Девять снов Шахразады Шахразада
– Разумеется, – галантно ответил Деймон, поднимаясь и предлагая ей руку. – Надо же спасти лорда Соммерсхолла, – добавил он, когда они отошли на несколько шагов.
– Простите?
– Если бы я был любителем пари, я бы поставил четыре к одному в вашу пользу.
Она на секунду смутилась, но потом улыбнулась:
– Вы хотите сказать, что не любите заключать пари?
– Я для этого недостаточно богат.
– По-моему, большинство мужчин это не останавливает.
– И большинство женщин – тоже.
– Удивительно точно подмечено!
– А вы, мисс Фитцджеральд? Вы любите биться об заклад?
– Конечно, – ответила она, поразив его своей откровенностью. – Но только если уверена, что выиграю.
– Довольно странно, но я вам верю. – Деймон подвел девушку к столу с закусками и напитками.
– О! Придется. Спросите любого из тех, кто меня знает.
– Вы опять выиграли. А я-то думал, что я вас знаю!
Она второй раз за вечер не нашлась что ответить. Деймон сжалился над ней и протянул стакан лимонада.
– Пейте, по-моему, вас мучает жажда.
Она взяла стакан и стала пить, сердито поглядывая на него поверх стакана. Деймон откровенно забавлялся. Она была умна – очень умна, и держалась так, словно знала, что в этом зале она самая умная. Впрочем, это ее не портило. Маргарита была очаровательна, но он был уверен, что ей пришлось немало потрудиться, чтобы ее мнение услышали в семье, ведь она была самой младшей.
Но ему почему-то было приятно, что она не находит слов для ответа. Было забавно ставить ее в тупик.
– Скажите, мистер Сен-Олмс, как вашей бабушке удалось убедить вас посетить этот концерт?
– Вы не верите, что я пришел сюда добровольно?
Она выразительно подняла бровь. Это произвело на него должное впечатление.
– Хорошо. Сначала у нее вдруг задрожали руки, потом она что-то сказала о том, что ей необходимо показаться врачу, а потом, кажется, вздохнула.
– Всего раз?
Он сделал выразительную паузу.
– Я из более прочного материала, чем вам кажется, мисс Фитцджеральд. Ей потребовалось целых полчаса, чтобы сломить меня.
– Какой вы замечательно непробиваемый!
Он наклонился к ней и улыбнулся:
– Вы даже не представляете насколько.
Она покраснела. Он был доволен произведенным эффектом, но Маргарита тут же сбила с него спесь.
– Я слышала о мужчинах, подобных вам.
– Я очень надеюсь.
– Мне кажется, что вы менее опасны, чем вам хотелось бы казаться.
– Это почему же?
Она ответила не сразу, а, прикусив губу, подумала.
– Вы слишком добры к вашей бабушке.
– Некоторые утверждают, что это она слишком добра ко мне.
– Да, бытует такое мнение.
– А вы прямолинейны!
Прежде чем ответить, Маргарита посмотрела на Пенелопу и леди Данбери в другом конце зала.
– Я стараюсь. Полагаю, что именно поэтому я до сих пор не замужем.
– Да что вы!
– Правда, – ответила она, хотя было ясно, что он ее успокаивает. – Чтобы мужчина женился, его надо заманить в ловушку, даже если он это понимает. А у меня, поверьте, не хватает навыков.
– Вы хотите сказать, мисс Фитцджеральд, что вы не умеете жеманничать и хитрить?
– Я не умею этим пользоваться, вот в чем дело.
– Ах, вот как, – буркнул Деймон, но она не поняла, задело его ее замечание или нет. – Но мне любопытно… Почему вы считаете, что мужчину нужно заманить в ловушку, а иначе он не женится?
– А вы охотно пошли бы к алтарю?
– Нет, но…
– Вот видите? – Маргарита явно почувствовала себя лучше.
– Стыдитесь, мисс Фитцджеральд. Не очень-то вежливо прерывать меня на полуслове.
– А у вас есть что сказать? Что-то интересное?
– Я всегда бываю интересным, – улыбнулся Деймон.
– Теперь вы пытаетесь меня запугать.
Откуда у нее взялась смелость? Говоря по совести, Маргарита не была застенчивой, но и слишком упрямой тоже. А мистер Сен-Олмс не тот человек, которого можно не принимать всерьез. Она играет с огнем – ох, как хорошо она это понимала, – но не могла остановиться. Словно все, что срывалось с его губ, было вызовом… А ей надо было во что бы то ни стало не ударить в грязь лицом. Если это соревнование, она должна его выиграть!
– Мисс Фитцджеральд, вас сам дьявол не испугает.
Она глянула на него в упор.
– Это ведь не комплимент? Или?
Он поднес ее руку к своим губам и поцеловал.
– Выбирайте сами, как вам больше нравится.
Со стороны их разговор был воплощением приличия, но Шахразада видела смелый блеск в его глазах и почувствовала, как искра проскочила между ними. Деймон же как ни в чем не бывало поднял голову и сказал:
– Подумайте, а потом скажете, считаете ли вы это комплиментом… Всегда полезно знать, как тебя оценивают. Я жду вашего одобрения.
– Вы…
– Нет, нет. – Он поднял палец, будто хотел приложить его к ее губам, чтобы она замолчала. – Ничего не говорите, а то испортите этот редкий, исключительный момент.
Шахразада (все более Шахразада, чем Маргарита) молча смотрела на него.
– До следующей встречи, мисс Фитцджеральд, – пробормотал Деймон и исчез.
– До следующей встречи… – попыталась ответить царица, но не смогла произнести ни звука: прекрасный мир Деймона и Маргариты затянула дымная пелена.
«О, как бы я хотела навсегда остаться на месте этой девочки… Как бы хотела вновь увидеть его – человека, питающего искренние чувства. И не скрывающего их… Быть может, жизнь с ним оказалась бы именно такой, о какой я мечтала всегда…»
Свиток двадцать первый
– И ты увидела этого… Деймона?
– Нет, – царица отрицательно качнула головой. – Целых пять ночей после этого я провела без сна… А на шестую, когда почувствовала, как проваливаюсь в уже знакомый омут иной жизни, вместо соблазнителя Деймона увидела каменные стены монастыря Святой Цецилии и мать-настоятельницу, которая приходила в себя после гневной тирады, поджав сухие губы. Одно было хорошо – сегодня не я была источником ее праведного гнева.
Поверь, ничто за десять лет жизни, проведенных в монастыре Святой Цецилии, не подготовило меня… нет, Ортанс Ла Фарж к этому моменту. Она знала, что мужчину, который стоял рядом с ней, многие сочли бы красавцем. Но его мрачноватая красота и холодные серые глаза пугали меня, нет, пугали ее. Любая девушка ее возраста с большой радостью вышла бы замуж за столь богатого молодого человека, как Фабрицио Сент-Сир, – так, по крайней мере, утверждали ее родители. Сама Орти знала лишь то, что не испытывает ни малейшего желания стать женой плантатора на далекой Мартинике. Но права что-то решать ей не оставили.
Она зажмурила глаза, и монотонный голос священника постепенно исчез, а сама Ортанс мысленно погрузилась в переживания событий, приведших ее к этому ужасному моменту… Несколько дней тому назад Орти вызвали в маленький кабинет матери-настоятельницы. Сначала она подумала, что опять рассердила эту благочестивую женщину каким-нибудь своенравным поступком, но, как ни напрягала память, так и не смогла вспомнить ничего предосудительного. Собственно говоря, с тех пор, как она примирилась в душе с тем, что посвятит свою жизнь Богу, девушка чувствовала себя более умиротворенной, чем когда-либо за долгие годы, проведенные в монастыре.
Десять лет, раздраженно подумала Орти, вспоминая свое безрадостное существование в монастыре. И за все это время родители ни разу не навестили ее, более того, она не получала от них никаких известий. В первые годы она пыталась бунтовать против заточения, да и сейчас временами мечтала вырваться из мрачных серых стен монастыря, так ей хотелось бегать и смеяться, распустив длинные волосы, и чтобы ветер трепал их. Трудно сосчитать часы, проведенные на коленях в часовне в виде наказания за все те выходки, которые казались матери-настоятельнице крайне предосудительными.
Проходили годы. От Жильбера и Лили Ла Фарж не было никаких вестей, и Орти впала в отчаяние. Она поняла, что ей никогда не удастся покинуть монастырь, что суждено остаться в этих стенах до конца дней и превратиться в увядшую старуху. Она даже мысли не допускала, что можно жить самостоятельно за пределами монастыря, потому что, хотя ей скоро и должно было исполниться восемнадцать лет, она была неискушенна, как дитя, в обычаях света. Заставив себя смириться с неизбежным, она приготовилась принять постриг и стать невестой Христовой. И это должно было произойти ровно через неделю.
Дверь в кабинет матери-настоятельницы была открыта, и Орти нерешительно вошла, отчего-то ощущая сильное биение сердца.
В первый момент, когда она узнала женщину и мужчину, шагнувших ей навстречу, Орти испытала изумление и больше ничего. Минувшие десять лет мало изменили ее родителей. Жильбер располнел, но все еще был хорош собою. Волосы его кое-где посеребрила седина, но она не старила его, напротив – придавала благородный вид.
Лили в свои тридцать шесть лет еще могла считаться красавицей, хотя не могла соперничать с красотой и свежестью своей дочери. Когда Лили разглядела безупречную, стройную фигуру Ортанс под грубым монашеским одеянием, яркие губы капризно и обидчиво скривились. С нескрываемой женской ревностью она продолжала рассматривать дочь, недовольно отмечая, что из нескладного ребенка она превратилась в удивительно прелестную молодую девушку с пронзительными глазами фиалкового цвета, затененными густыми пушистыми ресницами. Хотя волосы Орти были полностью скрыты под монашеским апостольником, черты ее лица – от изогнутых бровей до полных губ – были великолепны и приковывали внимание.
– Ну, дочка, – прогремел Жильбер, которого раздосадовало молчание Ортанс, – что же ты стоишь как чужая? Разве так встречают родителей?
Девушка неловко поежилась под пристальным взглядом отца и матери.
– Ты изменилась, Орти, – сказала Лили, критически разглядывая дочь. – Ты превратилась в красивую женщину. Правда, Жильбер?
Повернувшись к мужу, Лили была поражена и рассержена появившимся вожделением в его взоре. Будто бы он вовсе не отец. Так что не было сомнений, что он тоже находит молодую женщину, стоящую перед ними, прелестной.
– Еще прекраснее, чем я думал, – согласился Жильбер.
Он дотронулся до локтя Ортанс и стал нежно поглаживать ее руку. Жильберу с трудом верилось, что эта юная красавица – его дочь. Он нервно прокашлялся.
– А тебе не любопытно узнать, зачем мы здесь? – спросил он, задержав руку на плече девушки.
– Пожалуй, любопытно, все-таки десять лет прошло, – ответила она насмешливо, забыв от обиды все наставления в послушании и почтительности, которыми ее пичкали все десять лет.
Пальцы отца вдруг сжались на ее плече, и Ортанс невольно скривилась от боли.
– Тебе следует быть почтительной, – строго произнес Жильбер. – Ради твоей собственной безопасности мы оставили тебя у святых сестер. После падения Бастилии мы превратились во врагов народа. Ты была в гораздо большей безопасности в монастыре, чем если бы скиталась вместе с нами. Я не знал, какая судьба нас ждет. Ты должна быть благодарна за то, что у тебя был надежный дом.
– Но ведь десять лет, папа! – воскликнула она, не в силах скрыть боль, вызванную их пренебрежением.
– И я полагаю, за эти десять лет твое образование завершилось, – ответил Жильбер. – Мы с твоей матерью позаботились о твоем будущем.
– Мое будущее?! – повторила Орти. – Мое будущее уже определено. Мне скоро восемнадцать, и время моего послушничества заканчивается. Я произнесу обеты и приму постриг.
– Прости, Ортанс, но это невозможно, – возразила Лили. – Расскажи ей, Жильбер, – она повернулась к мужу.
– Все в свое время, дорогая, в свое время, – ответил Жильбер. – Ты слышала последние новости из Парижа, крошка? – заговорил он примирительным тоном. Когда Орти ответила отрицательно, он продолжал: – Париж пал, Наполеон отрекся от престола и изгнан на Эльбу. Но его самые преданные сторонники, в том числе и я, не сдаются. Я поклялся отдать все свои средства и все силы, чтобы Наполеон снова стал великим Императором Франции.
– Но какое это имеет отношение ко мне, папа? – нетерпеливо спросила Ортанс.
– Терпение, дочь моя, неужели ты ничему не выучилась за десять лет? Я-то думал, что ты излечилась от упрямства, которое проявляла в детстве.
Орти покраснела от отцовского упрека и, призвав на помощь все свое терпение, смиренно стала ждать продолжения.
– В ближайшее время мы с твоей матерью отправляемся в Италию с группой самых верных сторонников. Там мы будем содействовать его возвращению к власти и триумфальному походу на Париж. Но, прежде чем мы покинем Францию, я должен рассчитаться с долгами.
– Но я все равно не…
– Тихо! – повелительно произнес Жильбер. – Если ты перестанешь меня перебивать, я все объясню. Во время гражданских беспорядков я потерял порядочную часть состояния. Позднее я много вложил в кампанию Наполеона. Теперь я в финансовом затруднении и не могу выполнить свои обязательства, данные Наполеону.
– Не говоря уже о твоих долгах чести, – вмешалась Лили. Жильбер бросил на нее гневный взгляд, призывая к молчанию.
– И кроме того, я должен позаботиться о твоем будущем до отъезда из Парижа, – вкрадчивым голосом продолжал Жильбер, проявляя необычную для него отцовскую заботливость.
– Но мое будущее обеспечено, – сказала Орти. – Я уже сказала вам, что собираюсь посвятить себя Господу, так же, как вы посвятили себя Наполеону.
Жильбер обжег дочь уничтожающим взглядом.
– Я устроил твой брак.
Девушка вскрикнула и испуганно прижала руки к груди. Ей показалось, что стены надвигаются на нее. Ирония судьбы! Именно теперь, когда она смирилась с мыслью, что будет вести благочестивую жизнь в уединении и молитвах, появились родители и разрушили ее хрупкий мир.
– Я не хочу выходить замуж, папа! – в отчаянии воскликнула Ортанс. – Пожалуйста, не принуждайте меня к браку, которого я не желаю.
В тот момент, когда она произносила последние слова, дверь отворилась, и вошел высокий загорелый мужчина, который сразу устремил на девушку взгляд холодных серых глаз.
– За кого я должна выйти замуж? – прошептала она срывающимся голосом, не в силах отвести взгляд от смуглого лица мужчины, красивые черты которого наводили на нее ужас и заставляли сильно биться сердце.
Широко улыбнувшись, Жильбер Ла Фарж сделал знак приблизиться высокому незнакомцу. Повернувшись к девушке, Жильбер произнес:
– Ортанс, это Фабрицио Сент-Сир с острова Мартиника. Если он согласится, ты станешь его женой, несмотря на то что у тебя нет приданого.
Орти сжала зубы, сгорая от желания обрушиться с сердитыми словами на отца и этого надменного незнакомца, в чьем согласии она совершенно не нуждалась. Откуда ей было знать, что Фабрицио Сент-Сир требовал от будущей жены только двух качеств – добродетели и покорности его воле?
Когда Сент-Сир впервые встретился с Жильбером Ла Фаржем за карточным столом в одном из парижских клубов, он сразу невзлюбил этого хвастуна, который проигрывал большие суммы, раздавая направо и налево долговые расписки. У Сент-Сира, как и у многих других, скопилась небольшая пачка этих бесполезных расписок. Когда в ходе беседы Жильбер услышал, что Фабрицио приехал во Францию, чтобы найти себе жену, лучше всего воспитанницу монастыря, глаза его загорелись, тем более Жильбер узнал, что его собеседник богатый плантатор с Мартиники, владеющий к тому же собственным торговым флотом. Фабрицио долгое время не обращал внимания на льстивое поведение Жильбера, пока тот не отвел его в сторонку и не рассказал о своей дочери. После настойчивых уговоров плантатор, наконец, согласился встретиться с девушкой.
Теперь, когда Фабрицио Сент-Сир поклонился миниатюрной Ортанс, он совсем не был уверен, что это то, что ему надо. В добродетели девушки нет никакого сомнения, поскольку она десять лет провела в стенах монастыря, но промелькнувшая в ней искра непокорности его беспокоила. К тому же красота девушки запала в душу Фабрицио. Он решил, что в его жизни больше не будет места для упрямых красавиц. Ему нужна послушная, хорошо воспитанная жена, которая родит ему детей и станет хозяйкой огромной плантации на Мартинике. Как только она исполнит свой долг, он не будет ничего от нее требовать. У Фабрицио есть очаровательная Амели, которая вполне удовлетворяет его страсть, и он собирается делить ложе со своей женой только для того, чтобы зачать наследников. Чтобы сохранить любимое поместье, ему нужны сыновья.
Так что же произошло, почему он сразу утонул в этих глубоких, мерцающих озерах фиалкового цвета? Где его сила воли? Разве он не повторял себе множество раз, что покончил с обольстительной красотой и своеволием?
– Мадемуазель Ла Фарж, – вежливо произнес он, взяв ее руку и поднеся к губам.
От этого прикосновения легкая дрожь пробежала по телу Ортанс.
– Мсье Сент-Сир, – прошептала она, вспомнив о хороших манерах.
– Ваш отец рассказывал мне о вас, и я вижу, что он нисколько не преувеличил.
– Я удивляюсь, что он вообще что-то вспомнил о своей дочери, – ответила она, не в состоянии подавить раздражение.
Жильбер был недоволен словами девушки, но решил не обращать внимания, переключив его на Фабрицио.
– Говорил же я вам, что ради нее стоит сюда приехать, – сказал он самодовольно. – Ну, Сент-Сир, что скажете? Договорились мы с вами или нет?
– Я бы хотел услышать, что скажет мадемуазель Ортанс по поводу ваших планов продать ее мне, – отозвался Фабрицио.
– Папа! – закричала Орти, отшатываясь в изумлении. – Мсье Сент-Сир, конечно, шутит. Вы не можете продать ваше единственное дитя!
– Успокойся, дочка, – сказал Жильбер, взглянув с упреком на своего партнера. – Я не стал бы употреблять таких слов. Господин Сент-Сир великодушно предложил оплатить все мои долги и финансировать мое предприятие в Италии в благодарность за то, что я предоставляю ему возможность сделать подходящую партию. А ты, моя дорогая, великолепно ему подходишь.
Орти вся напряглась и в одно мгновение забыла о десяти годах муштры.
– Простите, папа, но я отказываюсь выходить замуж за мсье Сент-Сира! Я предпочитаю остаться в монастыре.
Жильбер взмахнул рукой, и раздался громкий звук пощечины. Фабрицио сделал было угрожающий шаг в сторону Жильбера, но в последний момент благоразумие победило, он пожал плечами и вернулся на место, рассудив, что отцовское наказание оправдано непокорным поведением дочери.
– Жильбер! – воскликнула Лили. – Зачем прибегать к насилию? Девчонка поступит так, как ей велят, хочет она этого или нет.
– Конечно, ты права, дорогая, – виновато ответил Жильбер. – Прости меня, дочка, но я не потерплю непослушания. Я дал слово Сент-Сиру, что монахини тебя воспитали подобающим образом. А ты подводишь меня.
Хотя он говорил мягким тоном, его слова не оставляли сомнения в том, что он не позволит никому сорвать свои планы. Орти знала, что никакие мольбы не заставят отца свернуть с выбранного им пути. Придется ей стать женой Фабрицио Сент-Сира, если он того пожелает, и покинуть свою любимую Францию. Все еще ощущая боль от отцовской пощечины, она опустила голову, чтобы скрыть слезы боли и бессилия.
– Ну, Сент-Сир? – нетерпеливо повторил Жильбер. – По нраву ли вам моя дочь? Берете ли вы ее в жены?
Наблюдая за девушкой сквозь полуприкрытые веки, Фабрицио увидел, что она покорилась отцовской воле. «Может быть, все-таки она мне подойдет», – подумал он, разглядывая плавный изгиб ее высокой груди под невзрачным одеянием. Ее юная женственность была притягательна, и трудно было этому противиться, даже такому человеку, который дал зарок отказаться от подобных соблазнов. Если ее еще одеть как следует… Он перевел взгляд с бесформенного платья на уродливый апостольник, скрывавший ее волосы. Внезапное желание охватило его, и он не смог удержаться.
– Снимите ваш головной убор, Ортанс, – приказал он.
Взгляд затуманившихся от слез фиалковых глаз изумленно встретился с его взглядом, когда он подошел к ней и чуть приподнял голову за подбородок. Девушка не шевельнулась, и Фабрицио пришлось самому сдернуть платок с ее головы. Когда каскад серебристых волос, бледных, как лунный свет, заструился волнистыми прядями по ее спине, он, затаив дыхание, молчал, так ошеломило его это великолепие. Фабрицио с трудом справился с сильным сердцебиением.
Жильбер самодовольно отметил про себя: можно считать, что он уже на пути в Италию. Хотя Сент-Сир говорил, что хочет найти добродетельную и покорную жену и не упоминал о внешности, он такой же мужчина, как и все, а какой мужчина откажется заполучить такую молодую и прекрасную девственницу, как Ортанс?
Когда Фабрицио наконец обрел дар речи, Орти поняла, что ее молитвы не были услышаны. Ее будущее было решено, и никто не подумал о ее чувствах и желаниях.
– Договорились, Ла Фарж, – сказал Сент-Сир, нехотя отрывая взгляд от девушки. – Деньги, о которых мы условились, будут положены в ваш банк, как только я вернусь в Париж.
Лили довольно улыбнулась, а Жильбер радостно потер руки.
– Когда вы хотите венчаться, Сент-Сир? – спросил он.
Фабрицио непроизвольно нащупал документ, который зашил в подкладку камзола сегодня утром. Он знал, что времени терять нельзя, так как его миссия не завершена. Не обращая внимания на девушку, он сказал:
– Один из моих кораблей сейчас стоит на якоре в Бресте и ждет моего сигнала. Не вижу причин откладывать свадьбу – мне не терпится поскорее достичь Нового… гм… Мартиники. – Он сделал паузу, чтобы удостовериться, не обратил ли кто внимание на его оговорку, но убедился, что никто ничего не заметил. И ни разу его взгляд не задержался на маленькой поникшей фигурке в сером одеянии.
– Церемония состоится через три дня, в полдень, – объявил Жильбер. – Моя дочь будет готова.
– Хорошо, – ответил Фабрицио. – Я пошлю гонца известить капитана, чтобы он был готов сняться с якоря, как только я прибуду на борт со своей женой. – Тут он вдруг вспомнил о девушке и перевел на нее свой твердый, как гранит, взгляд. – Итак, прощайте, мадемуазель Ортанс, до скорой встречи.
Он повернулся и вышел из комнаты, оставив ее, потрясенную, почти без чувств.
– Как вы могли, папа? – закричала она, как только Фабрицио вышел. – А вы, мама? Как вы могли позволить папе продать меня этому невыносимому человеку?
– Мы сделали для тебя то, что все родители делают для своих детей, – ответила Лили, которой наскучили капризы дочери. – В эти тяжелые времена мы сделали все, что в наших силах, чтобы обеспечить твое будущее. Мы не сможем больше оставаться во Франции и заботиться о тебе. Ты не единственная девушка, чей брак устроен родителями, и, должна сказать, устроен наилучшим образом.
– Не горюй, – отец пытался утешить ее, – в судьбе молодой девушки могут быть вещи пострашнее, чем брак с молодым, богатым и знатным плантатором. Например, навеки заточить такую красоту в стенах этого монастыря. – Его горящие глаза жадно ощупывали фигуру дочери. – Я и понятия не имел, что ты превратилась в такое очаровательное создание. Надо же, этому Сент-Сиру здорово повезло.
Свиток двадцать второй
Герсими утерла слезы. Ей было так жаль малышку Орти, что на какой-то миг она и сама почувствовала острое желание расстаться с такой неприветливой и жестокой жизнью. И только сложив платочек, поняла, что никакой Ортанс нет – во всяком случае, сейчас и здесь.
Только она, ее муж Шахземан, первый мудрец и советник, и рассказчица, волшебница Шахразада.
– А что было с этой девушкой дальше? – спросил Шахземан.
– Понятия не имею, – Шахразада пожала плечами. – Должно быть, ее судьба откроется мне позже. Если откроется вообще когда-нибудь.
– Да, сестричка, твои сны странны, но твое мастерство… Оно много выше всего, что я видела в своей жизни.
Шахразада молча улыбнулась невестке. Эти слова от Герсими она уже слышала, должно быть, не одну тысячу раз. Хотя сейчас, тут «сестричка» была права, чувствовала, что ее истории не просто оживают перед глазами слушателей, они и ее саму затягивают в сладостный омут. Тот самый, из которого с таким трудом ей удается вынырнуть на рассвете.
«Хотя, Аллах всесильный, как бы мне хотелось остаться там! Быть может, быть Маргаритой… Или Амалью, юной джиннией… Или Маделайн, грезящей о любви своего странного мужа… Нет, наверное, все-таки Маргаритой, ведь Деймон так хорош, так пылок… И так похож на Шахрияра, каким тот был еще не так давно…»
Шахразада мысленно вернулась к своим снам. Картины, вновь открывшиеся ей, были столь яркими, что не осталось никаких сомнений: она переживает чужие реальные жизни, погрузившись в сновидение здесь, в тиши Жемчужного дворца. Царица так глубоко погрузилась в размышления, что не слышала ничего – ни пения птиц в кронах деревьев, ни шепота ветерка, ни даже достаточно громкого разговора Герсими и Шахземана.
– Поверь, мой друг, матушка не сомневается, что все, увиденное Шахразадой, все пережитое ею – настоящие жизни, осколки разных жизней. Иначе как бы ей удалось проснуться, зажав вымазанный в грязи медальон с портретом какого-то варвара. Или отчего она с такой тоской вспоминала об океане, которого не видела никогда, о том, как морское чудовище поклонилось ей, словно дрессированный конь на скачках…
– Я верю, девочка моя, верю… Мне даже не нужно слова всесильной и прекрасной Фрейи для этого – вполне достаточно было увидеть глаза твоей «сестренки» после того, как она закончила сегодня рассказ об этом странном месте… Как она его назвала?… А, да, монастырь…
Герсими взглянула в лицо мужа.
– Теперь ты убедился? Видишь, что я была права?
Шахземан качнул головой – темно-синий берилл в чалме на миг вспыхнул мертвенным светом.
– Не о твоей правоте сейчас идет речь, милая. Я увидел в глазах сестренки настоящую боль, такую, какую можно лишь пережить самому. Ее горе было неподдельным, ее отчаяние – безграничным. Никакие сновидения не могут дать такой полноты чувства. Она и впрямь жила другой жизнью.
Герсими улыбнулась – сколько лет она была вместе с Шахземаном, но по-прежнему радовалась тому, сколь близки их души, сколь обострено восприятие и сколь похоже они оценивают все, что происходит вокруг.
– О да, муж мой. Она живет другой жизнью. И… – тут Герсими на миг запнулась, стараясь как можно точнее описать свои мысли, – мне кажется, ей там нравится…
– Многим людям нравятся их сны, – Шахземан пожал плечами, не понимая, что же заботит жену.
– Нет, они не просто нравятся Шахразаде. Ей нравится та жизнь… Та, а не эта. Не жизнь царицы, любимой жены халифа и подлинного сердца великой Кордовы. Ей по душе суета иных миров – альбионского Лондона, полуденных островов, населенных пиратами и их ветреными возлюбленными. Жизнь полуночной колдуньи Оньи и далекого города на Сене, которому лишь предстоит стать подлинной драгоценностью мира…
– Поня-а-тно…
– Наконец ты понял меня!
– Более чем понял, милая. Выходит, она бежит отсюда туда?
– Боюсь, что да… Более того, боюсь, что дни, которые она проводит здесь с нами, уже тяготят Шахразаду. Мне иногда кажется, что она становится похожа на собственных сыновей, которые то и дело спрашивают «а дальше, мамочка?». Только она спрашивает у самой себя… Или у тех девушек, жизнь которых поглощает само ее существо.
– Это очень плохо, малышка…
Только теперь Шахземан ощутил настоящее беспокойство.
– Да, мой милый. Это плохо…
– Но что же нам делать?
– Нам? – подняла брови Герсими.
– Конечно, нам. Некогда мы уже помогли этим двоим обойти, казалось, непреодолимое препятствие в их жизни. Похоже, что и теперь у нас нет иного выхода.
– Увы, мальчик мой, – из воздуха ступила на мраморные плиты дорожки красавица Фрейя. – Сколь бы сильно ты ни желал этого, но сейчас твоих сил недостаточно…
– Добрая моя матушка, – улыбнулась Герсими, обнимая богиню.
– Доченька… – Фрейя чуть рассеянно ответила на объятия.
– Прекраснейшая, – склонился в поклоне Шахземан. – Но отчего ты столь уверена в этом? Ведь тогда, пять лет назад, подлинное Зло грозило Шахрияру и Шахразаде… Но все же мы смогли найти против него оружие…
– В том-то и дело, сын мой! Проклятие, вызванное к жизни порождением этого самого Зла… Сейчас же никто не околдовывал малышку Шахразаду. Никто даже слова дурного ей не сказал… никакой магии, никаких заговоров… И все же она бежит из мира, где ее судьба определена, прекрасна, величественна… бежит туда, где ей ежесекундно грозят самые разные опасности – как мнимые, так и самые настоящие…
– Бежит, матушка?… – переспросила Герсими, словно не веря собственным ушам.
– Да, детка, бежит. Но ты и сама это прекрасно видишь, хотя еще боишься этого своего видения. Более того, думаю, она почти сознательно выбирает, куда именно ей отправиться… Или где остаться…
– Остаться? – с ужасом переспросил Шахземан.
– Да, остаться. Ибо страшно не то, что ваша мудрая царица странствует по иным мирам и временам – многие во сне меняются неузнаваемо. Даже превращаясь из человека в зверя…
Герсими приложила пальцы к губам, стараясь унять возглас.
– Однако наступает утро, и они вновь становятся самими собой – хлебопеками, ткачами, купцами, визирями, мудрецами… Ни у кого нет этого удивительного дара – избирать себе сон по вкусу. А вот Шахразаде это удается.
– Но что же в этом дурного? Пусть бы выбирала себе сон по вкусу…
– Сынок, не будь столь похожим на деревенского дурачка… Разве не говорила тебе Герсими, что сны прекрасной царицы становятся все длиннее? Иногда лишь Шахрияру удается разбудить ее, если, конечно, она сама не успевает вынырнуть из цепких лап коварного сновидения, пока посыльные торопливыми шагами меряют коридоры дворца.
– О да, матушка, это мне прекрасно известно.
– И тебя это не настораживает, мальчик?
Шахземан пожал печами – отвечать было нечего: его действительно это не настораживало.
– Очень скверно, друг мой. Раньше или позже наступит миг, когда ваша Шахразада останется там навсегда – ее душа станет душой какой-то неведомой девушки, переживающей подлинное кипение жизни. А тело царицы останется здесь – но лишь дыхание будет выдавать, что перед нами живой человек, а не хладный труп.
– Матушка, ты говоришь страшные вещи!
– Увы, доченька, это не так страшно, как тебе кажется. Ибо так Шахразада сможет жить, если, конечно, такое существование можно назвать жизнью, почти бесконечно долго. Будут стариться и умирать те девы, чью судьбу приняла она. Но ее тело, дышащее и молодое, не будет поддаваться свирепому течению времени.
– И ничего нельзя сделать?
– А надо ли? – равнодушно проговорила Фрейя.
– Ма-атушка!
– Ну ладно, милая, не надо сверлить меня столь укоризненным взором! Я знаю, что ты не любишь подобных моих слов. Но все же еще раз спрошу – надо ли что-то делать? Надо ли ломать судьбу царицы? Вернее, выправлять так, чтобы она стала вновь самой обычной женщиной? Разве столь удивительное существование не кажется тебе куда более… достойным такой непростой девушки, как твоя «сестренка»?
– Матушка, прошу тебя…
– Ну что ж, детка. Я расскажу тебе, как можно вернуть Шахразаду. Но прошу стократно подумать, прежде чем делать это…
– Обещаю, – кивнул Шахземан. Его слово всегда было подлинным словом, ибо обещанное он исполнял неукоснительно.
Читать бесплатно другие книги:
