Янтарные глаза одиночества Землякова Наталия

Андрей: Будь осторожен, Сава, будь осторожен. Ладно, я поехал.

Сава: Куда?

Андрей: В Вильнюс.

Сава: Зачем?

Андрей: Говорят, там можно купить отличную мебель и не очень дорого. Ты же сам говорил – с домом этим надо что-то делать. Ты только, чуть что, прикрой меня. Если вдруг Настя заявится – подтверди, что я поехал в Прагу новых музыкантов смотреть.

Сава: Прикрою. Зачем я только тебя вызвал? Сейчас только понял – не нужно было мне вмешиваться. Ты с ней поедешь?

Андрей: Я хочу, чтобы она мне помогла. За что ей деньги плачу?

Сава: Нехорошо это. Не трогал бы ты ее. Зачем она тебе? Других мало?

Андрей: Значит, мало. Слушай, ты впал прямо-таки в лирическое настроение. Что это с тобой случилось? Рассуждаешь, как баба.

Сава: Я артист, а значит, немного баба. Но я же не только за нее волнуюсь, но и за тебя тоже. Зря ты все это затеял. Зачем ворошить прошлое? Не нужно это.

Андрей: Все в порядке, старик, все в полном порядке.

Сава: Не нужно мне было вмешиваться. Но может, и правда, все наладится? Как думаешь?

Андрей: Не знаю.

Сава: Ты никогда ничего не знаешь! И за что только тебя женщины любят?

Андрей: Наверное, именно за это. Все, я поехал. Пока.

До Вильнюса они добрались, когда уже стемнело. Город показался им маленьким, нарядным и очень тихим. Мишель уже отвыкла от того, что встречаются такие города, в которых, как только сгущается тьма, на улицах становится пустынно, словно в опустевших коридорах огромного дворца. Вечерний Вильнюс, и правда, был похож на необъятных размеров замок. Жизнь в нем угадывалась лишь по неяркому свечению окон в домах и ресторанчиках.

– Здесь такие улицы в некоторых местах узкие, что не проехать, – вздохнул Андрей. – Как думаешь, до отеля прорвемся?

– Наверное, на схеме показано, что можно проехать. Правда, не написано, на какой машине – на таком танке, как у вас, может, и застрянем.

Андрей удовлетворенно кивнул. Ему, как и почти любому мужчине, нравилось, когда намекали на мощь его автомобиля, словно тем самым признавали и силу владельца. Впрочем, белый «мерседес» Андрея Железнова был еще и очень красив. Но об этом Мишель решила не говорить. Она всю дорогу от его дома до Вильнюса чувствовала себя так, как будто играет роль в каком-то опасном приключенческом фильме. Какую? Она не знала. Может быть, главную, а может быть, и второстепенную. Но Мишель снова поймала себя на мысли, что отчаянно хочет остановить время, затормозить его. Чтобы эта сцена – они с Андреем въезжают в Вильнюс – продолжалась как можно дольше. Мишель не могла вспомнить, когда, в какой момент своей жизни она привыкла жить эпизодами. Наверное, когда поверила в то, что счастье бесконечным не бывает.

Они подъехали к отелю, который оказался совсем небольшим и был прижат с одной стороны таким же отлично отреставрированным зданием, а с другой – плохо оштукатуренным домом с выбитыми стеклами.

– Странное место, – недовольно произнес Андрей. – Почему ты его выбрала? Надо было поселиться в отеле на площади.

– Не волнуйтесь, отсюда недалеко. Зато здесь очень красиво и отличный ресторан. После того как Литва стала независимой, одна баронесса получила его в наследство, привела в порядок и открыла прекрасный дизайнерский отель.

– Да, здесь красиво, – согласился Андрей, когда они заехали на стоянку во внутреннем дворе. – Даже стена крепостная видна. Не знаешь, окна нашей комнаты куда выходят – на стену или на город?

Он даже не сомневался в том, что Мишель заказала один номер.

Но Андрей ошибся. Когда с дороги она звонила в отель, чтобы узнать, есть ли свободные комнаты, то сказала, что им нужны две.

Впрочем, когда это обстоятельство открылось при заселении, то он ничего не сказал. А только попросил Мишель как можно быстрее переодеться к ужину, потому что он очень голоден.

Как выяснилось, окна из комнаты Андрея выходили на высокую кирпичную стену. А Мишель имела возможность, облокотившись на широкий подоконник, любоваться изысканным сиянием вечернего Вильнюса. Правда, у него был люкс. А у нее – обычный «стандарт».

До Кафедральной площади они дошли буквально за пять минут. Народу там тоже было совсем немного. Как не торопился Андрей на ужин, его внимание привлекла скульптурная композиция в центре площади – слепой человек идет вперед, а позади него плетется исхудавшая лошадь.

– Это Великий князь Гедиминас, основатель города, – со знанием дела сказала Мишель и поежилась.

Нет, ей не было холодно, просто вдруг стало как-то неуютно, хотя Вильнюс всегда был одним из самых любимых ее городов.

– А почему он слепой? – поинтересовался Андрей.

– Ты тоже заметил? – неожиданно перешла Мишель на «ты». – Нет, он не слепой, но многим действительно кажется, что он ничего не видит и сам не знает, куда идет.

– И он тоже! – слишком артистично воскликнул Андрей.

Подобная реакция Мишель удивила – до этого она ни разу не замечала в нем позерства и явного желания сыграть на публику.

– Да, князья-то разные бывают, – произнесла она спокойно и попыталась взглянуть Андрею в глаза.

Но, увы, прочитать в них ничего не смогла – они переливались под ночными звездами, как шелковый бархат темно-коричневого цвета. Изысканно – и больше ничего. «Он все про себя знает, – догадалась Мишель. – И только делает вид, что пытается в чем-то разобраться. Он уже очень давно забыл, что это такое – движения души. Как это мучительно и как больно. А уж если она разрывается, то практически невозможно пережить».

Мишель вдруг вспомнила Глеба. И пожалела, что его нет рядом. В его глазах она наверняка прочитала бы то, чего ей сейчас так недоставало – уверенности, нежности и, может быть, страсти. И зачем только ей так нравится быть рядом с Железновым и играть роль в одному ему известной пьесе?

Когда поздно вечером они вернулись в отель, то Андрей, даже не спрашивая ее разрешения, зашел в номер, из окон которого открывался вид на притихший ночной город.

Потом, спустя месяцы, Мишель попытается понять, что же тогда произошло между ними? Как они, преодолев последние миллиметры, приблизились друг к другу? Как узнали друга друга на ощупь, запах и вкус? Но Мишель никогда не удастся в деталях воссоздать в памяти их первую ночь в Вильнюсе. Она только иногда вспоминала, что в какой-то момент ей показалось – рядом с ней не живой человек, а прекрасная кукла, ради которой она по непонятной причине готова на все. Даже прижаться как можно теснее и прошептать:

– Андрей, я люблю тебя.

Было темно. Но она поняла, что он улыбнулся в ответ на ее признание – как всегда, немного иронично и печально. Но она не расстроилась, потому что даже и не надеялась на такой же ответ. Если бы он хоть кого-то любил – она бы это непременно почувствовала.

Кажется, Мишель задремала. Но ненадолго. А когда проснулась, то увидела, что Андрей сидит в углу комнаты, завернувшись в одеяло.

– Что случилось? – спросила Мишель.

Ей не хотелось вставать. В комнате было зябко.

– Ничего, – ответил он.

Мишель не видела его лица, а по интонации ничего не смогла понять. Он плачет, смеется? А может быть, пьян?

– Андрей, иди ко мне. Тебя продует – не сможешь петь на своем юбилее.

– Плевать. Знаешь, Мишель, я думаю про Князя.

– Зачем?

От ее вопроса он, кажется, вздрогнул. Догадался: она знает. Все. Или почти все. Как и он сам. Не больше, но и не меньше.

– Откуда ты знаешь?

– Сава рассказал.

– Трепло!

– Этот Князь убил твою девушку? – прошептала Мишель и прикрылась подушкой, как щитом.

– Этого я не знаю. Почему-то я думал, что куплю его дом и станет легче. Знаешь сказку про Синюю Бороду? Все его страшные тайны хранились в подвале дома. Поэтому надо было туда проникнуть.

«Господи, да он спятил! – подумала Мишель и покрепче вцепилась в подушку. – Они все сумасшедшие – и он, и Джулия, и даже Сава!»

– Андрей, иди спать.

Мишель понимала, что ни в коем случае нельзя показывать, что ей страшно. Она вдруг вспомнила свой недавний сон про обгоревший дом, в который привел ее Андрей. И хотя сейчас они находились в прекрасно декорированном номере одного из лучших отелей Вильнюса, у нее было такое чувство, что под ногами вот-вот провалится пол.

– Мишель, тебе когда-нибудь снятся те, кого ты любила? – вдруг спросил он.

– Иногда, – пожала она обнаженными плечами.

– А мне – нет. Может быть, я никогда никого не любил? Хотя…

И он рассказал ей про Лялю – все-все, до мельчайших подробностей. Он говорил спокойно, вспоминая все подробности. «Может быть, ее он тоже никогда не любил? – осенило Мишель. – Разве можно так спокойно рассказывать о девушке, которая погибла, скорее всего, по твоей вине?» Но потом Мишель поняла: дело не в равнодушии. Андрей столько раз произносил эту историю мысленно, что выучил наизусть не только слова, но даже интонации.

– Ты считаешь, что я виноват? – спросил он.

«Господи! Зачем он все это мне рассказал? Зачем?» – не могла понять Мишель. А потом ее как ударило: это первая и последняя их совместная ночь. Она для него – случайный попутчик.

– Этого я не знаю, – прошептала Мишель, пытаясь не расплакаться. – Но в одном уверена наверняка: тебе не нужно было покупать этот дом. Он – не твой. И ничего ты не узнаешь. Столько хозяев поменялось! И ты не будешь в нем счастлив. Продай или подари тому, кто начнет в нем жить с чистого листа. Так будет лучше для всех, и для этого несчастного дома в том числе. Ведь дома, как люди – они не виноваты в том, что попадают в руки мерзавцев и подонков. Они сами от этого страдают. Знаешь, я не верю в то, что у дома есть какая-то энергетика. Все это бред и придумки неуравновешенных людей. Но вот то, что у каждого дома есть душа, – это я знаю наверняка. И понять ее можно только одним способом – полюбить. Просто так. Без всяких условий.

– Да, жаль, что я тебя раньше не знал – сколько бы денег сэкономил, – ухмыльнулся Андрей.

И Мишель обрадовалась – значит, его понемногу начало отпускать. Но почему-то не удержалась и спросила:

– А как ты узнал, что это дом Князя?

Услышав ответ Андрея, Мишель почувствовала, что пол под ней все-таки провалился, и она полетела вниз, увлекая за собой и надежду, и любовь, и одиночество.

Она летела недолго – секунд пять. Но за это время сумела заново пережить всю свою жизнь. Вот она – маленькая девочка в розовом платье. А вот уже – взрослая, тридцатилетняя женщина, которая сидит на кровати, обняв подушку, и слушает мужчину, который рассказывает ей о любви к другой девушке.

Мишель почувствовала себя третьей, а значит, лишней.

Но был еще и четвертый человек. Услышав его имя, она отправилась в «полет».

– Мишель, купить дом мне посоветовал твой отец, ведь он был знаком с Князем.

– Он защищал его после убийства Ляли?

– Я точно не знаю всех подробностей. Но когда я обратился к нему пару лет назад за помощью по поводу авторских прав, то он сказал, что сам хотел купить дом на побережье, кажется, для своей бывшей жены. Но когда узнал, что это дом Князя…

– Подожди, – перебила Мишель. – Так он защищал его или нет?

– Я же сказал, что не знаю точно, – раздраженно ответил Андрей. Ему вдруг ужасно захотелось спать. – Он говорил, что Князь просил у него помощи. Но потом, кажется, исчез куда-то. Или все-таки твой папа его отмазал. Я не помню. Какая разница?

– Большая. Неужели ты просил помощи у человека, который, может быть, защищал того, кто убил твою женщину?

– При чем здесь это? Твой папа – отличный адвокат. Он очень мне помог. Это бизнес, в нем нет места принципам, и неважно по большому счету, что хорошо, что плохо с моральной точки зрения.

– Наверное. Хотя, думаю, что по большому счету как раз наоборот, – вздохнула Мишель. – Давай спать. Завтра много дел. Я здешние интерьерные салоны знаю плохо, это не Москва. Так что скидок не жди.

– А я и не жду. – Андрей бросил одеяло на пол, затем торопливо оделся. – Извини, я пойду к себе. Я давно привык спать один.

Утром Мишель выглянула в окно и ахнула. На город опустился прозрачный туман, сквозь который легко угадывались очертания домов, костелов, деревьев. Правда, выглядели они так, будто их старательно выкрасили в пепельно-серый цвет.

Мишель спустилась на завтрак, увидела Андрея – он сидел и пил кофе. Такой, как обычно. Красивый, спокойный мужчина средних лет. Мишель отметила, что ему очень идет светло-бежевый кашемировый свитер.

Пока они завтракали, Андрей ни словом не обмолвился о ночной беседе.

Может, ей все это приснилось?

Когда они вышли на улицу, Мишель не поверила своим глазам: меньше чем за час туман исчез без следа. Город сверкал, как замок во время торжественного бала! И освещали его не последние лучи октябрьского солнца. Казалось, что это какой-то гениальный дизайнер зажег десятки усыпанных осенними листьями деревьев, превратив их в позолоченные люстры.

– Красиво, правда? – спросила Мишель.

– Очень. Знаешь, песня такая была «Листья желтые над городом кружатся», – ответил Андрей и неторопливо направился в сторону центра.

В интерьерных салонах ему не нравилось ничего. Он капризничал. И вообще, вел себя невыносимо. У Мишель очень давно не было такого несносного клиента. Он сам не знал, чего хотел. Но скорее всего, у него не было никаких желаний.

А потом он увидел «медведей». И моментально загорелся: хочу!

– Смотри, как здорово они будут смотреться в студии, – радостно восклицал Андрей и пытался поудобнее устроиться верхом на шезлонге в форме медведя. – Красавцы! Как будто склонились в поклоне.

«Медведи», правда, были необычные. Но Мишель их отлично знала – это был один из бестселлеров известного итальянского бренда: шезлонги в форме медведей, сделанные по самой навороченной технологии и обтянутые черным искусственным мехом. На шее у зверя красовалась скрученная из массивных колец «золотая» цепь.

– Такой новый русский мишка, – веселился Андрей, как ребенок. – Сава будет в восторге.

– Зачем они тебе? – попыталась отговорить Мишель. – Пыль собирать или дом охранять?

– И дом тоже. Так что давай закажем пять штук. И все, на этом дело закончим. Мне надоело. Потом сама что-нибудь купишь. Хорошо? Давай лучше на косу поедем. За несколько часов доберемся. Хочу на море!

– Хорошо, – кивнула Мишель.

Она не сомневалась, что ничего, кроме этих смешных плюшевых мишек с «цепями» на шее, они для дома больше не купят. Хотя, как знать, как знать…

Но на море ей тоже ужасно захотелось.

Первый раз их желания совпали. Хоть в чем-то.

Впрочем, в последнюю минуту Андрей изменил свое решение. Он устал, захотел отдохнуть, погулять по Старому городу. А на море было решено отправиться утром.

До ужина оставалось еще немного времени. Они сидели в номере, молчали, Андрей пил виски, а Мишель от нечего делать решила посмотреть, что же нового за время ее отсутствия появилось на любимом сайте. Она долго бродила по страницам и рубрикам, но ничто не привлекало ее внимание. Вбила в поиск слово carpets. На экране тут появились ковры всевозможных размеров и расцветок – от яркости и пестроты некоторых рябило в глазах. Мишель быстро просмотрела все предложения. Нет, не то. Нет, это слишком вызывающе, это – не модно. И вдруг взгляд ее зацепился за одно предложение.

В этой ковровой дорожке не было ничего такого уж необычного – на светло-бежевом фоне густо набитый узор, в котором сочеталось несколько оттенков синего, разбавленных брызгами терракотового. Но от нее веяло таким умиротворением, что не поддаться его очарованию было невозможно. Рисунок не был ярким и слишком нарядным. Но и скромностью тоже не отличался.

В этой ковровой дорожке было главное – гармония. Впрочем, иногда дизайнеры называют это истинным шиком.

Мишель начала читать вслух описание, представленное продавцом:

«Эта персидская ковровая дорожка из Тебриза высочайшего качества, которая никогда не использовалась. Я купил ее в Доме ковров в Абу-Даби, когда служил на военном корабле США «Авраам Линкольн» во время операции «Буря в пустыне» в 1991 году. Размер дорожки составляет 13 футов в длину и 38 см в ширину. К сожалению, она провела всю свою жизнь в свернутом состоянии – в специальном хранилище с климат-контролем, потому что у меня никогда не было дома с тринадцатифутовой прихожей. Теперь я вышел в отставку и решил избавиться от вещей, которые мне так и не пригодились. Эта ковровая дорожка соткана вручную из шерсти и шелка. Я посмотрел на аналогичные и уверяю вас, что она превосходит по качеству те, которые продаются за гораздо большие деньги. На сертификате написано, что страна происхождения – Иран. И я вас уверяю, что здесь нет ошибки. Да, в 1991 году США не имели торговые отношения с Ираном, но я не должен был проходить таможенный контроль, так как находился на корабле ВМФ США. Я уверен, что для этой прекрасной вещи именно сейчас настало то время, когда она должна попасть в руки тех, кто будет ею пользоваться. Заранее спасибо и удачи».

Андрей молча слушал и улыбался. А когда Мишель закончила читать, подошел к ней, потрепал по волосам и посмотрел на экран компьютера.

– Нравится? – заерзала от нетерпения Мишель. – Ну что, купим? Ты же мечтал о ковровой дорожке. Эта, правда, сине-голубая. А ты хотел красную.

– Не знаю, я в этом, если честно, не разбираюсь. А что в ней такого особенного?

– Да ты что! – возмутилась Мишель. – Во-первых, качество, во-вторых, история. Ты только представь, человек с войны волок домой ковровую дорожку. А потом всю жизнь мечтал о том, что у него будет дом с большой прихожей. Хотя, четыре метра – это не так уж и много. Но он все эти годы бережно хранил ее, сдавал в специальное место. А теперь…

– А теперь я точно знаю, почему женщины так любят моряков. Ведь они – неисправимые романтики! – засмеялся Андрей.

– При чем здесь моряки? – надулась Мишель.

Настроение сразу испортилось. Она подумала, что все-таки напрасно не позвонила Глебу. Надо было извиниться. Но она ведь не вспоминала о нем все эти дни! А тут вдруг появился морской офицер с этой дорожкой. И зачем она только все это прочитала?

– Нет, я думаю, что она мне не нужна, – вздохнул Андрей. – И вообще, я не умею ничего покупать «вслепую», по фотографии. Если ты так уверена, что в моем доме непременно должна быть такая вещь, то давай посмотрим завтра в салонах.

– Хорошо, – кивнула Мишель. – Как скажешь, хозяин. Кстати, по легенде на месте Тебриза когда-то был Эдем. Но это я так, к слову. И правда, зачем тебе нужна эта старая дорожка? Да и маловата она для огромного холла в твоем доме. Мы сегодня ужинать пойдем?

Они вышли на улицу. Завернули в первый попавшийся ресторанчик. Быстро поужинали. Мишель втайне ждала, что он сдастся и скажет: «Если хочешь, я куплю у отставного морского офицера его раритет и подарю тебе». Но Андрей молчал и о ковровой дорожке больше не вспоминал.

С этого вечера все пошло не так. Или все пошло неправильно с самого начала? Только она этого не заметила и в очередной раз приняла декорации за реальную жизнь? Но ночью Андрей был на редкость нежен. И Мишель успокоилась. Вот только проснувшись на рассвете, она задумалась: «Интересно, а кому морской офицер вез такой подарок с войны? Наверное, девушке с ярко-синими, как цвет основного узор, глазами. Потому и хранил бережно дорожку долгие годы, как память, как знак любви…»

Она никогда не считала себя романтичной. Почему тогда ей захотелось плакать? Но она побоялась, что если Андрей проснется от ее всхлипываний, то решит, что она истеричка. А как еще можно назвать женщину, которая без всякой на то причины рыдает на рассвете?

Небо над морем казалось стеклянным – брось в него камешек, и оно разлетится на миллионы светло-голубых осколков. Мишель лежала на прохладном песке и играла в странную игру: то закрывала глаза, то открывала, пытаясь уловить мельчайшие изменения в хрустальном узоре осеннего неба и загадать три желания. Вот появилась белая, как росчерк фломастера, полоса. Значит, можно загадывать первое. Например, чтобы, вернувшись в отель, она непременно застала там Андрея.

Мишель почти не сомневалась, что он тоже может исчезнуть в любую минуту, как и рисунки на «стеклянном небе». Она снова закрыла и открыла глаза. Действительно, белая полоса исчезла без следа. Но кажется, где-то на самом краю неба появилось облако, которого раньше не было. Итак, второе желание. Но какое? Его она никак не могла придумать. Может быть, загадать, чтобы Андрей появился на пляже и сказал те самые слова, которые помогут ей наконец-то почувствовать себя желанной? Мишель никогда раньше не знала, что зависеть от кого-то – это так мучительно. Несколько раз ей даже захотелось исчезнуть. Хотя бы на время. Взять передышку, а там снова, набравшись сил, любить его.

Впрочем, любила ли она его? Мишель больше не задавала себе этого вопроса. Он рядом хотя бы на короткое время. Разве этого так уж мало? Но иногда Андрей исчезал. Например, уходил, чтобы позвонить Насте. Мишель не ревновала. При чем здесь его жена, если она сама отмерила их любви такой недлинный путь? Но каждую секунду этого путешествия Мишель почему-то хотела прожить и прочувствовать как можно острее. Поэтому, проснувшись ночью, она не уставала говорить Андрею о своей любви. В ответ он лишь иронично улыбался и почему-то всегда просил принести стакан воды.

Мишель выбиралась из-под одеяла, шла босиком по холодному полу и чувствовала, что наконец-то жизнь ее приобрела смысл. Только потом, вспоминая эти дни, ее вдруг осенило, что пол не был холодным – во всех отелях, где они останавливались, он был затянут ковролином. Но почему-то в ее сознании крепко-накрепко сплелись ледяной пол, озябшие ноги и стакан, до краев наполненный холодной водой.

Прибалтика. Начало октября. Курортный сезон закончен. Но сегодняшний день был на редкость солнечным – именно поэтому Мишель могла лежать на пляже и кокетничать с небом. Итак, осталось одно, самое последнее желание. Мишель даже не пришлось задумываться, чтобы загадать его. Все просто. Купить дом, в который она влюбилась только вчера, но не сомневалась, что чувство это – на всю оставшуюся жизнь. Удивительно, но когда она увидела этот дом, притаившийся между соснами, ей показалось, что он улыбался. Улыбались окна с давно некрашенными рамами, улыбалась веранда с выбитыми стеклами, улыбался даже балкон со сломанными перилами. И выкрашен когда-то давно он был на редкость радостно в розовые и терракотовые оттенки. Мишель ужасно захотелось зайти внутрь, она даже сделала шаг вперед, но тут же сама себя остановила: нельзя, частная собственность.

– Смотри, какой дом красивый, – сказала она Андрею, который машинально затормозил рядом с ней, когда она, как вкопанная, остановилась у полуразрушенного дома.

– Наверное, – равнодушно пожал он плечами.

– Интересно, сколько он стоит? – заволновалась Мишель.

– Это неважно, важно, сколько денег надо, чтобы привести его в нормальное состояние. Смотри, он же вот-вот рассыплется.

– Нет, он еще довольно крепкий, – начала спорить Мишель, обидевшись за дом так, как будто Андрей ее обвинил в том, что она вот-вот сама развалится на части.

– Не знаю, не люблю я все это старье, – снова пожал он плечами. – Тоску нагоняет. По мне так лучше новый дом построить или купить готовый, но не такую развалюху.

– Но он же красивый! Разве ты не видишь? – Мишель стала раздражаться. – Конечно, лучше купить огромный сарай и потом пытаться сделать из него хоть что-то пригодное для жизни.

– Это ты сейчас мой дом имеешь в виду?

– Нет, твой еще не совсем безнадежный, из него, если постараться, можно сделать что-то толковое. Но вот этот дом – совсем другой. Во-первых, он очень красивый. Во-вторых, в нем есть что-то особенное – я даже словами не могу передать что, но я чувствую это. Знаешь, как у людей бывает. Вроде бы невзрачный человек, но если ему немного помочь, то он расцветет. И все будут восторгаться, мол, надо же, а мы и не замечали его раньше. А бывает наоборот, при первом взгляде на кого-то тебя прямо сносит от восторга. А потом приглядишься, так и нет ничего особенно красивого. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Андрей. – Идем на море. А то скоро стемнеет. Здесь это быстро случается.

– Подожди, я сейчас его сфотографирую.

– Интересуетесь?

Увлеченные разговором, Андрей и Мишель не заметили, как к ним подошел Ромунас, хозяин гостиницы, в которой они остановились.

– Продается. Если хотите, можете купить, – усмехнулся Ромунас, опустил уши на клетчатом кепи и старательно завязал шнурки.

– А в нем кто-то живет? – спросила Мишель и замешкалась, не зная, стоит ли доставать фотоаппарат из сумки.

– Конечно! Пауки! – совершенно серьезно ответил хозяин гостиницы. – Вообще-то дом такой, что его пальцем ударь, и он рухнет. Но это ничего. Все же можно восстановить. Дома – не люди. Их можно сделать прежними. Или почти прежними. Сохранились ведь чертежи старые. У этого дома даже есть история. Правда, может и ложь, ерунда, придумка. Но все-таки. Романтика!

– Дорого стоит? – поинтересовалась Мишель.

– Дорого, – кивнул Ромунас и назвал цену.

Андрей посмотрел на него с удивлением. Мол, за такую рухлядь такие деньги? Но хозяин гостиницы не смутился и с достоинством поправил тоже клетчатый, как и кепи, шарф.

– Да, это серьезные деньги, – вздохнула Мишель.

Но на самом деле она так не думала – за этот дом она отдала бы любые деньги. Ведь разве есть на свете что-то ценнее любви с первого взгляда? Но таких денег, которые просили за дом, у нее, увы, не было. «У отца, может, попросить?» – мелькнула шальная мысль. Никогда раньше ей не приходило в голову просить денег у отца – даже в те дни, когда она только стала работать помощником декоратора и с трудом сводила концы с концами. А сейчас вдруг подумала о нем. «Вернусь в Москву и попрошу в долг, – решила Мишель. – Неужели не даст?» Но она так давно не видела отца, что не знала ответа на этот вопрос. Каким он стал за эти годы? Жадным или щедрым? Раньше он ничего для нее не жалел. Но за прошедшее время они оба могли измениться. «Попрошу, – подумала Мишель. – А там будь, что будет!»

– Расскажите, что за история связана с этим домом, – попросила она.

– О! Это очень грустно, – вздохнул Ромунас. – Да я и не умею рассказывать. Я вам потом дам почитать некоторые записи. Но это, скажу я вам, такая история, что можно плакать и не день, и не два.

– Да, наверняка это удивительная история, – нервно улыбнулся Андрей. – Мишель, мы идем на море, а то скоро стемнеет?

– Да, да, поторопитесь, – посоветовал хозяин гостиницы. – Там уже и шторм начинается, небольшой, но все-таки. Существует некоторая опасность.

Шторм продолжался вторые сутки, но он был совсем несильным. По крайней мере, сейчас Мишель могла спокойно лежать на пляже, загадывать желания и ждать Андрея.

Андрей появился, когда небо стало пронзительно-голубым – как обычно бывает за несколько часов до заката. Он присел рядом с ней на песок, не боясь испачкать элегантное черное пальто, и протянул несколько листов, исписанных мелким почерком.

– Прочти, это та история, о которой вчера говорил хозяин гостиницы.

– А ты уже прочитал?

– Нет, – покачал Андрей головой и поднял воротник пальто, как будто вдруг ему стало холодно.

«Прочитал, – поняла Мишель. – Только почему-то не хочет в этом признаться. Странно…»

Она развернула листки. И неожиданно поймала на себе взгляд Андрея. В нем было столько любви и нежности, что Мишель испугалась. Ей показалось, что все это – и любовь, и нежность, – предназначены вовсе не ей.

Глава 10 Вилла «Элоиза»

Она почти бежала, приговаривая на ходу:

– Ну, покажите мне его скорей, я столько о нем слышала. Должно быть, этот дом – что-то необыкновенное.

– Подождите, дорогая, не спешите, я должен еще взять кое-что в автомобиле… – взмолился Сендер, испугавшись, что она сейчас убежит в лес и снова потеряется.

Как терялась постоянно последние два года – правда, не в лесу, а в самых прекрасных городах мира – Париже, Берлине, Ницце, Риге… А он только и делал, что искал ее и догонял. Искал и догонял. И это превратилось для него в самую мучительную и увлекательную охоту на свете.

И даже сейчас, когда кажется, он наконец-то поймал и бежать ей некуда, потому что с двух сторон их окружает вода: с одной – Балтийское море, с другой – Куршский залив, он очень боялся, что снова потеряет ее только уже навсегда. И в его памяти останется эта почти кинематографическая картина – высокая тонкая Элоиза, путаясь в подоле длинного черного шелкового платья, спешит, почти бежит к дому, который он строил специально для нее. И часто представлял, как именно будет происходить их знакомство – дома и Элоизы. В его воображении это непременно должен быть июнь – еще не очень жаркий, но уже солнечный и довольно теплый. А Элоиза будет непременно в светлом летнем платье. Сендер был уверен, что ей очень пойдет нежный оттенок слоновой кости. Ведь он будет так хорошо сочетаться с ее кожей, с первой встречи так поразившей его своим перламутровым сиянием.

Но все вышло не так, как он предполагал. Июня он ждать не мог. Вернее, он даже не был уверен, что доживет до него. И вообще, что будет с ними со всеми к этому времени… знает только бог.

Поэтому он привез ее сюда, как только смог. И смутно чувствовал, что этот день был выбран крайне неудачно. Вторник, 21 марта 1939 года.

К тому же в конце первого весеннего месяца в здешних местах солнца почти никогда не бывало. Но Сендер боялся, что другого случая уже не представится…

Элоиза в перерыве между гастролями заехала на несколько дней в свой родной Мемель. В воскресенье они танцевали на вечеринке у знакомых. В понедельник Сендер был ужасно занят, и они не смогли повидаться. А во вторник поужинали в ресторане и наконец-то отправились смотреть его новый дом, который он давно уже мысленно называл вилла «Элоиза». Именно сегодня он хотел сказать об этом Элоизе. И много чего еще он хотел сказать этой чудесной, талантливой женщине с перламутровой кожей и удивительно красивыми руками – сильными, тонкими и горячими. Именно такими, какие и должны быть у известной пианистки.

– Элоиза, как жаль, что в доме пока нет рояля. Я не успел его купить… – прошептал он, уткнувшись лицом в нежный серебристо-черный мех. Ему это удалось без труда – ведь он был немного ниже своей прекрасной Элоизы.

– Видите, какой вы, Сендер, – потрепала она его по волосам. – Заманили меня сюда, а сами не подготовились как следует.

Он пристально посмотрел ей в лицо, изучая заново каждую черточку – маленький, чуть вздернутый нос, изысканную линию тщательно накрашенных красной помадой губ… А потом их глаза встретились – его темно-коричневые и ее светло-серые, как балтийская вода в пасмурные дни. Когда вот-вот пойдет дождь…

Но Сендер не выдержал долго и снова уткнулся в ее меховую накидку.

– Сендер, вы испортите ее, – заволновалась Элоиза, а потом засмеялась: – Бог с ней, с накидкой. Все равно мода на них скоро отойдет.

Его всегда с ума сводили ее резкие перепады настроения. И это было совсем не проявление скрытой неврастении. Впрочем, если таковая и была у женщины, в жилах которой на семьдесят пять процентов текла литовская кровь, а на двадцать пять – немецкая, то с самого детства она была надежно, как металлическим щитом, закрыта от посторонних безукоризненным воспитанием.

Резкий перепад настроения и интонаций был всего лишь давно проверенным способом женского кокетства.

– Элоиза, мех никогда не выйдет из моды, поверьте мне, – улыбнулся Сендер. – Я, конечно, не меховщик, но как хозяин текстильной фабрики знаю, что говорю…»

Он хотел добавить: «бывший хозяин». Но не посмел. Ведь Сендер так долго ждал этого дня. Поэтому продолжил говорить о покупке шубы так, будто все еще был одним из самых богатых людей Клайпеды, красавцем-евреем с успешным бизнесом, с огромной квартирой, владельцем самого модного и быстроходного автомобиля в городе. И владельцем этой женщины – литовской пианистки с французским именем Элоиза. И дома, постройка и отделка которого совсем недавно были закончены.

На самом деле ничего этого у него почти уже не было. Фабрика была продана еще в конце декабря 1938 года. Потом был найден покупатель для большой квартиры, где жила его огромная семья – мать, отец, два брата, три сестры, племянники… Для того чтобы лишиться автомобиля и дома, осталось поставить лишь последнюю подпись на документах. К марту 1939 года он потерял почти все – вернее, перевел в деньги. Но он совершенно не представлял, как же ему лишиться этой женщины, которая сейчас беззаботно смеялась, трясла коротко стриженными кудрявыми светлыми волосами и требовала от него ответа на вопрос, какую именно шубу он готов купить ей взамен той, которая вот-вот выйдет из моды?

– Дорогая, этот чертов Цукор своими фильмами разорил не одного мужчину в мире. Теперь мы просто обязаны покупать своим женщинам шубы, много шуб. Если мы, конечно, хотим, чтобы наши женщины ни в чем не проигрывали его кинозвездам. Впрочем, я его понимаю. Он же бывший меховщик, который стал владельцем самой успешной кинокомпании. Как же он мог не заразить весь мир любовью к меху? – улыбнулся Сендер и нежно провел смуглыми пальцами по ее очень бледному под светом весенних звезд лицу. Такому бледному, что ярко накрашенный рот выглядел как рана. Сендер приподнялся на ступеньку крыльца, чтобы стать выше, наклонился и поцеловал ее, совершенно не боясь испачкаться в помаде. – Элоиза… – выдохнул он, оторвавшись от ее губ. – Я счастлив, что…

Потом, многие годы спустя, он вспоминал эти простые слова, которые он позже никогда больше не произносил с такой смесью тоски и восторга: «Элоиза, я счастлив, что…» …Что мы стоит на пороге дома, в котором до тебя не была ни одна женщина… Что в сотнях километрах отсюда мне и всем мне подобным уже выписан приказ: «Хочешь остаться живым – беги!» Раз, два, три… Вторник, среда… Три – это четверг. И может быть, уже поздно. Потому что с балкона городского театра так артистично, талантливо и эмоционально произнесет свою речь Гитлер, который прибудет во главе эскадры. Как победитель. А ты, Сендер, беги.

Сендер всегда обладал отличной деловой хваткой, суть которой состояла не в том, чтобы ответить ударом на удар. А в том, чтобы избежать удара. Особенно если он смертельный.

Элоиза и Сандер долго целовались на ступеньках. А потом зашли внутрь и закрыли за собой плотно дверь, словно желая отгородиться от всего мира. Закрыться от него вдвоем раз и навсегда. Им почти удалось поверить в эту иллюзию. Может быть, потому, что они слишком долго целовались и не могли больше сдерживать себя, может быть, потому, что в гостиной пахло так, как обычно пахнет в только что отремонтированном доме, – надеждой, счастьем и верой в то, что все будет очень хорошо. А разве может быть иначе, когда в доме тепло, за окнами шумят родные для тебя с детства сосны, а ты медленно и очень осторожно расстегиваешь пуговички и крючочки на одежде единственной для тебя женщины?

– Элоиза, все хорошо, все будет хорошо, – повторял он так тихо, что она не могла его слышать, несмотря на отличный музыкальный слух. – Я знаю, мы сможем зарегистрировать гражданский брак. В Клайпеде это можно.

В эти минуты Сендер, забыв о надвигающейся катастрофе, снова чувствовал себя победителем – человеком, в жизни которого все зависит исключительно от его решения.

Именно таким и был Сендер летом 1937 года, когда впервые встретил Элоизу на Всемирной выставке в Париже. Ей исполнилось двадцать четыре года, и она была уже довольно известной пианисткой, которой прочили грандиозный успех. А он, двадцативосьмилетний красавец, один из самых богатых людей Клайпеды и любитель красоты во всех ее видах, включая дома, автомобили, женщин и рестораны. Эта его страсть, правда, слегка волновала родителей, но они были уверены, что их самый умный и самый расчетливый в мире сын рано или поздно женится на хорошей еврейской девушке и подарит им кучу внуков. В конце концов, именно так и произошло. Но до этого Сендер серьезно увлекся Элоизой.

– Представляете, я вчера пережила ужасные минуты, – взмахнула Элоиза руками в длинных черных перчатках и захохотала. – Я вдруг поняла, что мои руки ничего не помнят – ни одной ноты.

Все сидящие в ресторане люди оглянулись и посмотрели на нее – так велико было несоответствие слов и интонаций у этой высокой женщины со светлыми волосами, одетой в сшитое по последней моде черное платье. А может быть, их привлекла выразительность ее жестов, особую красоту которым придавали туго обягиваюшие руки перчатки.

– И что же ты сделала, дорогая? – улыбнулась ее подруга Гражина и переглянулась с сидящим рядом мужем, мол, эта Элоиза всегда что-нибудь сочинит.

– Кое-как доиграла. А потом вспомнила любимую поговорку моей бабушки: Es gibt kein noch so scho+nes Lied, man wird des endlich mu+d’. («Еще не было ни одной песни, от которой бы в конце концов не уставали, даже если она хорошая».) Так что, думаю, мне пора серьезно обновить репертуар. Сколько можно играть одно и то же?

Муж подруги важно кивнул и обернулся, чтобы позвать официанта и потребовать еще шампанского. Но вдруг вскочил с места и со словами: «Сендер!» – бросился к молодому человеку – безукоризненно одетому, невысокому, но отлично сложенному. Правильные черты лица, хорошо очерченные губы и темно-карие глаза делали его очень привлекательным.

Сендер обнялся со старым приятелем, представился дамам, поклонился и присел за стол.

– Жарко, – начал он разговор.

– Жарко – это если бегать по всем павильонам, а если пить холодное шампанское, то можно пережить, – улыбнулась Элоиза и посмотрела в его глаза.

И тут же отвела взгляд, хотя никогда особой робостью не отличалась. Но ей показалось… Нет, ей не могло показаться. Она их узнала – сразу, в одну сотую доли секунды – и эти глаза, и их выражение, одновременно ласковое и требовательное. Именно этот взгляд вчера сбил ее с толку и чуть не сорвал концерт. Когда она в перерыве между исполнением посмотрела в зал, то столкнулась именно с этим взглядом. Руки тут же забыли ноты. И только силой воли она сумела подчинить их себе. Но концерт получился неудачный. Публика этого не заметила, но Элоиза знала цену своему выступлению – ведь играя, она думала о двух вещах: как бы доиграть до конца и не сбиться и будет ли человек с «этим» взглядом ждать ее после концерта с букетом.

Она доиграла «Серенаду» Шуберта, больше ни разу не сбившись. А когда вернулась в гримерную, то застала там только лучшую подругу Гражину и ее мужа Эдуарда.

Элоиза рассердилась на себя – ведь это было ее требование к администрации: ни под каким видом не пускать к ней посторонних. Только близких друзей. В число которых входил и Ромунас, который два последних года не желал быть только другом детства. И Элоиза в душе была уверена, что рано или поздно станет его женой. Когда немного постареет и успокоится.

– Я расстроен, – вздохнул Сендер.

– Что такое? Ты не нашел на выставке ничего интересного для своей фабрики? Странно, в Париже можно воровать идеи для текстиля на каждом шагу, – иронично ухмыльнулся Ромунас, по привычке подтрунивая над старым товарищем по детским играм.

Они очень дружили, когда жили в Вильно. А потом Сендер с отцом уехали в Мемель.

– Ну, я думаю, здесь можно украсть и кое-что поценнее. И я размышляю, как это лучше сделать, – глядя в упор на Элоизу, ответил Сендер.

– О, это ты напрасно задумал! Наша Элоиза – это тот редкий лед, который всегда в огне. Так что будь осторожен.

«Будь осторожен, Сендер, будь острожен…» – эта фраза стучала в его голове без остановки со вчерашнего вечера, с того момента, когда он впервые увидел Элоизу. И так вымотала его, что сейчас, сказанная лучшим другом детства, совершенно не напугала. Ему только ужасно хотелось стащить с нее черные перчатки и дотронуться до ее рук, чтобы убедиться в том, что они теплые. Потому что если это так, то и она вся, под своим платьем из черного шелка, тоже теплая. Хотя когда он впервые вчера увидел ее, то был потрясен перламутровым светом, который излучала ее кожа. Женщина с такой кожей могла быть и ледяной королевой, и самой горячей в мире. Сендеру показалось как никогда важным проверить это. Потому что, когда их глаза встретились, он узнал, как обычно внезапно в толпе узнаешь самого важного для тебя человека. И в девяносто девяти случаях из ста тут же теряешь его. Но Сендер в свои двадцать восемь лет еще не успел привыкнуть терять – он пока умел только приобретать и множить свои богатства.

А Элоиза все поняла сразу. Когда-то бабушка, которая была довольно известной немецкой оперной певицей, рассказала ей, совсем юной, как правильно выбирать себе мужчину. «Дорогая, ничего не имеет значение, ни внешность, ни образование, только вот это абсолютное понимание – этот мужчина для тебя, только для тебя и ни для какой другой женщины… Когда ты встретишь такого, ты поймешь, о чем я говорю». И сейчас, сидя в парижском ресторане, Элоиза совершенно отчетливо поняла, о чем говорила ее немецкая бабушка.

– Вы долго здесь еще пробудете? – спросил ее Сендер.

– Нет, я завтра утром уезжаю в Вильно. Потом – продолжение гастролей. Наверное, хотя вы сами знаете, как трудно что-то планировать, когда мир начинает ходить ходуном.

Он кивнул, хотя в это лето 1937 года фраза «Мир начинает ходить ходуном» казалась им, скорее, художественным образом, нежели неумолимо приближающейся реальностью. Страшной и пугающей настолько, что им хотелось верить, что ничего не случится, что как-нибудь все обойдется. Поэтому сейчас самое главное – убедиться в том, что интерес взаимен. А потом случайно в суете не потерять друг друга.

Они простились возле отеля. Сендер обещал приехать в Вильно, тем более что это его родной город. Настойчиво уговаривал наведаться в Мемель, где обещал встретить Элоизу как королеву.

– Вы, Сендер, забыли, что это мой родной город и я сама могу встретить вас там как короля.

– Хорошо, мы будем король и королева. Я даже уже начал строить для нас замок на косе.

Они еще долго жонглировали словами, смеялись и никак не могли расстаться. На прощание Элоиза так резко стянула перчатку, что треснула ткань, и протянула ему руку, которая, как он и ожидал, оказалась очень горячей.

«Я не ошибся», – подумал Сендер и улыбнулся.

«Бабушка была права», – про себя вздохнула Элоиза.

И ей не приходило в голову, что, давая совет, ее мудрая бабушка не подсказала, как вести себя в той ситуации, когда тебя и твоего идеального мужчину разделяют не только вера и кровь, но и то, что мир вот-вот взорвется и разлетится на миллионы дымящихся обломков.

Элоизу и Сендера последующие два года связывали не только редкие встречи, но и бесчисленные телеграммы, смысл которых сводился лишь к одному – «помню тебя, я не ошибся…». Они верили, что еще немного, и все будет хорошо. Если бы, конечно, они вдруг узнали, как мало им отпущено, то не транжирили бы так беспечно самое дорогое, что у них было, – время. Но они ничего не знали и жили, как прежде, – он приумножал свои капиталы, строил дом, а она много и с успехом гастролировала. И всюду, как тень, за Элоизой следовал Ромунас. Но она была не против – ведь это так удобно иметь рядом покорного мужчину, к которому ты совершенно равнодушна.

«Почему здесь в оформлении зала нет ничего красного?», – спросила Элоиза у Сендера, когда в декабре 1939 года они встретились в самом модном и дорогом рижском дансинге «Альгамбра». Оба заказали коктейль «Шорле-Морле». Сендер любил белое вино с минеральной водой. Элоиза долго не могла сделать выбор, но после некоторых сомнений велела принести ей то же самое.

– Вообще-то я больше люблю с красным вином. В прошлый раз мне понравилось – терпко, остро и очень необычно, – вздохнула она, положила на стол свои прекрасные руки и даже сделала несколько движений, как будто пыталась что-то сыграть на полированной поверхности.

– Вы здесь уже выступали? – поинтересовался Сендер.