Потешный русский роман Лове Катрин

— Напоминаю — наша встреча носит сугубо конфиденциальный характер, все, что я говорю — «не для протокола».

— Ни одно слово не выйдет за пределы этой комнаты, Карл, обещаю вам.

— Я говорю с вами, забтясь исключительно о ваших интересах, Валентина.

— Я ни на миг об этом не забываю.

— Лучший способ избежать неприятностей — не напрашиваться на них.

— Я прекрасно вас поняла. Мне не нужны неприятности. Я просто хочу написать русский роман.

— Блестящая идея! Напишите добротный русский роман, полный неожиданных сюжетных поворотов, и забудьте о деле Ходорковского. Сюжетов в наши дни хватает! Сочините красивую историю о постсоветской любви, вам с вашим изящным стилем это будет нетрудно.

— Откуда вам известно, что у меня изящный стиль?

— Оттуда, что я вас читаю, дорогая Валентина, я вас читаю! И доводил это до вашего сведения.

— Хотите сказать, что хвалили в письме изящество моего стиля?

— Я наверняка нашел более… изысканные эпитеты.

— О да, конечно.

— Я пытался довести до вашего сведения и другие вещи, Валентина.

— Простите, Карл, у меня иногда голова становится дьгрявой как решето.

— Обожаю ваше чувство юмора… Кстати, мьг договорились пообедать, я заказал столик, не забыли?

— Вы ничего мне об этом не говорили, но не огорчайтесь, никто не может помнить все обо всем, даже вы.

— Ха-ха-ха.

— Я в любом случае напишу русскую любовную историю.

— В добрый час! Она наверняка будет иметь успех.

— С Михаилом Ходорковским в качестве главного героя.

— Но послушайте, Валентина…

Мои встречи с Карлом носят эпизодический характер. В последний раз мы виделись два месяца назад, на приеме в честь финансистов, обеспокоенных судьбой денежных потоков и поступлений. Новый Шквал[12] обрушился на сад нашей процветающей родины, где полно коров, гор и сейфов. Орудие небес, само собой разумеется, не метило ни в наши стада, ни в наши камни. В таких случаях приходится устраивать всяческие танцульки, чтобы поговорить о том и о сем, а еще о банковских делах, пока кто-то за кулисами спасает то, что можно спасти. На приемах Карл блистает ораторским искусством. Он всегда умеет разрядить обстановку, за что ему прощают даже эпатажные, на грани приличий, принятых в его среде, костюмы «мраморных» расцветок. Поздно вечером, исполнив все, что должен был исполнить, он снова укорил меня за то, что мы редко видимся, и я признала его безоговорочную правоту. Мы пропустили несколько стаканчиков сингл молт[13], чтобы наверстать потерянное время. Все истории Карла весьма интересны и очень забавны. Внешняя политика не имеет ничего общего с кино, но в интерпретации Карла она часто напоминает вестерн. Карл — чиновник высокого ранга, он великолепно разбирается в ковбойском менталитете, без которого не обойтись ни в сценариях, ни в политике, и в действиях, имеющих целью умерить пыл и смягчить притязания. Любые. Больше всего Карл любит сцену, в которой бедолага падает с лошади мордой в грязь, теряет кольт, все думают, что ему конец, но не тут-то было. Пистолеты дымятся, пули свистят и летят во все стороны, а наш герой извивается, ползет, как змея-песчанка, и — вуаля! — закапывается в песок и остается целым и невредимым. А «хороший, плохой, злой»[14], не заметив его, бредут дальше по своим делам. Карл часто повторяет: хитрость как стратегия ничего не стоит, особенно если средств мало и стратегия слабо разработана. А вот настоящая хитрость, продиктованная инстинктом самосохранения, творит чудеса. Потому-то страны, «захлебывающиеся» полезными ископаемыми и вооруженные до зубов по последнему слову техники, не слишком впечатляют Карла. Его собственная страна горных вершин и банковской тайны занимает позицию «лежать-ползти». Можно подумать, что между нашими альпийскими вершинами имеется некоторое количество песков пустыни. Карл играет роль аниматора, ой-ёй-ёй, не будем преувеличивать, дорогой друг, ха-ха, пока его солдатики по мере надобности ползают и падают в тихой спасительной темноте.

Увидите, все скоро наладится, успокоится, сказал он мне в тот вечер, имея в виду последнюю по времени атаку. И уточнил — как честный человек и со свойственной ему скромностью:

— До следующей бомбардировки.

Сегодня, в четверг, я отправилась на встречу с Карлом в столице нашей страны, где так много коров и всего прочего, потому что хорошо его знаю, хоть и стараюсь держаться от него на благоразумном расстоянии по причинам, о которых не стану распространяться в романе, посвященном русским проблемам. Карл способен дать не один полезный совет, и он ужасно скучает в Берне, самом швейцарском из всех маленьких швейцарских городов этой маленькой страны. А еще у него много знакомых. Как среди так называемых «приличных» людей, так и среди других, менее приличных. С тех пор как русские снова взялись за полоний-210 и разнообразные яды неизвестного происхождения, начались неконтролируемые отравления, недомогания и приступы рвоты. Повсюду. В том числе — в бескрайних степях бескрайней России, откуда не так-то просто эвакуироваться, вне зависимости от количества выпавшего снега и низких температур. Об этом нельзя забывать. Из чисто женского кокетства я льщу себя мыслью, что, если мне понадобится помощь, Карл придет на выручку, конечно, если не решит, что я просто сломала лодыжку в сибирской глубинке. Вот я и надумала прошептать ему на ушко имя моего будущего героя, романтического, трагического, но от этого не менее реального, чтобы он не смешивал гипотетическую хрупкость моих связок с будущими, куда более серьезными, неурядицами.

И Карл не смешивает.

— Выбросьте этого Ходорковского из головы и ваших сочинений, Валентина! Он вам не нужен.

— Но ведь я пишу русский роман, значит, имею полное право сделать его героем этого романа, разве нет?

— Нет. В русский роман можно поместить сколько угодно других русских. Не пытайтесь убедить меня, что не способны выбрать другого человека среди ста сорока миллионов душ, населяющих эту страну! В этой замечательной стране так много поэтов, так много, э-э-э… поэтичных поэтов.

— Увы, Карл, меня больше всего интересуют дела, старые добрые крупные дела. По моему мнению, современная проза не замечает множества реалий. А вам известно мое пристрастие к тривиальным сюжетам.

— Если вам так уж необходим русский бизнесмен, выбор широк! Возьмите другого или дайте герою вымышленное имя, надергайте фактов из разных биографий. Тысячи русских сделали блестящую карьеру.

— Я знаю, Карл, знаю. Но иногда не хватает одного единственного имени и…

Я все еще сижу, вытянув ноги, и курю. Карлу жарко, хотя на дворе унылый март и температура в кабинетах Министерства вполне нормальная. Карл потеет, потому что ходит туда-сюда, а не сидит, как обычно, в позе сфинкса. На нем костюм антрацитово-серого цвета в тонкую зеленую полоску. Он расхаживает по кабинету, как раздраженный кот, и талдычит о том, что, в конце концов, Ходорковский — русский предприниматель, делавший русский бизнес, что вся эта история русская, архирусская, и я говорю себе, что только он, на много километров вокруг, понимает весь смысл дела Ходорковского, но не знает того, что известно всем: полоска полнит, а значит, это не лучший выбор для дородного мужчины.

— Речь не о равнодушии, трусости, соглашательстве и бог его знает о чем еще, Валентина, но судьба этого вашего Ходорковского вписывается в рамки сугубо русско-русского дела, так пусть там и остается. Повторю еще раз, он — русский предприниматель, он вел русский бизнес, что, между нами говоря, предполагает массу нюансов, согласны? А теперь тянет русский срок в русской тюрьме.

— На русской каторге.

— В тюрьме, Валентина, непростительно использовать устаревшую терминологию.

— Ну хорошо, в лагере, который находится в районе, где уровень радиоактивности превышает все допустимые пределы — даже по русским меркам.

— Как бы там ни было, этому типу не место в романе. Он был богат, теперь нет, российское правосудие постаралось. Только и всего.

— Кто постарался, Карл?

— Российское правосудие, Валентина, именно оно. Если вы сравните историю Соединенных Штатов и России, найдете там много интересных совпадений.

— Ах да, сравнения…

— Вы, наверное, подумали об Аль Капоне. Да, в один прекрасный день его пришлось убрать. Россия разработала целый комплекс мер по борьбе с коррупцией, мошенничеством и отмыванием денег. Дело это долгое. Можно только восхищаться быстротой реакции, в нашей стране ничего подобного не наблюдается. Так что если время от времени происходят некоторые издержки или кто-то превышает власть…

— Иными словами, они наводят чистоту в доме?

— Приходится.

— Ну так объясните, почему результат получается обратный, Карл.

— То есть?

— Почему толпы русских взяткодателей, мздоимцев, мошенников, «прачек» и мультимиллиардеров продолжают жить припеваючи и разграблять богатства родины, целуя руку власти, которая «имеет» их, когда захочет?

— Знаете, Валентина, не вам решать, кто чист, а кто нет в стране, переживающей переходный период, это пристало журналистам, но не вам! Хочу напомнить, что российское правительство наводит порядок в стране. Они разобрались с Ходорковским и на этом не остановятся, ведь без порядка, дорогая Валентина, нет демократии.

— Демократии, Карл?

— Скажем так — демократии по-русски.

— Да пребудут ваши сейфы в мире и покое.

— Не ерничайте, Валентина.

— И тем не менее, деньги, заработанные в России, в стране не остаются, вам не кажется странным, что они неизменно утекают за границу, в том числе к нам, разве не так?

— Вы, наверное, не заметили, но капитализм изменился, мы живем в эпоху глобализации.

— А вы, возможно, предпочли бы, чтобы я оставила в покое наших коров, Карл? Из благоразумия…

— Я бы предпочел, чтобы вы меня послушались.

— Значит, Ходорковский — не более чем побочный ущерб[15] генеральной уборки, затеянной во имя установления русско-русской демократии?

— Не нам судить. Кроме того, ваш бизнесмен, скорее всего, вовсе не невинная жертва. Не забыли, чем он занимался?

— Не забыла — нефтью.

— Вот именно, нефтью, моя дорогая, а нефтью, как известно, легко замараться.

— Но она остается очень лакомым куском.

— Ну что за выражения, Валентина, такой очаровательной женщине не пристало…

— Очаровательной женщине с изящным стилем, Карл.

— Это был комплимент, поверьте.

Самое ужасное заключается в том, что я верю Карлу. Я не сомневаюсь, что он сумеет сделать все необходимое, если в самом сердце Сибири у меня вдруг начнутся в желудке боли неопознанного происхождения. Должна признаться, что возможность положиться на Карла, хоть он и находит мой стиль изящным, а дело Ходорковского считает сугубо российским, куда милее моему сердцу, чем перспектива добираться в случае несчастья до ближайшей сибирской больнички.

Шагая рядом с Карлом по направлению к ресторану — он явно вознамерился задавать своему организму как можно больше физических нагрузок, — я думаю о том, как же все-таки хорошо быть «вскормленным из одной бутылочки». Мы потребляли молоко прямой демократии, которая, может, не такая уж и прямая, но оставляет на верхней губе белые усы, и люди, подобные нам с Карлом, умеют быть терпимыми и говорить друг другу правду. Мы не советуем делать то или это, путаемся в словах, произносим банальности, но каждый, в конечном итоге, делает, что хочет и как хочет. Я иногда думаю, что свежий ветер с гор увеличивает объем кислорода в нашем национальном углекислом заповеднике.

Карл выбрал вегетарианский ресторан. Это странно, потому что он больше всего на свете любит мясо с кровью и круглые плоские сосиски с соусом «Шеф». Предупредительность Карла меня не удивляет — он, как-никак, карьерный дипломат! — но очень трогает. Он даже не раскрывает меню. Улыбается чуть смущенно и морщит нос, как будущий святой, почти великомученик, Иуда, несущий на своих плечах бремя безнадежных дел[16]. Он делает заказ, не меняя выражения лица. Традиционная паста на закуску и традиционная паста в качестве основного блюда. У официантки такой вид, как будто она хочет спросить: «Правда что ли?» Карл подтверждает: «Именно так». Милый старина Карл, он на все готов ради меня. Почти на все. Я предлагаю попробовать аперитив, на 100 % биологически чистый, овощной. Он дает себя уговорить. Погода сегодня холодная, но чего ни сделаешь ради высокой цели.

Я ковыряю вилкой смесь из теплого шпината и мелкого красного лука с кедровыми орешками под пармезаном. Не знаю, какую роль это блюдо призвано сыграть в вопросах, которые я собираюсь задать Карлу, тем более что я заказала еще и марроканскую фасоль с козлобородником и горчицей. Отступать некуда, и я спрашиваю, доволен ли он своей жизнью.

— Что вы имеете в виду, Валентина?

— Я спросила вас, Карл, довольны ли вы своей жизнью. В широком смысле.

— Доволен ли я своей жизнью?

— Да, каждодневной жизнью. Я не имею в виду интимные подробности, боже упаси. Я имею в виду, довольны ли вы… тем, что занимает ваши дни… как бы это поточнее объяснить… вы ведь обязаны защищать интересы, которые, если я правильно понимаю, лично к вам не имеют прямого отношения, но забота о них поглощает бблыную часть вашего времени. Так, во всяком случае, это выглядит со стороны.

— Вкусно?

— Что, простите?

— То, что вы едите.

— Изумительно. Хрустит. Особенно лук. Хотите попробовать?

— Я вам верю. Да, думаю, моя жизнь мне нравится. Насколько это вообще возможно. И все-таки я не понимаю, к чему вы клоните, Валентина.

— Просто пытаюсь отвлечься от русских дел, Карл. Я думала, вы это оцените.

— Ошибаетесь, Россия очень меня интересует.

— Честно говоря, вопросы о жизни занимают меня не меньше русско-русских проблем.

— Вопросы о жизни людей?

— Скорее о том, что сами люди думают о жизни. О своей собственной, не о жизни вообще. Вот только мало кто любит об этом говорить.

— Да люди обожают рассказывать о своей жизни!

— Не согласна. Они охотно говорят о посторонних вещах, о внешней стороне жизни, как о театральной постановке. Отвлекают внимание — описывают шторы, бомбошки на шторах, называют цену ковра, говорят о гастрономических пристрастиях, о погоде. Но они никогда не признаются, что думают о себе, как о действующих лицах этой жизни.

— И почему, по-вашему, они так себя ведут?

— Да потому, что боятся, Карл. Как вы и я.

— И только-то?

— Да. И этот страх оправдан. Потому что мы ужасны.

— К чему вы клоните?

— К наемничеству, Карл, вот к чему.

— Приехали!

— А где еще поговорить о наемниках, как не в нашей стране? Наемничество — наш старинный обычай, разве не так? В былые времена многие наши солдаты нанимались на службу к иностранным государям, потому что не знали, чем занять себя зимой. Они участвовали в войнах за Бургундию и Италию, воевали за Короля-Солнце и иже с ним.

— Вы забыли о Ватикане, Валентина. У швейцарских гвардейцев такая роскошная форма и шлемы с перьями, что все туристы мечтают с ними сфотографироваться!

— Наши наемники торговали собой, как пушечным мясом. Они продавали себя за деньги, Карл. И участвовали в войнах, которые не имели к ним ни малейшего отношения.

— Они были превосходными солдатами, храбрецами. Их уважали. Короли доверяли своим швейцарцам.

— Короли, до которых швейцарцам не было никакого дела.

— Это вы так думаете.

— Солдаты служили тому, кто больше платил. Если в разгар битвы противник предлагал больше, швейцарцы массово переходили на другую сторону.

— Верность, подкрепленная только деньгами, никогда не была надежной ценностью, Валентина.

— Рада слышать это от вас.

— Как бы там ни было, уже в давние времена многие умели ценить швейцарское качество. Это забавно.

— Да уж куда забавней.

— В чем проблема?

— Никакой проблемы нет. Мне просто кажется, что сегодня наемников стало больше, возможно, им вообще несть числа. Вы тоже наемник, Карл, как и я.

— Смеетесь? Я защищаю интересы моей страны, это данность.

— А они имеют хоть какое-то отношение к вашей жизни — к реальной личной жизни?

— Конечно.

— А если завтра вы заделаетесь шляпником, что останется от всех тех ценностей, за которые вы сражались, на которые тратили львиную долю времени и сил? Ничего?

— Почему шляпником?

— Вам очень пойдет торговать шляпами. И интересовать вас будут только проблемы этого рынка, а все остальное станет неважным.

— Не вижу связи.

— А я вижу. Жизнь устроена так, что мы тратим время на защиту интересов, не имеющих ничего общего с нашей собственной жизнью. Мы занимаемся внешней политикой, продаем шляпы, зарабатываем на еду и оплату счетов, все мы нанимаемся на службу к себе самим, мы — наемники, да, разного калибра, но все же наемники. Мы продаемся за деньги, Карл. Мы продолжаем продаваться иностранному монарху. И не занимаемся тем, что нам действительно интересно, например собой, теми, кого любим сегодня и полюбим завтра, мы не заботимся о своем здоровье, плюем на свои желания, бежим от своих страхов. Мы продаемся, мы в замешательстве, мы отодвигаем все в сторону — даже главное, даже то, что хотели бы узнать, почувствовать, увидеть, попробовать, открыть для себя и испытать, прежде чем умереть.

— Все очень сложно.

— Неужели?

— У меня есть причины не уходить из дипломатии.

— Конечно, Карл, я понимаю.

Карл съел почти весь хлеб из корзинки, но к пасте не притронулся — ни к той, что взял на закуску, ни к основному блюду.

— Вы что, собираетесь писать о подобных вещах в вашем романе, Валентина? О наемниках?

— Конечно, нет! Как вы верно заметили, это слишком сложно. Кроме того, если не забыли, я пишу русский роман. Вам не нравится паста?

— Да нет, очень вкусно.

— Забудьте о наемниках, Карл, они не вписываются в сюжет.

— Вы считаете его красивым?

— Кого — его?

— Михаила Ходорковского.

— Он недурен.

— Так я и думал.

— Ваше знаменитое «шестое чувство», Карл.

— Вы его знаете?

— Лично не знакома.

— А кого-нибудь, кто его знает?

— Нет.

— А я знаю.

— И кто же это?

— Человек, который некоторое время работал с ним и прекрасно его знает.

— Вам повезло.

— Не уверен, что знакомство с такими людьми стоит называть везением.

— Вы просто ревнуете.

— Я не понимаю вашего интереса к этому… этому персонажу, Валентина. Правда не понимаю.

— Не вы один. Честно говоря, я и сама не до конца понимаю природу своего интереса к нему.

— Вот видите!

— Да.

— Забудьте о поездке в эти дикие радиоактивные места. Впустите солнце на страницы ваших произведений. Отправляйтесь к морю, на пляж!

— Я ненавижу пляжи, Карл.

— Вам нужно подумать о себе.

— Если бы я точно знала, почему меня интересует судьба этого человека, я бы тут же перестала им интересоваться.

— По-моему, все гораздо проще. Вас привлекают опасные безумцы, потому что вам чудится, что в их характерах есть нечто героическое, достойное восхищения.

— А вы, конечно, считаете, что я должна поступать, как все? Замирать от восторга перед велеречивыми трепачами, которые призывают окружающих к праведной жизни, а сами ведут себя как гнусные негодяи?

— Вам не кажется, дорогая, что тут, как говорят русские, хрен редьки не слаще?

— Кажется.

— В чем я уверен, так это в вашей любви к России.

— Вы правы. Вопреки здравому смыслу я действительно привязана к этой стране.

— Ну так покажите это.

— Не понимаю…

— Сделайте центральной темой вашу любовь к России. Так будет куда романтичней.

— Романтичней?

— Да, Валентина. Россия — но не деловая, без олигархов, газа, нефти, урана и полония — это романтика в чистом виде.

Еще одно письмо (переведенное)

Уважаемая госпожа И.,

В соответствии с Вашим пожеланием получить информацию о деятельности нашего Всемирного Движения Созерцания Возвышенных Душ (ВДСВД) имеем удовольствие выслать Вам в приложении к этому письму все сведения и полезные данные, которые позволят Вам получить представление о нашем духовном объединении и Преподобном Учителе Падре Игнасио Вайсхорн-Ксюа.

Дабы подробнее ответить на некоторые ваши запросы, подтверждаем, что наше Движение развернуло в России очень активную деятельность. За последние годы на всей территории этой страны было создано много Ячеек Созерцания (ЯС). Как указал наш Учитель, духовный порыв русского народа, пережившего чудовищные страдания, является для нашего Движения той плодотворной почвой, на которой будет наконец возведено долгожданное здание Царства Совершенных Душ (ЦСД).

Вы любезно сообщили нам, что хотите восстановить связь с одной из Ваших дальних сибирских кузин и следующим летом заняться вместе с ней медитацей. Это чудесная новость и замечательная мысль. Мы поддерживаем Вас в желании как можно скорее восстановить связь с Вашей дальней родственницей. Не забудьте сообщить нам ее почтовый адрес, чтобы мы могли выслать ей нашу документацию, если она вдруг ее не имеет. Да будет Вам известно, что во всех сибирских регионах и областях проживают многие Главные Возвышенные Души (ГВД), которые неустанно трудятся на благо общего дела и в течение всего года организуют работу многочисленных лагерей медитации. Если Вы хотите медитировать на русском и в кругу семьи и сможете отправиться в путешествие, мы, само собой разумеется, поддержим Вас в этом благородном стремлении. В противном случае, Вы можете принять участие в медитации в одном из наших лагерей в Западной Европе, хотя они, увы, функционируют не круглогодично. Вы будете рады узнать, что наш Преподобный Учитель намерен в скором времени отправиться в Сибирь. Все Ожидающие Души (ОД), находящиеся в местных лагерях, будут иметь счастье и честь получить аудиенцию у Учителя, в том числе Вы и Ваша кузина.

На всех наших Главных Духовных Конгрессах (ЕДК), проходивших в Курске, Казани, Перми, Омске, Томске, Братске, Чите, Комсомольске, Магадане и Анадыри, зачитывалось послание нашего неутомимого Преподобного Учителя Падре Игнасио Вайсхорн-Ксюа:

«Все мы, собравшиеся здесь в Любви, Свете и Жизни, ощущаем присутствие тысячелетнего Рвения новообретенного русского народа. Пусть Внутреннее Благорасположенное Око Медитации (ВБОМ) с любовью проникает внутрь ваших Телесных Душ (ТД) и превращает их в Добро, Благо и Бесконечное Смирение (ДББС), о, русский народ, который я люблю с Бесконечной Нежностью (БН). Мы являемся взволнованными свидетелями Вашего новообретенного рвения, равного которому нет на всей планете. Всеобщий Дух (ВД) раскрывает Вам объятия, и я следую его примеру, о, избранники моего сердца, любовь, исполненная света, изливается из моей Смиренной Души (СД), и я смиренно шествую к Вам, с Запада на Восток, неустанно ведомый всемирной Повсеместностью нашего Просвещенного Движения (ПД), о, озаренный народ, так пусть же Свет (С) соединит нас в общем и едином Порыве (П), и пусть на нас взирает Единый Созерцательный Всеобъемлющий Дух (ЕСВД)».

Пусть и на Вас, уважаемая госпожа И., снизойдет Единый Созерцательный Дух. Будем с нетерпением ждать сведений об адресах всех Ваших сибирских знакомых.

Остаемся в полном вашем распоряжении, Карамбель Шетиловник-Мусса Главный помощник
Еще один ответ (переведенный)

Уважаемый господин Карамбель,

Уважаемый Главный помощник,

Я была очень рада получить Ваше письмо от 7-го числа текущего месяца. Посылаю Вам в приложении восемнадцать адресов моих дальних и очень дальних родственников и не премину сообщить следующие, как только сумею установить весь круг моей дальней родни. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы отправиться в один из сибирских лагерей, а не на встречу в Западной Европе, где рвение может оказаться куда менее сильным. Не буду скрывать, что веду интересную, но изматывающую жизнь, в которой мне не хватает именно рвения.

Я располагаю более чем скромными средствами и потому хочу надеяться, что ваше Всемирное Движение

Созерцания Возвышенных Душ (ВДСВД) не замечено, подобно другим, в порочной практике замены первоначальных щадящих расценок на последующие баснословно высокие. Мне стало известно, что в некоторых местах созерцательные тарифы быстро достигают 70 %, поглощая все средства, имеющиеся в распоряжении созерцантов. Мои авторские гонорары крайне незначительны, и за последнее время мое финансовое положение ничуть не улучшилось, поскольку я много писала, но ничего не опубликовала. Если мне придется отдать Вам даже незначительную часть моих средств, чтобы принять участие в молитвах, я буду вынуждена снова задать себе непростые вопросы, которые мучат меня, когда я начинаю работать над текстами, не знаю, как их завершить, и понимаю одно: они меня не накормят. Буду очень Вам признательна, если Вы пришлете полную смету вместе с описанием системы платежа. Прошу Вас понять меня правильно и не считать мою щепетильность в денежных вопросах свидетельством несерьезного отношения к Вашему движению. Практические вопросы никак не связаны с моим искренним желанием примкнуть к нему. Знайте: я свободный и сознательный человек и не боюсь никакого коллективного труда. Я чувствую, что готова перечистить гору картошки для столовой и пропылесосить хоть все жилые помещения лагеря.

В ожидании вступительных анкет прошу Вас войти в контакт с Вашими Главными Возвышенными Душами (ГВД), организующими работу лагерей в Читинской области (широта: 51°, долгота: 116°). Попасть мне было бы желательно именно туда, что связано с последним известным мне адресом моей кузины Евгении, с которой я так хочу снова встретиться (на Рождество я отправила ей поздравительную открытку). Мне бы также хотелось получить информацию о климатических условиях Читинской области, чтобы не брать с собой лишние вещи, например накомарники. Хочу надеяться, что в этих местах нет змей. В противном случае, я буду вынуждена немедленно отказаться от проекта и — к моему величайшему сожалению — отправиться медитировать в другое место, и бог с ней, с кузиной Евгенией.

Благодарю Вас за то, что Вы делаете, господин Карамбель. Знайте, что я готовлюсь принять в свою душу Внутреннее Благорасположенное Око Медитации (ВБОМ), которому Вы служите.

Валентина И.

Ограбление

Преимущество настоящих взломщиков перед доморощенными любителями заключается в том, что, обнаружив последствия их «визита», вы должны совершить некоторые последовательные действия: успокоиться, продышаться, вспомнить статистику краж, ни к чему не прикасаться, вызвать полицию, дождаться ее приезда, покурить на кухне, не проверять, что было украдено, — чтобы это понять, достаточно одного беглого взгляда. Таков план в случае ограблений, природа которых несомненна. Но вот сегодня вечером я возвращаюсь домой и не знаю, что думать и, уж тем более, что делать. Вызвать полицию? Чтобы удостоверить что? У меня ничего не взяли, я проверила. И все-таки в квартире кто-то побывал, я точно знаю, у меня есть свои маленькие метки. Почему вор вломился к вам, мадам, и ничего не взял? Некто все обшарил, покопался в бумагах, книгах, заметках, возможно, включал компьютер, наверняка трогал клавиатуру, наплевав на осторожность, одну клавишу, потом другую, выдвигал ящики и не давал себе труда как следует их закрыть, это точно, у меня свои маленькие метки, что он искал, кто он, зачем приходил?

Если к вам вломились, но ничего не унесли, беда заключается в том, что вы перестаете чувствовать себя дома, как дома, и никому не можете об этом сказать, особенно полицейским, которые тут же потребуют от вас предъявить документы, пожалуйста, мадам! Я больше не чувствую себя у себя. Медленно хожу по комнатам, только что не на цыпочках, и не осмеливаюсь подобрать с пола книги, открыть шкафы, толкнуть створку двери, сесть за свой рабочий стол. Все кажется мне грязным. То, что принадлежало лично мне, было продолжением моего тела, больше не мое. Меня как будто расчленили, ампутировали некоторые части тела. Я вдыхаю странный запах, чуждый моему кабинету, сладкий и отвратительный. Закрываю рот, раздуваю ноздри, но не могу уловить привычного запаха табака и бумаги для благовонных курений. Неужели люди, собираясь на ограбление, выливают себе на голову флакон одеколона? Я направляюсь в ванную, подумав, что, возможно, грязная я, а не то, что вокруг, что я брежу, никого тут не было и горячий душ приведет меня в чувство. Но мысли никуда не деваются, у меня и для собственной головы есть ориентиры, кто-то вломился сюда в это воскресение, сегодня шел дождь, сейчас ночь, а я больше не чувствую себя дома у себя дома.

Я беру тряпку, мочу ее под краном, возвращаюсь к своему столу, сажусь на стул, где сегодня сидел какой-то незнакомец, и начинаю протирать клавиатуру, клавишу за клавишей. Не знаю, каких букв чужак касался средним, указательным и, возможно, большим пальцем, поэтому протереть нужно все, даже клавиши со знаками препинания, вопросительным и восклицательным знаками. Я плачу, сидя перед темным экраном, и протираю алфавит, я в печали и проливаю море слез, и стираю мягкой тряпкой, смоченной в теплой воде, пыль и свое замешательство.

Мой затуманенный слезами взгляд останавливается на старом коричневом телефоне, стоящем справа от монитора, шнур находится в плачевном состоянии. Оголенные проводки торчат у основания трубки. Я вижу это не в первый раз и не впервые задумываюсь о том, насколько они опасны без изоляционной ленты, не могут ли стать причиной внезапного и мощного удара током в руку, который дойдет до мозга, а потом спустится до сердца и убьет говорящего по телефону прямо на рабочем стуле. Такой удар мог бы парализовать вторгшегося сегодня в мой дом незнакомца. Я пялюсь на порченый шнур и думаю, что, вернувшись вечером домой, нашла бы здесь взломщика. Почувствовала бы его присутствие даже в темноте. И все-таки зажгла бы свет и прошла к холодильнику, чтобы налить себе стакан воды. Со стаканом в одной руке и пепельницей в другой вошла бы в кабинет и принялась бы спокойно разглядывать чужака, прислушиваться к его дыханию, оценивать, насколько он испуган. О, как бы мне хотелось ощутить его страх и сказать: так-так, роемся в чужих вещах?

Я смотрю на безобидный телефон и набираю номер Марин в Соединенных Штатах. Надеюсь, что не разбужу ее, это все, что мне остается, я ведь так и не запомнила, в какую сторону крутятся стрелки разницы во времени. Я могла бы связаться с ней по скайпу, прямо сейчас, если Марин в сети. Тогда бы я увидела, разозлилась она или нет, одна она дома или кто-то составляет ей компанию. Но у меня нет сил включать компьютер. Я попадаю на автоответчик. Услышав сигнал, говорю, что это я и что дело срочное. Мне хочется крикнуть Марин, это срочно, перезвони мне, я в отчаянии, но не делаю этого, потому что «вводной» это срочно вполне достаточно для того, чтобы такой человек, как Марин, забеспокоился о такой, как я.

Мне плевать на разницу во времени и настроение моей подруги. Мне все равно, занята она работой или молится. Марин часто ходит в церковь — не знаю в какую, в Америке полно молельных домов и сект. Мне все равно, даже если Марин сейчас лежит в объятиях мужчины, кем бы он ни был, все равно, даже если это наш вдохновенный общий друг. Я считаю, что Марин должна отвечать на мой звонок в любое время, как делают сиамские сестры, накрепко и навечно связанные друг с другом. Без Марин я быстро теряюсь во времени и пространстве. Без нее и без Жана. Если они долго отсутствуют, Восток и Запад смешиваются, совмещаются, как и множество вещей, находящихся между. Когда я звоню, Марин должна бросать все — в первую очередь своих серийных убийц вне зависимости от степени их опасности, во-вторых, своего Бога, как бы там Его ни звали, и, наконец, любимого мужчину, даже если речь идет об С., с тех самых пор, как С. стал нашим общим делом и нашим общим напрасным трудом.

Звонит телефон. Я игнорирую шнур, слушаю хрип контрабаса из аппарата и снимаю трубку, держа ее в том самом месте, где грозят оборваться провода. Если меня шибанет током, Марин придется лететь ко мне через океан. Эта мысль успокаивает. Я слышу голос подруги — спокойный, хорошо поставленный, у человека, которого вытащили из постели, оторвали от бумаг или молитвы, вырвали из объятий мужчины, голос звучит иначе. Я злагаю ей факты в хронологическом порядке, синтетически, как она любит. В противном случае, она просто не слушает. Затыкает уши и кричит «стоп!». Приходится начинать с начала, не разбрасываясь и по возможности группируя факты. Всем, кто не придерживается фактов в разговоре с Марин, приходится начинать с начала. Именно поэтому Марин никогда не встречается с родственниками жертв серийных убийц. Она предпочитает изучать дела, читать рапорты полицейских и отчеты патологоанатомов, анализировать фотографии и образцы с места преступления, рассматривает показательные совпадения и отделяет их от тех, что не важны, выявляет умелые подделки и имитации. Марин всегда отдает предпочтение науке перед общением с людьми, которые кричат и бьются головой о стену от горя. Марин говорит, что горе — понятная и оправданная человеческая эмоция, но она никак не помогает раскрывать дела. Не только не помогает, но и мешает. Путает следы. Марин утверждает, что любой человек, у которого случилась беда, способен сказать все, что угодно, оговорить мать, отца, Сатану и Александра Великого. Марин всегда отстраняется от страдания и именно так выходит на след там, где нормальный человек впадает в ступор, я, например, пришла бы в ужас от чудовищности и абсурдности преступления.

Я сообщаю Марин, что ко мне кто-то влез. Рылся в моих вещах, я в этом уверена, у меня есть свои метки, и теперь я все перетираю мягкой зеленой тряпкой.

— Вот что бывает с теми, кто заводит мимолетные романы, — роняет Марин.

— Что, прости?

Я повторяю «прости» — на тот случай, если вдруг все дело в ненадежности связи через океан.

— Ты все правильно поняла, — подтверждает Марин и спрашивает: — А что с замком?

— С каким замком?

— С дверным, конечно! Ты что, не проверила? Утверждаешь, что к тебе влезли, и не удосужилась проверить замок?! Бред какой-то!

— С замком наверняка все в порядке.

— Наверняка в порядке… Что значит «наверняка в порядке»? Если замок в порядке, значит, его открыли ключами, в противном случае, его либо взломали, либо вскрыли — тем или иным способом.

— Я понятия не имею, что и как произошло.

— Прекрасно.

Я жду продолжения этого ее прекрасно, но Марин молчит.

— Что прекрасно? — спрашиваю я.

— Давай на этом остановимся, Валентина. Ты наверняка кому-то давала ключи, или оставила их где-то, или потеряла, только и всего.

— Я никогда никому не даю свои ключи.

— Да они вечно валяются где попало.

— Думаю, я такая не одна.

— Неправильно думаешь. Кроме того, с ключей можно очень легко и быстро снять слепки. Возможно, это дело рук ревнивца.

— Какого ревнивца?

— Одного из тех мужчин, с которыми ты общаешься. Один твой любовник оказался ревнивей других, вот что я имею в виду.

— В каком смысле ревнивей?

— Ревнивей.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Один из самых замечательных писателей ХХ столетия Юрий Нагибин вел дневники с 1942 по 1986 год. За 1...
Захватывающий остросюжетный роман-боевик представляет собой новеллизацию игры Survarium. В XXI веке ...
XIX век был насыщен глубокими противоречиями. Это одна из величайших переломных эпох для России: цар...
Десять рассказов, фантастических и не очень, написанных в разные годы. Пришельцы, альтернативная реа...
Анекдоты занимают главенствующее место среди произведений юмористической направленности и отличаются...
Андрей Дементьев – один из самых любимых поэтов России. Его стихи и песни знают многие поколения наш...