Здесь обитают призраки Бойн Джон

— Нет, просто неотложные дела. Мне необходимо побеседовать с одним человеком.

Она кивнула, хотя ответ мой ее не удовлетворил, и я тотчас поняла, отчего так.

— Даю вам слово, что вернусь, — сказала я. — Я не брошу детей. Обещаю вам.

— Ну конечно, Элайза, — слегка покраснела она. — Я ни на миг не предполагала…

— Однако предположение было бы вполне постижимо, — сказала я, в знак дружбы и доверия пожав ей локоть. — Нет, что бы ни случилось, вечером я вернусь.

Призрак, кто бы ни был он, по видимости, не желал зла детям. Ненависть его устремлена была лишь на меня, но я не хотела рисковать. Душа моя была спокойнее, когда я знала, что дети не одни.

Потребная мне остановка омнибуса располагалась в пяти минутах ходьбы от прежнего моего дома; добравшись туда, я поставила сумку на землю и села подле пожилой дамы, каковая смерила меня весьма пренебрежительным взглядом. Подоплеку ее презрения я не уяснила; поутру я постаралась одеться получше, и все же пришлась даме не по вкусу. Мне почудилось, что предо мною миссис Хантингтон, коя изредка приглядывала за мною в детстве, но затем я припомнила, что добрая эта женщина несколько лет назад помешалась, когда муж ее и сын погибли от несчастного случая, и ее поместили в дом душевнобольных в Илинге, а посему вряд ли со мною соседствует она; впрочем, нынешняя моя соседка так походила на миссис Хантингтон, что вполне сошла бы за ее близнеца. Всеми силами души я безмолвно призывала омнибус прибыть поскорее, ибо взгляд дамы беспокоил меня и сердил. Когда омнибус приехал, я вошла, сообщила свое место назначения, уплатила кондуктору полпенни и села.

В прошлом лондонские улицы почти не привлекали моего внимания. Так оно обыкновенно и бывает, если живешь в городе, однако ныне, минуя эти улицы, я потрясенно отмечала, сколь они грязны; туман здесь словно вовеки не рассеивается, но оседает миазмами, и человек понуждаем пробиваться сквозь них с боем; я размышляла, почему столица наша до того испакощена, что с одной уличной панели едва ли разглядишь противоположную. В этом свете Норфолк обладал преимуществом — по меньшей мере, он чист. Воздух его свеж. Я готова была смириться с призраком ради капли свежего воздуха.

Свою поездку я рассчитала так, чтобы прибыть в школу незадолго до обеденного времени, а уличное движение не чинило мне препон; узрев вдали искомое здание, я взглянула на часы и поняла, что лишь спустя десять минут мальчиков отпустят из классных комнат на часовую перемену. Сойдя из омнибуса, я помешкала у ограды. Торопиться некуда, минута неотвратимо настанет.

Созерцая школьный двор, я невольно вспомнила свое первое рабочее утро в Святой Елизавете, это преображение из ученицы в учительницу, страх, объявший меня, едва ко мне явились мои маленькие девочки — одни боязливы, другие вот-вот расплачутся, и все ждут, смотрят, что за наставница досталась им на ближайшие двенадцать месяцев. Естественно, я была самой молодой учительницей в школе, и большинство тех, кто сидел за учительскими столами в соседних классных комнатах, считанные годы назад учили и меня, а потому я прекрасно знала, сколь жестоки порой бывают эти люди. Эти самые дамы, что приветствовали меня поутру, словно закадычную подругу, не раз секли меня, и лицемерие их отнюдь от меня не укрылось; трепеща я пожимала им руки или заходила в учительскую чайную комнату — в ученические годы путь туда мне был заказан, а преступление границ не обещало ничего, кроме ужаса.

В тот день я поклялась себе ни за что не пугать моих маленьких девочек, не угрожать им и не пороть; им необязательно любить меня — воистину, оно и к лучшему, если они не станут питать ко мне любви, — однако мне потребно их уважение, и я изо всех сил постараюсь его заслужить. За три года моей службы в Святой Елизавете я обрела уверенность в себе; я наслаждалась своей работой и полагала, что выполняю ее небесталанно. Убежденная, что будущее не сулит мне замужества и семьи, я воображала, как проведу всю жизнь в четырех стенах классной комнаты; пролетят десятилетия, я буду стареть и седеть под неувядающим портретом королевы и принца Альберта, а маленькие девочки, мои маленькие девочки, пребудут неизменны и ничуть не повзрослеют, а в ежегодном новом наборе замелькают младшие сестры тех, кто уже сидел за этими партами. В глубине души я предвкушала тот первый день учебного года, когда ко мне придет ребенок, чью мать я когда-то учила. Вот тогда я пойму, что на своем месте добилась успеха.

Звонок в недрах школы пробудил меня от грез, и я зашагала к воротам; школьные двери распахнулись, и мальчики рассыпались по двору и расселись под белыми кленами, где открыли жестянки со скудными своими обедами. Кто-то уже за кем-то гонялся, после трех часов прилежания за партами выплескивая природную свою живость. Двое о чем-то заспорили и тут же подрались. Я помедлила, раздумывая, не следует ли мне вмешаться, но, к моему облегчению, из боковой двери выступил учитель, человек крутого нрава, судя по виду, и мальчики в страхе разбежались. Я отвернулась от них, вошла в школу через парадные двери и зашагала случайным коридором, озирая незнакомый интерьер.

Из классных комнат выходили мальчики — вероятно, лодыри и озорники, задержавшиеся после уроков, дабы выслушать внушение за некую провинность, — я заглядывала в открытые двери, убежденная, что с первого взгляда опознаю предмет моих поисков. Наставниками здесь были в основном мужчины, что обычное дело, сообразила я, в школе для мальчиков; отчасти удивительно, что искомую женщину наняли здесь служить, — наверное, это прогрессивное учебное заведение. В Святой Елизавете преподавал лишь один мужчина — единственное исключение сделали для Артура Кавена, — и я сомневалась, что в ближайшее время наймут его преемника. Равновесие пришлось бы кстати, мечтала я. Весьма отрадно, пожалуй, обсуждать классные уроки с приятными молодыми людьми.

Я дошла до конца коридора и уже собралась развернуться и зашагать обратно, но тут заметила ее. В классной комнате она была одна — стоя ко мне спиною, тряпкой стирала с доски утренние задания. Я наблюдала за нею, и в душе моей облегчение от того, что я наконец ее отыскала, мешалось с обидой, ибо она живет без стыда и печали, а моя жизнь полна горестей и неотступных опасностей. Я вошла и огляделась; детей в классе не было, что мне и требовалось, и я решительно захлопнула за собою дверь.

Она вздрогнула и обернулась, в страхе прижав ладонь к груди. В лице ее читался ужас — любопытно, всегда ли она была так пуглива. Впрочем, увидев меня и осознав, сколь глупо ее поведение, она усмехнулась.

— Прошу меня извинить, — сказала она. — Я витала мыслями вдали отсюда. Душа в пятки ушла. Нынче меня легко напугать. Я не всегда была такой.

— Я не имела в виду к вам подкрадываться, — отвечала я, хотя, говоря по чести, ровно это я и имела в виду. Я ведь не написала ей письма, не предупредила, что намерена прибыть в Лондон. Я не желала, чтобы она отложила нашу встречу или вовсе отказалась со мною увидеться.

— Совершенно ничего страшного, — сказала она, затем сощурилась на меня. — Мы ведь знакомы, не так ли? Вы же миссис Джейкс? Мать Корнелиуса?

— Нет, — сказала я.

— Прошу меня извинить. Очевидно, я с кем-то вас путаю. Вы пришли ко мне или кого-то ищете?

— Я пришла к вам, — сообщила я. — И буду признательна, если вы уделите мне несколько минут.

— Разумеется, — сказала она, присев за свой стол и жестом пригласив меня сесть напротив. — Извините, — прибавила она. — Я не уловила вашего имени.

Я улыбнулась. Она что, притворяется? Или это всерьез? Она держит меня за скудоумку? (Говоря точнее, неужели она все ещедержит меня за скудоумку?)

— Вы меня не узнаете? — недоверчиво спросила я.

Она вгляделась пристальнее и смущенно поерзала.

— Если вы скажете, чья вы мать…

— Я ничья мать, мисс Беннет, — сухо отвечала я. — Мое лицо вам знакомо, поскольку мы встречались однажды, чуть более месяца назад. Вы промчались мимо меня на перроне норвичского вокзала Торп. Мы обе уронили багаж. Вы взглянули мне в лицо, и я могу поклясться, что вы поняли, кто я такая. Посему меня немало удивляет, что вы делаете вид, будто меня не узнаете.

Кровь отхлынула от ее лица; мисс Беннет сглотнула, взглянула мне в глаза, но не выдержала и отвернулась.

— Ну конечно, — сказала она. — Вы мисс Кейн, да?

— Именно.

— Это… неожиданно, — сказала она.

— Могу себе представить. — Я слышала холодность в своем тоне и сама удивлялась. До сего дня я и не подозревала, сколь рассержена на эту женщину. Теперь же, когда она очутилась на расстоянии вытянутой руки, кровь моя гневно забурлила. Эта женщина повинна в моих страданиях, она в ответе за мои бессонные ночи. Не в силах смотреть мне в глаза, она перевела взгляд на мои руки; ладони мои лежали на столе, и шрамы от ожогов были явственно видны. Мисс Беннет скривила лицо и отвернулась.

— Как видите, Годлин-холл оставил мне шрамы, — сказала я. — Однако у меня есть осложнения и посущественнее изувеченных рук.

— Вам… — с трудом выдавила она, — вам плохо там живется?

Я расхохоталась. Я не верила своим глазам, зря эту напускную наивность.

— Мисс Беннет, — промолвила я. — Отставимте, пожалуй, эти игры. Мне необходимо поговорить с вами о Годлин-холле. Единственно с этой целью я прибыла в Лондон, и времени у меня немного. Мне нужно успеть на дневной поезд, а к вам, без сомнения, после обеденной перемены примчится толпа маленьких мальчиков.

— «Примчится» — это, мне кажется, отчасти преувеличение, — с улыбкой заметила она, и я снова рассмеялась. Реплика ее, во всяком случае, рассеяла неловкость.

— Что ж, — сказала я. — Как бы то ни было.

— Вероятно, мне надлежит извиниться, — сказала она. — За то, что обманула вас.

— Было бы добрее сразу раскрыть мне правду. По меньшей мере встретить меня в Годлин-холле. Не допустить, чтобы я приехала туда, представления не имея о положении дел. Смятение первого вечера лишь усугубило мои неприятности.

— Я не могла, — сказала она. — Как вы не понимаете, мисс Кейн, я ни дня не могла там оставаться! Ни часа! Но, положа руку на сердце, я бесконечно рада, что вы в добром здравии.

Я опять рассмеялась, однако на сей раз смех мой был подернут горечью.

— В добром здравии? — переспросила я. — Я еще жива, если вы об этом. Но меня калечили. И не раз. На меня напал дикий пес. Меня выталкивали из окна. Руки мои, как видите, обожжены и мало похожи на руки. Имели место и другие происшествия. У меня, мисс Беннет, простой вопрос. Что с вами случилось в этом доме? И как вам удалось выжить?

Она вскочила, отошла к окну и поглядела на мальчиков, что гоняли мяч во дворе.

— Я догадываюсь, что вам желателен иной ответ, мисс Кейн, — после долгих раздумий промолвила она, — но я решительно не хочу об этом говорить. Простите меня. Я сознаю, что вы приехали издалека, но я попросту не в силах говорить об этом доме. Я по сей день не могу спать, понимаете вы меня? Мои нервы расшатаны. Вы сами видели.

— Но вы спаслись, — повысила я голос. — Чего не скажешь о мисс Томлин. Или о мисс Голдинг. А также о мисс Уильямс. И мисс Харкнесс. Вы выжили в Годлин-холле, хотя вашим предшественницам выпала куда худшая доля. Вашей преемнице она тоже грозит. И я повторяю свой вопрос: что с вами произошло? Мне представляется, вы задолжали мне ответ. Честный ответ. Вы в силах мне помочь, неужели непонятно?

Она обернулась ко мне, кривясь в безмерном страдании.

— Если вам мнится, будто я выжила, мисс Кейн, вы не разумеете состояния моего рассудка. Я жива, это правда. Я дышу. Хожу на службу. Трапезничаю. Возвращаюсь домой. Но меня не оставляет тревожное расстройство. Неотступный страх, что… что…

— Что, мисс Беннет?

— Что она снова отыщет меня.

Я отвела взгляд; я наконец услышала подтверждение тому, что и она ощущала призрака в доме, что и ее этот призрак терзал.

— «Она», — после долгой паузы повторила я. — Вы прибегли к местоимению женского рода.

— Вы не согласны, что это «она»?

— Согласна, — сказала я. — Разумеется, согласна. Я полагаю, это покойная миссис Уэстерли.

Она кивнула и села за чью-то парту, рассеянно взяла ученическую грифельную доску, побарабанила по ней пальцами, затем отложила.

— Я вам скажу так, — в конце концов промолвила она. — Я не из пугливых. В детстве мать говорила, что я буду посильнее и похрабрее обоих моих старших братьев. Прибыв в Годлин, узнав историю семейства Уэстерли и предыдущих гувернанток, я сочла ее лишь чередой ужасных совпадений. Прискорбными тридцатью и тремя несчастьями, что побудили суеверных провинциальных сплетниц утверждать, будто в Годлин-холле завелся призрак и все обитатели этого дома добром не кончат.

— Мистер Хеклинг жив и здоров, — заметила я. — Миссис Ливермор цела и невредима. На них никто не покушался.

— Но мистер Хеклинг и миссис Ливермор не в ответе за детей, — тихо возразила она. — И совершенно детьми не интересуются.

— Это правда, — поразмыслив, согласилась я. — Но расскажите же мне, вскоре ли вы ощутили, что в доме обитает нечто? (Она затрясла головой и рукою провела по глазам.) Прошу вас, мисс Беннет, — упорствовала я. — Умоляю вас, расскажите.

— День, — отвечала она, равнодушно пожав плечами. — Даже чуть менее. Вы прибыли вечером, я же — утром. И я почувствовала нечто, не успел день подойти к концу. До вечера не происходило ничего необычайного, и я отправилась на покой в крайней усталости. Помню, я легла под одеяло, предвкушая глубокий сон после долгого путешествия. Я закрыла глаза. Не знаю, что мне грезилось поначалу, я никогда не запоминаю сны или же крайне редко, однако помню, что в конце концов у меня возникло ужасное ощущение, будто меня душат. Во сне я видела женщину, смуглую женщину, и она руками стискивала мне горло. И я помню… Мисс Кейн, виделись ли вам сны, посреди коих нечто нашептывало вам, что потребно очнуться, необходимо спастись?

— Да, — сказала я, — со мной такое бывало.

— Вот это и произошло со мною. Я велела себе проснуться, надеясь спастись от этой женщины, оставить ее в мире грез. Но, к ужасу моему, когда я открыла глаза, удушение не прекратилось. Горло мое в самом деле стискивали чужие руки, они в самом деле душили меня. Разумеется, я тотчас попыталась их от себя оторвать, нащупала их через одеяло — эти тонкие запястья, эти сильные пальцы, — но, едва их коснулась, они истаяли, растворились в воздухе. Удушение прекратилось, незримая сила исчезла. Я соскочила с постели, упала в углу, задыхаясь, кашляя и плюясь. Я не постигала, что творится, — быть может, ужасный кошмар породило затмение рассудка, — но никак невозможно было поверить, будто все это я вообразила, ибо горло мое болело отчаянно. Наутро Изабелла первым делом отметила, что у меня синяки на шее.

— Я тоже чувствовала эти руки, — сказала я, глядя ей в глаза. — В первую же ночь в этой постели.

— Она и вас пыталась задушить?

— Нет, она тянула меня за ноги. Мне представлялось, что меня тащат вниз. Уж не знаю, какие намерения питала она, однако не сомневаюсь, что они были пагубны.

— И вы сочли, что сходите с ума?

— Нет, — отвечала я. — Нет, ничего такого мне и в голову не пришло. Я знала, что именно почувствовала. И прикосновение этих рук ощущаю по сей день.

— Я тоже, — сказала мисс Беннет. — Воспоминание о них до сей поры не дает мне спать по ночам.

— А что еще? — спросила я, склонившись к ней ближе. — Что еще произошло с вами? Полноте, мисс Беннет, вы ведь уже рассказали немало. Можно и договорить.

— Вы видели, в каком состоянии крыша? — спросила она.

— Я туда ни единожды не поднималась.

— И не поднимайтесь, — посоветовала она. — Дом на вид прочен, однако положительно рассыпается. Каменная кладка расшатана. Уверяю вас, мисс Кейн, если не заняться ремонтом, лет через пятьдесят налетевший ветер вовсе его снесет. Может, и раньше.

— Что вы делали на крыше?

— Я люблю рисовать, — объяснила она. — Удается мне, конечно, не очень хорошо, но рисование доставляет мне удовольствие. Крыша плоская, и оттуда восхитителен вид на Норфолкские озера. День был солнечный, и я вынесла на крышу мольберт и краски. В тот день случилось два происшествия. Невзирая на прекрасную погоду, ни с того ни с сего поднялся ветер, подхватил меня с табурета и унес бы с крыши вовсе, не схватись я за каменную балку у трубы; я цеплялась за нее, пока ветер не стих. Я спустилась оттуда, остановилась на дорожке у дома, переводя дух, и тут с крыши посыпались камни. Один упал в каких-то двух футах от меня. Попади он метче, я бы мгновенно погибла. Разумеется, я побежала. Выбежала на лужайку. Лишь когда я оказалась на безопасном расстоянии, камнепад прекратился.

Я покачала головою. С камнепадом я пока не сталкивалась; не этот ли кошмар ожидает меня по возвращении? Не облачаться ли мне в латы, дабы не быть раздавленной?

— И еще случай с ножом, — продолжала она.

— С ножом?

— Я готовила обед, резала овощи, и нож… я сознаю, сколь это нелепо, но он словно ожил. Обратился против меня. Я держала его в руках, но он толкал меня к стене. И когда я прижалась спиною к камням, руки мои потянулись к моему горлу, а острие ножа готовилось распороть мне шею.

— И как вы это прекратили?

— Это прекратила не я, — сказала она. — Вошла Изабелла. Она промолвила лишь одно слово, «нет», и руки мои вновь стали мне подвластны. Я уронила нож, упала на пол, а когда подняла голову, Изабелла стояла надо мною. «Будьте осторожнее с ножами, — посоветовала она мне. — Мама не разрешает нам с ними играть».

— «Не разрешает»? В настоящем времени?

— Я тоже это отметила.

— И Изабелла не испугалась?

Настал черед мисс Беннет расхохотаться.

— Изабелла Уэстерли? — переспросила она. — Испугалась? Вы с нею прожили с месяц. Вы считаете, этот ребенок способен на подобные чувства? Думаете, она вообще умеет чувствовать?

— Она сильно изувечена, — вступилась я за Изабеллу. — Вообразите, что она пережила. Смерть матери, крушение отцовской жизни. Не говоря уж о погибших гувернантках. Не понимаю, как она сохранила здравый рассудок.

— Вы лишь полагаете, будто рассудок ее здрав, — отвечала мисс Беннет. — Как бы то ни было, я этой девочке не доверяю. Никогда не доверяла. Я ловила ее на соглядатайстве, она следила за каждым моим шагом. Подстерегала меня и внезапно появлялась — пугала меня, говоря по правде. Эта двенадцатилетняя девочка страшила меня до смерти.

— А Юстас? — спросила я, надеясь, что она не очернит его, моего драгоценного любимца.

— Что ж, Юстас, конечно… — сказала она, при воспоминании о нем скупо улыбнувшись. — Славный мальчик. Но, как вы сами выразились, сильно изувечен. Я тревожусь за его будущее, я отчаянно за него тревожусь.

— Но что же подвигло вас к отъезду, позвольте спросить? — продолжала я. — Новое происшествие? Что-то переполнило чашу вашего терпения?

— Мне представляется, вполне хватило бы всего вышеописанного, — заметила она. — Но случилось еще кое-что. Лошадь Хеклинга — вы, надо полагать, с нею знакомы.

— Да, — сказала я. — Кроткое создание. По-моему, ей давно пора на пенсию.

— Я придерживалась того же мнения, — сказала она. — Но однажды она набросилась на меня — разумеется, когда Хеклинга поблизости не было. Я пошла прогуляться и прихватила с собою кулечек сахару, дабы ее покормить; я поступала так почти ежеутренне, и мне мнилось, что животное меня за это полюбило. В тот день, однако, едва я извлекла кулечек, она встала на дыбы, и я оказалась бы пригвождена к земле копытами, если бы тотчас не отскочила. В объяснимом своем потрясении я взглянула на нее, умоляя успокоиться, но во взоре ее читалось смертоубийство, а изо рта шла пена, и я побежала. Я бежала, мисс Кейн, со всех ног, а старая кляча мчалась за мною, жаждая моей крови. Она ржала и ревела, точно адские гончие; не успей я добраться до парадной двери и спрятаться в доме, она бесспорно убила бы меня.

— Казалось бы, невозможное дело, — заметила я, припоминая эту незлобивую достойную скотину. — Но нечто похожее случилось и со мною. Собака. Я была уверена, что она хочет искусать меня до смерти. Если бы не Изабелла, пес наверняка перегрыз бы мне глотку.

— Значит, дух ее питает склонность к зверью, — слегка вздрогнув, сказала мисс Беннет. — Интересно, отчего так. В общем, это была последняя соломинка. Я составила объявление, у окна подождала, пока Хеклинг уймет лошадь, — та уже совершенно пришла в чувство и угомонилась, — а затем отправилась в деревню, дабы по телеграфу передать сообщение о вакансии гувернантки редактору «Морнинг стар». Где, я полагаю, вы на него и наткнулись.

— Верно, — кивнула я. — Но вы не уехали. Несмотря ни на что. Вы дождались, когда появится замена.

Она улыбнулась.

— Мисс Кейн, — тихо проговорила она, — я не спорю, что приключения эти отчасти замарали мою репутацию. Я напрасно дала лживое объявление. Я понимала, что изображаю себя хозяином Годлин-холла, а не простой гувернанткой. Будь я храбрее, мне надлежало бы дождаться вашего прибытия и вас предостеречь. Но поймите, я не могла так рисковать. Я опасалась, что вы развернетесь и сядете в первый же поезд до Лондона. Я знаю, что струсила. Я отчетливо это сознаю. Но я должна была уехать, поймите. И однако единственное, чего я не могла совершить, единственное деяние, к коему я себя подвигнуть не смогла, — покинуть детей, бросить их на милость привидения. Оставить без всякой защиты. Пока я не уверилась, что вы прибываете, сама я не имела возможности уехать. — Она помолчала. — Нет, точнее будет сказать иначе, — прибавила она, передумав. — Я не могла оставить без защиты Юстаса. Изабелла, кажется мне, в защитниках не нуждается. Она умеет сама о себе позаботиться.

Я встала и медленно прошлась по классной комнате. На стене висело изображение генеалогического древа королей и королев английских, от битвы при Гастингсе до царствования Виктории, [33]и на миг я забылась, вспоминая благополучные времена. Как счастлива была бы я здесь, всего лишь ожидая моих маленьких девочек с обеденной перемены — усталых, зевающих, готовых к дневным занятиям.

— А вы? — спросила мисс Беннет после долгой паузы. — Вы серьезно пострадали? (Я кивнула и коротко описала ей многообразные происшествия, случившиеся в Годлин-холле со дня моего прибытия.) Во всяком случае, вы живы, — заметила она.

— Пока, — отвечала я.

— Но ведь вы здесь. — Она с улыбкой приблизилась и взяла меня за руки. — Вы здесь. Вы спаслись. Как и я. Быть может, призрак лишился своего могущества.

Я отняла руки.

— Вы, вероятно, неверно поняли мои слова, — сказала я. — Я пока жива, но не спаслась, как вы выразились. Я прибыла в Лондон лишь на полдня. Говорю же, дневным поездом я уезжаю в Норфолк.

— Вы возвращаетесь в Годлин-холл?

— Разумеется, — сказала я. — Куда еще мне ехать? Иного пристанища у меня нет.

— Да езжайте куда угодно! — закричала она, взмахнув руками, отчаянно выплескивая многомесячное напряжение. — Положительно куда угодно. Возвращайтесь в школу, где служили прежде. Поезжайте в Корнуолл, в Эдинбург, в Кардифф, в Лондон. Во Францию, в Италию. В глушь Российской империи, если вам потребно, или живите средь несчастных женщин на улицах столицы. Но убирайтесь из этого страшного дома. Если разум не отказывает вам, мисс Кейн, уезжайте из Годлин-холла как можно дальше.

Я взирала на нее, изумленная подобным себялюбием.

— А кто тогда, — холодно, с трудом обуздывая нарастающий гнев, осведомилась я, — кто тогда позаботится о детях?

— Она позаботится.

— Я не оставлю их ей на потребу.

Она пожала плечами:

— Тогда она до вас доберется. Как добралась до остальных. — Она отвернулась; судя по тону ее, подобный исход представлялся ей очевидным и неотвратимым. — И тогда вы умрете.

Слова ее пронзили меня, будто нож.

— Но отчего так? — задумчиво спросила я, не вполне ожидая ответа. — Отчего она желает нам зла? Я лишь забочусь о детях. Хочу их защитить. А второй призрак? Старик? Вы о нем не поминали. Какова его роль?

Мисс Беннет нахмурилась и воззрилась на меня, тряся головой, будто не расслышала:

— Простите?

— Другой дух, — сказала я. — Их ведь двое, нет? Один раз он помешал ей выбросить меня из окна — я почувствовала его ладони. Юстас видел его, говорил с ним. Дух сказал, что пришел меня защитить.

Мисс Беннет обхватила себя руками; слова мои, по видимости, еще больше ее напугали.

— Простите, мисс Кейн. Я не имею представления, о чем вы говорите.

— Вы его не чувствовали?

— Нет, — сказала она. — Никогда. Только разрушительный дух. Только ее.

— Быть может, он был рядом, но вы не ощутили? Скажем, он отвел от вас камни?

Она поразмыслила.

— Я бы поняла, — убежденно сказала она. — Я уверена, что поняла бы. Будь там другой дух, я бы о нем знала. Его не было. Клянусь вам.

Я кивнула. Мне пришлось ей поверить — у нее не было причин лгать. По школе разнесся звонок; мальчики за окном закончили свои игры, подобрали обеденные жестянки и направились к дверям.

— Мне пора, — сказала я. — Очевидно, я должна поблагодарить вас за откровенность, мисс Беннет. Вы подтвердили несколько моих гипотез. И, как ни странно это звучит, утешительно знать, что не я одна пережила подобное. Это наводит на мысль, что я еще не схожу с ума.

— И однако вы сходите с ума, — сухо возразила мисс Беннет. — Иначе как объяснить ваше возвращение в Годлин-холл? Лишь полоумная туда вернется.

— Значит, я полоумная, — отвечала я. — Так тому и быть. Но дети не уедут, пока отец их в доме, — уж в этом я не сомневаюсь. Они ни словом не поминают о нем, ни единожды не признали его присутствия. Но им спокойнее жить, зная, что он рядом. А я ни за что не оставлю их наедине со злым духом.

Я потянулась к двери и за спиною услышала голос, полный печали и раскаяния:

— Вы, вероятно, полагаете меня ужасным человеком. Поскольку я их бросила.

Я обернулась и покачала головой.

— Вы поступили так, как требовала ваша натура, — с улыбкой сказала я. — А мне надлежит прислушаться к своей. Прощайте, мисс Беннет.

— Прощайте, мисс Кейн, — отвечала она. — И удачи вам.

В Годлин-холл я вернулась поздно. Состав задержался в Лондоне, а затем еще раз под Мэннингтри. Путешествие вышло неуютное. Немолодой мужчина, сидевший напротив, завел со мною непрошеный флирт — решительно непознанное мною переживание, от коего в иной день я бы, вероятно, получила немало удовольствия; ныне об удовольствии речи не шло, я вынуждена была пересесть, однако мне вновь не повезло, ибо очутилась я подле пожилой дамы, каковая желала безотлагательно попотчевать меня историей о том, сколь жестоки с нею ее дочь и зять, как они не дозволяют ей видеться с внуками, и вообще оба они — люди никуда не годные, а посему она непременно вычеркнет их из завещания.

Мэдж Токсли привезла детей в Годлин-холл, дабы они легли спать в родном доме; узрев меня, она вздохнула с облегчением, тотчас приказала подать коляску и укатила по дорожке с невероятной прытью. Поднимаясь по лестнице, я молила небеса даровать мне безмятежный ночной сон, дабы назавтра я восстала с новыми силами, готовая лицом к лицу столкнуться с любой бедою. Остановившись на площадке этажом ниже своей спальни, я с удивлением расслышала голоса за дверью Юстаса. Я глянула на часы: за полночь — детям давным-давно пора спать. Я миновала коридор, приблизилась к двери и прижалась ухом к филенке. Разобрать слова было затруднительно, но вскоре слух приспособился, и я расслышала тихие слова Юстаса.

— А вдруг она не вернется? — спрашивал он.

— Она вернется, — отвечали ему — не Изабелла, вопреки моим ожиданиям, но некто старше, взрослее; мужской голос.

— Я не хочу, чтоб она тоже нас бросила, — сказал Юстас.

— Она не бросит, — пообещали ему, но тут я распахнула дверь и вошла.

Лишь одинокая свеча на тумбочке у постели освещала спальню Юстаса и его самого. В ночной сорочке он был бледен, как белый снег. Я огляделась. Он был один.

— С кем ты разговаривал? — спросила я, кинувшись к нему, схватив его за плечи. Затем повторила громче: — С кем ты говорил, Юстас?

Он испуганно вскрикнул, но, как я его ни любила, с меня довольно было глупостей; я не отступлюсь.

— С кем ты разговаривал? — закричала я, и он сдался:

— Со стариком.

От ярости я чуть не разрыдалась.

— Тут нет никакого старика! — вскричала я. Я отпустила Юстаса, развернулась вокруг своей оси и вновь вперила взгляд в мальчика: — Здесь никого нет.

— Он у вас за спиною, — сказал Юстас, и я снова обернулась. Сердце мое заколотилось отчаянно, однако нет — позади меня никого не было.

— Почему я его не вижу? — закричала я. — Почему ты видишь, а я не вижу?

— Он уже вышел, — тихо сказал Юстас, заползая под одеяло. — Но он в доме. Он говорит, что не уйдет, сколько бы она его ни гнала. Пока вы здесь, он не уйдет туда, куда ему надлежит уйти.

Глава двадцатая

— Призрак? — с улыбкой переспросил преподобный Диаконз, очевидно заподозрив, что я над ним насмехаюсь.

— Я сознаю, сколь это нелепо, — сказала я. — Однако у меня нет сомнений.

Он покачал головой и указал на скамью по левую руку от прохода — скамью семейства Уэстерли, где мы с детьми сидели по воскресеньям. На латунной табличке в углу было выгравировано имя давнего предка Уэстерли, годы его рождения и смерти. Семнадцатый век. Значит, история их длится по меньшей мере с тех времен.

— Милая девушка, — промолвил викарий, присев в некоем отдалении от меня. — Что за фантазии.

— Отчего же фантазии, преподобный? Помните, как писал Шекспир? И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости. [34]

— Шекспир трудился на забаву публике, — возразил он. — Он был просто-напросто сочинитель. Да, в одной его пьесе на крепостной стене появляется призрак, указующий на своего убийцу и призывающий к отмщению. Или же призрак является на пир и настигает своего погубителя сам. Все это выдумано, дабы пощекотать нервы и пробудить дрожь в платежеспособных зрителях. В подлинной жизни, мисс Кейн, призраки, боюсь, весьма переоценены. Им место лишь в беллетристических сочинениях и эксцентрических умах.

— Еще недавно люди вашего сорта почитали истинными ведьм и предрассудки, — заметила я.

— Средневековье, — отмахнулся он. — На дворе тысяча восемьсот шестьдесят седьмой год. Церковь с тех пор далеко ушла.

— Женщин топили по подозрению в ведьмовстве, — горько промолвила я. — Утопление их доказывало невиновность, однако жизни они все равно лишались. А если выживали, сие доказывало их вину, и тогда их сжигали на костре. Как бы то ни было, их убивали. Исключительно женщин, разумеется. Не мужчин. И ни единая душа не подвергала сомнению подобные верования. А вы попрекаете меня фантазерством. Вы вправду не постигаете противоречия?

— Мисс Кейн, современную Церковь нельзя призывать к ответу за предрассудки прошлого.

Я вздохнула. Похоже, я сюда явилась втуне, но положение мое было безвыходно, и я надеялась, что на помощь мне придет викарий. Говоря по чести, я никогда не была особо верующей. Я, конечно, соблюдала посты и праздники, а по воскресеньям посещала службы. Но, к стыду моему, я была одной из тех заблудших душ, чьи мысли где-то витают во время проповеди и кто постоянно отвлекается при чтении Писания. Я обратилась за помощью к Христу лишь в критическую минуту — и что же я за человек, в таком случае? А Церковь, когда я пришла за утешением, лишь рассмеялась мне в лицо, — и в таком случае, что же это за Церковь?

— Наши познания о мире весьма скудны, — продолжала я; он напрасно полагает меня истеричкою. — Мы не знаем, откуда появились и куда уйдем после кончины. Отчего мы так уверены, будто не существует на свете потерянных душ, не живых и не мертвых? Отчего вы так убеждены, что это вздор?

— Налицо итог проживания в Годлин-холле, — заметил он. — Разум ваш готов обманываться, ибо история особняка полна несчастий.

— Да что вы знаете о Годлин-холле? — возмутилась я. — Когда вы в последний раз там бывали?

— Вы весьма воинственны, мисс Кейн, — отвечал он, и я уловила в его голосе с трудом скрываемый гнев. — И совершенно напрасно, должен вам сказать. Вероятно, вы об этом не осведомлены, однако я навещал мистера Уэстерли. — Я удивленно вскинула брови, и в ответ на мое невысказанное сомнение он кивнул: — Именно так, уверяю вас. Вскоре по его возвращении в поместье. И потом еще раз-другой. Бедняга в столь плачевном состоянии, что невозможно спокойно смотреть. Вероятно, вы его тоже видели?

— Видела, — подтвердила я.

— И не исключаете ли вы, мисс Кейн, что зрелище сего злосчастного представителя рода человеческого и знание о том, что довело его до подобного состояния, отчасти подействовали на ваше воображение?

— Не думаю, — отвечала я; мне его снисходительности не требовалось. — Вы утверждаете, что видели его регулярно, а я взглянула лишь однажды. Отчего же столь прискорбным самообманом страдаю я, а не вы?

— Мисс Кейн, мне в самом деле необходимо вам отвечать?

— В самом деле.

Он вздохнул.

— Боюсь, вы укорите меня, однако станете ли вы спорить с тем, что ваша женская чувствительность…

— Умоляю вас, перестаньте! — перебила я, и голос мой эхом разнесся по церкви. На миг я зажмурилась, велела себе успокоиться; я сильно досадовала на викария — так дело не пойдет. — Не говорите, будто я впечатлительна, ибо принадлежу к женскому полу.

— Извольте, я ничего не скажу, — отвечал преподобный Диаконз. — Но возможно, в гипотезе этой вы обнаружите больше истины, нежели вам хотелось бы.

Вероятно, подумала я, следует сейчас же встать и уйти. Собственно говоря, что меня сюда привело? Все это вздор — все, что ни возьми. Эта церковь, этот алтарь, этот нелепый лицемерный человек в своем облачении. Пропитание, что дает ему приход, пока прочие голодают. Глупо надеяться, что он дарует мне утешение. Я мысленно собралась, готовясь отбыть с достоинством, но тут меня осенило.

— У меня вопрос, — сказала я. — Не касающийся событий в Годлин-холле. Быть может, вы мне ответите?

— Постараюсь.

— Вы верите в загробную жизнь, святой отец? — спросила я. — В райскую награду, в адское проклятие?

— Конечно, — не колеблясь отвечал он, потрясенный тем, что я осмелилась усомниться в его вере.

— Вы верите в рай и ад, не имея ни малейших доказательств их существования?

— Дражайшая барышня, в этом сущность веры.

— Разумеется, — сказала я. — Но если вы верите в две разновидности загробной жизни, отчего вы столь упрямо не желаете допустить возможность третьей?

Он нахмурился:

— В каком смысле — третьей? Какой именно третьей?

— Третьего места, — пояснила я. — Где души мертвых обитают, пока их не пустили в рай и не обрекли на преисподнюю.

— Вы говорите о чистилище, мисс Кейн.

— Значит, четвертого, — сказала я, едва не расхохотавшись: сколь многочисленны, оказывается, посмертные местообитания. — Вы верите в три, а в четыре не верите. Не верите, что есть место, где души отчасти пребывают в этом мире, по-прежнему наблюдая, а порой говоря с нами. Карая нас или оберегая. Отчего такой план бытия мнится вам смехотворным, а прочие — рай, ад и чистилище — наоборот?

— Потому что ни о чем подобном в Библии не говорится, — терпеливо произнес он, словно обращаясь к малолетнему ребенку, и я в досаде всплеснула руками.

— Библию написали люди, — объявила я. — За многие столетия она претерпела столько превращений, столько раз подвергалась переводу, что всякий раз воссоздавалась, подстраиваясь к тем временам, когда ее раскрывал читатель. Лишь глупцы полагают слова Библии подлинными речами Христа.

— Мисс Кейн, вы близки к святотатству, — сказал он, с негодованием выпрямившись. Руки его мелко дрожали. Я заподозрила, что у него не водилось привычки к столь провокационным беседам, тем более с женщиной. Как и многие люди его сорта, он пользовался неоспоримым и незаслуженным пиететом. — Если вы намерены продолжать в таком духе, я не стану слушать.

— Прошу прощения, — сказала я, не желая злить его или обрушить себе на голову церковный свод, подобные возможности мне с избытком предоставлял и Годлин-холл. — Я не хотела вас огорчать. Честное слово. Но вы должны признать, что наши представления о вселенной крайне скудны, и вероятно, более того — вполне возможно, более чемвозможно, что еще откроются тайны, способные нас удивить. И даже ошеломить. Заставить нас усомниться в самих основах, на коих покоится наша вера.

Он поразмыслил, снял очки, протер их платком, а затем вновь водрузил на нос.

— Я не очень образованный человек, мисс Кейн, — помолчав, сказал он. — Я простой викарий. Я не добиваюсь епископства, да и вряд ли мне его предложат. У меня нет на свете иных стремлений, помимо окормления моей паствы. Разумеется, я читаю. Ум мой пытлив. И я не отрицаю, что в жизни моей бывали минуты, когда я… задавался вопросами о природе и смысле бытия. В противном случае я бы не был человеком. Природа духовной веры — один из вечных вопросов мироустройства. Но я отвергаю вашу гипотезу, ибо Господу в ней места нет. Господь решает, когда нам войти в этот мир и когда его покинуть. Он не принимает половинчатых решений и не обрекает души человечьи на неизбывную трагедию. Он решителен. Он не Гамлет, если вам угодно дискутировать с шекспировских позиций. Так поступал бы жестокий и безжалостный господин, но вовсе не любящий Господь, о коем мы читаем в Библии.

— Вы полагаете, Господь не способен на безжалостность и жестокость? — спросила я, стараясь не рассмеяться, дабы не злить его еще больше. — Неужели вы так поверхностно читаете Библию, что не замечаете варварства на каждой странице?

— Мисс Кейн!

— Не думайте, будто я не знакома с заветами, преподобный. Мне представляется, Господь, о коем вы ведете речь, обладает великим талантом к зверству и злобе. Он, можно сказать, мастер по этой части.

— Вы непочтительны, мэм. Господь, познанный мною, ни за что не подвергнет своих чад такой каре. Оставить душу подобным образом чахнуть… никогда! Не в этом мире!

— А вне его?

— Нет!

Страницы: «« « 345678910 » »»