Однокурсники Боборыкин Петр

*****

В считанные часы после того, как Теду Ламбросу отказали в продлении контракта в Гарвардском университете, на него обрушился шквал звонков из всех наиболее важных университетских центров Соединенных Штатов Америки. Некоторые коллеги звонили, чтобы просто посочувствовать и выразить свое соболезнование. Кто-то спрашивал, неужели это правда, подразумевая, что если даже Теда Ламброса прокатили, то чего же остальным ожидать от Гарварда. Но наверное, самые неожиданные звонки были от тех, кто делал вид, будто знает, в чем секрет того рокового голосования.

Когда Тед и Сара вернулись к себе от Уитменов, настроение у него уже было другим: угнетенное состояние сменилось чем-то вроде посмертной эйфории. Им овладело парадоксальное ощущение «парения» над разочарованием.

Уолт Хьюлет из Техасского университета позвонил, чтобы донести до него неофициальную информацию:

— Тедди, я знаю, кто тебя зарубил: это ваши ребята, «гробологи».

Так Уолт называл археологов, которые, как он считал, только и делают, что копаются в гробах, оставшихся от древних цивилизаций.

— С чего ты это взял, Уолт?

— Послушай, эти парни испытывают патологическую ненависть ко всему, что написано в книгах. Они доверяют только порнографическим каракулям, нацарапанным на римских писсуарах. Значит, ты собираешься ехать в Беркли, да?

Теда словно оглушили. Он и не подозревал, что в мире классической филологии все всё знают.

— Не уверен, — уклончиво ответил он.

Благодаря сегодняшнему опыту он многое узнал о законах, царящих в академических джунглях.

— Знаешь, Уолтер, дружище, я очень тронут, что ты позвонил. Но сейчас время уже за полночь, а то, что контракт не продлили, не означает, будто я могу не идти завтра читать лекцию в девять утра.

Он повесил трубку и посмотрел на Сару, на которую к этому времени тоже напал смех.

— Это похоже на фарс, Тед. Надо снять трубку с телефона и идти спать.

В эту минуту снова раздался телефонный звонок.

Это был Билл Фостер из Беркли.

Уставший и полупьяный, Тед не очень-то был расположен разговаривать среди ночи. Но Билл не стал его утруждать, поскольку взял весь разговор на себя.

— Послушай, Тед, знаю, у вас там уже поздно, поэтому буду краток. Мы действительно хотим, чтобы ты у нас работал, и с нетерпением ждем письма с твоим согласием, чтобы включить тебя в список преподавателей для нашего рекламного справочника.

— Спасибо, Билл, — ответил Тед, стараясь изо всех сил, чтобы голос его звучал трезво и искренне.

И то и другое далось ему с трудом.

Завтра Теду предстояло пережить самый мучительный день в своей жизни. И не только потому, что он страдал от похмелья. Ему надо было каким-то образом собраться с духом и войти в здание Бойлстон-холла. Дойти до деканата классического отделения. Пожелать доброго утра секретарше, словно ничего не произошло.

И что того хуже — надо было встречаться лицом к лицу со своими старшими коллегами и обмениваться любезностями, подавляя свое любопытство и дикую злость, распиравшие его изнутри.

Когда он оказался на территории Гарвардского двора и проходил мимо памятника Джону Гарварду, то испугался, вдруг он сейчас встретит Джона Финли и его кумир будет ругать своего ученика за то, что он стал «неудачником».

Но Тед понимал, что ему необходимо вытерпеть все, чтобы вернуться в нормальное состояние. И он не мог сидеть и дуться, как Ахиллес в своем шатре. Конечно нет, тем более что отныне он перестал быть великим героем — по крайней мере, в глазах всего Гарварда. Его забаллотировали. Отказались принять в клуб.

С девяти до десяти утра он, двигаясь как во сне, провел занятие по греческому языку для начинающих. Затем отправился в деканат за почтой, умышленно стараясь сохранить охватившее его состояние оцепенения.

Ему повезло — в деканате никого из коллег не оказалось, и все, что от него потребовалось, это обменяться ничего не значащими приветствиями с секретаршей. Тед пришел в восхищение от ее способностей не выдавать своей осведомленности — а ведь она действительно все знала о вчерашнем событии. Он мысленно пошутил, мол, это качество роднит факультетских секретарш с сотрудниками похоронных бюро. И тем и другим нужно обладать способностью сохранять приветливое выражение лица, находясь в самом эпицентре несчастья.

Однако, идя на лекцию, которая начиналась в одиннадцать, он почувствовал, как в нем снова взыграл адреналин. «Какого черта, — подумал он. — Я не собираюсь запарывать лекцию перед своими студентами только потому, что какие-то мерзавцы дали мне пинка под зад».

К счастью, тема лекции, «Трагедия Еврипида «Ипполит»», позволяла углубиться в эту проблематику. Он будет говорить о несправедливости богов.

Тед занял место за трибуной и прочел самую волнующую лекцию в своей жизни.

Студенты ему аплодировали — редкий случай в середине семестра.

«В гробу я видал всех гробологов, — думал он. — Разве эти придурки умеют, как я, увлечь своими лекциями всю аудиторию? Нет уж, черт побери, может, карьеру мою и помяли, как бумажный стаканчик, но меня самого им раздавить не удастся».

Маленький сын встретил его у порога. «Вот, — подумал Тед, — по крайней мере, единственный парень, который по-прежнему считает, что я — замечательный».

Он поцеловал Сару и, пока она готовила ужин, отправился выполнять ежедневный ритуал по укладыванию сына в постель. Кульминацией всего действа было исполнение Тедом, правда немного фальшиво, греческой колыбельной песни «Nani to moro mou, nani».

Лишь потом он присел за стол на кухне рядом с Сарой и стал постепенно снимать с себя мысленные доспехи, которые носил весь день.

— Что ты чувствуешь — ужасное отчаяние или отчаянный ужас? — ласково спросила она.

— Ну, я пережил свой первый день в качестве «пустого места», не пытаясь кого-нибудь поколотить или броситься в реку Чарльз.

— Вот и хорошо, — сказала она, улыбаясь.

Зазвонил телефон.

— Прости, Тед, я забыла снять трубку перед тем, как мы сели за стол. Давай я скажу, что ты не можешь подойти, кто бы это ни был.

Но Сара не стала сразу вешать трубку.

— Это Робби Уолтон, — сообщила она мужу. — Думаю, тебе стоит поговорить с ним. Он действительно очень за тебя переживает.

Тед кивнул и подошел к телефону. Когда Роб, первый студент, написавший под его руководством дипломную работу, окончил Гарвард и стал преподавать в университете Кентербери, он поклялся своему учителю в вечной благодарности.

— Как Гарвард мог так поступить с вами? — гневно возмущался Роб.

— Изменение траектории полета мяча, как в крикете. Хотя это послужит уроком всем нам.

— Как бы то ни было, готов спорить, у вас наверняка тысяча других предложений. По крайней мере, вы этого заслуживаете.

— Есть у меня парочка, — ответил Тед неопределенно. — А как идут дела в Кентербери, Роб?

— Неплохо. Есть несколько просто блестящих студентов, и места здесь невероятно красивые. Впрочем, кафедра классического отделения довольно скромная. Я хочу сказать, таких, как Тед Ламброс, там нет.

— Может, это потому, что не приглашаете, — ответил Тед полушутя.

— Вы хотите сказать, вы действительно могли бы согласиться приехать сюда?

— Честно говоря, в нынешней ситуации я и сам еще не знаю, чего хочу. Может, и махну куда глаза глядят — надоело жить по плану.

Робби неожиданно разволновался.

— Ой, послушайте, если вы серьезно насчет Кентербери, я утром первым делом сообщу о вас декану. Господи, да он просто рехнется от радости!

— Хорошо, — как бы между прочим произнес Тед, — будет интересно посмотреть, что произойдет, если ты расскажешь ему об этом. Спасибо, Роб.

— И какой коварный план зреет сейчас в твоей голове? — спросила Сара, когда он вернулся за стол.

— Милая, этот небольшой маневр называется «оставить за собой право выбора».

— Я бы назвала это жульничеством.

— Сара, неужели так ты ничему и не научилась? Жульничество — единственный способ играть в академические игры.

Робби позвонил через два дня. Он торжествовал.

— Я так и знал, — взахлеб рассказывал он. — Я дал вашу книгу Тони Тэтчеру — он декан факультета гуманитарных наук, — и она привела его в полный восторг. Он поручил мне договориться с вами о дате, чтобы вы прочитали у нас лекцию. Может быть, в среду, четырнадцатого?

— Отлично, — ответил Тед, стараясь не выдавать своего удовлетворения, — это мне подходит.

За следующие несколько дней Тед внимательно изучил всю доступную информацию о Кентерберийском университете. Основанный в 1772 году, он являлся одним из старейших учебных заведений Америки. И в отличие от Гарварда и Йеля, которые получили свои названия от обычных простолюдинов, этот университет имел благородное происхождение. Он был основан по приказу Фредерика Корнваллиса, архиепископа Кентерберийского при короле Георге III, в целях подготовки священников для службы в новых колониях.

Но у Сары слово «Кентербери» всегда ассоциировалось лишь с футбольной командой из дикой местности в окрестностях Вермонта. Хоть ей и говорили, что кампус там очень симпатичный, она ни разу не слышала, чтобы кто-то хвалил кафедру классического отделения этого университета.

Если бы она осмелилась говорить со всей прямотой и откровенностью, то призналась бы, что на самом деле Беркли ей нравится даже больше, чем Гарвард. Но мысль о том, чтобы поехать в Кентербери, похоже, поднимает настроение Теда. В конце концов, здесь он будет бесспорным королем всей горы. Единственное, что беспокоило Сару — и о чем она, конечно, не говорила вслух, — это то, что на этой горе им придется жить.

После неспешной поездки на автомобиле они сняли номер в небольшой, но вполне приличной сельской гостинице «Виндзор армс» и сразу же прошли на открытую веранду — полюбоваться сказочной страной, раскинувшейся перед ними. Прямо напротив гостиницы, среди буйной зелени маленького городка, находилось здание библиотеки Хиллиер — его белоснежная башня в георгианском стиле горделиво устремилась в безоблачное небо.

— Господи, Сара, взгляни, какое впечатляющее зрелище — почти «Элиот-хаус», не правда ли?

— Не совсем, — ответила она, — но красиво.

Тут как раз приехал Робби и бросился приветствовать их, не скрывая своей бурной радости. На нем был оранжевый пиджак, белоснежная строгая рубашка и шелковый галстук.

— Меня официально назначили вашим гидом, — сказал он. — У нас еще есть время до вашей лекции, поэтому мы успеем здесь все осмотреть и выпить по чашке чая.

Роб оказался страстным приверженцем кентерберийского образа жизни.

— Чувствуете, какой здесь воздух, — восхищался он. — Таким чистым ваши легкие еще не дышали. Здесь нет никаких городских выхлопов.

— Как и самого города, — прозаично добавила Сара.

Позже, когда они подходили к главному корпусу Кентербери, Робби вдруг стал мяться.

— Тед, понимаете… надеюсь, вы не откажетесь выступать, если народу будет не так много.

— Все нормально. Я буду счастлив выступить даже только перед тобой и Сарой.

— Может, так и будет, — пробормотал он в полном смятении. — Своим студентам я сообщил о вашем выступлении, но объявления на стендах вывесили не так давно.

— Не так давно — это когда? — поинтересовался Тед.

— Мм, боюсь, только сегодня утром, — ответил Робби, когда они оказались у центрального входа в здание.

Сарой начали овладевать мрачные мысли. В огромной аудитории сидели человек двадцать, не больше. Теду с трудом удалось скрыть свое разочарование.

— Не волнуйтесь, — прошептал Роб, — декан и проректор находятся здесь, а это самое главное.

— А как же другие преподаватели кафедры?

— Да, конечно, — быстро сказал Роб, — вон, двое из них тоже пришли.

И Тед, и Сара — оба знали, что это означает. Некоторые из преподавателей, которым не нужны никакие объявления, чтобы быть в курсе событий, решили просто проигнорировать его лекцию.

Несмотря на то что бывший студент Теда произносил самые теплые и выразительные слова в адрес своего учителя, представляя его аудитории, Сара невольно спрашивала себя, почему кафедра не сочла возможным выбрать кого-то из старших коллег, чтобы произнести вступительное слово. Ведь Тед является автором монографии, которой дали высокую оценку в авторитетном «Американском филологическом журнале», где ее назвали самой значительной работой по Софоклу последнего десятилетия.

Не обращая внимания на пустоту в аудитории, Тед спокойно и уверенно прочитал свою лекцию.

Когда он закончил, немногочисленные счастливчики хлопали ему изо всех сил.

Какой-то изысканно одетый мужчина с седыми висками первым протянул ему руку.

— Я Тони Тэтчер, декан факультета гуманитарных наук, — представился он, — и я получил огромное удовольствие, слушая ваше выступление. Может быть, мы вместе позавтракаем с вами завтра, скажем, в восемь утра?

— Хорошо, — ответил Тед.

А потом он повернулся, чтобы ответить на вопросы нескольких студентов, после чего Робби познакомил его с моложавым на вид преподавателем, носившим очки в роговой оправе и усы, как у Кларка Гейбла.

— Тед, это наш латинист и председатель совета Генри Данстер. Он ведет вас ужинать.

— Здравствуйте, профессор Ламброс, — произнес Данстер низким баритоном, прозвучавшим так, будто внутри у него находилась эхо-камера. — Полагаю, нас с вами ждет хорошая порция сухого мартини.

— Благодарю, — сказал Тед, немного задетый тем, что этот председатель никак, хотя бы формально, не похвалил его лекцию. — Со мной еще Роб и Сара.

— Нет, Роб не идет с нами, — пророкотал Данстер. — Я предполагаю, ужин в тесном кругу позволит вам познакомиться с коллегами из числа наших старших преподавателей. Кстати, Кен Бантинг разрывался между вашей лекцией и своими делами и не смог прийти послушать. Но я знаю, он обязательно захочет с вами поболтать.

Когда он повел почетных гостей из аудитории, Сара почувствовала, как ей жалко Робби.

Они вошли в зал ресторана «Виндзор армс», освещенный свечами, где за угловым столиком их ожидали остальные преподаватели кафедры классического отделения местного университета.

— Вот видите, профессор Ламброс, — проворчал Данстер, — вы все отделение сюда вытащили.

Когда они подошли к столу, три других профессора встали со своих мест. Данстер начал представлять их друг другу.

— Профессор и миссис Ламброс, это Грэхэм Фоули, наш археолог…

Лысый и круглый человек молча приблизился к ним и по очереди пожал обоим руки.

— А это Дигби Хендриксон, наш историк.

Бойкий коротышка выдавил первую улыбку за весь вечер.

— Всем привет, зовите меня просто Дигби. А можно, я буду звать вас Тед и Джейн?

— Если вам так нравится, — дипломатично улыбнулся в ответ Тед, — но мою жену на самом деле зовут Сара.

— А это, — промолвил Данстер в заключение, указывая на высокого преппи средних лет, с прямыми светло-желтыми волосами, зачесанными на лоб, — и есть наш пропавший эллинист, Кен Бантинг.

— Простите, я не смог прийти на вашу лекцию, Ламброс, — извинился он. — Но разумеется, я обязательно постараюсь ее прочитать в опубликованном виде, вы же будете печататься?

— Вряд ли, — сказала Сара, быстро оценившая ситуацию. — Это всего лишь пара идей, которые Тед объединил вместе. Над ними еще нужно много работать.

Вначале Тед был неприятно поражен тем, что жена так низко оценила его научные достижения. Но раздражение быстро переросло в чувство признательности, когда он увидел, как живо откликнулся на ее замечание кентерберийский эллинист.

— В самом деле, — сказал Бантинг. — Вся эта погоня за публикациями — в Гарварде это сплошь и рядом, не правда ли?

— Мм, полагаю, да.

— Может, теперь закажем что-нибудь? — спросил председатель Данстер. — Как я понимаю, все желают мартини?

Его коллеги единодушно высказались «за», впрочем, археолог просто молча кивнул в знак согласия.

К половине восьмого вечера ничего, кроме коктейля в большом количестве и скудного разговора, им так и не предложили. Сара, стараясь сохранять трезвость, мазала маслом хлебные палочки, окунала крекеры в мягкий сыр и закусывала всем этим сама и подсовывала Теду, а еще время от времени бросала недвусмысленные намеки вроде: «Я слышала, лосось здесь очень хорош. А что бы вы порекомендовали нам поесть, профессор Данстер?»

Мозг Теда лихорадочно работал, пытаясь определить, в ком из присутствующих он сможет найти себе поддержку. Готовясь к этому визиту, Тед Ламброс прочел все статьи, опубликованные преподавателями кафедры классического отделения Кентерберийского университета. Это у него заняло не так уж много времени. И он решил обратиться к специалисту по эллинистике, касаясь темы его самой значительной публикации «Символика в использовании названий кораблей у Гомера».

— Профессор Бантинг, меня заинтриговала та часть вашей статьи в сборнике Американской ассоциации филологов, где вы рассматриваете окончание второй главы в «Илиаде». Ваша теория относительно общего количества афинян в…

В этом месте его оборвал бархатный голос председателя Данстера, делавший долгожданное объявление:

— А вот и мадемуазель, она сейчас запишет, что мы выбрали на ужин.

Сара Ламброс в душе воспела хвалу Господу.

Неожиданно молчавший все это время археолог встал из-за стола и совершенно ошарашил Теда и Сару тем, что все же промолвил несколько слов.

— Мне скоро ложиться спать, — объявил он. — Спокойной ночи. Спасибо за эту вольную пирушку.

И затем, тут же вернувшись в прежнее состояние безмолвия, слегка поклонился почетным гостям и удалился.

— Он врет, — фыркнул Данстер. — Просто идет домой, чтобы смотреть ящик. Можете себе представить, — спросил он у Сары Ламброс, — чтобы мужчина смотрел телевизор?

— Многие люди смотрят, — уклончиво ответила она.

— А у вашего мужа есть пристрастие к светящемуся экрану?

— О, у нас нет телевизора, — вежливо произнесла она.

Пусть он думает, что из-за бедности или снобизма — как ему больше нравится.

В течение последующих двух часов никто так ни разу и не вспомнил никого из древнегреческих или древнеримских авторов. Тед отчаянно старался осмыслить этот факт. Но он помнил слова Сары: «Это клуб, и они будут решать, принимать тебя в свои члены или нет».

— Вы играете в теннис, Ламброс? — поинтересовался Бантинг.

— Да, немного, — солгал Тед. — Вообще-то пытаюсь улучшить свою игру.

А про себя подумал: если только его возьмут на эту работу, придется просить одного из братьев Сары преподать ему несколько уроков.

— Старина Бантинг приносит славу всему нашему отделению, — проверещал историк Дигби. — В пятьдесят шестом году он занял второе место в соревнованиях Всеамериканской студенческой ассоциации спортсменов-любителей. Вообще-то у него сегодня был важный матч — против нового штатного преподавателя с кафедры управления.

Сказав это, он повернулся к своему коллеге и спросил его:

— Так ты разбил его, Кен?

Профессор Бантинг скромно кивнул.

— Шесть — четыре, пять — семь, шесть — три, шесть — один. Мы так долго играли, что я чуть не опоздал к ужину.

— Вот это да! — громко воскликнул Дигби. — Надо за это дело выпить.

Но пока все поднимали бокалы за Кеннета Бантинга, чествуя его небольшой теннисный триумф, у Сары в голове вертелось: «Ну что за напыщенный индюк! Неужели нельзя было перенести свой матч, чтобы прийти послушать лекцию моего мужа?»

Уже потом, когда они остались вдвоем, Тед позволил себе сказать вслух то, о чем они оба думали весь вечер:

— Господи, ну что за придурки.

— Знаешь, Тед, — ответила ему Сара, у которой немного кружилась голова после всего, что было сегодня, — в Гарварде тоже есть свои придурки. Но эти — просто кучка мелких придурков.

Она проснулась на рассвете и увидела, что муж ее смотрит в окно.

— Что с тобой, милый? — заботливо спросила Сара. — Ты злишься на них?

— Нет, — тихо ответил он, не отрывая взгляда от растительности за окном, — как раз наоборот.

— Хочешь сказать, тебе понравилось, как они обошлись с тобой вчера?

— Нет, мне место понравилось. Оно такое удивительное. Думаю, мы могли бы здесь жить очень счастливо.

— А с кем ты собираешься здесь вести беседы? — печально спросила она. — С деревьями? Журчащий ручей скажет тебе больше теплых слов, чем тот аутист-археолог!

Он опустил голову.

— Студенты мне вчера задавали очень хорошие вопросы.

Она не отреагировала.

— Библиотека просто отличная… Она все равно молчала.

— Здесь есть некоторые действительно хорошие кафедры. Французского языка, например. И тот парень-физик, он еще над атомной бомбой работал…

— Послушай, Тед, — мягко остановила его она, — тебе совсем не обязательно заниматься передо мной софистикой. В этом месте действительно ощущается дыхание истории. А еще я знаю — внутренне ты никак не можешь смириться с тем, что на плечах твоих больше не красуются эполеты Лиги плюща. Мне этого не понять, но принять придется.

— Это хорошее место, Сара.

— Да уж, всего-то три часа езды на машине от Гарварда…

— Два с половиной, — тихо поправил он.

Столовая была похожа на апельсиновую рощу. За каждым столиком сидели пары среднего возраста и пожилые, в одежде которых присутствовал один цвет. На джентльменах были оранжевые пиджаки, а их дамы имели при себе оранжевые кентерберийские шарфики.

— Это что, какая-то встреча выпускников? — спросил Тед у Тони Тэтчера, присаживаясь к столику, за которым завтракал декан.

— Нет, — ответил Тэтчер, — здесь так круглый год. Пожилые выпускники не просто выбираются сюда на футбольные матчи, они еще постоянно совершают «сентиментальные путешествия».

— Могу понять их чувства, — заметил Тед.

— Я рад, — ответил декан, — ибо желал бы видеть вас здесь, в Кентербери.

— Судя по тому, что вы говорите от первого лица, у вас на отделении не существует единогласия?

— Думаю, они даже за повышение собственной зарплаты не стали бы голосовать единогласно. Откровенно говоря, нам прежде всего нужна объединяющая сила — крепкий ученый, который обеими ногами стоит на земле. Я хочу, чтобы Кентербери стал номером один среди небольших университетов страны. Даже лучше, чем Дартмут или Амхерст. А этого нам не добиться без привлечения сюда людей вашего калибра. Поэтому проректор предоставил мне право предложить вам должность старшего преподавателя на предконтрактной основе.

— Как это — на предконтрактной основе?

— Это означает, что через год вы получите постоянную работу. Как вам это нравится?

— Сказать по правде, мысль о том, что меня берут с испытательным сроком, несколько удручает.

— Ну, это же простая формальность, — заверил его декан обнадеживающим тоном. — Кроме того, люди, от которых здесь все зависит, знают, что мы от вас получим.

— Тед, раз ты так решил, я на все согласна. Я привыкну, честное слово.

Пока они ехали на машине домой, Сара снова и снова повторяла разные слова, выражающие единственную мысль: она его жена, что бы ни случилось. В последний раз сказав, что в Беркли лучше, а в Кентербери хуже, она заверила его, что все же постарается полюбить вкус нетронутой природы.

— Сара, — ответил Тед, убеждая не столько ее, сколько самого себя, — когда-нибудь мы вернемся победителями. Я намерен воспользоваться тишиной и покоем этого места и написать здесь книгу о Еврипиде, которая будет так чертовски хороша, что весь Гарвард на коленях приползет ко мне, умоляя вернуться. Вспомни, как римляне пресмыкались перед Кориоланом, прежде изгнав его.

— Ну да, — резко возразила она. — Только парень этот окончил дни с кинжалом в спине.

— Сдаюсь. — Тед улыбнулся. — И зачем я женился на такой умной женщине?

— Наверное, хотел, чтобы дети у тебя были умные, — улыбнулась она в ответ.

А про себя подумала: «Если бы ты и правда уважал мои умственные способности, то внял бы моему совету».

*****

Джейсон принял два ответственных решения, которые должны были повлиять на всю его оставшуюся жизнь. Он пришел к пониманию того, что всеми поступками, совершенными им в течение предыдущих двух с половиной лет, он принимал на себя обязательство защищать страну своих предков. А это значит, что он останется здесь навсегда и пустит корни.

Но все же одиночество тяжким грузом давило ему на плечи. Когда он наблюдал за тем, как играют детишки молодых кибуцников, ему страстно хотелось самому стать отцом. Но он не был уверен, что сможет целиком отдать кому-то свое сердце. Оно еще пылало гневом. И скорбью.

Всякий раз, когда он приезжал на побывку, они с Евой сидели вдвоем в огромном пустом помещении столовой и, бывало, разговаривали почти до самого утра. Именно в эти часы Джейсон чувствовал себя нормальным человеком.

Однажды поздним вечером он сделал ей признание:

— Не представляю, что со мной станет, если ты выйдешь за кого-нибудь замуж. Кто тогда будет сидеть со мной и слушать, как я скулю на весь мир?

— Я тоже все время об этом думаю, — застенчиво произнесла она. — С тех пор как ты здесь, у меня, если можно так выразиться, появилась жилетка, в которую я могу поплакать.

— Но ты же никогда не плачешь.

— Это просто такое выражение.

— Конечно. Все равно что сказать: «Ты тот, кто подставил мне плечо». Это просто метафора.

— Да. Мы с тобой оба… метафоры.

Их взгляды встретились.

— Мне действительно хочется подставить тебе свое плечо, — сказал он.

— А я действительно хотела бы плакаться в твою жилетку.

Они обвили друг друга руками.

— Ева, ты мне очень дорога. Мне хочется сказать, что я люблю тебя. Но если честно, я пока не знаю, способен ли я еще любить.

— Я чувствую то же самое, Джейсон. Но мы можем попробовать.

И они поцеловались.

Церемония бракосочетания состоялась в Веред-Ха-Галиле в самом начале месячного отпуска, который предоставили Джейсону после зачисления его на сверхсрочную службу. Все члены кибуца были рады тому, что молодая пара предпочла остаться здесь же, хотя Джейсон постоянно будет задействован на армейской службе — для выполнения различных, большей частью секретных, заданий в самых разных точках страны.

Джейсону кибуц заменил семью. К этому времени он почти полностью отдалился от родителей. Ева попросила, чтобы он пригласил их на свадьбу. Но Джейсон отказался. Вместо этого он сел накануне в их новом жилище — двухкомнатной секции с дополнительными удобствами в виде небольшого холодильника, электроплитки и черно-белого телевизора — и написал родителям письмо.

Дорогие мама и папа!

Завтра я женюсь. На Еве Гудсмит, той девушке, которую родные Фанни прятали во время холокоста. Именно ей я обязан своим пониманием того, что значит для меня Израиль.

Страницы: «« « ... 1920212223242526 » ... »»