Лужок Черного Лебедя Митчелл Дэвид
«Нет, — ответил студенистый куб. — Можно изменить только внешние черты. Внутренний Ты должен оставаться неизменным, чтобы Внешний Ты изменился. А чтобы изменить Внутреннего Тебя, нужен Еще Более Внутренний Ты. И так далее, без конца. Ты меня понял?»
— Я тебя понял.
Невидимая птица порхнула мимо уха.
— Максина? Максина, не смешно!
В третьем зеркале был Глист. Мое тело от пояса вниз превратилось в узкий хвост. Голова и грудь выпучились в большую блестящую каплю. «Не слушай их. Росс Уилкокс, Гэри Дрейк и Нил Броз лезут к тебе, потому что ты выделяешься. Если бы у тебя была правильная прическа, правильная одежда, если бы ты правильно говорил и отвисал с правильными людьми, все было бы в порядке. Популярность — это умение следовать прогнозам погоды».
— Мне всегда было интересно, как ты выглядишь.
В четвертом зеркале оказался кверхногамный Джейсон Тейлор. «Разве от Глиста тебе хоть раз была какая-нибудь польза?» Когда я еще учился у мисс Трокмортон, я воображал, что люди в Южном полушарии как раз так и ходят. Я дернул ногой, и у отражения шевельнулась рука. Я замахал рукой, отражение — ногой. «А как насчет Внешнего Тебя, который был бы одновременно и Внутренним Тобой? — поинтересовался Кверхногамный Я. — Единого Тебя? Если людям нравится твое Единое Я — отлично. Если нет — считай, не повезло. Но когда ты выпрашиваешь одобрение для своего Внешнего Я, это противно. Это делает тебя слабаком. Это скучно».
— Скучно, — согласился я с Кверхногамным Собой. — Скучно. Скучно.
— А мне не скучно! — на меня прыгнул пушистый инопланетянин.
У меня сердце остановилось прямо там, в комнате смеха.
— Сами с собой говорят только психи, — Максина хмурилась. — Ты разве псих?
У лотка, где продавали яблоки в карамели, Келли Дуран болтала с Дебби Кромби. Как самый богатый парень во всех трех графствах, я купил по яблоку себе, Дину и Максине. Откусывать яблоки, покрытые броней карамели, нужно по специальной методике. От них отскакивают зубы. Нужно взломать твердую карамель клыками, это единственный способ. А потом вонзить резцы, чтобы отломить корку.
У Дебби Кромби под платьем словно футбольный мяч. Вся деревня знает, что Дебби носит ребенка Тома Юэна.
— Это ведь у тебя не настоящий инопланетянин? — спросила она у Максины.
— Настоящий! Его зовут Джеффри.
— Инопланетянин Джеффри! Очень стильно.
— Спасибо!
— Послушайте, у вас сейчас на душе потеплеет, — обратилась Келли к нам с Дином. — Анжела Буллок слышала от самой Дон Мэдден, что та не только бросила вашего любимого дружка Дон-Жуана Уилкокса…
Дин хихикнул.
— Мы сами видели, как они лаялись!
— Дальше будет еще лучше, — Келли даже пискнула от наслаждения. — Уилкокс потерял бумажник, поняли? А в нем были сотни фунтов!
(Сверкающий неоном китайский дракон длиной в милю пролетел, змеясь, сквозь ярмарочные толпы и ужалил меня в карман. К счастью, кроме меня, его никто не видел.)
— Сотни фунтов? — у Дина буквально отвисла челюсть. — Где это он его потерял?
— Здесь! Сегодня! На Гусиной ярмарке! Конечно, Диана Тэрбот не умеет хранить секреты даже под страхом смерти, так что наверняка уже полдеревни этот бумажник ищет. Может, уже нашли. Но нет дураков, чтоб вернуть его обратно такой говенной жопе, как Росс Уилкокс.
— Полдеревни состоит у него в шайке, — не согласился Дин.
— Это не значит, что они его любят.
— А как это получилось… — мой голос дрожал, — …что он разгуливал с сотнями фунтов в кармане?
— О, это печальнейшая на свете повесть! Представь себе, твой приятель Росс сидел у своего папки в гараже после школы, и вдруг подъезжает машина. «Тук-тук!» «Кто там?» «Налоговая инспекция!» Гордон Уилкокс уже много лет не платил налоги. Последний раз, когда к нему приходил фининспектор, он его прогнал паяльной лампой. На этот раз инспекторы захватили с собой полицейского из Аптона. Но прежде чем они успели зайти в кабинет, Гордон Уилкокс выхватил все наличные из сейфа, сунул Уилкоксу младшему и велел мухой лететь с ними домой. С глаз долой, из бухгалтерии вон. Большая ошибка! Уилкокс решил походить с этими деньгами, поняли? Думал произвести впечатление на свою девушку толщиной, скажем так, бумажника. Может, хотел часть денег припрятать. Может, и нет. Мы никогда не узнаем, потому что деньги исчезли.
— Так что он делает теперь?
— По последним данным Анжелы Буллок, он сидел в автобусной остановке и курил.
— Должно быть, от страха отложил кирпичей, — сказала Дебби Кромби. — Гордон Уилкокс больной на голову. Бешеный.
— Что значит «бешеный»? — я впервые в жизни заговорил с Дебби Кромби.
— Ты знаешь, куда девалась мамка Росса Уилкокса?
Скрылась бегством, осознав, что ее сын — воплощение зла?
— Куда?
— Она потеряла полоску почтовых марок.
— Почтовых марок?
— Полоску из пяти почтовых марок. Это была соломинка, сломавшая спину верблюду. Я тебе клянусь, Джейсон, Гордон Уилкокс так ее избил, что в больнице ее неделю кормили через трубочку.
— А почему… — черная дыра у меня внутри разверзалась все шире, — почему его не посадили?
— Свидетелей не было. Адвокат попался ловкий и доказал, что она сама несколько раз сбросилась с лестницы. Да еще она очень вовремя двинулась умом. Судья в Вустере постановил, что она «ментально нестабильна».
— А если он такое сотворил из-за каких-то марок, — Дебби Кромби обхватила руками свой футбольный мяч, — представь себе, что он сделает за сотни фунтов! Росс Уилкокс, конечно, сволочь еще та, но взбучки от его папаши я и врагу не пожелаю.
Дин с уханьем поехал вниз по «Головоломному склону Али-Бабы». Едва я приготовил свой коврик, как небо со стороны Велланда взорвалось фейерверками. Ночь Гая Фокса только завтра, но велландские ждать не умеют. Стебли медленно росли в небе и вдруг с хлопком распустились в замедленную съемку расцветающих хризантем. Посыпался звездный дождь — серебро, пурпур, фениксово золото. Хрумтящие «бубух» донеслись с опозданием на секунду. Бум… бум… Лепестки фейерверка осыпались и обратились в пепел. Больших было всего штук пять или шесть, но такие красивые!
Никто не взбирался на башню, где я стоял — я бы услышал шаги на ступенях.
Все так же сидя на краю скользкого склона, я достал бумажник Уилкокса и стал считать Уилкоксовы деньги. Мои деньги. Это не были пятерки или десятки — нет, сплошные двадцатки. Я до сих пор двадцатку и в руках не держал. Пять… десять… пятнадцать…
Тридцать королев Елизавет. Бледных в звездном свете.
«ШЕСТЬСОТ!!! ФУНТОВ!!!» — завизжал я.
Но про себя.
Если их у меня найдут — все равно кто — я даже не решался представить, чем это мне грозит. Я заверну деньги в полиэтилен, положу в коробку для сэндвичей и спрячу. Лучше всего где-нибудь в лесу. А бумажник надежней всего бросить в Северн. Жаль. У меня нет бумажника, только дурацкий мешочек на молнии. Я понюхал бумажник Уилкокса, чтобы хоть атомы от него перешли в мой организм. Жаль, что нельзя вдохнуть атомы Дон Мэдден.
Сидя на башне, я думал о том, что у Гусиной ярмарки — свое волшебство. Оно обращает мою слабость в силу. Оно обращает наш общинный луг в это подводное царство. Песня «Ghost Town» группы «Specials» летела, как мыльные пузыри, с «Волшебной горы», «Waterloo» «ABBA» — с «Летающих чашек», тема из «Розовой пантеры» — с цепной карусели «Ветерок». «Черный лебедь» был так полон народу, что потроха перли наружу. Еще дальше, где раскинулись поля, деревни плыли по воздуху, держась ни на чем. Хэнли-Касл, Блэкмор-Энд, Бразеридж-Грин. Вустер был как сплющенная галактика.
Но самое лучшее — то, что я изобью Уилкокса в кашу. Я! Руками его отца. С какой стати мне из-за этого переживать? После всего, что Уилкокс делал со мной. И ни тот, ни другой об этом никогда не узнают. Идеальная месть. И вообще Келли преувеличивает. Ни один отец не станет так уж жестоко избивать сына.
Послышались шаги на ступенях — на башню кто-то лез. Я торопливо сунул богатство в карман, снова уселся на колючий коврик, и дивная мысль скользнула ко мне в голову как раз в тот момент, когда я соскальзывал вниз: за шестьсот фунтов можно попробовать купить «Омега Симастер».
Сегодня я закладывал виражи, как истинный повелитель «Головоломного склона».
— Эй, — сказал Дин, когда толпа несла нас мимо палатки с жареной картошкой, — да неужто это твой папка?
«Не может быть», — подумал я, но это был именно он. В плаще, как у лейтенанта Коломбо, и офисном костюме. На лице морщины — словно их с силой загладили утюгом. Я подумал, что папе не помешал бы очень длинный отпуск. Папа ел жареную картошку из газетного кулька деревянной вилкой. Бывают сны, в которых вполне нормальные люди появляются в совершенно ненормальных местах, и сейчас я как будто попал в такой сон. Я не успел сообразить, почему нам надо срочно уносить ноги — папа нас заметил.
— Привет, ребята.
— Добрый вечер, мистер Тейлор, — Дин говорил с опаской. Они не виделись еще ни разу после той истории с мистером Блейком, в июне.
— Привет, Дин. Как рука?
— Спасибо, ничего, — Дин пошевелил рукой. — Как новенькая.
— Рад слышать.
— Привет, папа, — я тоже нервничал, сам не зная отчего. — Что ты тут делаешь?
— Я не знал, что мне нужно твое разрешение, Джейсон.
— Нет, нет, я не то имел в виду…
Папа старался улыбнуться, но получилась только болезненная гримаса.
— Знаю, знаю. Что я тут делаю? — папа выудил вилкой кусочек картошки и подул на него. — Видишь ли, я ехал домой. И увидел весь этот шум и тарарам.
Голос у него был какой-то странный. Мягче обычного.
— И решил, что не могу же я пропустить Гусиную ярмарку. Решил побродить немного. Унюхал вот эти, — папа встряхнул газетным кульком. — Ты знаешь, мы одиннадцать лет живем в Лужке Черного Лебедя, и я первый раз выбрался на Гусиную ярмарку. Я все собирался сводить и тебя, и Джулию, когда вы были маленькие. Но что-то важное мне всегда мешало. Что-то очень важное… не помню что.
— Ой, да. Мама звонила из Челтнема. Велела передать тебе, что в холодильнике киш. Я оставил тебе записку на кухонном столе.
— Очень любезно с твоей стороны. Спасибо, — папа воззрился в глубины своего кулька, словно там были написаны ответы на его вопросы. — Эй, а вы-то поели? Дин? Хотите жареную картошку с чем-нибудь?
— Я съел сэндвич и вишневый йогурт перед тем, как выйти из дому, — я не стал упоминать про яблоко в карамели на случай, если оно окажется выброшенными деньгами.
— Я съел в этом ларьке три «Всеамериканских гурманских хот-дога». Я их горячо рекомендую, — Дин похлопал себя по животу.
— Отлично, отлично, — папа сжал голову руками, словно она у него болела. — А. Позволь, я тебе, э…
Папа сунул мне в руку две новенькие фунтовые монеты. (Час назад два фунта показались бы мне сокровищем. Сейчас они не превышали одной трехсотой моего состояния.)
— Спасибо, папа. А ты не хочешь… э…
— Я бы с удовольствием, но меня ждет такая огромная куча бумаг, что они уже начали размножаться делением. Мне нужно строить планы. Стелить постели и раскладывать в них горячие грелки. Нечестивым же нет покоя, как говорится. Дин, рад был тебя повидать. У Джейсона теперь свой телевизор в комнате — он наверняка хвастается не смолкая. Приходи смотреть. Что этому телевизору зря там… ну, в общем… стоять…
— Большое спасибо, мистер Тейлор.
Папа швырнул кулек в бочку для мусора и пошел прочь.
«А что, если ты его видишь в последний раз?» — подтолкнул меня Нерожденный Близнец.
— Папа!
Я подбежал к нему и заглянул в глаза. И вдруг понял, что почти догнал его ростом.
— Я хочу быть лесником, когда вырасту.
Я ведь не собирался ему рассказывать! Папа вечно критикует мои планы.
— Лесником?
— Да, — я кивнул. — Человеком, который следит за лесами.
— М-мм, — это самое близкое к улыбке, что бывает у папы. — Я вижу тут одну проблему.
— Ну. Да. За каким-нибудь лесом. Во Франции. Может быть.
— Тебе придется учиться изо всех сил, — папа сделал лицо, которое означало «могло быть и хуже». — Налегать на естественные науки.
— Значит, буду налегать.
— Будешь, я верю.
Я никогда не забуду сегодняшней встречи с папой. Я это точно знаю. А он? Или сегодняшняя ярмарка для него одна из тех вещей, про которые забываешь и даже никогда не вспоминаешь, что забыл?
— Что там насчет телевизора? — спросил Дуран.
— Он работает только если придерживать антенну, а тогда приходится сидеть так близко, что ничего не видно. Подожди меня тут минутку, а? Я только сбегаю в лес поссать.
Я бежал трусцой по общинному лугу, и Гусиная ярмарка таяла, опадая. Шестьсот фунтов: шесть тысяч батончиков «Марс», сто десять пластинок, тысяча двести книг в бумажных обложках, пять велосипедов «Рэли грифтер», четверть «Морриса-мини», три игровые приставки «Атари». Шмотки, за которые Дон Мэдден будет танцевать со мной на рождественской дискотеке. «Мартенсы» и джинсовые куртки. Тонкие кожаные шнурки на шею с подвесками-роялями. Рубашки, розовые, как лососина. «Омега Симастер де Вилль», сотворенные седовласым швейцарским часовщиком в 1950 году.
Старая автобусная остановка высилась, как контейнер с темнотой.
«Я же тебе говорил, — сказал Глист. — Его тут нет. Иди обратно. Ты сделал все, что мог».
Темнота пахла свежим табачным дымом.
— Уилкокс?
— Иди на…
Уилкокс зажег спичку, и на секунду в темноте повисло, мерцая, его лицо. Под носом что-то темнело — возможно, стертая засохшая кровь.
— Я кое-что нашел.
— А почему меня это колышет? — до него явно не доходило.
— Потому что это твое.
Голос Уилкокса дернулся, как собака на цепи.
— Что?
Я выудил из кармана бумажник и показал ему.
Он вскочил и выхватил бумажник.
— Где?
— Возле электромобилей.
Он явно обдумывал, не вырвать ли мне горло.
— Когда?
— Пять минут назад. Он завалился в щель у края.
— Тейлор, если ты взял хоть сколько-то из этих денег, — дрожащие пальцы извлекли пачку банкнот из бумажника, — считай, ты покойник!
— Ну что ты, Росс, не стоит благодарности. Честно. Я знаю, ты бы сделал для меня то же самое. Я даже не сомневаюсь.
Он был слишком занят пересчетом и не слушал меня.
— Слушай, если бы я хотел украсть твои деньги, неужели я бы пришел их отдавать?
Уилкокс дошел до тридцати. Он набрал полную грудь воздуху, потом вспомнил про меня — про то, что я вижу, какое облегчение он испытывает.
— Так что мне теперь, в жопу тебя поцеловать? — его лицо искривилось. — Может, я тебе еще спасибо сказать должен?
Как обычно, я не знал, что ответить.
Бедняга.
Работник аттракциона «Летающие чашки великого Сильвестро» прилаживал железные скобы с мягкой подкладкой, которые должны были не дать мне, Дину, Флойду Чейсли и Клайву Пайку улететь в космическое пространство.
— Это вы и есть великий Сильвестро? — спросил Дин с некоторым ехидством.
— Не-а. Он помер месяц назад. Его другой аттракцион, «Летающие тарелки», взял да и обрушился на него. В Дерби это случилось и попало во все тамошние газеты. Девять ребят вашего примерно возраста и сам великий Сильвестро — их перемололо в пюре и выжало из них сок, — работник аттракциона потряс головой и поморщился. — Полиция смогла разобраться, кто где, только с помощью зубных врачей. Вооруженных черпаками и ведрами. Угадайте, почему аттракцион рухнул. Сроду не угадаете. Один винт затянули не до конца. Один винт. Наняли чернорабочих кого попало. Платишь гроши — получаешь халтуру. Так, все, готовы.
Он махнул помощнику, и тот потянул большой рычаг. Из репродукторов заревела песня, которая начиналась словами: «Эй! (ЭЙ!!!) Ты! (ТЫ!!!) Слезай с моего облака!», и гидравлические щупальца подняли гигантские чашки, в которых мы сидели, выше домов. Мы с Дином, Флойдом Чейсли и Клайвом Пайком издали на подъеме завороженное «Ууууух!»
Я коснулся пустого кармана. Если не считать 28 фунтов на счету в банке, теперь все мое земное богатство составляли папины два фунта. Может быть, я идиот, что вернул Уилкоксу его бумажник, но, по крайней мере, теперь я не буду мучиться вопросом, следует это сделать или нет.
«Летающие чашки великого Сильвестро» завертелись, и раздался целый оркестр воплей. Мои воспоминания все переболтались и расположились как попало. Гусиная ярмарка лилась из темной чаши звездного неба. Слева от меня сидел Клайв Пайк — жучьи глаза выпучены до совершенно невозможного размера, лицо зыблется полосками от перегрузок. («Эй! ЭЙ!!!») Звездная темнота льется из чаши Гусиной ярмарки. Вопли ловят сами себя за хвост быстро, как плавящиеся тигры в «Маленьком черном Сэмбо». («Ты! ТЫ!!!») Гусиная ярмарка и ноябрьская ночь с силой врезаются друг в друга. «Храбрость — это когда боишься до усрачки, но все равно делаешь». Напротив меня Дин Дуран — глаза плотно зажмурены, губы раскрываются, и из них выскальзывает кобра — блестящая кобра из полупереваренного яблока в карамели, сахарной ваты и трех «Всеамериканских гурманских хот-догов», она растет, удлиняется… («Слезай с моего облака!») То, что у Дина в желудке поместился такой огромный запас еды, да еще и никак не кончится, сверхъестественно и странно, кобра проходит лишь в нескольких дюймах от моего лица, взбирается выше и выше, потом совершает бросок и распадается на миллиард шариков рвоты, осыпая дождем пассажиров «Летающих чашек» покойного Сильвестро (вот теперь им есть из-за чего визжать), а также тысячу невинных посетителей Гусиной ярмарки, которым не посчастливилось оказаться в этом месте в это время.
Гигантская машина застонала, как Железный человек, и наши чашки стали крениться к земле. Головы замедлялись чуть медленнее. Люди все еще кричали — даже вдалеке, за пол-луга от нас, что показалось мне явным перебором.
— Жопа, — констатировал работник аттракциона, увидев состояние нашей чашки. — Вот же сраная жопа. Эрн!!! Тащи швабру! У нас блевун!
До нас не сразу дошло, что кричат не рядом, а вдали. На перекрестке, рядом с лавкой мистера Ридда.
Должно быть, Росс Уилкокс помчался обратно на ярмарку, искать Дон Мэдден, сразу после того, как я его оставил. (Келли, сестра Дина, помогла мне заполнить пробелы. Этот кусок она услышала от Андреа Бозард, которую Уилкокс чуть не сбил, пролетая мимо.) Росс Уилкокс, должно быть, чувствовал себя как душа, которую уже осудили на вечные муки и вдруг даровали ей спасение. Как Иисус, который откинул камень и вышел из гробницы, когда все уже считали, что его дело пропащее. «Ну конечно, папа, вот твои деньги, — сможет сказать Уилкокс. — Я решил их подержать при себе на случай, если легавые нагрянут в дом». Первым делом он найдет Дон Мэдден, согласится, что вел себя как козел, запечатает примирение смачным поцелуем, и в его мире снова все станет хорошо. Примерно в то время, когда нас с Дином приковывали к летающим чашкам, Уилкокс спросил у Люси Снидс, не видала ли она Дон Мэдден. Люси Снидс бывает настоящей стервой, если на нее найдет такой стих. Она, безусловно, несет часть ответственности за случившееся. Люси услужливо сказала: «Да, она вон там, в том „Лендровере“. Под дубом». Только два человека видели лицо Росса Уилкокса, ярко освещенное «Волшебной каруселью Мэри Поппинс», когда он открыл заднюю дверцу машины. Одним из этих двух людей была сама Дон Мэдден, которая в этот момент обвивала ногами другого свидетеля. Гранта Бэрча. Я думаю, Росс Уилкокс уставился на парочку, как белек на охотника с дубинкой. Рут Редмарли рассказала Келли, как Уилкокс захлопнул дверцу «Лендровера» и принялся орать «СУКА!», молотя по машине кулаком. Должно быть, ему было больно. Затем Рут Редмарли видела, как Уилкокс вскочил на «Сузуки» брата Гранта Бэрча (тот самый, который когда-то принадлежал Тому Юэну), повернул ключи, которые Грант Бэрч оставил в зажигании (потому что никто же не сопрет мотоцикл прямо у него из-под носа, правда?), и пинком завел мотор. Если бы Росс Уилкокс не вырос среди мотоциклов (из-за отца и дяди), ему бы, наверно, не пришло в голову угнать «Сузуки». Если бы мотоцикл завелся не сразу (была холодная ноябрьская ночь), может быть, Грант Бэрч успел бы натянуть штаны и предотвратить то, что случилось дальше. Робин Саут говорит, что видел Тома Юэна на заднем сиденье «Сузуки», когда Уилкокс летел на мотоцикле по общинному лугу, но Робин Саут врет, как срет, так что, наверно, это неправда. Аврил Бредон говорит, что «Сузуки» вылетел на грязный кусок проселочной дороги у шоссе со скоростью не меньше пятидесяти миль в час, а Аврил Бредон можно верить. Полиция ей поверила. Мотоцикл развернуло задом наперед, он врезался в памятник павшим на бурской войне, и Росса Уилкокса кувырком выкинуло на перекресток. Две девочки из школы имени Чейза в это время звонили родителям из телефона-автомата у лавки мистера Ридда. Их имен мы не узнаем, пока на следующей неделе не выйдет «Мальверн-газеттир». Но последней Росса Уилкокса видела вдова Артура Ившема, которая возвращалась с вечера бинго в общинном центре. Росс Уилкокс пронесся мимо нее, промахнувшись лишь на волосок. Именно она первой склонилась над ним, чтобы понять, жив он или мертв, и услышала, как он хрюкнул: «Я, кажется, кроссовку потерял». Потом выплюнул полный рот крови и зубов и пробулькал: «Смотрите, чтоб никто не спер мою кроссовку». Это вдова Артура Ившема первой увидела, что нога Росса Уилкокса кончается у колена. Оглянулась и заметила длинные потеки на дороге. Сейчас ее грузят во вторую машину «Скорой помощи». Видишь ее лицо? Каменно-запавшее в свете синего маячка?
Дискотека
Правило первое: «Не думай о последствиях». Если его нарушить, будешь мяться, испортишь все дело и попадешься, как Стив Маккуин, застрявший на колючей проволоке в «Большом побеге». Поэтому сегодня утром в школьной мастерской я разглядывал родимые пятна мистера Мэркота, как будто от них зависела моя жизнь. У него на шее два длинных родимых пятна в форме Новой Зеландии.
— Доброе утро, парни! — он грохнул в медные тарелки. — Боже, храни королеву!
— Доброе утро, мистер Мэркот! — проскандировали мы, повернувшись в сторону Букингемского дворца. — Боже, храни королеву!
Нил Броз у тисков, которыми он пользуется на пару с Гэри Дрейком, уставился на меня. «Эй, Глист, не думай, что я забыл», — безмолвно сигналили его глаза.
— К делу, парни! — половина нашего класса — девочки, но мистер Мэркот всех зовет «парнями», кроме тех случаев, когда ругается. Тогда мы все у него «девки». — Сегодня последний урок 1982 года! Кто сегодня не закончит свой проект, того депортируют в колонии на весь остаток дней!
Проект на эту четверть состоял в изготовлении какого-нибудь скребка. Я делал скребок, которым можно вычищать грязь из промежутков между шипами футбольных бутс.
Я подождал минут десять — пока Нил Броз не начал что-то сверлить.
У меня сильно колотилось сердце, но я был полон решимости.
Из черной сумки «Слазенгер» Нила Броза я достал его математический калькулятор «Касио Колледж» на солнечных батареях. Это самый дорогой калькулятор в магазинах «W.H.Smith». Темное течение несло меня, почти подбадривая — как гребца на каноэ, который плывет прямо к Ниагарскому водопаду, вместо того чтобы выгребать против потока. Я вытащил драгоценный калькулятор из особого чехла, в котором он хранился.
Холли Деблин заметила, что я делаю. Она как раз завязывала волосы в узел, чтобы их не затянуло в станок. (Мистер Мэркот обожает рассказывать про ужасные смерти, свидетелем которых стал за много лет преподавания. Обычно людей затягивает в станок начиная с лица.) «Кажется, мы ей нравимся, — шепнул Нерожденный Близнец. — Пошли ей воздушный поцелуй».
Я сунул калькулятор Нила Броза в тиски. Леон Катлер тоже увидел, но пялился молча, не веря своим глазам. «Не думай о последствиях». Я с силой повернул рычаг тисков. Мелкие жалобные трещинки разбежались по корпусу калькулятора. Я налег на рычаг всем весом. Скелет Гэри Дрейка, череп Нила Броза, хребет Уэйна Нэшенда, их дальнейшие жизни, их души. «Сильнее». Корпус треснул, захрустели микросхемы, шрапнель посыпалась на пол, и калькулятор десяти миллиметров толщиной превратился в калькулятор трех миллиметров толщиной. «Вот». В лепешку. Мастерская уже наполнилась криком.
Правило второе гласит: «Делай, пока не отрежешь все пути к отступлению».
Нужно помнить только эти два правила и больше ничего.
Я ринулся в величественный, головокружительный водопад.
— Мистер Кемпси информировал меня, что твой отец недавно потерял работу, — мистер Никсон сплел пальцы так, что получилась булава.
«Потерял». Как теряют бумажник по неосторожности. Я ни словом не обмолвился в школе. Но это правда. В 8.55 папа приехал в свой оксфордский офис, а в 9.15 охранник уже выводил его наружу. «Нам придется затянуть пояса, — сказала Маргарет Тэтчер, хотя и не имела в виду себя лично. — Другого выхода нет». «Гринландия» уволила папу, потому что на его счете на представительские расходы обнаружилась недостача в 20 фунтов. После одиннадцати лет работы. Как сказала мама тете Алисе по телефону, они это сделали нарочно, чтобы не платить ни гроша выходного пособия. Она еще сказала, что это Дэнни Лоулор помог Крэйгу Солту подставить папу. Тот Дэнни Лоулор, с которым я познакомился прошлым летом, был чертовски обаятельный. Но обаятельный — не значит хороший человек. Теперь Дэнни Лоулор водит «Ровер-3500», который компания раньше предоставляла папе.
— Джейсон! — рявкнул мистер Кемпси.
— Ох, — я и забыл, что я влип глубоко, как в выгребной колодец. — Да, сэр?
— Мистер Никсон задал тебе вопрос.
— Да. Папу уволили в день Гусиной ярмарки. Э… несколько недель назад.
— Это, безусловно, несчастье, — у мистера Никсона глаза вивисектора. — Но несчастья — весьма распространенное явление, Тейлор, и весьма относительное. Посмотри, например, какое несчастье постигло в этом году Ника Юэна. Или Росса Уилкокса. Каким образом уничтожение имущества твоего одноклассника поможет твоему отцу?
— Никаким, сэр, — специальный стул, на который сажают провинившихся, ужасно низкий. С тем же успехом мистер Никсон мог бы и вовсе отпилить у него ножки. — Уничтожение калькулятора Броза не имеет никакого отношения к тому, что моего папу уволили, сэр.
Угол наклона головы мистера Никсона несколько изменился.
— А к чему же оно имеет отношение?
«Делай, пока не отрежешь все пути к отступлению».
— К «урокам популярности», которые дает Броз, сэр.
Мистер Никсон взглянул на мистера Кемпси, ожидая разъяснений.
— Нил Броз? — мистер Кемпси растерянно откашлялся. — «Уроки популярности»?
— Броз, — Висельник перехватил «Нил», но это ничего, — приказал мне, Флойду Чейсли, Бесту Руссо и Клайву Пайку платить ему по фунту в неделю за уроки популярности. Я отказался. Тогда он велел Уэйну Нэшенду и Энту Литтлу показать мне, что будет, если я не смогу повысить свою «популярность».
— И какие же методы убеждения, по твоей версии, использовали эти ученики? — в голосе мистера Никсона послышался кремень. Это добрый знак.
Преувеличивать было незачем.
— В понедельник они вытрясли содержимое моей школьной сумки с лестницы возле кабинета химии. Во вторник меня закидали комьями земли на уроке физкультуры у мистера Карвера. Сегодня утром в гардеробе Броз, Литтл и Уэйн Нэшенд сообщили мне, что после школы меня будут бить ногами в лицо.
— Ты утверждаешь, — мистер Кемпси явно распалялся, это очень мило, — что Нил Броз занимается рэкетом? Прямо у меня под носом?
— Означает ли слово «рэкет», что человеку угрожают избиением, если он не заплатит?
Я прекрасно знал ответ на этот вопрос.
Мистер Кемпси просто обожает Нила Броза.
— Да, это одно из возможных определений.
Все учителя просто обожают Нила Броза.
— Ты можешь представить какие-либо доказательства?
«Хитрость должна быть твоим союзником».
— Какие именно доказательства я мог бы представить, сэр? — Ситуация в достаточной степени повернулась в мою пользу, и я рискнул с совершенно серьезным лицом добавить: — Потайные микрофоны?
— Ну…
— Если мы допросим Чейсли, Пайка и Руссо, они подтвердят твою историю? — перехватил нить разговора мистер Никсон.
— Смотря кого они больше боятся, сэр. Вас или Броза.
— Я тебе гарантирую, Тейлор, что меня они боятся больше всего на свете.
— Бросить тень на моральный облик ученика — это очень серьезно, Тейлор, — мистер Кемпси еще не решил, верить мне или нет.
— Я рад, что вы придерживаетесь такого мнения, сэр.
— Зато я не рад, — мистер Никсон не собирался снижать накал беседы, — тому, что ты довел эту историю до моего сведения не постучав в мою дверь и сообщив мне, а уничтожив имущество своего предполагаемого преследователя.
Слово «предполагаемый» должно было напомнить мне, что вердикт еще не вынесен.
— Вмешивают в дело учителей только стукачи, сэр.
— А не вмешивают — только дураки, Тейлор.
Глиста просто расплющило бы от такой несправедливости.
— Я не заглядывал настолько вперед, — найди истину, держись за нее и прими последствия, не жалуясь. — Я должен был показать Брозу, что не боюсь его. Это все, о чем я мог думать.
Если у скуки есть запах, то это запах кладовки для канцтоваров. Пыль, бумага, теплые трубы — весь день и всю зиму напролет. Чистые тетради на железных стеллажах. Стопки «Убить пересмешника», «Ромео и Джульетты», «Мунфлита». Кладовка служит также камерой предварительного заключения в делах, когда виновность удается установить не сразу. Как в моем случае. Если не считать прямоугольника матового стекла в двери, единственный свет исходит от побуревшей лампочки под потолком. Мистер Кемпси строго велел мне делать уроки, пока меня не позовут, но в кои-то веки все уроки у меня были сделаны. Вдруг в животе забрыкалось стихотворение. Семь бед — один ответ, и я стащил с полки красивую тетрадь в твердом переплете и принялся в ней писать. Но после первой строчки понял, что это не стихи. А что же? Наверно, что-то вроде признания. Начиналось оно так:
Слова бежали на бумагу, и когда прозвонил звонок на утреннюю перемену, я обнаружил, что исписал три страницы. Когда прилаживаешь слова одно к другому, время течет через более узкие трубы, но при этом быстрее. По матовому стеклу скользили тени — это учителя спешили в учительскую покурить и выпить кофе. Шутящие или стонущие тени. За мной в кладовку никто не пришел. Я знал — к этому времени уже все третьи классы обсуждают то, что я сделал утром в мастерской. Вся школа. Говорят, когда человека обсуждают за глаза, у него горят уши. А у меня — раздается гул в подвалах живота. Джейсон Тейлор, не может быть, Джейсон Тейлор, точно-точно, кого он заложил? Когда пишешь, этот гул утихает. Зазвонил звонок, отмечая конец перемены, и тени прошли по стеклу в противоположную сторону. За мной по-прежнему никто не шел. Во внешнем мире мистер Никсон сейчас пытается связаться с моими родителями. До вечера ему ничего не светит. Папа уехал в Оксфорд искать работу через старые «контакты». Даже его машину-автоответчик отослали обратно в «Гринландию». За стеной безостановочно зудел школьный ксерокс.
Крохотный страх шевельнулся в душе, когда дверь открылась, но я придавил его ногой. Всего лишь двое сопляков-второклассников, посланных за пачкой «Сидра у Рози». (Мы тоже читали ее в прошлом году. Там есть одна такая сцена, от которой у всех парней в классе повставали — если прислушаться, то слышно было, как эти стояки растут.)
— Это правда, Тейлор? — обратился ко мне более крупный сопляк таким тоном, словно я еще был Глистом.
— Что «это», сынок? — переспросил я, выдержав паузу.
Я умудрился произнести эти слова так грозно, что второклассник рассыпал книги. Сопляк поменьше кинулся ему помогать и уронил свои.
Я очень медленно, торжественно зааплодировал.
— Больше всего меня ужасает, класс 3КМ, то, что вымогательство и запугивание длилось неделями. Неделями, — пускай у мистера Кемпси кличка «Полли», но когда он злится, то внушает страх.
Класс 3КМ спрятался за похоронным молчанием.
— НЕДЕЛЯМИ!
Класс 3КМ подпрыгнул.
— И ни одному из вас даже не пришло в голову обратиться ко мне! Мне тошно. Тошно и страшно. Да, страшно. Через пять лет вы получите право голоса! Предполагается, что вы — элитарный класс, 3КМ. Какие же из вас вырастут граждане? Какие офицеры полиции? Учителя? Юристы? Судьи? «Я знал, что это нехорошо, но меня это не касалось, сэр». «Я решил, что лучше пускай кто-нибудь другой поднимет шум, сэр». «Я боялся, что если скажу что-нибудь, то стану следующим, сэр». Если эта бесхребетность — будущее британского общества, то помоги нам Господь!
Я, Джейсон Тейлор, — стукач.
— Я должен заметить, что совершенно не одобряю способ, которым Тейлор довел эту плачевную историю до моего сведения, но по крайней мере он это сделал! Я не в восторге от Чейсли, Пайка и Руссо, которые заговорили только под давлением. Это позор для всего класса, что события подтолкнул к развязке лишь безрассудный поступок Тейлора!
Все повернулись ко мне, но я накинулся на Гэри Дрейка.
— Чего уставился? За три года не запомнил, как я выгляжу?
(Висельник вручил мне увольнительную на сегодняшний день. Иногда мне кажется, что он не прочь заключить одну из тех «рабочих договоренностей», о которых все время твердит миссис де Ру.)
Все взгляды переключились на Гэри Дрейка. Потом на мистера Кемпси. Наш классный руководитель должен был бы дать мне по мозгам за то, что я заговорил, когда говорит он. Но почему-то не дал.
Читать бесплатно другие книги:
