Тростниковые волки Савочкин Дмитрий

Я открыл дверь и вышел в морозный воздух полонины.

На улице я сделал несколько больших вдохов, а затем обошёл кафе и медленно побрёл в ту сторону, откуда я пришёл сюда. Солнечный свет с трудом пробивался через тяжёлые белые тучи, и метель продолжала свои попытки сбить меня с ног. Отойдя несколько десятков метров, я поднял глаза вперёд, чтобы сориентироваться… и застыл на месте.

Впереди на тропинке, по которой я шёл, приблизительно в километре, у самой кромки леса, сидел огромный чёрный зверь и смотрел на меня. У меня засосало под ложечкой. С такого расстояния сквозь метель трудно было рассмотреть его в деталях, но даже по общим очертаниям я понимал, что таких животных не бывает. У него было тело огромной собаки или волка, только с мощными передними лапами – такими же крепкими, как задние. Его массивная морда отдалённо напоминала льва – со скидкой на то, конечно, что львы не бывают иссиня-чёрного цвета. Мне показалось, что именно это животное бросилось на мою машину, когда мы ехали в Каменец.

Несколько секунд я пытался рассматривать его, затем сделал шаг вперёд, оступился и взмахнул в воздухе обеими руками, чтобы удержать равновесие. Когда я снова поднял глаза, его уже не было. Я осторожно пошёл вперёд, разглядывая деревья впереди, но зверь больше не появился.

Без приключений я добрался до бревенчатого городка. Когда проходил мимо единственного работающего кафе, на его пороге стоял знакомый парень, тот, что рассказывал, как добраться до Старика.

–Даже когда находишь то, что ищешь, это не всегда приносит облегчение, да? – спросил он.

–Это точно, – кивнул я, и в этот момент у меня запищал мобильный. Сначала я получил сообщение о том, что мнезвонили, а затем – СМС от Вербы.

«Perezvoni srochno!»

Я набрал её номер.

–Привет, ты когда будешь? – сразу спросила она.

–Ну… я сейчас выезжаю. Часа три-четыре, не меньше.

–Досадно… – Она замолчала, как будто над чем-то раздумывая. – Ладно, ничего не поделать, приезжай, как сможешь. Не трать только времени, помни, что я тебя жду.

–Еду, еду. Что-то случилось?

–Да… ты лучше приезжай, я тебе покажу. Не хочу по телефону ничего говорить.

Я повесил трубку и пошёл на канатную дорогу.

Вся смена сезонов прошла в обратную сторону: я уезжал из самой настоящей зимы, но метель стихла приблизительно на середине спуска, а снег плавно перешёл в дождь. Когда я прибыл к подножию, прекратился и он. Добравшись до своей машины и заведя мотор, я с удивлением увидел, что на небе сияет солнце, а редкие облачка вокруг даже отдалённо не напоминают ту закрывшую всё небо тучу, которую я видел с вершины. Что ж, тем лучше. По хорошей погоде легче вести машину. Особенно это важно после выпитого глинтвейна. Впрочем, пьяным или даже захмелевшим после всех этих снежных переходов я себя не чувствовал.

По колдобинам я с предельной осторожностью добрался до Воловца, затем выехал на трассу и разогнался. Дорога подсохла, и, казалось, бесконечная череда фур в обе стороны слегка поредела, так что вести было легко. Я не успел и глазом моргнуть, как показался Стрый и на выезде из города – развилка. Эти места я знал не очень хорошо, так что доверился карте: через Львов она обещала дорогу на Дубно на тридцать шесть километров короче, чем через Тернополь. Я поехал прямо по Е471, которая через полчаса превратилась в отличную прямую двухполосную автостраду – М06. По ней я доехал до Львова, обогнул его по кольцу и выехал по направлению на Дубно. Как только я свернул на Е40, дорога резко испортилась, но я уже приноровился к местной езде и своеобразному виду местных колдобин.

Начинало темнеть. Горы остались позади и теперь напоминали о себе лишь тёмной полоской на фоне заката, которую было видно, если обернуться назад. Зато по обеим сторонам дороги тянулись леса или посадки, заполнявшие собой большую часть пространства между сёлами.

Я проехал Буськ и после широкой дуги с заворотом против часовой стрелки въехал в Броды. Здесь я уже когда-то был – это большой перевалочный пункт для копателей. Перед Бродами дорога стала двухполосной, затем, за городом, опять однополосной. Дальше она менялась, то расширяясь, то сужаясь, каждые несколько километров. В последний раз дорога расширилась перед населённым пунктом с интригующим названием Верба, в котором я вдруг сообразил, что, кроме глинтвейна, у меня во рту ничего не было с самого утра.

Через двадцать километров после Вербы я въехал в Дубно. Было уже почти совсем темно, только на западе ещё можно было разобрать медленно гаснущую полоску заката. Я припарковался возле какого-то гастронома, купил себе булочек, слоек и упаковку ряженки, затем разложил всё это на пассажирском сиденье и попытался, жуя, разобраться по карте, как лучше ехать. Олыка находилась на перекрёстке второстепенных дорог в треугольнике «Луцк – Ровно – Дубно». Самой прямой дорогой от Дубно до Олыки было выехать из города по Е40, свернуть на Е85, затем через пятнадцать километров свернуть направо на просёлочную дорогу, через тринадцать километров, на развилке, свернуть ещё раз направо, затем, через километр, – налево, где через мост через реку и два поворота должна быть Олыка, шестнадцать километров. К несчастью, я понятия не имел, насколько точна моя карта и насколько проездными в это время года были местные просёлочные дороги.

Я доел и ещё раз позвонил Вербе.

–Ну что, ты уже здесь? – спросила она.

–Я в Дубно.

–Что ты так долго?..

–Ничего себе долго – да я летел просто! Мне до Олыки километров сорок осталось.

–Приезжай!

–Я звоню спросить, как тебя там искать-то? Ты сама где?..

–Да я тут в столовой какой-то… ну… давай так – через полчаса я буду ждать тебя у входа в клинику. Знаешь, где это?

–Хм… что-то мне подсказывает, что найду.

Я бросил телефон на сиденье, ещё раз внимательно просмотрел мой маршрут по карте, и поехал.

Верба стояла в темноте возле центрального входа в клинику, закутанная в свой серый плащ, и торопливо курила. Её красивые пальцы слегка дрожали и сжимали сигарету чуть сильнее, чем это делают привычные пальцы курильщика.

–Ты куришь? – спросил я.

Она вскрикнула:

–А! Тьфу, ты меня напугал. Ты как появился так незаметно? Что, пешком из Дубно пришёл?

–Я машину поставил… здесь… в общем, недалеко. По Олыке в темноте ездить невозможно совершенно. Ну, давай рассказывай, что тут такое.

–Да ничего. То есть буквально – на всю Олыку, кроме этой больницы, – Верба кивнула на синюю вывеску «Волинська обласна психіатрична ликарня № 2», – ничего больше нет, это градообразующее предприятие. В советское время тут были колхозы или совхозы какие-то, я не поняла. Ещё был цех, тоже сельскохозяйственный, плодоконсервный, что ли. Сейчас в Олыке какое-то агротоварищество и ЧП по выпуску сухих смесей. Всё. Гостиниц тут никаких нет и не было никогда, ни библиотек, ни архивов, ничего, даже поесть толком тут негде.

–Я понял. Рассказывай про больницу.

Верба набрала воздуха в лёгкие, затем испуганно оглянулась по сторонам. Вокруг никого не было. Где-то в отдалении лаяла собака, и если бы не она, то стояла бы совершенно мёртвая тишина. Ночь накрыла Олыку, будто пуховым одеялом.

–У тебя фонарик есть? – тихо спросила Верба, раздавила носком туфли свой окурок и посмотрела на меня.

–Есть, – кивнул я, – ещё пинцет есть и сапёрная лопатка. Но всё остальное я в отеле оставил, так что если копать надо, то, боюсь, ничего не получится.

–Нет, – тихо сказала Верба, – копать не надо. Идём.

Я пошёл за ней.

Мы обошли большое прямоугольное здание, которое я окрестил про себя «главным корпусом», прошли через какой-то садик, затем мимо полуразрушенных домов и снова через какую-то посадку – то ли сад, то ли парк. Фонари не светили, но над головой висел неожиданно большой и яркий диск полной луны, озарявший всё голубоватым светом. В итоге мы подошли к мрачному холму, из которого торчали остатки могучих кирпичных стен. Верба ещё раз оглянулась по сторонам и, внимательно смотря себе под ноги, полезла вниз, в какую-то яму с не по-осеннему буйной растительностью. Я начал осторожно спускаться за ней. При ближайшем рассмотрении оказалось, что с двух сторон яма была ограничена кирпичными сооружениями: с одной стороны сплошной стеной, с другой – какой-то аркой. Мы воспользовались пологим спуском, обильно засыпанным мусором. Похоже, мы приближались ко входу в каземат одного из разрушенных бастионов крепости.

–Вот тут, – сказала Верба почти шёпотом и показала рукой в самый угол.

Я огляделся, затем прислушался: вокруг – ни единого звука и никакого движения. Я посветил фонариком и посмотрел в ту сторону, куда показывала Верба. Из залитой прошедшими дождями и присыпанной землёй мусорной кучи луч фонарика выхватил торчащую человеческую кисть.

Я выключил фонарик.

Посмотрел на Вербу.

Огляделся по сторонам и снова прислушался.

Мы были одни.

Я снова включил свет и нагнулся над кистью. Да, это человеческая рука, сомнений быть не могло. Аккуратно расчистив мусор, я обнаружил всю руку в чёрном кожаном рукаве до самого плеча, а затем увидел и голову. Верба вскрикнула.

–Тихо, – сдавленно прошипел я и продолжил осмотр.

Как любому копателю, мне приходилось видеть много трупов, но они были на гораздо более поздней стадии разложения. Собственно, раньше я видел одни кости, в лучшем случае – мумии. Здесь же передо мной совершенно точно был свежий труп – от него шла невыразимая вонь, ударившая мне в нос после того, как я стащил с него очередной мусорный пакет. Если присмотреться, можно было увидеть червей, – проворные маленькие дряни уже делали своё дело, явно планируя успеть уничтожить остатки мягких тканей быстрее, чем здесь появится милиция. Я осторожно проверил карманы куртки, они были пусты.

Я зашёл сбоку, достал из воего кармана носовой платок, прикрыл им нос и попытался разрыть мусорную кучу ещё глубже. Не прошло и минуты, как слева от первого трупа я нащупал что-то твёрдое, что на поверку оказалось плечом второго. Под полуразложившейся кучерявой головой валялись очки – три или четыре диоптрии. Карманы его куртки также были пусты. Я раскопал их туловища и ноги и обратил внимание, что первый труп был явно выше второго.

Это были Дылда и Заика.

Прости, Влад.

Я уже ничем не смогу им помочь.

Я выключил фонарик, поднялся, убрал платок от лица и вдохнул ночной воздух.

–Идём отсюда, – тихо сказал я Вербе.

Мы вылезли, огляделись, чтобы убедиться, что мы по-прежнему одни, и молча вышли в какой-то проулок под свет одинокого уличного фонаря.

–Рассказывай, – сказал я.

–Да нечего рассказывать. Я покрутилась тут немного и поняла, что если здесь действительно жила Русалка, то она могла остановиться только в клинике. Пошла осмотреться. Тут, в общем-то, люди все приветливые, на территорию пускают без проблем, но какие-то настороженные все. Будто знают, что ты им зла не желаешь, но всё равно гадостей ждут. С вопросами о том, где можно переночевать, сразу отсылают к кастелянше.

–А что кастелянша?

–А что? Если надо переночевать – пожалуйста! Но ни на какие вопросы отвечать не хочет. Никого тут не было, никого не видела, помочь ничем не может. Я ещё несколько кругов здесь намотала, осмотрела этот замок. Судя по всему, когда-то красивая была громадина. А сейчас – типичная советская больница. В общем, ничего интересного я не увидела и не услышала. А потом стала наблюдать за психами. И тут я обратила внимание, что один всё рвался выйти за территорию, чем-то его эта яма привлекала, возле бастиона. Ну я туда и полезла. И увидела эту… кисть торчащую… я сразу начала тебе трезвонить, а ты – вне зоны.

Я посмотрел на часы.

–Кастелянша до которого работает?

Верба пожала плечами:

–Не знаю… но, если я правильно поняла, она прямо тут и живёт, в замке. Сигарету хочешь? – Верба протянула мне распечатанную пачку.

–Я лучше напьюсь, когда мы закончим, – сказал я. – И… Верба…

–Что?

–На всякий случай… если ты не поняла… то, что мы видели, – это тайна. Об этом нельзя никому рассказывать.

–Два раза можешь не повторять, – грустно сказала Верба, – знаешь, мне как-то прислали один роман для публикации… я уже плохо помню, о чём он был, но очень хорошо запомнила название. Мне кажется, оно идеально подошло бы для нашей ситуации.

–Что за название?

–«Место для тампакса».

–Да, – кивнул я, – ты права. Точнее не скажешь. Это место для тампакса.

Я громко постучал в огромную дубовую дверь. Подождал несколько секунд. Тишина по-прежнему нарушалась только лаем собак, изнутри здания не доносилось ни звука. Я постучал ещё раз, более настойчиво. Через какое-то время внутри здания что-то загромыхало, потом раздалось то ли шарканье, то ли тихая ругань, а скорее всего, и то и другое. Пришлось подождать почти минуту, пока дверь наконец распахнулась. Нас залило светом стоваттной лампочки без абажура, висевшей под потолком.

Перепуганной медсестре я сразу объявил, что не собираюсь ничего выслушивать и хочу немедленно видеть кастеляншу.

Она оставила нас в предбаннике и быстро зашаркала куда-то по коридорам. Дав ей отойти на десять метров, до ближайшего поворота коридора, я тихо пошёл за ней, время от времени оглядываясь, чтобы проверить, не отстала ли Верба. Медсестра повернула в третий раз и остановилась перед одной из дверей, однообразно окрашенных белой эмалью. Она приблизилась к двери практически вплотную, насколько мне было видно из-за поворота коридора, и поскреблась в неё, – до этого момента я был уверен, что люди скребутся в двери только в романах Дарьи Донцовой и никогда в реальной жизни. Из-за двери раздался приглушённый шёпот, и медсестра что-то отвечала таким же шёпотом. Затем в замке двери провернулся ключ, и дверь приоткрылась на несколько сантиметров.

Я быстро, в три шага, подошёл к двери, проигнорировав перепуганный взгляд медсестры.

–Вы – кастелянша клиники? – грозно спросил я.

Кастелянша растерянно кивнула. Это была обычная женщина сорока пяти или, может быть, пятидесяти лет с совершенно непримечательной внешностью, если не считать огромной бородавки на правой щеке. Я аккуратно, но уверенно взял её за плечо:

–Вернитесь в комнату.

Она оступила на шаг назад, мы с Вербой зашли вслед за ней, после чего закрыли дверь прямо перед носом у медсестры. Типичная общаговская комнатушка, напомнившая мне комнаты общежития времён моего студенчества. Разве что электрочайник в углу настаивал на том, что времена с тех пор хоть немного, да изменились. Я стал нетерпеливо прохаживаться по комнате, степенно проговаривая заранее заготовленную речь:

–Меня зовут Маркиян Алексеевич. Я представляю национальное управление охраны памятников межгосударственного наследия. – Я сунул ей в лицо какую-то очередную ксиву, уверенный, что она не бросит на неё даже беглого взгляда. – И у меня к вам очень… очень много вопросов! Вы хотя бы приблизительно представляете себе, во что вы ввязались?.. – Я продолжал говорить, стараясь не упускать из виду её лицо. Оно всё больше и больше погружалось в бездну паники. Только бородавка на ее щеке жила своей, совершенно обособленной от остального организма жизнью. Эта бородавка двигалась, когда всё остальное лицо замирало, и оставалась неподвижной, когда каждая мышца лица находилась в движении. Она была возбуждена, когда остальное лицо было спокойно, и по мере того, как я говорил и кастеляншей всё больше и больше овладевал ужас, бородавка всё более и более явственней старалась показать мне, что ей плевать на мои детсадовские угрозы и я могу идти сами-знаете-куда.

Когда я уж было решил, что вся моя затея с устрашением кастелянши провалится, кастелянша вдруг заговорила. И не просто заговорила, а затараторила со скоростью пулемёта, и, учитывая её характерный волынский говор, мне пришлось изрядно напрячься, чтобы не упустить из виду что-либо важное.

Три недели назад с ней связалась какая-то девушка, которая искала сведения о своих родственниках из Олыки, следы которых потерялись в 1939 году. Эта девушка заранее, по телефону, договорилась о том, что снимет здесь, в здании больницы, комнату на месяц и будет отсюда организовывать поиски и архивные работы. Она приехала, заперлась у себя в комнате и практически не выходила оттуда несколько дней. К ней приезжали какие-то молодые люди, потом уезжали, приезжали опять. Потом она сама уезжала и приезжала опять. А потом, в один день, она собрала все свои вещи, уехала и больше сюда не вернулась.

Из всего насыщенного текстуального потока я выудил единственную вещь, которой к этому моменту ещё не знал:

–На месяц?

–Что?

–Она сняла комнату на месяц?

Кастелянша испуганно посмотрела на меня. Оказалось, что Русалка заплатила сразу за месяц – я не стал спрашивать, какую сумму. Девушка поставила жёсткое условие, чтобы в течение этого месяца, до конца которого осталось полторы недели или около того, никто не входил в отведённую ей комнату, даже когда её там нет. Особенно, когда её там нет.

–И что, никто туда на входил?

–Нет-нет, – испуганно замотала головой кастелянша, – спаси господи! Никто не входил. Никто, нет.

Она так усиленно меня в этом убеждала, как будто я мог подумать о ней что-то дурное, если бы выяснилось, что уборщица, скажем, вытерла пыль в комнате Русалки.

–И после того, как она уехала, никто не входил? После того как она последний раз уехала?

–Нет, – язвительно сказала кастелянша, и её бородавка презрительно затряслась, – как мы и договорились, до истечения месяца никто туда не входил. А месяц ещё не закончился. Да, признаться, я не знаю, как туда зайти, даже когда он закончится.

–А что такое? Что-то не так с этой комнатой?

–Нет, – задумчиво проговорила она, – с комнатой всё в порядке… наверное… Я ведь там не была уже почти три недели. Но… не к добру это всё. Не к добру.

–Что не к добру?

–Всё не к добру. Зря я согласилась тогда. Зр заключила этот договор. Подкупили меня эти рассказы про потерянных родственников…

–…и деньги… – добавил я.

–И деньги тоже. Ох не надо было, не надо было. – Она перекрестилась, повернувшись к иконе в углу.

–Ну что, – сказал я, – идёмте. Покажете нам, что там, в этой комнате.

–Нет-нет – перепуганно замотала она головой, – я не пойду, я не пойду. Месяц не закончился ещё. Я не пойду.

–Послушайте, – я сделал грозное выражение лица, но она меня перебила:

–И не пойду, и ни за что! Я вам ключ дам. Сами идите. А я туда не войду до конца месяца ни под каким предлогом!

И она, и её бородавка были настроены чрезвычайно решительно, так что я не стал настаивать.

Мы взяли ключ. Медсестра, которая привела нас сюда, пошла впереди, показывая дорогу. Мы поднялись на второй этаж по скрипучим деревянным ступеням, прошлись ещё по одному коридору, повернули за угол. Впереди были точно такие же, как и раньше, ряды крашеных дверей по обеим сторонам. Ничего необычного.

–Вот эта, – показала медсестра и быстро пошла назад – спустя секунду я услышал скрип ступеней лестницы.

Я посмотрел на Вербу.

–Открывай, – сказала она, – чего тянуть? Вряд ли мы там увидим что-то такое, чего мы ещё не видели.

Я вставил ключ в замочную скважину и провернул. Раздался громкий щелчок. Я провернул ещё раз – раздался ещё один щелчок. Ключ упёрся, дальше провернуть было нельзя. Я взялся за дверную ручку, набрал в грудь побольше воздуха и открыл дверь.

Свет от лампы из коридора упал на дощатый деревянный пол и на стоявший посреди комнаты стул. Я протянул руку и пошарил по стене – выключателя не было. Я сделал шаг внутрь, обогнул дверь и тут же нашёл выключатель с другой стороны.

Включил свет.

Прищурился.

И огляделся.

Я стоял посреди небольшой стандартной комнаты, очень напоминавшей ту, где мы только что разговаривали с кастеляншей. Возле стены – кровать, возле другой – стол, между ними – тумбочка. И почему-то посредине комнаты – стул. На столе и на тумбочке находилось несколько бытовых мелочей – настольная лампа, кипятильник, рулон туалетной бумаги, но ничего такого, что можно было бы счесть чьими-то личными вещами.

Я выдохнул.

–Ну что, – сказала Верба и медленно пошла за мной, – как я и говорила, ничего тут нет. Русалка уехала отсюда на…

Уже войдя в комнату, она вдруг зацепилась ногой за неровный порожек и с размаха, ударившись головой о стул, грохнулась на пол.

Я бросился к ней.

–Верба! Всё в порядке?

Она, вероятно, была в сознании, потому что, когда я осторожно взял её за плечи, она оперлась о пол локтями. Затем она медленно встала на колени и, пошатываясь, поднялась на ноги. Медленно оглянулась и посмотрела на меня.

Я почувствовал, что у меня желудок подкатился к горлу: на меня смотрела не Верба.

Нет, конечно, это было то же лицо, те же волосы, тот же плащ – уж плащ-то точно не изменился. Но вот выражение этого лица, неуловимые детали в разрезе глаз, морщинах, характере дыхания были чужими. На меня смотрел совершенно незнакомый мне человек.

Верба – или, вернее, тот человек, который был теперь вместо неё, – попыталась сделать шаг и чуть не упала опять. Я подхватил её.

–Хрм… ахрмрмх… – Казалось человек не в силах заговорить. Он долго откашливался, затем произнес глухим голосом: – Помоги мне сесть.

Я посадил её на стул, и она моментально оперлась о спинку и свесила голову набок.

Я отошёл к кровати и осторожно присел на краешек. Затем посмотрел на неё и увидел, что она всё время следит за мной краем глаза, не выпуская из поля зрения ни на мгновение. Увидев, что я это заметил, она криво усмехнулась.

–Ты кто? – спросил я. – Где Верба?

–Ай! – Она отмахнулась. – Было бы из-за чего переживать. Мне бы твои проблемы.

–Русалка? – недоверчиво спросил я.

Она опять криво улыбнулась и размашисто кивнула.

–Будем знакомы, Клёст. Жаль, выпить за знакомство нечего.

–Где Верба? Куда она делась?

–Ай! – Она опять отмахнулась. – Да верну я тебе твою Рамзесиху, не переживай. Верну. Никому она не нужна.

Она сделала несколько глубоких вдохов и осторожно встала. В этот раз у неё получалось явно куда лучше, чем в первый. Она медленно прошлась по комнате – к двери, затем в противоположную сторону, к окну, и назад, к стулу. Она шла достаточно уверенно, но была в каждом её движении какая-то неловкость, словно она надела ботинки, которые ей жмут, и рубашку на три размера больше, в рукавах которой сейчас запуталась. Она подошла к стулу и оперлась двумя руками о спинку.

–Должна сказать, что я под впечатлением, – сказала она, – у меня ушло пятнадцать лет на то, чтобы пройти весь этот путь от начала до конца. Пятнадцать, мать их, долгих лет. И мне невероятно завидно видеть, как ты повторил его всего за несколько дней. Мой отец, чёрт возьми, совсем не зря потратил свои деньги, сколько бы он тебе ни заплатил.

–Послушайте, – сказал я, стараясь излучать миролюбие, хотя чувствовал, как меня трясёт, – нам надо ехать. Ваш отец заплатил мне за то, чтобы я нашёл вас, и я… – Я засунул руку в карман, чтобы достать мобильный телефон, но она меня перебила:

–Не вздумай звонить отцу. Позвонишь ему – и всё, Рамзесиху свою не увидишь больше, понял?

–Понял, – недоумённо сказал я.

–Ты что, думаешь, отец обо мне заботится? Думаешь, что он так любит свою дочурку, что ах, она выбросилась из окна и он теперь места себе не находит? Так, что ли?

Я молчал.

–Ты должен понять о моём отце одну вещь, – агрессивно проговорила она, – он никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не заботился ни о ком, кроме себя. Ни о ком. Ему никто больше не нужен и никто не интересен. Ты понял?

–Да, – кивнул я, – я понял, не надо повышать на меня голос. Ну тогда говорите вы: что теперь? Я искал вас. Я прошёл довольно долгий путь от вашей квартиры до этой комнаты только ради одного этого момента. И вот вы здесь. Что дальше? Что будем делать?

–Спать. – Она обошла стул и грузно плюхнулась на него.

–Спать?

–Да, спать. Я добралась сюда из Одессы без тела – ты думаешь, это легко? Попробуй как-нибудь. Я устала как собака. Это не считая того, что я уже отвыкла таскать шестьдесят килограммов мяса с костями…

Она потянулась и криво зевнула.

–Тут всего одна кровать, – растерянно сказал я, не сообразив, что ещё я могу сказать в этой ситуации.

–Ничего, я не стесняюсь, – ответила мне Русалка, встала и медленно разделась, бросая одежду прямо на пол. Затем она залезла под одеяло и придвинулась к стенке.

–Свет выключи, – попросила она.

Я встал, подошёл к двери и выключил свет. Комната погрузилась во тьму, но, когда глаза немного привыкли, я различил свет полной луны, падавший в окно и рисовавший на полу кривой четырехугольник.

Я медленно подошёл к окну и посмотрел на луну. Дыхание Русалки стало ровным – вероятно, она спала. Я попытался собрать все свои мысли в кучу, но они расползались, как тараканы, и, когда я пробовал сжать их в кулак, просто утекали сквозь пальцы. Уже через пять минут я понял, что не способен ни о чём думать. Поток моего сознания в этот момент представлял собой набор слов, образов, визуализаций, запахов и ощущений мышечной усталости. Какая-то каша, в которую бесполезно было пытаться вклиниться со своим «мне нужно понять, что делать дальше…»

Что делать, что делать… Спать.

Я снял верхнюю одежду и, не раздеваясь полностью, лёг на кровать рядом с мирно сопящей Русалкой. Довольно долго у меня в голове неслись бессистемные мысли и воспоминания. Кажется, я не мог уснуть, посреди ночи ещё вставал зачем-то, затем опять ложился, и в конце концов, уже когда раздались крики первых петухов, меня сморило.

Всю жизнь я думал, что «почувствовать на себе чужой взгляд» – это литературный штамп, не имеющий ничего общего с реальной жизнью. Но прошлым вечером я уже убедился, что живые люди тоже могут скрестись в двери, как и литературные персонажи. И моё утро началось с того, что я сквозь сон почувствовал чужой взгляд. Это была не просто отдалённая мысль – «а не открыть ли мне глаза», не, это было словно прикосновение, как будто этот взгляд бил меня в бок, ожидая, когда я наконец проснусь.

Я открыл глаза – и увидел Русалку, сидящую на стуле и смотрящую на меня в упор.

–Где, ты сказал, поставил машину? – спросила она.

–А я не сказал, – ответил я.

–Ага, я так и думала. – Она кивнула. – Вот почему в памяти твоей Рамзесихи об этом ничего нет. Вставай, нам надо ехать.

–Куда? В Одессу?

–Увидишь.

Спорить было бессмысленно. Я встал, ненадолго вышел умыться, затем оделся и пошёл следом за Русалкой. Двигалась она гораздо лучше, хотя спуск по лестнице и дался ей с некоторым трудом. Посредине пролёта она потеряла равновесие и еле удержалась на ногах, схватившись за поручень.

–Чёрт, и как она ходит с этой грудью? – воскликнула Русалка. – Это же всё равно что мешок у себя на шее таскать!

Мы вышли из здания, и она повернулась ко мне:

–Ну, куда теперь? Где машина?

–Сюда, – показал я.

Мы обошли соседнее здание, пересекли улицу, свернули в переулок, потом во двор. Подойдя к машине, я достал ключ, нажал на кнопку разблокировки дверей – и в следующую секунду свет погас.

Когда я снова пришёл в себя, день уже перевалил за середину. Солнце ещё не начало клониться к закату, но уже перекочевало с юго-восточной части неба на юго-западную.

Я сел.

Вокруг меня была мусорная куча, весьма похожая на ту, в которой я нашёл Дылду и Заику, – впрочем, все кучи похожи. Она находилась между пустырём и двором, в котором я поставил машину, – теперь машины там не было. Я поднял руку и ощупал затылок. Что-то влажное, тёплое и липкое пропитало мои волосы. Я понюхал пальцы – это была кровь. Двумя руками я осторожно ощупал голову. Похоже, череп был цел, во всяком случае, я не обнаружил пробоины, через которую бы вытекали мои мозги. Возможно, Русалка по недосмотру решила, что уже укокошила меня, а возможно, её кто-то спугнул. Рационального объяснения того, почему я до сих пор жив, у меня не было.

Я огляделся и попробовал встать. Ноги на месте, руки тоже. Голова гудела, хотя соображал я на удивление сносно. Я медленно побрёл в сторону от посёлка, миновал пустырь и вошёл в небольшой лесок. Я глубоко дышал, пытаясь понять, насколько срочно мне нужно искать врача. Возле небольшой речушки – или очень широкого ручья – я остановился, опустился на колени, нагнулся к воде и осторожно промыл рану на голове. Кровь, похоже, уже остановилась, хотя под густой шапкой моих волос на ощупь исследовать рану было трудно. Прощупывание раны прервал неожиданно зазвонивший телефон.

Звонил Караим.

–Добрый день, Клёст, – сказал он, – прошла ровно неделя с момента нашего разговора, и я звоню, чтоб поинтересоваться, как ваши успехи. Вы нашли вторую половину жетона?

–Ну… я не держу её в руках, но я уже понял, где она.

–И где же?

–Вторая половина жетона находится у вас, – решительно произнес я. – Она никогда не покидала вашего дома.