Дочь последнего дуэлянта Бенцони Жюльетта

– Речь идет о награде? Заслужите ее.

Депутация в самом деле была весьма грозной, потому что на следующую же ночь перепуганный Мазарини с большим отрядом охраны сбежал в Сен-Жермен.

Три дня спустя Парламент совместно с другими судами города Парижа вынес решение об изгнании министра из Франции и о запрете ему когда бы то ни было возвращаться. А затем четыре представителя отправились к королеве и потребовали подписать приказ об освобождении принцев, с тем чтобы на следующий день этот приказ был отправлен в Гавр, где находились заключенные.

Узнав обо всем этом, Мазарини счел за лучшее лично освободить принцев и приехал в Гавр раньше, чем прибыл посланец королевы. Для человека столь изворотливого и хитроумного это была непростительная оплошность. Вместо того чтобы рассыпаться в благодарностях, де Конде рассмеялся кардиналу в лицо и держался с таким высокомерием, что Мазарини не простил ему этого до конца жизни. Однако сообразив, что промедление может стоить ему жизни и его эскорт – вовсе не бесполезная роскошь, кардинал поспешил удалиться, сел в карету и отправился в Германию. Убежище он нашел у кёльнского курфюрста.

Когда в Париже стало известно о возвращении принцев, парижане, которые ликовали, когда их отправили в тюрьму, снова ликовали, но теперь уже радуясь освобождению. Начиная с Понтуаза, дорога была загромождена каретами, возле переправы Сен-Дени теснилась шумная толпа, так что принцы продвигались вперед с большим трудом. По дороге они встретились с господином де Гито, которого королева послала поздравить их от своего имени с возвращением. Возле Шапель герцог Орлеанский усадил их в свою карету и повез в Пале-Рояль благодарить королеву. Она приняла их, лежа в постели. Наконец-то принцы добрались до особняка Конде, где их уже ждали. Лишь Немур, как только принцы вошли под родной кров, помчался в особняк Валансэ, чтобы получить божественную и, безусловно, заслуженную награду. Но вынужден был вернуться огорченный и раздосадованный.

Получив утром известие от президента Виоле, что ее родственники вышли на свободу, герцогиня де Шатильон уехала в замок Мелло, чтобы принять его во владение.

И надо признать – замок того стоил!

Мелло был знаком Изабель с детства и всегда очень ей нравился. Нравился даже больше великолепного Шантийи. Может быть, потому, что, несмотря на две башни, обладал каким-то особым изяществом и очарованием, какие присущи замкам с хозяйками-женщинами. Он отошел в казну, когда был обезглавлен Анри де Монморанси, но вскоре замок вернули его сестре Шарлотте, что послужило ей хоть и слабым, но утешением. Для Изабель же он был тем уютным гнездом, о котором она так долго мечтала, несмотря на то, что ей удалось сделать почти уютным суровый Шатильон.

Замок стоял на холме, возвышавшемся над чудесной долиной реки Терен, и благодаря своим белокаменным стенам и черепичной крыше был воистину прелестным образчиком эпохи Ренессанса. Его многочисленные окна смотрели на городок, который, будто сонный кот, прилег у его подножия. В Мелло было все, что могло порадовать женщину со вкусом, начиная с изящной обстановки и кончая прислугой. Слуг было мало, но они были отлично вышколены. Госпожа могла жить с ними долгие годы, не ожидая досадных сюрпризов. Так и жила с ними их последняя хозяйка, благородная Шарлотта.

Изабель расположилась в Мелло с искренним удовольствием, удивляясь странному ощущению: ей казалось, что она вернулась к себе домой. Первым делом она отправила Бастия в Шатильон, чтобы он привез сюда ее дорогого мальчика с кормилицей и его маленьким «двором». А пока ему готовили комнату рядом с ее собственной.

Начиналась весна, все собиралось цвести, и молодая герцогиня решила, что и ей пришло время начать новую жизнь. Она хотела, чтобы эта жизнь была полна веселья и блеска, но в то же время не отдаляла ее от семьи – замок Мелло стоял одинаково близко и от Шантийи, и от Преси.

Госпожа де Бутвиль особенно радовалась тому, что дочь будет жить неподалеку от нее. Агата тоже была довольна переездом, она собиралась насладиться упорядоченной семейной жизнью. Теперь она могла часто видеть своего мужа, не проходило и дня, чтобы ее молоденький деверь Жак не появлялся с запиской или просто с вопросом о новостях и здоровье.

Чуть ли не каждый день появлялся и другой гонец: президент Виоле посылал многочисленные послания, которые все больше походили на письма влюбленного, и благодаря им молодая герцогиня знала обо всех ветрах, что веяли в Париже, и обо всех придворных новостях.

Париж ликовал, грустили лишь в Пале-Рояль. Дворец остался в стороне от всеобщего ликования, потому что королева не только не разделяла всеобщую радость, но и с трудом понимала, чем она вызвана. А парижане недавних узников превратили в кумиров. Днем и ночью – если в этом есть преувеличение, то небольшое – возле дверей особняка Конде выстраивались в очередь обожатели и поклонники принца. Принц, давая повод для сплетен горожанам, послал в Монтрон за супругой и сыном, которому вот-вот должно было исполниться восемь лет. Супруга его чуть не лопалась от гордости. Сам же принц проводил время в полное свое удовольствие. Денег ему хватало, так как он сумел добиться компенсации за «незаконное тюремное заключение» и выплаты просроченных платежей, что составило ни много ни мало кругленькую сумму в миллион триста тысяч ливров. И теперь он держал постоянно накрытый стол в Париже и устраивал празднества то в Сен-Морэ, то в других замках в обществе де Бофора и де Немура. Самый невероятный праздник он устроил в честь возвращения госпожи де Лонгвиль, своей обожаемой сестры, которая удостоилась чуть ли не ореола святости Жанны д’Арк, но вряд ли за чистоту и невинность.

Брата и сестру превозносили до небес, и курящийся фимиам все больше раздражали герцога де Лонгвиля, третьего пленника, который претерпел не меньше, но постоянно оставался в тени. Его старшая дочь, Мария Орлеанская-Лонгвиль, при каждом удобном случае давала понять отцу, что прекрасно понимает, каково это иметь женой богиню, в свите которой постоянно не меньше двух любовников. Безусловно, разница в возрасте между мужем и женой была велика, но такие ветвистые рога было все-таки тяжело носить, и особенно неудобны они были для шляпы и герцогской короны.

Младшего брата де Конти сватали за очаровательную дочь коварной и опасной герцогини де Шеврез, но он лежал у ног своей красавицы-сестры, влюбленный в нее больше, чем когда бы то ни было прежде.

– Что за семейство, – вздыхала госпожа де Бриенн, приехав на несколько дней погостить к своей младшей подруге. – В былые времена инцест вел прямиком на эшафот, но троица де Конде считает себя богами[33], им закон не писан, и уж тем более мораль, которая годится только для плебса!

– Ничего, пройдет немного времени, и они образумятся. Сейчас они на пике своей жизни, – отозвалась Изабель.

– Вы слишком к ним снисходительны! А ведь снисходительность – не в вашем характере.

– Я стараюсь судить справедливо, – вздохнула Изабель. – Братья и сестра впервые собрались вместе после смерти нашей принцессы. Анну-Женевьеву все обожают…

– Особенно братья. Они так гордятся ее красотой. Как только Анна-Женевьева поняла, что красива, она отдалилась от матери. Возможно, желая избежать сравнения. На ее стороне было сияние молодости, но принцесса Шарлотта обладала обаянием и жизнерадостностью, каких нет и никогда не будет у ее дочери. Ей нужна слава, ради нее она готова на все! Герцогине Лонгвиль и в голову не приходит, что она сейчас должна носить траур по матери, как не пришло в голову приехать и побыть рядом с умирающей!

Звонкий голос прервал речь госпожи де Бриенн. В комнату вплыла разодетая в бирюзовое платье и с бирюзовым плюмажем на голове госпожа де Лонгвиль, запретившая докладывать о себе. Она любила бирюзовый цвет, он так шел к ее глазам!

– Зато вы охотно заняли это место, не так ли, кузина? Случай представился, и вы им воспользовались! Сыновья в тюрьме, дочь на войне, между бедной родственницей и баснословным наследством нет преграды! Как устоять перед искушением? И вот она, награда! – ядовито произнесла она, показывая рукой на изумительный темно-синий с золотом потолок с кессонами.

Госпожа де Бриенн уже приготовилась произнести целую речь в защиту Изабель, но та улыбнулась и жестом остановила ее.

– Вы все сказали? – спокойно осведомилась она, обращаясь к Анне-Женевьеве.

– Все, если вы поняли, что вам здесь делать нечего!

– Не понимаю, почему?

– Но это же очевидно. Самый красивый из наших замков после Шантийи в обмен на несколько дней заботы и гостеприимства? Таких обменов не делают между родственниками. Мелло принадлежит нам, и только нам!

– Вам – де Конде? А вот тут вы ошибаетесь. На протяжении долгих лет Мелло принадлежал семье де Монморанси. Именно поэтому он достался во владение вашей матери, в девичестве Монморанси. И нравится вам это или нет, но я тоже Монморанси! Так что вы явились сюда требовать то, что вам никогда не принадлежало. И в каком наряде! Вы не только не ухаживали за вашей умирающей матерью, но вы даже не удостоили ее чести носить по ней траур!

– Носить траур – значит выставлять свое горе напоказ. Такое горе недорого стоит! Что касается моей матери, то я знаю, что она с возрастом сильно ослабела и потеряла разум!

– Это ложь! – госпожа де Бриенн больше не могла молчать. – Позвольте мне, Изабель, все расставить по своим местам. Мне было поручено кое-что передать госпоже де Лонгвиль. Госпожа принцесса доверила сделать это именно мне. Я не хотела делать это публично, но после того, что я сейчас услышала, я не стану проявлять деликатность. Перед тем, как вручить свою душу Господу, ваша мать обратилась ко мне с такими словами:

«Милый друг, расскажите несчастной, что воюет сейчас в Стэне, как я прощаюсь с жизнью, пусть и она поучится умирать».

Госпожа де Лонгвиль побледнела и даже сделала шаг назад, услышав столь суровый приговор матери, но гнев мгновенно вспыхнул в ней с новой силой, и она собралась обрушить его на кузину. Однако Изабель молча повернулась, направилась к окну и замерла, глядя в него. Зато госпожа де Бриенн еще не высказала всего, что хотела.

– Ваше слабое, но единственное – я повторяю, единственное! – извинение – то, что вы находились далеко! Но у супруги господина принца нет и такого! Она не только отказалась исполнить желание умирающей в последний раз поцеловать внука, а ведь Монтрон не в ста лье от Шатильона, но все свои последние письма адресовала Лэне! Зато она, ни секунды не колеблясь, забрала все драгоценности вашей матери, в том числе и те, что не были ей отказаны по завещанию!

– Она всегда была ничтожеством!

Изабель отошла от окна и вступила в разговор:

– Но вела себя так, словно получила право всем распоряжаться. Она не пожелала подчиниться приказу вашей матери, которой принадлежал Монтрон. А госпожа принцесса хотела, чтобы ее город оставался верен королю.

– Что ж, тут я на стороне Клер-Клеманс. Быть верным королю теперь означает совсем не то, что прежде. Теперь его священная особа служит прикрытием для Мазарини. Теперь верные слуги короля – это мы, потому что хотим избавить его от ничтожного итальянского лакея!

Похоже, что Ее Герцогское Высочество не прочь была всласть порассуждать, но у Изабель не было ни сил, ни желания вести спор. Она резко оборвала непрошеную гостью.

– По этому поводу, равно как и по множеству других, у нас с вами никогда не будет единомыслия. Благодарю вас за визит, госпожа де Лонгвиль!

Анна-Женевьева мгновенно вспылила:

– Я не из тех, кого можно без церемоний выставить за дверь! И запомните вот что: не вам со мной тягаться! Очень скоро вы останетесь одна-одинешенька в этом красивом замке, потому что моей матери, которая вам покровительствовала, больше нет. А все, начиная с моего супруга…

– Который, как говорят, все меньше готов мириться с той комичной ролью, на которую вы его обрекли…

– И моих братьев, в особенности Конде, подчиняются мне беспрекословно. Да и ваш брат, который целиком и полностью на нашей стороне!

– И который сейчас прозябает в Бастилии и которому, вполне возможно, грозит смерть! – возмущенно воскликнула Изабель.

– Очень скоро он выйдет оттуда и, я уверена, присоединится к нам!

– Нет, он должен вернуться к господину де Тюренну. А поскольку теперь великий Конде на свободе, он больше не будет общаться с изменниками.

– Не надейтесь! Мой брат будет делать все, что я захочу, и Бутвиль тоже! Почему бы, собственно, ему не стать моим любовником?

– Как Тюренну, как Ларошфуко, как…

– Очаровательный Немур, которого я отберу у вас в одно мгновенье! Очень скоро вы останетесь в полном одиночестве, дорогая! И вам придется возвратиться к своему сыну – неужели он и в самом деле от бедняжки Гаспара? – в ваш пропахший пылью Шатильон, который, впрочем, тоже слишком роскошен для такой мелкой интриганки, как вы!

– Мелкая интриганка предпочитает быть тем, что она есть, а не патентованной шлюхой, как вы, госпожа герцогиня де Лонгвиль!

Истеричный смех был ей ответом, и герцогиня, громко стуча каблуками, поспешила покинуть комнату.

Изабель в изнеможении опустилась в кресло, оперлась локтями о колени и закрыла лицо ледяными ладонями. В комнате повисла мертвая тишина. Госпожа де Бриенн в смятении пыталась решить, что же ей делать. Наконец она подошла к Изабель и положила руку ей на плечо. Изабель, уверенная, что госпожа де Бриенн покинула комнату, вздрогнула, почувствовав прикосновение, но тут же сжала ее руку, словно хотела удержать.

– Простите, – прошептала она. – Простите, что я до такой степени забылась в вашем присутствии.

– Вы просите у меня прощения? Но я была бы очень огорчена, если бы не присутствовала при вашем разговоре! За вами осталось последнее слово, дорогая моя девочка, а это немалого стоит!

– Вы так считаете?

– Я считаю, что вы поставили ее на место.

Несмотря на похвалу де Бриенн, присутствие которой смягчало хоть немного горечь потери, несмотря на чистую совесть, которая ничем ее не корила, Изабель провела дурную ночь. Она упрекала себя за то, что позволила себе забыть о невыносимой Анне-Женевьеве. Как она могла упустить из виду, что стоит принцам оказаться на свободе, как интриганка тут же окажется рядом с ними! Их освобождение означает прощение и для нее. И она немедленно появится, чтобы утвердить над братьями свою власть. «Мы равны богам!» В доме Конде она не раз слышала, как роняет свое высокомерное заявление ненавидящая ее Анна-Женевьева. Тогда Изабель лишь пожимала плечами и смеялась над этими словами, видя в них всего лишь высокомерную шутку. Красавица осмелилась заявить к тому же, что не находит вкуса в невинных удовольствиях. Теперь последние иллюзии Изабель рассеялись, она поняла, чего хочет гордячка, сделавшаяся фурией. Она хочет отнять у нее все, что она любит: любовника, любовь, даже брата, хочет ее обездолить. Лишить крова, дома, каким стал для нее милый замок Мелло, хранящий эхо неподражаемого смеха Шарлотты…

«Его в любую минуту могут сжечь!» – прозвучал внутри нее голос, и Изабель очнулась, сидя на кровати, вся в холодном поту.

Очевидно, во сне она кричала, потому что на пороге уже стояла Агата со свечой в руках, в ночной рубашке и чепчике на голове. Она подбежала к своей госпоже.

– Господи! – воскликнула она, увидев блуждающий взгляд Изабель. – Госпожа герцогиня заболела?

Не дожидаясь ответа, она поставила подсвечник на стол, поднесла к губам Изабель укрепляющее питье, но та пить не захотела. Увидев, что рубашка ее госпожи влажная, а сама она заледенела, Агата раздела ее и стала растирать полотенцем, да так энергично, словно Изабель была крепкой лошадкой. Изабель терпела, позволяя делать с собой все, что угодно. Она заговорила, когда Агата переодела ее в сухую рубашку и завернула в большой шерстяной шарф, чтобы отвести к камину, где уже успела развести огонь.

– Который теперь час? – спросила Изабель.

– Час ночи. А что же с вами…

– Мне приснился плохой сон. Настоящий кошмар, – прошептала Изабель, вновь охваченная ужасом. – Мне приснилось, что Мелло охвачен пламенем. Огонь полыхает так яростно, что невозможно узнать, жив ли кто-нибудь в замке. Потом огонь стал приближаться ко мне. Я стала отодвигаться от него, но он подползал все ближе. Он будто говорил, и я понимала его язык. Но говорил он голосом…

– Нет, нет, не продолжайте! Нетрудно догадаться, каким голосом говорил огонь в вашем сне. Могу поклясться, что голосом Лонгвилихи! Но вам нечего ее бояться!

– Она поклялась отнять у меня все, что мне дорого! Слышите? Все!

– Еще бы я не слышала! Разве я не признавалась госпоже герцогине, что имею дурную привычку подслушивать у дверей, когда приходит кто-то, кого я терпеть не могу? И, ясное дело, не пропустила посещения Лонгвилихи! Трудно поверить, что эта ведьма – дочь нашей госпожи принцессы. Кстати о госпоже принцессе! Думаю, вашей ненавистнице тоже плохо спалось в эту ночь, но не потому, что она думала о поджогах. Слова, которые она услышала от госпожи де Бриенн, – суровые слова. Ей есть о чем подумать. На ее месте я стала бы вести себя осторожнее.

– Она считает себя выше простых смертных.

– Может, и так, но падать-то будет еще страшнее. А вот мы уж точно будем осторожнее.

– Внимательнее всего нужно будет следить за моим сыном. Может, я неправильно сделала, что привезла его сюда? Может, за могучими стенами Шатильона он был бы в большей безопасности? Но мне так хотелось, чтобы он был со мной рядом!

– И любой бы захотел! Он у вас такой лапочка!

Изабель разговорилась, согрелась, успокоилась и когда, наконец, снова легла в кровать, то сразу заснула и спокойно проспала до утра.

Утром ярко светило солнце, и к герцогине Шатильонской вернулась присущая ей жизнерадостность. Она провела время, осматривая свои новые владения и изучая все, что в них есть. После ознакомительной экскурсии Изабель не могла не признать, что получила королевский подарок, и если прибавить его к тому, что у нее уже было, она могла считать себя богатой женщиной, пусть даже она никогда не увидит знаменитых жемчугов принцессы. Изабель была уверена, что, несмотря на распоряжение принца, Клер-Клеманс никогда ей их не вернет. Она была истинной женщиной и, конечно, о них сожалела, но она была еще и умной женщиной и не придавала своим сожалениям большого значения.

Еще до полудня госпожа де Бриенн уехала в Париж. Ее, как и покойную принцессу Шарлотту, связывала с королевой искренняя дружба, и она беспокоилась о ее самочувствии – как-никак положение Ее Величества было сложным. Любил народ Мазарини или нет, но он освобождал королеву от самых тяжких обязанностей по управлению государством. Их связь была очень прочной, вполне возможно, даже супружеской, и сейчас королеве не на кого было опереться, чтобы противостоять народу, который вкусил радости мятежа и не собирался легко от них отказываться.

– Я всегда знала, что королева – женщина мужественная, – сказала графиня, садясь в карету, – но предполагаю, что сейчас дружеское тепло ей не повредит.

Изабель тут же откликнулась:

– Могу ли я попросить вас сказать Ее Величеству, что я припадаю к ее ногам и всегда буду к ее услугам, если только ей понадоблюсь. Что готова служить ей безвозмездно. В память нашей дорогой принцессы.

– Не сомневайтесь, я непременно передам Ее Величеству ваши слова… И думаю, королеву они порадуют…

День прошел в мирных занятиях и завершился спокойной прогулкой по парку. И внутри замка, и снаружи царил безупречный порядок. Гуляла Изабель с маленьким Людовиком-Гаспаром, который начинал понемножку ходить. За одну ручку малыша держала мать, за другую – Агата, а он дрыгал ножонками и заливисто хохотал. Он был так похож на отца светлыми кудрями и синими глазами, что сердце Изабель таяло, когда он, наклонив головку набок, смотрел на нее или, обняв пухлыми ручками за шею, лепетал на своем языке что-то непонятное, но бесконечно ласковое и нежное.

Вернувшись с прогулки, Изабель передала сына Жанетт, его кормилице, а сама отправилась к себе в покои, куда распорядилась подать легкий ужин. Она собиралась лечь спать пораньше и хорошенько выспаться, чтобы забыть предыдущую, такую мучительную ночь.

Однако в комнате, которую она сделала своим рабочим кабинетом, ее дожидался Бастий.

– Ты ждешь меня? А почему не нашел меня в парке, если хотел сообщить что-то срочное?

– И тащить вам в парк вот это? Вряд ли бы вам это понравилось!

Бастий показал на средней величины ларец из розового дерева, который стоял на табурете. Ларец был перевязан широкой лентой, запечатанной красной печатью во избежание праздного любопытства. Изабель узнала печать, она была с гербом Бурбонов-Конде, и сердце ее забилось быстро-быстро.

– Ларец был доставлен из Шантийи, – невозмутимо сообщил Бастий. – А у меня есть письмо.

Знакомый размашистый почерк, от одного взгляда на который кровь бросилась ей в лицо. Не глядя на верного слугу, Изабель взяла письмо, ножом для бумаг сломала печать, прочитала и покраснела еще больше.

«Этой ночью я приеду в одиннадцать. Извольте удалить ваших слуг и оставьте окно открытым. Ни в коем случае не отказывайте. Завтра я уезжаю».

Подняв глаза, Изабель увидела, что Бастий смотрит в сторону, но так и не сдвинулся с места.

– Спасибо, Бастий. Чего ты ждешь?

– Хочу узнать, будет ли ответ, – ответил он спокойно.

– Нет, не будет. У тебя есть нож?

Бастий вытащил из ножен у пояса нож и протянул его Изабель, держа за лезвие. Она указала ему на ларец.

– Перережь ленту!

Приподняв крышку, Изабель увидела то, что ожидала увидеть. Жемчуг! Сказочный жемчуг Шарлотты и ее большая шкатулка с бриллиантами! Крупные круглые жемчужины с розовым отливом – это переливалось любимое ожерелье принцессы. Рядом сияло другое, из больших грушевидных жемчужин, очень длинное, чтобы можно было колдовать и фантазировать, всякий раз по-новому пристраивая его на платье…

Изабель сидела и, сложив на груди руки, любовалась и не могла налюбоваться. Она была совершенно уверена, что отныне будет любоваться ими только на тех, кого не могла не считать своими врагами, – на Лонгвиль и на маленькой гусыне, которая после приключений в Бордо чуть не лопалась от гордости. И вот нежданно-негаданно вся эта красота мерцает перед ней. Ей принадлежит…

– Может, вы их примерите? – предложил Бастий, который наблюдал за Изабель, тая улыбку в уголках губ.

– Нет… У меня впереди вся жизнь, чтобы их примерять. Но на мне они никогда не будут так светиться, как светились на принцессе Шарлотте. Особенно розовый жемчуг. Он словно бы отражал сияние ее нежной кожи, и она его обожала. Ну что ж, теперь уберем ларец на место, – сказала Изабель и поднялась с табурета. – Я тебе бесконечно благодарна за ту радость, которую ты мне привез! Кстати, от кого ты получил этот ларец?

– Из собственных рук господина принца. Он вручил мне его вместе с письмом в своем рабочем кабинете.

– Я напишу и поблагодарю его. Завтра ты отвезешь мое письмо.

Изабель отнесла ларец к себе в спальню, где хлопотала Агата, расставляя вазы с цветами. Изабель подала ей ларец и попросила запереть его с самыми драгоценными ее вещами. Агата тотчас догадалась, что находится в ларце.

– Значит, все-таки надумали отдать вам драгоценности! – обрадовалась она. – А я уж и надеяться перестала, особенно после вчерашнего явления.

– Я тоже ни на что не надеялась, но если господин приказал, то ничего не поделаешь.

– Думаю, он рассчитывает на вашу благодарность.

– Он рассчитывает на большее. Он намерен нанести мне визит сегодня ночью. Вот, прочитайте:

– Его Высочество, похоже, отлично знает, что ему надобно. Прямо-таки военный приказ какой-то! – вздохнула Агата, возвращая письмо.

– Вот именно. А я этого терпеть не могу. Но мы все же предоставим ему возможность, как он того желает, но я приму его в своем кабинете… И знаете что? Отнесите-ка туда и ларец. Вам придется проследить за тем, чтобы в доме все улеглись спать, как он того желает. Потом вы вернетесь и причешете меня. Да, я думаю, что придется оказать доверие и Бастию, пусть он проследит, чтобы Его Высочество ни с кем по дороге не встретился.

– Бастию это не понравится. Он оберегает вас, как молоко на плите!

– Пусть оберегает, если ему это нравится. Но главное, он должен выполнять мои приказы. И еще вы приготовите какие-нибудь сладости и испанское вино. В любое время и в любом месте Его Высочество всегда голоден…

Сделав необходимые распоряжения, Изабель уселась перед туалетным столиком и задумалась, как ей себя вести и что делать, в то время как Агата отправилась выполнять порученное, бормоча себе под нос, что такие аппетиты вряд ли усмиришь тарелкой с печеньем…

Пробило ровно одиннадцать, когда принц де Конде привязал свою лошадь к дереву неподалеку от замка, который знал с детства. Все окна в замке были темными, свет горел лишь в двух окнах, указывая, конечно же, на спальню хозяйки. Обнаружив, что чья-то рука позаботилась спустить с карниза веревочную лестницу, принц улыбнулся еще шире. Ночь обещала быть именно такой, о какой он мечтал с давних пор. Даже темно-синее майское небо с мерцающими звездами, среди которых сияла и его звезда, сулило ему удачу.

Взобраться по веревочной лестнице было для принца детской игрой, и уже через несколько секунд он добрался до окна и раздвинул неплотно закрытые шторы.

– Вот и я, – объявил он негромко, но тут же замолчал, взглянув на подсвечник с розовыми свечами, что горели в изголовье кровати, и саму кровать, прикрытую синим с серебром атласным одеялом.

Смутное подозрение шевельнулось в его душе, он подошел к кровати и позвал:

– Изабель! Где вы?

– Я здесь, монсеньор! Соблаговолите войти ко мне!

На пороге смежной комнаты появилась Изабель и приветствовала принца глубоким реверансом. Настолько глубоким, что он не мог не задержать взгляда на вырезе ее черного бархатного платья. Широкие рукава платья были приподняты, позволяя любоваться белыми атласными оборками, и такие же оборки окружали вырез, позволявший видеть плечи и даже немного грудь. Никаких драгоценностей, кроме нитки жемчуга на грациозной шее – жемчуга, который он сразу узнал. Никаких украшений и в гладко причесанных волосах, блестящих, словно каштан.

Слишком изумленный, чтобы что-то сказать, принц последовал за Изабель в маленькую гостиную, где, как и в спальне, уютно потрескивал огонь в беломраморном камине. Он опустился в кресло, на которое указала Изабель. Она тоже села в такое же кресло по другую сторону стола, на котором стояли вино и сладости.

Улыбка, обращенная к принцу, была ангельской, но он не обманывался на ее счет – он видел и лукавые искорки в прекрасных темных глазах.

Не ответив на приветствие Изабель, не улыбнувшись в ответ на ее улыбку, Людовик взял из корзинки орех, раздавил рукой скорлупу, съел его и взял следующий. Глаза его, вспыхнувшие гневом, не отрывались от молодой женщины.

– Это не то, что я ждал, – наконец произнес он сухо.

– А чего же вы ждали? – спросила она и поднялась, чтобы налить старого бургундского вина в хрустальный бокал, а налив, подала ему.

Он выпил вино одним глотком, и Изабель услышала одобрительное цоканье языком, когда принц вернул ей бокал. Она снова наполнила его.

– Вино, монсеньор, заслуживает большего уважения. Конечно, если бы я узнала раньше о том, что вы решили навестить меня, я устроила бы праздник, пригласила бы несколько наших друзей…

– Хватит надо мной издеваться, – оборвал он ее. – Вы прекрасно знали, чего я жду, иначе почему замок погружен в темноту и откуда взялась веревочная лестница?

Взгляд принца нелегко было выдержать даже тогда, когда он не гневался, – таким огнем он горел. А когда гневался, то испепелял, как молния. Но Изабель он не мог смутить – она не боялась своего кузена. Она тоже отпила вино, но бокал продолжала держать в руках.

– Что ж, карты на стол, монсеньор! Я прекрасно понимаю, какую благодарность хотели вы получить за драгоценности, которые мне прислали. Вместо этого столика со сладостями вы хотели увидеть расстеленную кровать и на ней полуодетую меня.

– Почему полуодетую? – с насмешкой спросил он. – Я же написал, что уезжаю завтра, значит, я очень спешу!

– Да, я вижу, что вы спешите без меры, и не понимаю, почему ваша записка, короткая почти до оскорбительности, не стала еще короче. Например, она могла бы звучать так: «В обмен на украшения – хочу вас!»

– И каков ответ?

– Так не обращаются с дамой из рода Монморанси. Моя кровь стоит вашей, с той только разницей, что она древнее и чище. Мой отец скрещивал шпагу с каждым, кто отваживался в этом усомниться. Что же до сокровищ, которые я не надеялась уже получить, то я вам за них благодарна, но платить за них не обязана. Перечитайте завещание вашей матери. Мне, и только мне, она завещала и этот жемчуг, и этот замок. Чужое не дарят, и уж тем более им не торгуют!

– Что за вздор! О каких торгах вы толкуете? Будто вы не знаете, что я вас люблю!

Неожиданное признание ударило Изабель как громом. Она не ожидала от него слов любви. Но с другой-то стороны, и такие слова тоже были… Нет, она не собиралась снимать доспехов!

– Вы меня любите? Это новость!

– Не лгите! Каждая наша встреча говорила об этом яснее ясного! Еще та, до вашего брака с Шатильоном!

Он мог ждать чего угодно от своенравной Изабель, но только не смеха, а она на его слова рассмеялась. Ее смех разозлил его еще больше.

– Что я сказал смешного?

– Будьте честны и вы тоже, монсеньор! Могла ли я всерьез принимать ваши любезности, если служила ширмой во времена вашей страсти к мадемуазель дю Вижан?

– Ширмой? Да кто мог сказать вам такое?

– Та, кто знает вас лучше всех! Ваша собственная сестра. Кто подвергнет сомнению такой правдивый источник?

– Этому источнику как раз и нельзя доверять! Сестра вас ненавидит.

– Если вы думаете, что сообщили мне что-то новое, то ошибаетесь. Признаюсь, и я возвращаю ей это чувство, увеличив его в сто крат.

– Постарайтесь умерить свою неприязнь. Сестра готова сделать все возможное и невозможное, лишь бы оберечь мой душевный покой. А в вас она видит опасность для моего сердечного спокойствия…

– В моих ли силах его нарушить?

– Я уже все вам сказал, Изабель! Неужели вы позволите мне уехать…

– Да! Чуть не забыла! Отъезд! И куда же вы едете?

– В Париж. Пожалуйста, не смейтесь. Я знаю, Париж – не дальний свет, но там все идет не так, как хотелось бы.

В самом деле, несмотря на праздники, балеты и всевозможные развлечения, которые сменяли друг друга в столице с тех пор, как освободили принцев, в воздухе витало напряжение. Между фрондерами возникли несогласия и размолвки. Тень пробежала и между герцогом Орлеанским и принцем де Конде. Оба были недовольны неисполнением секретного договора, заключенного в январе. Важным пунктом в нем был брак младшего брата Людовика де Конде, юного Конти, с дочерью герцогини де Шеврез. Но брак этот не состоялся. Обманутыми оказались и притязания самого герцога. Будучи дядей короля, он считал, что вправе сам занять трон, и видел в принце де Конде главное препятствие к достижению цели. Коадъютор де Гонди пребывал в ярости, не получив шапку кардинала, которую уже считал своей, и без колебаний предложил свои услуги Мазарини, который по-прежнему находился в изгнании. Шептались также, что Анна де Гонзага стала тайной корреспонденткой изгнанника, о котором не переставая горевала королева, и теперь помогала ему всем, чем могла.

Впрочем, принц не сообщил Изабель ничего особенно нового. Но картина, которую несколькими штрихами набросал ее ночной гость, снабдив немаловажными подробностями, всерьез ее обеспокоила.

– Скажу откровенно: я не вижу причины, по которой бы вам следовало спешно ехать в Париж, – высказала она свое мнение. – Вы наживете только лишние неприятности. Оставьте Месье, Парламент, Гонди и королеву драться на рапирах с наконечниками, пока им не надоест, а сами оставайтесь в Шантийи и ждите, когда к вам явятся просить помощи. Вам, и никому другому, была устроена триумфальная встреча по возвращении из Нормандии. Вы можете вновь стать опорой и спасителем.

– Или первой жертвой! Кое-кто считает, что без меня в королевстве будет гораздо спокойнее, а значит, мне грозит новое заточение, а возможно, и смерть.

– Боже мой! Какой ужас! Но откуда вам это известно?

– От множества агентов, которые служат моим сторонникам, и от немногих друзей, которые у меня остались. Их донесения очень тревожны, и вокруг меня…

– Да, скажите, что же говорят те, что сейчас окружают вас!

– Говорят, что мне нельзя попасться в ловушку, что необходимо вступить в бой немедленно!

– И начать новую Фронду, едва завершилась первая? Интересно, с чьей же помощью?

– Все мои сторонники – я надеюсь, вы тоже входите в их число – умоляют меня принять весьма основательную помощь, которую обещает король…

– Испанский? Кто смеет предлагать как благо помощь врага? Вы верите, что вам хочет добра король, которого вы разбили при Рокруа?

– Кто смеет предлагать? Да все, кто меня любит: моя сестра, младший брат… И ваш брат тоже, причем весьма пламенно.

– Франсуа? Он разве не в Бастилии?

– Он вышел из Бастилии и лечит свою рану в Шантийи.

– И не заехал ко мне в Мелло?

Что-то вроде улыбки осветило мрачное лицо принца.

– Он боится вас. Вы – единственное существо в мире, которого он боится.

– Что за глупости! Мы всегда понимали друг друга, разделяли мысли и чувства. И кому, как не ему, знать, что верность нашей семьи королю неизменна.

– Но сейчас у нас нет короля. Нами правит испанка.

– Она мать короля.

– Опорочившая себя связью с итальянским авантюристом.

– Он ее первый министр. Через четыре месяца король достигнет совершеннолетия. Как вы осмелитесь посмотреть ему в глаза, позволив его наследственному врагу топтать и раздирать в клочья его достояние?

– Если он умен, он скажет нам спасибо.

– Или подпишет смертный приговор. Да вы оба просто ослепли, вы и мой братец!

– А заодно и вся высшая знать Франции! Бофор, Ларошфуко, Немур, Буйон, мой брат Конти, мой зять Лонгвиль…

– Скажите еще «его жена», и вы будете гораздо ближе к истине. Лично я уверена только в одном, что вам никогда бы не удалось вовлечь в эти гнусные интриги Гаспара де Колиньи де Шатильона! Он умер, сражаясь за вас, но никогда – слышите меня? – никогда не позволил командовать собой испанцам! Никогда! Никогда!

Вспыхнувшее в Изабель чувство оказалось сильнее ее, и, задохнувшись от слез, спрятав лицо в ладонях, она упала перед кузеном на колени.

– Молю вас всеми святыми, не дайте увлечь себя! Не переступайте границу, не становитесь изменником! Не пятнайте вашей ослепительной славы, которая сделала вас кумиром французов! Расправьтесь с Мазарини, если хотите, но с помощью своего оружия и своих солдат! Вспомните о ваших былых победах!

Де Конде вскочил, поднял ее и заключил в объятия.

– Изабель, – прошептал он, погрузив лицо в ее волосы. – Я приехал к вам, чтобы молить о любви и ни о чем больше. Я так давно мечтаю, чтобы вы стали моей! А мы? О чем мы с вами говорим? Сжальтесь…

– Сжалиться? Над вами?

– Над нами обоими! Вы знаете, что я люблю вас, и уверен, что вы тоже меня любите. Время летит, и очень скоро настанет миг расставания.

В этот миг из парка донесся негромкий свист, на который принц ответил проклятьем.

– Только не теперь! Невозможно! Я не в силах покинуть вас именно в этот миг! Сейчас, когда я держу вас в объятьях, слышу, как бьется ваше сердце, сгораю от желания быть с вами…

Он покрывал яростными поцелуями ее шею, грудь…Снова раздался свист, на этот раз более громкий и настойчивый. Изабель отстранилась.

– Сейчас проснется весь замок! Я посмотрю, кто там.

– Только после того, как станешь моей!

Людовик, уже ничего не слыша, взялся за воротник ее платья, но Изабель, собрав все силы, оттолкнула его.

– Нет! Нужно узнать, что происходит!

Она выскользнула из его рук и подбежала к окну, из которого по-прежнему свешивалась лестница. Внизу она различила мужскую фигуру, державшую на поводу двух лошадей. Своего брата она узнала сразу же.

– Франсуа? Что вы тут делаете?

– Огорчен, что помешал… вашей беседе, сестра, но необходимо, чтобы монсеньор немедленно вернулся. Прибыл гонец и..

– Если он прибыл из Испании, отошлите его туда, откуда он прибыл.

– Нет, он прибыл из Парижа, и дело очень срочное. Будь что-то другое, неужели я позволил бы себе…

– До свидания, моя красавица.

Коснувшись быстрым поцелуем ее губ, Конде перекинул ногу через подоконник и пообещал:

– Скоро я вернусь, мы на этом не остановимся! Я хочу вас всю целиком!

У Изабель хватило здравомыслия сказать:

– Продолжение будет зависеть от сделанного вами выбора!

– Ну это мы еще посмотрим…

Принц уже спрыгнул на землю и в одно мгновенье вскочил на лошадь. Два всадника растворились в ночи. Изабель подняла лестницу и спрятала ее в сундук, затворила окно, но в постель не легла.

Когда на рассвете Агата на цыпочках прокралась в покои, чтобы привести в надлежащий вид беспорядок, какой остается обычно после страстной ночи любви, она увидела Изабель в рабочем кабинете. Ее госпожа крепко спала, сидя в кресле, в котором сидел принц, а перед ней стоял хрустальный стакан с остатками вина и тарелка с вишневыми косточками. Прическа ее лишь слегка растрепалась, зато платье в полном порядке, из чего Агата заключила, что ничего серьезного не произошло, чему нимало удивилась. Однако она была не из тех, кто любит гадать и размышлять. Она разбудила свою госпожу и сразу же задала вопрос, который вертелся у нее на языке.

– Госпожа герцогиня не ложилась?

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

«На балконе был приготовлен стол для вечернего чая. Хозяйка дома, Васса Макаровна Барвинская, бросил...
«Иван Иваныч Чуфрин встал рано; ему не лежалось.Солнце играло на полосатых обоях его кабинета, на ла...
После гибели первой любви Федор потерял интерес к жизни. Кинув жребий, он пошел учиться на филфак ун...
В книге подробно и в удобной календарной форме описаны все виды работ в саду и на огороде (в защищен...
Исследование Ллойда Арнольда Брауна охватывает период с середины II тысячелетия до н. э., когда вави...
Плечом к плечу они пробивались к цели сквозь все опасности отчужденных пространств. Их встречали огн...