Здесь обитают призраки Бойн Джон
Мистер Рейзен воззрился на меня так, будто я повредилась умом:
— Вы правда не знаете?
— Разумеется, нет, — сказала я, все сильнее досадуя. — Если б знала, зачем мне спрашивать? Он уехал из Норфолка? Бросил детей?
— Мисс Кейн, Джеймс Уэстерли способен бросить своих детей не больше, чем я. И он не покидал Норфолк с самого возвращения из злосчастного своего путешествия в Мадрид. Нет, Джеймс по-прежнему с нами. Он никуда не уехал. Он в доме. В Годлин-холле. И пребывал там с вашего приезда.
Глава четырнадцатая
Мне в жизни не требовался будильник, а в детстве папеньке не приходилось стуком в дверь будить меня к занятиям в школе. Летом в Корнуолле, после маменькиной кончины, тетя Гермиона поражалась, когда я спускалась к завтраку ровно в назначенный накануне час. Она утверждала, что я противоестественный ребенок, однако пунктуальность моя ей, очевидно, была по душе. Всю свою жизнь, зная, что мне надлежит проснуться к некоему часу, я неизменно просыпалась.
Посему, велев себе проснуться в четыре утра назавтра после свидания с мистером Рейзеном, я знала, что не просплю; и в самом деле, глаза мои открылись в темноте спальни ровно в четыре. Я поднялась, раздвинула шторы и оглядела земли поместья, стараясь не приближаться к окну; впрочем, боялась я не слишком, ибо дух, обитавший в доме, похоже, в выборе своих трюков повторяться не любил. Страшилась я, ибо не знала, когда он нанесет очередной удар. И каким манером.
Сад заволокло туманом, желтой хмарью, напомнившей мне «лондонский особый». Не представлялось возможности ничего разглядеть; я поспешно оделась и спустилась в кухню. Устроившись так, чтобы отчетливо видеть любого, кто пройдет этой стороною дома, я заварила себе чаю и принялась ждать. Наступила и миновала половина пятого, замаячили пять утра, а с ними и бледная полоска света на горизонте. Глаза мои уже слипались, я уже задремывала, а посему ненадолго выбежала в библиотеку — поискать чтение, что не даст мне уснуть. Выбирая книгу, я услышала шум за стеною, приблизилась к дверям кухни, заглянула и с радостью, хотя и не без испуга узрела, что наконец-то застигла свою добычу.
— Миссис Ливермор.
Женщина в страхе подскочила, выругалась и в удивлении развернулась ко мне, прижимая руку к груди.
— Это что ж ты такое творишь? — осведомилась она — первые ее слова, обращенные ко мне, хотя мы вместе обитали в этом доме и окрестностях уже которую неделю. — Это ж надо, так подкрадываться к человеку? Чуть родимчик не приключился.
— А как еще мне вас застать? — не церемонясь спросила я. — С вами нелегко познакомиться.
— Да уж, — отвечала она, кивнув и смерив меня презрительным взглядом, а затем отвернулась к печи, где закипала вода в кастрюле. — Кто все утро по постелям валяется, тот меня не застанет. Пораньше вставать надо, мадама, коли поболтать охота.
— А с вами можно поболтать? — спросила я. — Нечто подсказывает мне, что вы совершенно откажете мне в диалоге.
Она вздохнула и устало воззрилась на меня. Была она коренастая, ближе к пятидесяти, чем к сорока, и седеющие волосы уминала в тугой пучок на затылке. Глаза у нее, однако, были ясные, и я заподозрила, что дураков она недолюбливает.
— Со мной можно по-простому, — тихо сказала она. — Я у нас неученая.
Я кивнула, слегка смутившись. Разве слово «диалог» имеет хождение только в образованных слоях?
— Может статься, ты и права, — прибавила она, чуточку смягчившись, и вновь отвернулась к печи. Затем прибавила: — Я чай делаю.
— Позволите присоединиться?
— Ты ж небось покоя мне не дашь, коли не позволю? Сядь там, я все принесу, и ты скажешь, чего надобно сказать, а то у меня еще дел по горло. Добро?
Я кивнула и направилась в гостиную, где прежде бывала лишь изредка. Выходя из кухни, однако, я заметила серый след на ладони — вероятно, испачкалась пылью с перил, когда сходила вниз, — и свернула к раковине. Едва на ладони мои полилась вода, я ахнула, и миссис Ливермор снова уставилась на меня:
— Ну что еще такое, девонька?
— Вода, — отвечала я, слегка покраснев. — Очень холодная.
— Ну еще б не холодная, — отвечала она. — Небось не в Букингемском дворце живешь.
Я отодвинулась, растирая ладони, пытаясь их согреть. Разумеется, вода всегда была обжигающе холодна; в Годлин-холле, если нужна горячая вода, изволь согреть на печи.
— Чай, — спустя несколько минут возвестила миссис Ливермор, входя в гостиную с подносом; на подносе стояли две чашки, чайник, молочник и сахарница. — Вкусненького нету, даже и не проси. Завтрак сама себе потом сготовишь.
— Совершенно ничего страшного, — отвечала я уже не так воинственно. — И пожалуйста, простите, что напугала вас. Я ничуть этого не хотела.
— Да уж, — сказала она, отведя взгляд. — Впредь головой думай, мадама. А то можно и черпаком по лбу получить. — Я ответила улыбкой и потянулась к чайнику, но она отбросила мою руку. — Ему завариться надобно, — сказала она. — Пущай сок даст.
Она сунула руку в карман передника, извлекла самокрутку и закурила. Я уставилась на нее в испуге. Прежде я не видела, чтобы женщины курили, тем более такие аккуратные самокрутки. Конечно, я слыхала, что курение — последняя мода среди лондонских дам. Таковы их привилегии. Но чтобы прислуга курила в доме — удивительное дело.
— Другой нету, — сказала она, заметив мой интерес. — Даже и не проси.
— Я и не собиралась, — отвечала я; эта зловонная штука мне вовсе ни к чему. Я снова глянула на чайник, и миссис Ливермор кивнула — дескать, можно и разлить. Чай был густой и горячий; я добавила молока, сахара и глотнула, согреваясь.
— Ну что, валяй, — сказала миссис Ливермор. — Изливай. — Я глядела на нее, не вполне понимая, о чем она ведет речь. Может, она подложила в чай яду? — Да не чай, глупая ты лошадь, — сказала она, почти улыбнувшись. — Ты сказать чего-то хотела, мадама, — так ты выкладывай, покудова не лопнула.
— Я вчера виделась с мистером Рейзеном, — сухо сообщила я; я этой женщины не боюсь. — Деревенским стряпчим.
— Знаю я мистера Рейзена, — ухмыльнулась она. — У кого, по-твоему, я жалованье получаю кажную неделю? Чай, не у призовой козы на ферме Хэддока.
— Так вот, — продолжала я, — я записалась к нему на прием, и мы побеседовали. Мне хотелось выяснить некоторые обстоятельства, и он меня любезно просветил.
— Чем это он тебя любезно просветил? — поинтересовалась она, сощурившись, и склонилась над чашкой.
— Он сказал, что мистер Уэстерли по-прежнему здесь. В Годлин-холле. Живет в этом самом доме.
Она фыркнула и затрясла головой, глубоко затянулась самокруткой, а потом от души запила ее чаем.
— Ты ж тут вроде давненько, мадама? — спросила она.
— Три недели.
— Девица до тебя, мисс Беннет называлась, додумалась вдвое скорее. А бедняжка мисс Харкнесс, храни Господь ее грешную душу, — тут она дважды перекрестилась, — за два дня раскумекала. Правда, она-то дотошливая была, да к тому ж истеричка. Плохо о мертвых дурное говорить, но я токмо правду рассказываю, мисс?.. — Она уставилась на меня в некотором испуге. — Я ведь не знаю, как тебя кличут?
— Элайза Кейн.
Она еще покурила, разглядывая меня.
— Элайзой мамку мою звали, — наконец поведала она. — Мне это имя по сердцу. Генри своему говорила: будет девка — окрестим Элайзой. А народились одни мальчонки, прямо стая целая. Здоровущие, все как на подбор. И один другого охальнее. А ты из Лондона будешь? (Я кивнула.) Я разок туда скаталась. Молодая была, вот, считай, как ты. Думала, помру. Шумно-то как! Уж и не знаю, как там люди живут. Я б рехнулась. Не понимаю, как там все не свихиваются. Ты что скажешь, мадама, небось в Лондоне все чуток тронутые?
— Не особенно, — отвечала я. — Хотя я знаю, что это распространенное обобщение. Все равно что утверждать, будто в деревнях все необразованны и даже глуповаты.
Она выдула дымное колечко — гадость какая; судя по ее лицу, замечанием моим она была довольна, едва ли не восхищена.
— Так я, собственно, вот о чем. — Она склонилась ко мне и заговорила благопристойнее, дабы я наверняка постигла ее мысль. — Я вот о чем: ты здесь уж три недели, а токмо сейчас смекнула. Я гляжу, ты у нас голова. Может, и у тебя в роду деревенские повалялись?
— На самом деле я бы вовсе об этом не узнала, не расскажи мне мистер Рейзен, — отвечала я. — Мне представляется, что было бы нелишне поставить меня в известность. Мой наниматель проживает в доме, и, однако, мы ни разу не встречались. Я не видела его с детьми. Он не спускается к трапезам. Когда он приходит, когда уходит? Когда питается? Он что, призрак? Или у него имеется человеческое обличье?
— Да нет, он по правде есть, — сказала миссис Ливермор. — Не призрак никакой. В доме вот прямо сейчас. Но коли мистер Рейзен тебе столько всего порассказал, что ж ты его больше ни о чем не спросила? Не моего это ума дело — все тебе подчистую выкладывать.
— Время вышло, — объяснила я. — Было назначено у других клиентов. И он сильно расчувствовался, когда рассказывал мне об этом эпизоде в Годлин-холле.
— Эпизоде? — насупилась она.
— Когда миссис Уэстерли… — Я замялась; негоже поминать столь ужасные вещи с утра пораньше. — Когда она атаковала своего супруга и первую гувернантку, мисс Томлин.
— Вы послушайте ее! — горько усмехнулась миссис Ливермор. — Такое дело страховидное, а какие красивые словечки. Атаковала, говоришь? Это, что ль, когда она ее в сыру землю заколотила и его чуть следом не отправила?
— Да, — кивнула я. — Я именно об этом.
— В гробу я видала такие эпизоды.
— Мистер Рейзен сказал, что мне следует познакомиться с мистером Уэстерли.
— Да неужто?
— Совершенно верно, — подтвердила я, не отводя взгляда. — Он сказал, вы нас друг другу представите.
Она отвернулась, морща лоб.
— Мне он ни о чем таком не говорил.
— Уверяю вас, это чистая правда.
— К мистеру Уэстерли никто не ходит, окромя меня.
— И детей, разумеется, — прибавила я.
— Детей он в глаза не видал с самого, как ты говоришь, эпизода.
Я недоверчиво уставилась на нее:
— Быть такого не может. Это почему еще?
— Ты б не спрашивала, кабы с ним повидалась. Но мне сдается, незачем тебе к нему ходить.
— Да что ж это за поразительная такая история! — сердито вскричала я, всплеснув руками. — Хозяин поместья, отец детей, ото всех прячется, и единственное общество его — уж простите меня — вы, миссис Ливермор…
— Бывает доля и похужее.
— Не ехидничайте, умоляю вас. Я просто хочу понять. Мы обе здесь наемная прислуга, разве нельзя нам делиться секретами? Я гувернантка, а вы кухарка мистера Уэстерли, или горничная, или кто вы ни есть.
Она глубоко затянулась своей самокруткой — я припомнила схожую манеру мистера Рейзена. Молчала она долго — вероятно, обдумывала мои слова. Наконец вновь негромко заговорила:
— Кухарка, говоришь. Али горничная.
— Ну да. Если в этом заключается ваша работа. Я не имела в виду проявить неуважение.
— Да уж надеюсь, мадама гувернана, — отвечала она, подчеркнув мою должность. — Много кто был бы рад в Годлин-холле кухаркой быть да горничной. Славная работенка для подходящей девушки. Али вдовушки. При старом мистере Уэстерли тут была уйма народу. Не то что нынче. Никогошеньки не осталось, дом на головы нам сыплется. Весь разваливается, видала? Крыша эта со дня на день на маковку нам грохнется, коли не починит никто. Но я не кухарка и не горничная, тут ты пальцем в небо тыкнула. Кормежку-то мистеру Уэстерли я стряпаю, — прибавила она. — Но и ты, мадама, стряпаешь, а? Умеешь мясо потушить? Али баранье жаркое сварганить?
— Разумеется. В Лондоне, живя с папенькой, я всегда стряпала нам обоим.
— Но кухаркой от этого не стала?
— Разумеется, нет, — сказала я. — Простите меня, миссис Ливермор. Я не хотела вас обидеть. Хотя я не постигаю, что в этом обидного.
Она рассмеялась:
— Чтоб меня обидеть, вставать надобно поране. Я крепкая. А куда мне деваться? Жисть такая. Нет, я не кухарка. Другому обучена.
— Миссис Ливермор, вы изъясняетесь загадками. — Меня уже охватывало изнеможение. — Неужто нам никак нельзя поговорить напрямик?
— Ну добро, — промолвила она, потушила свой окурок, встала и разгладила передник; приглядевшись, я отметила, что, вопреки моему первому впечатлению, он не слишком походит на кухарочный. — Говоришь, мистер Рейзен велел тебе с хозяином повидаться? Добро, поверю на слово. — Она подошла к двери и обернулась: — Ну? — осведомилась она. — Ты идешь?
— Прямо сейчас? — спросила я, вставая. — В такую рань? А он не рассердится, что мы разбудили его в столь небожеский час?
— За это не волнуйся, — сказала она. — Коли идешь, так пошли. — И с этими словами она резво миновала кухню, а я устремилась следом, временами чуть не бегом, дабы за ней угнаться. Куда она меня ведет? В голове у меня роились догадки. В минуты праздности я осмотрела едва ли не все комнаты в доме, и почти все пустовали. Ни проблеска жизни. Наверняка ведь у хозяина Годлин-холла будут собственные апартаменты? Спальня, библиотека, кабинет, отдельная ванная комната?
Мы прошли весь дом и парадной лестницей поднялись на второй этаж, где располагались детские; миссис Ливермор помедлила.
— Здесь? — спросила я, и она потрясла головой.
— Спят покудова, — сказала она. — Пошли. Нам выше.
Мы снова поднялись, на сей раз туда, где располагались моя спальня и еще шесть пустых. Но мистер Уэстерли не может быть здесь, я бы руку дала на отсечение; я заглядывала везде и нигде ничего не нашла. К моему удивлению, миссис Ливермор направилась в дальний конец коридора. Следом за ней я вошла в комнату, где тоже совершенно ничего не было. Пустая, голая, в центре незастеленная кровать под балдахином. Миссис Ливермор посмотрела на меня, и я ответила ей растерянным взглядом.
— Я не понимаю, — сказала я.
— Сюда, — отвечала она, отвернулась и нажала на стенную панель; теперь я разглядела потайную дверь, выкрашенную в тон стены, дабы никто ее не нашел, не ища нарочно. Я удивленно ахнула, когда миссис Ливермор толкнула эту дверь и в глубине открылись каменные ступени; я шагнула туда, приподняв юбку над пыльным каменным полом.
— Где мы? — спросила я, понизив голос.
— Во всех больших домах такие секреты водятся, — пояснила миссис Ливермор, взбираясь по ступенькам. — Сама посуди — когда их строили-то? Это ж были крепости, тут оборону держали. Думаешь, в этом доме одна такая дверь? Да как бы не так. Я-то, вестимо, тут обычно не мыкаюсь. Я снаружи иду.
Я припомнила, как дважды шла за нею до угла дома, а она как будто испарялась. Словно прочтя мои мысли, она с улыбкой обернулась ко мне:
— Ты там на стенку позорче глянь, мадама. Коли поискать, дверца прямо перед носом. Один раз увидишь — ни за что не потеряешь. Токмо первый раз тяжко.
— Так вы знали, что я за вами иду? — спросила я.
— Ухи-то есть у меня, — проворчала она, взбираясь дальше. — Чай, не глухая.
Мы очутились почти на вершине Годлин-холла, где наткнулись на встречную лестницу, спускавшуюся через противоположное крыло.
— Вон там назад выйдешь, — сказала миссис Ливермор. — Как я обычно захожу.
Перед нами высилась большая дверь, и жестокий мороз пробрал меня до костей. Не может ведь быть, что он тут заперт? Миссис Ливермор извлекла из кармана передника большой крепкий ключ. Я помялась; меня посетило диковинное подозрение, будто дверь эта ведет на крышу и за мою дерзость миссис Ливермор меня оттуда сбросит, однако за дверью мы узрели две лестницы, уводящие в разные стороны.
— Туда — это на крышу. — Миссис Ливермор кивнула влево. — А туда к хозяину.
Мы взошли еще на один короткий марш и на вершине уперлись в тяжелую дубовую дверь. Миссис Ливермор остановилась, развернулась ко мне, и лицо ее чуточку смягчилось.
— Тебе сколько годков, мадама?
— Двадцать один, — отвечала я, не постигая причины такого вопроса.
— Гляжу я на тебя, и мне сдается, что ты мало страшного в жизни видала. Что скажешь, права я?
Я поразмыслила и кивнула:
— Вы правы.
Она ткнула пальцем в дверь.
— Коли мистер Рейзен говорит, что тебе можно с хозяином повидаться, я тебе мешать не стану, — сказала она. — Но ты не обязана. Можешь уйти сию минуту. Спустишься по лесенке, мы дверь за собой запрем, будешь дальше за детками приглядывать, а я своими делами займусь, и тебе ночью спать будет полегче. Сама решай. И скажи сразу, коли чего, а то потом назад пути нету.
Я с трудом сглотнула. Я отчаянно жаждала узнать, что таится за дверью, но предостережение было серьезно и поколебало мою решимость. Да, я хотела познакомиться с мистером Уэстерли, я, в конце концов, имела на это право, но вдруг после ужасного злодеяния его супруги он обернулся чудовищем? Вдруг он пожелает не побеседовать со мною, а расправиться? И я никак не могла закрыть глаза на ранний час: а вдруг мистер Уэстерли еще спит?
— Говори, мадама, — велела миссис Ливермор. — Я тут весь день торчать не стану.
Я открыла рот, уже готовая сказать, что нет, я передумала, но некие ее слова задели струны моего разума, и я пристально воззрилась на нее.
— Вы займетесь своими делами, — промолвила я. — Вы только что сами сказали. И внизу утверждали, что вы не кухарка и не горничная.
— Да уж, — насупилась она. — И что с того?
— Чем вы занимаетесь, миссис Ливермор? — спросила я. — Какова ваша работа?
Она помедлила, а затем лицо ее просветлело полуулыбкою, и она мягко пожала мне локоть. В этот миг я разглядела, что под бравадой ее в недрах души таится добрая женщина. Она не пытается скрыть от меня то, что я жажду узнать, но лишь сомневается, в моих ли интересах это знание.
— Ты еще не поняла, деточка? — спросила она. — Не раскумекала покудова?
Я покачала головой.
— Скажите мне, — попросила я. — Скажите мне, пожалуйста.
Миссис Ливермор улыбнулась и убрала руку.
— Сиделка я, — сказала она. — Сиделка мистера Уэстерли.
Я могла бы поклясться, что в эту секунду некто стоял за моей спиною, дыша мне в затылок, — снова призрак, дух или нечто подобное. Добрый призрак на сей раз, не тот, что спихивал меня с костотряса и выталкивал из окна. Может, тот, что спас меня от падения. А может, мне лишь почудилось.
Я кивнула и взглянула на дверь; решение мое созрело.
— Откройте, пожалуйста, миссис Ливермор, — сказала я. — Я хочу познакомиться с моим нанимателем.
Глава пятнадцатая
К обеду я почти оправилась.
Дети пришли в восторг, когда я отменила утренние занятия; выбора у меня не имелось, ибо после столь горестного и страшного переживания решительно невозможно было сосредоточиться на шекспировских сонетах или разнице между полуостровом и фиордом.
Когда миссис Ливермор отбыла до завтра — говоря точнее, удалилась в скромный свой домик, что прятался за деревьями на задах конюшен; она целыми днями ходила туда и обратно, мною обычно не замечаемая, — я принялась бродить по дому, потерянная и безутешная. Изабелла и Юстас играли в саду, но я не умела ни заставить себя читать, ни усадить за шитье, ни попрактиковаться за кабинетным роялем, на котором училась играть последние дни. Я лишь молилась о скором наступлении ночи, дабы лечь в постель, уснуть, погрузиться, как выражался Кольридж, в «сон бессонный» [31]и очнуться назавтра освеженной и готовой начать заново. Я опасалась ощутить присутствие страшного призрака, каковой, очевидно, приходил и уходил когда ему заблагорассудится, однако стоял ненарушимый покой. И тут звякнул дверной колокольчик, отчего я содрогнулась и вскрикнула.
Час был послеобеденный. Смеркалось рано, вновь сгустился туман. Из окна я не видела и не слышала детей.
В волнении я сошла в переднюю, гадая, что ждет меня за дверью, с опаской приоткрыла ее лишь слегка, но, узрев визитера, тотчас успокоилась.
— Миссис Токсли, — удивленно произнесла я, но затем припомнила, что в воскресенье пригласила ее сама, о чем решительно позабыла и спохватилась только сейчас.
— Вы как будто удивлены, — заметила она, не ступая за порог и беспокойно озирая фасад. — Мы ведь уговорились на сегодня?
— Конечно-конечно, — сказала я. — Мне ужасно жаль. Позволите ли сказать вам правду? Наша встреча вылетела у меня из головы. Со мной случились некие огорчительные события, и я забыла о нашем свидании.
— Я могу прийти как-нибудь потом, если вам удобнее, — предложила она, пятясь с некоторым даже облегчением, но я потрясла головой и пригласила ее в дом.
— Вы, наверное, ужасного мнения обо мне, — сказала я. — Как это возможно — пригласить человека на чай и забыть? Мне остается лишь просить прощения. — Я вгляделась в туманную мглу. Меж деревьев промелькнула тень; я моргнула, тень исчезла. — Вы по пути не видели детей?
— Видела Изабеллу, — отвечала миссис Токсли. — Она куда-то шла с мячом в руках и, похоже, очень сердилась. И я слышала, как Юстас звал ее, но его самого не разглядела. Что-то не так?
Я глянула на напольные часы в передней. Час не поздний, детям еще дозволительно погулять.
— Все хорошо, — сказала я.
— Вы, похоже, устали, мисс Кейн, — сочувственно нахмурившись, заметила она. — Вы спите по ночам?
— Сплю, — сказала я. — Однако нынче рано поднялась — должно быть, лицо осунулось.
— Нет ничего хуже, чем замечания о том, какое усталое у вас лицо, — улыбнулась она, развеяв мою неловкость. — Я всегда почитала это верхом неделикатности. Зря я так сказала.
— Пойдемте в кухню, — предложила я. — Поставлю воду на огонь.
Она пошла следом; я забрала у нее шляпку, пальто и перчатки, а она вручила мне прелестную аккуратную коробочку.
— Небольшой подарок, — пояснила она.
Эта нежданная доброта тронула меня, и я немедленно открыла подношение. Из коробки взметнулось облако ароматов — миссис Токсли принесла грушевые пирожные с корицей. Мною овладела слабость.
— Из деревенской чайной миссис Сатклифф, — пояснила она. — Я бы испекла сама, но Алекс говорит, мне лучше не подходить к печи, если не хочу никого отравить. Я безнадежная кухарка. Мисс Кейн, вы здоровы?
Я кивнула и опустилась на стул, закрыв лицо руками. Слезы навернулись на глаза и заструились по щекам.
— Боже мой, — сказала миссис Токсли, сев подле и обхватив меня руками. — Что с вами такое?
— Пожалуйста, простите меня, — отвечала я, выдавив улыбку и отирая соленую влагу с лица. — Я не хотела вас смутить. Однако запах корицы неизменно напоминает мне о покойном папеньке. Он скончался всего месяц назад, и я только о нем в последнее время и думаю. Особенно сейчас, когда жизнь стала так замысловата.
— Я повинна перед вами, — сказала она. — Зря я принесла эти пирожные.
— Откуда вам было знать? — отвечала я с глубоким вздохом и улыбнулась ей. — Ну вот. По-моему, с глупостями покончено. Я же чай хотела заварить, не так ли?
Я включила воду в раковине и подождала, пока она стечет, дабы смыть скопившийся в трубах осадок. Я сунула пальцы под струю и тотчас отдернула руку — как и утром, вода была ледяная.
— Ну как вы, обустроились? — поинтересовалась миссис Токсли, велевшая называть себя Мэдж, когда мы уселись пить чай. Не теряя времени, я съела грушевое пирожное, дабы коричный запах побыстрее выветрился из кухни.
— Поначалу да, — отвечала я. — Но здесь новые испытания что ни день.
— Вы ведь знаете про мистера Уэстерли? — спросила она, вглядевшись мне в лицо, и я кивнула.
— Узнала только вчера. Мистер Рейзен рассказал, как драматичны были отношения мистера Уэстерли с супругой. Я видела его сегодня.
— Мистера Рейзена?
— Нет, мистера Уэстерли.
Она в изумлении распахнула глаза:
— Вы видели его? Я поражена. Я думала… я думала, это никому не дозволяется.
Я пожала плечами:
— Честно говоря, я не уверена, что и мне было дозволено. Однако я настояла.
— И как он? — спросила Мэдж. Я покачала головой, и она вздохнула. — Он ведь где-то наверху? Это так печально, — продолжала она. — Мы с Алексом, видите ли, тесно дружили с Уэстерли. Нередко вместе трапезничали. Алекс и Джеймс охотились. Счастливые были времена.
— Так вы близко знали его жену?
— Сантину? О да. Мы водили знакомство много лет. Когда Джеймс привез ее из Испании, я стала ей в некотором роде подругой. Старый мистер Уэстерли, разумеется, осерчал, что в семью привели чужеземку, да еще чужеземку, лишенную положения, но мне казалось, она очень мила. И такая красавица. Впрочем, были подозрения, что она охотится за деньгами.
— И они оправдались?
Мэдж рассмеялась:
— Не бывало на свете женщины, менее Сантины Уэстерли озабоченной деньгами. Разумеется, она была не против располагать средствами, вовсе нет. Да и с чего бы? Но за Джеймса она вышла не из-за денег.
— Значит, по любви?
Мэдж задумалась.
— Я не уверена, — сказала она. — Первое время она, конечно, была к нему привязана. Однако нет, мне представляется, она вышла за него, ибо в этом было ее спасение. И тем не менее старый мистер Уэстерли поначалу отказал ей в содержании. Полагал ее меркантилисткой. Но материальное не слишком ее занимало. Она, к примеру, не накупала себе нарядов — довольствовалась теми, что были. Ее не привлекали драгоценности. Первое время Джеймс, конечно, дарил ей украшения, но с такой шейкой никаких украшений не требуется. Она разве что изредка носила кулоны, не более того. Даже старый мистер Уэстерли в конце концов признал, что за Джеймса она вышла не из корысти.
— А Джеймс ее любил? — спросила я.
— О да. Уж надо думать. Конечно, оба они, когда только приехали из Испании, были очень молоды. Но тогда казалось, что они так счастливы друг с другом. Лишь гораздо позже она… в общем, лишилась покоя.
— В каком смысле?
Мэдж нахмурилась, будто подыскивая верные слова.
— Что-то с нею случилось, это все мы понимали, — пояснила она. — Еще в детстве.
— Мистер Рейзен упоминал, — сказала я; меня пугала одна мысль о том, что взрослый человек подобным манером причинит урон ребенку. — Страшная мерзость.
— Да, но мне казалось, что она, если такое возможно, перечеркнула те времена. Я искренне полагала, что они с Джеймсом вместе обретут умиротворение. Я очень поддерживала их союз. И поначалу они были счастливы. В этом никто меня не разубедит.
Обе мы умолкли, попивая чай, погрузившись в раздумья. Я размышляла о юной Сантине, о том, что с нею произошло, что породило столь опасный психоз. Мэдж, несомненно, вспоминала ту пору, когда она и ее супруг счастливо дружили с Уэстерли.
— Вы давно замужем? — после долгой паузы спросила я, и она с улыбкой кивнула:
— Девять лет. Мы с Алексом познакомились, когда мой брат привез его погостить на выходные из университета. Они вместе учились и дружили с первого дня. Мне, конечно, было всего шестнадцать, а он тремя годами старше, и, естественно…
— Вы мгновенно полюбили друг друга, — улыбнулась я.
— Нет, я его возненавидела, — расхохоталась она. — Отчего вы так потрясены, Элайза? Это чувство длилось недолго. Видите ли, в те выходные он ужасно меня дразнил. Говорил возмутительные вещи, а я, пожалуй, не оставалась в долгу. За ужином мама хотела развести нас по разным комнатам, поскольку мы осыпали друг друга оскорблениями. Все это, разумеется, было одним сплошным притворством. Он вскоре прислал мне письмо. Извинялся за грубость.
— Объяснил ее как-нибудь?
— Сказал, что, впервые меня увидев, понял, что не сможет провести выходные так, как ему поистине желалось, — а именно внушать мне любовь, — и пришлось довольствоваться меньшим, а именно внушать мне отвращение. Естественно, я ответила — сообщила ему, что мне в жизни не доводилось встречать столь вульгарную, напыщенную, презренную, неприятную, грубую и неучтивую скотину и если он вновь посетит нас в выходные, я не пожелаю и словом с ним обменяться. В следующие выходные он привез мне цветы и сборник стихов Китса, а я сказала, что в письме солгала и думала о нем ежечасно.
Я удивилась, что она так откровенно делится историей их жениховства, однако видела, что воспоминания доставляют ей удовольствие.
— Мы поженились через год, — прибавила она. — Мне крупно повезло. Он чудесный человек. А вы, Элайза? Некто любимый ожидает вас в Лондоне?
Я покраснела и покачала головой.
— По-моему, я не из тех, кого добиваются молодые люди, — сказала я, и Мэдж Токсли, к ее чести, не стала со мною спорить, ибо доказательства моей правоты были налицо. Она красавица, и мужчины, подобные Алексу Токсли, с первого взгляда готовы ее добиваться; я другая.
— Ну, — сказала она, неловко поерзав, — кто знает, что готовит нам будущее. Как он? — спросила она затем, резко сменив тему. — Джеймс. Он здоров?
— Нет, — сказала я.
— Ну разумеется, — согласилась она, слегка покраснев. — Конечно, нездоров. Я хотела сказать… как он справляется? Понимаете, с нами он видеться не желает. С нами обоими. Алекс весь год ужасно огорчается. Когда Джеймса привезли из больницы, Алекс снова и снова добивался встречи — но вотще. Он писал письма, беседовал с врачами. Когда наняли миссис Ливермор, Алекс с нею поговорил, и она обещала постараться все устроить, но Джеймс упорствует. Он не желает посетителей.
— Душенька, — сказала я, накрыв ее руку своею. — Говоря по чести, вряд ли он даже заметит, что вы пришли.
Она пристально взглянула на меня:
— Что вы такое говорите?
— Человек, коего я видела нынче утром… — начала я. — И слово «человек» я привожу здесь с оглядкой, ибо от человека этого мало что осталось. Он… я не постигаю, как он пережил побои. Его лицо… простите, Мэдж, я не хочу расстраивать вас, но лицо его ни на что не похоже. В нем едва возможно узнать человеческое существо.
Она зажала рот рукою, но я ни об одном своем слове не пожалела. Мне надлежало знать правду о мистере Уэстерли, а я ему решительно чужая. Мэдж и ее муж — старые друзья. Если ей представляется, будто он сидит в постели и повелевает, кого допустить к нему, а кого не допускать, и от предположения этого Мэдж больно, она тоже имеет право знать.
— Мне умолкнуть? Или продолжить? — спросила я. — Это чрезмерно огорчительно для вас?
— Да, однако я хочу знать, — сказала она. — И полагаю, Алекс тоже. Прошу вас, расскажите мне все.
Я вздохнула.
— Он лежит, — сказала я, — человеческой скорлупою. С половины лица содрана кожа. Видны кости, хрящи. Миссис Ливермор говорит, что меняет повязки трижды в день, иначе он рискует заражением. Зубы выбиты. Рот распахнут, с трудом глотает воздух. С чудовищным хрипом, Мэдж. Точно собака, что умирает в канаве. А в остальном… я, разумеется, не видела его тела, оно скрыто одеялом. Но я уверена, что он никогда не сможет ходить. Он еле двигает руками. Человек этот почти мертв, хотя сердце его по-прежнему бьется. Я понимаю, что это кощунство, но бедняге лучше было погибнуть от побоев, а не выжить. Выжить! — повторила я, горько усмехнувшись. — Можно подумать, это жизнь.
Я взглянула на миссис Токсли — та смертельно побледнела. Я видела, что она готова разрыдаться, однако была в ней некая сила, стойкость, замеченная мною еще при первой нашей встрече на вокзале; сейчас Мэдж лишь с силой втянула воздух и кивнула.