Голос крови Вулф Том
– Как вас зовут? – спрашивает Нестор.
– Жислен.
– Джи-лен… как это пишется?
– Ж-и-с-л-е-н.
– Без «д»?
Жислен без «д» утвердительно кивает, и Нестор опускает взгляд, будто в блокнот, где только что писал, жует губами и качает головой в старинной полицейской манере, как бы говоря: «Жизнь и так непроста. Зачем же вы tontos так стараетесь сделать ее еще труднее?»
Какому-нибудь жулику или бродяге он сказал бы сейчас: «Фамилия есть?» Но эту экзотическую Жислен просто спрашивает:
– А фамилия?
– Лон… те… й, – отвечает она, или так слышит ее Нестор. Жислен прикрывает лицо ладонью от солнца.
– Как пишется?
Сви-уп-бульк, сви-уп-бульк – резиново чмокает младенец у нее на руках.
– Л-а-н-ть-е. Она французская, как Бувье.
:::::: Что еще за бувье? Зараза, поди, что-нибудь такое, о чем, типа, знает todo el mundo.::::::
Но не успевает он раскрыть рта, спросить о бувье или о чем ином, как Жислен с алебастровым лицом спрашивает:
– А я… арестована?
На «арестована» голос у нее пресекается. Губы дрожат. Кажется, она вот-вот расплачется.
Ах, рыцарь чувствует себя куда как галантным и даже где-то в чем-то благородным.
– Нет, ни в коем случае, – отвечает он не без важности. – Все зависит от того, зачем вы здесь оказались. Это вы и должны мне сообщить. Но должен предупредить: для вас будет лучше, если вы расскажете всю правду.
Глядя большими глазами Нестору в глаза, она говорит:
– Я из «Саус-Бич фонда».
«Саус-Бич фонд»…
– Что такое «Саус-Бич фонд»? – не понимает Нестор.
– Мы волонтеры. Работаем со службой опеки, стараемся помогать семьям из бедных районов, особенно детям.
– Семьям? – уточняет Нестор тоном тертого копа. – Это же наркопритон. Тут полно торчков.
Едва это слетает с его языка, Нестор уже понимает, что слишком загнул, а всё затем, чтобы впечатлить эту лилейно-белую малышку, – а у торчков семьи не бывает. У них только зависимость, и ни о чем другом они даже не думают. Семьи?
– Что ж, сэр, вам об этом известно больше, чем мне, но я думаю, а я не в первый раз сюда прихожу, и знаю, что дети тут есть, у некоторых, и о них заботятся.
До «чем мне» Нестор не дослушал. Он не услышал ничего после «сэр». Сэр? Он не хочет, чтобы она звала его «сэр». «Сэр» означало бы, что она считает его чужим, неприступным и чопорным, как если бы он был намного ее старше. Однако нельзя же взять и попросить ее обращаться по имени, правда… «Инспектор» было бы лучше, чем «сэр», но как станешь ее – да хоть кого – наставлять на эту тему, не показавшись официозным придурком?
В общем, остается просто спросить:
– Если это семья, то где мать?
С дрожью в голосе:
– Ее мать содержится в лечебнице для наркоманов «Ист-рок» с самого ее, – Жислен взглянула на младенца, – рождения. Знаете «Ист-рок»?
– Еще бы, – отвечает Нестор.
«Ист-рок» он знает и дивлен. «Ист-рок» – это фешенебельная лечебница для рафинированной публики.
– Как ее взяли в «Ист-рок»?
– Мы, ну, то есть «Саус-Бич фонд», вмешался. Ее собирались отправить в исправительное заведение для наркоманов.
– Как это «вмешались»?
– В основном действовала наш президент Изабелла де ла Крус. Она, я полагаю, знает многих людей.
Об Изабелле де ла Крус слыхал даже Нестор. У ее мужа Паоло – крупная судовая компания. Изабелла постоянно мелькает в газетах на групповых фото того типа, где все стоят в ряд и скалятся неизвестно чему.
– Ну а вы каким здесь боком? – спрашивает Нестор.
– Я волонтер, – отвечает Жислен Лантье. – Наша ответственность… ну… присматривать за детьми из э-э-э… неблагополучных семей. Терпеть не могу определение «дисфункциональный». Очень часто, как в этом случае, – она вновь бросает взгляд на свою маленькую заботу, – живут с родственниками, обычно с бабкой, но могут быть и приемные родители. Эта вот – на попечении бабки, чья личность вам уже знакома.
– Но это не та здоровая тетка, которая все орет на сержанта, чтобы засунул… бранит сержанта…
Дрожащие губы Жислен трогает несмелая полуулыбка.
– Боюсь, что так.
Нестор заглядывает в сумрак притона. Вон она, метрах в трех от дверей, языкастая матрона. В полутьме Нестор узнает ее прежде всего по могучим телесам. Гарсия допрашивает ее… вроде как. Но видно, что говорит только она.:::::: Что это за штука у нее в руках? Ба, айфон! А это ведь, по идее, самый нищий район Майами – и у всех айфоны.:::::: Нестор вновь оборачивается к девушке.
– Но Жислен, ребенка-то держите вы, а не та матерщинница.
– О, я просто ненадолго подменила. У нее на руках еще двое ребят одной из ее дочерей. Всего пять. Моя работа – навещать их пару раз в неделю, проверять, чтобы о детях заботились, в разных смыслах: опека, внимание, ласка, сочувствие… понимаете…
Нет, он не понимает. Нестора смущает ее литературная речь. Она сыплет словами типа «опека», «внимание» и что там еще как ни в чем не бывало. Магдалена умница, но так говорить не умеет. А еще у этой девицы такая манера выражаться, которая смущает Нестора: у нее выходит грамотнее, чем выразился бы он. Она сказала «как в этом случае» вместо «как этот вот ребенок». Или она говорит «чья личность». Да кто в этом сраном Овертауне скажет «чья личность»? «С бабкой, чья личность вам уже знакома», – сказала она вместо «которой личность».
– Ладно, вы волонтер «Саус-Бич фонда». Вы в Саус-Бич живете?
– О фонде я узнала случайно. А живу в общежитии Университета Майами.
– Вы там учитесь?
– Да.
– Что ж, мне понадобится точный адрес и телефон на случай, если нужно будет с вами связаться.
– Со мной связаться?
Она, похоже, снова испугана, как в начале разговора.
– Тут серьезный случай, – поясняет Нестор. – Мы уже арестовали там троих подонков.
Он машет в сторону комнаты.
Жислен молча смотрит на него… долгая пауза… потом, робко:
– Они молоды. Может, есть еще надежда?
– Вы знаете, чем они тут занимались?
Жислен сжимает губы так, что их совсем не видно. Вся ее мимика и поза указывают на то, что да, она знает, чем тут занимались. О том же говорит и затянувшееся молчание…
– Мы не спрашиваем ни о чем, кроме состояния и нужд детей. Ни о чем ином мы не судим. Будь оно не так, нас бы никогда…
– Состояние и нужды?! – не выдерживает Нестор.
Он выбрасывает руку в сторону дома, указывая в глубь комнаты.
– Бог мой, да тут наркотой торгуют!
– По крайней мере, здесь они с людьми своей крови. По-моему, это очень важно!
Впервые она осмеливается немного повысить голос.
– Ее бабка, – Жислен опускает взгляд на ребенка, прижатого к груди, – там, пусть она и не лучшее окружение. Ее единоутробные братья там. Отец, хотя он, надо признать, и глядеть на нее не хочет.
– Отец?
Жислен, кажется, испугалась пуще прежнего. Голос опять дрожит.
– Да… Вы сейчас… с ним… дрались.
Нестор теряет дар речи.
– Вы… этот кусок… Своя кровь? Вы думаете… эти… да у этого организма никакого понятия о морали! «Никакого сострадания», как говорят в суде, – да он сволочь, наркодилер! Да он скорее ей голову бы открутил ради смеха, – Нестор скользит взглядом по девочке, – чем посмотрел бы на нее! Он животное, Жислен! Боже мой!
Жислен опускает голову и смотрит в пол. Не договаривая слова, лепечет:
– Я знаю… Он ужасен… Он гордится, что производит детей, но совершенно не желает ими заниматься… Это для женщин – он такой грубый, такой крупный, огромный… – Подняв глаза на Нестора, она добавила: – Я глазам не поверила, когда вы его побили – да так быстро.
Музыка… не шепот ли струн он услышал?.. не рокот ли увертюры?
– Эти кретины бывают «огромными», но они полуидиоты. – Нестор процитировал сержанта, не упоминая его. – Только полуидиот пытается барахтаться в грязи с майамским копом, – продолжает Нестор, скромно распылив похвалу на всю полицию, а не сгребая все себе. – Мы не бьем их. Они сами себя бьют.
– Все-таки он вас, наверное, вдвое больше.
Нестор внимательно смотрит ей в лицо. Очевидно, она говорит совершенно искренне. И слова ее звучат как музыка… как музыка… Вот как они звучат для Нестора!
Хотелось бы как-нибудь, когда все это закончится, посидеть с тобой и поговорить про все эти дела с опекой. Так лови момент! Дай волю чувствам! Не могу поверить, чтобы сволоту типа этого борова подпускали к детям…
…Он скажет ей: «А не выпить ли нам кофе?» А она ответит: «Хорошая мысль… У нас в фонде не бывает возможности взглянуть на ситуацию с точки зрения полиции. Сегодня я поняла кое-что важное. Криминология – это одно. Но реальное противодействие преступности на переднем крае борьбы – совсем иное. Одолеть такого крупного и сильного мужчину, как тот, которого вы сейчас скрутили, – тут вся криминология мира не поможет. В такие моменты ты или справляешься, или нет!»
Или как-то так… И музыка будет медленно нарастать, как в органной пьесе, до того аккорда в крещендо, от которого дрожат ребра.
Суперкубок по Искусству
Стоит декабрь, но в Майами-Бич картина, в общем, все та же. Представьте себе фотоальбом с одной и той же фотографией на каждой странице… на каждой странице… полдень под чистым безоблачным ярко-синим небом… на каждой странице… тропическое солнце, под которым редкие чудаки-пешеходы превращаются в бесформенные черные обрубки теней на тротуаре… на каждой странице… бесконечные виды Атлантического океана, бесконечные в том смысле, что через каждый квартал-два, если скосить взгляд под нужным углом, между блескучими розовато-сливочными стенами многоэтажек, которые заслоняют сияющее море от растерянных зевак, приехавших в Майами с представлением, будто здесь выйдешь прямо на берег и окажешься на пляже, полном праздного народу, развалившегося в шезлонгах под зонтиками, услышишь плеск волны и увидишь океан, лоснящийся и искристый, до самого горизонта, идеальной стовосьмидесятиградусной дугой… если правильно скоситься, через каждый квартал-два сможешь увидеть тощий, узкий, как стержень шариковой ручки, вертикальный промельк океана – блип – и его нет… на каждой странице… мельк блип и нету… на каждой странице… на каждой странице…
Однако в этот декабрьский день, в полдень, точнее, в одиннадцать сорок пять, Магдалена и Норман оказались в помещении… и в выдающейся, пусть и чесоточно-зудливой, компании Мориса Флейшмана и Мерилин Карр, его ХК, как он ее называет… сокращенно от «художественный консультант». Это стало у него вроде прозвища… «Эй, ХК, поглядите-ка сюда»… ну и тому подобное. Пытаясь, насколько возможно, сохранить достоинство, компания обороняет свое место в очереди, больше похожей на стихийную бучу у стойки «Иранских авиалиний». Сотни две неугомонных индивидов, по большей части мужчины в возрасте, среди которых Магдалене показали одиннадцать миллиардеров – миллиардеров! – если считать самого Мориса, их будет двенадцать, – извиваются, будто опарыши, набившись в тесный тамбур входа «Д» Конгресс-центра Майами в предвкушении того, что их ждет за стеклянной перегородкой дюймовой толщины. Конгресс-центр занимает целый квартал на Майами-Бич. Мимо входа «Д» обычный горожанин может каждый день ходить годами и не знать о его существовании. В этом-то и состоял замысел. Обычные горожане не знают и не должны знать, что миллиардеры и бесчисленные девятизначные миллионеры набились сюда, киша, словно черви… за пятнадцать минут до начала битвы кошельков и самцов на майамской площадке ярмарки «Арт-Базель». Их согнал сюда голод.
Опарыши!.. Как-то раз, в шесть или семь лет, Магдалена наткнулась на улице Хайалии на дохлую собачку, маленькую дворняжку. В большой ране на собачьем бедре копошился целый рой жуков – только это были не совсем жуки. Они больше походили на червей: коротких, мягких, бледных червей – и ничего, похожего на упорядоченный рой. Сплошная шевелящаяся, извивающаяся, скользящая, корчащаяся, вкручивающаяся, спутывающаяся масса существ, лезущих друг на друга и друг под друга в безголовой, буквально безголовой жажде трупного мяса. Позже Магдалена узнала, что опарыш – это безголовая личинка. Голов у опарышей нет. А есть только позыв. У них нет пяти чувств, а есть только одно: голод, голод – это все, что они способны чувствовать. Полностью слепые.
Только гляньте на них!.. И это миллиардеры! Чисто толпа перед входом в «Мэйсис» в полночь перед послерождественской распродажей с сорокапроцентными скидками. Нет, эти даже хуже. Эти дряхлее, замызганнее и линялее… В конце концов, все они тут американос. На них искусственно потертые джинсы с мешковатыми задами, безразмерные футболки и безразмерные рубашки поло, свободно свисающие, чтобы помещалось брюхо, тесные шорты, жуткие шерстяные носки до лодыжек, антрацитово-черные, ярко-зеленые, блевотно-бордовые… и кеды. Магдалена еще не видела в одном месте столько стариков – тут почти все средних лет или старше – в кедах. Только глянь: вон, вон и вон – даже не кеды, а настоящие баскетбольные тапки. А зачем? Видно, они считают, что в подростковых шмотках моложе выглядят. Серьезно? От этого их сутулые спины, обвисшие плечи, жирные дряблые животы, сколиозные позвонки, заваливающиеся вперед шеи, зобы и брыли только заметнее.
Сказать по правде, Магдалене это все, в общем, до лампочки. Ей просто смешно. А вот ХК она завидует. Эта американа молода и красива и, можно даже не добавлять, блондинка. Одета изысканно, но просто… и эротично… совсем незатейливое, скромное, деловое черное платье без рукавов… но короткое… сантиметров на тридцать выше колена, и видно ее ладные белые бедра… такое чувство, будто видишь все ее ладное белое тело. О, Магдалена ни секунды не сомневается, что она красивее и сексапильнее этой девицы, что у нее и груди лучше, и губы, и волосы… длинные, густые, блестящие темные волосы, не то что у этой – короткая мальчиковая стрижка, содранная с той англичанки – как бишь ее? – Пош Спайс… Но ей досадно, что она не в коротком платье, как эта ХК, открывающем ноги… а в белых обтягивающих брюках-дудочках, которые подчеркивают в основном глубокий разрез ее маленькой изящной задницы. Но у этой ХК есть за душой еще кое-что. Она в теме. Советовать богачам вроде Флейшмана, куда выкидывать бешеные деньги, – ее работа, и о нынешней «ярмарке» ХК знает всё. Если кто-то скажет «Майами Арт-Базель», думая, что это полное название, ХК почти вежливо просветит его: официально событие зовется «Арт-Базель Майами-Бич»… и посвященные не сокращают название до «Майами Арт-Базель». Нет, они говорят «Майами Базель». Эта дамочка может выстреливать по шестьдесят грамотных реплик в минуту.
Вот сейчас ХК как раз вещает:
– Ну и я спрашиваю ее, спрашиваю, что ее интересует, и она мне отвечает: «Я ищу что-нибудь авангардное… типа Сая Твомбли». Я думаю: «Сай Твомбли? Сай Твомбли был авангардом в пятидесятые! Он умер, по-моему, пару лет назад, и большинство его современников или умерло, или собирается. Ты не можешь быть авангардом, если твое поколение уже почти вымерло. Ты можешь быть великим. Можешь быть культовым, как Сай Твомбли, но никак не авангардным».
Все это говорится, конечно, не для Магдалены. ХК на нее ни разу не взглянула. К чему тратить внимание, тем более слова, на какую-то фитюльку, которая, скорее всего, ни в чем ни аза не смыслит? Хуже всего, что она права. Магдалена ни разу не слышала про Сая Твомбли. И не знает, что такое «авангардный», хотя примерно догадывается, по тому, как это слово употребляет ХК. А «культовый»? Ни малейшего понятия. Магдалена уверена, что и Норман этого не знает, что он не понял первой же фразы, сказанной сейчас мисс Сама-Деловитость, секси ХК, однако Норман умеет держаться так, что окружающие думают, будто он сведущ в любой теме, какой бы ни коснулся разговор.
«Культовый» – это слово все чаще прыгает вокруг в эти последние минуты перед волшебным мигом, полуднем. Опарыши все беспокойнее лезут друг на друга.
Где-то совсем рядом мужчина с тонким голоском спорит:
– Ладно, может, не культовый Джакометти, но все равно великий Джакометти, но не-э-э-эт…
Магдалена узнает голос. Хеджевый миллиардер из… Гринвича? Стэмфорда? В общем, откуда-то из Коннектикута. Магдалена видела его на вечеринке «Бесджета».
Какая-то дама вторит:
– Кунс бы умер сейчас на аукционе!
– …Херст, если вы спросите меня. Крутой, как дохлая рыба, полежавшая на солнце.
– …что вы говорите? Кто упал, так это Принс.
– …рыба, которая за сорок миллионов догнивает у Стиви[26]?
– …«культовый», куда бежать!
– …клянусь, «Не надо умийт!» – так он сказайль! (…клянусь, «Не надо уметь!» – так он сказал).
Магдалене и этот голос отлично знаком: со вчерашнего банкета, который устраивали в «Каса Туа» Майкл дю Гласс и его жена Кэролайн Пейтон-Сомс. Не забылось даже имя: Генрих фон Хассе. Он заработал миллиарды на производстве… что-то с промышленными роботами?.. вроде так говорили? Но чем бы он еще ни занимался, на последнем «Арт-Базеле» в Швейцарии он спустил столько миллионов на покупку искусства, что о нем судачили практически на каждом сборище, куда Магдалена попадала с Норманом и Морисом.
– …увидим! Вспышка краснухи, детка!
– …и пощупать некогда!
– Увидел – понравилось – купил! Только так можно…
– «Арт-Базель» в Базеле?
Это снова ХК.
– Вы бывали в Базеле? Хуже него только Хельсинки. Там поесть негде! Еда ни в какое сравнение не идет с той, что здесь. У рыбы такой вкус, будто она приехала на заднем сиденье «Хонды», а цены…
– …ради бога, не трогайте моего советника.
– …думаешь, у тебя есть запас пятнадцать минут, но через пять минут…
– …цены в два раза выше, чем здесь. А эти так называемые исторические отели? Я вам скажу, что там исторического – раковины в ванной! Ы-ы! Вот они старинные. Понимаете, о чем я говорю? Их можно скрести день и ночь целую неделю, но в итоге они такие же серые, как давно лежачая бабушка с дурным запахом изо рта. Никаких полочек, и эти древние железные чашки, привинченные к стене, куда тебе предлагают поставить зубную щетку? Да ты…
– Я что?
– …что я сказала. Грубиян. Дай мне телефон твоей матери! Я ей на тебя нажалуюсь!
– И что ты собираешься делать? Велишь Путину подсыпать мне изотопов в капучино?
Морис Флейшман как можно незаметнее опускает руку к ширинке и пытается почесать зудящие волдыри. Но ему, как всегда, не удается укрыться от Магдалены. Не реже чем раз в две минуты он бросает на нее взгляд из своих шестидесяти трех лет… полный значения… и похоти. Согласно диагнозу Нормана, это у него одно и то же. Похоть и есть то самое значение. Один вид такой цветущей девушки, как Магдалена, для порнозависимого вроде Флейшмана – это живое порно… лучше всякого стриптиза. Какими бы гнусными ни были эти взгляды, Магдалена их любит. Тяжелые похотливые взгляды, которые она вызывает у мужчин всех мастей, – любит, любит, любит. Мужчины сначала смотрят ей в лицо – Норман считает, что их вдохновляют ее выразительные губы, даже когда она не улыбается. Потом взгляд переходит на бюст – на ее, прямо скажем, идеальные груди. Она постоянно это сознает! А дальше мужчины разглядывают ее пах… Что они рассчитывают там найти, боже мой?
Все старцы в этой куче извивающихся опарышей… Да если бы Магдалена только захотела пройтись перед ними туда-сюда, виляя бедрами… все их богатства… растаяли бы! Они только и мечтают… спустить их… на нее.
Будто сказочная фея, которых так любят дети, взмахнула над Майами волшебной палочкой и – хлоп! – превратила его в «Майами-Базель»… Чары действуют лишь неделю, одну волшебную неделю в декабре… когда в городской Конгресс-центр въезжает «Художественная ярмарка «Майами-Базель»… и важные птицы со всех концов страны, из Англии, Европы, Японии и даже Малайзии, даже Китая, Гонконга и Тайваня, даже Южной Африки, todo el mundo, пачками сыплются сюда с неба на личных самолетах… скупать дорогое современное искусство… или смотреть, как скупают его другие важные шишки… окунуться в атмосферу искусства и больших денег… подышать этим воздухом, в общем, потереться там, где происходят события… пока неделю спустя фея не махнет палочкой вновь, и – хлоп! – все исчезли… искусство со всего света, частные самолеты со всего света, упавшие с неба большие люди со всего света вдруг – пуф! – от вчерашних пира и торжища не осталось и следа.
Но сейчас все эти существа еще под властью чар.
Для широкой публики ярмарка откроется только послезавтра… но для посвященных, для причастных «Майами-Базель» – это круговорот коктейлей, приемов, банкетов, вечеринок, тайных кокаиновых понюшек и лихорадочного съема, продолжающийся уже три суматошных дня. Куда бы ни пришли Норман с Магдаленой, их ждет приятное повышение в социальном статусе – кругом знаменитости: звезды кино, телевидения, музыки, моды и даже спорта, которые ничего не понимают в искусстве и слишком заняты, чтобы об этом печалиться. Они хотят лишь быть… там, где все происходит. И для них, и для посвященных «Майами-Базель» окончится ровно в тот миг, когда его порог переступит нога первого обычного, ни о чем не ведающего посетителя.
Магдалена и сама ни о чем бы не ведала, если бы не Морис Флейшман. Про «Майами-Базель» она и знать не знала, пока Морис не пригласил ее, вместе с Норманом, на открытие ярмарки… С подачи Нормана. Нерабочее общение с пациентом в психиатрии отнюдь не приветствуется. Успех терапии не в последнюю очередь держится на том, что врач присваивает себе статус божества, ставит себя много выше пациента, каково бы ни было его положение. Пациент должен зависеть от бога, которому платит, и никак не наоборот. Но что до Мориса, то его Норман просто завораживает. Морис верит, что его «выздоровление» от «болезни» целиком зависит от Нормана, невзирая на то – или, может, именно потому, – что Норман не устает твердить: у него не болезнь, а просто дурная привычка. Морису, в свою очередь, льстит водить с собой Нормана, потому что доктора часто показывают по телевизору и немало народу в Майами считает его знаменитостью. Никто и не заподозрит, что Флейшман – его пациент. Они оба – известные люди, вращающиеся примерно в одних кругах, на одной и той же высоте. Что тут такого?
Каждый день, когда Норман с Магдаленой заканчивают работу, Флейшман с шофером, маленьким эквадорцем по имени Фелипе, на «Эскаладе», большом черном внедорожнике с тонированными стеклами, подбирают их у «Линкольн-сьютс». В первый вечер они прямиком отправились на торжественное открытие ярмарки для посвященных – традиционный коктейль «Франты в сумерках». Это сборище каждый год устраивает парень по имени Рой Дюрой в принадлежащем ему отеле «Рэндом», на Коллинз-авеню, не так далеко от «Линкольн-сьютс». «Рэндом» – типичный образец пресловутого ретробума на Саус-Бич. Ловкий девелопер типа Дюроя покупает маленькую покосившуюся гостиницу, построенную лет восемьдесят назад, если не больше, подкрашивает, ставит в комнатах компьютерные розетки, меняет название с «Лидо» или «Прибрежный» на что-то модное и пижонское типа «Рэндом»[27] – и объявляет его архитектурным шедевром в стиле ар-деко. И вот у него маленький покосившийся шедевр. Все недостатки «Рэндома» искупает его задний двор. Он выходит на небольшой океанский залив. Дюрой поставил там большие зонтики в лиловую, белую и яблочно-зеленую полоску. Очень красочно – такие яркие зонтики, и когда Морис, Норман и Магдалена приехали, «Франты в сумерках» уже набирали градус. Сотня-другая причастных к «Майами-Базелю» толпились под зонтиками вокруг столов, накачиваясь спиртным, или слонялись между зонтиками, накачиваясь. Публика пила и подымала шумную волну хвастливой болтовни и хо хо хо хо! и уп-эп-оп-вопли!
Особенно поразила Магдалену суматоха, вызванная появлением Мориса. Сам Рой Дюрой бросился к нему навстречу с широко распахнутыми объятиями. Он осыпал Мориса лестью, будто лепестками роз. Крупный торговец недвижимостью, застройщик по имени Берт Торнтон, – даже Магдалена видела его по телевизору и в газетах – подскочил к Флейшману и разве что не облизал его мокасины из аллигаторовой кожи. К Морису подходило столько народу, что он за целый час едва ли и на шесть дюймов сдвинулся с того места, где остановился, войдя на террасу с полосатыми зонтиками. Магдалена давно знает, что Морис Флейшман – миллиардер, у которого «есть влияние». При этом никогда не забывает о фотографии его срама, изглоданного герпесными волдырями, которую ей показал Норман. Но там, на «Франтах в сумерках», он видела Мориса el Grande.
Норман между тем как-то сник. Его никто не узнавал. Он даже оставил свою тактику смех-хах-хок-ХОК-хок для привлечения внимания. И брюзжал, что Рою Дюрою надо только, чтобы Морис дал денег на утопическую мечту превратить «Рэндом» в сетевой проект, а Берт Торнтон хочет, чтобы Флейшман не позволил «Норт-Трайон-стрит глобал» отобрать у него имущество, заложенное под огромный заем на проект, который не выгорел.
Потом Морис, Норман и Магдалена вновь сели в черную «Эскаладу» и отправились в «Хай-отель», тоже расположенный в Саус-Бич, где «Бесджет» – компания, предоставляющая самолеты в аренду корпорациям и могущественным богачам, устраивала коктейль… там гвалт стоял еще громче, ревущий прибой… бахвальство, хо хо хо! воп-воп-воп-вопли!.. Магдалена – в изумлении. На другом конце комнаты она заметила двух кинозвезд – Леона Декапито и Кейну Рида. Никаких сомнений! Леон Декапито и Кейну Рид – во плоти!:::::: Леон Декапито и Кейну Рид… и я… мы попали на один коктейль.:::::: …Но даже звезды вроде этих не получали того внимания, какое «Бесджет» оказывал Морису. Президент компании спешит к нему, оскаливая в улыбке коренные зубы. Они жмут друг другу руки, и президент прихлопывает рукопожатие левой ладонью, будто скрепляет клятву. Он не меньше пяти раз сообщил Морису, что завтра приземляется 170-й рейс «Бесджет», специальный, для гостей «Майами-Базель». Несомненно, он знает, что у Мориса есть собственный самолет. Он просто хотел перемолвиться словом, потому что среди майамских богатеев, которые могут позволить себе собственный самолет, слово Мориса, похоже, неслабо котируется. Норман положительно приуныл. Из «Бесджета» они поехали в шикарный дорогой ресторан под названием «Каса Туа» на банкет, устроенный «Статусом», новым журналом, что моментально стал остромодным, составляя рейтинги людей из всех мыслимых областей жизни.
Ни одна из дверей, открывшихся перед ними до тех пор, не сравнилась бы с той в смысле повышения статуса… Едва ступив в обеденный зал, Магдалена разглядела среди не меньше чем сотни гостей знаменитые лица Эккубы Баркер!.. Луны Термы!.. Рэда Пакмана!.. Это не укладывается в голове. Она дышит одним воздухом с ними! Ну а народ из «Статуса» даже вокруг этих звезд так не суетился, как суетился вокруг Мориса. Главный редактор упомянул Мориса дважды…
После банкета и Норман наконец получил свою долю внимания. Какая-то крупная луноликая дама узнала его, подтянула парочку подружек, и вскоре Норман уже собрал вокруг себя приличную толпу желающих послушать, как выдающийся доктор Льюис распространяется про порно-а-ахХХ-ха-ха-хок-хок-хок-зависимость. В мгновение ока возле него собралось восемь-девять внимающих.
Магдалена, стоя рядом с Морисом, волей-неволей оказалась в окружении его собеседников – трех прихлебателей средних лет. Единственный, кого Магдалена узнала, – Берт Торнтон, который частенько светится по телевизору… какие-то неудачные затеи с недвижимостью… что-то в этом роде… Два других – Какой-то Эрман и Какой-то Кершнер. Морис ударился в рассуждения об опасностях «ипотечных пирамид», с которыми, насколько поняла Магдалена, и возникли трудности у мистера Торнтона. Она никогда не чувствовала себя настолько не на своем месте. Она не посмела бы и пискнуть, даже если бы понимала, о какой такой премудрости толкуют эти четверо. Но еще страшнее было покинуть этот кружок и пытать удачи в комнате, полной стариков, уже поднявшихся из-за стола и собирающихся ехать на следующее «ну, что новенького?» вечернее сборище. Проходящая мимо группа останавливается возле компании Мориса Флейшмана, один выступает вперед.
– Морис!
И обнимает его – мужская версия воздушных поцелуев, которые посылают друг другу женщины одного общественного положения. Краткое объятие, и:::::: Dios mo! В жизни не видела такого красавца!:::::: Морис принимается скороговоркой знакомить:
– Сергей, это Берт Торнтон… Берт, это Сергей Королев.
– Рад познакомиться, мистер Зорнтон.
– Честь для меня! – говорит Торнтон.
Европейский акцент – русский? – в глазах Магдалены только добавляет Королеву очарования. К тому же он молод, по крайней мере рядом с этим старичьем – тридцать с лишним? Высокий, рост мечты, и с фигурой. И такое лицо! Мужественная челюсть, искрящиеся голубые глаза – густые каштановые волосы со светлыми прядями, длинными волнами зачесанные назад. Так романтично. И удивительно мило, как он улыбнулся и как произнес «Рад познакомиться», приветствуя «мистера Зорнтона», прозвучало так, будто он и вправду рад. Морис представляет Королева мистеру Эрману:::::: он посмотрел на меня, и не случайно!:::::: Представляет мистеру Кершнеру:::::: опять! точно не просто так!::::::
Морис, очевидно, тоже заметил эти взгляды и спешит добавить:
– Ну и, Сергей, это Магдалена Отеро.
Красавец мужчина оборачивается к Магдалене. С той же учтиво-милой улыбкой. Протягивает ладонь, будто для рукопожатия, – и, взяв руку Магдалены, склоняется и целует, не касаясь губами.
– Мисс Отеро.
Выпрямившись, улыбается уже с каким-то неуловимым намеком, долго удерживает ее взгляд своим – и уходит прочь с компанией.:::::: Dios mo, mo, mo!::::::
Магдалена шепотом спрашивает Мориса:
– Кто это?
Морис хихикает.
– Тот, кто хочет стать вашим другом, насколько я понял.
И рассказывает ей о Королеве.
Норман тоже счастлив. Наконец-то поняли, кто он такой. Какой взлет! Норман так взбодрился, что готов ехать на фуршет в какой-то Музей момента в Дизайнерском квартале, где некая перформансистка по имени Хайди Шлоссель будет давать перформанс под названием «Ни хуя!». На банкете в «Статусе» все только о ней и говорили. Магдалена никогда не слышала ни про «Музей момента», ни про Дизайнерский квартал, ни про перформансы, ни про перформансисток, не говоря уже про Хайди Шлоссель. Норман явно осведомлен не намного лучше: он слышал про Дизайнерский квартал, но не знает, где это. Морису, теперь официально большой шишке «Майами-Базеля», не терпится пойти.
Магдалена отводит Нормана в сторону.
– Этот художественный перформанс называется «Ни хуя!». Мы не знаем, что там будет. Ты точно не боишься вести… – она указывает назад, где стоит Морис, – …на такое?
– Это музей, – отвечает Норман. – Что там может быть страшного?
Снова в «Эскаладу»… и прямиком в Дизайнерский квартал, который, похоже, располагается в районе заброшенных складов и небольших фабричек. В «Музее момента» – полный кавардак и слишком тесно для всех набившихся туда причастных к «Майами-Базелю»… В единственной на весь музей галерее более-менее приличного размера сложены вдоль стены старые автомобильные шины. На некрашеной деревянной, наскоро сбитой треноге – табличка:
ПРИРОДНЫЙ МУСОР ДНЯ – собрание Музея момента
Из динамиков гремит ритм-трек БУМчилла БУМчилла БУМчилла БУМчилла… Из-за груды грязных шин появляется высокая фигура в черном. Кожа белая, как мел… длинные черные волосы волнами ложатся на широкие складчатые плечи академической мантии, как у выпускников колледжа, в которую фигура облачена. Только у нее мантия широкая и длинная, волочится по полу. Белое лицо не улыбается.
С полминуты фигура стоит столбом, не издавая ни звука. Вероятно, это и есть Хайди Шлоссель.
Затем она поднимает руки к горлу и расстегивает какую-то застежку. Мантия падает с ее плеч внезапно, целиком, глыбой. Не иначе весит целую тонну.
Хайди Шлоссель стоит совершенно голая перед озерцом тяжелой черной материи… прямая, напряженная. С безучастным лицом… Похожая на живого мертвеца из фильма ужасов… только нагишом.
Магдалена шепчет Норману:
– Пошли отсюда, скорее! – и кивает на Мориса.
Норман качает головой… Нет.
Для перформанса, чем бы он ни оказался, женщине, кажется, неплохо бы скинуть лет пятнадцать и столько же фунтов. Она открывает рот и произносит безжизненным голосом живого мертвеца:
– Мужчины совали в меня хуи… совали хуи, совали хуи, совали и совали…
…дальше и дальше… бесконечная поэма «Зомби и хуи» – и вдруг Хайди сует себе в вагину три пальца и, вытянув оттуда приличного размера сардельку, словно бы оживает и кричит: «Ни хуя!» – и на свет появляется следующее звено-сарделька – «Ни хуя!» – и еще одно, и еще, и еще – «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!». Магдалена не верит глазам: сколько сарделек эта женщина умудрилась набить себе в утробу!
Морис сложил ладони на причинном месте. Но вместо того чтобы гладить себя рукой, он покачивает тазом вперед-назад и трется о ладонь… как бы тайком.
Магдалена толкает Нормана локтем и громко шепчет:
– Морис!
Норман не обращает внимания. Он впился взглядом в мисс Шлоссель. Магдалена, отбросив предосторожности, повторяет в полный голос:
– Норман! Глянь на Мориса!
Норман зло зыркает на нее… но слушается. Сначала он долго смотрит… соображает… соображает… потом покорно вздыхает, обнимает Мориса рукой за плечи… мягко… и, склонившись к нему, говорит… голосом, каким увещевают детей…
– Морис, нам нужно идти.
Как послушный мальчуган, понимающий, что расстроил родителей, Морис дает себя вывести из Музея момента.
Он идет молча… в раскаянии… а Норман изображает недовольство. Он не переставая качает головой, не глядя ни на кого.
– Что случилось, Норман? – спрашивает Магдалена.
– Да намечался отличный фуршет, в какой-то галерее тут рядом, «Лингер», в Уинвуде, не знаю, где это.
Норман без остановки качает головой.
– Но он, наверное, уже закончился.
Позже Магдалена, расспросив разных людей, узнала, что «Лингер», крупная галерея, собирается выставить свою «закрытую коллекцию» фотореалистической порноживописи, что бы ни значило слово «фотореалистический», и скульптур, изображающих гомосексуальные оргии. Почему в так называемом актуальном искусстве так много порнографии? – удивлялась Магдалена. По какой такой причине? Святые угодники, чем это можно оправдать?… И кто больше расстроен тем, что не может увидеть этого всего: пациент… или врач?
Но прошлым вечером все было так, будто ничего не случилось. Втроем – Морис, Норман и Магдалена – пустились перед ужином в очередной круг сборищ и приемов… ну, а ужин был просто чудо. Его давали Майкл дю Гласс и его жена, Кэролайн Пейтон-Сомс. Майкл дю Гласс и Кэролайн Пейтон-Сомс!.. Самая блестящая пара Голливуда, если вы спросите Магдалену… ужин на сто человек в «Ритц-Карлтоне»… и Магдалена Отеро, недавняя хайалийская девчонка, среди гостей… и в один волшебный незабываемый момент даже пожала чете небожителей руки.
Через пять минут стеклянные двери распахнутся – и эти старики, эти старые опарыши, бросятся хапать сокровища, ждущие там, за стеклом… «Майами-Базель»!.. Целых два часа все залы будут отданы во власть этим опарышам, и только им, что бы там ни подразумевалось под «всеми залами»
– …пиздуй? Сам пиздуй отсюда, жирный го…
– АххххХАХАХАХХхок-хок-хок-хок вишь вон того бугая, протискивается через толпу? Застрял между двумя чуваками-мих-хххааахххххок-хок-хок! Не может просунуть брюхххххо-хахххок-хок-хок!
Морис Флейшман непонимающе смотрит на Нормана. Затем озирается на извивающихся соседей-опарышей, пытаясь понять, что вызвало у Нормана такой взрыв хок-хок-хок. И не понимает. Теряется в догадках. Но Магдалене все ясно. Норман хихикает, когда ему неуютно, особенно рядом с людьми, в ком он чувствует угрозу или видит превосходство, с Флейшманом например. Это его способ перехватывать руль в разговоре с такими персонами. Даже настоящим воротилам вроде Флейшмана, не говоря уж о прочих, нужно иметь каменное сердце, чтобы не изобразить улыбку, не похихикать, не подыграть душевному парню, который надрывается, бьется в судорогах и заходится от смеха над… Бог весть над чем. Но зачем ему соперничать с Флейшманом в разговоре – если он уже контролирует разум этого бедняги-порноголика? Зачем… и до Магдалены вдруг доходит. Для Нормана крайне важно держать лодку в таком месте, как гавань на Фишер-Айленде, – но у него нет там недвижимости. А Морис Флейшман дал ему туда пропуск. Или то, что Норман оказался среди самых важных из важных птиц «Майами-Базеля», богачей из богачей, самых вероятных из вероятных крупных покупателей, самых азартных скупщиков – все они норовят проскользнуть над и под соседом, лишь бы первыми вцепиться в сокровища художественного базара площадью девяносто тысяч квадратных футов. Как Норман сюда попал? Ему открыл двери Морис Флейшман.
Какая-то свалка в самом начале очереди… здоровый бугай что-то тарахтит с недовольным видом… складки жира наподобие стопки автомобильных шин собираются на его затылке всякий раз, как он задирает подбородок:::::: Только погляди, во что он одет!.. обычная белая майка вроде тех, что поддевают под рубашку. Нет, посмотрите на него! Майка натянулась на его огромном пузе, похожем на здоровый резиновый шар для фитнеса… вываливающийся через пояс джинсов, нешуточно громадных джинсов, скроенных на слона.::::::
Магдалена постукивает Нормана по руке.
– Норман…
– Да, это он, – говорит Норман. – Но погоди минутку… Этот чувак слишкоммх-хх-хХАХАХА-хок-хок-хок!
В тот миг, как он начинает давиться смехом, Магдалена помимо воли замечает, что маленький спектакль адресован уже не ей, а Флейшману.
– Секунду назад этот парень пытался втиснуться в очередь четвертым или пятым, а теперь он хха – ХХХок-хок-хок – уже первый!..
Флейшман, похоже, обескуражен. Он даже не пытается соорудить улыбку в ответ на Норманов смешок. Он тревожится. Подвигается ближе, чтобы рассмотреть происходящее.
– Эй, ХК, – подзывает он. – Гляньте-ка, это не Флебетников там?
– О да, – подтверждает ХК. – Он самый.
Флейшман склоняется к ее уху и немного тише говорит:
– Жирная сволочь. Он знает, что меня интересует Доггс, – и гляньте на него. Он буквально распихивает народ брюхом, сумоист сраный, вон, уже у дверей.
ХК тоже умеряет голос:
– Выходит, он сам нацелился на Доггса? Вы не думаете…
– У него миллиарды долларов, и он путинский убийца, и «значит, я захапаю все, что ты хотел, лишь бы показать, что ты против меня никто».
– Кто это? – спрашивает Норман.
Флейшману явно не нравится, что доктор влез в секретный разговор.
– Наверное, вы слышали о русских олигархах.
Затем он снова обращается к ХК:
– И теперь единственное, что…
Его «наверное» зацепляет Нормана. Вот как, Флейшману вздумалось заговорить с ним снисходительным досадливым тоном, будто с недоумком? Норман не терпит ни секунды.
– Слышал? – переспрашивает он. – Да это они меня слушают аххаХХХ-хок-хок-хок! Трое психиатров привлекали меня консультантом для таких типов. Слышал ли я-а ААХААХхок-хок-хок!
Магдалена знает, что это ложь.
Читать бесплатно другие книги:
