Трон любви. Сулейман Великолепный Павлищева Наталья

Что-то в лице человека показалось Сулейману знакомым. Позже он понял, что именно – зеленые глаза Хуррем.

– Нет, у меня дома жена есть. Сестру ищу. Настей Лисовской зовут. Звали… У вас, говорят, Хасеки названа. Готов платить большой выкуп, все, что с собой есть, отдам.

Глаза Сулеймана насмешливо сверкнули:

– Хасеки, говоришь? И сколько же ты готов за Хасеки выложить?

– Не смейся, паша, я не так богат, как ты, по одежде вижу, не последний ты в Стамбуле, но все же и я не промах.

Сулейман сделал Ибрагиму знак молчать и снова обратился к незнакомцу:

– Звать тебя как?

– Адам Лисовский я из Рогатина, вот ему уже сказал. Сестра моя Настя, ей сейчас двадцать, маленькая такая, живая, веселая… была…

– Откуда знаешь, что здесь?

– Человек в Рогатин приходил, сказал, что она у султана в гареме.

– А если Хасеки здесь много, как узнаешь, лица открывать нельзя?

– По глазам, – уверенно объявил Адам. – У нее глаза наши, зеленые. Ты, мил человек, проводил бы меня к султану, я бы с ним поговорил, может, позволит выкупить? Мать не выдержала, умерла сразу, как Настю украли, а отец, когда умирал, с меня слово взял, что найду и выкуплю.

– Ну, пойдем, – кивнул Сулейман, которого просто забавлял разговор со славянином. В то, что это брат Хуррем, он не поверил.

Но тот, что назвался Адамом Лисовским, вел себя спокойно и с большим достоинством. Было видно, что он поражен богатством одежды собеседников, множеством драгоценностей, внутренним убранством дворца, осторожно разглядывал резьбу, которая была повсюду, присматривался к фонтанам, к коврам, изразцовой плитке, даже тихонько головой качал. Неодобрительно косился только на бесконечных стражей, каких-то неживых, надменных и покорных одновременно.

Они прошли до самых султанских покоев, где перед входом Адама заставили отдать висевший на поясе большой кинжал. Лисовский подчинился, не споря, прекрасно понимая, что в любом другом доме поступили бы так же.

Сулейман жестом пригласил необычного гостя войти, сам присел на один диван, ему так же жестом показал на второй. Кажется, он начал понимать, что именно так привлекло в Хуррем – вот эта доброжелательная независимость. Даже в таких условиях, когда жизнь ничего не стоила и могла оборваться в любую минуту, Лисовские были уверены в себе и независимы.

– Не боишься?

– А чего бояться? Дальше края не уйдешь, дольше смерти не проживешь. Где султан-то?

Никому другому никогда Сулейман не простил бы вот такого обращения, голова наглеца уже валялась бы в пыли, но вот с Лисовским разговаривал так же – спокойно и доброжелательно, выслушивал его грубоватые речи даже с каким-то странным удовольствием.

– Я султан.

Адам Лисовский с трудом сглотнул, недоверчиво глядя на собеседника. Он уже понял, что этот высокий человек важней того, с которым разговаривал первым… А ведь сказали, что тот Великий визирь…

Кто же его знает, кто у этих нехристей важней Великого визиря? Вдруг и правда султан? Так ведь про султана твердили, что к нему и не подойдешь, загодя с ног собьют, а этот вот разговаривает, как человек. Красивый, видный, только бледный, как полотно, видать, нездоров…

Сулейман спокойно и даже с некоторым весельем наблюдал, как рассматривает его брат Хуррем. Он уже понял, кто такой Адам Лисовский, по зеленым глазам понял.

Тот наконец опомнился, опустил голову, развел руками:

– Ты уж меня прости, непривычные мы с султанами разговаривать…

Сзади от двери рассмеялся, закрывая за собой ее снаружи, Великий визирь, Сулейман усмехнулся тоже:

– Не умеешь, ты прав. А если Хасеки не захочет, чтобы ее домой возвращали?

– А ты ее спроси. – Адам вздохнул. – Может, и не захочет… Только я должен попробовать.

– Молодец, что сестру нашел. Сейчас приведут Хасеки, спросим. Знаешь, что это имя означает? В гареме ее Хуррем зовут – Дарящей радость, смеющейся. А Хасеки Султан – это любимая женщина султана, то есть моя. Она одна, и я ее с тобой не отпущу.

Адам Лисовский сник, вздохнул:

– Повидать-то хоть можно?

– Сейчас придет. Не хочешь у меня на службе остаться?

– Я православный.

– У меня всякие служат, я менять веру не неволю. Хотя большинство принимает ислам. Ибрагим-паша тоже христианином был.

– Нет, я домой… Вот только повидаюсь с сестрой и домой. Там жена, дети… Там все свое.

– Как хочешь. А не боишься, что не отпущу, в тюрьму брошу? Или казнить прикажу?

– Сказал же: дольше смерти не проживешь, коли доля моя у тебя умереть, так для того сюда и шел. А нет, так никакие враги не осилят.

В двери постучали. Султан откликнулся:

– Войдите.

Вошел, как-то странно перебирая ножками, рослый черный человек, поклонился, произнес как-то странно, словно вопросительно растягивая слова:

– Повелитель… Хасеки Султан пришла…

– Пусть войдет, а сам иди, будешь нужен – позову.

Человек, пятясь задом, исчез за дверью, а в нее вошла закутанная в сто одежек или просто тканей женщина. Султан встал, сообразил подняться и Адам Лисовский, не так уж он был груб и невоспитан, просто терялся в богатых комнатах дворца.

Адам Лисовский прожил в Стамбуле еще два дня, Сулейман приказал, чтобы никто не знал, что это за человек, но и Хуррем для бесед тоже не приглашал. Обратно брат Насти возвращался нагруженным подарками сверх меры. Пришлось даже выделить охрану для сопровождения.

В беседе с Ибрагимом Сулейман смеялся:

– Я за Хасеки выкуп заплатил семье, теперь она моя по праву.

А Хуррем сказал:

– Если бы попыталась сбежать – вернул, если бы попросила отпустить – отпустил.

Хуррем вскинула на него глаза, полные ужаса:

– Отпустил?!

– Как удержать женщину, которая прочь рвется?

А у Хуррем в голове билось: не нужна!

– Ты брату сказала, что счастлива, чтобы успокоился?

– Правду сказала.

– Зачем же отправляла к нему человека с просьбой помочь сбежать?

– Не было такого. Мне бы и в голову не пришло.

Он смотрел в зеленые глаза и верил. Нет, не хотела бежать, не просила о помощи. Оставалось понять почему. А еще – кто отправил посланника в Рогатин.

Хуррем помотала головой:

– У меня в гареме врагов много…

– А если бы брат не к Ибрагим-паше пришел, не ко мне, а прямо тебе сумел весточку передать?

– Не побежала бы. Да и не поверила.

– Второе честней.

Снова качала головой:

– Нет, не стала бы бежать. Мой дом здесь. У человека дом там, где дом его детей.

– Только дети держат?

Хуррем вдруг лукаво сверкнула зелеными глазами:

– Еще один поэт, который стихи о любви красивые слагает…

Сулейман притворно сурово сдвинул брови:

– Кто таков, кто посмел?! Узнаю – велю казнить!

– Пощади его, о Великий султан, он очень хороший… Я его люблю…

– Любишь? Тогда пощажу. Пусть слагает свои стихи дальше.

Они весело смеялись, смех Хуррем, подобный звуку колокольчика, разносился по султанским покоям.

Кизляр-ага ворчал: эта Хуррем совсем с ума Повелителя свела, раньше все в его спальню водил, теперь до покоев вне гарема добралась. С иноземцами встречается и даже беседы ведет, конечно, в присутствии султана, но где это видано, чтобы женщина с иноземцами сама, без драгомана, разговаривала? В гареме разные невольницы, многие языки знали, но свой быстро забывали, стоило научиться турецкому.

Они свой забывали, а эта чужие зачем-то учит! Зачем женщине итальянский? Разве она будет драгоманом? Кизляр-ага вдруг хихикнул от пришедшей в голову мысли: если Повелителю Хуррем надоест и тот негодницу выгонит, женщина будет зарабатывать на жизнь как драгоман.

Но пока Повелитель выгонять Хасеки явно не собирался, напротив, все чаще она проводила время у султана не в спальне, а в рабочей комнате вне гарема. Эти покои, доступные только валиде, да и то не всегда, были запретными для остальных наложниц, туда и шех-заде Мустафа не так часто ходил. Пожалуй, только Ибрагим-паша и вот эта нахалка чувствовали себя в султанских покоях свободно.

Недалеко то время, когда она и ночевать будет не в спальне Повелителя в гареме, а вот здесь, со вздохом размышлял кизляр-ага. А ему приходится часами простаивать у двери, точно обычному евнуху.

Шайтан принес эту Хуррем в гарем! Будь проклят тот день, когда он принял подарок от Фатимы, оставив нахалку, а не отправив ее на самую черную и грязную работу подальше от взоров Повелителя! Но кто же мог тогда знать, что эта пигалица обретет такую власть над сердцем султана? Казалось, если и позабавится, то недолго, а уж после рождения первого сына и вовсе отправит в гарем навсегда, как бывало с остальными кадинами.

И что он в ней нашел? – в тысячный раз спрашивал сам себя евнух, сокрушенно признавая, что что-то в этой нахалке есть, что неуловимо притягивает к себе не одного султана.

Кизляр-ага куда умней и наблюдательней, чем кажется, и знает много больше, чем все думают, и властью обладает куда большей, чем есть на первый взгляд. Не только в гареме, но и за его пределами эта власть, а то, что ее не замечают, хорошо, самая сильная власть та, которая незаметна.

Жаль, что не удалось скомпрометировать нахалку с помощью ее брата. Тоже мне, святой нашелся! Сказали же ему: выкрасть сестру можно, а он выкупать явился. Безмозглый роксолан – выкупать любимую женщину у султана! Да на это не только его денег, но и всей его страны неверных не хватит.

Как он к Ибрагим-паше попал? Нет, хуже того – самому Повелителю на глаза. Дуракам всегда везет, это каждый знает. Нарочно такого не сделаешь, ни Великий визирь, ни султан разговаривать с чужаком не станут, но Ибрагим-паша случайно оказался во дворе, а у Повелителя было столь хорошее настроение, что решил пошутить – лично поговорить со славянином.

В результате брат Хасеки уехал обратно, не только не заплатив денег за сестру, но и с немыслимыми подарками. Конечно, Ибрагим-паша постарался сделать вид, что такого человека в Стамбуле вообще никогда не было, но кизляр-ага знал все и обо всех не только в гареме.

Откуда у него источник власти?.. Гарем – бездонный потребитель всякой всячины, от еды до ювелирных украшений. Многочисленные наложницы, родственницы, дети, слуги и охрана поглощали всего столько, сколько, наверное, продавал Бедестан, и хотя за поставки в гарем отвечал нарочно выделенный чиновник, ничего не проходило мимо главного евнуха. Торговцы об этом знали, а потому одаривать не забывали.

Но иногда для кизляр-аги вместо богатых даров важнее сведения о том, что происходит за пределами гарема. Те, кто это понимал, получали большие преимущества перед просто дарителями, без конца подсовывавшими евнуху перстни, словно у него не десять пальцев на двух руках, а по сотне на каждой.

Чем мешала главному евнуху Хуррем? Тем, что постоянно нарушала или вовсе не признавала установленные правила, и Повелитель под влиянием этой гяурки (пусть сколько угодно твердят, что она правоверная, кизляр-ага не верил в ее благочестие!) тоже принялся нарушать давнишние устои. Ведьма, не иначе!

Порядок в гареме держался только на соблюдении жестких правил, на незыблемости раз и навсегда установленной иерархии, почтении и уважении тех, кто выше хотя бы на ступеньку, и всяческими стараниями и себе взобраться туда же. Такое стремление возвыситься хотя бы над кем-то отвлекало женщин от остальных проблем. Главным становилось внимание султана, собственная внешность и благосклонность валиде и кизляр-аги.

Одалиски без конца одаривали евнуха теми же перстнями, но не это главное, пока они зависимы, они послушны. Держать в руках столько женщин, не имея мощных рычагов управления ими, невозможно.

Нарушая правила, Хуррем тем самым их размывала, расшатывала сами основы гаремной организации. У кизляр-аги даже мелькнула мысль: так она и сам гарем отменит! Разозлился на себя:

– Шайтан в мою голову сегодня вселился, что ли? Дурные мысли лезут. А все эта Хуррем!

У евнуха давно во всем виновата Хуррем. Но если разобраться, то основные неприятности начались, когда Повелитель заметил эту зеленоглазую колдунью. Султанское сердце никак не удавалось отвратить от этой женщины, как ни старались. Чего только не делали – травили ее саму, пытались очернить перед Повелителем, показывали и даже укладывали на ложе Сулейману самых красивых девушек, умных, обученных любви, чтобы могли не просто заменить худышку на зеленых простынях, но и беседы вести. Что ни делали, но стоило Хуррем родить очередного недоноска, как Повелитель забывал обо всем и возвращал ее на ложе.

Околдовала, ведьма, не иначе! Это тоже способ борьбы: одно слово, даже не слово, а легкий намек, другое… Намеки нужные люди хорошо поняли, по Стамбулу поползло: ведьма… колдовство… чары…

Конечно, разве мог сильный, красивый мужчина, Повелитель, Тень Аллаха на Земле, столько лет всем красавицам и умницам предпочитать одну-единственную, не такую уж красивую, а про ум… и ум у нее неправильный, не женский. Что за женщина с мужским умом? Только ведьма!

Гарем – место опасное…

Желая отгородиться от шума и болтовни гарема, когда приходилось проводить время вместе с остальными его обитательницами, Роксолана взяла за правило повторять про себя какие-то отрывки прочитанного, даже не стихи, а просто пересказ, чтобы убедиться, что поняла, что узнала, способна повторить складно и легко.

А чтобы это не выглядело помешательством (сосредоточенный взгляд и слегка шевелящиеся губы могли смутить кого угодно), она брала с собой красивое зеркало, преподнесенное драгоманом Луиджи Гритти, и смотрелась в него, якобы любуясь своей внешностью. Пусть лучше считают самовлюбленной дурой.

Женский мир гарема давил на нее сильней любых накидок, сильней чадры или яшмака. Пустая болтовня, по сути, обыкновенные сплетни и осуждение друг дружки, казалась какой-то вязкой массой, затекавшей в уши, забивавшей их и через уши ум. Освободиться от этой словесной жижи было тяжело, Роксолана научилась не впускать ее.

Считают зазнайкой, потому что не поддерживает разговоры? Ну и пусть! Все равно ничего хорошего говорить о ней не станут, потому что она обидела почти каждую из болтавших девушек. Чем? Тем, что отняла у них Повелителя, лишила надежды заполучить его в свои сети, попасть на его ложе. Вернее, даже на ложе попасть удавалось, но ненадолго.

А теперь она твердо вознамерилась пока не рожать и, следовательно, бывать в султанской спальне только самой. Хватит, прошли те времена, когда она, долго беседовав с Повелителем, вынуждена была на ночь удаляться в свои комнаты просто потому, что ему нужна женщина, а Хасеки снова вынашивает ребенка. Теперь она отберет всякую надежду быть рядом с султаном у любой из этих куриц, что квохчут ни о чем.

Нескончаемая трескотня, немыслимая смесь запахов, в которой присутствовали и ароматы многочисленных цветов, выращивать которые турки умудрялись круглый год, запах сладостей, горящего сандалового дерева и многочисленных благовоний из жаровен, амбры и мускуса духов и окуривания одежды, яркие ткани, переливающиеся всеми оттенками радуги и немыслимо блестящие от золотых и серебряных нитей, блеск бесконечного количества драгоценностей сливались в одно яркое шумное пятно, напоминавшее Роксолане павлиний хвост. Сходство с павлином было тем сильнее, что, если прислушаться, болтовня гаремных красавиц, пусть у них и нежные голоса, ничуть не лучше мерзких павлиньих криков. Соловей птаха неприметная, но его голосом заслушается всякий, а павлин красив, но орет так, что хочется запустить в него туфлей.

В Стамбуле блеск драгоценностей, яркие ткани и резкие запахи любили все, и женщины, и мужчины. Но разряженный не хуже павлина, усыпанный золотом и драгоценными камнями Ибрагим-паша умен и способен вести беседы на любые темы, кроме разве женских сплетен. Это Роксолана была вынуждена признать, несмотря на всю свою ненависть к Великому визирю.

О Повелителе и говорить нечего, редко кто столь умен, образован и приятен в беседе одновременно, во всяком случае, с ней. Конечно, Ибрагим-паша не может себе позволить вести умные беседы с Хасеки Султан, это неприлично. Как ей неприлично беседовать с драгоманом Луиджи Гритти. Но такие беседы все равно иногда случаются, тогда они приятно удивляют друг друга – Хасеки и синьор Гритти. Роксолана видела, чувствовала, что восхищает венецианца, и это было приятно. Повелитель не выказывал неудовольствия этим, напротив, просил говорить по-итальянски, чтобы воспринимать речь на слух.

Хорошо, что в гареме не ведали о таких беседах, знали только, что Повелитель то и дело вызывает Хасеки к себе для бесед. Женщинам это казалось безопасным, если бы только после такой беседы султан, как раньше, на ложе брал другую, но он не брал! И кроме Хуррем, только Махидевран родила в прошлом году дочку, больше никто. Разве это не колдовство?

Нежные женские голоса часто похожи на урчание воды в ручейке или фонтане, но только не когда женщин много и они говорят почти одновременно. Тогда голоса больше напоминают сорочью трескотню или всполошенное птичье царство. В отсутствие султана и пока еще не пришедшей в зал валиде именно так и было, галдели все сразу, точно не виделись полгода, хотя жили рядом и ходили по одним коридорам все время.

Женский мир, завистливый и пустой, страшно злил Роксолану, она вдруг испытала жгучее желание вырваться из него, проникнуть в мир мужчин, стать равной там, больше того, крепко взять мир за пределами гарема в свои маленькие ручки! От этого желания, от собственных мыслей стало страшно, не выручали попытки повторять умные фразы или стихи, не спасало зеркало. Роксолана опустила руку с волшебным стеклом, задумчиво уставилась на решетку окна. Ажурная вязь, деревянная, металлическая и даже каменная, была повсюду. Красиво, изящно, но решетка есть решетка, даже просто в качестве украшения.

Одалиски косились на ту, которая похитила у них Повелителя, но открыто осуждать не смели, это дозволялось только двум женщинам гарема – валиде и Махидевран.

После болезни Повелителя между валиде и баш-кадиной словно пробежала черная кошка, и та и другая не могли забыть перенесенного в дни болезни потрясения. Только потрясение Махидевран было волнительным из-за пусть даже минутного осознания возможной власти, а потрясение Хафсы из-за того же было горьким. Валиде поняла, что баш-кадина, сама того не желая, ждет своего часа и будет не столько скорбеть из-за наступления своей очереди, сколько радоваться этому.

Вдруг птичий гвалт затих. Можно было не гадать, что именно произошло – в зал вошла валиде. Как же все-таки хороша мать Повелителя, несмотря на свой возраст! Но кроме природной красоты, в валиде была красота спокойной властности, которой не могла похвастать ни одна из юных прелестниц. И Махидевран тоже не могла, как бы ни старалась напустить на себя вид хозяйки положения. Даже став следующей валиде, Махидевран не сможет вот так двигаться, так смотреть, так довлеть над всем этим разноцветным женским царством. Это мало кому дано.

Роксолана вдруг подумала, что с такой царственной осанкой нужно либо родиться, либо заработать ее многими годами терпения и страданий. Но большинство страдалиц становятся ворчливыми злюками или гаснут, как догоревшие свечи, а вот такие, которые наперечет, словно получают внутренний стержень, не позволяющий согнуться и сникнуть.

Валиде прошла на свое место в центре большого дивана, села, изящно откинувшись на подушки, при этом браслеты на ее руках тихонько звякнули друг о дружку. В зале было так тихо, что слышно журчание воды в фонтанах, крики птиц в соседней большой оранжерее и вот это звяканье.

Властная сила этой женщины такова, что мгновенно подчинила себе всех, от одалисок и евнухов до попугаев, крутившихся в двух клетках. Птицы тоже притихли.

Оглядев своих подопечных, Хафса что-то спросила, словно отпустив сдавленную пружину, смех и болтовня возобновились, в них слышались благодарные нотки, словно валиде даровала женщинам какую-то свободу. Вокруг снова все защебетало, загалдело, но уже вполголоса.

Валиде разговаривала тихо, настолько тихо, чтобы слышали только избранные, сидящие рядом. Это тоже своего рода показатель положения девушки и отношения к ней главной женщины гарема. Чем дальше от валиде сидела наложница, тем меньше она слышала и в особенно неловком положении оказывалась, если необходимо ответить или что-то спросить. Махидевран сидела рядом с валиде, демонстрируя преемственность власти и незыблемость своего положения матери наследника престола.

Роксолане наплевать на все ухищрения, спрашивать она сама ничего не собиралась, а если им нужно, то покричат. Хасеки сознательно села от валиде довольно далеко, более того, она принялась рассказывать что-то недавно прочитанное в книге, отвлекая тем самым внимание на себя. Часть девушек, заинтересовавшись ее рассказом, невольно повернулись в сторону Хасеки, тем самым отвернувшись от валиде и Махидевран.

– Хуррем…

Конечно, она услышала голос Махидевран, но даже глазом не повела в сторону баш-кадины. Это было откровенным неуважением.

Вокруг снова стало тихо, как при появлении валиде. Хафса сидела молча, ожидая развития ссоры между кадинами. Сглотнув, Махидевран снова окликнула:

– Хасеки, ты стала хуже слышать?

Роксолана медленно повернулась к Махидевран и подчеркнуто удивленно приподняла брови:

– Разве вы звали меня, баш-кадина? Мне показалось, вы сказали «Хуррем».

– Да.

Шеи одалисок вытянулись, голоса стихли совсем.

– Повелитель вернул мне то имя, с которым я пришла в гарем, – «Роксолана».

Первой опомнилась валиде, ее глаза насмешливо сверкнули:

– Значит, ты больше не Хасеки?

– Хасеки меня назвал Повелитель, и он это имя не отнимал. Но я пришла в гарем Роксоланой и была названа Хуррем только здесь.

Валиде с досадой отвернулась от Роксоланы и махнула рукой, распоряжаясь, чтобы танцовщицы начали выступление. Пререкаться с этой Хуррем значило портить себе настроение. Остальные тоже дружно отвернулись, на Роксолану никто не обращал внимания. Это ее вполне устраивало, пусть позлятся.

Она действительно выпросила у Сулеймана разрешение снова зваться Роксоланой. Произошло это после приезда брата, его появление всколыхнуло что-то, захотелось хоть как-то напомнить себе о своем происхождении. Но Настей назваться не решилась, это было словно оскорблением, ведь этим именем крещена в православии.

Сулейман был неприятно удивлен:

– Тебе не нравится быть моей Хасеки?

– Нет, Хасеки согласна, Хуррем не хочу.

– Почему? Ведь Хуррем значит «Дарящая радость», чем тебе не нравится?

– Тогда оставьте только Хасеки.

Закончилось все тем, что утомленный капризом возлюбленной султан махнул рукой:

– Да зовись, как хочется.

– Тогда только Хасеки Султан.

Стоило вернуться после выступления танцоров в свои комнаты, как пришла сама хезнедаруста:

– Хасеки, пойдем, валиде с тобой поговорить хочет.

Роксолана с вызовом тряхнула головой, чуть шапочка не слетела, но возражать не стала. Это право валиде – вызывать к себе любую наложницу, к тому же она прислала не служанку или евнуха, а саму хезнедар-уста.

Очень хотелось, как девчонке, поинтересоваться, о чем будет разговор, все же Роксолана чувствовала себя немного виноватой, зря нагрубила валиде при всех. Понятно, что и разговор об этом. Глупости, пятеро детей, а ведет себя, словно только вчера в гарем попала!

Хафса сидела мрачная, лишь глаза скосила на вошедшую Роксолану, почти не разжимая губ, приказала:

– Отпусти свою Гюль, не обижу. Наедине с тобой говорить хочу.

Роксолана сделала знак Гюль, чтобы та вышла, но кальфа и без приказа своей госпожи все поняла, уже пятилась к двери. Вышла и хезнедар-уста, видно для того, чтобы охранять покой снаружи.

Хасеки осталась на своем месте почти у входа, валиде сделала знак, чтобы подошла ближе:

– Постой здесь, тебе иногда стоит постоять и подумать.

Роксолана подчинилась, всем видом показывая, что послушна только из необходимости, но это валиде ничуть не удивляло.

– Ты умная и поймешь все, что скажу. Выслушай, не перебивая, слушать ты не умеешь, но постарайся.

Кроме нашей любви или нелюбви, наших пристрастий существует закон, Хуррем. Я назвала тебя так, когда ты была веселой девушкой, и буду продолжать так звать, сколько бы ты ни злилась. – Валиде сделала знак молчать, хотя Роксолана не произнесла ни звука, и продолжила: – Став султаном, мой сын поклялся исполнять законы, каковы бы они ни были. Да, Повелитель волен отменить или изменить любой из них, волен нарушить, но если законы будет менять каждый, кто приходит к власти, то к чему они и нужны? Один из главных законов не только Османской империи, но и всего разумного мира гласит, что престол наследует старший из сыновей.

Роксолана недоумевала, не такого разговора она ждала от валиде, но стояла молча.

– Это справедливо и правильно. Оспорить можно, только если старший из сыновей болен, глуп или недостоин быть наследником. Мустафа умен, здоров и достоин, он имеет полное право стать следующим султаном. Мехмед тоже будет достоин, но он второй сын.

Я знаю, ты будешь бороться за трон для своего сына. Но Махидевран будет делать то же самое, она имеет на это прав больше, чем ты. Знаю, Хуррем, что схватка между вами будет обязательно и что она будет смертельной. Ты хитрей и умней, но за Махидевран закон и янычары.

Но суть не в этом.

Я понимаю, чего ты справедливо страшишься – гибели своих сыновей из-за закона Фатиха. Если сумеешь убедить Повелителя отменить этот закон, сделай это, но иногда я думаю, что Фатих был прав, ведь братья обязательно столкнутся между собой, а это означает гибель империи. И все-таки сейчас не о том.

В каком случае Мехмед может стать наследником? Только если Мустафа умрет из-за болезни или погибнет. Я знаю, что ты способна устранить его и так. Если сейчас не способна, то будешь немного погодя.

Хафса чуть помолчала, задумчиво глядя на решетку окна. Роксолана почему-то подумала, что валиде никогда не знала настоящей свободы, если родилась в гареме крымского хана Менгли-Гирея, а потом перекочевала в гарем будущего султана Селима. Она не ведает, что можно, визжа от счастья, бежать по тому самому ромашковому косогору, вольно скакать на лошади без присмотра десятка евнухов, ходить по рынку с открытым лицом, разговаривать с кем угодно и ежечасно не бояться быть отравленной соперницей. Даже рабыни, купленные на рынке, хотя бы в детстве знали эту волюшку вольную, а валиде нет.

Роксолане стало вдруг жалко Хафсу Айше, по-настоящему жалко. Та уловила взгляд сожаления, удивленно приподняла брови:

– Что?

– Нет, ничего, я слушаю, валиде.

Голос Хасеки показался Хафсе странным, он был почти жалостливый, но валиде тряхнула головой, отгоняя возникшие не к месту мысли и продолжила, ей нужно многое сказать этой удивительной женщине. Как бы ни не любила валиде Хасеки, но признавала и уважала ее необычность.

– Знаешь, многое можно оправдать тем, что делаешь ради сына. Даже преступление можно. Но если грехи своих детей родители могут взять на себя по собственной воле, то грехи родителей падут на их детей независимо от воли и желания кого-либо. Запомни это, Хуррем. За все, что совершишь ты, отвечать будешь не только сама, но и твои сыновья тоже. И тяжелее всего понимать, что сын расплачивается за твой грех, а исправить содеянное уже невозможно.

Роксолана с трудом справилась с собой, чтобы не ахнуть, она поняла, о чем говорит валиде. Чтобы не молчать, фыркнула:

– Почему бы не сказать это Махидевран? Разве она не ненавидит меня?

Хафса с тревогой смотрела на Хуррем, неужели она ошиблась и та ничего не поняла, что следовало бы понять?

– Кто сказал тебе, что я не говорила?

Роксолана опустила голову:

– Я поняла, валиде.

– Хорошо, иди и подумай. Я хочу, чтобы ты вспомнила эти слова, если решишься на последний шаг.

Роксолана отступала к двери спиной и не поднимая головы. Это было для нее необычно, строптивая Хасеки давно взяла за правило уходить как удобней. Чтобы не портить себе настроение, валиде обычно отворачивалась, дабы не замечать откровенного неуважения. Правда, настроение от общения с Хуррем все равно портилось.

Молодая женщина была уже у двери, когда Хафса поинтересовалась:

– О чем ты подумала, пока я говорила? Ведь ты пожалела меня?

Роксолана вскинула на нее глаза:

– Что вы никогда не видели настоящей воли, всегда только гарем.

И снова глаза валиде приникли к решетке окна, сейчас эта красивая ажурная вязь явно демонстрировала собой слова Хасеки. Она права, но Хафса никогда и не рвалась на эту волю, как может ее желать тот, кто не ведает, что это такое?

Тихо распорядилась:

– Иди…

Чем ближе весна, тем беспокойней на сердце у многих. Султан Сулейман готовился к походу. Против кого на сей раз?

Это точно знали несколько человек, помимо самого султана и его Великого визиря.

Знал отбывший во Францию к королеве Луизе Савойской Жан Франжипани. Знал внебрачный сын дожа Синьоры Венеции Луиджи Гритти, знал посол Венеции в Стамбуле синьор Марко Мемо…

Куда пойдут османы? Не в Венецию – это было главным для венецианцев, не в Персию – догадались местные, оставалась несчастная Венгрия.

Почему она? Венгрия ближе других и хуже защищена, в Венгрии раздрай, как и во всей Европе.

В Европе не было единства ни в чем. Ее сотрясали не только войны между удачливым Карлом и неудачником Франциском, впрочем, неудачи, как и удачи, были временными.

Королева Луиза Савойская не стала ждать, когда султан Османской империи придет ее сыну на выручку, она подключила к хлопотам об освобождении французского короля дамское сообщество. Отчаянно отбиваясь от наседавших на него сестры, тетки и еще множества дам, Карл выставил условия освобождения: прежде всего, замену пленного Франциска на его малолетних сыновей. Как только требуемая немалая сумма будет уплачена, принцев отпустят. Удивительно, но Франциска больше возмутило другое требование: жениться на Изабелле, сестре Карла. Вдовый ловелас вовсе не желал связывать себя новым браком, предпочитая общество фавориток.

Но чтобы вернуться в общество прекрасных француженок, ему пришлось подписать условия, согласившись и на принцев-заложников, и на нежелательную женитьбу.

Так что к тому времени, когда Сулейман наконец собрался идти на Венгрию в помощь королю Франциску (где Венгрия и где Франциск!), сам король уже давно обольщал дам в Париже.

Его пленитель Карл V, император Великой Римской империи, благодаря матримониальным усилиям своих родственников, многочисленным удачным бракам дедушек, бабушек, дядей и тетей, а также поголовной бездетности последних и следующим одна за другой смертям оказался наследником половины Европы. Его владения простирались от Балтики до Средиземного моря, от Нидерландов до Венгрии, не говоря уже об Испании, Неаполитанском и Сицилийском королевствах. Карл имел владения в Новом Свете и в Африке. В его распоряжении находился флот, способный выполнять любые задачи, сухопутные войска, противостоять которым мог мало кто, и его амбиции сдерживались пока только огромными просторами владений, наличием французских земель, так некстати «вклинившихся» в его земли, а также появлением на востоке мощной силы – Османской империи, правитель которой султан Сулейман видел себя объединителем Запада и Востока.

Французский король Франциск вовсе не был готов уступить пальму первенства в Европе своему «дважды обидчику» Карлу, дело в том, что еще до разгрома при Павии Франциск тоже претендовал на титул императора Великой Римской империи, но проиграл Карлу. Карл Габсбург мечтал об объединении всей христианской Европы под властью Габсбургов, и Франциск Валуа, мечтавший о титуле наихристианнейшего короля Европы, был для него костью в горле. Это означало, что два молодых, амбициозных короля будут сталкиваться между собой бесконечно, пока не ослабеют настолько, чтобы стать добычей третьего хищника.

Англия Генриха VIII пока не имела ни сил, ни возможностей серьезно вмешиваться в расклад сил на континенте, у нее и дома были серьезные проблемы.

И тогда взоры Франциска обратились на Восток, где стремительно набирала силу и вес Османская империя. Кроме силы и веса, у Османов росли территории, ее султаны были не менее амбициозны, чем правители Запада.

Против Карла наихристианнейший Франциск был готов заключить союз даже с мусульманином Сулейманом. Сулейман плохо представлял себе, что такое Франция, но понимал, что столкновения с Карлом Габсбургом на Балканах не избежать, и жаждал этого столкновения. Никто не сомневался, что местом пробы сил станет Венгрия.

Призыв французского короля о нападении на Венгрию, озвученный Франжипани, был для Сулеймана как нельзя кстати. Первый раз он ходил на Белград под предлогом наказания за казнь своих послов, теперь готов идти на Венгрию под предлогом защиты французского короля.

Просто соседствующая с Османской империей Венгрия была в тот момент самым слабым звеном Европы. Страну раздирали междоусобицы и крестьянские бунты, венгерский король Лайош II был слишком молод и неопытен, хотя и весьма приятен в общении. Но приятность манер не помогла ему (из-за польского происхождения) добиться поддержки венгерских магнатов и получить от них серьезную помощь. Армия мала и плохо вооружена, дать в руки оружие крестьянам богачи не рискнули, Европа помогала Венгрии в преддверии нападения османов только обещаниями, правда, иногда щедрыми.

Щедрые обещания еще никого не спасали от агрессии, но король Лайош решился, он честно признался своим полководцам, что ничего в военном деле не смыслит, а потому будет рад любым советам, и обещал сам драться храбро.

Европе было не до Венгрии не только по причине раздора двух королей – Карла и Франциска, ее сотрясали крестьянские и бюргерские восстания и… религиозная ересь. Мартин Лютер разжег огонь религиозной смуты, погасить который не удавалось…

Императору Карлу пришлось уделять много сил и средств на войну с собственными подданными, причем войну иногда более жестокую и беспощадную, чем с внешними врагами. Ему не до маленькой Венгрии. Хотя Карл прекрасно понимал, что Венгрия, как и несколько лет назад Белград, это пробный удар, цель Сулеймана – владения Габсбургов, падишах османов серьезно замахнулся на Европу.

Но дальше слов сочувствия и осуждения «Союза Лилии и Полумесяца», то есть Франции и Османов, дело не пошло. Венгрия осталась один на один с огромной армией Сулеймана. 100 тысяч воинов и 300 пушек против 25 тысяч собранных по крохам со всего королевства. Не приученных действовать сообща под командованием неопытного короля Лайоша, честно признавшегося, что он ни черта не смыслит в полководческих обязанностях, но обещавшего лично драться храбро…

У Венгрии теплилась надежда, что когда османы все же перейдут границу, Европа опомнится и поможет, а пока…

Мустафе одиннадцать, шех-заде не вытерпел, при первой же возможности обратился к отцу с просьбой взять его в поход. Сулейман смотрел на сына и думал, что тот вырос как-то вдруг, незаметно. Когда он сам стал султаном, Мустафе был шестой год, неужели прошло пять лет? Ни единого года спокойного правления: то водил армию на Белград, потом на Родос, потом был мятежный Египет, бунт янычар, смерти двух сыновей, собственная болезнь.

– Нет, Мустафа, тебе еще рано ходить в походы, тем более такие. Это будет тяжело и опасно.

– Я взрослый, папа. Я все выдержу. Янычары…

– Это тебе там подсказали про поход, янычары подсказали?

Наследник явно смутился:

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

Это книга воспоминаний о диссидентской Москве 1970–1980-х. Ее автор – Александр Подрабинек – активны...
Когда-то Луну почитали как богиню, называя ее мудрой, таинственной и сострадательной. У нее просили ...
Нормализации веса в последние годы посвящают огромное количество исследований, на эту тему пишутся н...
У вас есть мечта? Та, которая кажется заоблачной и неисполнимой, та, ради которой вы готовы пойти на...
Это книга рецептов простых в приготовлении, вкусных и полезных блюд. Их исключительная ценность – в ...
Каждый человек должен следить за своей внешностью – это неоспоримый факт. И в это понятие входит не ...