Под шафрановой луной Фосселер Николь

1

– Как пропала? – опешил полковник Коглан. – Не могли бы вы уточнить, лейтенант? – Он пристально посмотрел на подчиненного: несчастный, небритый, вымотанный бессонной ночью, тот пытался стоять навытяжку перед письменным столом начальника.

Лейтенант Ральф Гарретт откашлялся и глубоко вздохнул.

– Сир, вчера, когда я вернулся поздно вечером, моей жены не было дома. Она не появилась в течение ночи и не вернулась сегодня. Я опросил нашу бенгалку и соседей – безрезультатно. Последним, кто видел жену вчера, около трех часов пополудни, был Стиг… Доктор Штейнхаузер, – указал он кивком на врача, который, сложив руки, прислонился к потрескавшейся стене в приемной Коглана и тоже кивнул в подтверждение этих слов, – она заходила к нему.

Рука Ральфа, до сих пор свободно лежащая на столе, сжалась в кулак при мысли о визитах Майи, о которых он узнал от Штейнхаузера, и о ее реакции на письмо, оставленное Ричардом Фрэнсисом Бертоном. Когда Ральф думал, что его жена могла последовать за Ричардом в Англию, у него болезненно сжимался желудок.

Коглан обменялся взглядами с лейтенантом Плейфером, сидевшим возле письменного стола, потянулся за кожаной папкой, несколько раз шутливо ее раскрыл и закрыл.

– Лейтенант Гарретт, – медленно начал он с недоброй улыбкой, – несомненно, сбежавшая супруга, ради которой вы пожертвовали карьерой, – серьезный удар. Но я никак не возьму в толк, при чем тут мы?

Он резко хлопнул папкой, откинулся назад и посмотрел на Гарретта, высоко подняв брови. Было слышно, как Плейфер подавил смешок. Ральф покраснел.

– Сэр, я признаю, у нас с Ма… женой в последнее время были определенные сложности. Поэтому сначала я тоже допустил такую возможность.

В действительности он сначала подумал, что Майя могла узнать о его походах к индийским проституткам, но, в конце концов, он бывал там всего несколько раз: после пьяных вечеров в клубе, в компании товарищей, которые относились к хорошо знакомому развлечению без особого интереса – у них тоже были жены, здесь или в Англии. Потому Ральф отбросил эти мысли. Кроме того, он не бывал там уже несколько недель: подобные связи не дарили ни желанного ощущения силы, ни сладости завоевания.

– Но все ее вещи остались дома, ничего не пропало.

«В том числе письма проклятого Бертона за все годы», – мысленно добавил он и сжал зубы.

Когда Ральф пытался понять, куда делась Майя, он вытащил из-под кровати дорожную сумку жены, раскрыл ее и нашел пачку писем. И его совсем не утешило, что поверх лежали его собственные, написанные во времена ухаживания.

– И? – Коглан пожал плечами. – Значит, ей помогли, или побег был тщательно спланирован. На мой взгляд, это – при всем уважении – ваша личная беда, лейтенант, и вы впустую тратите свое, а главное, наше драгоценное вре… Фискер, что вам нужно? – рявкнул он в сторону двери: молодой бледный солдат ворвался в нее без стука.

– Простите, сэр, – испуганно пролепетал тот из-под шлема и попытался браво отдать честь. – Я несу караул на площади перед зданием. Только что мимо проскакал закутанный всадник и бросил это, оно пролетело прямо мимо моего лица и воткнулось в дверной косяк.

Дрожащей рукой он положил предмет на видное место на столе Коглана. Мужчины молча смотрели на corpus delicti, вещественное доказательство – джамбию, кинжал с изогнутым обоюдоострым лезвием, на которое был нанизан лоскут светлой материи, вокруг рукояти был завязан кусок черно-синей ткани.

– Обрывок платья Майи, – с трудом проговорил Ральф, узнав тонкий муслин с цветочным узором. «Это платье я подарил ей на день рождения в прошлом году». Он виновато сглотнул, вспомнив, что неделю назад у Майи был день рождения.

– Рядовой Фискер, позовите капеллана Бадгера. И распорядитесь, чтобы разыскали всадника, – глухо приказал молодому солдату Коглан и, когда тот помедлил всего секунду, снова рявкнул: – Немедленно!

– Ошибка исключена? – повторял Коглан около двух часов спустя.

Капеллан состроил гримасу и осторожно покачал головой.

– Не могу утверждать с абсолютной уверенностью. Моя специальность – классическая арабская письменность и миниатюры. Но я видел на рынках джамбии с такими узорами, – он провел указательным пальцем по орнаменту на рукоятке, – и все они были из Ижара. Я не бывал там, но знаю, что люди с гор работают у султана Ижара наемными солдатами. И некоторые племена используют краситель индиго, – в подтверждение своих слов он приподнял край завязанной узлом ленты.

Коглан надул губы и зашагал взад-вперед по белой комнате с низким потолком, задумчиво наморщив лоб.

– Всадник тоже был одет в черно-синее, – напомнил рядовой Джозеф Фискер – выполнив приказ полковника, он услужливо появился вновь.

Коглан гневно обернулся в его сторону:

– Всадник, которому вы позволили уйти!

– Сэр, – опасливо, но возмущенно перешел в оборону Фискер, – он очень быстро ускакал прочь!

Лейтенант Плейфер облокотился на спинку стула и повернулся к Коглану:

– Если ездок сбавил темп, то проехал мимо караульных у ворот незамеченным, ведь они не знали, – он указал на кривой кинжал. – Каждый день там очень оживленное движение.

– Сэр, – резко вмешался Ральф, – вы должны отправить группу в Ижар…

– Не рассказывайте мне, что делать, лейтенант, – повысив голос, прервал его Коглан. – Едва ли вашу жену похитили прямо из бунгало на безопасной территории гарнизона. Если бы вы лучше за ней следили, мы не оказались бы сейчас в этой невыносимой ситуации!

Ральф сдержал гнев и возражения и лишь немедленно отозвался:

– Так точно, сэр!

Доктор Джон Штейнхаузер в последний раз взглянул на кинжал и вернулся к своему месту у стены, между двумя небрежно сколоченными полками с толстыми стопками папок и документов.

– Зачем им похищать миссис Гарретт? Если бы они – прошу прощения, – вставил он, слегка поклонившись в сторону Ральфа, – хотели ее просто похитить, то не сделали бы такого намека.

Коглан потеребил себя за бороду и посмотрел на потолок, разглядывая вентилятор и трещины в штукатурке. Каждый вечер при восьмичасовом пушечном залпе из них струилась пыль и осыпались маленькие камушки.

– У Ижара много причин воспринимать нашу политику в штыки. Возможно, они хотят отомстить. И взяли миссис Гарретт в заложницы, чтобы вынудить нас скорректировать курс. Вполне вероятно, особенно если вспомнить рассказ полковника Оутрэма: в неспокойные первые годы оккупации им удалось вовремя предотвратить план похищения капитана Гайнса.

Султан Лахеджа, в чьи владения входил и полуостров Адена, сначала пообещал британцам, что отдаст им семьдесят пять квадратных миль, но позднее изменил решение. Соседние султанаты, в том числе заклятый враг султан Фадли, убедили его начать против английских оккупантов джихад, войну во имя Аллаха. Почти пять лет продолжалась в Адене дипломатическая и военная борьба, достигнув апогея в лагере англичан – им отрезали поставки кормов для животных и основных продуктов питания с хинтерланда. Но Гайнс, к тому моменту успевший стать уполномоченным Британской короны в Адене, умудрился отразить все атаки противника и заключить мирные соглашения с непосредственными соседями, султанатами Лахедж, Хаушаби, Нижняя Яфа и Акраби, а султан Фадли оскорбленно вернулся на свою территорию, отклонив предложение мира от англичан и разорвав союз с Лахеджем. Но в 1847 году старый султан умер, на престол вступил один из его сыновей, настроенный куда сговорчивее, и волны разгладились. По крайней мере, пока.

– Арабы здесь постоянно кого-нибудь похищают, – нетерпеливо бросил Плейфер. – Бедуины захватывают странствующих торговцев, а наемники султанов крадут людей из враждебных султанатов. Султан Лахеджа в своем дворце восседает над целой деревней заложников. Почти всегда всех интересует исключительно хороший выкуп. Такая уж здесь традиция, и это вовсе не преступление, скорее выгодный бизнес.

– Но нам до сих пор не предъявили никаких требований, – возразил Штейнхаузер.

– Возможно, еще предъявят, – пожал плечами Плейфер.

Полковник подошел к окну и молча посмотрел на улицу сквозь решетку. Похищение миссис Гарретт произошло в самое неподходящее время. Помимо повседневных забот и дальнейшей отстройки английской части Адена он был по макушку занят расследованием неудачного исхода сомалийской экспедиции капитана Бертона. На него давили и Лондон, и Бомбей, требуя как можно скорее и тщательнее разобраться в этом инциденте и по возможности представить документы с прямыми доказательствами вины Бертона. Что вполне отвечало интересам Коглана, но ввиду противоречивых свидетельских показаний было, увы, не так просто, как показалось сначала. Между тем Коглан даже посетил Берберскую гавань, чтобы увидеть все собственными глазами, допросить свидетелей на месте и недвусмысленно намекнуть тамошнему руководству, кто здесь главный.

Полковник Коглан не сомневался, что легкомысленная миссис Гарретт сама подвергла себя опасности, а впечатления от немногочисленных встреч с Майей и рассказы Плейфера лишь подтверждали это подозрение. С другой стороны, она была англичанкой, и он не мог бросить ее на произвол судьбы. Если слухи дойдут до Бомбея или Лондона, похищение и его пока неизвестная развязка не в последнюю очередь отразятся на карьере полковника. Но даже если отправить в Ижар группу солдат, вряд ли хоть один вернется живым из враждебных дальних султанатов. Коглана прошиб пот, когда он предположил, что миссис Гарретт может служить приманкой, чтобы заманить в ловушку его людей. Как ни выворачивайся, достойного решения нет. Обойтись малой кровью не удается. И все из-за какой-то женщины…

Он обернулся и направил указательный палец в сторону лейтенанта Гарретта.

– Вы сами вернете свою жену! В конце концов, это ваша жена, и вы приняли непосредственное участие в возникновении проблемы! Вам предоставят лошадь, необходимую провизию, людей султана Лахеджа в качестве переводчиков и провожатых, вы отправитесь туда и привезете ее назад, живой и невредимой. Или можете здесь больше не появляться!

– Но, сэр… – начал было Ральф, «…это верная смерть», проглотил он остаток предложения, когда посмотрел на Коглана и понял: полковник прекрасно осознает, что за приказ отдал. За косой, соединявшей Аденский полуостров с аравийским материком, простиралась terra incognita, неизведанная земля, которой не было на картах. Никто из тех, кто пытался ее исследовать, не продвигался вперед – и не возвращался. Фискер сочувственно посмотрел на Ральфа, но вдруг ощутил гнев полковника и на себе.

– А вы отправитесь с ним, Фискер, в наказание за то, что упустили всадника!

Словно не замечая испуга и обиды, появившихся на лице солдата, Коглан вернулся к письменному столу, взял папку и снова бросил ее на место.

– Мероприятие – неофициальное, проводится под вашу личную ответственность. Мы друг друга поняли?

– Да уж, втянули вы нас в дерьмо, – прошипел рядовой Фискер, выходя вместе с Ральфом в вечерние сумерки.

– Безусловно, – механически согласился Ральф. Он чувствовал себя разбитым и опустошенным, словно только что выбрался из жестокой потасовки, но впервые за долгое время – снова живым. Наконец! После года вынужденного бездействия за письменным столом – новое задание! В нем проснулось радостное предвкушение, несмотря на все ужасы, что могли ожидать их там. Даже самые дикие фантазии об изрыгающих вопли бедуинах, несущихся им навстречу с обнаженными мечами, были и вполовину не так страшны, как буря мыслей и чувств, бушующих сейчас у Ральфа в душе. Отвращение и ненависть переполняли его при мыслях о том, что похитители могли или собирались сделать с Майей. Вдруг она ранена, вдруг ей больно? Возможно, как раз в эти минуты ее заставляют страдать, овладевают ее телом, унижают? Ральфа охватило чувство стыда, когда он вспомнил, как часто в последние месяцы его раздражала жена: сперва излишней привязанностью, порожденной скукой и разлукой с семьей, потом наигранным весельем и оптимизмом и, наконец, бесконечной скорбью по Джонатану. Конечно, Ральф тоже горевал по другу, но Джонатан ушел на войну солдатом, а солдатам свойственно умирать. Он стыдился за так часто закипающую в нем ярость по отношению к супруге, когда он смотрел на Майю и думал, что из-за нее он оказался здесь, в этой проклятой дыре, на скучной и унизительной для него должности. Она вскружила ему голову своей необычной, темной красотой, напомнившей Индию, и он не мог спать ночами, боясь, что больше не увидит ее и не сможет на ней жениться.

Еще больше стыдился он того облегчения, которое испытал, узнав, что не виноват в исчезновении жены, и охотнее видел Майю в руках врага, чем по доброй воле спешащей за Ричардом Фрэнсисом Бертоном.

Он долго боролся с собой прошлой бессонной ночью, глядя на пачку пожелтевших писем, пока наконец любопытство и ревность не одержали в нем верх. Все равно конверты уже вскрыты. Их можно было разложить по датам – вот Майе девять, вот тринадцать, семнадцать, двадцать. Писем было много и все же удивительно мало, если принять во внимание, как долго шла переписка. Содержание потрясло Ральфа. Они не были похожи на письма, что обычно пишут маленьким девочкам и подросткам, они предназначались равному по духу и возрасту человеку, хранили описания дальних земель, рассуждения о жизни, смерти и любви, знания о мире. Ральфа шокировало, как свободно писал Бертон совсем юной шестнадцатилетней Майе о плотской любви. До замужества Майя явно была девственницей, но узнала обо всем задолго до брачной ночи и, возможно, ожидала от Ральфа большего, – это вызвало у него растерянность и отвращение. Он до рассвета разбирал под лампой мелкий, неразборчивый почерк и узнал другую, незнакомую Майю, о существовании которой и не подозревал. Ральф завидовал Ричарду Фрэнсису Бертону даже не потому, что тот знал его жену с детства, сопровождая ее – пусть и издалека – во взрослении. Он завидовал, что Бертону были известны ее скрытые стороны, недоступные ему, мужу.

По дороге в опустевшее бунгало Ральф остановился и посмотрел на небо. На бледно-лиловом бархате загорались первые звезды, и он подумал, что настоящая «земля неизведанная» простирается не за Аденом, но в самой Майе…

– Я найду тебя, – прошептал он в полумрак. – Я привезу тебя назад и стану тебе хорошим мужем. Я обещаю.

Он надеялся, что вложенные в эти слова чувства достигнут Майи. Где бы она ни была.

2

До Майи долетел знакомый отзвук, монотонный и певучий, и вибрации крика муэдзина привели ее в сознание. Она с трудом открыла глаза, окинула взглядом маленькую, пустую комнатку – стены ее в блеклом свете казались не белыми, а теплыми, желтовато-коричневыми. Майя попыталась приподняться, в голове запульсировала боль, все суставы ныли. Она с трудом села на простом соломенном тюфяке, где лежала, глубоко вздохнула и прислонилась спиной к прохладной стене. Боль в висках стала нестерпимой, голова закружилась, и на Майю накатила волна тошноты. Она бросилась к деревянной бадье, оставленной для нужд гигиены, и ее вырвало. Закашлявшись, она встала на ноги, вернулась к кровати с соломенным тюфяком и трясущимися руками потянулась к глиняному кувшину и кружке, неловко налила воды и выпила ее так жадно, что по щекам потекли тоненькие ручейки воды. Свежая, чистая вода утолила ее жажду, смыла неприятный привкус во рту и жжение в орле. Отдышавшись, Майя почувствовала себя значительно лучше. Что они с ней сделали?

Она принялась лихорадочно себя ощупывать, тщательно исследуя каждую часть тела, и облегченно вздохнула, убедившись, что все в порядке, она не ранена и вся одежда на ней. Серьги и цепочка с медальоном тоже на месте. Не хватало только лоскутка размером с ладонь на кромке верхней юбки, и раз платье и без того было испорчено, она оторвала еще кусок ткани, опустила его в кувшин, отжала и протерла лицо и руки. До опухшей скулы было больно дотрагиваться, и Майя осторожно ощупала это место. Но кажется, ничего серьезного. Живот с урчанием сжался, когда она увидела, что за стаканом стоит тарелка с лавашом и холодными овощами. Майя замешкалась, поправляя выпавшие пряди волос. А что, если пища отравлена? Она задумчиво прикусила губу и наконец едва заметно качнула головой. В этом нет никакого смысла – зачем им ее травить? Если бы ее хотели просто убить, то давно бы это сделали или просто бросили бы здесь умирать от голода и жажды. Она отломила кусок мягкого хлеба, положила на него изрядную порцию овощей, осторожно понюхала, втянув острый пряный аромат, и осторожно откусила. Еда оказалось восхитительно вкусной, и Майя быстро расправилась с содержимым тарелки.

Во время еды она почувствовала аромат моря и посмотрела наверх. В стене напротив было маленькое квадратное окошко, обрамленное изнутри солнечными лучами. Продолжая жевать, Майя вытерла пальцы о платье, встала и подошла к окну. Окно было относительно высоко, его низ приходился на уровень ее груди, и она встала на цыпочки, чтобы лучше видеть.

В вечерних красках – пурпурной, желтой, нежно-голубой – перед ней раскинулись дома небольшого города: из аккуратного камня, меж минаретов и куполов двух простых мечетей. Площадью не больше рыбацкой деревушки у песчаного скалистого берега, на котором сверкали белые треугольники парусов. Вдалеке переливалось золотом море, играя всеми оттенками голубого.

– Ну, хоть с видом на море, – с мрачной иронией вздохнула Майя, схватилась за подоконник, подтянулась и выглянула наружу. Ее камера находилась на третьем этаже здания, и отвесная гладкая стена внизу не оставляла ни малейшей возможности спуститься вниз или просто спрыгнуть на обсаженную пальмами песчаную дорожку, не переломав костей и не разбившись. К тому же окошко было слишком узким, Майя убедилась в этом, стукнувшись затылком о раму и застряв в ней плечами.

– Проклятие! – вырвалось у нее, и она в ярости стукнула кулаком по стене. В душу прокрался испуг, смешанный с ужасом. Неужели она останется здесь до конца своих дней – ведь никто, кроме самих похитителей, не знал, где она! Она вздрогнула, услышав резкий крик птицы, и удивленно посмотрела на белого сокола, пролетевшего совсем рядом с окном в последних лучах заходящего солнца. Перья вспыхнули, словно загорелись, и сокол исчез из виду.

У двери послышалось легкое шарканье, и Майя обернулась на звук. Дверь открылась, и к ней зашла женщина, неся перед собой деревянный поднос с кувшином чистой воды и глиняной кружкой. Обе взглянули друг на друга – каждая с изумлением. Женщина, видимо, не ожидала увидеть Майю такой бодрой, а Майя удивилась, что посетительница носила не черную паранджу, как арабки Адена, а многослойное одеяние голубых, красноватых и желтых оттенков. Женщина поклонилась, опустив взгляд, и пробормотала что-то невнятное, потом поменяла кувшин, забрала тарелку и бадью. Майя на мгновение увидела приоткрытую дверь за спиной наклонившейся женщины, и этого оказалось достаточно. Ни о чем не думая, она выбежала из комнаты – прямо в руки ближайшему из охранников.

– Мусада! Помогите! – выкрикнула она в пустой коридор, борясь со стражником, одетым в те же цвета, что и женщина. Майя одарила его всеми английскими ругательствами и проклятиями, которые только вспомнила, а он отвечал ей на таком быстром арабском, что она не разобрала ни слова. За спиной у Майи послышались быстрые шаги, и мужской голос повелительно произнес несколько коротких фраз. Не успела она повернуть головы, как чьи-то сильные руки схватили ее за плечи и оторвали от стражника. Мужчина втолкнул Майю назад в комнату, так что она упала и несильно ударилась об стену. Краем глаза она заметила, как женщина испуганно прошмыгнула прочь, закрыв за собой дверь, но темный мужской силуэт остался в каморке. Майя бросилась вперед, схватила с подноса глиняную кружку и изо всех сил шарахнула ее об пол. Затем лихорадочно схватила самый большой и острый осколок и направила его на мужчину.

– Ялла рукх! Пошел вон! – выкрикнула она – к собственному удивлению, совершенно спокойно. Гнев придал ей сил, гнев из-за неудавшейся попытки бегства и собственной глупости. Она встала, по-боевому широко уперев ноги в пол, напрягла каждый мускул, так что тело ее почти зазвенело, и приготовилась защищаться, но ей все равно было страшно – вряд ли ее противника мог напугать какой-то там глиняный черепок…

Для араба мужчина был очень крупным, гораздо выше, чем Майя, и, несомненно, сильнее. Он легко одолеет ее, прежде чем она успеет нанести ему хоть царапину. Но мужчина не двигался, не уходил и не приближался к ней, а просто стоял в сумраке комнаты и смотрел на все, что она делает. По темно-синей одежде Майя догадалась, что он был один из тех, кто схватил ее у Башни молчания, или один из их племени. Возраст его определить было непросто, но, возможно, ему было около тридцати пяти. Выглядел он угрожающе, и даже не из-за патронных лент и кривого кинжала, торчащего за поясом, а скорее из-за черных волос до плеч, выдающегося вперед подбородка и шрама, рассекающего одну бровь.

– Ялла рукх! – повторила Майя настойчивее, но фраза прозвучала уже менее убедительно, а руки ее заметно тряслись, когда она, защищаясь, воинственно размахивала обломком.

Темные глаза заблестели, словно ее оборона забавляла мужчину, но Майя увидела в них и уважение. Спокойным, плавным движением араб – так она его про себя называла – поднял руки.

– Я вам ничего не сделаю, – сказал он по-английски, с сильным акцентом.

– Вы говорите на моем языке? – недоверчиво спросила Майя, словно чуя подвох.

Он слегка кивнул головой:

– Немного.

– Что вам от меня нужно?

Ей вспомнились истории о европейских женщинах, похищенных в гарем сластолюбивого султана, и по спине ее пробежал холодок.

– У меня нет ничего ценного, кроме этого, – она нащупала на шее медальон и показала его арабу, словно предлагая купить свободу. Не опуская рук и не сокращая дистанции, он медленно подошел к тюфяку. Не понимая, что он задумал, Майя сделала несколько быстрых шагов и махнула своим сомнительным оружием. Он гибко опустился на кровать, скрестив ноги, положил локти на колени и потеребил пальцами щеку.

– Еще болит? – поинтересовался он вместо ответа. Майя машинально дотронулась до виска и покачала головой. – Мне очень жаль, что Али вас ударил. Я хотел его остановить, но было слишком поздно, – пояснил он. Хотя араб явно с трудом подбирал слова и выговаривал мягкие звуки, он явно преуменьшил свои знания английского.

– Али еще очень юн, ему предстоит научиться правилам воина. Никогда нельзя давать волю гневу, если ты сильнее, – пусть тебя даже кусают. – На пухлых губах заиграла улыбка, и Майя почувствовала, как уголки ее рта непроизвольно поднимаются вверх. Она сразу прикусила губу, и собеседник тоже стал серьезным.

– И я сожалею, что не подошло снотворное. Это не входит в мою компетенцию, но надеюсь, вы примете извинения. Рад, что вам уже лучше.

Майя нахмурилась:

– Какое снотворное?

Он снова улыбнулся:

– Когда вы очнулись, то вели себя довольно… воинственно. Чтобы не привлекать лишнего внимания, мы дали вам снотворное, но, очевидно, оно не подошло.

Майя смутно вспомнила, как ее держали чьи-то руки, насильно вливая горькую жидкость, и поняла, почему ей стало плохо.

– Как вы вывезли меня из города? Сколько я здесь пробыла? И где я? – быстро спрашивала она.

– Под накидкой бедуина много места. Даже, – он указал на широкие юбки, – для такого платья. Выезд из города вполне свободен, стражники не досматривают, что или кого всадники везут под седлом. Мы ехали всю ночь и теперь находимся в Шукре, во дворце султана Фадли. Но завтра мы отправимся дальше. Если ваше самочувствие позволит, конечно.

– Куда вы меня везете?

– В Ижар, отсюда несколько дней пути.

– А потом?

Он слегка покачал головой.

– Зависит от ваших людей, готовы ли они к переговорам.

Майя сглотнула, подумав о полковнике Коглане и лейтенанте Плейфере – вряд ли они согласятся на переговоры с похитителями.

– А что со мной будет, если вы не договоритесь?

Он помолчал и на долю секунды отвел глаза, но этого оказалось достаточно, чтобы Майю охватила новая волна дурноты, на этот раз от страха.

– Не беспокойтесь, – ответил он, хотя его голос прозвучал немного напряженнее, – вы под моей личной защитой.

– Успокаивает, – с сарказмом пробормотала Майя и провела рукой по виску.

Он немедленно встал.

– Чтобы понять, нужно знать законы моего племени, – жестко возразил он и немного мягче добавил: – Вы умеете ездить верхом?

Майя неуверенно кивнула.

– Я уже давно не сидела в седле.

– Хорошо, – ответил он, – я подберу подходящее.

Только когда посетитель повернулся к двери, Майя заметила, что в комнате почти стемнело и она давно опустила руку с осколком. Он обернулся вновь.

– У вас есть имя?

– Майя. Майя Гарретт.

– Майя, – повторил араб, и Майю чем-то тронуло, как он произнес эти слоги. А он добавил: – Ана исми Рашид.

Он осторожно закрыл за собой дверь, и Майя услышала, как тихо задвинулся засов. Глубоко вздохнув, она прислонилась спиной к стене, бросила обломок и выглянула в окно. В темно-синем небе с розоватой каймой загорелась яркая точка, и Майя измученно уставилась на вечернюю звезду. Обычно она казалась ей многообещающей, но сегодня в своей бесконечной отдаленности и одиночестве придавала чувство потерянности. У Майи подогнулись колени, она опустилась и села, обхватив голову руками. Ей казалось, она попала в кошмарный сон, но все происходило наяву. Судя по тому, что сказал этот Рашид, они отправили в гарнизон послание, что Майя у них, и ей остается только надеяться, что в Адене среагируют достаточно быстро.

– Когда? – прошептала она, обняв колени и положив на них подбородок. Что, если Коглан ничего не сделает? Майя слабо представляла себе, насколько далеко простиралась страна за перешейком между Аденом и Аравийским полуостровом. Они могли сделать так, чтобы Майя исчезла навсегда, и она не встретит никого, кому можно довериться, рассказать о своей беде. Она подумала о Ральфе – беспокоится он сейчас о ней или тихо проклинает, а может быть, даже испытал облегчение, что ее больше нет рядом с ним?

Майя почувствовала себя глубоко несчастной. Она хотела повернуть время вспять, жалела, что поднялась вчера к башне, что вообще приехала в Аден и что сбежала с Ральфом. Сейчас она, несомненно, заключила бы сделку с дъяволом, если бы он мог вернуть ей прошедший год. Тогда она не сидела бы сейчас здесь, Джонатан был бы еще жив, а Ричард, возможно, не поехал бы в Крым. Но нельзя обернуть назад течение жизни, оно безжалостно наказывает людей за неверные решения и поступки, и Майя, неподвижно сидя во мраке наступающей ночи, ощутила, как ее стремительно уносит неостановимый поток времени навстречу неизвестному будущему.

Впервые в жизни Майя почувствовала, что значит отправиться в Мекку, Харэр, Берберу или Севастополь, не зная, вернешься ли, слепо покорившись судьбе. Ей послышался сухой смех Ричарда, его иронические слова: «Это справедливое наказание, Майюшка! Ты же так долго жаждала приключений – теперь посмотрим, на что ты способна!»

– Посмотрим! – с вызовом ответила Майя. – Я справлюсь. Мама с папой не должны потерять еще одного ребенка.

Чтобы справиться со слезами при мыслях о Джеральде, Марте и Джонатане, она прикусила губу, закрыла глаза и откинула назад голову, упершись затылком в стену.

– Я справлюсь, – шепотом пообещала она себе. – Обязательно.

3

На следующее утро, вскоре после восхода солнца, но спустя немало времени с тех пор, как с минаретов отзвучал призыв на молитву, вчерашняя женщина принесла Майе поесть. Во всяком случае, Майя предположила, что это она – из всего лица были открыты только глаза, красивые большие карие глаза, окаймленные венчиком черных ресниц и подчеркнутые линиями долгих жизненных лет. Эти глаза с сочувствием смотрели в покрасневшие глаза Майи, последствия проведенной в слезах ночи. Снова оставшись в одиночестве, Майя маленькими глоточками пила горячий кофе и наблюдала, как яркое оранжевое сияние, льющееся в окно, постепенно сменяется желтовато-белым светом наступившего утра. Черный кофе, крепкий и такой сладкий, что напоминал скорее еду, чем жидкость, лишь усиливал остроту белой рыбы с яркими овощами, среди которых Майя различила красный перец и кориандр. Еще на тарелку положили теплый лаваш, успокоивший жжение десен и языка. И хотя Майе казалось, что желудок ее совершенно пуст, всю еду с тарелки из тонкого кованого металла съесть было просто невозможно. Кто-то явно заботился о ее самочувствии, и это успокаивало.

Майя повернула голову, когда дверь открылась и женщина зашла вновь, теперь она волокла перед собой бадью с водой, повесив на руку полотенце, держа гребень с грубыми зубьями и придерживая большим пальцем стенку сосуда. За ней появился Рашид с охапкой темной материи и парой сапог. Он бросил вещи на тюфяк рядом с Майей.

– Ваша одежда для путешествия. – Майя с любопытством схватила одежду, но сразу же отпустила, увидев, что это рубашка и брюки, как у Рашида, причем явно ношеные. Уголки губ араба опустились в усмешке: – Все постирали.

От смущения щеки Майи залились краской.

– Мне кажется, я еще недостаточно хорошо себя чувствую и не готова к поездке, – попыталась она оттянуть отъезд по разработанному за ночь плану, надеясь, что люди Коглана уже взяли след.

Рашид взглянул на опустошенную тарелку в руках у женщины, приподнял уголки губ, сдерживая ухмылку, и Майя покраснела еще гуще.

– Мы с Джамилой подождем у двери, пока вы закончите, – сказал он и кивком головы приказал женщине следовать за ним.

Майя еще несколько секунд посидела с виноватым видом, глубоко вздохнула и смирилась. Еще вставая, она принялась за передние пуговицы платья, вылезла из него, ослабила корсет, выскользнула из двух легких нижних юбок и небрежно бросила все рядом с соломенной постелью и ботинками, снятыми поздно ночью. Неторопливо, с наслаждением помылась, распутала гребнем волосы и завязала их в тугой узел, скорее удобный, чем красивый. Постояла еще немного, раздумывая, снимать ли ей нижнее белье и чулки, потом надела поверх своего белья рубашку без пуговиц и широкие штаны со вдетой в них веревкой и затянула вокруг талии широкий ремень. Как и рубашка, он был ей немного велик и сползал на бедра. Кончиками пальцев взяла сапоги и принюхалась, держа их на безопасном расстоянии. И снова вздохнула. Без сомнения, их уже носили, но с чулками пойдет. Она отважно нырнула в голенища, обувь была ей незначительно велика, скорее просто свободна. Оставалась только полоска ткани для головы, шириной чуть больше ладони. Майя задумчиво пропустила ее между пальцев и выглянула в окно. Если бы хватило длины… Она рассмотрела стену вокруг окна и всю комнату и твердо убедилась: здесь некуда привязать кусок ткани, чтобы хотя бы попытаться протиснуться в окно и спуститься. Майя угрюмо намотала платок на волосы, свободно положив концы на плечи. Выглядела она во всем облачении весьма комично – этакий мавр из рождественского спектакля.

– Готово, – хмуро объявила она.

Войдя, Рашид громко, раскатисто расхохотался, демонстрируя белые зубы.

Майя гневно на него посмотрела.

– Так любой издалека догадается, что вы чужеземка! – Он указал на собственный головной убор. – Вы надели неправильно.

Майя резко сорвала с головы тюрбан и провела рукой по волосам, убрав на место две выбившиеся пряди.

– Вы позволите? – продолжая тихо смеяться, он протянул руку к платку.

Майя пожала плечами, но платок отдала.

– Куфии носят во всей Аравии, – рассказывал он, расправляя ткань. – Разных форм, цветов и узоров. По платку и манере его носить можно определить, откуда ты, к какому племени принадлежишь.

Майя нехотя позволила ему вновь обмотать платок вокруг своей головы, чувствуя, как он старается лишний раз ее не касаться.

– Это, – он натянул свободный конец перед ее носом и ртом, – можно приложить сюда и закрепить, чтобы закрыться от песка и ветра, – Рашид ткнул пальцем над ее ухом.

Майя нетерпеливо кивнула и отвела голову назад. Ее напрягала непосредственная близость араба, его дыхание, хотя от Рашида исходил приятный запах, похожий на аромат кедра, – он пах кожей, выжженным на солнце хлопком и солью. Словно прочитав ее мысли, он сделал несколько шагов назад и внимательно ее рассмотрел, отчего Майя не почувствовала себя свободнее. Рашид кивнул, явно довольный проделанной работой.

– Хорошо. Издалека тебя можно принять за молодого воина. На самом деле, еще нужна джамбия, ее получает каждый юноша, принятый в круг мужчин. Но я не хочу, чтобы ночью кинжал воткнули мне в спину… – Он погладил филигранную ручку и ножны, ухмыльнулся и указал на левую руку Майи: – Кольцо придется снять. Оно слишком замечается.

– Заметно, – насмешливо поправила Майя и сама испугалась прозвучавшего в голосе презрения. Но Рашид спокойно отреагировал на дерзкое замечание.

– Заметно, – повторил он, склонив голову, словно извиняясь за ошибку.