Лужок Черного Лебедя Митчелл Дэвид

В классе послышались сдавленные смешки.

— Тихо, 3КМ! Нет ничего смешного в том, что я потратил неделю своей жизни на обучение вас квадратным уравнениям, а в итоге получил это… убожество. Все откройте учебники на восемнадцатой странице. Тейлор, садитесь. Посмотрим, разделяют ли ваши соученики ваше прискорбное неведение.

— Чмо, — прошипел Гэри Дрейк, когда я перешагнул через ногу, которую он специально выставил, чтобы я споткнулся. — Глист.

Карл Норрест не сказал ни слова, когда я вернулся за нашу парту. Он знает, каково мне сейчас. Но я понимал, что это лишь начало. Я выучил наизусть новое расписание и помнил, что ждет нас на третьем и четвертом уроке.

В этот день мистер Карвер, наш постоянный учитель физкультуры, повез команду пятого класса по регби в Мальвернский колледж для мальчиков, так что практикант по фамилии Макнамара вел уроки один. Это неплохая новость: Карвер, заметив, что кого-то из учеников травят, обычно присоединяется к гонителям. Как тогда в душевой после зимнего футбола, когда Карвер сидел на гимнастическом козле и орал: «Ну-ка, Флойд Чейсли, снимай штаны! Или у тебя что-нибудь растет не оттуда?» или «Все прижались спиной к стене, парни! Бест Руссо идет!» Конечно, мы в большинстве своем ржали, будто ничего смешнее сроду не слышали.

Мрачная сторона новости заключалась в том, что наш класс (3КМ) ходит на физкультуру с классом Росса Уилкокса (3ГЛ), а мистер Макнамара не сумеет приструнить класс мальчиков, даже если от этого будет зависеть его жизнь. Или моя.

В раздевалке пахнет подмышками и землей. Раздевалка делится на зоны. Зона чотких пацанов — дальше всего от двери. Зона прокаженных — у самой двери. Все остальные располагаются посередине. Я обычно тоже, но сегодня все крючки посередине исчезли. Штатные прокаженные — Карл Норрест, Флойд Чейсли и Бест Руссо — потеснились, давая мне место, словно я один из них. Гэри Дрейк, Нил Броз, Уилкокс и его приспешники были заняты игрой — пытались осалить друг друга по заду полотенцами, так что я быстро переоделся и выбежал в холодное утро. Мистер Макнамара сделал с нами разминку, а потом велел бегать по кругу. Я очень тщательно рассчитывал темп так, чтобы клика Уилкокса все время оказывалась на противоположной стороне беговой дорожки.

Осень уже начала портиться, отдавала тлением и туманом. Поле за школьным стадионом было цвета подгорелого блинчика. Следующее — как вода, в которой моют кисти из-под акварели. Мальвернские холмы осень просто украла. Гилберт Свинъярд говорит, что нашу школу и тюрьму Мэйз планировал один и тот же архитектор. Тюрьма Мэйз — в Северной Ирландии, там в прошлом году умер после голодовки Бобби Сэндс из ИРА.

В такие дни, как сегодня, я верю Свинъярду.

— Думаете, вы годитесь в центрфорварды «Ливерпуля»? Манчестерского университета? Сборной Англии? — Мистер Макнамара в спортивном костюме, черно-оранжевом, как форма футбольного клуба «Вулверхэмптон Уондерерс», расхаживал туда-сюда. — Думаете, что сдюжите? Что кишка у вас не тонка?

Его шевелюра, похожая на перманент Кевина Кигана, подпрыгивала.

— Да что вы вообще знаете! Только поглядеть на вас! Хотите знать, чему меня научили в Университете Лафборо? Хотите или не хотите, а я вам скажу! Успех в спорте — и в жизни, парни, и в жизни тоже! — дается потением! Потение и успех, — тут Даррен Крум громоподобно пернул, — равняются успеху и потению! Так что сегодня на поле, парни, покажите мне, как вы потеете! Я хочу видеть триста процентов потения! Мы не будем миндальничать с выбором команд! 3КМ против 3ГЛ! Мозги против мускулов! Настоящие мужчины — вперед, педики — в середину, калеки — в защиту, а психи — на ворота! Это такая… не шутка! Двигайте костями!

Он подул в свисток.

— Вперед, ребята, шевелитесь!

Может быть, саботаж планировали заранее, а может, просто так получилось. Кто попал в прокаженные, того не посвящают в планы. Но очень скоро я понял, что ребята из 3КМ и 3ГЛ играют как попало — то за свою команду, то против. Пол Уайт из 3ГЛ издалека запулил мяч в собственные ворота. Гэвин Коули зрелищно отпасовал в неправильную сторону. Когда Росс Уилкокс сделал фол Освальду Уайру (из его собственной команды) в нашей зоне штрафных ударов, Нил Броз (из нашей команды) перехватил мяч и забил гол. Макнамара не мог не видеть, что ученики наглеют. Может, просто не хотел на своем первом самостоятельном уроке поднимать серьезный шум.

И тут начались фолы.

Уэйн Нэшенд и Кристофер Твайфорд прыгнули на плечи Карлу Норресту. Тот вскрикнул и рухнул под тяжестью.

— Сэр! — закричал Уэйн Нэшенд, первым вскочивший на ноги. — Норрест мне подножку подставил! Красная карточка, сэр!

Макнамара взглянул на затоптанного, грязного Карла Норреста.

— Шевелитесь, парни!

Я провел всю игру достаточно близко к мячу, чтобы не получить нахлобучку, но достаточно далеко, чтобы не было необходимости до него дотрагиваться. Я услышал топот за спиной, но не успел повернуться, как меня сбили с ног приемом регби. Мое лицо вдавили в грязь.

— Жри досыта! — Росс Уилкокс, кто же еще.

— Глисты любят землю! — Гэри Дрейк, никакого сомнения.

Я пытался перевернуться, но они сидели у меня на спине.

— Эй! — Макнамара засвистел. — Вы там!

Они слезли с меня. Я встал на ноги, трепеща, как истинная жертва.

Росс Уилкокс ударил себя в грудь.

— Я, сэр?

— Вы оба! — Макнамара, топая, подошел к нам. (Все давно бросили футбол и глазели на новую забаву.) — Вы что, сдурели? Мы во что, по-вашему, играем?

— Я согласен, сэр, подкат немножко опоздал, — Гэри Дрейк улыбался.

— Мяч был на другом конце поля!

— Я думал, мяч у него! Честное слово! Я без очков слеп, как летучая мышь, — сказал Росс Уилкокс.

(Он вообще не носит очков.)

— И вы сбили этого мальчика с ног приемом регби?

— Я думал, мы играем в регби, сэр.

(Зрители захихикали.)

— О, да никак у нас юморист завелся?

— Нет, сэр! Теперь я вспомнил, что мы играем в футбол. Но когда я делал подкат, я думал, что мы играем в регби.

— Я тоже, — Гэри Дрейк принялся бежать на месте, как Спорт-Билли. — Мы полны соревновательного духа, сэр. Начисто забыли. Потение равняется успеху.

— Ясно! Ну-ка бегом до моста, вы двое, чтоб освежить память!

— Это он нас заставил, сэр! — Росс Уилкокс показал пальцем на Даррена Крума. — Если вы не накажете и его тоже, главный зачинщик выйдет сухим из воды.

Тупица Даррен Крум осклабился в ответ.

— Все трое! — мистер Макнамара опять проявил неопытность. — До моста и обратно! Марш! А вы, все остальные, — кто вам сказал, что матч уже кончился? Ну-ка, шевелитесь!

Мост, о котором шла речь, — это пешеходный мостик, соединяющий дальний конец школьного стадиона с проселочной дорогой, ведущей в Аптон-на-Северне. «Бегом до моста и обратно» — стандартное наказание из арсенала мистера Карвера. Весь маршрут хорошо просматривается, так что учителю видно, если наказанные халтурят. Мистер Макнамара снова принялся судить матч и не заметил, как Гэри Дрейк, Росс Уилкокс и Даррен Крум добежали до моста и, вместо того чтобы повернуть обратно, пробежали по нему и пропали из виду.

Отлично! Прогулять урок — достаточно серьезное нарушение, чтобы виновного послали к мистеру Никсону. Если вмешается директор, мучители забудут про меня до завтра.

Без Гэри Дрейка и Росса Уилкокса некому стало руководить саботажем, и мы доиграли вполне нормально. 3ГЛ забил шесть голов, а 3КМ — четыре.

Мистер Макнамара вспомнил про трех мальчишек, отправленных до моста и обратно, когда мы уже счищали грязь с бутс у сараев для спортинвентаря.

— Куда делись эти чертовы клоуны?

Я держал рот на замке.

— Где вас носило, чертовы клоуны?

От вернувшихся Уилкокса, Дрейка и Крума разило табаком и мятными конфетами. Все трое в деланой растерянности взглянули на мистера Макнамару, потом друг на друга.

— Мы бегали к мосту, сэр. Как вы сами сказали.

— Вас не было сорок пять минут!

— Двадцать туда, сэр, и двадцать обратно, — объяснил Росс Уилкокс.

— Вы что думаете, я идиот?

— Конечно, нет, сэр! — с болью в голосе воскликнул Росс Уилкокс. — Вы учитель физкультуры.

— И еще вы учились в Университете Лафборо, — добавил Гэри Дрейк. — «Безусловно, лучшем спортивном учебном заведении Англии!»

— Вы даже не подозреваете, как сильно влипли! — От гнева у мистера Макнамары заблестели глаза и потемнело лицо. — Вам не разрешается покидать территорию школы без разрешения, как вам в голову взбредет.

— Но, сэр, вы же сами нам велели, — очень удивленно сказал Гэри Дрейк.

— Ничего подобного!

— Вы велели нам добежать до моста и обратно. Вот мы и добежали до моста через Северн. Там, в Аптоне. Как вы сказали.

— В Аптоне? Вы бегали к реке?! В Аптон?! — у мистера Макнамары встали перед глазами шапки местных газет: «УЧИТЕЛЬ-ПРАКТИКАНТ ПОСЫЛАЕТ ТРЕХ МАЛЬЧИКОВ НА СМЕРТЬ В ВОЛНАХ РЕКИ». — Я имел в виду пешеходный мостик, болваны! У теннисных кортов! Зачем бы я стал посылать вас в Аптон? Тем более без надзора?

Росс Уилкокс смотрел на него совершенно серьезно.

— Потение равняется успеху, сэр.

Мистер Макнамара решил удовольствоваться ничьей при условии, что за ним останется последнее слово.

— У вас, парни, куча неприятностей, и самая большая из них — это я!

Когда он удалился в клетушку мистера Карвера, Росс Уилкокс и Гэри Дрейк принялись шептаться с основными и нормальными пацанами. Через минуту Уилкокс скомандовал: «И-раз, и-два, и-три, и-четыре!», и все, кроме нас, прокаженных, грянули на мотив «Тело Джона Брауна»:

К третьему куплету песня стала громче. Наверно, каждый из ребят думал: «Если не присоединюсь, стану следующим Джейсоном Тейлором». А может, у толпы просто есть своя отдельная воля, подавляющая попытки ей противостоять. Может, стадное чувство — самое древнее, идет еще с тех пор, как человечество жило в пещерах. Толпе нужна кровь для подпитки.

Дверь раздевалки с лязгом распахнулась.

Песня тут же притворилась, что ее никогда не было.

Дверь отлетела от резинового стопора на стене и ударила мистера Макнамару по лицу.

Когда сорок с лишним парней нервно пытаются подавить смех, все равно выходит очень громко.

— Я назвал бы вас стадом свиней, но это оскорбление для животных! — завизжал мистер Макнамара.

— Ооооооо! — эхом отозвались стены.

Бывает ярость пугающая, а бывает — смешная.

Мне было жалко мистера Макнамару. В каком-то смысле он — это я.

— Кто из вас… — он проглотил слова, которые могли стоить ему работы, — негодяев, рискнет спеть то же самое мне в лицо? Прямо сейчас?

Долгая насмешливая тишина.

— Ну же! Давайте. Спойте. СПОЙТЕ! — этот вопль, должно быть, разодрал ему горло. В вопле, конечно, был гнев, но я уловил и отчаяние. Еще сорок лет такого. Мистер Макнамара обшарил своих мучителей яростным взглядом в поисках новой стратегии.

— Ты!

К моему дикому ужасу, «ты» был я.

Должно быть, Макнамара узнал во мне ученика, затоптанного в грязь. И решил, что я охотней заложу других.

— Имена!

Дьявол обратил на меня восемьдесят глаз, и я отпрянул.

Есть железное правило: «Ты не должен называть чужие имена, если от этого у людей будут неприятности. Даже если они того заслуживают».

Макнамара сложил руки на груди:

— Я жду!

Голос у меня был как у крохотного паучка:

— Я не видел, сэр.

— Я сказал, назвать имена! — Макнамара сжал кулаки, и руки у него подергивались. Он явно на грани и вот-вот сорвется и заедет мне. Но тут из комнаты выкачали весь свет, как при солнечном затмении.

В дверях материализовался мистер Никсон, директор школы.

— Мистер Макнамара, этот ученик — ваш основной нарушитель дисциплины, ваш главный подозреваемый или недостаточно активный информатор?

(Через десять секунд либо из меня сделают котлету, либо я получу относительное помилование.)

— Он, — мистер Макнамара сглотнул с усилием, подозревая, что его учительская карьера может кончиться через несколько минут, — говорит, что он «не видел», господин директор.

— Нет худших слепцов, чем нежелающие видеть, мистер Макнамара, — мистер Никсон сделал несколько шагов вперед, заложив руки за спину. Мальчишки попятились, прижимаясь к скамьям. — Минуту назад я говорил по телефону с коллегой из Дройтвича. Я был вынужден извиниться перед ним и прервать разговор. Кто скажет, почему?

Все присутствующие, включая мистера Макнамару, не отрывали глаз от грязного пола. Мистер Никсон умеет испепелять одним взглядом.

— Мне пришлось закончить разговор из-за инфантильного ора, доносящегося отсюда. Из-за него я буквально не слышал собственных мыслей. Так. Меня не интересует, кто зачинщик. Меня не заботит, кто орал, кто мурлыкал себе под нос и кто хранил молчание. Меня заботит, что мистер Макнамара, гость в нашей школе, будет вполне справедливо рассказывать своим коллегам, что я руковожу зоопарком из хулиганов. За этот ущерб моей репутации я накажу вас всех.

Мистер Никсон вздернул подбородок на четверть дюйма. Мы отпрянули.

— «Это не я, мистер Никсон! Я не подпевал! Будет несправедливо, если вы меня накажете!»

Он оглядел нас, ища согласных, но таких дураков у нас нет.

— Видите ли, мне платят безумные деньги не за установление справедливости. Мне платят безумные деньги за поддержание определенных стандартов. Стандартов, которые вы, — он сплел пальцы рук и тошнотворно захрустел суставами, — только что втоптали в грязь. В более просвещенном веке я бы задал вам хорошую взбучку, чтобы научить правилам приличия. Но поскольку законодатели отобрали у нас этот инструмент, мне придется найти другие, более трудоемкие методы.

У двери мистер Никсон обернулся:

— В старом спортзале. В четверть первого. Опоздавшие получат наказание на неделю. Неявившиеся будут исключены. Это всё.

В этом учебном году прежние школьные обеды сменились едой из «кафетерия». Над дверью столовой повесили вывеску: «Кафетерий „Риц“ от „Качественной кухни плюс“», хотя уксусная вонь и чад бьют по носу уже в раздевалке. Еще на вывеске нарисована свинья в поварском колпаке, с улыбкой несущая блюдо сосисок. В меню — жареная картошка, фасоль в томате, гамбургеры, сосиски и яичница. На сладкое дают мороженое с консервированными грушами или мороженое с консервированными персиками. В качестве питья предлагают выдохшуюся пепси, тошнотворный оранжад и тепловатую воду. На прошлой неделе Клайв Пайк обнаружил в гамбургере половину многоножки. Она еще извивалась. Хуже того — вторую половину он так и не нашел.

Я встал в очередь и заметил, что все поглядывают на меня. Двое первоклассников изо всех сил старались не смеяться. Все уже знали, что сегодняшний день проходит под девизом «Достань Тейлора». Даже буфетчицы наблюдали за мной из-за блестящих прилавков. Что-то тут не так. Я узнал, что именно, лишь когда взял свой поднос и сел за стол прокаженных рядом с Дином Дураном.

— Э… Джейс, кто-то прилепил наклейки тебе на спину.

Я снял блейзер, и смех сотряс «Кафетерий „Риц“. Мне на спину прилепили десять наклеек. На каждой было написано „Глист“ — все разными ручками и разным почерком. Я едва удержался, чтобы не вскочить и не выбежать вон. Это лишь доставило бы мучителям дополнительную радость. К тому времени, как волны смеха улеглись, я отодрал наклейки и изорвал их под столом на мелкие кусочки.

— Не обращай внимания на этих дебилов, — сказал Дин Дуран. Кусок жареной картошки ударил его по щеке.

— Очень смешно! — закричал он в том направлении, откуда прилетела картошка.

— Да, мы тоже так думаем, — крикнул в ответ Энт Литтл от стола Уилкокса. Еще три или четыре куска полетели в нас. Тут в столовую вошла мисс Ронксвуд, и обстрел прекратился.

— Эй, ты слыхал? — В отличие от меня Дин Дуран умеет не обращать внимания на всякое.

Я уныло сцарапывал с вилки присохшие волокна.

— Что такое?

— Да Дебби Кромби.

— Что с ней такое?

— Ну, она всего только взяла да и залетела.

— Куда залетела?

— Ну залетела, блин! Беременная она, — прошипел Дин.

— Беременная? Дебби Кромби? У нее будет ребенок?

— Не ори! Похоже на то. У Трейси Свинъярд лучшая подружка — секретарша в аптонской клинике. Они позавчера ходили бухать в „Черный лебедь“. После кружечки-пятой она велела Трейси поклясться жизнью, что та никому ничего, и рассказала ей. Трейси Свинъярд рассказала моей сестре. А Келли рассказала мне сегодня за завтраком. Велела мне поклясться могилой нашей бабушки, что я никому не буду передавать.

(Могила Дурановой бабушки усеяна обломками нарушенных клятв.)

— А кто отец?

— Ну, тут не нужно быть Шерлоком Холмсом. Дебби Кромби ни с кем не гуляла после Тома Юэна, верно?

— Но ведь Тома убили еще в июне.

— Да, но он приезжал в отпуск в апреле, верно? Должно быть, тогда и запустил в нее головастиков.

— Так значит, папа ребенка Дебби Кромби умер еще до его рождения?

— Жалость какая, да? Айзек Пай сказал, что на ее месте сделал бы аборт, но мамка Дон Мэдден сказала, что аборт — это убийство. Как бы там ни было, Дебби Кромби сказала доктору, что оставит ребенка в любом случае. Келли думает, что, наверно, Юэны будут помогать. В каком-то смысле продолжение Тома. Наверно.

Жизнь иногда играет над людьми совсем не смешные шутки.

„Такой смехотищи я в жизни не слыхал“, — заявил Нерожденный Близнец.

Я наскоро проглотил яичницу с жареной картошкой, чтобы успеть в старый спортзал к 12.15.

Школьный комплекс построен в основном за последние тридцать лет, но часть его составляет старинная школа еще Викторианской эпохи. Старый спортзал — как раз там. Им почти не пользуются. Когда ветер сильный, с крыши сдувает черепицу. В январе прошлого года одна пролетела в нескольких дюймах от головы Люси Снидс, но пока еще никого не убило. Впрочем, один первоклассник и правда умер в старом спортзале. Его затравили, и он повесился на собственном галстуке. Под потолком, где крепится канат. Пит Редмарли клянется, что видел, как этот парень там висел — три года назад, в грозу, еще не совсем мертвый. Голова у него болталась, потому что шея была сломана, а ноги дергались на высоте двадцати футов над землей. Он был бледный как мел, если не считать красного рубца — борозды от галстука. Но его глаза следили за Питом Редмарли. Ноги Пита с тех пор не было в старом спортзале. Ни единого разу.

В общем, наш класс и 3ГЛ собрались во внутреннем дворе. Я упал на хвост Кристоферу Твайфорду, Нилу Брозу и Дэвиду Окриджу — они обсуждали „Грязного Гарри“. Этот фильм в субботу показывали по телевизору. Там есть сцена, где Клинт Иствуд не знает, осталась ли у него в револьвере пуля, чтобы застрелить злодея.

— Да, то была эпическая сцена, — вставил я в разговор.

Кристофер Твайфорд и Дэвид Окридж наградили меня взглядами, означавшими: „Кому не насрать на твое мнение?“

— Тейлор, никто уже давно не говорит „эпический“, — сказал Нил Броз.

По внутреннему двору шли мистер Никсон, мистер Кемпси и мисс Глинч. Сейчас нам дадут хорошенькую нахлобучку. В зале были расставлены стулья, аккуратными рядами, как на экзамене. 3КМ сел слева, 3ГЛ справа.

— Есть ли здесь люди, которые считают, что они тут быть не должны? — начал мистер Никсон. С тем же успехом он мог бы спросить: „Есть ли здесь люди, желающие прострелить себе коленные чашечки?“ Никто не клюнул. Мисс Глинч заговорила, обращаясь в основном к 3ГЛ:

— Вы подвели своих учителей, вы подвели свою школу, а самое главное, вы подвели самих себя…

После этого мистер Кемпси занялся нами.

— Я преподаю двадцать шесть лет и не помню, чтобы мне было так стыдно. Вы вели себя как банда хулиганов…

Нас песочили до 12.30.

Мутные окна вырезали прямоугольники туманной мрачной мглы.

Тоска — именно такого цвета.

— Вы останетесь на местах до часу дня, пока не прозвенит звонок, — объявил мистер Никсон. — Вы не будете двигаться. Вы не будете разговаривать. „Но, сэр! Что, если мне понадобится в туалет?“ В этом случае позорьтесь, как вы стремились опозорить моего сотрудника. После звонка сходите за тряпкой. Это наказание будет повторяться в каждый обеденный перерыв в течение всей недели.

(Никто не осмелился застонать.)

— „Но, сэр! Каков смысл этого наказания неподвижностью?“ Смысл в том, что в моей школе не место травле нескольких человек — или даже одного человека — всей толпой.

На этом месте директор ушел. Мистер Кемпси и мисс Глинч сели проверять тетради. Тишину нарушали только скрип их ручек, бурчание в животах учеников, жужжание мух, бьющихся в лампах дневного света, и крики свободных ребят вдалеке. Секундная стрелка враждебных часов дрожала, дрожала, дрожала, дрожала. Вполне возможно, именно эти часы — последнее, что видел перед смертью повесившийся ученик.

Из-за наказания Росс Уилкокс до конца недели не сможет доставать меня в обеденный перерыв. Любой нормальный парень нервничал бы, если бы из-за него два класса наказали на неделю. Может, мистер Никсон рассчитывает, что мы сами накажем главарей? Я украдкой взглянул на Росса Уилкокса.

Росс Уилкокс, должно быть, глядел на меня. Он победоносно показал мне „викторию“ и выговорил одними губами: „Глист“.

— „У меня рог! — возмутился Хрюша“.[46]

Черт, дальше подряд два слова на „с“.

— „Дайте… — Я в отчаянии прибег к „методу спотыкания“, когда произносишь запинательную букву (в данном случае „с“) и вроде как спотыкаешься об нее и переваливаешься в следующий слог, — с-с-слово с-с-сказать“.

Я, весь в поту, глянул на мистера Монка, нашего практиканта по английскому. Мисс Липпетс никогда не заставляет меня читать вслух, но она ушла в учительскую. Очевидно, не сообщив мистеру Монку о нашей договоренности.

— Хорошо, — устало и терпеливо сказал мистер Монк. — Продолжай.

— „На вершине горы рог не с-с-считается, — с-с-сказал Джек. — Так что заткнись. — У м-меня в руках рог! — Надо туда зеленых веток положить, — с-с-сказал Морис. — Их кладут для дыма! — Рог у м-меня! — Джек в ярости обернулся: — А ну заткнись! — Хрюша увял. Ральф взял у него рог и обвел всех взглядом. — Кто-то должен сп…“

О черт! Теперь я не могу выговорить „п“ в середине слова. Обычно у меня проблемы только с первым звуком.

— Э…

— „Специально“, — подсказал мистер Монк, удивленный, что ученик первого по порядку класса не может прочитать такое простое слово. Я сообразил, что раз мистер Монк уже произнес нужное слово, его можно теперь не повторять, даже если мистер Монк этого ожидает.

— Благодарю, сэр. „…с-с-следить за костром. В любой день может прийти корабль, — он повел рукой вдоль тугой струны горизонта, — и, если у нас всегда будет сигнал, нас заметят и с-с-спасут“.

(Висельник позволил мне сказать „сигнал“, как боксер-чемпион забавы ради иногда пропускает пару ударов новичка.)

— „И потом. Нам нужно еще одно правило. Где рог, там и собрание. И все равно — внизу это или наверху. С этим все с-с-с…“

Теперь скрыть мое запинание уже не удастся. Висельник знал, что близок к решающей победе. Чтобы произнести „согласились“, я вынужден был прибегнуть к методу „продавливания“. Стараться выдавить из себя нужное слово — это последнее отчаянное средство, потому что лицо при этом кривится, как у параличного калеки. А если Висельник наносит ответный удар, то слово застревает, и вот тогда превращаешься в классического трясущегося паралитика. Я задыхался, словно меня обернули пластиком. Мне казалось, что от стресса у меня вибрируют мочки ушей.

— „Хрюша открыл было рот, встретился взглядом с Джеком и осекся. Джек потянулся за рогом и встал, осторожно держа хрупкий предмет в з-з-з…“ Простите, сэр, я не могу разобрать дальше.

— „Закопченных“?

— Благодарю, сэр. — Жаль, что у меня не хватит духу взять две шариковые ручки, воткнуть себе в глазные яблоки и со всей силы боднуть парту. Сбежать любой ценой, — „…ладонях. — Ральф совершенно верно говорит. Нам нужны правила, и мы должны им подчиняться. Мы не дикари какие-нибудь. Мы англичане. А англичане всегда и везде лучше всех. Значит, надо вести себя как…“ э… „с-с-следует“.

Вошла мисс Липпетс и увидела, что случилось.

— Спасибо, Джейсон, достаточно.

По классу пробежала молчаливая мысль: „Почему это он так легко отделался?“

— Мисс, можно вас попросить? — Гэри Дрейк поднял руку.

— Да, Гэри?

— Эта часть очень классная. Я прямо сидеть не могу. Можно я почитаю?

— Я рада, что тебе нравится эта книга. Пожалуйста.

— „Он обернулся к Ральфу. Ральф, я разделю хор — то есть моих охотников — на смены, и мы будем отвечать за то, чтоб костер всегда горел. Его великодушие стяжало редкие хлопки, Джек осклабился и, призывая к тишине, помахал рогом“.

Гэри Дрейк читал с преувеличенной гладкостью — для контраста с тем, что будет дальше.

— „Ссс-ССССС-сейчас-то ззззззачем ему гореть? Ночью кто дым у-у-у-увидит? Ссссссснова ззззажжем, когда зззззахотим. Альты — вввввы отвечаете ззззза костер эту нннннеделю. А ввввы, дддддисканты, — сссссследующую…“

Он меня растоптал. Пацаны хихикали. Девчонки поворачивались и смотрели на меня. Голова моя вспыхнула и запылала ярким пламенем стыда.

— Гэри Дрейк!

Сама невинность:

— Да, мисс Липпетс?

Все оборачивались на Гэри Дрейка, а потом на меня. Интересно, заревет ли Тейлор, Школьный Заика? На меня налепили ярлык, который мне теперь до конца жизни не отодрать.

— Ты считаешь, что это смешно, Гэри Дрейк?

— Простите, мисс, — Гэри Дрейк улыбнулся без улыбки, — я, похоже, где-то подцепил гадкое заикание…

Кристофер Твайфорд и Леон Катлер затряслись от сдавленного смеха.

— Вы двое, тихо!

Они заткнулись. Мисс Липпетс не дура. Послать Гэри Дрейка за эту шуточку к мистеру Никсону — верный способ обнародовать ее по „школьному телеграфу“. Впрочем, скорее всего, она и так разойдется по всей школе.

— Это омерзительная, жалкая, презренная выходка с твоей стороны, Гэри Дрейк!

Недочитанные слова с сорок первой страницы „Повелителя мух“ взлетели и облепили мое лицо роем пчел.

На седьмом и восьмом уроках у нас музыка, ее ведет мистер Кемпси, наш классный руководитель. Алистер Нэртон занял мое обычное место рядом с Марком Бэдбери, так что я, не говоря ни слова, пошел и сел с Карлом Норрестом, королем прокаженных. Бест Руссо и Флойд Чейсли так давно вместе выступают в роли прокаженных, что уже практически женаты. Мистер Кемпси все еще злился на нас за историю с Макнамарой. После того как мы хором произнесли „Добрый день, мистер Кемпси!“, он швырнул в нас тетради, как Оджоб в „Голдфингере“ швыряет шляпу.

— Я решительно не вижу, что может быть „доброго“ в сегодняшнем дне, на протяжении которого вы превратили в руины основополагающий принцип общеобразовательной школы. А именно — то, что она является местом, где предположительно интеллектуальные сливки сливок делятся своей утонченной сущностью с другими фракциями молока. Аврил Бредон, раздайте учебники. Глава третья. Сегодня очередь Людвига ван Бетховена подвергнуться четвертованию.

На уроках музыки мы не музицируем, как можно было бы подумать. До сих пор в этой четверти мы занимались исключительно переписыванием кусков из „Биографий великих композиторов“. Пока мы это делаем, мистер Кемпси снимает замок с проигрывателя и ставит пластинку с записью музыки этого композитора. Самый мажорный голос на земле зачитывает вступление, где перечисляются самые великие произведения этого композитора.

— Не забудьте, вы должны изложить биографию композитора своими словами, — предупредил мистер Кемпси. Учителя вечно твердят это „своими словами“. Терпеть не могу это выражение. Писатели тщательно подбирают слова и плотно сбивают во фразы. У них такая работа. Почему мы должны снова разбирать фразы на слова лишь затем, чтобы потом кое-как сложить обратно? Как написать „капельмейстер“, не употребляя слова „капельмейстер“?

На уроках мистера Кемпси все обычно и так ведут себя тихо, но сегодня атмосфера в классе была похоронная. Ход урока нарушила только новенькая девочка по имени Холли Деблин — она попросилась в медкабинет. Мистер Кемпси лишь показал на дверь и беззвучно произнес: „Иди“. Девочек в третьем классе отпускают в туалет и к медсестре гораздо охотней, чем мальчиков. Данкен Прист говорит, что это из-за „месячных“. „Месячные“ — очень загадочное явление. Девочки не говорят о них в присутствии мальчиков. Мальчики особо не шутят о них, чтобы не выдать, как мало они на самом деле знают.

Глухота Бетховена была ярким моментом в посвященной ему главе „Биографий великих композиторов“. В те годы композиторы полжизни слонялись по Германии в поисках разных архиепископов и эрцгерцогов, которые дали бы им работу. Другую половину жизни они, видимо, гробили в церкви. (Мальчики-хористы Баха за четыре года после его смерти извели оригиналы его рукописей на обертку для бутербродов. Эти два факта — единственное, что я вынес из уроков музыки в текущей четверти.) Я добил Бетховена за сорок минут, намного раньше остального класса.

— „Лунная соната“, — сообщил мажорнейший голос, — это одна из самых любимых вещей в репертуаре любого пианиста. Сочиненная в тысяча семьсот восемьдесят втором году соната вызывает в воображении лунный свет над широкими спокойными водами после того, как утихла буря».

Пока играли «Лунную сонату», у меня в голове зашевелилось стихотворение. Оно называлось «Сувениры». Мне очень хотелось записать его в тетради для черновиков, но я не осмелился — на уроке, да еще в такой день, как сегодня. (А теперь оно уже исчезло, кроме одной строчки: «Солнечный свет на воде — сонная мишура». Стоит один раз не записать, и все.)

— Джейсон Тейлор! — мистер Кемпси заметил, что я уже не погружен в книгу. — У меня к тебе поручение.

В школьных коридорах во время урока есть что-то зловещее. Обычно самые шумные уголки теперь безмолвны. Словно нейтронная бомба взорвалась, уничтожив все живое, но сохранив здания. Голоса доносятся будто из-под воды — они исходят не из классов, но из провалов между жизнью и смертью. Самый короткий путь в учительскую — по внутреннему двору, но я выбрал длинный путь, через старый спортзал. Когда учитель посылает тебя с поручением, это время передышки, когда никто тебя не достанет — чем-то похоже на клетку «бесплатная парковка» в «Монополии». Я хотел немного растянуть пространство свободы. Я топтал истертые половицы, по которым когда-то ходили колесом мальчишки, потом отравленные газом на Первой мировой. Одну стену старого спортзала закрывают поставленные друг на друга стулья, зато вдоль другой стороны идет шведская стенка, по которой можно лазить. Мне почему-то захотелось выглянуть в окно под самым потолком. Я ничем не рисковал. Если услышу, что кто-то идет, просто спрыгну.

Имейте в виду — стоит оказаться наверху, и оказывается, что это гораздо выше, чем казалось снизу.

Стекло было мутное от многолетних напластований грязи.

День стал тяжелым и серым.