Янтарные глаза одиночества Землякова Наталия

– Конечно, – кивнул он покорно.

Хотя накал его чувств был так силен, что физической любви совсем не хотелось. По крайней мере, в ближайшее время. Он готов был вот так бесконечно стоять в крошечном коридоре всего при одном условии: только бы не отрываться от Ляли. Только такие сейчас он испытывал желания. И ни на какие другие сил у него не осталось.

– Прости меня, я завтра буду в лучшей форме. Сегодня просто была очень тяжелая ночь. Корпоратив какой-то бесконечный. Все пьяные, чуть ли не на столах танцуют. Я иногда людей видеть не могу. Спой то, спой это. Господи, когда все кончится?

На этих словах он попытался прижать Лялю к себе еще крепче, хотя они и так почти задыхались.

Десять дней Андрей Железнов жил в состоянии абсолютного счастья. Десять ночей, которые они провели с Лялей, были и похожи, и не похожи одна на другую, именно это делало их идеальными. Они больше не пели и не танцевали. Они любили друг друга, в перерывах смеялись и пили шампанское, а потом снова занимались сексом. Андрей неожиданно обнаружил, что опыт Ляли значительно превосходит его. Еще больше удивило, что она не торопилась сразу выдавать все свои тайны. Ляля, словно опытный проводник, вела его по лабиринту наслаждения, потихоньку приоткрывая одну дверь за другой. И с каждым днем Андрей все больше и больше погружался в этот удивительный, ранее слишком поверхностно известный ему мир чувственных удовольствий. А может быть, до встречи с Лялей он просто так сильно никого не любил. Он так ничего толком и не узнал про Лялю, но неожиданно сделал удивительное открытие. Оказывается, любовь без прошлого и без будущего – это одно из самых пьянящих ощущений на свете. И именно это зыбкое состояние помогало ему находить самые правильные ноты и самые точные интонации для его десяти песен, которые сутки напролет звучали у него в голове и требовали ежесекундной подпитки – чувствами, эмоциями и страстями. Поэтому в свободные минуты Андрей тщательно работал над своими песнями, придумывал аранжировки и даже фантазировал, кто из известных эстрадных артистов мог бы их исполнить.

А потом произошел тот самый разговор, после которого Ляля исчезла. Уже навсегда.

В то утро они проснулись поздно. На часах было половина одиннадцатого. Обычно Ляля уходила на рассвете. А Железнов, поцеловав ее на прощание, проваливался в утренний сон – теплый, глубокий и без сновидений. Но на этот раз все было по-другому. Ляля встала даже позже, чем он. А потом пошла на кухню, чтобы приготовить завтрак.

– Андрюша! – закричала Ляля. – Ты гренки будешь?!

– Буду.

– А молоко у тебя есть? Ой, вот нашла немного. Слушай, а сахара совсем на донышке. Как ты так живешь? Ты что, дома совсем не ешь?

Он зашел на кухню, присел за стол с отбитой пластиковой столешницей и начал от нечего делать изучать на ней все сколы и трещины, которых оказалось слишком много. В некоторые из них даже забилась грязь, которую он раньше никогда не замечал. А сейчас, увидев, был неприятно удивлен. Вообще-то от природы Андрей Железнов был брезглив. И только в последние несколько лет научился не замечать того, что ему не нравится. А сейчас ему все не нравилось – ни старый стол со следами грязи, от которой уже невозможно избавиться. Ни эта женщина, такая желанная еще буквально несколько часов назад.

Ляля что-то резала, размешивала, стучала тарелками и, казалось, ее ничуть не смущает то, что она порхает по крохотной замызганной кухоньке в полуголом виде. Из одежды на ней были только бюстгальтер и трусики. Как обычно, разного цвета – верх телесного оттенка, а трусики – черные, плотно обтягивающие, с кружевами. Андрей заметил, что кружево в нескольких местах немного надорвано. И это ему тоже не понравилось. Даже не потому, что он точно не мог сказать, кто это сделал. Он, Андрей Железнов. Или кто-то другой. Но сейчас даже мысль о наличии другого мужчины в ее жизни не взволновала его. Просто Андрею было неприятно видеть Лялю у себя на кухне в это раннее утро в рваных трусах. Он даже начал сомневаться, так ли уж он в нее влюблен, как это представлялось ему накануне вечером, когда он не мог дождаться того момента, когда раздастся звонок в дверь.

Сейчас Железнов хотел только одного – чтобы Ляля как можно быстрее приготовила завтрак, поела, оделась и ушла. А он снова зароется под одеяло и уснет. Потом отправится в ресторан. А вечером все будет, как прежде. Он приедет домой после полуночи и станет ждать свою Лялю. Такую необыкновенную и такую любимую. И забудет, что утром она вызывала у него лишь раздражение.

«Может, я вчера много выпил?» – подумал Андрей. Но он знал, что дело не в этом. Выпил он ни много и ни мало. Как обычно. Просто эта сцена семейного завтрака все больше начинала раздражать его своей обыденностью, от которой нестерпимо веяло только одним – скукой. Он вспомнил свою прошлую, такую короткую жизнь с женой и сыном. Все начиналось именно так. Сначала – общий завтрак, кажется, это тоже были гренки. А потом – бесконечные упреки, упреки, упреки. Слезы. Жалобный взгляд. Разговоры про деньги, которых нет. Он бежал от всего этого, втайне надеясь, что только так и может спастись. Получилось даже лучше, чем он мечтал. Спустя совсем короткое время бывшая жена вычеркнула его из своей жизни как законченного неудачника.

Никакие сложности его последующей жизни в Москве не могли сравниться с удушающей атмосферой размеренной семейной жизни. Получив свободу, Андрей радостно вздохнул. А сейчас на его кухне женщина снова готовит гренки. К чему это приведет? О, это ему отлично известно! Сначала – упреки. А потом самое страшное, что может случиться между мужчиной и женщиной, которых когда-то потянуло другу к другу, – скука и взаимные претензии. Взаимные претензии и скука. И так – до бесконечности, до зубовного скрежета, порожденного ненавистью, которая непременно появится на том самом месте, где когда-то была любовь.

– Лялька, ты почему голая разгуливаешь? Хочешь, я дам тебе свою рубашку? – предложил Андрей, чтобы хоть как-то нарушить гнетущую тишину, которая так часто возникает между людьми, которые на утро после ночи любви отчетливо понимают, что они друг для друга – чужие.

– Фу, Андрюша, – насмешливо протянула Ляля. – И буду я, как в плохом кино, разгуливать в твоей рубашке. Да и по законам жанра нужна белая, желательно шелковая. У тебя есть такая?

– Нет, – признался он. – Шелковой нет. Только обычная клетчатая. Да она и не особенно чистая.

– Вот видишь. А предлагаешь…

– Ладно, ладно. Победила. Ходи в чем хочешь, – не смог больше скрывать раздражения Андрей.

И тут Ляля совершила ошибку. Вернее, это он, Андрей Железнов, много лет будет убеждать себя в том, что это именно она, Ляля, ее совершила. Причем роковую. Потому что для решающего разговора выбрала самое неподходящее время и этим невольно уничтожила все то, что только-только возникло между ними. Ведь у их любви не было ничего, кроме бесконечных, тайных ночей, до краев наполненных нежностью и желанием. Конструкция их отношений была еще слишком хрупкой, слишком неустойчивой, чтобы при свете дня проверять ее на прочность.

Но Ляля этого не почувствовала. Она поторопилась. А может быть, у нее просто не осталось времени на то, чтобы ждать.

– Андрюша, а ты хотел бы, чтобы я никогда не уходила? – спросила она, заранее уверенная в том, что сейчас он радостно закричит: «Да, да, не уходи никогда». Ведь он так часто шептал ей именно эти слова, зарывшись головой в ее спутанные, с золотистистым отливом волосы.

– В смысле? – попытался он сделать вид, что не понял. – Ты хочешь остаться в этой ужасной квартире? Знаешь, я давно мечтаю ее сменить. Мне недавно ребята предложили один вариант. Надо бы съездить, посмотреть. Квартира совсем близко от ресторана. И там две комнаты. Можно наконец-то пианино поставить. Купить любое, хоть самое раздолбанное.

– Зачем же раздолбанное? – попыталась Ляля спасти ситуацию и свою гордость вместе с ней. – Можно купить хорошее. Ты же музыкант. У меня есть деньги, я могла бы тебе помочь.

Это было уже отчаяние.

Ляля хваталась за первые попавшиеся слова, как за соломинку, чтобы выиграть хотя бы немного времени и понять, как же ей вести себя дальше.

Она была еще слишком юной, слишком наивной, эта бедная прекрасная Ляля. И даже не представляла, что одни и те же слова, сказанные мужчиной ночью и днем, имеют совершенно разный смысл. И разную меру ответственности. И разную стоимость. То, что произнесено в порыве страсти, очень дорого ценится именно в тот момент, когда звучит. Ведь это искренность самой высокой пробы, которая, увы, совершенно не может пережить испытание временем. Поэтому спустя буквально несколько часов эти слова уже ничего не значат. Или почти ничего. Может быть, именно поэтому они бесценны.

– Отлично! – слишком восторженно, а потому фальшиво воскликнул Железнов. – Значит, так и договоримся. Я на следующей неделе посмотрю квартиру. А потом решим, как лучше все организовать. Ой, Лялька, гарью пахнет! Ты что, решила как можно скорее сжечь этот домик?

Они оглянулись и увидели, что на плите дымится сковорода с гренками. За несколько мгновений кухня наполнилась отвратительным, чуть сладковатым запахом сгоревшего масла. Андрей быстро распахнул окно, и в помещение лавиной хлынул поток ледяного воздуха.

– Холодно, – поежилась Ляля и пошла в комнату.

Когда она появилась в проеме двери спустя минут десять, одетая в светло-бежевый свитер и узкую юбку такого же оттенка, то все было по-прежнему. Дым и запах исчезли. А Железнов сидел на подоконнике и пил кофе.

– Андрюш, я пойду, – нерешительно произнесла Ляля, и на глазах ее блеснули слезы.

«Обиделась», – подумал Железнов. Ему стало трудно дышать, как будто он все-таки не удержался и наглотался удушливой гари. А может быть, дым незаметно вкачался в его сердце – обычно такое закрытое и эгоистичное. По крайней мере, Андрей Железнов ни к одной женщине прежде не испытывал такого щемящего и обезоруживающего чувства жалости. «Бог с ней, со скукой, – подумал Андрей. – Пусть все будет так, как она хочет. Жалко ее, мою Ляльку…»

Вот только он никак не мог понять, как же ему удалось так быстро преодолеть этот сложный путь в отношениях с одной-единственной женщиной и от тоски, восторга, отчаяния, страдания и обожания прийти к жалости и состраданию? Вот только куда деть раздражение? На каком этапе этого чудесного любовного маршрута оно неожиданно возникло?

– Не обижайся, Лялька, – мягко произнес он, но с подоконника не спрыгнул, не подошел к ней и не сжал ее маленькие пальчики в своих сильных красивых руках. – Это же не так просто все. Я привык жить один. Знаешь, бывают такие одинокие волки? Так вот, это про меня история. Поэтому мне надо подумать. Я не могу так сразу все изменить. Понимаешь?

– Понимаю, – грустно, почти обреченно кивнула Ляля. – Конечно, Андрюша, тебе надо подумать. Но ты не торопись. А я пока вещи свои соберу. Знаешь, сколько у меня вещей? Одних только шуб…

– Знаю, знаю, – улыбнулся он так вымученно, как будто ядовитый дым действительно не желал ни в какую покидать его сердце. – Ты у меня богатая невеста.

Он произнес эту фразу, даже не споткнувшись на слове «невеста». А вот Ляле оно очень помогло вновь обрести душевное равновесие. Ее глаза снова наполнились таким привычным ему светом, и она стала его прежней Лялей. Той, которую он так любил. Андрей решительно спрыгнул с подоконника, подошел к ней, прижал к себе и начал целовать. Может быть, даже слишком страстно. Словно чуть-чуть напоказ. А от нее, несмотря на то что она с радостью и жаром отзывалась на его ласки, веяло холодком – как будто она вся окоченела под тонким шерстяным свитером.

– Замерзла?

– Чуть-чуть.

– Я закрою окно.

– Подожди еще немного, не уходи, – жалобно попросила она.

– Не бойся, я никуда не уйду, – уверенно ответил он. – Так что можешь смело собирать свои вещи. Я буду тебя ждать.

– Элка, где Ляля?

Девушка подняла голову от тарелки с салатом, равнодушно взглянула на Железнова и, не произнеся ни слова, продолжила уверенно орудовать ножом и вилкой.

– Элла, ты меня слышишь? Ляля где? Я жду ее уже бог знает сколько времени, а она все не приходит и не приходит.

– Значит, не приходит. Скорее всего, вообще больше не придет, – наконец-то соизволила ответить девушка.

– Почему? – опешил Андрей. – Я ее чем-то обидел?

Андрей сел за стол напротив Эллы, даже не думая просить разрешения. Ему было плевать на все формальности и правила хорошего поведения. Он приготовился к допросу и был настроен очень решительно.

– А я откуда знаю? – протянула Элла и внимательно оглядела зал ресторана. Потом еще и еще раз. Она как будто ощупывала всех посетителей одного за другим неторопливо и очень тщательно. Вот за соседним столиком сидит пара – парень с крепкой, уже красной шеей и девушка с длинными, чересчур массивными для ее тонкого лица серьгами. Судя по букетам на столе, у нее день рождения. Чуть поодаль о чем-то горячо спорят мужчины и женщины средних лет. Видимо, у них идут какие-то нелегкие бизнес-переговоры – это если выражаться пафосно. А скорее всего, неожиданно сломалась такая надежная и успешная система «купи-продай», и ее нужно срочно подремонировать, чтобы продолжать и дальше ввозить на радость людям горы ненужного всему миру хлама. А кто это там в углу то ли плачет, то ли поет? А, это совсем молодые девчонки, которые решили первые заработанные деньги прокутить, «как в кино», в дорогом ресторане. Правда, не смогли рассчитать свои силы, слишком быстро выпили много крепкого алкоголя, а теперь никак не могут определиться – то ли им петь, то ли рыдать.

Мужчины, женщины, девушки, юноши. Не так и много их сегодня. Может быть, потому что будний день. А ходить каждый день в ресторан – эта мода пока еще у нас не прижилась. Поэтому ужин вне дома – это что-то особенное, из ряда вон выходящее. Элла еще раз обежала быстрым «проверочным» взглядом всех присутствуюших в зале ресторана «Танго» и вздохнула с облегчением. Никого потенциально опасного для себя с Железновым она на этом празднике жизни не заметила.

– Андрей! – Она наклонилась к нему так близко, что даже легла на стол необъятным бюстом, обтянутым трикотажем ярко-розового цвета, и тихонько приказала: – Ты иди в мужской туалет. Я минут через пять буду. Если нас кто-то и застукает там, то решит, что ты меня просто заказал на полчасика.

– Кто заказал? – не понял Андрей.

– Никто пока никого не заказал, – разозлилась Элла. – Если хочешь про Ляльку узнать, жди меня в туалете.

– Хорошо.

Он вошел в туалетную комнату и огляделся. Никого не было. Только тихо звучала музыка – администратор Пашка очень гордился своей идеей включать в туалете известные классические произведения. Ему казалось, что это придает ресторану особый шик. А может быть, все дело было лишь в том, что Пашка когда-то закончил консерваторию по классу скрипки.

Андрей взглянул на себя в зеркало и опешил. Обычно в отражении он видел красивого мужчину, так поражающего всех контрастным сочетанием молодых глаз темно-карего, почти черного цвета и седых волос. Но сегодня из забрызганного каплями воды зеркала с едва заметной трещиной в левом углу на него смотрел пожилой человек. И взгляд его, как из осколков, был собран из тоски, страха, отчаяния, злобы, ненависти, любви. Всего того, что он уже не первый день взбалтывал в себе, надеясь найти ответ на простой вопрос: куда же снова пропала Ляля? И что будет, когда она наконец-то придет? Иногда ему казалось, что если она не вернется, то он не сможет жить, подохнет от тоски. А иногда, наоборот, с ужасом представлял картину, как она входит в его дом, нагруженная своими вещами. И с этого момента всему приходит конец. Не будет больше его отчаянно одиноких, но таких прекрасных ночей. Не будет того, что и рождало всегда вдохновение – ожидания любви. Когда в голове звучали песни, он чувствовал себя сильным, даже могущественным, несмотря ни на что – ни на отчаянную бедность, ни на унизительное исполнение чужих шлягеров под стук вилок и ножей. Ведь только песни делали его самим собой – Андреем Железновым, талантливым композитором и музыкантом. И вообще, мужчиной, который обречен на то, чтобы вызывать восторг у окружающих. Особенно у женщин. С каждым годом их восхищенные взгляды будут нужны ему все больше и больше. Успех станет для него главным источником энергии, и он впадет от него в рабскую зависимость, незаметно утратив самое главное – Музыку.

Но пока Андрей Железнов ничего об этом не знал. Он стоял в туалетной комнате ресторана, смотрел на свое отражение в зеркале и думал, что он непременно вернется домой пораньше, пить ничего (или почти ничего) не будет, а сразу ляжет спать. А утром проснется как ни в чем не бывало – как будто и не было в его жизни никакой Ляли. Да и, собственно, кто она такая, эта Ляля? Избалованная дочка богатых родителей? Дорогая содержанка? Начинающая бизнес-вумен? Ни в одной из этих ролей она, если быть до конца откровенным, ему не подходила. А вот интересно, какая женщина ему подошла бы? Как она выглядит, его идеальная женщина?

– Господи! Что ты стоишь!

Элка вбежала, громко стуча по кафельному полу каблуками, схватила Андрея за рукав, насильно затащила в кабинку и быстро закрыла дверь на задвижку.

– Не видел? Там никого нет? – спросила она шепотом и повела глазами туда-сюда.

– Никого, – ответил он тоже шепотом. – А кого ты боишься-то?

– Всех. И тебе тоже советую.

– Почему? – громко произнес Андрей, оскорбленный даже предположением, что он может кого-то бояться.

То, что он действительно часто испытывал приступы унизительного, животного страха, было его личной тайной, которой он ни с кем не намерен был делиться. Особенно с девушкой, одетой в розовую блузку с огромным декольте. С чего это вдруг ей пришло в голову уличить его в трусости? Кстати, женщин Железнов никогда не боялся.

– Андрюша, слушай меня внимательно. Она не придет. Никогда.

– Она обиделась?

– Ты меня хорошо слышишь? Никогда – это значит никогда. Значит, нет ее больше. Она, она… – Глаза Эллы наполнились слезами, и вся она стала одного цвета со своей дешевой трикотажной кофтой.

– Она у-мер-ла, – раздельно, по слогам произнес Андрей, до конца пока не понимая смысла этих двух слов. Просто они вдруг высветились в его голове: «Она умерла». И он, как прилежный школьник, прочел их, правда, без всякого выражения.

– Наверное, умерла… – дала ему секундную надежду Элла, чтобы потом тут же отнять. – Говорят, что самоубийство. Ну, так в свидетельстве написали. У нее все руки порезаны. Говорят, что нашли в ванной. Представляешь, какой ужас – она лежала в кровавой пене, такая красивая, такая молодая. Бедная Лялечка. А я ее предупреждала…

– Помолчи, Элка, – попросил Андрей слишком спокойно.

И начал громко дышать. Один раз, второй, третий. Он точно знал, что лишь этот нехитрый прием поможет ему пережить первые, самые опасные мгновения, когда сердце живет только по своим законам и не слушает никаких указаний. Не выдержит – остановится. Сдюжит – будешь жить. И ты никак не можешь ему помочь, разве что подгонять побольше воздуха. Поэтому дыши, Железнов, дыши! Дыши, черт тебя побери! Даже если в горле спазм от картины, которую тебе тут же нарисовало твое богатое воображение. Твоя тонкая, слишком худая Ляля с растрепанными светлыми волосами лежит в пышной пене, по которой бежит кровь. Андрей никогда раньше не думал, что сочетание алого и золотистого может выглядеть так зловеще.

Прощай, девушка цвета шампанского…

Андрей почувствовал, что если он сейчас не начнет говорить, то спазм в горле никуда не исчезнет, и он умрет от удушья.

– Когда это случилось? – даже не прошептал, а проскрежетал он, потому что голосовые связки не смогли выполнять его команду: «Говорить!» Они внезапно заболели профессиональной певческой болезнью, причем самой сильной ее формой, и ни в какую не хотели смыкаться.

– Почти неделю назад. Но шло следствие – кто, как, почему? В свидетельстве написали, мол, самоубийство. А кто ж его знает, что там было на самом деле.

– Ты ходила на похороны? – выдавил он из себя с огромным трудом.

– А они только завтра будут. Но я не пойду – я что, сумасшедшая, что ли? Мне еще жить не надоело.

– Вы же подруги все-таки были, – чуть более разборчивее произнес Андрей. Все-таки недаром он столько лет голосом зарабатывал себе на жизнь. Голосовой аппарат начал немного его слушаться.

– Андрюша, ты совсем идиот? Ты что, не знаешь, чей подругой она была? Она же три года, считай, с семнадцати лет жила с Князем.

– С кем? – от неожиданности Андрей качнулся и с трудом устоял.

– С кем, с кем? Кличка у него такая – Князь. Хотя он любит, чтобы его Князем Серебряным называли. Вроде как борец за справедливость, – зашептала Элка, прижавшись к Андрею. Но не от желания его соблазнить, а от страха, который она испытывала, произнося эти два слова – Князь Серебряный.

– А на самом деле кто он?

– Бандит. Страшный человек. Но Ляльку любил. Даже жениться на ней хотел. Так она мне говорила. Но он безжалостный очень. И еще у него идея-фикс – кто его предал, тот должен умереть. Мол, он сам никого не предает, и его тоже не должны. Знаешь, сколько он пацанов на тот свет отправил? Мне всегда казалось, что он псих. Я его до смерти боялась. А Лялька – нет. Она говорила, что он, если надо, ей луну с неба достанет.

– Подожди, Элла, а как же все это время… Ну, когда она ко мне приходила, где он был, этот Князь?

– На разборки, наверное, уезжал, – пожала плечами Элла. – Или в Германию. После того как его прошлым летом подстрелили, у него были серьезные проблемы со спиной. А еще дом где-то очень далеко от Москвы начал строить. Зачем ему дом? По нему тюрьма плачет.

– А он молодой? – перебил Железнов.

– Немного тебя старше. Может, лет тридцать. Нет, так-то он парень хороший. Даже мне давал деньги в долг на машину.

Хороший парень. Луна с неба. Князь Серебряный. Танцующая Ляля. Его пронзительные песни. Сгоревшие гренки. Господи, все было близко, рядом и, самое главное, одновременно. А он даже не догадывался об этом, даже не задумывался. Ну, может быть, лишь иногда случались болезненные уколы внезапной ревности. Но что значит эта локальная боль по сравнению с той, которая сейчас буквально сковала его с головы до ног? У Железнова болело все – глаза, руки, спина, живот, колени. Все-все! Его буквально скручивало от невыносимых физических мук. Если бы в кабинке было чуть больше места, то он лег бы на пол. Ведь холодный кафель – отличная анастезия. Но кабинка была такой тесной, что он мог позволить себе только привалиться к стене, которая – какая удача! – оказалась ледяной. Как назло, именно в этот момент в туалете зарыдали, почти завыли скрипки – наверное, администратор Пашка сменил кассету в магнитофоне. У Андрея резко сжало виски, но тут же отпустило. Полились слезы.

Он рыдал молча, без звука. Зачем? Ведь эту миссию «озвучания» на себя взяли скрипки. Но когда слез осталось совсем немного, на самом донышке, у Андрея вдруг мелькнула мысль, что хорошо бы к той, самой лучшей из его песен сделать именно такую аранжировку – из отчаянно рыдающих скрипок. И эта идея показалась ему на удивление своевременной. Он даже на секунду забыл про Лялю.

– Ты плачь, Андрюша, плачь, – погладила его по плечу Элла. – Я сама знаешь сколько эти дни плакала? Мне ведь Лялька как сестра была.

– Кто она была? Откуда?

– Ох, Андрюша, какая теперь разница? Говорю же, как сестра она мне. А я ее предупреждала – не играй с огнем. Но нравился ты ей. Она же молодая, дура совсем. Считала, что ради мужиков можно жизнью рисковать. Мол, ради любви. Да и не думала она, что так все получится. Она ж была уверена, что Князь ее любит и пальцем не тронет.

– А ты не знаешь, она вещи собрала? – решил рассеять последние сомнения Железнов.

– А как же. Шуба ее у меня уже дней десять лежит. И еще что-то. Вот теперь не знаю, как быть. Возвращать Князю или нет? Страшно, узнает, что я в курсе ее дел была, так убьет, пожалуй. За предательство. Скажет, я ей денег на машину дал, а она вон как поступила. Точно убьет!

– Пожалуй … – кивнул Андрей, как будто речь шла о чем-то простом и легком.

– Так что мне делать? – требовательно потянула его за ремень Элла.

– В смысле? – не понял Железнов и зачем-то нажал на кнопку слива на бачке.

Тут же в кабинке обрушился водопад, и «по звуку» стало совсем чудесно – пели скрипки, журчала вода. А вот по картинке – жутко. Испуганные, а потому такие некрасивые мужчина и женщина, втиснувшись в маленькую кабинку, вели тихий разговор. И он потребовал от них так много сил, что они даже вспотели. А еще у мужчины были красные от слез глаза.

– Андрюша, шубу возвращать или нет? Хорошая, кстати, шуба.

– Носи, – разрешил Железнов. – Где и в котором часу ее хоронить будут?

– Ты что, он же наверняка ее убил, мало ли что там менты за деньги написали, – зашептала Элла и даже зачем-то стала гладить его по щеке. – Не ходи, Андрюшка. Ты такой красавчик у нас. Все девчонки в тебя влюблены.

Андрей не убирал ее рук от своего лица. Ему не было ни противно, ни приятно. Ему было никак. Он хотел было сказать Элле, что если кто и убил Лялю, так это они оба – он, Андрей Железнов, и этот Князь. Андрей только сейчас заметил сходство в их именах. Как насмешка судьбы, как заранее данный знак – два сильных «металлических» парня и одна хрупкая девушка. По законам жанра один мужчина должен уйти – тот, кто даст слабину. Но все получилось не по правилам. Исчезла «девушка цвета шампанского». Девушка без прошлого и, как выяснилось, без будущего.

– Я пойду, – уверенно произнес Андрей и повторил: – Скажи только, в котором часу.

Элка не посмела ослушаться и сказала все, что знала. А потом прижалась к нему еще сильнее и, глядя с восхищением, прошептала:

– Андрюша, не ходи. Тебе что, жить надоело?

– Знаешь, Элка, если честно, то да. По крайней мере сейчас. Даже больше скажу – мне омерзительно сейчас стало жить. Но надо привыкать. Ничего не поделаешь.

И наверное, чтобы усилить это чувство отвращения к себе, Андрей охотно ответил на призыв Эллы и прикоснулся к ее ярко-красным губам.

Они целовались долго и как-то отчаянно. Ведь в этих поцелуях они искали не удовольствие, а спасительное лекарство от страха. А разве есть лучшее обезболивающее средство, чем случайная нежность? А еще это были прощальные поцелуи. Ведь Элла и Андрей больше никогда не встречались. По крайней мере, в этих ролях – начинающего композитора и девушки по вызову. Когда они случайно увидят друг друга через много лет, то все в их жизни будет совсем по-другому.

Князь оказался невысоким субтильным парнем лет двадцати семи в белом, почти до пят пальто. Он стоял в окружении крепких парней, как по уставу одетых в черные куртки из толстой дешевой кожи, и на фоне их широких спин казался даже подростком. Князь, видимо, плакал, потому что плечи его вздрагивали – правда, слишком часто, как будто ему при этом было еще и очень холодно. Товарищи, прижавшись с двух сторон «кожаными» плечами, поддерживали его, как могли. Особенно сильно они сжали его в тот момент, когда гроб, обтянутый светло-бежевым шелком, начали опускать в могилу.

Андрей присел на заснеженную скамеечку возле чужой могилы. Он так старательно делал вид, что не имеет никакого отношения к происходящему от него буквально в нескольких метрах, что за последние десять минут совершенно выбился из сил. Он даже плакать не мог. Все слезы как будто замерзли. Нет, не сегодня, а еще вчера, когда он сидел в своей крохотной комнате и пытался найти хоть какие-то следы пребывания в ней Ляли. И с удивлением понял, что следов нет – даже самых пустяковых. Ну, например, случайно забытого тюбика губной помады или шелкового шарфа. Ну хотя бы что-то! Что дало бы ему силы жить дальше, потому что убедило бы, что все происшедшее между ним и Лялей не было плодом его воображения. Что все действительно происходило наяву – их встречи, ее танцы, ее любовь. «Как же так?» – не мог понять Железнов, почти допивая бутылку виски. – Ведь обычно женщина, проведя в доме мужчины всего пару ночей, оставляет следы, по которым можно безошибочно узнать, что она была здесь. А в случае с Лялей – ничего. Хоть тресни!» Неуверенно Андрей снова начал обходить всю квартирку. Заглянул в шкаф, под кровать. «Господи, я, наверное, схожу с ума», – пробормотал он, но не прервал свои поиски. Пошатываясь, Андрей зашел на кухню и открыл шкафчик под раковиной. Там стояла пустая бутылка из-под шампанского.

– Вот и все, – прошептал Железнов. – Больше ничего нет.

Именно в этот момент в нем и замерзли все слезы. И когда на следующий день он приехал на кладбище, то ничего не изменилось. На сердце по-прежнему лежала ледяная глыба.

А Князь рыдал как ребенок. Его детские всхлипывания стали еще пронзительнее и громче, когда ребята в серых ватниках начали привычными уверенными движениями бросать лопатами землю. Стук, с которым замерзшие комья падали на обтянутый шелком гроб, словно выбивал ритм, помогающий Князу плакать почти музыкально. Именно поэтому Андрею в какой-то момент даже показалось, что Князь поет, а не рыдает. Правда, песня его звучала жутковато и временами становилась похожа на вой – особенно в тот момент, когда выросший всего за несколько минут холм суровые парни начали деловито засыпать розами редкого бледно-кремового оттенка. Цветов было очень много. Но выглядели они так, будто росли не в оранжерее, а в бескрайнем поле. И чтобы привезти их на кладбище в таком огромном количестве, даже не пришлось срезать каждый цветок по отдельности. Их просто скосили как траву. А потом привезли сюда, чтобы с помощью «одеяла из роз» надежно скрыть и черную мерзлую землю, и потерянную любовь, и предательство, и, может быть, даже преступление.

– Гад! Сволочь! – ругался беззвучно Железнов.

И даже сам не понимал, кого он имеет в виду. Но Князь, как будто услышав его проклятия, вдруг упал на колени перед засыпанной цветами могилой и уткнулся головой в розы. Видимо, он не боялся поранить лицо о шипы. О чем Князь в это время думал, Андрей конечно же не мог знать наверняка. Но он почему-то был уверен, что почти дословно может пересказать внутренний монолог, который сейчас произносит Князь: «Прости меня, Ляля, прости за то, что я любил тебя. Прости за то, что я же и убил тебя…» Нет, Андрей Железнов не обладал никакими особенными способностями читать мысли на расстоянии – просто именно в эту минуту, сидя на скамейке возле чужой могилы, он произносил примерно такой же текст: «Прости меня, Ляля! Прости за то, что я не удержал тебя. Прости за то, что я так быстро и так неожиданно потерял тебя. За то, что любил не так, как должен был».

Князь вдруг решительно поднялся с колен и пошел, не оглядываясь. Его свите пришлось бежать за ним чуть ли не вприпрыжку. Выйдя за ворота кладбища, Князь машинально бросил несколько купюр в потрепанную меховую шапку, протянутую обветренной рукой профессионального нищего, который никак не отреагировал на слишком щедрое подаяние. Наоборот, на его еще молодом, но уже стертом алкоголем лице появилось снисходительное выражение – мол, сколько же надо было успеть нагрешить, чтобы сейчас откупаться такими суммами? Но Князь, даже не взглянув на нищего, таким же быстрым шагом направился к сияющему черными траурными боками автомобилю.

Андрей, стараясь идти вслед незамеченным, вдруг поймал себя на мысли, что было бы справедливо, если бы сейчас этот дорогой и пафосный автомобиль, напоминающий гроб, выезжая, вдруг не вписался в поворот и перевернулся, сминая своими сильными металлическими боками тех, кто сидит внутри. «А какое наказание, Андрей, ты придумал для себя?» – спросил себя Железнов. И не нашел ответа. Андрей распрямил плечи и решительно двинулся к Князю и его компании. Не дойдя до них буквально пару шагов, он поднял глаза и неожиданно почувствовал себя так, как будто на него вылили тонны ледяной воды. Князь смотрел на Железнова спокойно и равнодушно. Как на предмет. А потом отвел взгляд. Андрею стало по-настоящему страшно. Трудно, даже невозможно было поверить в то, что человек с такими безжалостными светло-серыми глазами всего несколько минут назад плакал как дитя. Впрочем, Князь Серебряный и был ребенком – жестоким, безжалостным, живущим по законам детской игры в войну, первое правило которой гласит: «Предатель должен умереть».

Князь курил, присев на заляпанный дорожной грязью порожек джипа. Его белое пальто, скорее всего, было уже окончательно испорчено. Андрей упрятал лицо в шарф, стараясь заставить себя смотреть исключительно на засыпанную снегом землю, и молил бога только о том, чтобы случайно не поскользнуться. Он шел к автобусной остановке и ругал себя за собственное безрассудство. Зачем он пришел сюда, что хотел увидеть и узнать? Андрей до обморока боялся, что за его спиной в любой момент могут прозвучать два выстрела. Один – на поражение. Второй – контрольный. Чувствовать себя мишенью было страшно до звона в голове. Поэтому Андрей почти побежал, даже не замечая, что наступает в наполненные подтаявшим льдом выбоины на дороге. Но промокшие ноги – это была такая мелочь по сравнению с опасностью, которой он подвергся, решив прийти на похороны Ляли.

Только отбежав от кладбища довольно далеко, Железнов вспомнил, что так и не сделал того, ради чего пришел. Он ведь так и не узнал, как на самом деле ее зовут – Ляля, Елена, Лара, Лариса… Как? Он думал, что наконец-то узнает ее настоящее имя, прочитав его на табличке, прикрепленной к деревянному кресту. Но не успел. Да и креста он не видел. Наверное, его установили позже. Когда Князь курил.

Андрей Железнов уходил как можно дальше и от кладбища, и от Князя, и от Ляли, стараясь все забыть и жить по-прежнему.

Но жить по-прежнему не получилось.

– Там, там, там, там, да-дам… – подпевал огромный, упакованный в черные кожаные штаны и рубашку человек с вытравленными до белизны кудрями. Он энергично расхаживал по крошечной ресторанной сцене и был так увлечен прослушиванием песни, что то и дело пристукивал в ритм музыки железными набойками своих тяжеленных рокерских ботинок.

– Давай, давай, пожестче, потом гитарка, а здесь вот немного скрипочек надо бы. Ла-ла-ла… – затянул он неожиданно тонким голоском и снова изо всех сил стукнул металлическими набойками на башмаках.

Казалось, что в этом человек играет все – и бледное лицо с ярко-зелеными глазами, и руки, украшенные причудливыми перстнями, и даже кожаные штаны скрипели в такт песням Андрея Железнова. Недаром известного певца Савелия Ленского так и называли – человек-оркестр. Правда, широкой публике он был известен как исполнитель пронзительных любовных баллад, хотя всю свою юность Ленский яростно и самозабвенно играл рок в подвале ЖЭКа. Но именно в тот момент, когда столь горячо любимый им жанр был официально разрешен, Савелия угораздило то ли в шутку, то ли всерьез спеть лирическую, почти слезливую песенку под названием «Люби меня, и я подарю тебе весь мир». На Савелия Ленского обрушилась народная любовь. Естественно, что испытание оглушительной славой певец не выдержал и предал, как говорили его завистники, идеалы своей юности. Ленский начал с огромным успехом «дарить публике» одну любовную песенку за другой. Для карьеры поп-исполнителя бывшему рокеру даже не пришлось придумывать новое имя. На афишах Ленского продюсеры писали просто – Сава.

– Ну что, молодец. Я-то думал, что барахло, а песни действительно классные. Особенно грустные. Я сам чуть не обрыдался, – похлопал Сава по плечу Железнова и, словно мимоходом, бросил: – Так, беру все оптом. Сколько хочешь? – Ленский засунул руку в карман своих кожаных штанов, достал изрядно помятую пачку бумажных купюр и пошелестел ими, как пожухлыми осенними листьями. – Хватит? Договор завтра подпишешь с моим директором. Лады? А у тебя еще есть песни? Или только эти?

– Нет, пока только десять, – растерянно ответил Андрей, который никогда в жизни не видел такого количества денег.

Железнов почувствовал, что спасен. Сейчас он возьмет эти деньги и уедет на море. А там, лежа на раскаленном песке, будет постепенно выжигать из себя воспоминания о Ляле.

Ведь чтобы не спиться и не сойти с ума после ее гибели, он каждый день приходил в ресторан, садился за рояль и тихонько играл, едва прикасаясь пальцами к клавишам. Никому из обедающих в зале даже к голову прийти не могло, что таким вот нехитрым способом Андрей Железнов «выпевает» свою боль, тоску, отчаяние и вину. Что каждая его песня – как покаяние. Когда Андрей пел, то было немного легче. Когда замолкал, все в нем умирало. Причем умирало так больно, что минутами не хватало сил даже на короткий вздох. Держаться на поверхности помогала лишь музыка.

И вот теперь за все эти песни с таким явно выраженным болеутоляющим эффектом человек в кожаных штанах и ботинках с металлическими набойками предлагает солидный гонорар.

– Ну, так что, по рукам? – нетерпеливо спросил Сава и взглянул на часы. – Мне вообще-то пора переодеваться. Через пятнадцать минут концерт начнется. А еще надо, сам понимаешь, распеться. – Сава выразительно щелкнул себя по горлу.

Андрей никак не мог решиться. Ведь ему никогда раньше не случалось продавать свои чувства ни за большие деньги, ни за маленькие. Поэтому его мучили сомнения. Хорошо ли это? Правильно? Ведь все эти песни были написаны «для Ляли». Пять – когда она была рядом. Пять – когда исчезла. Всего десять коротких эпизодов их любви. Но воспоминания о них резали по живому – как бритва. На какую бы кнопку нажать, чтобы навсегда стереть их из памяти? На этот вопрос у Андрея пока тоже не было ответа.

– Мне надо подумать… – нерешительно протянул Железнов.

– Подумать? – опешил Сава и хлопнул в ладоши, как маленький послушный мальчик на утреннике в детском саду. – Хорошие дела! Сначала эта девица меня уговаривает послушать твои песенки. Я трачу время, пою тут вместе с тобой. Да о чем говорить! Я уже выучил эти песенки наизусть и даже полюбил их. А что же получается? Ты уже продал их кому-то другому?

– Да никому я ничего не продал, – вздохнул Железнов. – Просто все слишком быстро…

– А в шоу-бизнесе только так и можно жить – слишком быстро. Так что, ты согласен на опт? – захохотал Сава и топнул ногой.

Казалось, он непременно должен каждое свое слово проиллюстрировать физическим действием. Но если в жизни это выглядело смешно, то на сцене Сава был непревзойденным мастером по выбору подходящих телодвижений. Когда Сава произносил слово «любовь», то разводил руки так, будто собирался улететь словно большая гордая птица. Когда пел «прощай», то, широко расставив ноги, буквально садился на сцену – мол, расставание с любимой совсем лишило его сил. В общем, публика была в восторге от выразительной пластики Ленского.

– Подождите, Савелий, какой опт? Мы так не договаривались. Песни – это что, бананы, что ли? Вы еще попросите взвесить вам пару кило мелодий!

На сцену уверенно взобралась слегка полноватая девушка с рыжими волосами. «Настя», – с благодарностью вздохнул Железнов. Помощь, как всегда в его жизни, пришла неожиданно, но очень вовремя.

Спасать Андрея Железнова Настя начала пару дней назад.

Как-то днем он сидел на полутемной сцене, тихо наигрывал свои песни, пристально глядя в ноты и раздумывая, не надо ли еще что-нибудь исправить, а, может быть, даже переписать? Неожиданно он очень сильно увлекся этим процессом. Вносил правки в ноты, затем еле слышно пропевал всю песню от начала и до конца. Параллельно прокручивал в голове возможные варианты аранжировки. Это был новый, так сказать, улучшенный курс самолечения. Андрей с удивлением заметил, что именно при таком способе терапии боль отступает еще быстрее. А после того как он часа два увлеченно поработает над всеми песнями, то даже на какое-то время совсем исчезает. Словно десять песен превратились в те самые десять таблеток, «проглотив» которые, он излечивается. Правда, пока ненадолго. Поэтому курс надо было повторять ежедневно.

В тот день он только что «принял» самую «горькую таблетку» – в который раз спел песню, написанную сразу после гибели Ляли. Вдруг Андрей услышал уверенный женский голос:

– Слушай, а это действительно твои собственные песни?

Андрей прищурился и пристально посмотрел в темный зал, потому что днем в ресторане, как всегда, царил полумрак.

– Хорошие песни, хоть и грустные очень, – одобрила невидимая женщина. – Только голос у тебя для них слабоват.

– Спасибо на добром слове, – засмеялся Андрей. – А ты кто? Что здесь делаешь? Заблудилась?

– Я – Настя. Новый администратор.

– А я Андрей. Иди ко мне. У меня и другие песни есть. Повеселее.

Именно в этот вечер ему, как никогда, нужна была женщина – официантка, стриптизерша, администраторша… Какая разница? Главное ночью, до которой осталось не так много времени, не быть одному. Но сегодня Андрей Железнов первый раз так выбирал для себя женщину – по голосу. Вернее, по интонации. Он, для которого всегда была особенно важна внешняя привлекательность, вдруг в одно мгновение «подсел» на уверенную интонацию в голосе незнакомки. Она сказала всего несколько слов, а Железнов сразу поверил – все будет хорошо. А разве может быть иначе, когда рядом с тобой женщина, которая не знает сомнений? Поэтому, когда девушка «вышла из тени» и поднялась на сцену, ему было абсолютно все равно, как она выглядит.

Новый администратор ресторана Настя выглядела обычно – лет тридцати, рыжеволосая, невысокая, слегка полноватая. По-настоящему привлекательными были только широко распахнутые глаза яркого бирюзового оттенка. Настя смотрела на мир так, как будто желала во что бы то ни стало его проглотить – если не целиком, то хотя бы кусочек. Желательно самый вкусный. К своим тридцати годам она успела не так уж и мало. Окончила Институт нефти и газа. Нет, она не собиралась добывать ни то ни другое. Просто, приехав в Москву из Красноярска, она выбрала тот вуз, который чаще всего предпочитали ее земляки. Но поработать по специальности «инженер» она успела всего несколько лет. Вскоре в стране начались перемены. И все «закрутились». В том числе и Настя, которой неожиданно очень понравилось торговать. Она продавала все – конфеты, детские ползунки, растворимый кофе. Перевозила горы товара из одной точки большой страны в другую. Но потом Настя почувствовала, что очень сильно устала, и решила, что пора переходить на другой уровень – руководить. Она даже подумывала о том, чтобы открыть собственное кафе, но для этого нужно было войти в курс нового для нее дела. Поэтому она устроилась администратором в ресторан. И на третий день работы неожиданно «напала» на самое ценное во всей Вселенной месторождение – чужой талант, грамотно «черпая» из которого, можно заполучить все. Когда Настя услышала, как Андрей поет, то почему-то сразу поняла, что этот «источник» может дать ей все – и славу, и деньги, и статус. А может быть, и любовь тоже. Откуда она это знала? Как сразу распознала свой личный женский успех? Интуция, знание свыше? А может быть, Настю никогда не разъедала рефлексия, она смотрела на жизнь просто? Этот красивый мужчина нравится ей? Значит, это он будет ее мужчиной. Он пишет классные песни, но плохо сам поет? Значит, их нужно продать тому, кто исполнит лучше. В эту первую встречу на ресторанной сцене Настя даже не осознавала, насколько они с Андреем разные. Он – вечно сомневающийся и ускользающий, как песок между пальцами. И она, уверенная в своей несокрушимой силе сибирская женщина со стальной волей, у которой, впрочем, было одно неоценимое качество – Настя умела слушать и слышать то, что другие люди пропускали мимо ушей, увлеченные исключительно собой.

– Андрей, а ты уже кому-нибудь предлагал эти песни? – деловито поинтересовалась она после того, как он спел ей «на бис» несколько своих сочинений.

– Да кому ж я могу их предложить? Я не знаю никого. И к тому же изо дня в день сижу в этом дурацком ресторане. Никуда не хожу.

– Говорят, что большинство женщин приходят сюда только для того, чтобы взглянуть на такого красавчика, как ты. – Настя даже и не думала скрывать ревность, которая неожиданно родилась в ней даже раньше, чем любовь.

– Глупости.

– А официантки говорят, что…

– Ты их больше слушай! – перебил ее Железнов.

– Ладно, не горячись. – Настя в знак примирения положила руку на клавиши, то ли нарочно, то ли случайно коснувшись его слегка вздрагивающих пальцев. – Послезавтра на корпоративе будет петь Ленский. Перед выступлением надо бы ему твои песни показать.

– Как это – показать? Он их и слушать не станет.

– Не твоя забота. Не волнуйся, я договорюсь. Твоя задача – быть в форме.

– Да я вроде всегда в форме.

– Вот и отлично. Ладно, я пошла на кухню – меня шеф еще полчаса назад звал. Но не забудь, послезавтра ты будешь петь свои песни для Ленского. Ему понравится. Я уверена.

Все получилось именно так, как предполагала Настя. Песни Савелию Ленскому понравились. Настало время их продавать. И тут Андрей вдруг заупрямился. Или растерялся. Или запаниковал. Или еще что-то, что словами он объяснить не мог.

– Сава, давайте сделаем так… – предложила Настя. – Вы купите любые три песни на выбор.

– Ага, ищи дурака, – особенно звонко стукнул железными набойками Ленский. – Я их раскручу, они станут шлягерами, а все остальные песенки вы либо другим продадите, либо мне впарите за бешеные бабки. То есть я парня твоего прославлю, а вы меня потом коленкой под зад.

– Ну почему под зад? – совершенно не смутилась Настя. – Договоримся. Нам же тоже интересно работать с таким прекрасным певцом, как ты.

– А ты кто? Его подружка? – с подозрением посмотрел на нее Ленский и смешно наморщил нос.

– Я его директор, – важно ответила Настя и подмигнула Железнову. – Даже больше.

– Понятно, директор-подружка. Да, Андрюха, с ней ты далеко пойдешь. Сначала чуть ли не на коленях умоляла меня послушать твои песни. Уверяла, что они такие замечательные, а главное, почти ничего не будут мне стоить. А сейчас торгуется прямо зверски – готова в глотку вцепиться!

– Разве я торгуюсь? – искренне удивилась Настя. – Я даже еще и не начинала. Вот смотрите, вы берете три песни, платите за них…

Слушать все это Андрей был не в силах. Он поднялся из-за рояля и ушел со сцены. Но Сава и Настя, увлеченные торгом, этого даже не заметили.

Андрей зашел в гримерную, налил в стакан водки, залпом выпил, взял шарф и замотал горло – он вдруг почувствовал, что очень сильно озяб. Он ждал, что вот-вот закончится анастезия, подаренная музыкой, и жить снова станет невыносимо. Но удивительно – боль не возвращалась. Было только ужасно холодно. Но минут через десять ему показалось, что алкоголь немного согрел. А еще спустя какое-то время в гримерную влетела счастливая Настя, сжимая внушительную пачку купюр.

– Андрюша, смотри, сколько он заплатил за четыре песни – одну все-таки пришлось добавить. Вот жадюга!

– Ты прирожденный бизнесмен, – немного жалко улыбнулся Железнов. – Спасибо.

– Да за что же! Я и все остальные загоню! – затараторила воодушевленная своей победой Настя.

– Загони, – кивнул Андрей. – У тебя действительно талант, с этим, как говорится, не поспоришь.

– Да лучше меня никто не мог продать неликвид или брак какой-то! – воскликнула Настя и осеклась. – Извини, я не то хотела сказать…

– Почему же «не то». Раньше за мои песенки никто и копейки не предлагал. Никто даже не подозревал об их существовании. Вернее, почти никто. А ты, Настюха, загнала их за секунду. Да еще и самому Саве. Браво! Директор!

– Знаешь что, Андрюша, – взгляд ее бирюзовых глаз вдруг приобрел неприятный болотный оттенок. – Если ты хочешь, то я буду заниматься твоими делами, коль уж назвалась директором. Но ты мне кое-что должен пообещать.

– Все что угодно, – кивнул Железнов, плеснул еще водки и поднял стакан. – За победу, директор!

– Пока я работаю с тобой, обещай мне, что ты больше не будешь запираться в сортире с проститутками. Все в ресторане, от директора до посудомойки, в курсе, как ты девицу толстую туда затащил. Эта была первая история, которую мне здесь рассказали. Как сидели вы там часа три. Потом она вышла – платье перекошено, помада размазана. И ты какой-то странный, не в себе – то ли пьяный, то ли обкуренный. Я, конечно, понимаю, что ты музыкант, натура творческая и все такое. – Она помахала перед ним пачкой купюр, как будто хотела ударить по носу.

– Это не то, о чем ты подумала, – пробормотал Андрей, которому захотелось вырвать из рук торжествующей Насти эти проклятые деньги, порвать их на мелкие кусочки и бросить ей прямо в лицо. На него накатил приступ бешенства такой силы, что он даже почувствовал в носу запах крови.

– И пить больше не надо, – не почувствовала опасности Настя. – Смотри, как покраснел – наверное, давление поднялось.

За пятнадцать лет их совместной жизни Настя так и не научилась чувствовать опасность. Она никогда и никого не боялась. Многие считали Настю Железнову женщиной деловой, но не чуткой. Действительно, Настя не брезговала никакими средствами для достижения цели. Поэтому Андрей всегда с удовольствием предоставлял ей возможность делать самую неприятную часть работы – торговаться с артистами, продавая им песни, ругаться с владельцами студий. А когда у Андрея Железнова появились собственные продюсерские проекты и одна из лучших в стране музыкальных студий, то именно Настя взяла на себя решение всех «нетворческих» вопросов – кому из девушек можно рожать, а кого пора выгнать, так сказать, в связи с потерей товарного вида, или, например, что делать с талантливым, но сильно пьющим музыкантом. Настя Железнова любила мужа и с радостью была для него и опорой, и помощницей, и другом. Она согласилась бы стать даже преступницей, если бы он об этом ее попросил. Настя никогда не говорила Андрею о своих чувствах. Но ей было даже странно представить, что когда-то она его не знала. Вся ее жизнь до встречи с Андреем казалась Насте размытой и бесполезной. Наверное, именно поэтому их брак, внешне похожий на деловое партнерство, был так успешен.

Но ничего этого могло бы и не быть. И никто не знал бы композитора Андрея Железнова, исполнять песни которого сейчас мечтают все звезды первой величины, если бы тогда, пятнадцать лет назад, он сделал то, что хотел, – порвал на мелкие клочки денежные купюры, полученные за «Лялины песни», и бросил их в лицо торжествующей Насте. Андрей уже протянул руку, чтобы взять деньги, но неожиданно в гримерную ввалился Савелий Ленский. На этот раз он был наряжен, как и положено поп-идолу, в пух и перья. Его белый атласный костюм, украшенный золотистой тесьмой, чудесно гармонировал с осветленными волосами.

– Андрюха, за это дело надо выпить! – Сава, как фокусник, достал из кармана пиджака плоскую бутылку с коньяком. – Рад, искренне рад, что познакомился с тобой.

– И я рад.

– Ага, ага, – закивал Ленский так часто, что Андрей не удивился бы, если бы популярный певец в свойственной ему манере вдруг начал так же ритмично стучать бутылкой по столу. И в конце концов, расколотил бы ее вдребезги.

– Сава, дай бутылку, разобьешь. А коньяк-то хороший. Жаль будет.

– Хороший, конечно, хороший, – начал причмокивать от предвкушаемого удовольствия певец. – Вот, держи. Как говорится, по-братски – сначала ты хлебни, потом я. А у меня, вообще, всегда все самое лучшее. И коньяк, и девушки, и песни. Я и тебе настоятельно советую так жить. А по-другому зачем же? Смысла не вижу.

– Как получится, Сава, как получится… – улыбнулся Железнов и отхлебнул из бутылки довольно много, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Насти.

Все это было неважно. И деньги тоже были сущим пустяком. Важным было лишь только то, что сердечная боль к Андрею Железнову так и не вернулась. И, судя по всему, она покинула его навсегда.

Глава 4

Особняк, с недавних пор принадлежащий известному продюсеру и композитору Андрею Железнову, выглядел недружелюбно. Он был выкрашен в тусклый серый цвет, холод которого лишь усиливали темно-синие переплеты окон и такого же оттенка широкая входная дверь. Привлекательно выглядела лишь охранявшая покой дома черная кованая ограда из причудливых завитков, диковинных цветов и тонких листьев. У Мишель с первого взгляда возникло ощущение, что дом и ограждение совершенно не подходят друг другу, – как говорят в таких случаях дизайнеры, «не дружат».

Мишель медленно шла к высокому крыльцу по выложенной старой немецкой брусчаткой дорожке и размышляла о том, кому же пришло в голову сыграть с домом такую злую шутку? Кто почти надругался над ним, превратил в серое огромное чудовище и спрятал за ажурным забором? Чтобы найти ответ на свой вопрос, она попробовала восстановить хронологию событий.

Итак, сначала для постройки дома выбрали отличное место – немного на возвышении, но надежно защищенное от ветра соснами, частью которых, скорее всего, в процессе строительства пришлось пожертвовать. А иначе как можно было разместить в лесном массиве фундамент площадью более трехсот квадратных метров?

Затем дом начал расти ввысь. Сначала первый этаж – с окнами-арками, зимним садом, затем второй – с прекрасным балконом, на котором, видимо, теплыми летними вечерами планировали пить чай. Потом – мансардная часть, тоже высокая, чтобы можно было ходить в полный рост.

Судя по огромным оконным проемам, дом хотели сделать светлым, радостным и открытым. Но на каком же этапе произошло то, что потом исправить стало практически невозможно? Когда этот дом бесповоротно и окончательно разлюбили? А потому наспех плеснули на уже возведенные стены много серой краски, кое-как ее растерли, а затем вставили первые попавшиеся под руку окна и двери.

Но почему люди для уже нелюбимого дома решили выбрать именно такую решетку – вычурную и слишком декоративную? Как насмешку? Как последнее «прости»? А потом Мишель осенило. Ограда – не финальный аккорд, а точка отсчета. Его сделали в самом начале строительства, когда до краев еще были полны восторга, эйфории, надежд и планов – всего того, чего всегда так много в самом начале взаимной любви. «Бедный дом», – вздохнула Мишель и посмотрела на дорожку. Под ногами у нее были даже не знаки остывшей любви – она шагала по следам мародерства. Темно-серые, почти черные прямоугольные камни чуть поблескивали то ли от влажности, щедро разлитой в воздухе, то ли от того, что их тщательно вымыли водой из шланга. А может быть, камни роняли слезы – скупо, не на показ. Именно так обычно плачут сильные мужчины.

Мишель ясно представила себе, как эти старые камни варварски выкорчевывали из земли, в которую они буквально вросли за долгие годы, а потому яростно сопротивлялись, не желая с нею расставаться. Некоторые даже разваливались на куски, но не от старости или изношенности, а от нежелания менять свое предназначение. Затем уцелевшие камни были кое-как очищены, погружены в грузовики и доставлены на новое место жительства. Есть ли у камней память? Кто знает. Наверное, есть. Недаром же камни и песок – самый надежный материал для фундамента. Что же вспоминали эти сизые камни, пока тряслись по ухабам современных дорог, наспех закатанные в асфальт, который очень быстро, как метастазами, покрылся ямами? Может быть, они вспоминали, как в далекие по человеческим, но не по «каменным» меркам плыли на барже по неспокойному Балтийскому морю? А до этого в шведской каменоломне уставшие люди с почерневшими лицами грузили их в вагонетки и отправляли наверх – к солнцу, к свету, к теплу. Не может быть, чтобы серые камни все это забыли.

Впрочем, Мишель не могла не признать, что новые хозяева проявили к камням милосердие. Судя по ровности укладки, сделали хорошее двухслойное основание, но булыжники все равно «расползались». Ведь камни не любят перемен.

«Надо сказать садовнику, чтобы вызвал специалистов и они подсыпали песку», – подумала Мишель. А потом решила, что ничего никому говорить не будет. Какое ей дело до сизых камней?

А вот мрачному особняку Мишель искренне сочувствовала. Она всегда дома жалела больше, чем людей, и никогда не хотела быть архитектором. Построить дом, а потом с ним расстаться – это было выше ее сил. И уж тем более она никогда не смогла бы что-то перестраивать – как хирург, отрезать одно, пришивать другое. Именно поэтому Мишель занималась исключительно декором.

Она еще раз окинула взглядом пейзаж. «Мрачный дом» был не единственным гигантом. Со всех сторон его обступали такие же великаны – только более нарядные. Особняки так поражали своей мощью и размерами, что Мишель сразу даже не заметила робко притаившиеся в их тени небольшие, побледневшие от времени и бесконечных дождей старые немецкие домики. При взгляде на них невольно приходило сравнение с пожилой актрисой провинциального театра, которая решила принарядиться по случаю юбилея. Она гордо выходит на сцену в лисьем боа и сама себе кажется очень эффектной и молодой. А вот публика видит пожилую женщину в поношенных мехах. И когда после празднования юбилея старая актриса покинет театр, то все тут же забудут о ней. Никто не вспомнит, что когда-то она была молода и прелестна. Такая же участь, скорее всего, ждала и потемневшие от сырости дома с высокими крышами, черепица на которых давно уже начала крошиться. Мишель отлично знала, что реконструкция стоит очень дорого.

Гораздо дешевле сломать «хребет» дому, «срезать» его под корень, а потом уничтожить старый фундамент. И начать строить заново. Мишель застыла от поразившей ее догадки. Она все перепутала, все поняла не так. Сосны не пришлось вырубать, чтобы построить серое чудовище. На этом месте всегда жили люди. А потом они продали пришедший в негодность старый дом, который тут же был снесен новыми владельцами.

Что случилось? Почему именно сегодня Мишель совершала одну ошибку за другой? Сначала она не смогла сжечь письма, о чем сейчас очень сильно жалела.