спокойно спать по ночам.

Я отвела взгляд. С души воротило. Я жалела, что захотела все узнать. Чем лучше я гнусных сплетниц, что вызнают интимнейшие тайны, вовсе не имеющие к ним касательства? Но мы одолели слишком долгий путь. Можно и дойти до конца.

— А миссис Уэстерли? — спросила я. — Сантина. Надо думать, на сей раз ее не отпустили.

— Ее повесили, мисс Кейн, — отвечал он. — Судья ее не пощадил, да и с чего бы? Ее приговорили к смерти через повешение.

Я кивнула и прижала ладонь к груди; кровоподтеки болезненно заныли.

— А прочие гувернантки?

Мистер Рейзен потряс головой.

— Не сегодня, мисс Кейн, — сказал он, глянув на напольные часы. — Боюсь, сейчас я должен остановиться. Меня вскорости ожидают в Норвиче, и перед отъездом мне не повредит побыть одному и привести в порядок чувства. Давайте побеседуем в следующий раз?

Я кивнула.

— Конечно, — сказала я, поднялась и взяла пальто. — Вы были ко мне очень великодушны. Вероятно, мне надлежит извиниться. Я вижу, как вы расстроены. Боюсь, я лишь усугубила ваше горе.

— Вы вправе знать, — пожал плечами он. — И вы вправе знать все остальное. Просто… не сегодня, если можно.

Я снова кивнула, отвернулась, взялась за дверную ручку, помедлила и вновь поглядела на стряпчего.

— Но какой кошмар, не правда ли? — сказала я. Я не постигала, до каких пределов потребно извратить любовь, дабы естественная близость матери и ребенка погрузилась в пучину подобной одержимости. — Совершить два убийства ради того лишь, чтобы никто не приблизился к твоим детям. Даже вообразить нестерпимо.

Мистер Рейзен поглядел на меня и поморщился:

— Два убийства, мисс Кейн?

— Ну да. Мистер Уэстерли и мисс Томлин. Кошмар.

— Простите, — сказал стряпчий. — Боюсь, я не вполне ясно выразился. Миссис Уэстерли не убивала двоих. Мисс Томлин — единственная жертва этой страшной истории. Разумеется, Сантина хотела убить обоих. И немало преуспела, будь она проклята… простите за выражение. Но нет, мистер Уэстерли… Джеймс не умер. Хотя, если учесть, какова его жизнь ныне, в каком состоянии оставила его эта женщина, смерть, возможно, была бы для него предпочтительнее.

Я вытаращилась на него.

— Мистер Уэстерли жив? — потрясенно переспросила я.

— Да.

— Тогда я принуждена вернуться к вопросу, заданному час назад. Я спросила, где родители этих детей. Я понимаю теперь, где миссис Уэстерли. А их отец? Где он?