Тростниковые волки Савочкин Дмитрий
Я понял, что так мы будем толкаться на месте до завтрашнего утра.
–Послушайте, Николай Сергеевич. Есть вещи, которые я могу вам рассказать, а есть вещи, которые я вам рассказать не могу. Мы ищем девушку по просьбе ее отца, она пропала без вести. Я не могу сказать, что она – обычный человек, но и чего-то совсем уж… необычного я пока тоже не нашёл. Откровенно говоря, мы очень мало пока продвинулись в наших поисках. Но вот мы услышали, что эта девушка говорила о тростниковых волках, затем попытались понять, что это такое, – и нашли вас. Мы бы очень хотели, чтобы вы рассказали нам всё, что знаете, или, по крайней мере, всё, что можете рассказать. Любая помощь будет для нас ценна. Но если вы не хотите или не можете нам помочь – что ж, мы тогда пойдём. Будем искать дальше.
Клочко посмотрел на меня, затем на Вербу.
–Видите ли… – неуверенно начал он, – нет, я не хочу, чтоб вы ушли. Я просто сам очень хочу узнать как можно больше. Понимаете, вот я сижу тут, за этим столом, и собираю информацию… по крупицам… И вдруг мне звонят люди и говорят, что хотят со мной встретиться и поговорить… насчёт тростниковых волков… Вы ведь понимаете, что это для меня значит, да? Я хотел бы сначала узнать всё, что известно вам, но и сам я, конечно, расскажу вам всё, что знаю.
–Нам, собственно, практически ничего не известно. Я ведь сказал, мы очень мало пока продвинулись. Если хотите, мы можем договориться с вами. О том, что после того, как мы завершим наши поиски, я подготовлю для вас специальный отчёт, где изложу абсолютно всё, что мы узнаем о тростниковых волках или… о чём-то, что ещё может быть с ними связано. Но чтобы наша работа увенчалась успехом, нам очень не помешала бы ваша помощь сейчас.
Доктор подумал секунду, затем кивнул:
–Что ж, давайте так. Я сообщу вам всё, что знаю, а вы мне затем расскажете о том, что вам удастся найти.
Он ещё секунду подумал, потом кивнул головой и повернулся к стопке папок, сложенных на антресолях у него за спиной. Затем достал одну из них и положил на стол перед собой. Он поднял глаза и внимательно посмотрел на меня, на Вербу и снова на меня.
–Седьмого сентября 1991 года, – начал Клочко, – я очень хорошо помню эту дату – так вот, седьмого сентября 1991 года шёл жуткий дождь. Я никогда такого не видел – ни до, ни после этого дня. В обед небо было ясным, но вечером вдруг неожиданно набежали тучи, и в один миг небо разверзлось. Это был чудовищный, невообразимый ливень. Я был тогда молодым врачом, амбициозным, энергичным и тщеславным. Я работал в клинике, занимался научной работой, поддерживал связи с коллегами по всей стране и за рубежом. В то время страна – я имею в виду СССР – уже трещала по швам, но мне тогда было всё равно. Для меня ничего не существовало, кроме психиатрии. Я писал диссертацию по метаалкогольным психозам и старался рассмотреть как можно больше случаев. Каждого больного с подозрением на алкоголизм у нас в клинике осматривал я. Я обзвонил едва ли не все больницы города, и, если им попадались пациенты с интересующими меня симптомами, мне сообщали. В нашей больнице я дал всем медсёстрам чёткое указание – если кого-то доставляют с симптомами алкогольного делирия или абстиненции, даже посреди ночи – а посреди ночи, должен вам сказать, в психиатрическую клинику редко привозят трезвых больных, – немедленно звонить мне. Я всегда первым осматривал таких пациентов, изучал каждый симптом, каждую деталь анамнеза. Я проделал тогда довольно приличную работу, мою диссертацию потом… впрочем, это к делу не имеет отношения.
Так вот, седьмого сентября 1991 года, посреди ночи, у меня зазвонил телефон. Звонила дежурная медсестра. Она сказала, что к ним только что доставлен пациент и что она хочет, чтоб я при– ехал и посмотрел на него. Вечером я еле добрался до дома – из-за ливня весь городской ранспорт оказался почти парализован. Дождь всё не стихал, ехать назад очень не хотелось, но медсестра была напугана, и я решил, что чёрт с ним, поеду посмотрю. Помню, такси не хотело приезжать, а когда машина нашлась, у нас ушла вечность, чтоб «доплыть» до клиники… Ну, в конце концов я добрался – мокрый до нитки и злой. Но моя злоба, да и любые другие эмоции улетучились, едва я увидел доставленного пациента.
Это было удивительное зрелище. Сразу же было понятно, что никаких симптомов алкоголизма у пациента нет. Но те симптомы, что у него были, не укладывались в клиническую картину ни одного из известных мне заболеваний. У него было импульсивное кататоническое возбуждение с преобладанием…
–Доктор, а хотите я расскажу вам, чем мартен от домны отличается? – перебил его я. – Это очень просто, домна – печь шахтного типа, а мартен – отражательного…
–Да-да, я понял. Я постараюсь выражаться понятнее. – Доктор помолчал несколько секунд, выдохнул и начал заново: – В медицине есть всего несколько психиатрических симптомов, которые человек не может подделать. В судебной психиатрии по ним сразу определяют истинность заболевания. И один из них – кататония. Это своеобразные расстройства моторики – ступор или агрессивные хаотические движения, – которые, как правило, сопровождаются помрачением сознания. Многие из кататонических элементов здоровый человек неспособен воссоздать. Например, в кататоническом ступоре человек может лежать с головой на подушке, и, если вытащить подушку, голова останется в воздухе – на пять минут, тридцать минут, час, день, столько, сколько длится ступор. Так вот, у этого больного было множество таких симптомов. Всё его тело функционировало в каком-то… не знаю… в каком-то непонятном режиме. И у него были расфокусированы глаза.
–Расфокусированы?
–Да, это ещё один симптом, который взрослый здоровый человек воссоздать не может. У маленьких детей – совсем младенцев – бывают расфокусированы глаза, когда один глаз смотрит в одну сторону, а другой – в другую, как… как у хамелеонов, если вы их когда-нибудь видели. Так вот, у этого больного один глаз смотрел прямо перед собой и практически не двигался, а второй всё время… ходил по кругу… представляете себе?.. Сначала он издавал то мычащие, то рычащие звуки, хотя, как вскоре выяснилось, речь у него была вполне сохранна. Его нашёл наряд милиции – он лежал посреди улицы, одетый в тряпьё. Личность его установить не смогли, его привезли в отделение, но, испугавшись его странного поведения, немедленно отвезли в клинику. В отделении милиции больной произнес: «Свечи янтарный мавзолей», но позднее не мог вспомнить этих слов, и мне так и не удалось понять их значение. Когда я разговорил его в больничной палате, он начал рассказывать о том, что был конвоирован кем-то и что конвоиры его потеряли. При этом почти на все вопросы он отвечал, что у него нет слов, чтобы объяснить, что он имеет в виду. Он постоянно повторял, что его потеряли, что его найдут, что за ним вернутся, – его внимание больше ни на что нельзя было отвлечь.
Большая часть кататонических симптомов пропала или заметно поубавилась уже через несколько дней. Проявлявшаяся в начале метаморфопсия тоже пошла на убыль. Я было начал подозревать, что они были вызваны воздействием внешних агентов – например, что больной пережил сильный удар током. Но мы провели целый ряд обследований, и эта версия не подтвердилась.
Больше двух месяцев ушло на то, чтобы больной окончательно успокоился и начал нормально отвечать на все вопросы. Мышление у него было вполне сохранено, однако отчётливо наблюдался парафренный бред, проявлявший удивительную устойчивость. Несмотря на то что уже длительное время за больным никто не приходил, он продолжал утверждать, что рано или поздно за ним придут.
–Кто придёт? – спросил я.
–Удивительно точный вопрос, молодой человек. Именно его я задавал больному несколько сотен раз, и получал в ответ только аффективную реакцию. Но через год пребывания в клинике больной сообщил, кто его преследователи. Он назвал их корректорами.
–Корректорами?
–Именно так. Корректоры конвоировали его откуда-то куда-то, потеряли его и обязательно вернутся за ним в будущем. Я процитирую вам, если вы не против… – Клочко открыл лежащую на столе папку и стал перелистывать исписанные мелким почерком страницы. – Так… где же это… а, вот! «В» здесь означает «врач», «П» – «пациент».
В.: А откуда и куда вас конвоировали?
П.: Нет слов.
В.: Нет слов в вашем словарном запасе? Вы же сумели в конце концов найти слово, чтобы сказать, кто именно вас конвоировал?
П.: Нет, слов нет. Их нет в вашем языке. Я не сумел найти слова. Я просто выбрал самое близкое из тех, что были.
В.: «Корректор» – это самое близкое слово из тех, что есть в нашем языке?
П.: Да.
В.: Ну тогда, может быть, вы найдёте слова для того, чтобы сказать, откуда и куда вас конвоировали? Подберите самое близкое слово?
П.: (После некоторой паузы.) Из одного мира в другой мир.
В.: Что вы подразумеваете под словом «мир»?
П.: Я ничего не подразумеваю.
В.: Вы же только что сказали «из одного мира в другой мир»?
П.: Я сказал это потому, что вы просили подобрать самое близкое слово из тех, что есть в языке. Я подобрал. Но я ничего не подразумеваю. Потому что это слово не совпадает с тем, что я имею в виду. Это просто самое близкое слово из тех, что есть в вашем языке.
В.: Почему вы всё время говорите «в вашем языке»? Это же и ваш язык тоже?
П.: Нет, это не мой язык.
В.: Но вы на нём разговариваете. И хорошо разговариваете! Вы говорите на этом языке так, как будто это ваш родной язык.
П.: Нет, это не мой родной язык.
В.: А какой язык ваш родной?
П.: Нет слов.
В.: Нет слов, чтобы сказать, какой язык – ваш родной?
П.: (Очень разборчиво, медленно, как будто объясняя что-то человеку с плохим слухом или глупому человеку.) В вашем языке для этого языка нет названия. Я не могу его назвать по этой причине.
В.: Хорошо, вернёмся к вопросу о том, откуда и куда вас конвоировали. Вы говорите «из одного мира в другой мир». Мы с вами сейчас тоже находимся в мире?
П.: (После некоторых раздумий.) Да. Хотя это слово не совпадает с тем, что я хочу сказать. Это просто самое близкое слово в вашем языке.
В.: Мы с вами сейчас находимся в мире, из которого вас конвоировали, или в мире, в который вас конвоировали?
П.: Нет. Мы не находимся.
В.: Что означает ваш ответ? Вы же согласились, что мы находимся в мире?
П.: (Качает головой.) Вы спросили, мы находимся тут или там. Мы ни тут, ни там. Вы спросили так, что я не могу ответить.
В.: Вы хотите сказать, что мир, в котором мы находимся, это не тот мир, из которого вас конвоировали, и не тот мир, в который вас конвоировали?
П.: Да.
В.: То есть вас конвоировали из одного мира в другой мир через третий мир?
П.: (После некоторого размышления.) Да. Через этот мир. И через другие. Через много миров.
В.: Вас конвоировали из одного мира в другой мир через много других миров?
П.: Да.
В.: И вас потеряли?
П.: Да.
В.: Почему это случилось?
П.: (После очень долгого раздумья, несколько минут молчания.) Нет слов.
В.: Вы были причиной того, что вас потеряли? Вы так сделали?
П.: Нет, не я. Причина тут. В этом мире. Но я не могу сказать. Нет слов.
В.: Скажите, а зачем вас конвоировали?
П.: (После раздумй.) Чтобы наказать. Покарать? Наказать. Какое слово правильное?
В.: Оба правильные. А за что вас наказывать? Вы совершили что-то плохое?
П.: Да. Нет. Я не знаю. Что такое «плохое»? Я совершил то, что нельзя.
В.: Вы нарушили какие-то правила?
П.: Да.
В.: А что вы совершили?
П.: Нет слов.
В.: А что за правила вы нарушили?
П. (После раздумий.) Нет слов.
В.: А кто придумал и установил эти правила?
П.: Нет слов.
В.: Так. Ну, хорошо. Вернемся к тому, для чего мы уже нашли слова. Вы сказали, что вас конвоировали корректоры. Вы сказали, что это самое близкое слово, какое вы нашли. Так?
П.: Да.
В.: Но если «корректор» – самое близкое слово, значит, эти люди что-то корректируют? Так?
П.: Ммм… ммм… Нет. Да.
В.: Что это значит?
П.: Вы всё время задаёте вопросы так, что на них нет ответа. Вы спросили «эти люди что-то корректируют», так? Они корректируют, так. Но это не люди.
В.: То есть корректоры – это не люди?
П.: Да.
В.: А кто? Хотя подождите, я знаю ответ. «Нет слов», да?
П.: Нет слов. Да.
В.: А вы – человек?
П.: Нет.
В.: Если я спрошу «кто вы», то вы ответите, что нет слов, да?
П.: Нет слов. Да.
В.: Но вы выглядите как человек! Вы говорите на человеческом языке.
П.: Я в теле человека. И этот человек знал язык. И теперь язык знаю я. Но я – не этот человек.
В.: То есть вы находитесь в чужом теле?
П.: Да.
В.: А чьё это тело?
П.: Я не знаю. Я оказался здесь, когда меня потеряли…
Так… тут сейчас долгий такой диалог, он неинтересный… – Доктор зашелестел бумагами, перелистнул несколько страниц и остановился:
– Да, вот отсюда. Здесь продолжение.
В.: А что они корректируют?
П.: (После раздумий.) Судьбу.
В.: Судьбу?
П.: (После раздумий.) Я не уверен, что это правильное слово. То, как должно быть? То, как потом будет?
В.: Вероятно, это правильное слово. Оно означает человеческую жизнь. Или жизнь вообще, необязательно человеческую. Жизнь во времени – от начала до конца.
П.: Всё равно не то. Это не то слово. Нет слов, чтобы сказать.
В.: Но это близкое по смыслу слово, да?
П.: Да. Самое близкое, что есть в вашем языке. Они корректируют то, как должно быть. Когда что-то идёт не так. Они появляются. Они корректируют. И исчезают.
И так далее. В общем, мы с ним долго общались, – сказал Клочко и отложил папку в сторону. – Он утверждал, что эти люди… или, вернее, не люди, эти корректоры – некие существа, которые восстанавливают правильный ход судьбы, если тот нарушается. Они транспортировали его после совершения им какого-то правонарушения и по какой-то причине потеряли здесь. Поначалу он очень переживал и ждал их практически каждый день. А потом вдруг неожиданно успокоился и сказал, что он здесь… я не помню дословно, надо искать… ну, что он здесь, в своей палате, находится в безопасности. Я спросил, значит ли это, что корректоры за ним не придут, но он ответил, что они в любом случае придут и что это только вопрос времени. Просто здесь они его не видят и по этой причине могут прийти не скоро.
Помимо корректоров и этих… «миров»… в его бреде прослеживались ещё два устойчивых элемента.
Первый – «анфилада». Время от времени у пациента наблюдалось онейроидное помрачение сознания… это… будто «сны наяву»… больной в такие периоды обычно просто сидел на месте, часто с открытыми глазами, но совершенно не реагировал ни на какие посторонние раздражители. Это могло продолжаться от нескольких минут до нескольких часов, один раз длилось почти сутки. По окончании онейроида я пытался выяснить содержание иллюзий и переживаний больного, однако он крайне скупо отвечал на мои вопросы. Его ответы сводились к тому, что он был в «анфиладе» и что он что-то или кого-то там искал. Иногда, по его словам, он встречался там с другими, но он отказывался говорить, с кем и зачем он там встречался.
Второй устойчивый элемент его бреда – «тростниковые волки». Время от времени он вдруг начинал интересоваться снами – чужими снами. Он спрашивал у меня или у кого-то из больных в клинике, не снятся ли нам заросли тростника. Никому из тех, с кем он общался, они не снились, и, узнавая об этом, он успокаивался. Однажды я спросил его, зачем ему знать чужие сны. Он ответил, что если к кому-то рядом с ним придут «тростниковые волки», то это может значить, что его всё-таки обнаружили. Но поскольку они ни разу «не приходили», я поначалу не придал им большого значения. До одного события. – Доктор отложил первую папку в сторону, повернулся, взял с антресолей другую папку, положил её на стол перед собой и начал листать, не переставая говорить: – Прошло уже, наверное, семь или восемь лет с тех пор, как этот пациент попал в нашу клинику. Его так и не смогли опознать, и мы так и не узнали его имени. Пациент по-прежнему демонстрировал сохранность почти всех психических процессов, при таком же устойчивом парафренном синдроме. Поскольку состояние его не улучшалось и не ухудшалось уже несколько лет, я почти потерял к нему интерес.
Как вдруг, читая в английском журнале статью известного психиатра, обнаружил одну странность. Его пациент, страдавший шизофренией с парафренным синдромом, неожиданно умер во сне от инсульта. Текст, в котором это упоминалось, был посвящен возможной связи между прогредиентной шизофренией и инсультом. Но для более полной иллюстрации случая врач описывал весь анамнез и перечислял все наблюдавшиеся у больного симптомы. В том числе и такой: буквально накануне своей смерти пациент пожаловался, что ему снятся «cane wolves».
–Тростниковые волки, – сказал я.
–Совершенно верно. Врач решил, что пациент просто перепутал и хотел сказать «reed wolves». Так называют каких-то волков или…
–Шакалов.
–Да, кажется. Но я, читая эту статью, не мог ошибиться. Я просмотрел всё, что касалось этого случая, но не нашёл больше ни одного упоминания волков. Я поднял все свои записи, касавшиеся тростниковых волков, каждое слово моего пациента, касающееся этой темы. Я всё собрал, систематизировал и изложил по порядку. Затем выписал всё, что было в том журнале, в статье этого англичанина. И отложил на какое-то время.
Прошло, может быть, несколько месяцев, и я, изучая масштабную коллективную работу по судебной психиатрии, наткнулся на случай Максимилиана Солондза.
Солондз – это американский серийный убийца… вы, простите, знакомы с криминалистикой?
–Хм… с военной немного.
–Ну… боюсь, военная не поможет. Я расскажу вам, если вы не возражаете.
Современная криминалистика – в первую очередь американская, потому что в США больше всего серийных убийц, – выделяет четыре типа серийных и массовых убийц по основанию мотива преступлений. Это «гедонисты», совершающие преступления для получения удовольствия от самого процесса или от сексуального насилия; «властолюбцы», которым нравится чувствовать, что жертва находится в их власти; «миссионеры», считающие, что своими убийствами они очищают общество от разного «людского мусора»; и «визионеры», совершающие убийства для кого-то другого (Бога, дьявола и так далее) или вообще считающие, что убийства совершают не они, а кто-то другой, пользуясь их телом.
Солондз – классический «визионер». Он был эпилептиком и страдал тяжелейшей формой галлюцинаторно-параноидного эпилептического психоза. Он рос сиротой – его родители погибли в пожаре, когда ему было два года. Но с раннего детства он слышал их голоса, котоые указывали ему, что он должен делать. Голоса его родителей утверждали, что он обязательно должен в точности выполнять их указания и может случиться что-то ужасное, если он не послушается. Когда ему исполнилось двадцать семь, голоса его родителей впервые потребовали убить другого человека. Человека, совершенно незнакомого Солондзу.
В период с 1972-го по 1989 год Максимилиан Солондз по указанию голосов, звучащих у него в голове, убил тридцать двух человек. Мужчин, женщин, безо всякой системы. В основном взрослых, только одного ребёнка. В девяностом году Солондза арестовали агенты ФБР. В тюремном заключении, по словам Солондза, он лишь один раз слышал голоса родителей, которые сказали ему, что больше он ничего не должен делать. После этого галлюцинации прекратились. Зато через какое-то время он стал жаловаться на расстройства сна. Психиатру, осматривавшему его накануне очередных судебных слушаний, Солондз рассказал, что уже несколько ночей подряд ему снится один и тот же сон. Сейчас, тут, он тут был. – Доктор перелистнул страницы в папке и начал читать: – «Ему снятся густые заросли тростника – высокого, выше человеческого роста, густо растущего сухого тростника. Под ногами мягкая подтопленная земля – ноги погружаются в жижу почти по щиколотки и идти очень трудно. Солнца не видно из-за набегающих туч, но даже если бы оно светило вовсю, из-за тростника всё равно ничего вокруг нельзя увидеть. Непонятно, то ли это берег реки, то ли болото, куда идти, как можно выйти из этих зарослей. И самое главное – Солондз отчётливо понимает, что где-то в этом тростнике рыщут волки. Тростниковые волки. Они ищут его, Солондза, чтобы разорвать на части. Он в ужасе бежит по топкой жиже, спотыкается, падает, поднимается и бежит дальше, не понимая, куда, в какую сторону, бежит ли он от волков или, наоборот, к ним. Он слышит их дыхание, которое звучит сразу отовсюду, и чувствует запах кровавой слюны…»
–А самих волков он не видит? – спросил я.
–Нет, самих волков он не видит.
–Откуда же он знает, что они есть?
–Этот же вопрос ему задал и психиатр. Но Солондз ответил, что просто знает, и всё. Что он уверен в том, что волки ищут его каждую ночь. И что в конце концов они его найдут. Через два дня после этого разговора Солондз умер во сне от инфаркта миокарда. Многие потом подозревали, что это было тщательно замаскированное убийство, потому что ранее у Солондза не наблюдалось никаких проблем с сердцем. Но до официального расследования дело не дошло.
Прочитав об этом, я понял, что такое число совпадений едва ли может быть случайным. Что я имею дело с каким-то удивительным, ни разу не описанным ранее явлением. Явлением, которое может перевернуть все наши представления о человеческой психике. Я стал целенаправленно просматривать всю психиатрическую периодику, все книги и монографии, разыскивая словосочетание «тростниковые волки». И результат не заставил себя долго ждать.
За последующий год я обнаружил ещё девять упоминаний тростниковых волков – на разных языках, в разных уголках мира. Четыре раза эти упоминания касались убийц – два раза совершивших разовые убийства и еще два случая – серийных убийц. Другие пять случаев – просто различных пациентов психиатрических лечебниц. При этом у большинства из больных – семь человек из девяти – наблюдался синдром Кандинского – Клерамбо!
–Хм?..
–Я сейчас объясню. Это такой симптомокомплекс, иногда наблюдающийся при шизофрении. Нельзя сказать, чтобы он был очень редким, но он не слишком и распространён. То есть семь из девяти, чтобы вы понимали, – это очень много!
–А что это за… симптомокомплекс?
–Для этого синдрома характерно наличие психических автоматизмов и псевдогаллюцинаций.
–Псевдогаллюцинаций?
–Да. Расстройства перцепции, при которых человек отдаёт себе отчёт: то, что он видит или слышит, нереально, это только виде€ние. Обычно они подкреплены бредом преследования и воздействия. Больному кажется, что кто-то или что-то насылает на него видения, будто… управляет его восприятием. А «психические автоматизмы» – это психические процессы, которые происходят в голове у человека, но кажутся ему чужими, кем-то навязанными. Мысли, которыми он не может управлять, эмоции, которые он испытывает не потому, что это его эмоции, а потому, что кто-то навязал их ему…
–Действия, – перебил я доктора, – которые он совершает не потому, что он сам так хочет, а потому, что кто-то другой делает это его руками?..
–Верно. Совершенно верно. Человеку кажется, что его телом, его мыслями и побуждениями завладел кто-то другой. Повторю, это не очень распространённый синдром. Но семь из девяти найденных мною историй болезни содержали его. И все эти люди говорили о тростниковых волках. Все описания этих больных сводились к одному и тому же: пасмурным днём они бредут сквозь заболоченные заросли тростника, зная, что где-то рядом с ними бродят волки.
Всего, таким образом, у меня в наличии было одиннадцать случаев психически больных людей, не считая моего пациента, упоминавших тростниковых волков. А теперь самое важное. Как вы думаете, сколько из этих одиннадцати человек умерло во сне вскоре после рассказа о тростнике и волках?
Я молчал – вопрос был явно риторическим.
–Одиннадцать, – сказал доктор.
–Одиннадцать?
–Одиннадцать из одиннадцати. То есть получилось, что мой пациент – единственный, кто упоминал о тростниковых волках и остался при этом жив.
Клочко замолчал. Мы тоже молчали и смотрели на него.
–Что вы хотите сказать? – спросил я. – Что действительно существует кто-то, проникающий к людям в голову и заставляющий их что-то делать, а потом какие-то волки приходят к людям во сне и убивают их?
Доктор покачал головой:
–Я психиатр. Я имею дело с рациональными причинами и рациональными следствиями. Я лечу людей. В день, когда я начну утверждать что-то подобное, я должен будут сжечь свой диплом и покинуть больницу. Но я абсолютно уверен в том, что все эти события не могут быть случайными совпадениями.
–Но как же тогда можно всё это объяснить?
Клочко пожал плечами:
–Существует много разных способов. Можно предположить наличие взаимосвязи между различными архетипическими матрицами… то есть некими образами в нашем подсознании и, например, психическим отражением соматических явлений, скажем, ухудшения сердечно-сосудистой деятельности. Да много чего можно предположить! Но всё это будут голые гипотезы, безо всяких оснований. Это явление необходимо изучать, понимаете? Собирать статистику, разбирать каждый случай, заниматься исследованиями, проводить какие-то эксперименты, в конце концов! Без нормального детального изучения всё это – френология! В психиатрии и так полно своей мистики. Взять хоть тест Люшера.
–А что это за тест?
–С цветом что-то, – вставила Верба.
–Правильно, Люшер – это цветовой тест. Перед вами кладут несколько разноцветных карточек и предлагают расположить цвета в определённом порядке. А потом на основании этого делают выводы о вашей личности и душевном состоянии. Теоретической базы – никакой. Фундамента – никакого. Тест ни на чём не основан. Но он работает! Валидность методики – одна из самых высоких в её классе. Почему? Мы не знаем. Хотя тоже есть много разных гипотез.
Или вот. – Доктор достал из папки лист бумаги и положил его перед нами; на листе была распечатка карандашного наброска лица. – Посмотрите внимательно. Вам когда-нибудь снился этот человек?
Я присмотрелся.
–Нет, – сказала Верба и отрицательно покачала головой. – А что? Почему он должен был нам сниться?
–Около года назад, – сказал врач, – пациент одного известного психиатра нарисовал человека, который снится ему из ночи в ночь с определённой регулярностью. Психиатр оставил этот рисунок у себя на столе, когда пришёл другой пациент. Увидев этот рисунок, этот другой пациент сказал, что видел этого человека во сне. Совпадение было столь невероятным, что доктор далее опросил всех пациентов в своей клинике и по всей стране и обнаружил десятки людей, которые утверждают, что видели во сне это лицо. Сейчас он ищет людей, которым бы снилс этот человек, через Интернет. Но не думаю, что он далеко продвинется.
–Почему? – спросил я.
–Видите ли, я через это проходил. Во время поисков тростниковых волков я очень много времени провёл за компьютером: сначала – в ФИДО, затем – в Интернете. И практически ничего не обнаружил. Меня удивил следующий факт: по мере того как я сам писал какие-то работы на эту тему, пытался вызвать интерес к обнаруженным мною закономерностям, в конце концов просто оставлял записи в контактных журналах и на форумах, я стал обнаруживать, что эти записи всё чаще и чаще просто исчезают. А если и остаются, то умудряются перемещаться в самый дальний и незаметный угол, их не находят поисковые системы, они… словно растворяются в потоке информации. Понимаете теперь, почему я был так взволнован, когда мне позвонили вы и сказали, что хотите поговорить по поводу тростниковых волков?..
Я кивнул и спросил:
–А вы не пробовали говорить об этом с вашим… пациентом?
–Пробовал, конечно. Но в большинстве случаев он просто игнорировал мои вопросы или предлагал мне не обращать на это внимание. Потому что это «не важно». Вот ещё одно слово, которое он освоил после фразы «нет слов». «Нет слов. Не важно. Не важно. Нет слов». Он стал отвечать так на большую часть вопросов. Когда я показал ему это, – доктор поднял листок с изображением мужского лица, – он сказал, что это… как же… «хулиган», вот. Что самое близкое слово в нашем языке – «хулиган». Но, добавил он, это «не важно».
Я кивнул. Доктор, кажется, выговорился. Теперь он уткнулся лицом в папку и листал страницы, словно вспоминая что-то.
–А что с ним случилось? – спросила Верба.
–С кем? – спросил врач.
–Ну с ним. С вашим пациентом.
–А что с ним должно было случиться?
–Не знаю… чем-то это всё закончилось?
–А чем это могло закончиться? Он до сих пор не выздоровел и находится на лечении.
–Где? Здесь?
–Да, у себя в палате.
Мы с Вербой переглянулись.
–А можно его увидеть? – спросил я.
Там нет белок
Доктор посмотрел на меня, затем на Вербу.
–Ну… – Он засомневался, а потом пожал плечами: – Почему бы и нет? Какая разница? Можно, конечно, только в моём присутствии.
Он сложил все свои бумаги, встал и пригласил нас за собой.
Мы вышли из главного корпуса и пошли в глубь сквера. Клиника была огромной. Неподготовленному человеку сложно себе даже представить, что психиатрические больницы бывают такими большими.
–Много тут у вас места, – удивлённо сказала Верба, когда мы обогнули ещё один корпус, прошли по дорожке, свернули на аллейку, пробрались мимо хозяйственных построек, стоянки, спортплощадки и шли теперь между корпусами, стоящими по обеим сторонам широкой мостовой.
–Не так много, как хотелось бы, – сказал доктор и обернулся к ней: – Хотя всем кажется, что слишком много, и к нам постоянно пытаются кого-то подселить. Это одна из крупнейших психоневрологий мира и самая большая в бывшем СССР.
–Сколько ж у вас тут психов? – спросила Верба, поперхнулась и исправилась: – Пациентов?
–Всё время разное количество. Сейчас – чуть больше двух тысяч. Спокойный сезон… Но поверьте, большинство из них совсем не такие интересные, как тот, с которым я вас сейчас познакомлю. Нам сюда.
Доктор показал рукой на небольшое двухэтажное здание справа от аллеи. Мы вошли внутрь, записались в журнале и проследовали в смотровую.
–Сейчас я его приведу, – сказал доктор и вышел на несколько минут. Вернулся он не один.
Человек, который зашёл в комнату вместе с Клочко, был высок и немного сутул. Волосы цвета воронова крыла – без намёка на седину, хотя человек явно был немолод, – коротко подстрижены, лицо изъедено глубокими морщинами, но при этом спокойное и добродушное. Человек сел напротив нас и внимательно посмотрел мне в глаза. Глаза его, очень тёмные, почти чёрные, казались бездонными и в то же время почти ничего не выражали.
–Знакомьтесь, – сказал доктор и сел рядом с нами, повернувшись лицом к своему пациенту.
–Добрый день, – сказал я.
–Добрый день, – поздоровалась Верба.
–Здравствуйте, – сказал человек. У него был глубокий, но скорее обычный голос, без каких-либо особенностей. Ни акцента, ни какого-то особого придыхания – ничего из того, что можно было бы ждать от пришельца из другого мира.
–Я – Клёст, а это – Верба, – сказал я.
Человек молчал.
–А вы не представитесь? – спросила Верба.
Человек пожал плечами.
–Нам нужно с вами поговорить, – сказал я.
–Я думаю, что на самом деле вам не нужно со мной говорить. Я бесполезен для вас.
–Почему вы так думаете?
–Потому что я не знаю, где находится… девушка, да? И, таким образом, не могу вам помочь.
Я посмотрел на Клочко, но тот удивлённо развёл руками. Похоже, он ничего не говорил своему пациенту.
–А откуда вы знаете, кого мы ищем?
Человек пожал плечами, посмотрел на доктора и сказал:
–Нет слов.
–Вы знаете девушку, которую мы ищем?
–Я… не знаю, как сказать… я её немного знаю. Немного. Правильно?
–Ну… я не знаю, правильно ли вы говорите. Но да, так можно сказать, «немного знаю», если вы знакомы с человеком, но мало с ним общались.
–Я никогда с ней не общался.
–Откуда же вы её знаете?
–Нет слов.