Хроника посещения (сборник) Филоненко Вадим
Знаменитые грузовики гладко ложатся в легенды о Приюте. Тринадцать лет стоят под дождями и ветрами, а целёхонькие, хоть сейчас заводись и езжай. Это факт, с которым не поспоришь. Таких фактов достаточно, чтобы и дурак понял: в Зоне есть области, где всё сохраняется в изначальном виде, не стареет, не меняется. Например, фонтанчик перед старым цирком – работает, хоть бы что ему. Воды в домах нет, электричества нет, а он журчит себе на радость. Или горящие бочки с мусором – не гаснут все эти годы. Или полоса деревьев в бывшем Центральном сквере, которые зеленеют круглый год. Вся растительность осенью листву роняет, зимой голая стоит, а у этих – вечное лето. Или кусок живой изгороди, состоящей из кустов шиповника. В момент Посещения кусты плодоносили – так и стоят с плодами до сих пор… Если разложить эти чудеса по карте, получится фигура в форме жирной запятой, начало которой аккурат в Приюте. Ну а грузовики, которые не ржавеют, фонтан, зелёная полоса в сквере и прочее – закруглённый хвост «запятой». На снимках, добытых Холденом, фигура прослеживается в том числе по железным крышам домов – как в Седом квартале, так и в соседних. Короче, очень эти области интересуют учёных и военных, да и нас, сталкеров, тоже. Приюту и в самом деле есть чем смущать умы, приманивая любопытных приматов.
Но при чём тут «Грааль»? С какого бодуна приплели бессмертие?
Оно, конечно, хабар заманчивый. Когда у меня мать умирала, я сам на полном серьёзе готовился к вылазке, надеялся её спасти… Мать вымолила у меня обещание, что никуда я не пойду. Пришлось одуматься. Теперь вот нарушил слово…
Пойти в Зону любой оболтус может, ты вернись из неё, тогда и поговорим. Называют какие-то имена и клички, якобы кто-то что-то видел собственными глазами, но где они, эти счастливцы? Всё через пятые руки. А легенды? Что – легенды! Слухи про чудо-артефакты, продляющие жизнь, а то даже дарующие вечную молодость, рождаются каждый год и так же легко отмирают, просто про Грааль – самый из них стойкий и живучий. Такой же стойкий, как, например, про Золотой Шар. Куда более странные вещи болтают про сам Приют. Якобы дети, брошенные там воспитателями, живы до сих пор, Зона их выкормила и воспитала. Как вариант: телесно они не взрослеют, став ещё одной аномалией. Или другой вариант: в малышню вселились кусочки пришельцев, а сам Приют сделался вроде центра управления Зоной. Короче, много чепухи нагородил наш брат сталкер, и ни одного толкового свидетельства, которому хоть на каплю можно доверять.
Потому-то и не видел я смысла в этой экспедиции.
Один смысл: освободить беременную жену и поквитаться за её травмированные нервы.
– Вперёд, – поднимаю свою команду. – А то накроемся тут.
Застревать на месте – это не пятиться, но тоже вредно для здоровья. Тем более группа очухалась. С моей помощью или без неё, неважно. Шланга не вернёшь, а минус единица – не минус четыре, можно пережить. Алекс стоит на четвереньках, пробуя ушибленную челюсть руками, я протягиваю ему руку – отталкивает. Ага, обиделся. Ничего, я для него главный, значит, быстро забудет.
– Пожалуйте туда, – показываю Миледи на шиномонтаж.
– Я первая? – вспыхивает она. – По какому праву…
– По такому, что и вторые станут первыми. Второй была ты. А не согласна, оставайся здесь или шагай домой, мне без разницы.
Со мной в Зоне не спорят, я давно это заметил. Не знаю, по какой причине, и разбираться не хочу. Она пошла, как миленькая, только хмурый Мелок чуть было не сказал мне что-то лишнее, но ведь не сказал, и ладно. Предложил обвязаться верёвкой, умник. Я тебе обвяжусь, говорю ему. Когда нас всех накроет, всех разом, чему поможет твоя верёвка? Тому, что в преисподнюю утащит всех, а не тебя одного?
И только в мастерской, куда мы с Мелком, соблюдая осторожность, входим вдвоём, только вдоволь затарившись гайками разного калибра, я задаю важный вопрос:
– Ты знал Шланга раньше?
– Там, в зыбучке… – отвечает он через силу. – Показалось мне, Рэд. Ерунда, забудь.
– А твой «личный герб» у Шланга на тесёмке – тоже показалось?
– Про личный герб – это была шутка.
Возможно, он обижается за свою мадам, потому и неразговорчив. Но сейчас мне точно не до обид.
– Помню, ты козырял, будто не любишь соплей. Что ж ты мне тут из них узоры на фраке выводишь, как не русский?
– Это как раз очень по-русски, – оживляется Мелок, – брать полу пиджака и подтирать ею свои сопли независимо от того, чей это пиджак, твой или чужой… Рэд, я не хочу выглядеть идиотом. Я не спятил, но… Мне тогда на секунду показалось, что Шланг – мой брат. Мой родной брат, понимаешь?
Борька, Борис, – так его звали дома. На улице и на людях – Боб. Семья Ваниных старалась не выделяться и не показывать свои корни вне особняка, стоявшего в начале Тихоокеанского шоссе. Да и были они уже вовсе не Ванины, жили под другой фамилией. Не хотели дразнить бывшую родину, привлекать внимание тех, кого здесь, на родине новой, считали противником. Отец был крупным учёным, геологом, способным найти месторождение «на кончике пера», а мать – его верной и незаменимой помощницей. Именно он, проработав здесь всего пару лет, вычислил, а потом подтвердил разведкой два крупных нефтяных пласта в одной из северных провинций. Добыча нефти там оказалась возможна обычными скважными методами. Для страны, где нефть до сих пор добывали из битуминозных песков, это был колоссальный прорыв. Не случайно клан Холденов купил семейную лабораторию Ваниных, а господина учёного сделал ведущим спецом своей геологоразведки… Так вот, когда оба мальчика очутились в сиротском интернате, Борьке было пять лет, и он ничего не понимал. Впрочем, десятилетний Сашка, будущий Алекс Мелок, тоже понял мало. Почему папа с мамой так жутко напугались, что обоих своих сыновей спрятали? Что за «враги» объявились? Борьке сказали, изображая веселье, будто это игра такая, в разведчиков, и всё скоро кончится, главное – не выдать себя. Но с Александром отец поговорил серьёзно. Предупредил, чтобы никому не проболтался, чьи они с братом дети. По словам отца, их особняк уже продан, а сами родители улетают в Штаты, обставив дело так, что враги будут уверены: семья сбежала вся целиком. Вряд ли кому придёт в голову искать детей здесь, в Хармонте. Но продлится это и правда недолго, два-три месяца, потом устаканится… Продлилось это полгода. Плюс в интернате Алекса начали бить – и сверстники, и кто постарше. Сорвался он, когда в первую же ночь ему пришили одеяло к матрасу, крикнул, что папа у него может купить десять таких богаделен. Не любят мальчишки врунов и зазнаек. Вообще, поначалу он повёл себя неправильно. А хуже всего, как казалось Алексу, из-за него и Борьке перепадает. Потом-то допёр – малышня реагирует совсем иначе. Ситуация у младшего брата была лучше, его всего лишь дразнили из-за синяков, с которыми вечно ходил старший. Стеснялся Боб такого старшего – с проблемами. Но и Бобу поначалу прежние привычки мешали, особенно в столовой: то еда не нравилась, а то чуть не до истерик доходило – почему минеральная вода без газа и подаётся не в бокалах, почему нет отдельной тарелочки для хлеба, нет салфеток, нож не дают…
Как родителям удалось сохранить тайну, не очень понятно, но директор сиротского дома был в курсе, чем-то отец его держал. Правда, за Алекса директор никогда не вступался. И однажды Алекс не выдержал, подхватил младшего и дал дёру. Добрались они до своего бывшего дома на краю города, а там живут совсем другие люди, другая семья. Тогда-то братья осознали – прежняя благополучная жизнь разбилась вдребезги и навсегда. Вернулись в приют, убитые и раздавленные, тут и Посещение грянуло.
Долгие годы Алекс не мог себе простить, что потерял голову и сбежал, забыв про младшего. В тот миг не существовало Борьки на свете. Понятно, у всех мозги от ужаса вскипели, понятно, что именно тогда рождалась Зона, однако Алекс-то – не все… Сначала он думал, младший погиб. А повзрослев, наслушавшись легенд про Приют, стал одержим мыслью сходить и посмотреть, что же там на самом деле.
Разыскал бывшего директора приюта и крепко поспрашивал этого человека. Выяснил, что через пару дней после того, как родители покинули Хармонт, они были похищены из дешёвого хостела в Нью-Йорке. Отец так и пропал, а мама потом нашлась, подвинутая рассудком. С тех пор её держат в психушке. Алекс сумел проникнуть в больницу, повидал маму, но впустую, неконтактная она, произошло с нею что-то непоправимое.
Таким его и нашёл Гадот Холден, такому и рассказал правду об отце…
Разбередил душу этот Рыжий своими вопросами, разозлился Алекс. Хрен теперь сосредоточишься, так и накроешься с мыслями о былом. «Накрыться» и «гробануться» – любимые слова сталкеров. Колобок накрылся, спи, моя радость, конец сказке. Только ведь вовсе не вопросы Шухарта подняли в душе мутную волну, а те ответы, которые он держал в себе, не выпустив на волю…
Первым в группе шёл он. Вероятно, это означало утрату доверия командира.
Прямо по курсу, ярдах в восьми, асфальт разрезала сверкавшая на солнце линия, уходящая под низкосидящий «шевроле». Как будто серебряную нить положили поперёк пути. Алекс остановился и молча показал рукой. Шухарт присмотрелся, присел на корточки… И вдруг коротко засмеялся. Махнул рукой: иди, мол, не трусь. Алекс двинулся, непроизвольно укорачивая шаг, и очень скоро понял причину странного веселья.
Это была леска.
Шухарт остановил Алекса, приблизился к машине на полусогнутых, медленно нагнулся и взял оборванный конец лески. После чего выволок кролика из-под днища.
– Ах ты, дезертир!
Кролик трясся и пытался оттолкнуться задними лапами. Шухарт положил его в переноску, и только там, обнюхав свой домик, зверёк успокоился.
– Одного вернули, – изрёк Шухарт, крайне довольный.
– Жаль, второго за шлейку не вытащишь, – хмыкнула Миледи, потыкав большим пальцем себе за плечо.
– Это точно.
Тьфу! О чём они, кто второй? Не Шланг же? Спрашивать Алекс не стал. Ох уж эта патологическая боязнь выглядеть идиотом, с детства мешавшая жить… Он вернул на плечи оба вещевых мешка, которые скинул, пользуясь паузой.
Кроме своего, Алекс нёс рюкзак Шланга. Возле шиномонтажа, прежде чем войти на автостоянку, он вскрыл этот рюкзак, хотел выкинуть лишнее – то, что мальчишке уже не понадобится, – и обнаружил помимо нужных и обязательных вещей совершенно дикие, нелепые. Юлу, набор «Лего», губную гармошку, калейдоскоп, матрёшку, причём все игрушки – старые, выпущенные лет пятнадцать – двадцать назад, практически антикварные… Что за чудиком прибабахнутым был Шланг, на какой из легенд подвинулся? Шухарт ему в пару – не позволил от этой чепухи избавиться! «Неси, – говорит, – пехота. Вдруг Шланг угадал с подарками? Никто не знает, что в конце пути…»
А я-то сам разве не подвинулся на легендах, напомнил себе Алекс. Борька, Борька, подумал он, не твои ли игрушки в моём мешке? Не ты ли канул в той дьявольской зыбучке? И не схожу ли я с ума?
Опять прошлое утащило его из этой реальности.
Не так уж плохо было им в те приютских полгода, они ж не знали, что стряслось с родителями. Взять того же Боба. Воспитатели с малышнёй постоянно занимались, стихи разучивали, песенки, дети рисовали, паззлы собирали, сказки слушали, в общем сплошной позитив. Старшие ставили спектакли, играли на спортплощадке в волейбол и баскетбол. Иногда младшие со старшими играли вместе, и тогда Алекс учил Боба принимать мяч или бросать в кольцо, как когда-то его самого учил папа. У Алекса друзья появились, с которыми так азартно было шкодить. Пробраться ночью в чужую палату и натянуть леску между кроватями. Сунуть в пододеяльники спящим недругам воздушные шарики, наполненные водой, с плавающими внутри булавками. Наложить кому-нибудь тараканов в шапку… Полгода – нескончаемое приключение! Куда хуже Алексу стало потом, после Посещения, когда он понял, что вот теперь-то он и есть сирота…
Шли по краешку автостоянки медленно и собранно. От одной мысли, что можно просквозить площадку по центру, в дрожь бросало. Шухарт в этом смысле был образцом перестраховщика, напрямик не лез ни при каких обстоятельствах. Машины вокруг просели до асфальта, большинство стояло со спущенными баллонами. Солнце палило и жарило, воздух висел мёртво, однако спецкостюмы, как выяснилось, спасали ещё и от зноя. И ничего не случалось, никаких сюрпризов. «Комариная плешь» возле эстакады – вот и весь список угроз. Отсутствие видимой опасности напрягало больше самой опасности, и с каждым шагом всё сильнее.
А ещё отвратительно ныла скула, по которой Шухарт давеча съездил. Обида рассеялась, но, может, эта боль и напоминала Алексу о днях в приюте?
Били его в жизни немало, давая хорошую практику. Причём, после того, как он выучился драться, эпизоды с мордобоем приобрели тоскливую регулярность. Либо он рихтовал чужие лица, либо ему рихтовали (чаще он, чем ему), но речь о другом. Впервые это началось как раз в интернате. До того, в благостные и почти забытые домашние времена, никто его и пальцем не смел тронуть… Или нет? Или на самом деле он впервые ощутил боль от побоев именно дома?
В ту странную ночь, когда их с малышом Бобом избили собственные родители.
Из-за чего же всё-таки Алекса с Бобом тогда наказали? Ну, запустили в бассейн головастиков, а те сразу передохли (вода-то с хлоркой), ну, было этих головастиков кошмарно много, бассейн загадили. И вот той же ночью обоих братьев будят, вынимают из постелей, выводят в сад и задают порку. Жёстко, без скидок на возраст. Под огромным звёздным небом. Алекс орёт, что будет чистить бассейн каждый день, а Боб плачет и вдруг сознаётся, что это он подменил в нянином стакане с зубным протезом воду на сладкий «спрайт»… Невозможно забыть, неделю потом сидеть не могли. Жутковатая расплата за шалости.
До сих пор Алекс не понимает, чем они так разъярили папу с мамой, и ни у кого уже не спросишь…
Прочь! Отложим неприятное в сторонку. Трогательные воспоминания заполняют голову до отказа, не будем им мешать… Как они с Борькой сооружают секретный домик на дереве и просиживают там днями. Как находят собаку, приводят её в сад и долго прячут от родителей. Как варят сгущёнку, хоть и не испытывают никаких затруднений с лакомствами. За столом их пичкают арахисовым маслом да фруктовыми суфле, а им сгущёнку варёную подавай… Как устраивают подземный гараж для машинок, найденных и ворованных. Они, дети из хорошей семьи, тоже запросто могут тиснуть игрушку – ради интереса…
А вот ещё светлый момент: два мальчика придумывают свой герб. Потом заказывают нашивки с гордым символом, которые крепят к вещам: на рюкзачки, на штаны, на бейсболки. Маленький, не всегда заметный значок, но личный – их и только их. Два перекрещённых арбалета, столь похожих издали на веер…
Автостоянку покинули через второй въезд-выезд. Шлагбаум здесь представлял собой палку, лежащую на распорках: поднырнул – и ты снаружи. Возле кассы были рассыпаны никели, даймы, квортеры, полегоньку врастая в асфальт. Шухарт велел Алексу обойти монеты, а перед улицей вдруг остановил всех, напряжённо вглядываясь то влево, то вправо.
– Ветерок, чуете?
– И что? – спросила Миледи. – Ветерок – хорошо.
– Никакой это не ветерок. Алекс, надеваем шлемы. Руку спрячь в костюм и прикрой дыру рукавом. А теперь, дамы и господа…
Он уложил Миледи на тротуар, заставив принять позу эмбриона, сбоку рядом – Алекса («Обними её, мушкетёр, а вторую руку, говорю же, спрячь»). Сверху навалил вещмешки, и сам лёг, закрывая даму с тыла. Успели.
«Жгучий пух» шёл облаком, вихрился, играл – нечастое явление.
– Чихнули на одуванчик, – сказал Шухарт с отвращением.
Миледи придушенно завопила: щелей в защите хватало, закрыли только жизненно важные места. Шухарт придавил её к земле, чтоб не вскочила, ополоумевши от боли. Отметины навсегда останутся, подумал Алекс с огромным сожалением. Такое смачное тело и так уродовать… Зона, сука, мастерица корёжить и коверкать… А спецкостюмы – держат ведь, держат! Ай, молодцы, очкарики…
– Я заметил, ты к нашей мамзель неравнодушен, – произнёс Шухарт, лёжа. – Вот я и прикинул, как тебе понравится, если я сейчас встану и отойду в сторонку?
– Не знаю, что ты заметил, Рыжий, но лучше не рискуй, – ответил Алекс.
– Чем отбрехиваться, Мелок, лучше расскажи, зачем сэр Гадот послал тебя в Зону. Заодно расскажешь про медальоны. Про оба. У тебя есть такой же, какой висел на Шланге, я твой видел на Большой земле, уж извини.
– Иначе женщине конец?
Шухарт промолчал, только шевельнулся демонстративно. И Алекс не стал проверять, блефует ли командир, он снял шелуху с этой сомнительной тайны, которая не тайна, собственно, а гниль и ржавчина, учитывая, сколько времени прошло, и продолжал говорить, когда «жгучий пух» давно улетел, и так они лежали рядком все трое, идиллия да и только…
По словам Гадота, Ванин-старший покинул родину не с пустыми руками. Участвуя в программе по разработке сейсмического оружия, он создал так называемую теорию геопунктуры. Это по аналогии с акупунктурой из восточной медицины: воздействуя на несколько точек, отклик получаешь совсем в другом месте и куда в более крупных масштабах. Методику выявления таких точек, расположенных на земной поверхности, а также карты, таблицы минимальных воздействий и схемы возможного применения он и привёз с собой. Несколько тетрадей. Хранил их в каком-то из банков Нью-Йорка, принципиально никому не отдавая, ни бывшим своим, ни нашим. Нашим вообще не сообщил, что такая разработка существует. После нескольких лет спокойной жизни, сказал Холден, агенты противника его разыскали, что было неизбежно, и потребовали вернуть все расчеты, угрожая семье. Тогда господин Ванин решил снова бежать, одним ударом обезопасив и детей, и свою теорию. Так мальчики попали в приют, а на их шеях оказались медальоны с секретом. В одном медальоне, который родители оставили Алексу, хранилась информация – название банка, номер ячейки и пароль. Во втором, который носил Боб, был спрятан ключ от ячейки. Почему господа Ванины просто не обратились в полицию или, на худой конец, в службу безопасности корпорации, где имели честь работать? Потому что тогда в их жизни непременно возникло бы уже наше правительство в лице разведки и министерства обороны. А эти люди к родине своей зла не питали, их только режим власти не устраивал. История закончилась трагично: беглецов моментально нашли. Их пытали, следы на теле женщины не оставляли сомнений. Она пыток не выдержала, сошла с ума. Что с учёным – неизвестно. В любом случае материалы, хранящиеся в банке, он не отдал, иначе детей из приюта похитили бы тоже. Уж всяко забрали бы ключ от банковской ячейки… Короче, Холденов очень интересовала эта самая «геопунктура» – вот ради чего Алекс и был послан в Зону. Цель: найти второй медальон – тот, что с ключом. Жив Боб или нет, Гадоту плевать, но украшение-то должно где-нибудь там валяться?!
– Любопытно, откуда он узнал такие подробности, – сказал Шухарт. – Про тетради, про разработку нового оружия.
– Говорит, есть контакты в ЦРУ. А узнал, когда уже ничего не изменишь.
Идиллия рассыпалась, мужчины поднялись. В обе стороны тянулись дома, прозванные Седым кварталом, хотя правильнее было бы называть все эти кварталы – Чумные, Слепые, Непомнящие, Безумные – Мёртвым городом. Ничего живого тут не осталось, совсем ничего. А то, что стёкла в окнах целые, – обман, который тем страшнее, что по ночам (Шухарт рассказывал) в некоторых из окон, бывает, горит свет…
Миледи сидела на асфальте и, сдерживая стоны, обрабатывала ожоги на бедре. Несколько «пушинок» её чувствительно зацепили. Она произнесла:
– Сэр Гадот любит фантазировать, а ты, малыш, слишком доверчивый. Во-первых, никакой геопунктуры не существует, я бы знала, во-вторых, Посещение сделало все эти военные игры куда менее актуальными. Возможно, в банке спрятано что-то совсем другое.
– Да мне накласть, что и где спрятано. Я брата ищу, – вколотил Алекс. – А сэр пусть финансирует.
– Разумно.
Миледи встала, подошла к Шухарту, мучительно хромая, и вдруг – выписала ему хлёсткую пощёчину.
– За то, что я тебя спас? – холодно удивился он.
– За «мамзель».
Остаток пути я думал о том, как будем возвращаться. В свете последних новостей это представлялось делом непростым. Вопли с реки, а также неведомый преследователь, шедший за нами, которого Миледи тоже заметила (каким образом, интересно), – всё теперь укладывалось в мозаику, и складывавшийся узор мне решительно не нравился.
Перед детской площадкой я устроил привал. Детская площадка – это кладбище, где закончили свой путь большинство горемык, пытавшихся дойти до Приюта. Кладбище, нафаршированное минами. Если легенды не врут хотя бы на одну десятую, нам бы развернуться и пойти домой…
– Посидим, помолимся, вспомним пережитое, – говорю спутникам, а сам вынимаю флягу и приникаю к ней, как к материнской титьке. Набираюсь жизни перед последним броском. Неизвестно ведь, смогу ли когда обжечь горло крепеньким?
Седой квартал одолели быстро, в чём нет ничего удивительного. По городским улицам, в общем, ходить безопаснее, чем где бы то ещё. Вся опасность – она в домах, в которые мы, ясное дело, не заходили. Канализационный люк только этот дурацкий здорово потрепал нервы. Не сам люк, а крышка. Тяжеленная даже с виду, чугунная, круглая, не лежит на колодце, как ей полагается, не валяется где-нибудь поблизости, а стоит вертикально, не падает. На ребре, на гурте. Сколько лет стоит, бог весть. Но это бы ладно… Обходим мы люк, крадёмся мимо, стараясь крышку не потревожить, и вдруг она поворачивается вслед за нами – как стрелка за магнитом! Миледи тоненько: «Ой…» – и заткнулась. Пока не оставили мы эту железяку далеко позади, так и следила она за нашими передвижениями, зараза. Я всё ждал какой-нибудь подлянки, готов был, натянут как струна… Обошлось.
Нашли «синюю панацею», которая на сей раз была ядовито-зелёная. Гигантское пятно слизи на окне первого этажа, стёкшее на карниз. Будто великан плюнул. Попадается, кстати, ещё и жёлтая, но раз уж прозвали синей, значит – синяя. С виду – гадость гадостью, плевок и есть плевок, а чудеса делает. Товарищи мои обрадовались, панацея-то не абы какая, а живая, самый смак. Сменили повязки на ранах, Алекс на руке, Миледи на бедре…
Сам Приют – вот он, два корпуса, стоящие под прямым углом и развёрнутые фасадом на нас. Здания казённые, красного кирпича, три этажа с мансардами. В одном жили школьники, во втором – младшие. Сзади к корпусам подхода нет, там пруд – это без шансов. Когда-то с той стороны был хозблок с прачечной и кухней, стояли другие хозяйственные постройки, гараж, но сейчас всё это затоплено. Пруд во время Посещения разлился и подступил к самым корпусам, превратившись попутно в сплошной омут. Силища дьявольская, утягивает всё: что пловца, что лодку, без разницы. Смотреть невозможно, как вода бурлит, куда уж – переправляться. А ещё пару раз за день пруд вскипает, натурально, и тогда к небу поднимается пар, видимый даже из-за стены. Короче, как бы меня ни отталкивал крошечный парк с лужайками и дорожками, как бы меня ни пугала заброшенная детская площадка, кроме как здесь – нет пути к Приюту.
Расположились мы перед кованой декоративной оградой высотою до колен. Кажется, только перешагни… Очень тяжкий это шаг, ноги бастуют, вот и сидим, подкрепляемся сухим пайком. Алекс с Миледи ещё и курят, я к фляжке прикладываюсь. Так с фляжкой и привстаю, чтобы ещё раз окинуть взглядом предстоящий маршрут. Смотрю в бинокль и вдруг замечаю в одном из окон Приюта…
Мальчик. На третьем этаже дошкольного корпуса. Залез ногами на подоконник, прилип лицом к стеклу и смотрит вроде как прямо на меня. Я выронил всё, что было в руках, ну, вы понимаете, как не остолбенеешь от такого. Все мысли вымело из головы, кроме одной: не вернуться ли, пока не поздно? Или уже поздно? Очень страшно, ребята. Никогда мне не было так страшно.
Компаньоны мои вскочили, глядючи на меня, а я сказать ничего не могу, тычу пальцем: смотрите. Пока тыкал, фигура за окном исчезла. Длилась эта хрень секунду-другую, не больше. «Что?» – спрашивают они в один голос, а я только рукой машу, отстаньте, дескать, чем ещё больше их напугал. Они ж надеются на проводника. В Зоне больше не на кого надеяться, только на себя да на проводника, и если кто-то из этих двоих с катушек слетает… да, ребята.
А главное – в Зоне ты никогда не уверен, где обман и где правда.
– Что ж они с нами делают, – говорю, – нелюдь поганая…
Нашарил выпавшую флягу и прикончил её в полтора глотка.
– Ты про пришельцев? – спросила Миледи. – Не обманывай себя, Рэд, их нет в Зоне. Заглянули сюда на вечерок и удалились, оставив нам кучи мусора. Вы, мальчики, конечно, не слышали о гипотезе маэстро Пильмана, а жаль. Вероятно, пришельцы нас просто-напросто не заметили, как мы не замечаем букашек, когда съезжаем с дороги на обочину, чтобы отдохнуть и поехать дальше…
– Гипотеза о пикнике, – перебил её Алекс. – Я читал.
– Ты? – бесконечно удивилась доктор физики. – Где, как?
– Холден меня пускал в свой архив. У него есть всё, что касается Зоны, любая официальная и неофициальная информация, беллетристика, даже высказывания шоуменов и спортсменов.
– Ах, да, ты ж ему как сын.
– А ты – как сестра… Я уже думал над гипотезой господина Пильмана, милая тётя, и наш Приют плохо укладывается в концепцию пикника. Я бы дорисовал картинку. Пришельцы, которые отдыхают на лужайке, не обращают внимания на местную фауну, но это – взрослые. Допустим, они взяли с собой ребёнка, девочку. Она поймала букашек, на которых взрослым наплевать, и положила их в спичечный коробок. А уезжая, бросила. Коробок так и валяется где-нибудь в луже, гниёт. С букашками внутри… Думаю, пришельцы нас всё-таки заметили, пусть и на уровне их малыша.
– То есть Приют – это спичечный коробок? А пруд – это лужа? Любопытная дорисовка. – Миледи воодушевилась. – Продолжим твою мысль. Если существуют области законсервированного времени, это значит, что Посещение продолжается. В том кусочке Зоны, где время замерло, Посещение длится и длится. Получается, Земля пока ещё не брошена, и ничего ещё не закончилось.
– Пугаешь?
– Сама пугаюсь. Скажу больше, мальчики, меня иногда охватывает уверенность, что костерок в Зоне тлеет. Я про костёр, разожжённый любителями пикников. С виду осталось мёртвое пепелище, но угольки в нём горячие. Почему не затушили? Чего нам ждать?
– Кто-то печёт картошку и вернётся покушать, – весело подхватил Алекс. – Возьмёт обжигающую картофелину, перебрасывая из руки в руку. Если упустит время, вместо вкусной корочки получит золу. Мы с Бобом, помню, пекли картошку у себя в саду, ещё до интерната. А заедали варёной сгущёнкой… Рут, не нагоняй тоску. Эти твари могут вернуться в любой момент – безотносительно спичечных коробков или угольков на пепелище. Представь: компания, устроившая на Земле пикник и хорошо здесь погулявшая, снова проезжает мимо. У них остались отличные впечатления от прошлого раза. И что им мешает снова свернуть на приглянувшуюся лужайку? Ничего не мешает.
– Ты к тому, что надо быть готовым?
– Нет, просто в некоторых ситуациях от нас ничего зависит. В связи с чем хочу спросить, что ты делаешь завтра вечером…
Они ворковали, перебрасываясь умными фразами, а я сидел, оседлав рюкзак, и уговаривал себя: вставай, сталкер, подъём! Ребёнок в окне словно стержень из меня вынул. А до темноты, между прочим, шесть часов. Если не успеем вернуться, будем всю ночь лежать где-нибудь кверху задом, трепетать, как тот кролик, и ждать рассвета… Возвращаться мы планировали в обход стены, на западе. По речке нельзя, жабы, конечно, обнаружили дыру, они по два раза на дню заграждение осматривают. Жабы нервные, чуть что – стреляют, причём не столько в тех, кто в Зону идёт, на этих они клали, а в тех, кто из Зоны. А уж когда дыру увидят… Короче, путь предстоит не близкий. Самое время собирать свои рассыпавшиеся мощи, и вперёд… Так я встряхивал себя, но помогало плохо. И если б не катившееся колесо…
Это я в первую секунду подумал, когда заметил движение, – колесо, мол. Несётся по улице вдоль разделительной полосы, как будто с велосипеда соскочило. В совершенной тишине. А уже через секунду вижу: спиц-то нет, круг цельный, и звук появился, стремительно нараставший грохот. Это была стальная крышка от люка – та самая, двести фунтов чистого веса! Мчалась прямо на нас, пересчитывая трещины. И наконец я просыпаюсь, ору: «В сторону!» Только мы рассыпаемся, она перемахивает через бордюр и втыкается в ограду – ровно в месте, где мы располагались. Удар страшный, чугунные завитки на решётке погнуло, крышку отбросило ярдов на десять. Стоит она вертикально, по-прежнему не падает и звучно так вибрирует…
Подхватились мои бойцы и – без команды – махнули через оградку. Я за ними. Только тогда и осознали, что всё, рубикон перейдён. Мы на территории Приюта, и пути назад нет.
Гаек Шухарт не жалел, тропы-то не было. Плохо, когда не знаешь тропы, идешь вслепую по краю пропасти, не туда шагнешь – и… Алекс Мелок шёл теперь вторым, Рут Арден сзади, а первым – Шухарт. Следы тех, кто гробанулся, попадались повсюду: от истлевших тряпок до почти новых брезентовых рюкзаков, от отдельно лежащих костей до целых скелетов. Привычные «парилки», «давилки» и «комариные плеши» вычислялись легко, результаты их работы были наглядны и поучительны, однако этими аномалиями дело не ограничивалось.
Возле спортплощадки видны были свежие остатки тел, и висела там на сетке чья-то голова, не успевшая стать черепом, но это далеко, Шухарт туда вроде не собирался…
Прежде всего командир долго бродил вдоль ограды, выбирая место, откуда начать движение. «Из пункта А в пункт Б вышли три пешехода…», детская задачка. Но очень уж трудно найти пресловутый «пункт А», ведь это первая точка на сложной кривой, которая либо станет тропой, либо не станет. Внимание Шухарта привлекло нечто яркое, красно-бело-синее, похожее на изделие из конструктора «Лего»; эта штуковина лежала в изгибе парковой дорожки. Шухарт осмотрел её в бинокль и вдруг воспрянул, махнул рукой: есть направление, за мной! Когда дошли, оказалось, и впрямь «Лего». На дорожке, когда-то утрамбованной и посыпанной гравием, а теперь поросшей травой, красовалась фигурка, собранная из пластиковых кирпичиков: треугольник с палочкой. Похоже на указательную стрелку, где треугольник – острие.
– А у тебя в мешке такой же конструктор, – констатировал Шухарт. Алекс согласно кивнул. Всё точно, от Шланга остались детские игрушки, в том числе и конструктор, но какая здесь связь? Очевидно, командир связь находил, потому что опять схватился за бинокль, принялся осматривать территорию в направлении стрелки и тут же молвил с удовлетворением: «Вот!» Он чуть ли не сиял, суровый сталкер, никогда в Зоне не улыбавшийся. Он показал рукой: туда! И двинулся первым, поведя группу дальше, по стрелке, оставленной неизвестно кем, по бывшему газону, совершенно заросшему, и вскоре Алекс увидел, что направляются они к следующей фигурке из «Лего», лежащей на круговой садовой скамейке под одиноким клёном…
А потом что-то заставило Алекса оглянуться, и он крикнул Шухарту: «Стой!» И пошёл обратно, убыстряя шаг, и Шухарт тоже орал ему: «Стой», однако он не подчинился. Миледи, отстав на десяток шагов, застыла в нелепой позе – в полупоклоне, боком к движению. Вытянув вперёд руку, она смотрела на Белоснежку, на обычную садовую скульптуру, деревянную и крашеную. Краска поблёкла и облезла. Цепочкой за Белоснежкой выстроились гномики, такие же деревянные и облезлые.
– Ты чего? – подбежал Алекс. Заглянул женщине в лицо и содрогнулся. – Ты что там видишь, Рут?
– Не дотрагивайся до неё! – бушевал Шухарт, и это было последнее, что услышал Алекс, прежде чем взял Миледи за вытянутую руку…
Очнулся у дерева. Вселенский восторг, раздавивший реальность и ставший, собственно, реальностью, уходил из него, как воздух из развязанного шарика. Циклопические цветные пятна, закручивающиеся огромными винтами, какое-то время ещё дырявили его голову, но и они растворились в тени от клёна.
– Во что мы вляпались? – спросил Алекс, мучаясь раскаянием.
– В «лунный свет», – ответил, жуя соломинку, Шухарт. Он сидел на скамейке, сооружённой вокруг толстого ствола. Старое тенистое дерево, приземистое и широкое, было когда-то идеальным защитником для сплетников и любителей секретничать.
– А ты…
– А я вытащил вас верёвкой. К мамзели претензий нет, с кем не бывает. Насчёт тебя, идиота, сомневаюсь, правильно ли сделал.
– А если б не вытащил?
– Протухли бы через недельку-две.
– Где зеркало? – простонала Миледи, приподнявшись. – До неба высотой… – Она обхватила руками голову и упала обратно в траву. – Дьявол, что за бред, какое зеркало?
Алекс сел на корточки и огляделся.
– Куда дальше, Рэд?
Шухарт молча показал на стрелку из конструктора. Эта, вторая, была точной копией предыдущей, только собрана из кирпичиков зелёного и жёлтого цветов. Алекс проследил взглядом направление и обнаружил порцию пластмассовых деталей ярдах в тридцати, на одном из пеньков, расставленных вокруг садового столика и выполнявших функцию скамеек. Метки! Кто и зачем их разложил, интересный вопрос, к практике имеющий малое отношение. Гораздо важнее другое… Пугливое, хрупкое понимание вошло в душу Алекса, и наконец он почувствовал то же, что его проводник…
Неужели – тропа?
Неужели кто-то дошёл – и вернулся?
Шухарт осторожно взял изделие из «Лего» и спрятал в траву. От чьих взоров? Спрашивать Алекс не стал. Не задал он и главный из терзавших его вопросов: какое отношение все эти знаки имеют к набору «Лего», который он тащит на себе?
И снова они шли след в след, и снова командир проверял каждый шаг гайками, страхуясь от сюрпризов, и уже почти дошли до столика, когда Шухарт кинул гайку в сторону площадки для самых маленьких, и та исчезла над песочницей прямо в воздухе, не долетев до земли. Без единого звука. «А можно мне…» – пробормотала Миледи, вырезала ножом кусок дёрна, метнула земляной ком и с восхищением понаблюдала, что произойдёт. Внешне ловушка не имела абсолютно никаких признаков, ни за что не заметишь. Вот так проглотит, думал Алекс, и совсем ничего не останется, даже тряпицы, не то что косточки. Зона как будто изощряется в придумывании дряни: кажется, уже страшнее некуда, но нет, сделай пару шагов и обязательно наткнёшься на что-то похлеще… А потом, стоя у пенёчка, они разглядывали указатель, сработанный из детского конструктора, и дружно искали следующий знак, и нашли его – у мачты с флагом, где кончался парк и начинался асфальт! Оттуда, от площадки для построений, было рукой подать до корпусов, только бы тропа не обманула, только бы неведомый проводник не подвёл.
Путь вёл сквозь сердце детской площадки. По правую руку располагались горка и турник, и в пространстве между ними творилось что-то невероятное, невообразимое. На песке появлялся младенец мужского пола, стремительно рос, оставаясь в лежачем положении, превращался в подростка, во взрослого, старел, дряхлел и наконец исчезал, чтобы тут же появиться на том же месте. Цикл повторялся и повторялся, гипнотизируя нежданных зрителей.
– Это Фараон, – сказал Шухарт, присмотревшись. – Три года как пропал. Вот, значит, как он пропал… За мной, чего вылупились! Голого мужика не видели?
По левую руку возникли качели, потом карусель, и когда группа почти миновала всё это, когда до выхода с детской площадки оставалось всего-ничего, их позвали:
– Помогите…
Карусель – это диск диаметром шесть футов с гнутой рамой и четырьмя сиденьями, посаженный на вал, проржавевший и перекошенный. Человек лежал на земле с той стороны, поэтому его было не видно. Он тяжело встал, хватаясь за раму.
– Рыжий, ты?
– Винни, – сказал Шухарт. – Далеко ж тебя занесло.
– Подойди, чувак, я не могу стоять.
Шухарт осматривал эту часть площадки, не спеша ни подходить к человеку, ни вообще что-либо предпринимать. Сделал резкий жест рукой: замерли! Сталкер по прозвищу Винни-Пух был предельно истощён, в чём только душа держалась, он звал к себе, умоляя и сердясь, однако Шухарт так и не двинулся с места, пока не сказал:
– Не скучай, Винни, нам пора. Увидимся.
– Уходишь?! Бросаешь?! – Человек задохнулся от гнева. Отцепившись от карусели, заковылял к коллегам по ремеслу, ускоряясь, фактически побежал, и лицо его было страшно, Миледи невольно попятилась, а Мелок приготовился к встрече… Ничего не понадобилось.
Казалось, вот сейчас доходяга бросится на Шухарта – и вдруг он оказался ярдах в двадцати, по ту стороны карусели. Не в силах успокоиться, возобновил свой болезненный бег, обогнул карусель, но, оказавшись на расстоянии плевка, снова был переброшен назад. Граница ловушки обозначилась.
– Влево, вправо тоже? – спросил Шухарт с сочувствием.
Винни-Пух рухнул на землю, хватая ртом воздух.
– Здесь круг… Замкнуло, карусель примерно в центре… Суки, ненавижу…
– Их вроде двое было, – вспомнила Миледи. – Помню напарника, которого звали…
– Жгучий Пух, – помог Шухарт и показал рукой. – Вон его напарник валяется, вернее остатки. Почему, ты думаешь, Винни продержался два месяца? Организовал себе запас мяса. А ведь друзья были известные в городе персоны. Меня он зачем подзывал, как думаешь?
– Господи, – сказала Миледи.
Они двинулись своей дорогой. Винни послал им вслед: «Когда вы накроетесь, я станцую», но всем было до лампочки, в гробу они видали такие напутствия, только Алекс оглядывался, а потом риторически вопросил:
– Воду он что, из гидранта пил?
Очевидно, так. Одна из колонок, откуда садовник брал воду для полива, тоже оказалась в замкнутом круге. Вода подавалась не из водопровода, а из пруда, и если раньше её качали насосами, то сейчас взбесившийся пруд регулярно выплёскивал себя через все возможные ходы.
Флаг, когда-то развевавшийся на мачте, давно сгорел, то ли молния попала, то ли Зоне чем-то помешал. Но мачта уцелела. Под ней стрелка и нашлась. И предписывала она идти прямо по площадке для построений – к предпоследнему знаку, выложенному на постаменте памятника. Памятник стоял между корпусами и изображал какого-то из королей Георгов. А последний знак, отчётливо видимый даже без бинокля, красовался возле входа в корпус для дошкольников; вместо стрелки-указателя там поставили игрушечный средневековый замок.
Вот только асфальт на площадке был, как перед рынком, ненормально чёрный и в трещинах. Трещины складывались в узоры, похожие на паутину. А ещё здесь было полно вдавленностей, таких же, как на месте ловушки, утащившей Шланга. И что, идти напрямик, по стрелке?! У Алекса внутри всё восставало, едва он представлял себе этот путь. С Шухартом творилось примерно то же, только в масштабах истинной драмы, ведь ему, командиру, приходилось делать выбор за всех.
Пошли кружным курсом. И благополучно добрались до угла второго корпуса – того, где раньше жили старшие дети. Ещё шаг, и попали бы из солнца в тень, пробив своими телами резко очерченную границу света и тьмы. Такая манящая на жаре тень. Ещё бы шаг… Шухарт едва не подпрыгнул:
– Стоять!
Чутье командира, обострившееся в Зоне, спасло и его самого, и, возможно, группу. Дрожание воздуха, едва заметные искажения в рисунке кирпичной стены, сгустки тьмы, затаившиеся в тени, всё это осознавалось не разумом, а шкурой. И, наверное, помогла одержимость Холдена, шедшая рядом, как невидимый участник экспедиции. Холден истово верил легендам, гласящим, что самые ценные артефакты Зоны рождают вокруг себя «мясорубки», требующие жертвоприношений. Для того и несли живность, для того, в конце концов, он и навязал группе юного Шланга.
Легенды не врали. В пространстве между корпусами по-хозяйски расположилась «мясорубка», голодная, ждущая. Если бы шли к памятнику по прямой от флагштока, то этой встречи избежали бы. А отсюда другого пути нет. И возвращаться нельзя… Что ж, настало время покормить ловушку.
– Любишь ты, гнида, тёплое, живое, свежее… – шептал Шухарт, выпуская кролика. – Жри, стерва, подавись…
А потом кролик закричал, громко заскрежетал зубами, когда его вздёрнуло рывком, но длилось это секунду, и вот уже его неспешно крутит, жуёт, перемалывает с хрустом и чавканьем, и разлетаются по воздуху кровавые бусы, смешанные с комками шерсти.
И всё кончилось.
Пока пространство разжимало хватку, разглаживалось и успокаивалось – выжидали. Потом ещё чуток выжидали. Алекс закурил, стараясь не показать, как его потряхивает. Вдруг кролика мало? Рассказывали, что «мясорубка», сожравшая кого-нибудь, временно теряет силу, словно завод пружины кончается, и можно смело двигаться дальше. Шухарт, осторожничая, как раз проверял это с помощью мышки. Жаль, осталась только одна. Он обвязал животное леской, погнал в опасном направлении (порядок!), после чего подтянул к себе извивающееся тельце и сказал коротко:
– За мной.
Пересекли площадку между корпусами, оставив памятник сбоку, и встали перед главным входом. Вот тебе и Приют, подумал Алекс, мечты идиота сбываются. Замок из «Лего» был неряшлив и неказист, строили явно на скорую руку. Вход был нараспашку – заходите, гости.
Шухарт опять пустил на пробу мышь. Перебежав порог, та успела одолеть пару футов, прежде чем растворилась в воздухе. Буквально! Исчезала не сразу, а частями, постепенно… И тогда в поле зрения появился мальчик.
Совершенно обыкновенный малыш, в рубашке, штанах до колен и сандалиях. Пересёк холл и подошёл к двери.
– Тринадцать лет назад вашей мыши не существовало, – произнёс он чрезвычайно вежливо. – А вы, уважаемые господа, уже существовали, так что не бойтесь, добро пожаловать.
– Борис! – завопил Алекс и бросился внутрь, потерявши рассудок.
Не верите? Я бы, ребятки мои, тоже не поверил, особенно тому, о чём пойдёт речь сейчас.
Мальчик оказался тем же самым, которого я видел в окне, что меня ничуть не удивило. Во-первых, это было логично, кроме того, в Зоне быстро отучаешься удивляться. Он же был на старой фотографии, показанной Холденом, то есть за этим милым чадом мы и шли. Другое странно: возле Приюта я чувствовал особенно остро, что за нами следят. Я даже мог сказать откуда – от клёна, где мы нашли второй знак. Вообще-то, когда я в Зоне, у меня в мозгу включается детектор на такие вещи, но сейчас было совсем не так. Я будто видел тех двоих, причём с высоты третьего этажа, из окна Приюта. Стою я, значит, в коридоре, возле торцевого окна, и ясно вижу, как две фигуры в спецкостюмах лежат в траве возле круговой скамейки и наблюдают в бинокли… Я помотал головой, сбрасывая наваждение.
– Не могу, – сказала Миледи истерично. – Выше моего предела. Не могу, не пойду…
Это она на предложение войти в Приют, сделанное Шлангом. Сидит над своим мешком, роется, чего-то там бездумно ищет и чуть не плачет. Доктор физики…
Сначала уговорами занимался десятилетний пацан, вернее, Алекс Мелок, превратившийся на наших глазах в пацана, потом – малыш, встретивший нас на входе. В конце концов малыш вышел наружу и оказался Шлангом, живым, здоровым, долговязым. И отнюдь не молчаливым. Сказал нам с Миледи: мол, вы оба боитесь стать маленькими навсегда, это понятно, однако посмотрите на меня, как видите, вне здания я стопроцентно прежний, и только внутри – маленький, так что зря боитесь. Как раз чертовщина со зданием, отвечаю я ему, не пугает, Приют и есть Приют. Непонятно, как ты жив остался, вот что настораживает. Он хитро улыбается: а это, господин Шухарт, я вам объясню, если вы всё-таки осмелитесь войти.
Осмелюсь ли я? Знаю ведь, что «на слабо» берут, и ведусь, как… Как кто? Да как маленький! Тринадцать лет назад мне было десять, ровно столько же, сколько Мелку, так что ровесники мы с ним, что снаружи Приюта, что внутри… А Миледи – нет, не смогла. Осталась перед дверью с обоими нашими мешками.
Вхожу…
Мир словно отпрыгнул от меня, я чуть не грохнулся. Стены выросли, потолок ушёл ввысь. И нисколько не страшно, наоборот, струночка какая-то поёт в душе: я дома, я дома… Почему «дома»? Никогда ж в этом заведении не жил, бог миловал. Да потому, вдруг понимаю, что здесь я могу остаться навсегда и ни минуты потом не пожалею.
Одёжка на мне сменилась. Не в скафандре я дурацком, а в брючках и курточке, какие сто лет не носил. И Мелок теперь в тёмно-синих рубашке и штанах, в таких же, что и Шланг, только штаны не укороченные и размер больше. Наверное, это у них стандартная приютская форма. Мелок, кстати, никакой не Мелок – седина-то пропала. Да и Шланга больше нет, есть пятилетний Боб. И вот этот Боб подводит нас с Алексом к зеркалу в холле. Смотрим мы на себя и начинаем хохотать, показывая пальцем и кривляясь… ну детский сад.
Причём осознаём полностью, кто мы и где. Взрослый в теле ребёнка – странное ощущение, невозможно описать, так что не буду, всё равно не поймёте.
Выходить обратно не просто не хочется, а страшно до жути. В озноб бросает. Наверное, это чисто детское восприятие, ведь чем мы младше, чем сильнее наши страхи… Ладно. Не о том говорю.
Как же Боб обрадовался своему рюкзаку, который Алекс приволок в Приют! Рюкзак, правда, испарился, вещь-то новая, недавно сделанная, но машинки, куклы и прочий нелепый багаж, который Боб приготовил для Зоны, остались, рассыпались по полу.
– Конструктор – мне, люблю это дело, – торжественно объявил он. – А всё остальное…
И потащил нас на третий этаж. В Приюте три этажа плюс мансарды, в которых проживал обслуживающий персонал. На первом – администрация, столовая, актовый зал, переговорная комната, на втором – медицинский блок, игровые и учебные комнаты, методический кабинет и кабинет логопеда, на третьем – спальни. Вот по спальням-то Боб и провел нас, заглядывая под кровати. Кровати деревянные, низкие, со спинкой в изголовье, и под некоторыми сидели дети – как в домиках, обложенные всякой всячиной. Нас не замечали и вообще ничего вокруг не замечали. В каком-то трансе были, не знаю, как это правильно назвать.
– И так – все тринадцать лет, – сказал Боб. – Не спят, не едят.
Он подкладывал им игрушки, кому поезд, кому Барби, и они реагировали, брали новый предмет в руки с явным удовольствием, правда, тем их интерес к миру и ограничивался. Подарки быстро кончились, на всех не хватило. И ещё, сказал Боб, детишки есть на втором этаже: в игровой, у логопеда, в общем, кого где Посещение застало.
– Значит, ты ходишь в город за игрушками? – спрашиваю его, когда обход закончен. – Мы – в Зону, ты – наоборот?
– А что делать, – отвечает. – У них, кроме меня, никого, никто больше не позаботится.
– Антисталкер, – смеюсь. – Город – это твоя Зона.
– Только не «анти», почему «анти»? Я не против сталкеров. Лучше – метасталкер. Мета – это тот, который появился после. Сначала были вы, теперь я.
– Почему раньше не сказал, кто ты? – выплеснул Алекс. – Хотя бы мне одному. Целую неделю были вместе!
– Зачем? Смешно было за тобой наблюдать… Вот что, парни, давайте мы поговорим по-настоящему, чего мучиться…
А до того мы как говорили, хотел я съехидничать, но не вышло. Надел он нам с Алексом «браслеты» на обе руки, дал «булавки», которые заставил сунуть во рты и сильно сжать зубами (они сразу активировались), и вдруг я вижу – с окном что-то не то. Не окно это, оказывается, а здоровенный окуляр, сквозь который видно всё, что делается в Зоне. Только подумал я, мол, неплохо бы посмотреть, что там на речке Нижней, как придвинулась картинка, увеличилась настолько, что каждую колючку видно. Вот наши недогоревшие скафандры в количестве двух, а вот яма от взрыва, уже не наша, а вон те неопрятные кучи были когда-то людьми – от спецкостюмов ничего не осталось, тела продолжают растворяться… Ага, они воткнулись в «стаканы», а там – «ведьмин студень». Товарищи вытащили пострадавших на берег. Зачем же вас вытаскивали, водоплавающие, в «стакане» смерть очень быстрая… С этим разобрались, теперь бы посмотреть, думаю я, кто у нас на детской площадке… Посмотреть не получится, слышу голос, надо перейти в торец дома, окна здесь показывают каждый свой участок. Голос – отовсюду, словно сам дом со мной и говорит. Оборачиваюсь – там Боб, ухмыляется малец, а у Алекса видок пришибленный. И разносится в моей голове паническая мысль: что за фокусы, Боб?! – и понимаю я, что вовсе не моя это мысль, это Алекс крикнул, не раскрывая рта. Что за чёрт? – думаю, хотя чего тут думать, всё понятно, и вижу – Алексу тоже всё понятно.
Значит, разговор по-настоящему – такой? Разговор на троих и без слов…
Это, ребята, тоже не объяснить. Как будто голова одна, а в ней три участка, разделённые деревянными заборчиками. Если захотеть, можно сквозь штакетины подсмотреть, что у соседа, при этом сосед тебя видит, и становится так стыдно, что покраснел бы, да нечем, и провалился бы, да некуда.
Пока идём к торцу, Боб рассказывает, что к чему, немножечко хвастаясь. Хитрость, говорит, в сочетании. Никак люди не допрут, даже самые учёные, что артефакты в сочетании действуют по-другому. «Браслет» плюс «булавки» – получаем общий разум. Плюс к ним окна на третьем этаже – получаем гиперобзорную площадку. И всего-то делов.
В руке у Боба штуковина, очень похожая на «пустышку», но узкая, вытянутая и гораздо меньше. Внутри плескается перламутровая жидкость. Если покрутить, жидкость переливается цветами, а если задержать на ней взгляд, цепляет, не отпускает.
Палочка Власти.
Вот она какая. Лежала под мостиком через Нижнюю, а нашлась с помощью одного из окон. Превращает мысль в картинку, позволяя управлять людьми.
Боб приоткрывает нам с Алексом калитку своей памяти, чтоб мы посмотрели, как оно было на самом деле возле рынка, где он якобы утонул в зыбучке. Всего лишь сработала картинка, морок. «Газированная глина» у него была подготовлена заранее, ещё на базе. На всякий случай. Готовится «глина» так: втыкаешь в неё Палочку Власти, наполняешь картинкой до краёв, после чего остаётся этот законсервированный бред активировать в нужный момент. Едва прошли мы шлагбаум, бросил он ментальную бомбочку, подождал, пока мы трое войдём в транс, и преспокойно удалился. Склянка разбилась, «глина» активировалась от удара об асфальт, а когда она испарилась, морок закончился, ну то есть Шланга больше нет, а зыбучка затянулась.
Страшная сила. В руках у юнца…
Боб фальцетом засмеялся, впитав это моё сомнение.
Зачем ему вообще было удирать? Столь жестоким способом – ладно, отнесём на счёт пижонства и незрелости, но что случилось на маршруте? А то, что Палочка подняла тревогу. В комплекте с «булавками» она предупреждает об опасности в Зоне, как бы иначе Боб здесь перемещался? Однако на сей раз угроза исходила не от Зоны, а от Миледи, да такая, что хоть беги. Что Шланг и сделал. Просто драматичные вопли и другие звуки, прилетевшие со стороны реки, дали Миледи понять, что Холден послал вторую группу – следом за первой. И, поняв это, отчего-то она решила Шланга прикончить, да как можно скорей. Боб это чувствовал совершенно отчётливо. В мозгу у неё было «или – или». Или вторая группа ликвидирует их всех, или она ликвидирует одного Шланга, и тогда у остальных есть надежда уцелеть. С чего она это взяла? Шланг не знал… Так давайте выясним, говорю. Пригласим даму и спросим, и пусть попробует не ответить…
Походим к окну, дружно смотрим. Боба забросили с ногами на подоконник, иначе тому не видно. Парочка гостей уже возле карусели, совсем немного им осталось. Профи, идут точнёхонько по нашему следу и тащат тяжеленные сумки, смотреть больно, как надрываются. Что там у них, крупнокалиберные пулемёты? Боб укрупняет изображение, и становится ясно, что один из них – Барри Биг, наперсник Холдена и отвратительный тип… И такая ненависть врывается в наши с Алексом головы, что в глазах темнеет, я чуть не падаю, хватаюсь за подоконник, а Мелок, забывшись от беспокойства, спрашивает вслух:
– Что с тобой, мелкий?
Боб соскакивает на пол и отвечает тоже голосом:
– Хочешь знать правду о родителях? Кто, зачем и как убил папу?
Он уже успокоился, железный сталкер Шланг (будь этот парень из моей компании, его наверняка бы так и прозвали: Железный Шланг), он уже рассказывает, а вернее, показывает нам свой визит в психиатрическую клинику, куда засунули их мать… К пациентке никого не допускали, но Боб нашёл подход: подарил врачу две унции «заячьей капусты» и обещал превратить их в фунт, если ему позволят повидаться с госпожой Ваниной. Унция «заячьей капусты» для практикующего медика – сокровище, что же говорить о фунте! Это даже не взятка, это чудо. Так Боб повидался с матерью. Она и вправду оказалась неконтактной, появление младшего сына не вызвало отклика, тогда он надел ей на руку «браслет», сунул активированную «булавку» ей в зубы; себе – то же самое; и два сознания соединились. Боб увидел прошлое… Барри Биг пытал папу на глазах у мамы, насиловал и пытал маму на глазах у папы, делая это по указанию хозяина, а пытки выбирал сам, профессиональный садист. Он же в конце концов перестарался: папа умер, мамина душа выгорела. Хозяин у Барри – сэр Гадот Холден, кто ж ещё. Никакой «вероятный противник» к этой истории не причастен, именно Холден хотел заполучить разработки по геопунктуре. Но главное – у себя в загашниках профессор Ванин держал ещё одну «бомбу», оставляя её для торга. Думал, страхуется, а вышло наоборот: чтобы получить эту информацию, босс и попёр напролом, ломая жизни. Речь о месторождении коренных алмазов, которое Ванин обнаружил в одной из северных провинций. Первое в стране! И в придачу – целый район алмазоносных кимберлитов, где, возможно, есть и другие «трубки»… Предвидя что-то подобное, родители и спрятали детей. Не только потому, что их могли похитить, но ещё и потому, чтобы были силы противостоять давлению. Как в воду глядели, только ужас этого давления представить не могли. И если б не дети – конечно же, отдали бы всё, что знали и хранили. Впрочем, про месторождение профессор быстро всё рассказал, но архив свой удержал. Пароль к банковской ячейке он не помнил, а ключа у него просто не было. Пароль и ключ были в медальонах, оставленных сыновьям, и, таким образом, от сохранения тайны напрямую зависела безопасность детей. Ну как тут поддашься искушению покончить со страданиями? Никак не поддашься. Даже психохимия не действовала, которую, понятное дело, тоже использовали, – слишком сильный стимул был помалкивать…
Алекс впитывает рассказ Боба, весь внутри чернея, он страстно хочет выйти наружу и встретить Барри, и я говорю ему: спокойно, друг, успеешь, никуда Барри теперь не денется. Лучше посмотри в окно: Миледи больше нет перед входом, и это беспокоит меня куда больше.
Неужели вошла в Приют?
Наша троица спускается вниз. Миледи рыскает по первому этажу, переходя из комнаты в комнату. Узнать её куда легче, чем, например, нас с Алексом: мы-то скакнули с двадцати трёх в десять, из мужчин в мальчики, тогда как она – с тридцати шести в двадцать три, именно столько ей было в момент Посещения. Рюкзак она предусмотрительно оставила при входе, чтоб не пропал. Аппетитная девица в мини и обтягивающей футболке, так бы и… Тьфу! Это уже не мои мысли. Алекс, говорю, придержи фантазию. Хохочем в голос, и пятилетний Шланг громче всех.
Она нас замечает…