Голос крови Вулф Том

Сплетни

Семью с половиной часами позже, в десять тридцать утра, Нестор и Джон Смит… или, лучше сказать, Джон Смит, сидящий за рулем, и его напарник… опять въезжают на стоянку «Альгамбрских озер», на этот раз – на новехоньком сером «Шевроле акценте» Джона. Журналист считает неприличным парковаться среди бела дня рядом с неприметными машинками пожилых жильцов. Его «акцент» – мускулистое спортивное авто с вызывающе мощным двигателем, которое выставило бы свое рыло перед этой серой массой и прорычало: «Я молодой да ранний! А вы что-то имеете против?» Джон не позволяет себе никакого хамства. Он выразился взвешенно и обтекаемо, но в это солнечное утро Нестора раздражают его хорошие манеры… среди прочего. Сидя в кондиционированном коконе, они медленно подкатывают к дому, где вчера скрылся Игорь. В бесстыдно ярком свете здание оказывается еще более невзрачным с неухоженной голой землей по периметру. А ведь когда-то, надо думать, здесь все зеленело буйным цветом. По краям парковки кое-где еще сохранились пальмы… где пара, где тройка, но в основном по одной. Напоминает ощерившийся рот с отдельно торчащими зубами. Деревья чахлые, листья в красно-коричневых пятнах. Железные балкончики на фасаде и раздвижные двери из алюминия, кажется, вот-вот рухнут вниз.

– А «вулкана»-то нет на месте! – восклицает Джон.

Оно и к лучшему. Прежде чем встретиться с ним лицом к лицу, следует больше узнать о клиенте, например, что он здесь делал прошлой ночью… что унес в дом и куда это потом делось.

Смит разворачивается в конце ряда и паркуется в дальнем отсеке для гостей. Они выходят из машины. Нестор кипит. По настоянию Джона он влез в костюм и нацепил галстук. Пиджак, как он и предполагал, мал. К тому же Джон настоял, чтобы он прихватил с собой устройство – двадцать три на восемь на три сантиметра – для замера шумов, которое пришлось запихать во внутренний карман пиджака. Если их появление вызовет у кого-нибудь вопросы, он вытащит прибор. Тесный костюм с выпирающей массивной штуковиной – лучше не придумаешь!

Еще не сделав первого шага, Нестор чувствует намокший воротничок рубашки и растекшиеся полукружья пота под мышками, проступающие через пиджак. Костюм, галстук, черные «коповские» туфли из кожи… гуахиро, ни дать ни взять. А вот Джон Смит в своем светло-сером костюмчике по фигуре, белой рубашечке, синем галстуке с традиционным аккуратным рисуночком и в стильных узеньких туфельках – хоть сейчас на танцпол, явно как рыба в воде… пижон хренов.

– Нестор, ты прям как с картинки! – словно нарочно поддевает Джон. – Если б ты знал, как тебе идет костюм, ты бы только так ходил!

Ишь, бодрячок. Нестор выставляет средний палец. Но Джон в такой эйфории, что только закатывается от смеха. Небесный свод превратился в раскаленный голубой плафон. Они прошли каких-то тридцать метров, а с Нестора уже градом катит пот. Тишина на стоянке такая, что слышны их шаги по асфальту. Парковка забита под завязку. Тут с ворчливым бухтением, свидетельствующим о барахлящей трансмиссии и требующем замены клапане, появляется белый микроавтобус. Его бока сверкают на поворотах, как крылья пеликана в полете. Автобус останавливается от них неподалеку. На крыше, от края до края, аршинными буквами – «Шопинг!». Судя по всему, спецтранспорт, развозящий стариков по магазинам. Выскакивает водила, молодой худощавый англо… загорелый!.. кожа словно дубленая. Обходит автобус и выпускает старушек, которые, судя по возбужденным голосам, не чувствуют ни малейшей усталости.

– …какая распродажа… я ничего подобного…

– И зачем я купила сразу четыре? Вот, ты посмотри…

– …а я даже не использовала все купоны…

– Лимонную меренгу через полчаса? Ты шутишь!

– … ага, только одна кассирша, и очередь выстроилась на целый…

– «Внимание, покупатели!»… через каждые две минуты… у меня разыгралась такая мигрень…

– …подталкивают тебя, подталкивают… ни стыда ни совести…

– …в «Уолгринсе», скажу я вам, выбор гораздо больше!..

– Меренга за одиннадцать долларов и пятнадцать центов? Да я за эти деньги пойду выпью свои таблетки!

Все это под музыку… синкопы… клинк клинк… дзын дзын дзын… Старухи тащатся к дому, многие на алюминиевых ходунках… клинк клинк… дзын дзын дзын… по асфальту. Всего двое старичков. Половина дамочек – с полными пакетами… «Уолгринс»… «Уолмарт»… «СиВиЭс»… «Уинн-Дикси»… «Маршаллз»… «Джей Си Пенни»… «Чико»… «Гэп»… «Мейси»… «Таргет»… «ШопРайт»… «Банановая республика»… Домой! С трофеями! Округлившиеся горящие глаза охотников.

– Что такое меренга? – спрашивает Нестор.

– А фиг ее знает, – в ответ. – Пусть разойдутся по квартирам, а тогда уже пойдем мы.

Как скажешь… репортер. Всю операцию разрабатывал он, Джон Смит, взявший на себя роль командира. Возможно, на этой территории ему и карты в руки. Вообще-то Нестор сомневался, но он сильно зависел от Смита. Где взять другого союзника? Ладно, пускай делает по-своему.

И вот они стоят перед домом. Наконец Джон знаками велит достать шумомер. Обливающийся потом Нестор вынужден признать правоту напарника. Деловые костюмы… прибор… никто не примет их за подозрительных бродяг, шныряющих возле дома престарелых. Если двое мужчин так одеты в дикую жару, значит, они здесь по серьезному поводу.

В одиннадцать тридцать, по мнению Джона Смита, – удачный момент. Парадный вход, который трудно назвать входом в обычном архитектурном смысле, представлет собой десятиметровый проход между соседними зданиями. Слава богу, никакой консьержки или привратника. Они проходят насквозь и оказываются перед квадратным внутренним двориком. Как и внешний, он служит бесплодным напоминанием об утраченном рае, где росли пальмы, кусты и цветы… а в самом центре, в небольшом бассейне, пускает вверх хилую струю старый фонтан. На уровне второго и третьего этажей по всему периметру двора тянутся галереи, а на первом каждая квартира обзавелась задним крыльцом. На случай сломанного лифта. Все три этажа соединяет наружная лестница.

– Мы поднимемся лифтом на третий этаж, – сообщает Джон, описав траекторию указательным пальцем, – а затем пешком спустимся во двор, хорошо?

Поднимаются наверх, потом выходят на наружную лестницу и тут слышат назойливый механический шум. В дальнем конце галереи черный уборщик в форме чистит пол мощным пылесосом. Снизу доносится цоканье ходунков. Где-то рядом – громкие вопли «ящика». Больше ни души, никто не вышел погреться под жарким полуденным солнцем. Джон Смит медленным шагом идет мимо жилых квартир по наружной галерее, и следом за ним – Нестор со своим «ультразвуковым локатором».:::::: Я похож на здешнего техника?:::::: Кто-то прибавил громкость телика, так что стало слышно каждое слово. «Он же был ее гастроэнтерологом в течение пяти лет!» – театрально восклицает молодая актриса, персонаж очередной мыльной оперы. – А теперь он ее любит и при этом раздвигает ей ягодицы во время em>колоноскопии? Ох уж эти мужчины… – Последнее слово она повторила несколько раз на все лады. – То, что у них происходит ниже пояса, – это отдельная песня!» Рядом с дверью на полу стоит чугунная лягушка, выкрашенная в салатный цвет. Огромная и, наверно, тяжеленная. По обе стороны от двери – небольшие окна. Нестор с журналистом не стали в них заглядывать. Следующая квартирка ничем не отличается от первой, разве что там смотрят ситком с наложенными взрывами притворного смеха… а вход охраняет чугунный пещерный житель, похожий на гориллу. Пожалуй, потяжелее лягухи. Из следующей квартиры… что это? «Дискавери»?.. доносится рычание, да не одного льва, а целого прайда! От рыка вкупе с ревом пылесоса Нестор чуть богу душу не отдал. Рядом с дверью – здоровый горшок с красной геранью… которая при ближайшем рассмотрении оказывается ненастоящей. Из-за этой какофонии Джону приходится наклониться к самому уху напарника.

– Ты присматривайся к этим… штуковинам… перед каждой дверью. Может, по ним догадаемся, где живет художник?

Нестор кивает. Ему уже обрыдло выслушивать указания. Кого этот парень из себя строит? Великого детектива?

Они проверяют еще две квартиры… с тем же успехом. Джон Смит снова тянется к уху напарника.

– Первый раз вижу, чтобы телевизоры включали так громко! Они что, все глухие?

– Они ж на ходунках. Кому и быть глухими, как не им!

Нестор говорит без тени улыбки. Смит улавливает резкость тона, но явно не понимает его причины, и Нестору становится стыдно. Здесь, на галерее, так шумно, что они даже не услышали, как к ним приблизились две старушки. Одна так сгорбилась над своим ходунком, что голова оказалась на уровне грудной клетки Нестора, а глаза у нее без остановки слезятся. Остатки крашеных волос взбиты пучочками, чтобы создать впечатление густой поросли, но между ними откровенно просвечивает голый череп. Нестор чувствует жалость и внезапное желание взять старуху под свое крыло. Вторая благодаря трости держится прямо. Ее седые волосы поредели так сильно, что с одного боку образовалась проплешина. Зато она полнее и может похвастаться большим круглым лицом. А еще она не робкого десятка. Подошла к Джону Смиту со словами:

– Я могу вам помочь? Кажется, вы что-то ищете?

Это было сказано… тоном школьной директрисы. Джон выдал в ответ что-то несусветное… Гуннар Гертер?.. и, показав на Нестора, добавил:

– А это мой техник, мистер Карбонелл.:::::: мой техник!:::::: Мы замеряем уровень шума.:::::: ишь, залебезил!:::::: – и Смит показал на дозиметр в руках напарника.

– Ха! – Сардонический смешок. – Шум? У нас? А по-моему, так его мало. Вам напомнить, кто способен производить шум? Живые люди.

Джон Смит рассмеялся.

– Не знаю, не знаю. Наш прибор показывает высокий уровень. – Показывает на ревущий пылесос в отдалении и на соседнюю квартиру, откуда несутся громкие шоу. Очередной вопрос «Кто вас послал?» или «Вы, собственно, откуда?» он предупреждает: – Кстати, может, вы внесете ясность. Нам очень нравятся эти скульптурки. Здесь случайно не живет художник, который изготовляет их своими руками?

Сгорбленная старушка презрительно фыркнула.

– Живет тут один, называющий себя художником! – Голос у нее неожиданно пронзительный и сильный. – Что он там делает, лично я ни разу не видела. Главным образом отравляет атмосферу. Запахи из его квартиры ужасные, ужасные. Так вы из «Окружающей среды»?

О чем это она? Нестор было напрягся, но Джон Смит незамедлительно реагирует:

– Да-да.

– Ну наконец-то! – восклицает дородная старуха с тростью. – Три месяца мы жаловались на этого типа, и все без толку. Оставляем запись, но никто не перезванивает. У вас там, наверно, не автоответчик, а мусорный пакет цвета сами знаете чего.

Сухонькая старушка перебивает:

– Лил, пошли. В столовой мерингу дают.

– Эдит, меринга – это танец. А тут лимонная меренга.

– Да знаю я, знаю. Если мы опоздаем, то на нашу долю ничего не останется, а ее дают только сегодня.

– Можно подумать, к нам каждый день приходят из «Окружающей среды»! Не переживай, Далия оставит нам пару кусочков. В сумочку спрячет. Оооо! Слышите? – Дородная показала пальцем вниз.

Оттуда послышалось нарастающая дробь, цок цок цок цоканье ходунков, еще более громкое, чем при высадке десанта из микроавтобуса. Вся эта рать куда-то страшно спешила.

– Это не считая тех, кто, как Ханна и мистер Каттер, выстроился перед столовой за полчаса до открытия в ожидании меринги, – добавила Эдит.

На этот раз дородная, которую звали Лил, не поправляет подругу. Все ее внимание обращено на Джона Смита.

– Оттуда так… воняет… даже здесь слышно. Чувствуете? Вдохните! Да нет! Как следует!

Под ее напором Нестор тоже втянул носом воздух… Запах приятный, ничего необычного. Тут подает голос сухонькая Эдит:

– Мой врач считает эти пары токсичными! Если вы не в курсе, что это значит, посмотрите в словаре. Вот почему я плохо ем и плохо сплю. Врач каждую неделю в два раза увеличивает мне дозу рыбьего жира. У меня даже волосы пропахли этой дрянью.

– И где эта квартира? – спрашивает Джон.

– Аккурат под моей, – Лил показывает пальцем перед собой. – Так что вся эта вонь идет ко мне… ничего не помогает!

– Ко мне тоже, – добавляет Эдит, – но у нее еще хуже.

Джон Смит обращается к Лил:

– А вы пробовали поговорить с ним об этом?

– Пробовали? Да я ночевала у него под дверью. Надышалась! И хоть бы раз при мне вошел или вышел. Наверно, он делает это под покровом темноты. И в столовой я его ни разу не видела. Но шаги я хорошо слышу. Никто не знает его телефона, мейла. Я уж и звонила ему в дверь, и стучала… хоть бы что. На письма тоже не отвечает. Вот я и стала вам названивать, да только от вас толку, как от порося на Пейсах. Думаете, мы с ней одни мучаемся? Да он всех затравил. Уж лучше ядовитый газ или ядерная радиация. Хорошо, что мы все вышли из детородного возраста, а то бы младенцы рождались однорукие, или безносые, или с языком, не достающим до зубов, или с прямой кишкой в грудной клетке, объяснялись бы с помощью ушей, разговаривали через пупок, а думали бы мозгами, расположенными в мягком месте. Не верите? А вы с ним сами поговорите. Давайте, попробуйте.

Джон Смит и Нестор в некотором замешательстве переглядываются.

– Я даже имени его не знаю, – признается Джон.

– Его зовут Николай, – сообщает Лил. – Фамилия на «К», а потом сплошная каша: «в-к-з». Как будто несколько машин столкнулись на перекрестке.

Смит и Нестор снова смотрят друг на друга. Николай? Не Игорь?

– Не будете ли вы так любезны проводить нас до его квартиры? – обращается Смит к дамам.

– Ха! Им нужен провожатый! – фыркает Эдит. – У вас что, носа нет?

– Вот именно. Ну да уж ладно, я вас провожу, – вызывается Лил. – Зря, что ли, мы вас так долго дожидались!

Все четверо, включая Эдит с ее – цок цок – цокающим ходунком, спускаются лифтом на второй этаж, и Лил ведет их по наружной галерее к квартире «Николая». Перед дверью – двухфутовая железная статуя мужчины с простертой в виде приветствия рукой. Смит шепчет Нестору на ухо:

– Председатель Мао. Только он был не такой статный. Странноватый он, этот Игорь.

:::::: Откуда он знает такие вещи?::::::

Пахнет здорово, это правда, но не сказать, чтобы неприятно, думает Нестор. Скипидар. Ему всегда нравился этот запах… но, конечно, если дышать парами каждый день с утра до вечера, то и рехнуться можно. Смит прошелся в одну сторону… в другую… и вернулся к заветной двери.

– Да, запашок везде чувствуется, – замечает Джон. Обращается к Лил: – Прежде чем что-то предпринять, нам надо попасть внутрь и установить причину. Как это сделать? Есть идеи?

– У менеджера – ключи от всех квартир.

– Как его найти?

– Ха! – Это уже Эдит. – Его здесь не бывает!

– И где же он?

– Без понятия! Его замещает Филлис. Ей это нравится. «Душечка-благодушечка» – так я ее называю.

– А кто такая Филлис?

– Квартиросъемщица.

– Квартиросъемщица замещает менеджера?

– Да он так только называется, – встряла Лил. – А на самом деле… вроде суперинтенданта, по нью-йоркским понятиям. Привратник с громким именем.

Тут, впервые за все время, подает голос Нестор:

– Вы из Нью-Йорка?

Вместо Лил отвечает Эдит:

– Ха! Да мы все оттуда – из Нью-Йорка, с Лонг-Айленда… Весь город уже сюда перебрался. А вы думали, здесь живут одни флоридцы?

– Значит, у Филлис есть ключи?

– Если у кого-то есть ключи, то у Филлис, – подтверждает Лил. – Позвонить ей? – Она уже вытащила мобильный.

– Конечно! – говорит Смит.

– Она не верит, что ему уже есть пятьдесят пять. Я о Филлис, – уточнила Эдит. – Он все-таки иногда захаживает в офис, так что она знает его в лицо. У него во-от такие усища! Купить квартиру в этом кондоминиуме можно, только если тебе уже пятьдесят пять и у тебя нет детей и домашних животных.

Тем временем Лил отворачивается для конфиденциального разговора. Нестор слышит только отдельные фразы:

– Не упади со стула… Здесь эти, из «Окружающей среды»… – Потом закрывает свой мобильный и, развернувшись, сообщает Джону: – Сейчас поднимется! Она тоже не поверила, что к нам пришли из «Окружающей среды».

В считаные минуты появляется высокая сухопарая старуха и с вытянутым лицом смотрит на пришельцев. Лил их представила. Слава богу, запомнила выдуманную Нестором фамилию, Карбонелл, поскольку сам он ее благополучно забыл. Оскал на лице Филлис сменяется презрительной улыбкой.

– Прошло всего три месяца, и вот вы здесь, – констатирует она. – Это у вас, чиновников, называется «быстрая реакция».

Джон Смит закрывает глаза, растягивает губы в кислой улыбке и начинает кивать, как будто говоря: да, да, мне тоже больно, я вас отлично понимаю. Затем глаза открываются, и он произносит с максимально возможной искренностью:

– Но уж если мы пришли, то пришли. Вы меня понимаете?

Нестора передергивает.:::::: Что он несет?:::::: Вот что значит быть репортером: двоемыслие, ложь «от чистого сердца». Однако его слова, видимо, немного успокаивают Филлис, потому что она окидывает их взглядом с уже вполне умеренной дозой презрения и, достав ключ, отпирает дверь.

Они попадают в маленькую грязную кухню. В раковине – груда сваленных как попало тарелок с остатками еды, ножей и вилок, ложек, скопившихся, верно, за неделю. Столики возле мойки и пол – в засохших пятнах и разных ошметках. Мусорное ведерко набито отходами (к счастью, уже ссохшимися) так, что не закрывается крышка. С учетом общего разложения скипидарный запах, если на то пошло, очищает воздух.

Филлис проводит их в гостиную. У дальней стены, перед раздвижными стеклянными дверями, стоит старинный мольберт темного дерева. Рядом – длинный рабочий столик с выдвижными железными ящичками, заваленный тюбиками, тряпицами и бог знает чем, да батарея банок из-под кофе с торчащими элегантными рукоятями кисточек. Мольберт и столик стоят на заляпанном красками куске брезента размером два на два. Других покрытий в комнате нет… голый, давно не мытый деревянный пол. То ли студия, то ли склад… картонные коробки и всякое оборудование, сваленные в беспорядке у стены… рулоны холста… еще коробки, большие и при этом совсем плоские… Нестор смекает: для обрамленных картин, не иначе… проектор для слайдов на металлической подставке… осушитель воздуха… и снова банки и коробки… Все это Нестор охватывает одним беглым взглядом… Внимание остальных привлекло нечто другое. На противоположной стене висит в два ряда дюжина картин. Женщины хихикают.

– Эдит, ты погляди, – замечает Лил. – Оба глаза с одной стороны, а какой шнобель! Ну? Ты такое видала? У меня семилетний внук лучше рисует. Он что, не знает, где у человека глаза?

Женщины засмеялись, и Нестор – с ними. На картине изображен мужчина в профиль – жирный неуклюжий абрис – с нелепым носищем. Глаза съехали набок. Руки как две рыбины. Ни намека на светотень или перспективу. Только жирные неуклюжие черные контуры, заполненные однообразными цветами… без всяких попыток добиться яркого эффекта.

– А рядом! – продолжает Лил. – Четыре уродки! Ты только глянь на их носы… от лба до подбородка… а ноздри как двустволка, из которой тебе сейчас снесут башку!

Новый взрыв хохота.

– А это! – подхватывает Эдит, показывая на картину, состоявшую из дюжины вертикальных цветовых полос, к тому же неровных. – Как будто протекло.

– Называется «картина»! – подает голос Филлис. – Я думаю, он просто смывал краску с кисточек.

Сказано в ее стиле, совершенно бесстрастным тоном. Филлис никогда не шутит, но на ее слова откликаются дружным смехом. Всех очень развеселил ненормальный русский, возомнивший себя художником.

– А вот! – Это уже Эдит. – Дурачок начал рисовать крест, вышло ни то ни сё, тогда он хлопнул себя по лбу… «блин!»… – тут она шлепает себя по лбу ладонью, – и, махнув рукой, замазал все белой краской. Всё лучше, чем дурацкий крест!

Женщины заразительно захохотали, и Нестор не удержался, тоже хмыкнул. Вот какие-то ленточные черви, повылезавшие из клозета… или руки, как веточки спаржи… а вот какая-то пирамида из очищенных раковин устриц… а под ней – вдумайтесь! – какая-то штука под названием «Привязанный к Кольюру». «Привязанный» означает, что надо вымазать холст клеем, а затем высыпать на него побольше конфетти… Картина готова! А как вам это лоскутное одеяло, где все вкривь и вкось… или кувшин пива и разрезанная пополам курительная трубка… или парочка алюминиевых нюшек с прикрученными сосками… или троица мужиков, тоже алюминиевых, поедающих игральные карты… Они уже хохочут до слез и закатывают глаза так, что видны одни белки. Опирающаяся на трость Эдит умудряется топотать в пароксизме необузданного веселья. Даже непроницаемая Филлис не выдерживает и в какой-то момент прыскает: «Ханннннк!»

– И этот художник вот такое малюет? – возмущается Лил. – На его месте я бы тоже сидела как мышка и не высовывалась!

Новый взрыв смеха. Даже Нестор, обязанный как профессионал сохранять серьезность, совершенно растаял. Он проверяет реакцию Джона… никакой. Весь в себе. Достал записную книжечку на спиральках и затейливую шариковую ручку и что-то пишет, поглядывая на картины. Нестор подходит к напарнику.

– Джон, ты чего делаешь?

Тот, словно не слыша, вынимает из внутреннего кармана пиджака портативную камеру и фоткает картины одну за другой. При этом он расхаживает среди бабок, как будто их нет. Лил наклоняется к уху подруги и тихо говорит:

– Шишка!

А Смит проходит мимо, не отрываясь от объектива. Он словно в трансе. Поравнявшись с Нестором, даже не поднимает головы. Стоя спиной к женщинам и глядя уже в блокнот, он вполголоса спрашивает:

– Ты знаешь, что висит на этой стене?

– Каляки-маляки из детсада?

– Перед тобой два Пикассо, Морис Луис, Малевич, Кандинский, Матисс, Сутин, Дерен, Делоне, Брак и два Леже. – Перечисляя, Смит впервые встречается с ним взглядом. – Нестор, смотри хорошенько. Перед тобой целая дюжина превосходных, искуснейших подделок, лучше которых ты нигде не увидишь. Расслабься, «Николай» тут ни при чем. Тут поработал настоящий художник. – И Джон со знанием дела подмигивает.

:::::: Пошел ты знаешь куда. Тоже мне детектив нашелся.::::::

На всякий случай Магдалена пришла в офис на час раньше, в семь утра. Сидела в своей белой униформе, как окоченелый труп… ну, не совсем. Сердечко у трупа билось с частотой сто ударов в минуту, близкой к тахикардии. Она готовилась к худшему.

Обычно «худшее» появлялось в семь сорок, за двадцать минут до открытия, чтобы ознакомиться с житьем-нытьем своего первого пациента. Он не раз повторял: каким же нужно быть слабаком, чтобы плакаться врачу, выйти на сцену в роли трагической звезды перед единственным зрителем… да еще выложить за часовой спектакль пятьсот баксов, хок-хок-хок, хынк-хах-хахх!

Но сегодня утро необычное. Сегодня она должна это сделать. Она говорит себе снова и снова: скажи «нет»! Какой смысл тянуть? Сделай это! Скажи «нет»!

В обычное утро они приезжали в офис, сидя рядом в его белом «Ауди»-кабриолете с откинутым верхом, и плевать он хотел на ее прическу… а еще раньше принимали душ в раздельных ванных, которыми он так гордился, и завтракали вместе.

Она не заготовила никакой речи – попробуй угадай, в каком он будет духе, усталый или раздраженный. Ей вспомнились слова Нормана про макаку-обоссываку. Он рассказал эту историю применительно к ведущему Айку Уолшу из «60 минут». Мораль, в общем, простая: подави макаку, прежде чем она на тебя усядется. И эта притча – все, что у нее есть? Сердце заколотилось еще пуще. Норман скрутит ее в бараний рог. Мало того что здоровяк, еще и вспыльчивый. До сих пор, правда, он себе грубостей не позволял… А минуты тикают…

Надо успокоиться. Она старается не думать о Нормане с его неустойчивым характером и гипертрофированным эго. Сосредоточиться на внешних деталях… рабочая кушетка, затянутая белой чистой простыней… серо-бежевый стул для пациентов, получающих укольчик из серии «скажем похоти “нет”»… некоторые, впрочем, ростом выше среднего, вроде Мориса Флейшмана, предпочитали садиться на край кушетки.:::::: Магдалена, ты опять?!:::::: А как не думать о Нормане, если ты вспомнила Мориса, одного из главных воротил в Майами? Завидев его, люди скачут козликами, готовые на все, лишь бы ему угодить… предлагают лучшее место… поддакивают каждому его слову… подхихикивают любой его фразе, мало-мальски похожей на шутку…

…а Норман водит его, как собачку на поводке. Внушил, что только он, Норман, доктор медицины, способен вывести его из порнотупика. Морис согласился, чтобы врач сопровождал его на светские тусовки, где собирались сливки общества. Магдалена и раньше это подозревала, но теперь-то знает наверняка: Норман делает все, чтобы его пациент никогда не соскочил с этой иглы. Вспомни, как он тыкал Мориса носом в картины на «Майами-Базеле»?.. Ему позарез нужно, чтобы пациент оставался беспомощным… Морис открывал двери, закрытые для обычного любителя порнухи.

Она решила быть сильной и сказать Морису всю правду…

…И тут щелкает замок… парадная дверь. Все верно, на часах – семь сорок.:::::: Я посылала ему эсэмэски, что заночую дома… «дома», ну, в нашей с Амелией квартире. А почему, собственно, я не могу проведать подругу, узнать, как у нее дела? Что-то я не помню разговоров, что мы поженимся… Стоп!.. Разве тебе могла прийти в голову мысль связать свою судьбу с этим извращенцем?.. Только не вздумай его так называть… Хватит! Все заготовки можно сразу выбросить. Помни одно: ты не позволишь ему вытирать о себя ноги…::::::

Снова щелк… это он вошел в офис. Сердце Магдалены скачет как бешеное. Вот уж не думала, что здесь можно расслышать шаги. Хотя… пол бетонный и поверх положен обычный ковролин. Приближающиеся шаги Нормана все отчетливее, подошвы скрипят. Она приказывает себе сохранять спокойствие и невозмутимость. Застыла, как смертник в ожидании казни… квяк… квяк… квяк… все ближе…:::::: Не сиди так, словно тебя приковали наручниками к стулу и ты смирилась со своей участью.:::::: Она встает и подходит к бежевато-серому шкафчику… здесь все было выдержано в бежевато-серых тонах… где они держат шприцы и дозы антилибидной сыворотки, и начинает их перекладывать, изображая занятость… шворх… шворх… шворх… Должно быть, он уже стоит в дверях, но она решила не оборачиваться. Проходит несколько секунд… ничего. Казалось, миновала вечность.

– Э… доброе утро, – звучит голос, который нельзя назвать ни дружелюбным, ни враждебным. Такая комнатная температура. Она разворачивается, изобразив на лице удивление… и тут же об этом жалеет. Почему она должна удивляться?

– Доброе! – отвечает Магдалена.:::::: Блин! Получилось чуть выше комнатной температуры.:::::: Вообще-то ей не хотелось добавлять теплоты и дружелюбия. Норман кажется гигантом. Он в рыжевато-буром костюме, которого она раньше не видела, белой рубашке и коричневом галстуке с вызывающе колоритными гоблинами… целой дюжиной, съезжающей на лыжах по крутому склону. Он молча улыбается, показав два передних зуба. Она успела их хорошо разглядеть, прежде чем он с ухмылкой говорит, возможно, не без иронии:

– Я не был уверен, что сегодня тебя увижу.

– А где же мне быть? – Фраза задумывалась как легкая и непринужденная, но прозвучала с вызовом.

– Ты уже забыла? А кто меня вчера продинамил? И довольно грубо.

– Грубо? – переспрашивает Магдалена. – Что ты имеешь в виду? – Странное облегчение: признаться в том, что ты искренне не понимаешь, о чем речь.

– Могла бы по крайней мере сказать, что собираешься улизнуть.

– Улизнуть? – Возмущение. – Я тебе послала эсэмэску!

– Ну да, в десять вечера. Жалкая эсэмэска. – Норман, кажется, заводится. – Почему ты не позвонила? Боялась, что я отвечу? А когда позвонил я, твой мобильник был выключен.

– Амелия рано легла спать, и я боялась ее разбудить.

– Виртуозно.

«Виртуозно»? В смысле «здорово»? Это комплимент или…

– Норман, зря ты… так.

– А ты когда легла спать, дорогая? И где, если не секрет? Или ты опять скажешь «зря я так»?

– Я тебе уже объяснила…

– Твои объяснения ничего не объясняют. Не лучше ли сказать честно, чем морочить мне голову всякой хуйней?

– Не употребляй этих слов, пожалуйста. Раз ты настаиваешь, я скажу тебе, чего прежде не говорила. Ты способен заполнить комнату так, что в ней не остается воздуха.

– Хо-хо. «Заполнить комнату так, что в ней не остается воздуха!» Как изящно мы заговорили! И как прикажете понимать сию метафору?

– Что значит мета…

– Метафора? Мне показалось, что у нас литературный дискурс. Объяснить слово «дискурс»? Ладно, заменим на «диспут». Тебе не надо объяснять значение слова «диспут»?

Он задирает верхнюю губу, обнажив передние зубы. Оскаленный зверь. Магдалена его боится, но еще больше ее пугает перспектива макаки-обоссываки, способной учинить над ней расправу. Вон как взъярился. Она оглядывается. Еще нет восьми. Вряд ли кто-то может их сейчас услышать.:::::: Да не бойся же ты! Смелее, ну!:::::: И слышит слова, слетающие с ее губ:

– Ты просил честно сказать, что произошло. Ну ладно. Дело… в тебе. Ты заполнил сексом все пространство… вместе со мной… вот так… – Она провела по горлу ребром ладони. – Я не о радостном сексе. Об извращенном. Как ты мог привести Мориса на эту неприличную выставку и спокойно смотреть, как он выбрасывает миллионы на покупку откровенного порно, которое сделал этот Джед Как-там-его! Как ты мог рваться на оргию под названием «Регата на День Колумба», мало того, еще и меня туда затащил! Как я могла согласиться в самом начале наших отношений на гнусную роль: постучаться «по ошибке» в твой гостиничный номер с черным фи… фибергласовым чемоданчиком в руке, чтобы ты «взял меня силой», как ты выразился, сорвал одежду, вывернул стринги и грубо вошел в меня сзади! Как я могла все это позволить, а потом два дня убеждать себя в том, что это и есть «сексуальная свобода»! Свобода… о боже… si ahogarme en un pozo de mierda es la libertad, encontr la libertad[38].

Норман молчит. Таращится на Магдалену так, будто она, киллер-каратист, только что всадила ему в кадык два пальца, и вот он пытается понять – за что. Наконец он говорит, тихо так, с чуть оттопыренной верхней губой, но уже без улыбки:

– То есть до сих пор ты копила, а тут… Что это вообще за ёбтвоюмать?

– Я тебе объяснила…

– Ну да, ты ж у нас такая фифа. Сказать тебе? С твоей рафинированностью только отсасывать. Как в прошлый раз!

– Ты сам попросил: «Скажи честно…»

– По-твоему, это честность? А по-моему, клиническое состояние!

– Чего-чего? «Клиническое состояние»? Это что, диагноз? Уж не Морису ли ты его поставил? «У вас клиническое состояние». Скажи прямо, ты не хочешь, чтобы он выздоровел, да? Хочешь, чтобы у него там все гноилось? А иначе как ты пройдешь с випами в арт-салон и кто тебя прокатит на гоночной яхте к Фишер-Айленду и сводит в закрытый клуб Chez Toi, где нужна аккредитация?

– Ты!..

– Тебе мало быть известным телешмоктором! Нет, тебе еще подавай уважение! Тебе надо быть…

– Ах ты, сучка такая!

– …своим в светском кругу! Чтобы тебя приглашали на все вечеринки! Поэтому ты будешь твердить Морису про его«клиническое состояние» до скончания…

Норман издает животный рык и – Магдалена даже не успевает ничего понять – хватает за предплечье, рвет вверх и не то шепчет, не то рычит:

– Сказать тебе твой диагноз?.. Сучка… сучка – вот ты кто!

– Прекрати! – вскрикивает Магдалена. Ей страшно. В нем проснулся зверь… это уже рукоприкладство… «Сучка!» – дергает в одну сторону… «Сучка!» – в другую… «Сучка!» – Она визжит, как, кажется, еще никогда не визжала.

– Прекрати!

Норман крутит головой, словно что-то ищет глазами.:::::: Мерзавец! Хочет убедиться, что нет живых свидетелей!:::::: Хватка на мгновение ослабла, Магдалена вырвалась… визжа, визжа, визжа под звериный рык: «Сучка, ах ты, сучка!» она несется к дверному запору, он – следом… и вот уже перед ней автостоянка, залитая солнцем, и машины, снующие в поисках свободного места… Кто-то кричит ей: «С вами все нормально?» – и, не дождавшись ответа, отворачивается, но все же это отрезвляет Нормана. Даже сексуально помешанный медведь с гипертрофированным апломбом не отваживается открыто набрасываться, как псих, на голосящую девушку вдвое моложе его. И все же она припускает прочь, лавируя среди автомобилей и пригибая голову, чтобы этот бешеный потерял ее из виду… ловит ртом воздух… сердце вот-вот выпрыгнет из груди… на нее впервые повеяло смертью.:::::: Куда бежать? Только не на съемную квартиру… сразу найдет… зверюга!::::::

Вот и ее машина… присела на корточки, нашарила ручку двери…:::::: Забраться внутрь! Запереться!:::::: Вдруг ее накрывает горячей волной, и мозг словно ошпаривает. Сумка! Она так стремительно убежала, что оставила в офисе сумку… а там пульт, там ключи от машины и от квартиры… кредитные карточки… кэш… мобильник… и, ко всему прочему, водительские права, ее единственное удостоверение личности, если не считать паспорта, запертого в квартире, от которой у него теперь есть ключи! В его руках – вся ее жизнь, даже косметика… Сколько можно так сидеть на корточках? Он ведь отлично знает ее машину и может в любую секунду…

Магдалена, пригнувшись, семенит к дальнему выезду со стоянки, но даже там она не рискует выпрямиться во весь рост. На нее поглядывают… Молоденькая медсестра в белом перебегает от машины к машине, согнувшись пополам! Это она так торопится на ланч или у нее что-то с головой? Тогда ей самой требуется неотложная помощь.:::::: Ну, что вы на меня уставились!::::::

Очередной полдень в Майами. Бледно-голубой, раскаленный добела небесный купол пышет жаром и слепит глаза шопоголиков на Коллинз-авеню, оставляя им жалкую тень, которую они и разглядеть-то не могут, так темны их крутые солнцезащитные очки… Но тут происходит такое, от чего хочется разуть глаза. Молодой мужчина в джинсах и белой рубашке пристроился в узенькой полоске тени от здания и перевернул над головой пластиковый пакет из магазина. Из пакета вываливается еще один, вместе с белым полотенцем. Мужчина торопливо накрывается полотенцем, весь, до самых плеч, а сверху натягивает оба пакета. После чего вслепую достает из кармана джинсов мобильник и засовывает внутрь. Что все это значит? Городской сумасшедший? Из-под самодельной конструкции слышен рингтон: «Caliente! Caliente крошка». А затем мужчина глухо говорит: «Камачо».