Серые земли Эдема Кривенко Евгений
Я вышел в коридор радостный, прикидывая, что за год смогу накопить на первый взнос за квартиру. Лары в соседнем кабинете не оказалось, так что решил опять заглянуть к Роману.
Кода не знал, и пришлось стучать. Роман, не сказав ни слова, вернулся к столу перебирать какие-то бумаги. Наверное, у него шёл творческий процесс, поэтому я решил не мешать и бесцельно прошёлся по лаборатории.
И возле стеллажа с приборами остановился как вкопанный…
К стене была пришпилена фотография: ряды мачт на заснеженном поле, крестовидные антенны на верхушках, а вдали белые горы. То самое, что я видел во снах!
— Что это? — спросил я сипло.
Роман оторвался от бумажек и удивлённо посмотрел на меня. Потом глянул на стену:
— Американская установка ХААРП на Аляске. Одно из антенных полей. А что?
Я добрёл до стола и сел.
— Видел её во снах. Никак не мог понять, что это такое.
Роман поглядел пристальнее, будто перед ним начался любопытный эксперимент. В голубых глазах запрыгали искорки:
— Вообще-то тебе не полагается знать, но чёрт с этими секретами… Американцы построили на Аляске установку ХААРП для опытов с плазменным оружием. Наш филиал и создавался для изучения того, как ХААРП будет действовать на ионосферу. Подыскали близкое по географической широте место, привезли на брошенный рудник оборудование и принялись экспериментировать. До американских масштабов, конечно, далеко, но у нас свои методы. Американцев это видно беспокоит — надавили на кого следует, и нас хотят прикрыть. Прежний директор уже лапки кверху поднял, но Клима всё ездит и пока чего-то добивается…
Я прокашлялся:
— А что такое ХААРП?
Глаза Романа повеселели:
— Люблю нашу гуманитарную интеллигенцию, ни черта о науке не знает и знать не хочет. Если коротко, то оружие Армагеддона. Библия упоминает, что Бог поставил у ворот рая ангела с плазменным мечом, чтобы не допустить обратно Адама и Еву… ХААРП не просто экспериментальная установка. Это несколько антенных полей, которые посредством высокочастотного излучения создают в верхних слоях атмосферы плазменные образования диаметром в десятки километров. В случае войны ХААРП может запросто сбивать ракеты, которые полетят на Америку с северо-западного направления. Плазмоиды разрушают электронику, снижают прочность материалов, так что ракеты и самолёты будут просто разваливаться в воздухе. Есть и другие эффекты, не очень понятные. Их мы и изучали…
Роман поскучнел и умолк.
— Да уж, — неопределённо сказал я, а Роман поинтересовался:
— С чего ты такие сны видишь? Ладно я, у меня эти проблемы в голове сидят. А тебе скорее бабы должны сниться, всякие там Афродиты.
Вечное противостояние технарей и гуманитариев, физиков и лириков… Но всё-таки Роман был свой в доску: с кем ещё поговорить? Да и задела меня его колкость.
— Тебе такие сны и не снились… — едко ответил я.
И стал рассказывать о своих приключения подряд, начиная с «санатория» у подножия Безенгийской стены. С удовлетворением отметил, как глаза Романа постепенно делаются круглыми, и не стал скрывать ничего, даже странные сны описал в подробностях.
Так что я его уел. Под конец рассказа Роман выглядел ошалело. Он потёр плохо выбритый подбородок:
— Ну, Андрей! Ты либо психом от своей философии сделался, либо…
Он вдруг поднялся:
— Обдумать всё это надо. Где-то я вычитал мудрую мысль, что случайностей не бывает. Раз уж тебя сюда занесло, должна быть какая-то цель… Пойдём, покажу одну вещь. Хоть Клима мне за это голову оторвёт… — Тут Роман запнулся, почесал лохмы и словно про себя добавил:
— А может, и не оторвёт.
Идти было до соседней двери. Роман ловко набрал комбинацию кнопок, и мы оказались почти в такой же лаборатории. Отличала её только стеклянная стена, за которой над столом был подвешен блестящий металлический цилиндр, да ещё здоровенный кот, что сразу стал тереться о ногу Романа и громко мурлыкать.
— Дам я тебе корму, — рассеянно сказал Роман. — Погоди немного.
Я заметил, что лаборатория без окон, а точнее окна забиты фанерой. Роман постоял у собранного наспех пульта, потом щёлкнул выключателем. Ничего не произошло, вокруг ярко белели стены. Роман щёлкнул ещё раз, и помещение погрузилось во тьму.
Не совсем во тьму…
Призрачное голубое свечение исходило от торца цилиндра, протягиваясь на метр или полтора, а потом истончалось, сходя на нет. Словно фантастический меч из голубого света висел в темноте.
— Вот это да, — выдохнул я. — Словно меч из «Звёздных войн».
— Только рукоятка тяжеловата, — хмыкнул Роман. — Килограммов под шестьдесят. Это плазмогенератор, такие разрабатывали для самолётов. Создаёт сильно ионизированную воздушную оболочку, и радары такой самолёт не видят. На постройку антенных полей, как у американцев, у нас денег нет. Хотя пара антенн имеется. А эту штуку мы немного модифицировали. В принципе обычный плазмотрон. Электронный пучок нагревает электроны в газоразрядной камере и ионизирует рабочее вещество. Образуется плазма, которая ускоряется за счёт перепада электрического давления и вытекает вдоль магнитных силовых линий…
Он поглядел на меня, ухмыльнулся и замолк.
Я подошёл к стеклу, от которого сочился холод, и коснулся пальцами. В воздухе повисло пять туманных пятнышек, они быстро таяли.
— А перегородка зачем?
— Внутри атмосфера сильно разрежена, — объяснил Роман, переводя взгляд на заострённое голубое сияние. — Хорошо бы ещё меньшую плотность, как в высших слоях атмосферы, но на такую камеру денег нет.
— Бедная у нас наука, — машинально сказал я. Что-то завораживающее было в этой призрачной голубизне среди темноты. И что-то тревожащее…
— Зато у американцев богатая, — фыркнул Роман. — Теперь вот над плазменным оружием работают, чтобы никто не мог их достать. А они кого угодно…
— А это действительно можно использовать как оружие? — поинтересовался я. — Ну, кроме невидимости для самолётов…
— Вряд ли, — неохотно сказал Роман. — В отличие от меча из «Звёздных войн» этот ничего не рассечёт, плотность ионизированного газа слишком мала. Электронику действительно вырубает, но всего на несколько метров. А надо на сотни или тысячи километров. К тому же американцы переходят на оптоэлектронику, чтобы даже оружие ЭМИ на бортовые системы не действовало, а они бомбили, кого хотели.
Я пожал плечами:
— Будто они воевать с нами собираются.
— А то нет? У юсовцев одна цель — новый мировой порядок с Америкой во главе.
— Гм, — только и сказал я. Типично русская черта — вину за собственный бардак сваливать на других.
Роман щёлкнул выключателем, и голубое свечение стало не видно в желтоватом электрическом свете.
Помедлив, щёлкнул ещё.
Лёгкое содрогание пробежало по стенам лаборатории, и — или это мне только показалось? — свет разгорелся ярче.
Со странным выражением Роман поглядел на меня:
— Заметил что-нибудь?
— Что? — удивился я. Кот с требовательным мяуканьем стал тереться о мою ногу, и я добавил: — Ну и здоровый у вас котяра.
— И это тоже, — непонятно сказал Роман. — А насчёт света ничего не заметил?
— Вроде стал ярче, — вяло ответил я, стала одолевать усталость. — А что?
Роман вздохнул и сказал, будто про себя:
— Освещённость слегка падает, когда генератор включён. А когда выключаешь, соответственно увеличивается. Не очень заметно для глаз, но приборы регистрируют.
Я зевнул:
— Когда-нибудь назовут эффектом Славского. Когда во всём разберёшься и получишь Нобелевскую.
— А что? — хмыкнул Роман. — Это идея. Тут можно и Нобелевку отхватить. Вот с чего ты зеваешь?
— Не знаю, — пожал я плечами. — Вроде выспался.
— А это всегда так, — ещё шире ухмыльнулся Роман. — Сначала происходит угнетение нервной системы, а потом активизация. То же и с другими биологическими процессами. Думаешь, отчего у нас кот такой здоровый? Всё время живёт в лаборатории, не выпускаем. И здоровеет не по дням, а по часам. Так что тут такие эффекты могут быть…
И в глазах Романа появилась мечтательность, словно представил, как ему вручают Нобелевку.
Я решил кое-что выяснить:
— По этой линии у вас какие-то коммерческие проекты?
— Да, — неохотно отозвался Роман. — Клима наладил сотрудничество с одним азиатским концерном. Мы сначала получили низкотемпературную плазму, с концентрацией ниже, чем создаёт ХААРП. Так вот, действие у неё оказалось прямо противоположным. Она улучшает прочностные характеристики материалов и вдобавок производит некий консервирующий эффект. Это ещё надо изучать, но практические выходы наклёвываются. Сейчас остальные лаборатории ведут плановые исследования, изучают воздействие ХААРПа, и только мы продолжаем эксперименты с низкотемпературной плазмой. Пытаемся построить установку помощнее. Но многое непонятно… — И Роман досадливо потёр лоб.
В этом состоянии творческого кризиса я его оставил и снова наведался в кабинет Климы. На этот раз там оказалась Лара, оглядела меня глазами-пуговками и быстро отпечатала на принтере несколько листков.
— Вот планы занятий, один для аспирантов, а другой для сотрудников. Подкорректируешь и дашь на подпись Клименту Ивановичу. Лекции будешь читать в актовом зале, а занятия с аспирантами вести в комнате возле библиотеки. Если нужной литературы не окажется, можешь выйти в Интернет и распечатать на принтере. Только имей в виду, что все соединения идут через прокси-сервер.
Отбарабанив это, она игриво улыбнулась, так что я даже не обиделся на очередное «ты». Видимо, переняла манеру общения у Климы.
Остаток дня провёл, дорабатывая планы, подбирая литературу и общаясь с миром через прокси-сервер. Хотел отправить письмо Кире, но вспомнил, что у неё нет компьютера, а попытку выйти на мобильник зловредный прокси блокировал.
Мобильной связи не оказалось вообще, так что пришлось звонить из почтового отделения. Я сообщил, как доехал и устроился. Голос Киры звучал печально, да и мне к вечеру стало тоскливо…
Я сижу у окна: сереет корпус лаборатории, зеленью светятся окна. От стекла тянет холодом, я грею руки на батарее. В стылую тишину врывается крик — над розовыми перьями заката кружит стая птиц. Куда они собрались, может быть на далёкий юг? Я вспоминаю, как согревал своим телом холодные руки и ноги Киры, и как потом нам стало тепло. Почему мы не вместе?..
Время потянулось скучно. Только занятия разгоняли тоску: каждую неделю я читал лекции по истории социального и политического устройства России для сотрудников, а два раза в неделю проводил семинары по философии для будущих кандидатов наук. Заходил даже Роман, который кандидатскую защитил.
Как-то я рассказывал об иерархии бытия у греческого философа Плотина. Превыше всего он ставил непознаваемое Единое. Поскольку природа Единого творит все вещи, оно само не есть что либо из них. Единое переполняется самим собою и изливается в Ум, а тот творит Душу. Душа производит все живые существа, вдыхая в них жизнь. Без Души мир «не более как мёртвый труп, земля и вода, или даже нечто худшее — тёмная бездна вещества и небытие, — нечто такое, чего ужасаются даже боги». [5]
Идеи, содержащиеся в Уме, согласно Плотину воплощаются в божественные существа — так, идея любви и красоты воплощается в Афродиту, причём высшая часть в Афродиту Небесную, а низшая в Афродиту Пандемос, земную или всенародную…
Один парень поднял руку:
— Я читал, что ей поклонялись довольно занятно, устраивая сексуальные оргии.
Аудитория явно устала от тонкостей неоплатонизма и желала развлечься. Я пожал плечами:
— Культ Афродиты очень древний. Ещё до расцвета греческой цивилизации её почитали в Финикии как Астарту, а в Вавилоне как Иштар. Наверное, вы имеете в виду вавилонскую Иштар. В её храмах имелись роскошные покои, где жрицы отдавались пришедшим на поклонение мужчинам. Не только жрицы-проститутки, но и каждая женщина в Вавилонии должна была время от времени участвовать в таких обрядах.
— И я бы не прочь, — заржал парень. — Вообще, почему бы опять не ввести культ Астарты, а то наше православие больно скучно. Посты да молитвы.
Я поспешил закончить занятие.
Но вечером, изнывая от тоски по Кире, вспомнил появление Аннабель в московском бомбоубежище. Похоже, наше пресыщенное общество и в самом деле соскучилось по языческим культам.
По мнению древних, боги состоят из особого вида материи, настолько тонкого, что обычно не воспринимаются органами чувств. Так что они материальны и могут рождаться, а также умирать, если их не питать веществами столь же тонкими, как они сами: запахами благовоний, цветов и, в особенности, жизненной энергией живых существ, находящейся в крови. Отсюда человеческие жертвоприношения…
Теперь экстрасенсы нашли другое слово — эгрегоры. Некие энергоинформационные сущности, которые возникают из психических излучений людей. Пишутся даже книги, как управлять эгрегорами, добиваясь таким путём богатства и власти. Полагают, что эгрегоры безличны, но может быть, греческие мудрецы больше знали о таких вещах, а мы утратили это знание, погрузившись в умствования и бесконечные эксперименты наподобие тех, какими занимался Роман.
Что сказала Аннабель?.. «Я жила словно в беспамятстве и тоже видела сны — сны о том, как мне поклоняются и меня любят. Верные не забыли меня в изгнании, и даже туда доходил ток поклонения»… А до этого говорила, будто они метагомы. Что были созданы когда-то, и их нельзя уничтожить. Не чувствовали ли древние бытие этих существ?..
В общем, я долго ворочался, пока не заснул.
Роман всё не мог выйти из творческого кризиса. Как-то я зашёл в гости — он жил в другом корпусе, соединённом с моим крытым переходом. Наверное, чтобы удобнее переходить во время снежных буранов.
Роман выставил на стол бутылку водки и нарезал солёной сёмги (эту рыбу продавали в местном магазине довольно дёшево).
— Так и не выпили за встречу. Давай навёрстывать.
Выпил полстакана, закусил сёмгой и посмотрел в тёмное окно.
— Рано стало темнеть. Работать бы и работать, но лабораторию уже видеть не могу. Что толку аппаратуру переналаживать вслепую…
Вид у него и в самом деле был измученный: светлые волосы торчат лохмами, под глазами тёмные впадины, один рукав рубашки застёгнут, другой закатан по локоть.
Я попробовал отвлечь его воспоминаниями: спросил о школе, был ли на встрече выпускников?
Роман отвечал односложно, пил водку и мрачнел. Потом всё-таки заговорил, но опять про работу:
— Ты знаешь, у меня ощущение, что мы наткнулись на что-то важное. Нигде не встречал упоминаний о затемнении света в фокусе плазменных образований. Наверное, всё дело в характеристиках плазмы, с которой мы работаем. Случайно на них набрели. Фотоны словно куда-то исчезают, а вместо них появляются другие элементарные частицы. Но какие? Зарегистрировать не можем, у нас даже пузырьковой камеры нет. Может, это частицы тёмного вещества Вселенной, о котором так много гадают. Тогда и в самом деле может потянуть на Нобелевку.
Оставалось поддержать умную беседу.
— Понятно, вы регистрируете некий феномен, но его причины неизвестны. Обычное дело. А если попробовать выявить другие феномены, влияющие на этот эффект? Чтобы он то усиливался, то ослабевал…
Роман поставил пустой стакан и ухмыльнулся.
— Тоже мне, глубокая философия на мелком месте! Этим я и занимаюсь. Беда в том, что надо подобрать много параметров. Тут и электронная температура, и ионная, и плотность плазмы, и плотность магнитного поля… У меня такое впечатление, что если всё совпадёт, возникнет эффект резонанса, пойдёт лавинообразное выделение новых частиц, и мы сможем их наконец зарегистрировать. Только для подбора нужных параметров и суперкомпьютера не хватит. Даже классическая задача трёх тел неразрешима, а тут четыре или пять факторов…
И Роман стал грызть сёмгу.
Но отчаявшимся он не выглядел, в глазах была некая весёлая бесшабашность, и я внимательно на него посмотрел. Знал приятеля как облупленного, всегда сумеет вывернуться. Почему-то в душе появилось нехорошее предчувствие.
— Вот бы попасть в мир, о котором ты говорил, — продолжал разглагольствовать Роман. — Я кое-что прочитал, это называется астральным поиском. Выходишь в энергоинформационный слой, его ещё называют ноосферой, и там можешь отыскать любую информацию.
— Попробуй, — промямлил я. — Может, у тебя талант обнаружится. У меня получалось только с помощью специальной компьютерной программы.
Роман не отступал:
— Можно попробовать её найти. Парни, о которых ты рассказывал, вряд ли связаны корпоративными нормами. Сделали интересную программу и наверняка вывесили где-нибудь в Инете. Себя показать, и людям посмотреть.
— Поищи, — я наконец прожевал сёмгу и вздохнул. Неприятное чувство усилилось. — А насчёт астрального поиска, сам хочешь сходить или меня послать?
Роман хмыкнул и разлил остатки водки.
— А тебе не хочется? Скучно тут, особенно если настоящего дела нет. У тебя там даже проводник есть. Только непросто будет программу найти. Что ты о ней вообще знаешь?
Я вздохнул и стал вспоминать. Требования: процессор с частотой в три гигагерца или более, гигабайт оперативки, минимум 800 мегабайт на жёстком диске. В общем, как для обычной игры. Автор — молодой программист из Барнаула, имя естественно не запомнил…
Ушёл от Романа с тошнотой от выпитой водки и неприятным осадком на душе, а «дома» долго глядел в тёмное окно: над белёсыми сопками качались светлые полосы, неужели полярное сияние? Потом провалился в сон, где бесконечно блуждал по какому-то странному лесу.
Утром о разговоре забыл и несколько дней не вспоминал, занятый конспектами лекций. Но после очередного семинара Роман подстерёг меня в коридоре.
— Я кое-что нашёл, — он как-то странно поглядел на меня. — Не заглянешь в лабораторию вечерком?
Я кивнул. Настроение было отвратительное, получил грустное письмо от Киры и оставаться одному в пустой квартире не хотелось.
Вечером коридор был пуст и еле освещён, только из приоткрытой двери лаборатории падала полоса света — как обнажённый клинок. Но установка была выключена, я не увидел голубого меча в темноте.
Роман возбуждённо ходил возле стола с монитором.
— Отыскал несколько программ в глубоком Инете. Все из разряда психоделических, использовать на свой страх и риск. Насмотрелся, чуть крыша не поехала, хотя и установил автоотключение. Садись поудобнее, я кресло из приёмной припёр.
Какая трогательная забота. В том «санатории» тоже было удобное кресло.
— Включай!
Я погрузился в кресло, а экран полыхнул зелёным и стал затягивать взгляд в тёмную глубину, где колыхались и росли какие-то паучьи тени…
Я поспешно махнул рукой:
— Не то!
Долгая перезагрузка. Затем в темноте стали загораться звёзды, всё шире раскидывая радужные оболочки. Фиолетовые и голубые туманности поплыли через экран в сопровождении холодной электронной музыки…
Я внезапно обнаружил, что не в силах оторвать взгляд, и с трудом выговорил:
— Не она. Хотя чем-то похожа.
Скоро и наркотики не понадобятся, садись перед монитором и лови кайф…
Долгая темнота. А потом раздались странные музыкальные аккорды, и багровое солнце стало подниматься над кромкой чёрного льда… Я быстро закрыл глаза. Стало жутко — я снова в том «санатории», и серые волосы Сибил опутывают меня, увлекая во тьму.
Сибил, кто ты?..
— Выключай! — хрипло выдавил я. — Это та самая. Где её нашёл?
Роман опять странно поглядел на меня — похоже, прикидывая, как ловчее соврать. Но врать всё-таки не стал.
— Ты знаешь, очень странно. Первые две нашёл в глубоком Инете, а ссылка на эту оказалась в моём почтовом ящике. С пометкой: «для Андрея». Только теперь поверил в твои россказни. Похоже, кто-то тебя отследил.
Словно ледяные когти прошлись по моей спине, и я стиснул зубы, чтобы не застучали. Беги, кролик, беги…
Говорить ничего не стал, да и что тут скажешь? Неужели организация Сибил?.. А глаза Романа голубовато заблестели, он сунул пальцы в разлохмаченные волосы.
— Ну как, сходишь?
Словно просил за пивом сходить. К страху добавилось раздражение: почему меня всё время используют?
— Послушай, я даже не знаю, что тебе надо. Это как в сказке: «Пойди туда, не знаю куда; принеси то, не знаю что…».
Роман растерянно присел на край стола и опять стал терзать волосы.
— Я же тебе говорил. Электронная температура, ионная, плотность плазмы, плотность магнитного поля… какие параметры нужны для усиления эффекта затемнения. Хочешь, на бумаге напишу.
— Что толку от твоей бумажки? — фыркнул я. — Так в моём кармане и останется. Ты бы ещё предложил пива на дорожку взять.
Роман ошалело поглядел на меня, а потом расхохотался и спрыгнул со стола.
— Извини, Андрей! Я видно не сообразил, в какую авантюру тебя втягиваю. Загрузил своими проблемами. Давай забудем про всё и в самом деле пойдём пиво пить. В левом крыле бар до полуночи работает.
Знал, подлец, чем меня взять. Хотя, возможно, говорил искренне. И тут моё отчаяние сменилось на злость. Все думают, что буду послушно играть по их правилам. Ну, посмотрим!..
— Нет уж, — я скрипнул зубами. — Сначала погуляю. Давай включай.
Роман с сомнением поглядел на меня и потянулся к мышке.
— Ну, тогда с Богом! — серьёзно сказал он.
С Богом ли?.. Но меня уже понесла, повлекла за собою череда картин: калейдоскоп чистых красок… багровое солнце… зал с колоннами из льющегося синего света…
И снова загадочный сумрак, лаборатория пуста, только с тёмных стеллажей боязливо глядят стеклянные личики осциллографов — и мёртвая тишина.
Тишина?
Грозный рык раздаётся снизу. Будь я в обычном состоянии, наверное покрылся бы холодным потом, а так просто пробирает озноб. С чего я взял, что буду в безопасности? Ведь видел чёрных псов на улицах ирреальной Москвы.
Мой потусторонний знакомый на этот раз не спешит появиться, поэтому я встаю и крадусь к двери. Хотя самому становится смешно: кто может услышать шаги призрака? Выглядываю в коридор, но вижу только тлеющие лампы и глубокие тени за ящиками. Может быть, проводник ждёт на улице?..
Идти одному не хочется, где-то там рычал неведомый зверь. Но делать нечего, приходится сойти в холл, хотя ноги подгибаются на ступеньках. На площадке удивлённо приостанавливаюсь: бюста Ленина нет, словно вождь мирового пролетариата тоже вышел прогуляться куда-то. Наконец сквозь стеклянные входные двери с облегчением вижу чёрную «Волгу» и лицо шофёра за ветровым стеклом. На улице тоже сумрак, снега белеют над тёмной щетиной лесов.
От рыка за спиной отнимаются ноги. Я хватаюсь за ручку двери, чтобы не упасть, и оборачиваюсь.
Во второй раз вижу этого пса, только теперь куда ближе: чёрная морда с оскаленными зубами нависает над моим лицом, горят жёлтые блюдца глаз, красный язык свешивается из раскрытой пасти.
«Сейчас загрызёт!», — мелькает жуткая мысль.
Ручка выскальзывает из ладони, я начинаю падать вперёд, дверь поворачивается и вышвыривает меня на крыльцо. Я устремляюсь к «Волге», снова едва не падаю на ступеньках и со злорадством вижу, как громадный пёс бьётся в дверях. Как раз успеваю сесть в машину, прежде чем он выпрыгивает на крыльцо.
— Вы зря боитесь, — говорит проводник сухо. — Этот мир очень пластичен и подчиняется силе мысли. Если испытываете страх перед кем-то, то он немедленно станет вашим врагом. А может стать и другом. Похоже, это судьба.
— Кто? — хрипло спрашиваю я.
— Пёс, конечно. — Проводник сидит прямо, пиджак угольно-чёрный на фоне снегов.
Я скашиваю глаза назад и содрогаюсь — огромная собака, глухо рыча, спускается по ступеням.
— Он последует за нами? — сипло осведомляюсь я.
— Зачем? — пожимает плечами шофёр. — Вам стоит только позвать, и он окажется рядом.
— Позвать? — Меня бьёт дрожь. — Я даже не знаю его клички.
— Теперь знаете, — безразлично говорит проводник. — Только по-русски он не поймёт, привык к более древнему имени.
— Какому? — Мне становится очень холодно. Холод струится от снега, от чёрного неба с редкими звёздами. И такой же холод звучит в голосе шофёра.
— Его зовут Рок, — говорит он.
Пёс прыгает, и от скрежета когтей по металлу меня пронизывает озноб, а зубы начинают ныть. Машина только покачивается на рессорах. Пёс разочарованно садится рядом, кошмарная голова выше «Волги».
— Куда поедем на этот раз? — как ни в чём не бывало, осведомляется шофёр. — Вы неосмотрительны в желаниях, я больше не приду на зов. Если куда-нибудь снова влипнете, выпутывайтесь сами.
Чёрт! Я и забыл, что в прошлый раз меня предупредили.
— Три желания? — криво улыбаюсь я.
— Примерно так, — сухо говорит мой проводник. — Первый раз не считается — я выполнял приказ, а вот потом дважды являлся на зов. Сегодня в третий раз.
— А чей был приказ? — спрашиваю я. Мы уже едем, собаки не видно, тёмный лес беззвучно скользит назад.
— Может быть, вам скажут, — глухо отзывается шофёр. — Может быть, нет. Так куда мы едем?
Я вздыхаю: мой ответ, наверное, покажется дурацким.
— Сам не знаю. Мой друг Роман просил выяснить некие оптимальные характеристики плазмы. Те, что дают эффект затемнения в фокусе плазменных образований…
«Волга» рыскает в сторону, шофёр долго молчит.
— Чёрный свет, — наконец роняет он. — Теперь понятно.
— Что понятно? — я начинаю сердиться. — И что такое чёрный свет?
— Узнаете, — горько говорит шофёр. — Всё в своё время… Выходит, это и в самом деле судьба.
— Вы говорите загадками, — бурчу я.
— А вы слишком жаждете разгадок. Не живётся спокойно.
Возможно, он прав. Я откидываюсь на спинку сиденья, мрачно оглядывая пейзаж.
И поражаюсь, как всё изменилось. Совсем светло, заснеженный лес куда-то исчез, слева стоит густой туман, а справа тянется ограда из дикого камня.
— Где мы? — спрашиваю я.
Мой спутник криво улыбается:
— Я путешествую с вами в последний раз. Вот и решил сделать небольшой подарок. Мы проедем у самых границ Сада.
— Чего? — удивляюсь я.
Шофёр молчит. В тумане начинает разливаться жемчужное сияние, словно там восходит солнце. На каменной ограде блестят капли росы. Мы едем по изумрудной траве, и всё больше цветов появляется по сторонам. Я хочу открыть окно, но оно само уползает вниз, и я поражаюсь свежести воздуха. Грудь непроизвольно расширяется, пытаясь полнее вобрать волшебные ароматы.
Туман становится золотым. Водитель останавливает машину и поворачивает голову к ограде. Над ней поднимаются деревья, а ещё выше встаёт стена неимоверной голубизны, по ней катятся пенные гребни. Я с шоком понимаю, что вижу море, и только тогда оно опрокидывается к горизонту. Но шофёр смотрит на что-то ближе, и я тоже перевожу взгляд.
Сначала мне кажется, что это большая красивая птица. Но чем дольше смотрю, тем более странно себя чувствую. Вдруг на какой-то миг птица оказывается женщиной в роскошном изумрудном плаще: она сидит на ограде, небрежно свесив босые ноги, а волосы золотятся как птичье оперение…
Затем она начинает петь, и я перестаю чётко видеть. Только нечто изумрудно-золотое, потому что на глаза сразу навёртываются слёзы.
Пение завораживает, но мелодию я не могу запомнить, что-то прекрасное и печальное одновременно. Песня завершается стоном, от которого трепещет сердце, и сквозь слёзы я вижу, что женщины-птицы уже нет. Мрачные туманные волны накатываются через стену, волшебная голубизна моря быстро меркнет, и вот уже только тёмные стены тумана стоят с обеих сторон.
— Что… кто это был? — с трудом выговариваю я.
— Вам повезло, — шофёр трогает машину, в голосе слышится горечь. — Мало кто из живущих слышал пение птицы Гамаюн. Оно приносит счастье.
— Мне песня показалась скорее печальной, — вздыхаю я.
— Кто не испытывает печали, не испытает и радости, — глухо отзывается шофёр. — Сейчас мы поедем по земле, где одна печаль, а радости нет.
Понемногу опять светает — тёмный туман превращается в серый полусвет. Мы едем по сумрачной равнине без всякой дороги. В траве растут бледные цветы на высоких стеблях, но их вид не радует. Низко нависает серое небо, на горизонте маячат горы.
— Где мы теперь?
— В окрестностях Стикса, — спокойно говорит проводник. — Не знаю, позволят ли вам узнать то, что хотите, это запретное знание. Им ведает одна из Вечных — та, кого египтяне называли Эсетой, а греки Изидой. На вашем языке имя пока скрыто. Нам надо в Исейон.
И куда меня только несёт!
— Странно всё это, — бормочу я, тоскливо озираясь.
— Привыкайте, — буднично говорит проводник. — Раз уж повадились странствовать по иным измерениям времени. Здесь средство передвижения не ноги, не автомобиль, а сила мысли. Как-то вы спрашивали, почему «Волга», а не «Мерседес»? В «Мерседесе» вы вряд ли ездили, а вот интерьер «Волги» представить значительно легче. Ваше сознание не может адекватно воспринять другой мир, тут слишком много нового, вот и подставляет привычные образы. Для вас это в значительной мере мир иллюзий, и иллюзии создаёте вы сами. Важно среди них не потеряться.
Только теперь я догадываюсь оглядеть себя: та же рубашка и джинсы, те же туфли, даже немного жмут. И это лишь плод моего воображения?
Тем временем горы вырастают фиолетовыми тенями в сером небе. Цветы становятся крупнее, походя на белые лилии. Однообразный шум слышится вдали. Машина легко катит под уклон и останавливается.