Под шафрановой луной Фосселер Николь
Холодные пальцы Майи впивались в жесткую черную ткань. Траурное платье, одежда вдовы. Черная нижняя юбка и кринолин из гораздо более грубой материи, натирающей кожу даже на шее, где ее постоянно касалась свисающая на спину прозрачная вуаль. Власяница для грешницы. Все черное, без малейшего намека на цвет. Как она заслужила.
Сражение за Дели действительно стало решающим в восстании сипаев, и медленно, но верно чаша весов войны склонилась в сторону англичан. Многочисленное противостояние повстанцев у Кабульских ворот принесло большие потери полкам штурмующей колонны, и понадобилось несколько атак, чтобы захватить ворота и прорваться в город. Из пятисот пятидесяти солдат из Мардана, чей марш до Дели уже вошел в легенды, триста три лишились жизни при штурме города. И среди них – лейтенант Ральф Уильям Крисхолм Гарретт.
– Чушь! – Голос тети Элизабет срывался от негодования. – Что такое ты говоришь? Он знал, на что идет. Боже, девочка моя, ведь он был солдатом!
Она со вздохом поднялась с кресла и подошла к шкафу, где брат хранил спиртное, повозилась, тихо звеня хрусталем, вернулась с двумя наполненными стаканами, впихнула один из них Майе в руку и опустилась рядом с ней на диван.
– Выпей, родная, станет легче!
Майя послушно глотнула золотисто-коричневой жидкости и глухо закашлялась. Тетя Элизабет мягко похлопала ее по спине. Она приехала сразу, как только получила телеграмму с известием, что Ральф Гарретт пал в бою в Индии.
– Скоро пройдет!
Она не уточнила, что именно. Майя обхватила руками стакан, ее взгляд блуждал.
– Я не знаю как, – отнесла она фразу тети к гибели Ральфа.
– По-другому было нельзя, Майя. Если бы вы не встретились, он бы остался в своем индийском полку и так же погиб под Дели. Или отправился в Крым. А мы слишком хорошо знаем, чем бы это закончилось.
Тетя Элизабет сделала несколько глотков и вдруг резко отставила стакан.
– Поняла! – негромко воскликнула она, глубоко вздохнула и, сочувственно погладив племянницу по коленке, прошептала: – Ты чувствуешь себя виноватой, потому что в это время любила другого больше.
Майя поставила стакан на стол, молча встала и подошла к окну.
– Возможно, – уклончиво ответила она.
Тепло укутанный Джона шагал по влажной осенней траве и первым желтым листочкам. Он изумленно глядел на свои ножки, словно не мог осознать, что они его слушаются. А может быть, любовался новыми черными сапожками или теплыми фланелевыми штанами. Время от времени он терял равновесие, покачивался и опирался о землю, потом выпрямлялся и шел дальше, собирая листочки. Наполнив маленькие ручки яркой листвой, он радостно нес ее Джейкобу. Тот указывал ему кучу листвы на газоне, и Джона тащил туда свою ношу. А Джейкоб бурно его хвалил, хотя многие листочки из пальчиков Джоны снова оказывались на газоне.
– Ты часто о нем думаешь? – послышался тихий вопрос.
На этот раз Майя не сомневалась, о чем говорит тетя Элизабет. Она плотно сжала веки, пока колючая боль не ослабла.
– Каждый раз, когда вижу Джону, – тихо прошептала Майя, глядя в окно.
Тетя Элизабет встала и подошла к ней. И тут столь тщательно хранимое в последние дни самообладание оставило Майю…
– Это все так нарочито, фальшиво, – со слезами простонала она тонким, надломленным голосом и рванула подол траурного одеяния. – Все это! И это! – она подняла левую руку, демонстрируя массивное золотое кольцо. – Фальшиво, но правильно. Я хочу отдать Ральфу последний долг, но все равно чувствую себя лицемеркой, потому что стала вдовой намного раньше, но никому не могла этого показать. И теперь рада, что могу. Я скорблю по Ральфу, но не скучаю. Когда… Когда я уезжала из Аравии, я знала, что закончилась глава моей жизни. Маленькая, но важная. Теперь, когда Ральф… Теперь закончилась намного большая глава, и я боюсь того, что ждет меня впереди. – Она перевела дух. – Мне так плохо, тетя, я не могу забыть и… И мой траур кажется мне таким лживым! Все так запутано, все должно быть совсем иначе…
Тетя погладила Майю по влажной щеке.
– Дело в том, детка, – мягко объяснила она, – что мы не властны над своими чувствами и над собой. Марта говорила, его мать ответила на твои соболезнования неприятным письмом?
Майя кивнула, сморкаясь в платок с черной каймой.
– Лежит там, на столике. Можешь прочитать.
Тетя Элизабет не заставила себя упрашивать. Она быстро взяла письмо и достала бумагу из открытого конверта.
– Ну что тут скажешь! – фыркнула она, снова сложив листок. Майю ледяным тоном поставили в известность, что Мэри-Энн Крисхолм Гарретт в согласии с остальными членами семьи более не желает иметь никаких отношений с Майей, с которой ее сын имел несчастье вступить в неравный брак. Всякие притязания Майи на семейные связи или финансовое пособие теряют силу в связи с его героической гибелью, как и притязания ее отпрыска.
– Нет, каждый, конечно, горюет по-своему, – вздохнула она, положив конверт на место. – Но если эта персона и при жизни Ральфа – даже в детстве! – была такой же ядовитой снобкой, меня не удивляет, что из него не вышло нормального мужчины. – Она виновато подняла руки, поймав взгляд Майи. – Да-да, знаю, о мертвых либо хорошо, либо никак! Но ты должна признать, Ральф не был ангелом, Бог свидетель! Хотя и обладал ангельской внешностью, а на его солдатской могиле в Дели начертано «Слава и честь родины».
Она опять встала у окна рядом с Майей и погладила ее по плечам.
– Дитя, я думаю, смена обстановки пошла бы тебе на пользу.
На лице Майи отразилось изумление, покачав головой, она хотела было что-то возразить, но тетя поспешила добавить:
– Тебя поймут! Пока ты носишь траур и не устраиваешь пир на весь мир, все остается в рамках приличий.
– Было бы здорово поехать в Италию, – немного подумав, пробормотала Майя, – уверена, Джоне там тоже понравится.
– Италия? Прошлый век! Туда теперь никто не ездит! Я недавно читала в журнале… Где же это было? В «Иллюстрейтед Лондон ньюс»? Нет, точно не в нем… Но где же… Господи, память действительно меня подводит. Хорошо бы поехать с тобой, возраст постепенно дает о себе знать! Я чувствую, как ноют суставы, а до зимы еще далеко… Я говорю о Каире.
– Каире?
Тетю Элизабет не смутил растерянный взгляд Майи, тем более что она заметила искорки интереса в ее глазах.
– Именно, о Каире. Ты ведь любишь арабский мир, правда? А Каир сейчас переживает бурный подъем. Строительство Суэцкого канала – решенное дело. Вот увидишь, через несколько лет Каир станет метрополией Средиземноморья! Светской, как современный Париж!
Энтузиазм тети вызвал у Майи улыбку. Но она покачала головой.
– Я не могу себе такого позволить. У меня же ничего нет.
– Но тебе как вдове полагается небольшая пенсия? – Майя хотела что-то возразить, но тетя Элизабет не позволила себя перебить. – Да-да, я читала, что написала тебе персона из Глостершира. Но этого у нее не выйдет – армии все равно, был ли ваш брак счастливым. Вдова – значит, вдова, и помешанная свекровь ничего не изменит.
– Но мне неприятно…
– Об этом даже не думай! Да, ты не святая, но и Ральф был ничем не лучше! За все дни несчастливого брака ты точно заслужила эти несколько фунтов! К тому же в последнее время меня частенько посещают сомнения, что я хочу провести остаток дней в Бате. Город уже совсем не тот! За дом я получу кругленькую сумму. Или хотя бы достойную арендную плату… Ах совсем забыла…
Она порылась в ридикюле и отыскала открытый почтовый конверт.
– Посмотри, пожалуйста.
Нахмурив лоб, Майя взяла у нее письмо.
– Кто же это пишет на мою девичью фамилию на твой адрес?
– Не спрашивай, а читай!
Уважаемая мисс Гринвуд… Я чрезвычайно рад сообщить вам, что ваша рукопись под названием… Выплатим вам вознаграждение в сумме одной сотни фунтов… С удовольствием примем дальнейшие работы…
Майя опустилась в кресло и с недоверием уставилась на письмо.
– Я молодец? – тетя Элизабет просто сияла от гордости. – Ты прочла, что там написали про «изящный стиль» и «необычную тему»? Что он ждет твоих дальнейших работ? Истории о Востоке сейчас весьма популярны!
Поскольку Майя не отвечала и не проявляла никакой реакции, она подавленно добавила:
– Ты недовольна, что я отправила рукопись издателю? Я знаю, что не должна была делать этого втайне, но я подумала… Поэтому и твоя девичья фамилия, мне показалось лучше… Ты ведь можешь все вернуть, если…
– Нет, – улыбнулась Майя. Ее глаза увлажнились, на этот раз от переполнившей ее радости. – Нет! Я… Даже и не знаю, что сказать.
– Ничего, – тетя Элизабет поднялась и потрепала ее по плечу. – Можешь побыть одна, а я пока пойду посмотрю, где твоя матушка. Она давно должна была обсудить с Розой список покупок. И еще, – она обернулась в дверях, – подумай о Каире!
– Каир?! – в один голос закричали Джеральд и Марта Гринвуд неделю спустя за обедом и обменялись изумленными взглядами. Очевидно, они решили, что Майя и Джона останутся жить в Блэкхолле, если уж Ангелина – недавно она произвела на свет девочку – покинула родительский дом и уехала в Лондон.
– Исключено, это слишком опасно! – отрезал Джеральд, решительно отодвинул тарелку и строго кивнул сестре. – И для тебя, дорогая Элизабет!
– И грязно! – добавила Марта и испуганно взглянула на Джеральда. – Ты же не собираешься брать с собой мальчика? Нет, Майя, я никак не могу этого допустить! Он может подхватить ужасные болезни, там для него слишком жарко! И еще паразиты! Нет, Майя, я не допущу!
За обеденным столом Гринвудов до самой ночи пылал жаркий спор.
– Каир?
Эмми Саймондс поперхнулась печеньем и резко схватила чашку, чтобы смыть заблудившуюся в горле крошку. Она удивленно смотрела на подругу большими светло-голубыми глазами и пыталась справиться с кашлем.
– Как же я тебе завидую! – вздохнула она, заправляя платок в рукав. Ее взгляд помутился, она погрузилась в мечтания. – Каир… Навевает мысли о солнце, жаре и древней исламской архитектуре. Оживленных базарах… Да обо всем, чего нет в Оксфорде!
Майя задумчиво на нее посмотрела. Эмми все еще была красивой молодой девушкой, с которой они раньше иногда встречались на городских мероприятиях. С лицом в форме сердечка безупречного нежно-розового цвета, тяжелыми, гладкими медовыми волосами – настоящий символ английской розы. Вокруг нее до сих пор собирались мужчины, хотя она была старше Майи, ей было уже двадцать шесть – подходящий для замужества возраст остался позади. Мать Эмми умерла рано, а отец так и не смог оправиться от удара. Эмми, как и Майя, выросла в доме, где все строилось на книгах и образовании, и никогда не страдала поверхностностью. Но смерть Джонатана и работа в Скутари ее окончательно изменили.
– Знаешь, – мечтательно заговорила она, – когда я вернулась из Крыма, сперва я была счастлива и благодарна, что у меня есть теплая комната. Мягкая постель. Вдоволь еды. Боже, нам в госпитале порой не хватало самого необходимого, и пациентам и сестрам! Просто не было денег. И пусть это звучит не особенно по-христиански, я была рада снова вернуться в благополучный мир. Без раненых, тяжелобольных и умирающих. Без крови, вонючих гангрен и изувеченных конечностей. Но, – она глубоко вздохнула, – спустя время мне стало тесно. Помогать папе по хозяйству, руководить прислугой, устраивать в церковном приходе базары и концерты, посещать чаепития… Нельзя жить только этим! Оксфорд… – она поискала слова. – С тех пор как я вернулась, здешняя жизнь напоминает мне платье, из которого я давно выросла. Неважно, насколько узко я затяну корсет, задержу воздух, попытаюсь стать меньше, – оно просто уже не впору.
Они помолчали, каждая в своих мыслях. Пока одновременно не начали:
– Я даже не решаюсь спросить, может быть, ты…
– Это, конечно, дерзость с моей стороны, но, возможно…
– Тетя Элизабет, конечно, будет не против, я тем более…
– Я бы тоже могла помогать с малышом…
– Хотя мы виделись всего несколько…
Они раскатились дружным хохотом, но Эмми быстро стала серьезной.
– Вы правда возьмете меня с собой? – осторожно спросила она, словно боялась, что эти разговоры – всего лишь мыльный пузырь, готовый лопнуть при малейшем прикосновении.
– Каир! Почему именно Каир? – ворчал Фредерик Саймондс на следующий день, после непривычно тяжелых споров с дочерью в их элегантном доме на Бьемонт-стрит.
Джеральд Гринвуд поднялся из кресла, сочувственно похлопал хирурга по плечу и собрался налить себе и ему успокоительного виски.
– Нальешь мне, пожалуйста, шерри? – послышался голос его супруги, и он в изумлении повернулся. Шерри после обеда – последний раз с Мартой такое было… Когда же?
– Но вы же отпустили дочь в Крым, – напомнила Марта Гринвуд и кивком поблагодарила Джеральда, протянувшего ей стакан.
– Спасибо, Джеральд, – Фредерик Саймондс сделал большой глоток. – Отличный год! После гибели Джонатана поездка показалось мне рациональной. Эмми нужно было отвлечься, почувствовать себя полезной. Хотя я испытал огромное облегчение, когда она вернулась живой и здоровой. Но Каир, просто так?
Он покачал головой и снова поставил стакан. Марта Гринвуд задумчиво разглядывала шерри.
– Майя и Эмми принадлежат к совсем другому поколению. Они не боятся дальних краев. У молодых людей сегодня больше отваги и энергии, чем было у нас в их возрасте. Они не хоронят себя в скорбях, а ищут новые пути. – Она сделала глоток из изящного бокала с длинной ножкой. – И думаю, мы не должны им в этом мешать.
Сложно сказать, кто из джентльменов изумился сильнее. Но Марта повернулась к Джеральду:
– Признай же, ты давно мечтаешь увидеть пирамиды! Теперь у нас вдвое больше причин туда отправиться.
Джеральд Гринвуд потерял дар речи. Его супруга десятилетиями отказывалась даже ступить на борт корабля, что мог увезти ее из Англии, а теперь сама предлагала отправиться в путешествие! «Воистину, – подумал он, – нет ничего загадочнее и необъяснимее женской природы!» Но каково было его счастье, когда он обнаружил в глазах жены веселые огоньки. Почти тридцать лет назад он влюбился в них с первого взгляда, но со временем они угасли.
Зима прошла за подготовкой к путешествию и сборами. Тетя Элизабет быстро нашла покупателя для дома на Сидней-плейс, 4. Бэтти, принадлежавшая к старой школе прислуги, не мыслила иного выхода, кроме как сопровождать хозяйку в конце жизненного пути. Она отказалась от возмутительного предложения уйти на покой и тоже засобиралась в Каир. Когда Джеральд Гринвуд обнаружил в коридоре возле комнаты Майи сундук с книгами, где еще оставалось место рядом с рассказами Ричарда Фрэнсиса Бертона о паломничестве в Мекку и Медину, он пошел в кабинет, выбрал четыре книги, которые, как он надеялся, могли порадовать Майю, и тайно подложил их в сундук.
Чудесным сверкающим весенним днем в конце марта 1858 года после слезного прощания на набережной Лондона, когда пароход компании «P&O» с дамами и Джоной на борту исчез из виду, Марта Гринвуд еще раз вытерла глаза и нос.
– Надеюсь, они будут там счастливы, – тихо и печально сказал Джеральд, обнимая жену за плечи.
– Конечно. Они едут в хорошей компании, – но в голосе Марты тоже слышалась боль расставания. – Вот наши детки и покинули дом.
Боковым взглядом она скользнула по Уильяму Пенрит-Джонсу – он держал на руках маленькую Анну, пока Ангелина пыталась поправить зеленый бант, дополняющий дорогое платьице на малышке. Это явно не нравилось шестимесячной крошке. Она недовольно крутила головкой во все стороны и в любую секунду готовилась разразиться оглушительным криком. Марта теснее прижалась плечом к мужу.
– Что нам теперь делать, одним в таком огромном доме?
Он погладил жену по руке.
– Любимая, что-нибудь придумаем. Ведь наши девочки не покинули этот мир. Мы сможем увидеть Майю на Рождество. И Лондон как раз по пути.
Они посмотрели друг другу в глаза и дружно улыбнулись.
– Вы идете? Ханна приготовила чай и наверняка ждет нас, – нетерпеливо поторопила Ангелина. – Терпеть не могу, когда чай остывший!
11
Да, Хасан разбирался в англичанках. Чтобы прокормить жену и восьмерых детей, он работал проводником и помогал с жильем. В основном египтянин имел дело с одинокими дамами, которые хотели наполнить впечатлениями наступающую старость, объединялись в группки или путешествовали в сопровождении дочерей и племянниц и непременно брали с собой служанок. Количество клиенток постоянно росло. Они приезжали, чтобы насладиться восточным колоритом города, осмотреть пирамиды, отправиться на лодке в Луксор или просто сделать развлекательную остановку на пути в Индию или обратно. С женщинами в сопровождении супругов Хасан сталкивался редко, джентльмены обычно самонадеянно отказывались от сопровождения и во всем разбирались сами. Все англичанки были одинаковы: они предпочитали дома с колоннами и мозаичными полами, настаивали на фресках и водопроводе. Носили большую шляпу или тропический шлем, на который набрасывали платок, а зонтики держали закрытыми, словно сабли, дабы обеспечить себе широкий проход сквозь толпу. Еда должна была быть не слишком острой, и Хасану приходилось это учитывать, а также по двадцать раз терпеливо объяснять, почему гражданкам Британской империи не предоставляли доступ везде, куда они требовали. Разделение на мужское и женское он растолковывал, спасительно апеллируя к английской традиции исключительно мужских клубов.
Но четыре дамы, которым Хасан показал сегодня узкий, высокий дом в шумном центре города, совершенно не вписывались в его представления об англичанках. Да, с ними была служанка, это он сразу определил опытным взглядом. Старшая дама в одежде вдовы, энергичная и целеустремленная, тоже вполне оправдала его ожидания. Одна из молодых женщин была удивительно красива, с золотистыми волосами и большими голубыми глазами. Мальчик лет двух на ее руках явно был сыном четвертой дамы – и вот эта последняя весьма смутила Хасана. На ней тоже было английское платье, тоже платье вдовы, но она мало походила на англичанку – со смуглой кожей и глазами цвета темного янтаря. Возможно, коптка? Испанка или итальянка? К тому же загадочная дама свободно общалась со спутницами на английском и так же легко объяснялась с Хасаном на арабском. На высоком арабском, но с акцентом – скорее всего, с той стороны Баб-эль-Мандеба.
Но всерьез Хасан забеспокоился, когда увидел, сколь придирчиво она разглядывает трещины в полу, испорченную мозаику, трубы и водопровод, – но только он не мог понять, действительно ли она так во всем разбирается и не скрывает этого, надеясь, что репутация (или просто вид) глубокого знатока обеспечит ей обслуживание на желаемом ею уровне. Обычно небольшие изъяны или обветшалые места отмечались особым возгласом: «Ах, как живописно!» Уловив момент, Хасан откашлялся и указал на одно из окон в задней части дома:
– А отсюда можно увидеть внутренний дворик.
Эта миссис Гарретт – так звали смуглую даму – мельком выглянула наружу, но сразу отвернулась, зашагала по высоким комнатам дальше и вышла на маленький балкончик, где основательно потрясла металлические перила и проверила деревянные ставни. Хасан подавил стон.
– Сколько это стоит, вы говорите? – внезапно спросила она, словно желая застать его врасплох. Он назвал цену. Миссис Гарретт улыбнулась и покачала головой.
– Слишком дорого.
Она молча подняла руку и на пальцах показала, сколько готова заплатить за это жилье. Хасан сразу принялся ныть:
– Но дом стоит куда дороже! Это хороший, старый дом, построен на совесть.
Потенциальная клиентка рассмеялась.
– Я вижу, что старый! Здесь придется много чинить и ремонтировать.
Она снова подняла руку, подтверждая, во сколько она оценивает дом.
– Подумайте если не обо мне, то о моих детях, – Хасан попытался подобраться к сердцу женщины – с англичанками обычно это хорошо работало. – Если я заплачу хозяину дома неполную цену, он даст мне меньше денег. Как я накормлю детей?
Он придал лицу самое скорбное выражение. Миссис Гарретт с веселым видом покачала головой и настояла на своем.
– Но, разумеется, я подумаю о вас и о ваших детях. – Она окинула взглядом комнату, где в некоторых местах от стен отлетела штукатурка. – Мне понадобится мастер. Если вы сможете подыскать хорошего, я вам доплачу.
Хасан просиял. Ему определенно нравилась эта леди! Живот его в широкой рубахе над шароварами подскочил – араб поспешил к ней, и они вместе обошли дом.
– У меня есть братец, столяр… Его зять знает толк в малярных работах. А племянник – кузнец! Я могу прямо сейчас пойти…
Хасан действительно разбирался в англичанках. Но таких, как миссис Гарретт, еще не встречал. Поэтому уже после заключения сделки и посредничества с рабочими он нередко захаживал к ней на стаканчик чаю или кружку кофе, чтобы поболтать и узнать о ходе реставрационных работ. И при первой возможности устраивал строителям нагоняй, чтобы поторапливались – нельзя больше оставлять миссис Майю, мисс Эмми, миссис Элизабет, мисс Бэтти и главное – маленького саида без теплой воды!
Хасан мог стать отличным помощником во всех начинаниях, это Майя и остальные поняли быстро. Он знал, где по соседству купить лучшие овощи и кукурузу и у какого торговца ни в коем случае нельзя брать мясо. Он раздобыл им кухарку Фатиму, хотя поначалу ей приходилось туго под неусыпным контролем Бэтти, но наконец они пришли к компромиссу, что будут готовить по очереди: один день египетская и арабская кухня, другой – английская. Оказалось, Хасан слышал, что христианская больница отчаянно нуждается в медсестре – Эмми Саймондс приехала как по заказу. И Хасан всегда направлял к ним активных туристок, которые не хотели учиться у мужчин, но с удовольствием брали уроки арабского у Майи, с неменьшим удовольствием оставались на чай, а вернувшись домой, рекомендовали замечательную миссис Гарретт своим родственникам и знакомым, чей путь лежал в Каир. Роман Майи о Химьяре продавался не слишком хорошо, но издатель в Англии остался доволен прибылью, выплатил Майе дополнительную премию и попросил ее написать о Каире, раз уж она там живет. И сможет ли она переводить с арабского?
Кроме этого, их достаток составляла пенсия британской армии и сбережения тети Элизабет. Скромновато для жизни в Англии, но в Каире на эти деньги можно было неплохо существовать.
Следующие страницы книги судьбы Майи словно пролистнул порыв ветра – они пролетели очень быстро, куда быстрее тщательно выписанного детства, юности и ранних лет взрослой жизни. Возможно, у нее было слишком много дел: чтение домашней библиотеки, пополняющейся медленно, но постоянно, письма, переводы и занятия.
Тетя Элизабет оказалась права: Каир постепенно становился вторым Парижем. Через пять лет после прибытия Майи за дело взялся новый хедив Исмаил-паша и перестроил западную часть города по французскому образцу: великолепные просторные улицы, огромные парки и широкие площади с пряничными домиками в европейском духе, ночью ярко подсвеченные. Строительство железной дороги до Александрии сделало город еще привлекательнее, а с тех пор как туристическая фирма «Томас Кук» включила Каир в свои предложения, в столицу Египта хлынул еще больший поток англичан. Художников пленила жизнь улиц и дружелюбие их обитателей, красота города, где было всего понемногу: влияние Средиземноморья, Востока и Африки, Франции и Англии, величественные мечети и элегантные дома, кофейни и яркие базары, крики муэдзинов и звон колоколов.
Разнеслась весть, что в Старом городе, в одном из невзрачных кварталов рядом с древней городской стеной Баб-Зувейла, живет Майя Гринвуд Гарретт, писательница и переводчица, и ее часто посещали гости из Англии, любопытствующие незнакомые люди. Некоторые оставались в Каире на время, даже пускали корни, как когда-то и Майя, но большинство продолжали свой путь и нередко писали ей потом о своих приключениях.
Несомненно, столь стремительно бегущее время захватило своим потоком и Джону. Майе часто хотелось крикнуть сыну: «Подожди, перестань расти, я хочу еще побыть с тобой в этом возрасте!», но это было бы бесполезно. Пухлый двухлетка вытянулся, превратился в маленького озорника и вскоре действительно повзрослел, став худым, высоким и таким темным, что его часто принимали за египтянина или француза. Джона нахватался от Фатимы арабского, и Майе оставалось лишь научить его остальному. Молочные зубки едва успели прорезаться, как зашатались и сменились на коренные. Бэтти едва успевала удлинять штанишки, а когда Джона с восторгом начал играть на улице в мяч с другими мальчишками, что периодически заканчивалось дружескими потасовками, перестала успевать и ставить заплатки. Он ходил в школу, хотя и не особенно охотно, ленился, но быстро соображал и благодаря этому не отставал.
Каждый год они сбегали от невыносимой летней жары в Блэкхолл, куда приезжала из Лондона и Ангелина с Уильямом Пенрит-Джонсом. После рождения четверых детей Ангелина совсем располнела, но, кажется, ей было мало – она ждала пятого. Несомненно, миссис Пенрит-Джонс надеялась, что малыш наконец будет в нее. Не считая огромных темно-синих глаз, Анна, Джереми, Эвелина и Филипп во всем походили на своего отца: добродушные, коренастые и рыжеволосые. Гринвуды-внуки впятером буянили в саду Блэкхолла и спорили, кто первый заберется на новые качели под яблоней.
Марта и Джеральд встречали каждое Рождество в Лондоне, на Белгрэйв-сквер, а потом совершали поездку в Каир. Майя прекрасно помнила, как отрицательно Марта относилась к путешествиям, и каждый раз удивлялась, с каким воодушевлением мать прогуливалась мимо мечетей и старинных дворцов города в компании мужа, невестки, которая в Каире стала еще моложавее и энергичнее, чем в Бате, дочери, внука и иногда Эмми. Именно Марта никак не могла нагуляться по базарам, бесстрашно передвигаясь сквозь море белых и красных тюрбанов, мимо ослов, навьюченных бурдюками и кирпичами, которые в любую секунду могли упасть на ногу. Главным образом ее привлекали шелка, хотя Майя много раз ей объясняла, что особенно роскошные ткани, которые Марта восхищенно пропускала меж пальцев, везли сюда из Лиона. Еще она каждый раз непременно заходила на парфюмерный базар, крытый, темный и немноголюдный, по которому бродили какие-то мрачного вида фигуры. Казалось, мать была абсолютно уверена: ей ничто не угрожает, пока рядом с ней Майя, которая здесь живет. Хотя всегда вздрагивала от отвращения, когда соседи готовили еду, добавляя туда в невероятном количестве чеснок и черный тмин, и пар попадал в дом через внутренний дворик.
Они ходили в Итальянскую оперу и Комеди Франсэз, нередко поднимались на Цитадель, где по соседству с руинами стоял роскошный дворец предыдущего хедива, с сияющим куполом, окруженный стройными минаретами, – оттуда открывался захватывающий вид на город. Они осматривали висящую церковь в коптском квартале, построенную высоко между домами, где под двумя колокольнями скрывались готические своды с арабесками и бастионы римского форта. Посещали египетский музей в квартале Булаг, где изумленно замирали у свидетельств древней культуры, что расцветала здесь прежде: фараоны, построившие пирамиды в Гизе, гигантские стелы, напоминающие о вечности, и Сфинкс, монументальное сказочное существо, пустыми глазами созерцающее пески. При третьем или четвертом посещении эти громады казались еще грандиознее, чем при первом. Они ездили в Сахару, к ступенчатым пирамидам, и в Александрию. Майю очень трогала гордость в глазах Джеральда, когда он брал в руки одну из написанных ею книг, или когда разглядывал Джону, объяснял ему что-то в музее, или Джона рассказывал деду о каком-либо здании что-нибудь услышанное от друзей или в школе.
Несколько раз Джона спрашивал об отце. Майя, вполне в это веря, отвечала, что он умер, как и дядя, в честь которого мальчик получил имя, и пока ответ устраивал Джону. Когда-нибудь он снова задаст этот вопрос и захочет подробностей, Майя это прекрасно понимала. Но она еще подумает, что ответить, время есть.
Она никогда не носила индийский браслет, что Ральф прислал ей из Мардана, – он напоминал ей о кровавом восстании, унесшем жизнь мужа. Но носила на левой руке обручальное кольцо в память о Ральфе, оправленную монету из Химьяра на шее в память о Рашиде и траур по обоим. До сих пор. Год за годом. Теперь она поняла, почему тетя Элизабет столько лет не снимает черное. Ничто не давало Майе большей свободы, чем платье вдовы, оно уничтожало бастион приличий и все границы, что так стесняли Майю. Ральф стал солдатом по собственной воле, сам избрал свою судьбу – погибнуть в восстании сипаев. Но своей смертью он невольно преподнес Майе самый большой подарок – освободил ее. Она могла идти, куда хочет, делать, что нравится, и общество не следило за ее нравственностью тысячью глаз.
Но еще Майя носила черное, потому что ее траур не кончался. Есть чувства и воспоминания, что никогда не угаснут. Только становятся тише. Она оставила попытки сбежать от прошлого, наоборот, построила на нем фундамент настоящего и будущего. И Джона был живым тому подтверждением.
В библиотеке Майи было издание «Первых шагов в Восточной Африке» Ричарда Фрэнсиса Бертона. Она часто брала его в руки и открывала на первой странице. «Мне кажется, один из счастливейших моментов в жизни человека – отправление в далекое путешествие навстречу неизведанным странам…» Она тихо улыбалась, вспоминая Ричарда – он дал ей пищу для мечтаний в детстве и юности, и думала о собственном отъезде в Блэкхолл, а позднее сюда, в Каир.
Ей удавалось проследить дальнейший жизненный путь Ричарда по заметкам в газете «Таймс» и новостям, которые Джеральд, неутомимо преподающий в Баллиол-колледже, узнавал в научном кругу. Он покинул театр военных действий в Крыму невредимым и вернулся в Бомбей, а потом отправился на Занзибар, чтобы осуществить мечту: путешествие к истокам Нила в Восточной Африке. После поехал в Северную Америку, служил консулом в Западной Африке и наконец – в Бразилии. Он оставил письма Майи без ответа. Она послала ему не совсем искренние поздравления с женитьбой на Изабель Арунделл в январе 1861 года. После всего, что было, Майю все же задела новость о женитьбе Ричарда. Еще больше ее обижало, что он перестал ей писать. Но она не держала зла – только ностальгические воспоминания и благодарность. Разве не Бертон проложил путь, что привел ее сюда – вместе с Джоной?
Теперь Майе было тридцать шесть, и она уже нашла у себя четыре седых волоска. Она была счастлива, довольна жизнью и в конце концов смогла пустить корни. Здесь, в Каире, точке пересечения западного мира и восточного.
Лишь изредка, когда по переулку проносился ветер и бросал в открытое окно горсть песка на письменный стол, Майя закрывала глаза и вспоминала Рашида. Порой на улице у нее замирало сердце – она замечала в толпе человека, на первый взгляд похожего на него, но второй взгляд неизменно разочаровывал. А тяжелее всего давались минуты, когда Джона был чем-то увлеченно занят или погружался в раздумья. Он прищуривал глаза, на переносице появлялась вертикальная морщинка, и Майе казалось, что она видит его отца в юные годы. Порой Джона отрывался от дел и начинал внимательно вслушиваться в себя и в окружающий мир. Как будто слышал зов пустыни, места его зачатия, зов крови отца. Это было невыносимо, и Майе приходилось быстро выходить из комнаты. Потому что сердце не забывает. Зияющая дыра остается по обе стороны порванной связи.
12
Пение цикад наполнило ночь, будто это был земной отклик звездному небу – отдаленной пышностью и серебряной мелодией. Один из верблюдов заворчал, словно концерт насекомых нарушил его заслуженный сон. Береговая линия Тихамы, «горячей земли», лоскутное одеяло из каменистых долин вади, тучных полей и мангровых зарослей, что затоплял прибывающий уровень моря, в отлив обозначенный белыми следами соли, погрузилась во мрак. Здесь, на полпути между портовым городом Аль-Маха и Баб-эль-Мандебом, Аравия обретала африканские черты: в цвете кожи людей, их говоре, традициях и обычаях, резкой яркости и орнаментах тканей, вытканных, раскрашенных и носимых на влажной жаре. Лишь когда цикады на мгновение замолкали и все вокруг внезапно наполнялось тишиной, можно было услышать недалекое море, клокочущее, рассыпающее соленые брызги по песку и скалам. Впрочем, оно тонуло в треске огня, пока отдыхающий караван, уставший от долгого дневного пути, подкреплялся жареной бараниной и хлебом.
Рашид, который теперь отзывался на имя Абд ар-Рауф, наклонился и подтолкнул сползающую ветку в огонь, пламя вздрогнуло и жадно накинулось на свежую пищу. Медальон на цепочке выскользнул из выреза одеяния и блестел от огня. Рашид этого не заметил: тепло золота на коже, едва слышное позвякивание кольца о медальон стали за последние годы привычны, как сердцебиение.
Но Юсуф бин Надир продавал и покупал все, что стоит денег, и сразу заметил выгодную добычу.
– Ты носишь красивое украшение, Абд ар-Рауф, – прокартавил он.
С наигранным равнодушием Рашид неторопливо заправил медальон обратно, за некогда белую, теперь пожелтевшую и покрытую серыми пятнами пыли, пота и песка ткань, и молча вернулся в тень у лагерного костра.
– Мы так долго путешествуем вместе, а я о тебе ничего не знаю, – не отставал торговец и прищурил глаза, чтобы разглядеть лицо собеседника сквозь дым и пляшущие отблески пламени.
Рашид оставался невозмутимым.
– Вы знаете достаточно, – с вежливой отстраненностью возразил араб после небольшой паузы, хотя Юсуф с первого дня обращался к нему на «ты». – Мое оружие охраняет и защищает вашу жизнь и ваши товары. И достаточно.
Как только излечилось вывихнутое воинами султана плечо, Юсуф вручил Рашиду винтовку и меч. И то и другое не раз пригодилось последнему во время долгих путешествий вдоль и поперек Аравийского полуострова. Юсуф засмеялся своим неподражаемым смехом, напоминающим козлиное блеянье.
– Истинная правда! Ты отличный сторож. Но как собеседник, увы, малоинтересен.
– Я получаю деньги за защиту, не за фиглярство.
Юсуф снова засмеялся.
– Тоже верно, Абд ар-Рауф. Но так же верно, что я неплохо узнал тебя за эти годы. Хотя ты о себе ничего и не рассказывал. – Торговец откусил оставшимися зубами – пяти он уже лишился – жирный кусок мяса и продолжил, жуя: – Воинскому искусству ты обучался с детских лет, как и верховой езде, это я понял сразу. В этих делах ты мастер. Деньги, что я тебе плачу, ты отдаешь первому нищему, не копишь их годами, как все мои спутники, надеясь купить участок земли или несколько коз и овец и обзавестись женой и детьми, когда замучает одиночество и наберется достаточная сумма. И на самых опасных тропах ты не ведешь себя так осмотрительно и осторожно, как на юге, там ты ни на секунду не снимаешь с лица куфии. Особенно в районе Ижара.
Рашид молчал, он даже не вздрогнул, когда Юсуф упомянул это название. Интонации торговца внезапно поменялись, стали теплыми, почти ласковыми.
– От чего ты бежишь, Абд ар-Рауф?
Собеседник его продолжал неподвижно молчать.
– Какая на тебе вина?
– Если вы и дальше надеетесь на мои услуги, то лучше остановиться, – в голосе Рашида послышались раскаты грома.
Юсуф подавил ухмылку, но улыбку сдерживать не стал.
– У меня нет детей, я не нашел женщины, что захотела бы разделить со мной мою жизнь или чьим родителям бы я приглянулся. Возможно, тебе неприятно будет услышать… Но если бы у меня был сын, мне бы хотелось, чтобы он был похож на тебя.
– Вы не знаете, о чем говорите, – бесстрастно отозвался Рашид.
– А ты не знаешь, что некоторые тайны отравляют сердце, если носить их в себе слишком долго. Скоро это случится с тобой, Абд ар-Рауф, или как там ты себя называешь. Я вижу это в твоих глазах. – Юсуф вздохнул и тихо добавил: – Ведь дело в женщине?
– Почему вы так решили?
Юсуф почувствовал нескрываемую боль, которую не смог подавить даже Рашид, некогда воин аль-Шахинов. Он засмеялся, на этот раз сердечно.
– Мой мальчик, шепот красивой женщины порой раздается громче львиного рыка. Ты не из тех, кто пойдет на преступление ради славы или денег, это я уже понял. И единственный из моих людей, кто не оборачивается, заметив пару прекрасных глаз под вуалью, и не засматривается на открытые лица женщин Тихамы.
– Расскажу я вам или нет – это ничего не изменит.
– Даже если так – ты сможешь спокойно облегчить передо мной совесть, – заключил Юсуф, человек, привыкший подолгу торговаться. – И тогда, быть может, наконец обретешь покой. Чего бы ты ни совершил – время уже покрыло все толстым слоем песка. Кроме того, – он вытер правую руку о землю и рыгнул, – ты не можешь оставить меня, старика, в неведении. Ты никогда себе не простишь, если я умру, а ты так и не удовлетворишь моего любопытства.
Рашид молчал. Эту ночь и две следующие. Лишь на четвертую ночь пути, при свете другого костра, он заговорил.
– Меня назвали Рашидом ибн Фадх ибн Хусам аль-Дин, и я был воином племени аль-Шахинов, служил наемником у султана Ижара…
Как и Шахерезаде, ему понадобилось больше одной ночи, чтобы завершить рассказ. Пусть и не тысяча и одна.
13
Длинноногий подросток Джона Гарретт переминался с одной ноги на другую и прятал вздохи, стоя у письменного стола матери на втором этаже дома. Он ждал, пока Майя проверит тетрадь с домашним заданием и он сможет избавиться от душившей его униформы и глупого галстука, который он срывал, едва выскакивал за школьные ворота, и надеть длинную узкую рубаху из синего хлопка – она каждый раз вызывала у него приятный вздох, когда прикасалась к телу.
– Тарик! Тарик, – послышался пронзительный мальчишеский крик из оживленного переулка, врезался в гул голосов и стук колес и прорвался через двустворчатые двери балкона.
– Тарик! Ялла! – глухо крикнул второй голос, голос Аббаса, сына торговца овощами, – у него ломался голос.
Джона принялся дергать коленками и скорчил гримаску, вложив в нее все свое нетерпение. Мама всегда так дотошна насчет заданий! Она же знает, он и без лишних усилий принесет домой хорошие оценки! Джона рассмотрел родное лицо: под глазами появляются первые морщинки, отчасти из-за очков, в которых она с прошлой зимы садится за письменный стол.
Благодаря Майе учитель хотя бы перестал делать Джоне выговоры за непоседливость во время последнего урока.
– Мальчикам в этом возрасте нужно много двигаться, а вы предоставляете им недостаточно такой возможности между уроками! – напустилась на учителя Майя у двери класса и высокомерно удалилась в своем черном платье, крикнув на ходу: – Пойдем, Джона!..
– Отлично, – наконец одобрила Майя и протянула сыну тетрадь. Джона с облегчением выдохнул и понесся к себе, поменял тетрадь на кожаный мяч, который привез из Блэкхолла в летние каникулы, натянул сандалии и запрыгал вниз по лестнице.
– До вечера! – донесся до него прощальный крик матери.
– Ага, – воодушевленно отозвался он, в мыслях уже поглощенный игрой с друзьями. Клип-клап, клип-клап, клип-клап! – зашлепали его подошвы по лестнице. Бум! – спрыгнул Джона с последней ступени на плитку холла. Зажав мяч под мышкой, он распахнул дверь и бросился за порог. Но уткнулся в коричневый костюм. Мяч вылетел вон, но джентльмен успел поймать его и протянул Джоне. Джона остолбенел. Человек выглядел жутковато! Худое, угловатое лицо. Густые темные брови над мрачными маленькими глазами, а справа и слева от длинных черных усов – глубокие рубцы от явно тяжелых ран. Джону испугал и поразил незнакомец, и он не заметил, что тот тоже успел его рассмотреть: гладкие черные волосы ниспадают на плоский лоб, в мальчишеском лице почти не осталось женственности, но овал материнский, как и большие темные глаза. Нос тоже вылеплен верно, но губы полнее. Джона взял себя в руки, однако засомневался, следует ли благодарить незнакомца на арабском – или же на английском. Тот выглядел как местный, но костюм носил явно английский – и шляпу. Наконец Джона решился на невнятное бормотание, которое могло означать что угодно, вплоть до ругательства, на обоих языках.
– Тарик! Тарик! – позвали его друзья, подпрыгивая на месте. Джона рванулся убежать к ним, но человек крепко взял его за плечо.
– Мама дома? – спросил он на беглом арабском. Брови Джоны сдвинулись. Что этому мрачному субъекту нужно от его мамы? К ним часто приходили незнакомцы – путешественники, которым нужна помощь с переводом. Или те, кто прочел одну из книг Майи Гринвуд Гарретт, оказался в Каире и хотел получить автограф. Но этот посетитель от них явно отличался. Вспомнив слова тети Элизабет, что он единственный мужчина в доме, Джона попросил друзей подождать и вернулся к двери, закрыв человеку проход.
– Мама, – крикнул он, заглянув в дом, – здесь человек, хочет с тобой поговорить!
– Кто там? – раздался голос Майи.
– Это я, твой старый мошенник! – подал голос мужчина, к удивлению Джоны, грубым голосом, по-английски, без акцента…
На несколько мгновений в доме все стихло, потом послышался быстрый дробот по лестнице расшитых кожаных тапок матери. Джона поднял голову и увидел, что она с сияющим взглядом остановилась на последней ступеньке и закрыла рот руками – такой он маму еще не видел.
– Ричард! – со смехом выкрикнула она, распахнув объятья. И Джоне показалось, что у нее в глазах засверкали слезы. Он переводил взгляд с одного на другую и почувствовал: между ними есть какая-то связь. Связь, из которой он исключен – и которая ему неприятна…
– Пойдем выпьем чаю! Или, может быть, кофе?
Джона неучтиво толкнул плечом этого стоящего на его пути Ричарда, выбежал на улицу и принялся чеканить мячом, все выше и выше. Но когда добежал до товарищей, причина досады была уже позабыта, и он окунулся в игру со всей беззаботностью тринадцатилетнего мальчика.
– Красиво у тебя здесь, – похвалил Ричард Фрэнсис Бертон, когда Майя привела его в кабинет, где на открытых высоких полках располагалась библиотека. Он положил шляпу на письменный стол, окинул любопытствующим взглядом разложенные на нем бумаги, записи и раскрытые книги, опустился на один из двух стульев у круглого столика и положил ногу на ногу. Некоторое время они смотрели друг на друга с изумлением, ностальгической радостью встречи и серьезностью, сидящий Ричард – и Майя, стоящая перед ним в легком черном платье. И каждый из них вновь вспомнил о многом пережитом вместе, но по отдельности.
Майя подумала, что Ричард выглядел старым и больным. Еще более истощенный, чем при последней их встрече в Адене, словно ни один год не прошел для него бесследно. Но еще сильнее ее поразила усталость в его глазах – прежде такого не было.
– Сколько уже прошло? – прошептала она. – Больше тринадцати лет?
Ричард кивнул.
– С марта пятьдесят пятого года. Четырнадцать с половиной.
Майя кивком поблагодарила Бэтти, которая принесла поднос с чашками, щедро приправленной выпечкой и сладким миндальным печеньем, коньяком из ежегодно пополняемого запаса Элизабет Хьюз, стаканом и пепельницей, как и просила Майя. Служанка старалась не сильно таращиться на незнакомого гостя, для которого хозяйка столь любезно заказала чай. Но едва она сделала книксен и закрыла за собой дверь, как поспешила вверх по лестнице, где ее с нетерпением ждала Элизабет, чтобы выпытать все до малейшей детали.
– Ты не отвечал на письма, – без тени упрека проговорила Майя, отхлебнув чаю.
– У меня было полно дел, я много ездил, – уклончиво ответил Ричард, раскурил сигариллу и вдохнул дым, прежде чем взяться за коньяк. – Ты располнела, – отметил он, не вложив в замечание никакого смысла.
Майя засмеялась, совсем не обидевшись, и тоже наполнила чашку.
– После родов я не скинула ни килограмма.
– У тебя чудесный сын. Весь в тебя. От отца в нем не много.
– Ты считаешь? – Майя порывисто поставила чайник и опустилась на стул перед Ричардом. – А у вас с Изабель нет детей? – из вежливости спросила она, хотя заранее знала ответ.
Ричард покрутил сигариллу и покачал головой. Предположительно, одна из многочисленных перенесенных им болезней привела к бесплодию. Изабель, как и Ричард, любила детей, а потому осыпала ласками всех племянников и племянниц, и даже собак, кошек, пони и лошадей.
– Не сложилось, – ответил он. – Но это даже и к лучшему для таких ветрогонов, как мы.
Он снова поднял взгляд и увидел сверкающую в небольшом вырезе платья Майи цепочку с монетой.
– Симпатичная вещица.
– Так и знала, что тебе понравится, – это монета из Химьяра. Я привезла из Аравии.
– Странно – я думал, ты всегда носишь тот медальон. Раньше всегда…
– Больше не ношу, – отрезала Майя, по ее лицу пробежала тень.
– Химьяр, – подхватил он нить разговора, стараясь не соскочить с нейтральной интонации. – Я читал твои книги. Хорошо продумано и написано, но немного сентиментально.
Майя вспыхнула.
– Значит, сентиментально. Судя по всему, сентиментально в твоем представлении – значит слишком много чувств?
Ричард коварно улыбнулся, но возражать не стал.
– Спустя все эти годы – зачем ты приехал? – спросила Майя, звякнув дном чашки о блюдечко.
Улыбка Ричарда исчезла, он посмотрел на нее сквозь дым, сощурив глаза. Вот он, подходящий момент, чтобы рассказать про Изабель, полную противоположность Майе: рыжеватую блондинку с пышной фигурой, круглым лицом, узкими губами и душевными голубыми глазами, католичку из старинного аристократического рода… Их с Майей объединяли лишь мечты о дальних странах и приключениях, стремление к безграничной свободе и способность к большой любви.