Однокурсники Боборыкин Петр

*****

Подобно своему знаменитому предку, Сократ Ламброс был непреклонен в вопросах, касавшихся жизненных принципов. А раз так, то ничто не могло освободить его сына Теда от вечерней работы в «Марафоне». Именно поэтому Теду не разрешили в сентябре участвовать в церемонии посвящения в первокурсники, когда ректор Пьюси произносил свою яркую речь в защиту академических свобод.

А из-за того, что сразу же после занятий Тед становился человеком подневольным, он никогда не ходил на футбольные матчи и не сидел на стадионе «Солджерз-филд» среди своих приятелей-первокурсников, не кричал с ними до хрипоты и не напивался до дурноты.

Это была одна из тысяч причин, почему Тед эмоционально не чувствовал себя полноценным членом выпуска 1958 года. А ему так хотелось уподобиться своим собратьям.

Вот почему, когда объявили о проведении Дня первокурсника, он стал умолять отца отпустить его хотя бы на вечер, чтобы поучаствовать в веселом мероприятии под названием «Дымарь», которое проводится один-единственный раз за все время студенческой жизни в Гарварде.

Сократ проявлял твердость, но Таласса заступилась за сына:

— Наш мальчик все время работает, так старается. Позволь ему отдохнуть один вечер. Parakalo, Сократ.

— Ну ладно, — наконец-то уступил глава семьи.

Сам великий Демосфен при всем своем красноречии не смог бы подобрать лучших слов благодарности во славу великодушия какого-нибудь правителя, чем те, которые расточал своему отцу юный Тед Ламброс.

И вот в день праздника, 17 февраля, Тед Ламброс побрился, надел свежую рубашку и свой лучший твидовый пиджак (из секонд-хенда, но почти новенький) и зашагал к зданию театра «Сандерс». Он заплатил доллар, что позволяло ему не только пройти на представление, а потом пить пиво, сколько влезет, но и получить при входе лотерейный приз — от трубки из высушенного кукурузного стебля до рекламных пачек сигарет «Пэлл-Мэлл».

Deo gratias, наконец-то он один из них.

В половине девятого на сцену нервной походкой вышел чрезмерно загримированный ведущий вечера, чтобы объявить о начале представления. Его встретил шквал недовольных выкриков, приправленный немыслимыми для рафинированных студентов Гарварда ругательствами.

Первым номером программы было выступление вокальной группы «Вдовы из Уэллесли», в которую входила дюжина чопорных молоденьких певиц из соседнего женского колледжа.

Едва они начали петь, как изо всех уголков зала в них градом полетели монеты, — все это сопровождалось яростными криками: «Раздевайтесь донага!»

Конферансье посоветовал девам поскорее заканчивать выступление и убираться со сцены. Следующих участников концерта ожидала подобная же участь.

Поведение первокурсников во время представления, хотя и несколько вызывающее, показалось бы верхом любезности и приличия по сравнению с тем, что происходило потом. Основная часть этого праздника — собственно говоря, то, что и называлось «Дымарём», — еще была впереди: нужно было перейти по коридору в Мемориал-холл, куда подвезли триста столитровых бочек с пивом, чтобы первокурсники смогли утолить жажду.

Разумеется, молодые люди не были оставлены без присмотра. Здесь присутствовали четыре декана, прокторы всех общежитий, а также человек десять из университетской полиции. Копы оказались дальновиднее всех, поскольку были в дождевиках, которые в конечном счете им очень пригодились.

В мгновение ока Мем-холл — зал, где обычно проходят многие торжественные мероприятия университета, — был залит пивом по колено. Тут и там затевались драки. Прокторы пытались разнимать дерущихся, но их дубасили и толкали на мокрый пол.

Тед Ламброс стоял, наблюдая за всей этой потасовкой, и не верил своим глазам. Неужели это и есть будущие мировые лидеры?

И в ту же минуту его окликнули.

— Эй, Ламброс, — заорал кто-то, — ты даже не пьян!

Это был Кен О'Брайен, который учился с ним в одной группе по латинскому языку, он был мокрым насквозь и пьяным в стельку.

Не успел Тед ответить, как ему облили голову. Крещение пивом. Пока жидкость медленно стекала на его лучший твидовый пиджак, Тед сердито набросился на Кена и врезал ему кулаком по подбородку. Но из-за этого он потерял равновесие и упал на пол, уже превратившийся в море пива.

Это было уже слишком. И хотя О'Брайен, которого он сбил с ног, вполне дружелюбно упрашивал его продолжать драку, Тед с тоской на сердце пошлепал по морю пива прочь из Мем-холла. Не оборачиваясь.

*****

Оркестр ГарвардаРэдклиффа ежегодно проводит конкурс-концерт на звание лучшего солирующего музыканта среди студентов этих двух учебных заведений. Состязание проводится зимой, чтобы победитель — обычно это старшекурсник или последипломный студент — смог блеснуть на весеннем концерте оркестра.

Правда, всегда найдутся какие-нибудь ретивые юнцы, мечтающие о ранней славе. И Дону Лоуэнштайну, руководителю оркестра, приходится пускать в ход все свои дипломатические способности и убеждать их не позориться на публике.

Но этого первокурсника, тщедушного рыжего очкарика, пришедшего к нему на прием сегодня, никак не удавалось отговорить.

— Послушай, — немного снисходительно объяснял Лоуэнштайн, — наши солисты — это в основном те, кто намеревается идти в профессионалы. Я уверен, ты был звездой в своей школе, но…

— Я уже профессионал, — перебил его Дэнни Росси, выпуск 1958 года.

— Ладно-ладно, ты только не кипятись. Просто требования для участия в этом конкурсе невероятно высокие.

— Я знаю, — ответил Дэнни. — Если я вам не подойду, это будут уже мои проблемы.

— Давай выясним это прямо сейчас. Пойдем спустимся в зал, и я тебя послушаю.

Примерно час спустя Дональд Лоуэнштайн вернулся к себе в состоянии, близком к потрясению. Сьюзи Водсворт, его заместитель, была в их общем кабинете — она с интересом посмотрела на Дона, когда тот вошел и плюхнулся в кресло рядом со своим письменным столом.

— Сьюзи, я только что слышал игру победителя конкурса этого года. И знаешь, этот первокурсник Росси — гений.

В эту минуту вошел тот, о ком они говорили.

— Спасибо, что уделили мне время, — сказал Дэнни. — Надеюсь, теперь вы сочтете меня достойным участия в вашем конкурсе.

— Привет, — произнесла девушка из Рэдклиффа, проявляя инициативу. — Я Сьюзи Водсворт, замруководителя оркестра.

— Э-э, м-м, приятно познакомиться.

Он надеялся, что она не заметила, как он глазеет на нее из-за очков.

— Думаю, здорово, что в этом году в нашем конкурсе будет участвовать первокурсник, — сияя, добавила она.

— Ну, — застенчиво произнес Дэнни, — может, я наконец перестану обольщаться на свой счет.

— Сомневаюсь, — еще более ослепительно улыбнулась Сьюзи. — Дон сказал мне, ты очень хорош.

— О! Надеюсь, он сказал так не просто из вежливости. Внезапно наступила неловкая пауза. И за эти считанные секунды Дэнни решился сделать над собой героическое усилие и произвести впечатление на это симпатичное создание.

Конечно, он провалится, как всегда. Но зато потом сможет смело сказать себе, что закон больших чисел должен быть на его стороне.

— Мм, Сьюзи, а тебе хотелось бы послушать, как я играю?

— Очень, — ответила она с энтузиазмом и, взяв Дэнни за руку, повела его из кабинета искать свободный класс с инструментом.

Он сыграл Баха, а затем — искрометного Рахманинова. Вдохновленный тем, что рядом женщина, он демонстрировал еще более впечатляющую технику, чем прежде, но ни разу не взглянул на нее, чтобы не сбиться.

Но он все равно ощущал ее присутствие. О, и еще как ощущал!

Наконец Дэнни поднял голову. Она склонилась над роялем, глубокий вырез ее блузки открывал перед ним вид, весьма интересный с эстетической точки зрения.

— Ну как, хотя бы немного получается? — спросил он, переводя дыхание.

Широкая улыбка расцвела на лице девушки.

— Позволь мне сказать тебе кое-что, Росси, — начала она, придвигаясь ближе, чтобы положить руки ему на плечи. — Ты, без всякого сомнения, самый фантастический парень из всех, с кем я когда-либо имела удовольствие находиться в одном помещении.

— О! — сказал Дэнни Росси, глядя на нее снизу вверх, на его лбу от волнения выступили капельки пота. — Скажи, э-э, как насчет того, чтобы выпить по чашечке кофе когда-нибудь?

Она рассмеялась.

— Дэнни, а как насчет того, чтобы заняться любовью прямо сейчас?

— Прямо здесь?

Она начала расстегивать ему рубашку.

Дэнни всегда мечтал о том времени, когда женщины все же поймут, что блестящее исполнение сложного пассажа на клавиатуре рояля может возбуждать не меньше, чем мастерски исполненный пас на футбольном поле. И вот наконец это свершилось.

К тому же футболисты никогда не играют на бис.

Из дневника Эндрю Элиота

6 марта 1955 года

Так называемая система колледжей — вот что делает Гарвард и, вынужден признать, Йель непохожими на все другие университеты в Америке.

Где-то году в 1909-м Кембридж стал превращаться из небольшого поселка в настоящий город, и, хотя некоторые студенты проживали в общежитиях, основная масса гарвардцев селилась в самых разных его частях. Парни победнее снимали дешевые хибары вдоль Массачусетс-авеню, а ребята из привилегированных семей (такие, как мой отец) жили просто в шикарных квартирах в районе, который назывался в то время Золотой Берег (рядом с Маунт-Оберн-стрит). Такое социальное разобщение влекло за собой множество предубеждений.

И тогда ректор Лоуэлл решил: неправильно, когда студенты университета живут своими закрытыми группами. Поэтому он выдвинул идею взять в качестве примера английский Оксфорд, разделить университет на колледжи поменьше, и всех перемешать.

Все происходит примерно так. Сначала всех нас, первокурсников, размещают в общежитиях в Гарвардском дворе, чтобы мы имели возможность познакомиться с большинством ребят нашего общего первого курса. Спустя год считается, будто мы нашли для себя новых разных и интересных друзей. После чего мы уже готовы провести следующие три года в восхитительных небольших колледжах ближе к реке, которые гарвардцы снобистски называют просто «хаусами».

Вообще-то для некоторых парней подобные перемены имеют кое-какую образовательную ценность. Качки из Алабамы вдруг обращаются с просьбами поселить их в одном «хаусе» с кем-то из будущих медиков, философов или писателей. И если им идут навстречу, то таое положение дел вполне способно обогатить жизнь спортивных молодых людей не меньше, чем любой академический курс.

Но все обстоит совершенно иначе, когда речь заходит о преппи. Для того чтобы разнообразить блюдо под названием «жизнь», нам не нужны специальные приправы. Мы как бактерии (только чуть круче). Мы прекрасно существуем в собственной среде. Поэтому я уверен — в администрации университета ничуть не удивились, когда Ньюол, Уиглсворт и я решили продлить наше совместное проживание на следующие три года.

Сначала мы хотели, чтобы к нам присоединился Джейсон Гилберт и стал четвертым. Он парень очень даже неплохой, и с ним было бы весело. К тому же Ньюол считал, что мы могли бы извлекать выгоду из того, что у него переизбыток поклонниц. Но не это главное.

Дик предложил ему эту идею, когда они возвращались на автобусе после матча по сквошу против Йеля (в котором мы победили). Но Джейсон не захотел. Ему до этого сильно не везло с соседями, просто до ужаса, поэтому он решил жить один. И хотя второкурсники редко пользуются такими привилегиями, но проктор общежития, в котором жил Гилберт, обещал написать письмо в его поддержку. А еще Джейсон предложил, чтобы в списке предпочтений мы указали один и тот же «хаус». Тогда можно вместе питаться, а ему будет удобно посещать наши многочисленные импровизированные вечеринки.

Теперь осталось решить единственную проблему — куда податься.

Хотя колледжей было семь, но только три из них действительно были приемлемы для нас в социальном плане. Ведь невзирая на все эти разговорчики про демократию, в большинстве случаев главы колледжей хотят придать своим «хаусам» некий шик, а раз так — стараются подбирать для себя студентов определенного типа, взаимно тяготеющих друг к другу.

Много народу выбирает «Адамс-хаус» (названный так в честь славного парня Джонни из выпуска 1755 года, второго президента Соединенных Штатов), может, потому, что там раньше находились квартиры Золотого Берега. К тому же, и это немаловажно, их повар некогда работал в одном чудесном нью-йоркском ресторане (фактор, который трудно не принимать во внимание, особенно если речь идет о трех годах жизни, когда приходится ежедневно в одном и том же месте завтракать, обедать и ужинать).

Есть еще «Лоуэлл-хаус», шедевр в георгианском стиле, удобное место для членов «Файнал-клубов» — глава этого колледжа еще в большей степени англичанин, чем сама английская королева. К тому же это очень скромное место.

Но бесспорно, рай для преппи в Гарварде — это… «Элиот-хаус». Излишне говорить, что и Уиг, и Ньюол хотят именно его указать номером первым в списке предпочтений. Мне же становится немного не по себе, как подумаю, что придется жить в этом здании грозного вида из красного кирпича — памятнике моему прапрадедушке (и даже с его статуей во дворе).

И все же Уигу и Ньюолу не терпелось попасть туда, где большинство наших приятелей уже расположились с удобством. Мы никак не могли определиться с выбором, пока однажды поздним вечером нас не удивил своим появлением неожиданный гость.

Хоть мы и были пьяны, но, к счастью, не настолько, чтобы не услышать, как кто-то стучится в дверь.

Ньюол поднялся с места и, пошатываясь, пошел встретить ночного гостя. Услышав, как он вдруг воскликнул: «Господи Иисусе!», я тоже поспешил к двери, откуда донесся ответ нашего посетителя: «Не совсем так, молодой человек, я всего лишь Его смиренный ученик».

Это был не кто иной, как профессор Финли. Он, собственной персоной, — и в нашей общаге!

Он случайно проходил мимо, совершая вечернюю прогулку, и подумал, а не заглянуть ли ему к нам, чтобы спросить, куда мы собираемся подавать заявку на будущий год. И особенно его интересовало, не получит ли «Элиот-хаус» «преимущественное право» среди остальных претендентов на наш выбор.

Мы тут же в один голос пообещали, мол, обязательно получит, хотя он прекрасно понимал, что именно меня беспокоит — быть Эндрю Элиотом в «Элиот-хаусе», глава которого носит звание Элиот-профессора по древнегреческой литературе.

На самом деле он пришел поддержать меня и заверить в том, что он вовсе не ждет, будто я сразу начну переводить Библию для индейцев или стану ректором Гарварда. Но он верит, что и я, пусть и как-то иначе, чем мой прапрадед, но оставлю свой след на этой земле. Не знаю, что я испытал в ту минуту — был ли я потрясен или просто растроган. Выходит, этот великий профессор думает, будто я смогу действительно дорасти до… ну, не знаю… до кого-нибудь.

Наутро я все еще не был до конца уверен, что Джон X. Финли действительно лично приходил к нам в общежитие.

Но даже если он нам приснился, мы трое все равно пойдем в «Элиот». Ибо Финли, даже если это был всего лишь его призрак, умеет очаровывать, как никто другой.

*****

Когда по утрам Джейсон Гилберт забирал у своей двери газету «Кримзон», он сразу же открывал ее на спортивной странице — посмотреть, какой из его подвигов упомянут здесь в очередной раз. После этого он читал первую страницу — узнать о событиях университетской жизни. И лишь потом, если у него оставалось время, он просматривал сообщения о новостях в мире, краткие заголовки которых давались в специальном разделе.

И по этой причине он не обратил внимания на короткую заметку, в которой сообщалось, что «впервые за всю историю конкурса исполнительского мастерства, проводимого оркестром Гарварда-Рэдклиффа, победителем стал студент первого курса.

Вечером 12 апреля 1955 года Дэниел Росси, выпуск 1958 года, в сопровождении оркестра исполнит Концерт ми-бемоль Ференца Листа».

Джейсон узнал о концерте лишь через три дня, когда обнаружил у себя под дверью конверт.

Дорогой Гилберт!

Если бы ты не помог мне пройти тест со скамейкой, я бы, наверное, не имел возможности заниматься музыкой в должном объеме, чтобы победить в конкурсе.

Вот для тебя, как обещал, два билета. Приходи с подружкой.

С уважением,

Дэнни.

Джейсон улыбнулся. Как давно это было — воспоминания о той сумасшедшей неделе в начале учебного года уже почти потускнели, а об обещании Дэнни он и вовсе забыл. Зато теперь ему есть куда пригласить Энни Рассел — самую симпатичную девушку в Рэдклиффе. Джейсон уже давно подыскивал для этого удобный случай. И вот такой случай представился — как нельзя кстати.

Вечером 12 апреля в театре «Сандерс» собрались многочисленные ценители талантов, чтобы присмотреться к юному исполнителю, про которого говорили, будто он ворвался в музыкальную галактику Кембриджа, как новая комета.

Но никому из тех, кто пришел на концерт, не дано было понять, что ощущает в эту минуту сам исполнитель, готовящийся предстать перед судом взыскательной публики. Дэнни стоял за кулисами и с все возрастающим волнением и страхом наблюдал за тем, как новые и новые лица появляются в зале. Здесь присутствовали не только его преподаватели и профессора, он также узнал весьма уважаемых людей из знаменитых консерваторий города. О боже, даже Джон Финли пришел.

Все эти несколько недель, пока шла подготовка к концерту, репетиции с оркестром проходили в приподнятом настроении. Дэнни с нетерпением и даже с некоторой маниакальной радостью ожидал этого грандиозного события — когда ему представится возможность продемонстрировать свой талант пианиста перед залом, вмещающим более тысячи человек, перед всеми этими важными персонами. Он вдруг стал чувствовать себя великаном.

Но так было до вчерашнего вечера. Ибо накануне события, которое должно было превратиться в его коронацию на гарвардской сцене, Дэнни не мог уснуть. Метался. Ворочался. Представлял себе самое худшее. И стонал, словно это худшее должно случиться неизбежно.

Наверняка я стану посмешищем, думал он. Обязательно упаду в обморок, выйдя на сцену. Или просто споткнусь и упаду. Или вступлю слишком рано. Или слишком поздно. Или вообще забуду, что играть. Все повеселятся от души. И не только дамочки из округа Ориндж, но и целая тысяча известнейших во всем мире, уважаемых людей. Какое несчастье. И вообще, зачем я только сунулся на этот чертов конкурс?

Он потрогал у себя лоб. Горячий и влажный. Может, я заболел, подумал он. У него затеплилась надежда. Может, придется отменить выступление. О, прошу Тебя, Господи, пускай у меня будет грипп. Или даже что-нибудь посерьезнее.

К своему великому огорчению, наутро он чувствовал себя вполне здоровым. А это значило, что вечером ему не миновать встречи с гильотиной в театре «Сандерс».

Он одиноко стоял за сценой, желая оказаться где-нибудь совсем в другом месте.

Дон Лоуэнштайн, дирижер сегодняшнего концерта, подошел к нему, чтобы поинтересоваться, готов ли он к выступлению. Дэнни хотел сказать «нет». Но непроизвольно, сам того не желая, кивнул.

Он набрал в грудь воздуха, сказал про себя: «Вот дьявол» — и вышел на сцену, не отрывая глаз от пола. Перед тем как сесть за рояль, он слегка поклонился публике — в знак признательности за вежливые аплодисменты. К счастью, огни прожекторов ослепили его и он не видел лиц в зале.

А затем случилось нечто необъяснимое.

Едва он оказался за роялем, его страх преобразовался в новое чувство. Это было возбуждение. Он сгорал от желания творить музыку.

Он подал знак Дону, что готов.

С первым взмахом дирижерской палочки Дэнни впал в странное гипнотическое состояние. Ему снился сон, будто он играет безупречно. Так хорошо в своей жизни он еще никогда не играл.

Крики «браво!» летели к нему из всех уголков большого зала. И аплодисменты звучали без всякого «диминуэндо».

Все, что творилось вокруг Дэнни после выступления, напомнило Джейсону чествование победителя финальной встречи на звание чемпиона какого-нибудь кубка по теннису. Поклонники разве что не подбрасывали героя в воздух и не носили на руках вокруг театра. Вся элита музыкальной общественности Кембриджа выстроилась в очередь, чтобы обнять его или просто пожать руку.

И все же, когда Дэнни заметил Джейсона, он высвободился из объятий и поспешил к краю сцены, чтобы с ним поздороваться.

— Ты был бесподобен, — тепло поприветствовал его Джейсон. — Так приятно было получить от тебя билеты на концерт. Кстати, позволь представить тебе мою подругу, мисс Энни Рассел, выпуск тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года.

— Привет, — улыбнулся Дэнни. — Ты учишься в Клиффе?

— Да, — ответила она, светясь от радости, — И я, наверное, повторю то, что до меня уже сказал миллион человек: сегодня вечером ты был просто изумителен.

— Спасибо, — поблагодарил Дэнни.

И тут же добавил извиняющимся тоном:

— Знаете, ребята, мне очень жаль, но я должен идти — осталось еще несколько профессоров, с которыми надо бы обменяться рукопожатиями. Давайте как-нибудь встретимся и сходим куда-нибудь, посидим, а, Джейсон? Рад был познакомиться, Энни.

Он махнул рукой на прощание и был таков.

На другой день Джейсон, вдохновленный тем, что Энни накануне весь вечер была весела, позвонил ей снова, чтобы пригласить ее на футбольный матч, который состоится в следующую субботу.

— Извини, мне очень жаль, — ответила она, — но я еду в штат Коннектикут.

— О, у тебя свидание в Йеле?

— Нет. Дэнни будет играть с Хартфордским симфоническим оркестром.

«Проклятье, — подумал Джейсон, вешая трубку. — Все надежды рухнули. Вот тебе урок на будущее: никогда не помогай сокурсникам в Гарварде, даже если это всего лишь тест «наступи на скамейку»».

*****

24 апреля 1955 года, во вторник, воздух в Кембридже был все еще по-зимнему свеж. Однако, судя по официальной статистике, приведенной администрацией университета, можно было предположить, что в метафорическом смысле лучи солнечного света уже ворвались в жизнь 71,6 процента первокурсников трехсот двадцать второго выпуска Гарварда. Этому большинству было отчего ликовать: они определились с выбором коттеджа и их просьбу удовлетворили.

Для троицы из крыла Джи-21 никаких неожиданностей не было, ведь еще месяц назад им было явление необычного архангела, принесшего благую весть об их поступлении. Однако молодые люди были приятно удивлены, узнав, что их определили в номер с великолепным видом на набережную реки. Не многим второкурсникам перепадало такое отменное жилье.

Кроме того, не все второкурсники получали привилегию жить в отдельном номере. Но Джейсон Гилберт удостоился такого права (за вышеупомянутые заслуги). Его одноместное жилище находилось во внутреннем дворе «Элиота», как раз напротив того здания, где поселились три его друга-аристократа.

Он поделился этой отличной новостью с отцом, с которым регулярно разговаривал по телефону — раз в неделю.

— Потрясающе, сынок. Господи, даже те, кто просто слышал о Гарварде, знают, что в «Элиот-хаусе» собраны сливки общества.

— Вообще-то здесь все считаются сливками общества, папа, — шутливо заметил Джейсон.

— Да, разумеется. Но Элиот — это creme de la creme[17], Джейсон. Мы с твоей матерью очень тобой гордимся. И всегда будем гордиться. Кстати, а ты делал те новые упражнения для отработки ударов слева?

— Да, папа. Конечно.

— Я читал в «Мире тенниса», что все большие шишки набирают в весе, пока разъезжают с турнира на турнир, все равно как боксеры за ночь.

— Наверное, — сказал Джейсон, — но вообще-то у меня совершенно нет времени. Очень много приходится заниматься.

— Конечно, сынок. Если что-то идет в ущерб учебе, то лучше не надо. Ладно, жду звонка через неделю.

— Пока, пап. Маму поцелуй.

Что же касается Дэнни Росси, то он был вне себя от возмущения. Как же так, ведь он просил в своем заявлении, чтобы его определили в «Адамс-хаус», поскольку именно здесь в основном живут музыканты и литераторы. Тут только кликни, и народу сбежится на целый камерный оркестр.

Он был уверен, что его возьмут в «Адамс», поэтому особенно не ломал себе голову над тем, какие «хаусы» указывать на втором и третьем месте в перечне своих предпочтений. Просто вписал небрежно первые пришедшие на ум названия — «Данстер» и «Элиот».

И вот его направили в «Элиот» — куда он хотел меньше всего.

Как они могли с ним так поступить — с ним, кто уже отличился в университете, добился такого признания среди публики? Неужели в «Адамс-хаусе» не поняли, кому они отказали, ведь им не придется впоследствии с гордостью рассказывать всем, что здесь у них проживал сам Дэнни Росси?

Более того, ему совсем не нравилась перспектива торчать целых три года в этом «Элиоте» с кучкой самодовольных преппи.

И Дэнни решил обратиться с жалобой к самому господину Финли. После прослушивания курса лекций «Гум-два» он проникся глубочайшим уважением к этому выдающемуся человеку — вот кто поймет истинную причину недовольства, если честно объяснить, почему Дэнни не хочется идти в возглавляемый им колледж.

Каково же было его изумление, когда Финли откровенно во всем сознался.

— Это я очень хотел заполучить вас, Дэниел. Мне даже пришлось главе «Адамс-хауса» предложить взамен двоих крепких футболистов и одного публикующегося поэта — лишь бы только он согласился отдать вас.

— Наверное, я должен быть польщен, сэр, — сказал Дэнни, совершенно сбитый с толку таким поворотом событий. — Просто мне…

— Я знаю, — сказал профессор, прежде чем Дэнни успел высказать свои опасения, — но, несмотря на уже сложившуюся репутацию, я хочу, чтобы наш колледж выделялся по всем дисциплинам. Вы когда-либо посещали «Элиот-хаус»?

— Нет, сэр, — признался Дэнни.

Спустя мгновение Финли уже вел Дэнни вверх по винтовой лестнице башни, выходящей во внутренний двор. Молодой человек уже запыхался, но энергичный Финли бодро поднимался по ступеням. И наконец он распахнул дверь.

Первое, что бросилось Дэнни в глаза, — удивительно красивый вид на реку Чарльз, открывающийся из огромного круглого окна. И лишь потом он заметил рояль.

— Что вы об этом думаете? — спросил Финли. — Все великие умы прошлого обретали вдохновение в местах возвышенных. Вспомните, как итальянский гений Петрарка взбирался на гору Венту. Весьма платонический поступок.

— Глазам своим не верю, — произнес Дэнни.

— Дэниел, возможно ли, сидя здесь, наверху, написать симфонию, как, по-вашему?

— Не то слово.

— Вот почему мы хотели заполучить вас в «Элиот-хаус». Не забывайте, все колледжи в Гарварде рады принять у себя гениев, но только мы их поощряем.

И этот великий человек, живая легенда Гарварда, протянул руку юному музыканту и произнес:

— С нетерпением жду вашего появления здесь осенью.

— Благодарю вас, — сказал Дэнни, крайне растроганный. — Спасибо, что пригласили меня в «Элиот».

И все же для некоторых студентов выпуска 1958 года день 24 апреля ничем не отличался от других учебных дней.

Тед Ламброс был одним из тех немногих, кому так не повезло. Он ведь жил у себя дома и не подавал никаких заявлений по поводу выбора колледжа в качестве места проживания, а потому новость, всколыхнувшая все население Гарвардского двора, оставила его совершенно равнодушным.

Он, как обычно, с утра сходил на занятия, днем посидел в библиотеке Ламонта, а в пять вечера направился в «Марафон».

И все это время он не мог не чувствовать ликования своих более удачливых сокурсников: еще бы, ведь они проведут оставшиеся три года на берегу реки в качестве жителей единственного в своем роде городка.

Получив на экзаменах в середине семестра одну оценку «отлично» с минусом и по каждому из трех предметов «хорошо», он вполне справедливо предположил, что ему полагается стипендия — в таком размере, чтобы она позволяла жить в кампусе.

Однако, прочитав письмо из отдела финансовой помощи студентам, в котором с большим удовольствием сообщалось, что на следующий год ему выделена стипендия в размере восьмисот долларов, он крайне огорчился.

На первый взгляд, можно было бы тихо порадоваться и такой скромной сумме. Но все дело в том, что совсем недавно в Гарварде объявили об увеличении платы за обучение ровно на такую же сумму. Тед был расстроен донельзя. Как это все напоминало безумный бег белки в колесе!

Он по-прежнему не являлся полноценным членом этого сообщества. Пока что.

*****

Оказывается, не только представители академической общественности побывали на концерте Дэнни Росси в театре «Сандерс». Солист даже не догадывался о том, что по приглашению профессора Пистона его выступление прослушал и сам Шарль Мюнш — выдающийся дирижер Бостонского симфонического оркестра. Маэстро прислал собственноручно написанное письмо, в котором высоко оценивал мастерство Дэнни и приглашал его с толком для себя провести лето, посещая концерты знаменитого Тэнглвудского музыкального фестиваля[18].

Программа еще не определена, но я уверен, знакомство со всеми великими музыкантами, приезжающими на фестиваль, пойдет вам на пользу. И я бы желал лично пригласить вас присутствовать на репетициях нашего оркестра, поскольку мне стало известно, что вы стремитесь сделать профессиональную карьеру.

Искренне ваш,

Шарль Мюнш.

Это приглашение, помимо всего прочего, помогло бы решить щекотливую семейную проблему. Дело в том, что в своих частых письмах Гизела настойчиво уговаривала сына приехать летом домой, тогда отец обязательно, в этом нет никаких сомнений, перестанет клеймить собственного сына. И они смогут наладить отношения.

И хотя ему безумно хотелось повидаться с матерью — и поделиться своим огромным успехом с профессором Ландау, — Дэнни решил, что не стоит испытывать судьбу и нарываться на очередной конфликт с Артуром Росси, врачом-стоматологом.

И внезапно, как-то очень быстро, первый год учебы в университете подошел к концу.

Май начался с подготовки к экзаменам. Теоретически считалось, что эти специальные дни даются для индивидуальных дополнительных занятий. Но для большинства студентов Гарварда (таких, как Эндрю Элиот и компания) это время означало, что пора браться за ум и садиться за выполнение всех семестровых заданий, начиная с тех, которые давались еще на самых первых лекциях и семинарах в начале учебного года.

Спортивный сезон завершился выяснением отношений во встречах с командами Йельского университета. Не всегда эти сражения завершались в пользу Гарварда. Но свою теннисную команду Джейсон Гилберт все же привел к победе. Безжалостно расправляясь с первой ракеткой команды соперников, Джейсон с особым наслаждением наблюдал во время матча за тем, как изменяется в лице тренер из Йеля, а потом он еще раз вернулся на корт, уже в паре с Дики Ньюолом, чтобы вновь упиться сладкой местью.

Теперь Джейсону тоже пришлось засесть за учебники и как следует покорпеть. Он решительно сократил количество светских развлечений, позволяя себе расслабляться только по выходным.

Тем временем, стремительно возросли продажи сигарет и стимулирующих пилюль «NDz». Читальный зал Ламонта сутками напролет был забит до отказа. Современная вентиляционная система библиотеки не справлялась с запахами грязных рубашек, холодного пота и неприкрытого испуга. Но никто ничего не замечал.

Экзамены принесли сплошное облегчение. Ибо студенты выпуска 1958 года, к своей великой радости, узнали, что старинная присказка про Гарвардский университет: «Поступить сюда очень трудно. Но чтобы не окончить Гарвард, надо быть сущим гением» — оказалась на удивление правдивой.

Постепенно пустели корпуса общежитий первокурсников, где освобождали места для выпускников двадцатипятилетней давности, которые должны съехаться в университет, чтобы еще раз пожить здесь с неделю во время проведения мероприятий, приуроченных к этой дате. Однако среди студентов нынешнего выпуска были и такие, кто уезжал отсюда насовсем.

Мизерное количество из всех первокурсников совершили невозможное — завалили экзамены. Некоторые честно признались самим себе, что перспектива и дальше испытывать все возрастающее давление со стороны невероятно честолюбивых сверстников просто невыносима. А потому, чтобы сохранить нормальную психику, предпочли перевестись в учебные заведения поближе к дому.

Некоторые продолжали неравную борьбу. В результате чего повреждались умом. Случай с Дэвидом Дэвидсоном (он все еще находился в клинике) не был единичным. На Пасху здесь произошло еще одно самоубийство. В «Кримзоне» впоследствии сочувственно написали, что студент погиб в автомобильной катастрофе, хотя все знали, что мертвое тело Боба Разерфорда из Сан-Антонио нашли в его собственном автомобиле, который стоял в гараже.

Впрочем, как выразились бы некоторые представители нашего курса, известные своей суровостью: не стало ли все происходящее определенным уроком для всех нас — как для жертв, так и для тех, кто выжил? Будет ли жизнь потом, на вершине успеха, легче той, которая протекала в добровольных пыточных камерах Гарварда?

А самые ранимые и впечатлительные понимали, что выживать придется еще три года.

Из дневника Эндрю Элиота

1 октября 1955 года

В августе, когда мы собрались все вместе в родовом гнезде нашей семьи в штате Мэн — где большую часть времени я занимался тем, что знакомился со своей новой мачехой и ее детьми, — отец и я дружески побеседовали на берегу озера, как и положено раз в году. Во-первых, он поздравил меня с тем, что я хоть и со скрипом, но сдал экзамены по всем предметам. Честно говоря, перспектива того, что сын в течение четырех лет будет находиться в стенах учебного заведения, чрезвычайно радовала его.

Затем в воспитательных целях он сообщил мне, что, по его мнению, я не должен страдать из-за того, что имел несчастье родиться богатым. Главная мысль отцовской речи заключалась в том, что он, конечно, и дальше будет с удовольствием оплачивать мою учебу и проживание в кампусе, но выдачу денег на карманные расходы собирается прекратить — для моего же блага.

И поэтому, если мне захочется — а он очень надеется, что захочется, — записаться в один из клубов, сходить на стадион поболеть за сборную команду Гарварда, пригласить какую-нибудь подходящую юную даму в кафе «Локе-обер»[19] и так дале, я должен буду самостоятельно поискать доходное занятие. Все это, конечно же, научит меня по-эмерсоновски[20] «поверить в собственные силы». Я очень вежливо его поблагодарил.

Приехав в Кембридж до начала занятий на втором курсе, я сразу же пошел в студенческий центр занятости, где выяснил, что самые прибыльные места уже разобрали студенты-стипендиаты — им, конечно же, «бабки» были гораздо нужнее, чем мне. Таким образом, я лишился возможности приобрести поучительный опыт мытья грязной посуды и раскладывания картофельного пюре по тарелкам.

И вот, когда мне уже ничего не светило, во внутреннем дворике «Элиота» я случайно встретил мистера Финли. Услышав рассказ о причине моего раннего появления в университете, он одобрил отцовское стремление привить сыну прекрасные американские ценности. Как ни странно, он тут же повел меня прямо в библиотеку «Элиот-хауса» — словно у него не было других дел — и там уговорил Неда Девлина, заведующего библиотекой, взять меня на работу помощником библиотекаря.