Серые земли Эдема Кривенко Евгений

5. Путешествие на север

Рельсы лежали в грязи и воде. Хвостовой вагон надвигался, неотличимый от темноты, и только два красных фонаря делались ярче. Посадка была скорой и молчаливой, мягко тронулись вагоны в свой далёкий путь. Я устроился на верхней полке, слушая шёпот ветра по крыше вагона.

По питерской дороге поезд пошёл скоро, с гулом бесконечного падения в горизонтальную пропасть, разделившую две столицы России. Временами вагон кренило, по постелям мелькал голубой свет из окон встречного экспресса.

Ночью я ненадолго проснулся. Поезд стоял, раздавался скрип шагов и неразборчивые голоса. Сквозь замёрзшее стекло смутно виделся высокий свод.

Петербург!

Сюда, на рубеж России, когда-то пришёл Пётр, чтобы основать новую столицу. Что за смысл в этом был? Чтобы Россия вдохнула освежающий воздух Запада через серые хмари Финского залива? Или наоборот, распахнуть для Запада дверь в необозримые природные кладовые России?..

Но разве даст ответ Петербург? Я был здесь на экскурсии и помнил надменные дворцы над Невой, грозящий низкому небу шпиль Петропавловской крепости, и статую одинокого всадника на взвитом на дыбы коне.

Столица империи поднялась на этой болотистой окраине — и выпивала живительные соки из русской земли, перекачивая их в Европу, соревнуясь с ней в роскоши. В конце концов истощённая страна взбунтовалась, попытка Петра потерпела крах, и столица опять возвратилась в Москву.

Где-то здесь была шведская крепость, которую штурмом взял Пётр и переименовал в Шлиссельбург — «город-ключ»… И Петербург был построен как город-ключ… А может быть, вся Россия — это тоже ключ?.. Только к чему — к Западу или Востоку?..

Какая-то мысль настойчиво стучалась мне в голову. Но я снова заснул.

Когда окончательно проснулся, поезд шёл медленно, за окном синел снег. Мало было селений в этом краю. Поезд ненадолго останавливался у деревянных вокзалов, потом дёргался, будто отдирая примёрзшие колёса, и ехал снова.

В вагоне просыпались. Полку внизу занимала полноватая девочка лет пятнадцати. Вчера её провожали родители, а она поглядывала на солдата, занявшего боковую полку. Когда ночью я ненадолго просыпался, то видел, как солдат сидит рядом с девочкой, и что-то всё нашаривает под одеялом. Но тогда было гробовое молчание, а сейчас слышалось хихиканье — солдат, маяча передо мной затылком, что-то ворковал девочке.

Напротив меня лежал кто-то, с головой накрытый белой простынёй, а внизу сидел седой старичок. В Москве эти полки остались пустыми — видимо, пассажиры сели по дороге. Старичок доброжелательно поглядел на меня и, словно не замечая парочку, стал читать что-то в тетради.

Нехотя рассвело. Сначала изредка, а потом чаще замелькали хлопья снега. Я свесился с полки: девочка накрылась до подбородка и маслеными глазами следила за солдатом, который поглаживал круглящиеся под простынёй колени.

Наконец девочка выбралась из-под простыни, и оба куда-то ушли. Я слез и стал нарезать колбасу. Сосед напротив тоже достал свёрток, выложил на газету хлеб и сало. Пригласил и меня присоединиться, так что я нарезал ещё колбасы. Поглядывая в окно, старик спросил:

— Тебя как зовут?

— Андрей, — ответил я.

Старичок кивнул и внимательно оглядел меня. Глаза были удивительные: будто с каждым прожитым годом они вваливались всё глубже, и теперь смотрели на мир из колец высохшей плоти — два чистых голубых родника. Поев, старик завернул оставшееся в белую тряпицу и неожиданно заговорил:

— По этой дороге, Андрюша, после войны на каторгу возили — тех, кто в немецком плену побывал. Теплушки забивали досками наглухо, и порою месяц везли. Бывало, увидят сердечные сквозь щёлку снежок да болота, как взвоют! Как начнут кидаться от одной стены к другой, чтобы вагон с рельсов свалить. И другие вагоны подхватывают. Колёса с рельс приподымаются, конвоиры подогадливее в снег спрыгивают, а там и весь эшелон с насыпи летит. Кто в той мясорубке выживал, в лес бежали. Порой их староверы прятали. Кровищи и трупов покромсанных было жуть…

— И тебе, дедуля, видно досталось, — посочувствовал я. — Поизмывалась власть над русским народом.

Но старик погрозил мне пальцем, а потом вздохнул.

— Сподобил и меня Бог пострадать. Я к немцу в плен не попал, молод был воевать. Мальчонкой на работу в Германию угнали. Ну а после войны сюда отправили… Озеро такое есть, Колвицкое. По берегам мы лес валили для социалистических строек. Голодно было, цингой болели. Как-то к весне я совсем ослаб. Как лёд сошёл, свезли нас, доходяг, на Рищев-остров посреди озера и там оставили. Вместо кладбища тот остров был. Лежу я на мху под ёлочкой, и даже пошевелиться нет сил. Умираю. Как сейчас помню, вода о камушки плещется, над озером тучи ползут. И вдруг будто просветлело. Гляжу — женщина по бережку идёт. Откуда взялась, у нас только две фельдшерицы, а те на Рищев не приезжали? И одета чудно — что-то светлое и туманное. До мыска дошла — и тут у меня сердце стало, а потом снова затрепыхалось. Не по бережку она идёт, а над водой скользит. С молодых лет попам не верил, а тут Бога вспомнил, молиться начал…

Тут старик медленно перекрестился:

— Женщина куда-то делась, но вдруг вижу, словно солнышко за ёлкой всходит. Вся она стала изумрудная, шишки жёлтым огнём горят. А из-за этой ёлки девочка выходит. Волосики жёлтые, в косички заплетены, сама в телогрейке, а на ногах ботинки высокие зашнурованные, какие сейчас солдаты носят. В наряде вроде ничего особого. Да только глаза у неё таким голубым огнём горят, что я сразу понял, кто она. Перекрестился и забормотал: «Свят Господь, свят!». В народе ведь бают — кто ангела Божьего увидит, помрёт скоро… А девочка ничего не сказала. Только наклонилась и ладошку мне на лоб положила. И так хорошо мне стало, будто мама баюкает, заснул я. А когда очнулся — девочки нет, но я уже на ноги встать могу. Прошлогоднюю клюкву нашёл, ею питался. Дни стали тёплые, а на ночь я мхом укрывался. Через неделю приезжают с другими доходягами, удивляются. «Везучий ты, — говорят, — первый с Рищева живой ворочаешься»… А вскоре освободили нас подчистую. Оказалось, враги народа это над нами устроили.

— А дальше как было? — помолчав, спросил я.

— Да как-то само сложилось. Вернулся в свою деревню, женился, а потом с женой снова на Север уехал, социалистический город строить. Голодно тогда было в наших краях. Когда церковь открыли, прислуживать начал, заочно питерскую семинарию окончил. Ребятишки давно выросли, жена померла, живу один. Вот ездил в Питер с подарками, что по приходу собрали: сёмга, брусничка, грузди солёные. Власти, и светские, и церковные, подношения любят. Слабы люди, ох слабы…

Тут старичок остро поглядел на меня:

— Только ты, Андрюша, не думай, что церковь слаба, коли ей немощные люди служат. Через наши немощи мы силу от Бога получаем, а то демоны страшную бы власть имели… И тебе не зря про свою жизнь сказываю. Редко это говорю, не всем.

Старик замолчал и прилёг. Вскоре стал посвистывать носом, и тут перед моими глазами возникли обтрёпанные края брюк, а затем на пол спрыгнул пассажир с верхней полки. Он нагнулся, отыскал под полкой потрёпанные гамаши, сунул в них ноги, выпрямился…

Меня словно обухом ударили по голове. Симон!

— Вот и свиделись, — усмехнулся тот.

Он не изменился: те же чёрные волосы до плеч и глаза с зеленоватым отливом. Монах сел в ногах посапывающего старика, а я глупо спросил:

— Вы с ним едете?

— Слабенький он, — вздохнул Симон. — Впрочем, других мне не поручают. Дай Бог ему до дома добраться.

Я прокашлялся, но всё равно заговорил сипло:

— Узнавал я про Новоафонский монастырь. Таким, как вы описываете, он был ещё до революции 1917-го. А сейчас только начали восстанавливать. Развалины, ободранные стены, всё заросло. Лишь водопад и в самом деле красивый.

Симон поглядел в окно, где мелькал снег, и вздохнул:

— Ну и что? Я ведь сказал, что давно там не был.

— Похоже, что очень давно. — То ли холодным сквозняком потянуло от оконного стекла, то ли пахнуло ветром с Безенгийской стены… — Вы таким старым не выглядите.

— А ты дотошный, — усмехнулся монах. — Хотя иначе бы меня за тобой не послали.

Хотя он обращался ко мне на «ты», я не почувствовал обиды, скорее азарт охотника.

— Так откуда вы на самом деле?

Симон поморщился:

— Можно сказать, что командированный.

Я хмыкнул:

— Выходит, монахи тоже врут?

Симон покосился на спящего старика:

— В книге Екклесиаста написано: «Кто умножает познания, тот умножает скорбь». Очень верно написано, мёд знания поначалу сладок, но потом оставляет во рту всё больше горечи. Ты это ещё узнаешь… А я и в самом деле мотаюсь по командировкам. Как послали когда-то, так и конца нет.

Я вздохнул: похоже, этого монаха нелегко расколоть. А тот ехидно усмехнулся:

— Лучше сам расскажи, что у тебя нового. Вдруг смогу дать совет. А то Екклесиаст говорил ещё так: «Сыны человеческие не знают времени своего и уловляются в бедственное время, когда неожиданно находит на них».

Про бедственное время мне не понравилось. Но была, не была — спутник мне попался явно не простой. Я вдруг решился и стал рассказывать всё подряд, начиная со стычки с Аннабель и её тёмным спутником в Крыму, и кончая встречей с ней же и Рарохом в подземельях Москвы. Только про Глеба и покушение предпочёл промолчать…

Симон слушал, сдвинув густые брови, и лицо всё мрачнело.

— Да, взяли тебя в оборот, — сказал он, когда я закончил. — Похоже, и у тебя будет неспокойная жизнь. А что до этих… существ, то они недавно в нашем мире и пока осторожничают. Вообще-то время на исходе, и тебе прямая дорога к нам. Но ты ведь почти женат.

И как-то странно поглядел на меня.

— Про это я слышал, — попробовал отшутиться я. — У вас говорят, что холостой старается угодить Богу, а женатый — жене.

— Дело не в этом… — в раздумье начал Симон. — Вот что, расскажу-ка я тебе одну притчу.

Он слегка наморщил лоб, словно вспоминая, и начал:

«Вот настал день, когда снова пришли Сыны Божьи, чтобы предстать Господу, и Противоречащий пришёл с ними. Человеческий язык не в силах описать это место среди великолепия многомерных пространств, так что назовём его точкой Омега.

И спросил у Противоречащего Бог над богами:

„Откуда ты пришёл?“.

И ответил Противоречащий, и сказал:

„Я ходил по Земле и обошёл её. Там много мест хуже, чем уничтоженные Тобой Содом и Гоморра“.

И спросил Живущий в средоточии энергий:

„А обратил ты внимание на людей в стране Моей, что поносили Меня семьдесят лет, но раскаялись и в столице восстановили храм возлюбленному Сыну Моему?“.

И ответил Противоречащий, и сказал:

„Не к Тебе они обратились, но к деньгам. Не Иешуа служат, а Маммоне“.

И сказал Сущий из сердца галактической бури:

„Ты князь мира сего, и время его на исходе. Связанный в бездне отныне свободен, и все люди в руке твоей. Но город тот сохрани“.

И переместился Противоречащий из точки Омега …».

Симон замолчал, глядя на меня зеленовато-чёрными глазами, а я лишь пялился в ответ. Похоже на начало Книги Иова, но многомерные пространства и «точка Омега»?.. Где Симон отыскал столь странную притчу?

Но тут снова появился солдат с девочкой, и я не сдержал усмешки: лицо у девочки раскраснелось, губы распухли, и она еле переступала. Видно, солдат добился-таки своего, пригвоздив её где-нибудь в туалете или к промёрзлой двери.

Симон вздохнул и полез на полку. Я забрался на свою.

Девочка легла и накрылась с головой, а солдат походил по проходу и тоже лёг. Вагон трясло, колёса стучали по железным полозьям. Всё кружил по белым полям и серым перелескам поезд, и не было им конца.

Я думал про девочку — каково это, елозить спиной по промёрзшему стеклу от толчков горячего солдатского члена внутри живота? — а потом вспомнил про нас с Кирой… Похоже, секс — единственное, что связывает мужчин и женщин, и велико должно быть могущество Аннабель-Лилит, если она действительно та, за кого себя выдаёт.

Хотя кроме секса есть и другая сила — оружия. Похоже, тёмный воин с мечом олицетворяет её. А что за силу представляет Рарох? И кто этот связанный в бездне, о ком упомянул Симон?..

Бесплодные размышления утомили, и я задремал.

Когда открыл глаза, за окном плыл изъеденный зимней стужей кустарник. На горизонте угрюмо синело небо. Уже вечер.

Я отлежал бок, а вдобавок хотелось есть, так что слез с полки и развернул колбасу. Что сейчас делает Кира?

Поев, забрался на полку. Думал, что теперь долго не усну, но глаза закрылись почти сразу. Мне снился Крым…

Утром за окном по-прежнему синел снег, а потом поезд въехал в белый пар. Внизу плыли заиндевелые камни, сквозь скрип колёс слышался однообразный шум воды — поезд взошёл на мост. Чёрные потоки низвергались среди белых клубов в серую пустыню моря…

И почти рассвело, когда поезд, тукая колёсами по мёрзлым рельсам, подтянулся к деревянному вокзалу. Здесь железный путь поворачивал от Белого к холодному Баренцеву морю.

Кандалакша.

— Она потому так называется, Андрей, — объяснил старичок, глядя, как я собираюсь, — что до неё арестантов в кандалах везли, а тут снимали, отсюда не убежишь. Они и радовались: «Кандалам ша!» — конец, значит. Но это так говорят, а нам кандалов не надевали. Ничего, и тут жить можно. Ангела тебе!

Симон не выглянул из-под простыни. Девочка посмотрела припухшими глазами и тоже спряталась под одеяло. Я подхватил чемодан и спустился в промозглый холод. Огляделся.

За путаницей рельсов поднимались лесистые холмы, а над ними снежные горы. Две были особенно красивы — словно нагие женские груди выступали из тёмной одежды лесов.

В деревянном здании вокзала было тепло. В кассе потребовали паспорт и командировочное удостоверение.

Повезло, местный поезд уже стоял у дальней платформы. В нём было всего четыре вагона, внутри оказалось на удивление комфортно: ковровые дорожки, мягкие кресла, а пассажиров немного — в основном военные.

Внимательно проверив билет, проводница приветливо сказала, что в первом вагоне работает буфет. Когда поезд тронулся и в окне поехал заснеженный лес, я отправился завтракать.

Взял сосиски с зелёным горошком, бутылку «Балтики» и чашку кофе, унёс на столик. Поезд шёл по безлюдью, над седой щетиной лесов блестели снежные склоны. Остались позади две сопки, похожие на женские груди. Даже колёса стучали тихо, поезд погружался в белое безмолвие. Поев, я вернулся в свой вагон и задремал.

Разбудила меня проводница, встряхнув за плечо. Затем пошла дальше, бодро выкрикивая:

— Рудник! Кому в институт, собирайтесь!

Колёса завизжали по рельсам, и поезд остановился.

Снаружи обжёг мороз, над путями громоздились фабричного вида здания с выбитыми стёклами. В их тени приютился каменный вокзал, возле него попыхивал сизым дымком автобус. Сошедшие с поезда направились к нему. На полоске бумаги за стеклом было написано: «Институт». Я почти бегом пустился по скрипучему снегу и залез в пахнущее бензином тёплое нутро.

Тепловоз засвистел и потянул вагоны дальше. Двери со скрипом затворились, и автобус покатил мимо заброшенных зданий и присыпанных снегом рёбер каких-то механизмов. За производственной зоной начался заброшенный посёлок: ни пешеходов, ни дыма из труб. У группы пятиэтажек снег был расчищен. Автобус сбавил ход и остановился у здания казённого вида — с колоннами, российским флагом и доской с золочёными буквами:

«РАН

Институт земного магнетизма

Заполярный филиал»

Лара стала моим проводником в этом лабиринте зданий. Выйдя из автобуса, я увидел женщину в меховой шубе, с пухлым личиком и чёрными глазами-пуговками. Она оглядела пассажиров и безошибочно направилась ко мне.

— Лариса Михайловна, секретарь-референт, — она протянула руку с пальцами, унизанными перстнями. — Поселю вас.

Схватила меня за руку, отмахнулась от охранника на входе и повлекла по коридорам, где проход загораживали деревянные ящики, а в открытых дверях виднелись нагромождения аппаратуры. На шутливые приветствия парней в замызганных халатах Лара мотала головой, словно отгоняя мух, и задержалась лишь у двери, похожей на вход в физкультурный зал.

— Столовая, — она приоткрыла дверь, и я увидел столы, а на стене выцветший плакат: «Дадим стране больше никеля!».

— Раньше тут был рудник, — пояснила Лара. — Потом месторождение выработали и бросили. Институт занял здание бывшего управления.

Через другую дверь вышли на улицу, пересекли засыпанный снегом двор и оказались возле пятиэтажек. Вошли в подъезд, где Лара постучала в дверь с табличкой «Кастелянша» и, не дождавшись ответа, стала подниматься по лестнице. Остановилась на площадке последнего этажа.

— Ну вот, — сказала она, слегка задыхаясь. — Квартира не прибрана, зато мебель есть.

От связки ключей отделила один и, открыв дверь, сунула мне.

— Постельное бельё возьмёшь у кастелянши на первом этаже, — отбарабанила она. — Вот талоны в столовую, ужин с шести до восьми. Завтра, — она обернулась к лестнице, — с утра зайди к директору. Климент Иванович, главный корпус, комната 107. Пока отдыхай.

Снова бесцеремонное обращение на «ты». Видимо, не произвожу впечатления: дешёвая китайская куртка, потёртый чемодан в руке…

Лара медвежонком скатилась по ступеням, и я остался один. Было тихо — видимо, по соседству никто не жил. Я внёс чемодан, закрыл дверь и обошёл квартиру. В ней оказалось две комнаты, в книжном шкафу лежали древние журналы «Вокруг света», на кухне осталась кое-какая посуда. Тахта испустила облачко пыли, когда я сел. Из пяти рожков в люстре желтовато горели два, за окном виднелось здание управления, в снежном сумраке маячили горы. Я вспомнил, что в это время года на севере рано темнеет.

Я спустился по лестнице и на этот раз застал кастеляншу — в окружении шкафов, из которых высовывались белые простыни. Она покачала головой, узнав, куда меня поселили.

— У нас обычно не селят выше третьего этажа, — сказала она.

Я наскоро разложил вещи из чемодана и пошёл ужинать. Люди сидели кучками, весело разговаривая, и я чувствовал себя чужим.

Когда возвращался, во дворе мертвенно белел снег — над снежными горами взошла луна. Я поднялся в квартиру и подошёл к окну: стекло было черно, в нём отразились только жёлтые рожки люстры и моё лицо.

Я постелил на тахте. От нечего делать стал копаться в стенном шкафу, нащупал продолговатый чехол и вытащил. Там оказалось ружьё для подводной охоты — с зазубренной на конце стрелой и обвислой резиновой пружиной. Я попробовал натянуть её и едва смог, пальцы задрожали от напряжения. Спуск побоялся нажать, с трудом спустил пружину и спрятал ружьё в шкаф. Наверное, купили для отдыха на юге, в здешней воде не поныряешь.

Лёг спать, но сон долго не шёл. Широкая тахта скрипела, когда я ворочался — телу не хватало уютной тесноты дивана, на котором спал с Кирой…

Утром пронзительно зазвонил телефон. Я спрыгнул на холодный пол и подбежал к аппарату, но уже раздавались длинные гудки. В окне алели снежные горы. Я оделся, сполоснул лицо холодной водой и стал бриться. За шумом электробритвы не сразу расслышал другой звонок, на этот раз в дверь.

На пороге стоял кряжистый мужчина в тёмном костюме. Мой прежний шеф напоминал жизнерадостного поросёнка, а этот — медведя. Лицо топорной работы, глаза серые и неприятные. Он пристально оглядел меня, и только потом протянул руку.

— Быстров Климент Иванович, — пробасил он. — Заведующий лабораторией, пока замещаю директора. Как устроился?

Он прошёл в квартиру — оттопыренный на заду пиджак и косолапая походка придавали ещё больше сходства с медведем — и остановился у окна. Оно выходило на заднюю стену управления, через которое вчера провела меня Лара. Глухая кирпичная кладка, несколько окон забито фанерой. Мужчина провёл пальцами вдоль оконной рамы и задумчиво сказал:

— Щели надо заклеить, а то дуть будет. — Потом обернулся: — Пойдём завтракать.

Меня снова покоробило фамильярное обращение, но я ничего не посмел сказать. Закончил бриться, и пошли.

В столовой среди шума и гама — те же парни, только пока без халатов — нас поманила Лара:

— Климушка, сюда?

Тот недовольно покосился на меня, подошёл к раздаче и вернулся с полным подносом. Я вспомнил, что в московской «альма-матер» администрацию в общей столовой не видел. А этому явно было плевать на условности: когда я подошёл с подносом, он и Лара ели одинаково быстро и жадно.

Вытерев губы салфеткой, Клима — в отместку и я стал про себя называть его так — задумчиво сказал:

— Ну что же. Пошли… футуролог.

Лара доедала пирожное и не подняла головы. На лестничной площадке миновали бюст Ленина — бывший вождь смотрел на нас задумчиво и без интереса. В коридоре Клима пнул загородивший проход ящик.

— Вот обормоты, — проворчал он, — До сих пор не установили. А сколько труда стоило это оборудование выбить. Погоди, зайдём.

Из стены торчал вертикальный ряд кнопок. Толстый палец Климы ловко — я и не заметил, в какой последовательности — нажал несколько, и дверь открылась. От нагромождения приборов поднял голову белобрысый парень.

Я чуть не ахнул — Роман, старый приятель! Сколько лет не виделись. Со школьных лет в сонном городке на берегу спокойной реки. Мы тогда купались до одури, читали фантастику, любили смотреть «Звёздные войны» и спорить о будущем…

Роман тоже меня узнал — в голубоватых глазах что-то мелькнуло, — но приветствовал отчуждённо, кивком. То ли показалось, то ли в самом деле предостерегающе повёл глазами в сторону Климы.

Клима открыл было рот, но Роман перебил.

— Ничего не получается, Климент Иванович, — сказал он слегка развязно. — Всё та же ерунда.

Клима нахмурился, и тему обормотов поднимать не стал.

— Дай глянуть, — буркнул он. Отодвинул Романа локтем и стал разглядывать кривые на дисплее компьютера. — А ты пробовал…

Но тут дверь приоткрылась, и показалась голова Лары.

— Климушка, Москва вызывает.

— Чёрт! — Клима косолапо заторопился из комнаты.

Когда дверь закрылась, я сказал:

— А я думал, ты в офицеры подался. Хотел ведь в военное поступать.

— Не прошёл, — усмехнулся Роман, глядя мимо меня. — Много желающих стало. Но и так всё нормально. Закончил физфак, кандидатскую сделал. А ты, я слышал, по гуманитарной линии пошёл. Непонятно только, зачем Климе понадобился.

Ну и ну! Выходит, не один я так его называю.

— Я учился на философском, специализация по футурологии. Сюда пригласили, чтобы подготовил ребят к сдаче кандидатского минимума.

Роман снова усмехнулся и потрогал паяльник.

— Может и так. Но ты Климе особенно не доверяй, он просто так ничего не делает. Сейчас под директора копает. Пока тот пороги в Москве обивает, Клима в его кресло сел и свои незапланированные эксперименты толкает. А Ларка его…

Дверь скрипнула. Роман умолк, внимательно разглядывая приборы. Бодро потирая ладони, вошёл Клима и цепко глянул на нас.

— А вы, похоже, знакомы. — Кажется, ни капли не удивился и навис над столом Романа: — А почему не поставишь японский генератор, вдруг окажется лучше?

Роман хмыкнул:

— Лучше нашего «Марабу» пока ничего не придумали, но попробовать можно. Только мне одному не справиться, а ты ребят на другой проект снял.

— Скоро верну, — буркнул Клима и покосился на глухую стену лаборатории. — Включён?

Роман кивнул, а Клима плотно уселся на стул и поманил меня пальцем.

— Давай, покажем товарищу. Раз уж вы знакомы.

На столе, в мешанине проводов, лежала конструкция из замысловато прилаженных штырей и проволок, немного похожая на шлем. Меня попросила надеть её на голову, Роман щёлкнул выключателем, и по экрану осциллографа побежали зеленоватые всплески.

— А максимумы высокие, — заинтересованно сказал Клима. — Ну-ка Андрей, попробуй замедлить движение.

— Как? — удивлённо спросил я, но, к моему удивлению, всплески тут же пошли медленнее и сделались выше. Роман опять щёлкнул выключателем, и экран погас. Некоторое время сидели молча.

— А экстрасенс из тебя вышел бы неплохой, — наконец рассеянно сказал Клима. — Таких максимумов мы ещё не видели.

— Это ведь что-то электромагнитное, — неуверенно сказал я. — Мозг создаёт электромагнитное поле, его даже фотографировали в виде ореола вокруг головы…

Роман вздохнул:

— Как говаривал герой одной моей любимой книжки, это ясно и ежу. Тут другая проблема…

Клима недовольно засопел, и Роман умолк.

Клима встал, опять поманил меня пальцем, и мы вышли в коридор. Вскоре оказались у двери с табличкой «Заведующий лабораторией № 2 Быстров К.И.». Рядом была другая дверь, из морёного дерева. Клима отомкнул её и повёл в воздухе ладонью, будто подталкивая меня в спину. Я вошёл.

Комната выглядела как гостиная в деревенской избе. Вместо обычного институтского линолеума в солнечном свете лоснились половицы, стены имитировали бревенчатые, в окнах голубело небо. Вокруг массивного стола стояли деревянные табуреты, а с пола стеклянными глазами глянула медвежья шкура. Пахло почему-то женскими духами. Вдоль стены стояла современная техника: ЖК-телевизор и музыкальный центр с чёрными массивными колонками. Клима уселся на край стола.

— Садись, — махнул рукой на один из табуретов. — Насчёт занятий по кандидатскому минимуму договоришься с Ларой, она составит расписание, у неё и тематический план возьмёшь. Обычно до обеда она в моём кабинете. Нагрузка небольшая, так что оформлю тебя ещё консультантом по коммерческим НИОКР… Только какой профиль написать, чтоб помудрёнее? Не футурологию же.

Слово «коммерческие» звучало заманчиво, и я тут же нашёлся:

— Консультантом по феноменологии. Может, и в самом деле принесу пользу.

— Это что такое? — нахмурился Клима. — Ах да, слышал. Ладно, так и запишем. Зарплату будешь получать в кассе, а как консультант — у меня… — он слегка поморщился и назвал цифру, которая мне весьма понравилась.

Даже не вспомнил, где бесплатный сыр бывает.

А Клима поглядел в окно, и в глазах появилась холодноватая голубизна.

— Ну и к Роману заглядывай, вдруг чем поможешь. У него интересный проект, только сейчас упёрся в глухую стену. Раньше тема была закрытой, а теперь… — Клима опять махнул рукой.