Коричневые башмаки с набережной Вольтера Изнер Клод
– Что за дантист? У меня кариес.
– Доктор Извергс. Принимает на улице Ренн, дом пятнадцать. Только сомневаюсь, что он станет возиться с вашими зубами. На вашем месте я бы сразу обзавелся вставной челюстью!
Они говорили слишком громко, как всегда, – Вонючка, Гаэтан Ларю, Фердинан Питель и Ангела Фруэн не упустили ни единого слова из этой перепалки.
– Я отлучусь ненадолго – извольте присмотреть одним глазком за моей стойкой, – бросил разъяренный Фюльбер Ботье Жоржу Муазану.
– Куда это вы намылились?
– Куда короли пешком ходят!
– Так уж и быть – одним присмотрю, но чтобы в оба глядеть – ни-ни! – рявкнул Жорж Муазан в спину Фюльберу – тот уже пробирался между фиакрами к кафе «Фрегат».
– Ну, дождя можно ожидать не раньше чем через два дня, зуб даю, – сообщил Люка Лефлоик, приложив руку козырьком ко лбу и вглядываясь в горизонт.
– С вами, конечно, хорошо, но у меня два матраса требуют починки, а все мои товарки уже за работой, – вздохнула Ангела Фруэн. – Что за жизнь – встаю ни свет ни заря, из-за того что детишкам нужно завтрак готовить, да и от улицы Ирландэ сюда путь неблизкий.
Под мостом чесальщицы уже вовсю набивали тюфяки водорослями и кресла конским волосом, но основная их работа заключалась в том, чтобы приводить в порядок старые матрасы. Сейчас одна из них откопала в слежавшейся шерсти набивки мужскую рубашку, и женщины, хохоча и побросав орудия труда, развлекались, обряжая в нее воображаемого щеголя.
Ангела схватилась за рукоятки своей импровизированной тележки.
– Салют честной компании. Кто со мной?
Жорж Муазан демонстративно отвернулся и принялся, покачивая драгоценным пером, обозревать ряды книг на своих полках. Ангела недобро на него покосилась:
– Этот паршивец считает себя важнючим барином! Понадергал себе перьев из петушиных хвостов и таким же петухом разгуливает!.. Ну вот, вспомнила некстати своего муженька-мерзавца. Знаете, как он с крысами расправлялся? Головы им отрубал сапожным резаком!
– Он у вас, что ли, сабо мастрячил? – уточнил Фердинан Питель.
– Точно. Вы же в этом понимаете, да? Негодяй бросил нас полгода назад, этот резак – все, что нам с малышами от него осталось. Далеко мы пойдем с таким-то богатым наследством.
Ангела направилась к лестнице, ведущей на берег, и Гаэтан помог ей спустить тележку по ступенькам. Он хорохорился и делал вид, что никуда не торопится, но на самом деле опасался взбучки от начальства за опоздание на строительную площадку, разбитую на месте снесенной Счетной палаты.
– А известно ли вам, что в начале улицы Бак некогда стояла казарма серых мушкетеров? Наш «Фрегат» увековечил память о самом что ни на есть настоящем фрегате, который был в давние времена пришвартован у Королевского моста и служил водолечебницей. Потом он сгорел, остов отогнали к набережной Жавель, а после и вовсе распилили. Да-да, любезный месье, тут кругом сплошь исторические достопримечательности! – просвещал владелец заведения какого-то англичанина в клетчатом костюме.
Фюльбер, пристроившись у витрины, откуда удобно было наблюдать за происходящим на набережной, поморщился: только что в кафе «Фрегат» заявился Фердинан Питель и нарушил его уединение.
– А это тоже историческая достопримечательность? – Сапожник насмешливо кивнул в сторону невероятно толстой женщины в красном фартуке. Она протискивалась между столиками с подносом.
– Что закажете, месье Ботье? – осведомился хозяин кафе, подошедший к ним.
– Горячий чай с ломтиком лимона. И добавьте туда много-много рома.
– А вы чего изволите, месье Вольтер? Да-да, вы на него ужасно похожи – его всегда изображают древним старикашкой, но у вас в точности такая же шустрая любопытная мордаха. Я ненароком услышал, как вы отозвались о моей жене, и должен заметить: не стоит смеяться над чужой внешностью. На вашем месте я бы побеспокоился о своей собственной. При таком хилом телосложении примете эдак ненароком на пустой желудок капельку красного винца – и пиши пропало. Видал я, как вы нынче утром на набережной в обморок грохнулись. Может, вам крепкого кофе подать?
– Подайте, – буркнул Фердинан Питель. – И извиняюсь за шутку – глупо, конечно, было с моей стороны.
Вскоре перед Фюльбером Ботье уже стоял исходящий паром стакан. Фюльбер с наслаждением понюхал грог.
– У меня невралгия, а это отличное лекарство, – объяснил он сапожнику.
Потягивая напиток, букинист не спускал глаз с коллег на набережной. Лефлоик ухитрился продать еще одну гравюру и сейчас с важной миной заворачивал ее в полосу литературного журнала «Жиль Блаз». Несколько прохожих столпились у стойки Муазана.
– А она тут что делает?! – вдруг воскликнул Фердинан Питель.
– Кто? – Фюльбер Ботье отодвинул подальше занавеску. На противоположном тротуаре с Жоржем Муазаном беседовала светловолосая женщина. – Хороша! – оценил он. – Одалиска, сбежавшая с полотен Энгра и Делакруа.
– Э, полегче! – возмутился Фердинан. – Это ж моя тетушка!
– А что я такого сказал? Энгр и Делакруа – великие художники. Ваша тетушка увлекается охотой?
– Вот это вряд ли. Задерните занавеску, не хочу, чтобы тетушка меня заметила. Имейте в виду, месье Фюльбер: мужчины ее не слишком интересуют. Впрочем, все женщины такие – им дела до нас нет.
– Странное у вас мнение о слабом поле, – хмыкнул букинист. – Я-то думал, вам достаточно свистнуть – и любая красотка упадет в ваши объятия… Ну полно, полно, не хмурьтесь, я просто вас подначиваю. Однако согласитесь: без женщин нам, мужчинам, в этом мире и делать было бы нечего… О, ваша тетушка уходит, вы спасены… Черт! Вот и у Муазана первая прибыль, если так пойдет и дальше, мне останется только чмокнуть старушку в зад!
– О, месье Ботье, как вам не стыдно! – возмутилась проходившая мимо толстуха, жена хозяина.
– Ничуть не стыдно, мадам Аглая, это всего лишь профессиональный жаргон: на языке букинистов «чмокнуть старушку в зад» означает, что не удастся выручить за день ни гроша… Нет, вы только посмотрите! Этот гнусный Муазан еще хвастается всем своей удачей! Вон, записывает в дурацкий блокнот, что сбыл с рук какую-то ерунду, и всем в нос этим блокнотом тыкает. Можно подумать, он огреб целое состояние!.. Ха, беда не ходит одна – глядите, еще и эта буланжистка[20] заявилась!
– И верно, Филомена, в затянувшемся девичестве Лакарель! – прищурилась толстуха, всматриваясь через витрину. – Не то занятие себе в жизни выбрала. Ей бы в «Ла Скала» или в «Батаклане»[21] петь!
– Что верно, то верно. Ужасная зануда! Все уши нам прожужжала этим своим «Возвращением с парада»[22], – поддакнул Фюльбер. – Совсем помешалась на генерале Буланже, мир его праху. Впрочем, мне грех жаловаться – эта клиентка меня порой спасает от безденежья, – признал он. – Черт побери, ущипните меня – я сплю и вижу кошмарный сон: она покупает книгу у Муазана! Глядите, глядите, этот негодяй аж приплясывает от радости! А она-то, она – даже не остановилась у моих ящиков!.. Всё, ушла… Ой, караул, Муазан идет сюда!
Жорж Муазан вошел в кафе, одарил мадам Аглаю довольной улыбкой и направился прямиком к соседу по набережной.
– Ваше отсутствие пошло мне на руку – я продал кучу «кирпичей» по двадцать су. Так что теперь при деньгах, но ужасно продрог, и еще мне нужно удовлетворить естественные потребности. Вас не затруднит вернуться на рабочее место и присмотреть за хозяйством?
С этими словами Муазан устремился в глубь кафе, к уборной.
– Я его когда-нибудь удавлю! – процедил сквозь зубы Фюльбер, поднимаясь из-за столика.
– Уходите? Я с вами! Еще не надышался воздухом свободы! – вскочил вслед за ним Фердинан Питель.
– Увы, дышите без меня – я сворачиваюсь на сегодня. Похоже, клиентура решила меня разорить.
– Но ведь всего-то два часа…
– Тем более нечего мне тут делать. Нужно еще рассортировать издания на складе.
Едва за букинистом закрылась дверь кафе, из уборной появился еще более довольный Жорж Муазан:
– Что-то Фюльбер нынче не в духе. Уж не завидует ли он моей сегодняшней удаче?
Сапожник пожал плечами, расплатился с хозяином заведения и ушел, не попрощавшись.
Мглистый вечер воцарился на набережных, выгнал из-под мостов чесальщиц с их тюфяками-матрасами. Вдоль кромки воды в полном молчании пробиралась ватага клошаров, выискивая местечко поуютнее для ночлега. Несколько влюбленных парочек еще миловались на берегу, таясь от любопытных взоров, да собачий парикмахер пока не закончил стрижку последнего клиента-пуделя. Букинисты сворачивали торговлю. Люка Лефлоик раскланялся с Гаэтаном Ларю, который отправлялся домой, на площадь Каира, и сам уже собрался вернуться в скромную квартирку на Монмартре рядом с парком омнибусов.
– Вот вы всегда в курсе новостей. Не слыхали, что там с нашим переселением на правый берег? По-прежнему идут разговоры? – остановил Гаэтана Жорж Муазан.
– Я с тутошними подрядчиками не то чтобы накоротке. А вот про своих знаю: деревья, спиленные вокруг Счетной палаты, выставлены на продажу. Их, между прочим, сто сорок девять – это три десятка кубических метров древесины! Неплохо кто-то наживется, а? Сейчас все работы пойдут со свистом – вокзал на этих руинах нужно достроить ко Всемирной выставке тысяча девятисотого года. – И, оставив двух букинистов в неизвестности, обрезчик сучьев растворился в тумане.
Жорж Муазан и Люка Лефлоик обреченно вздохнули, закрыли и заперли стойки, на том и распрощались.
Специалист по охоте свернул на извилистую улицу Бак. Он любил пройтись тут в поздние часы, когда торговцы зажигают огни и витрины лавочек приветливо светятся в темноте. Один антикварный магазинчик всегда привлекал его особое внимание – если сегодняшнее везение не закончится и сладится еще одно дельце, вскоре он определенно сможет позволить себе прикупить восхитительный палисандровый шкаф, о котором давно мечтает. Постояв у витрины, Жорж Муазан отправился дальше, не заметив, что следом за ним устремилась тень в коричневых башмаках.
А все-таки ловко он заморочил голову этому олуху Фюльберу Ботье! Если олух думает, что его просьба будет выполнена, он сильно ошибается. Неделя в отлучке по делу о библиотеке – а по возвращении можно будет сделать вид, что запамятовал о своем обещании.
С такими мыслями Жорж Муазан равнодушно, как всегда, миновал церковь Святого Фомы Аквинского, свернул налево и направился к бульвару Сен-Жермен, по которому, увязнув в гомонящей суетливой толпе парижан, медленно ползли омнибусы, брички и прочие транспортные средства. Высокие здания сияли витринами дорогих магазинов, перед ними выстроились киоски, обклеенные рекламными афишами. Террасы кафе холодным вечером мало кого соблазнили – лишь кое-где за бокалом вермута под тентами сидели люди в шубах и пальто с меховыми воротниками.
Ливень – снег вперемешку с дождем – располосовал ореолы фонарного света. Бульвар переливался огнями. Горящие свечи, керосинки, газовые и редкие электрические лампы сияли в окнах. Трамвай заскрежетал по мокрым рельсам, на мгновение нацелив красный глаз на букиниста. Жорж Муазан подкрутил ус, покосившись на красотку, которая спешила домой, поскорее укрыться от непогоды, и зашагал к улице Ренн. Рядом с домом на углу бульвара Сен-Жермен высился монументальный портал, оседланный огромным бронзовым драконом, – все, что осталось от особняка, некогда стоявшего напротив улицы Святой Маргариты, переименованной позднее в улицу Гозлен. По легенде, святая в свое время укротила крылатое чудовище, навострившееся ею пообедать. Через портал можно было попасть в тесный проход между бакалеей и винной лавкой; он выводил на двор, который окружали ветхие домишки, украшенные средневековыми скульптурами; на скульптурах гирляндами разлегся снег, и не думавший таять. Прямого пути с улицы Ренн сюда не было, и хотя этот заброшенный уголок принадлежал ей, он разительно дисгармонировал с массивными зданиями, оборудованными всеми удобствами современной цивилизации.
Здесь, на отшибе, было царство жестянщиков, слесарей и лудильщиков. На замшелой брусчатке стояли их лавочки; темные лестницы вели в жилые помещения; на ступеньках притулились горшки с цветами, побитыми морозом. Под нишей с образом Святой Девы несколько старух в вязаных фуфайках штопали носки. Одна из них попыталась всучить Муазану пучок сельдерея – он оттолкнул ее руку ладонью. Дождь усилился, женщины разбрелись по домам. Оставшись в одиночестве, Жорж Муазан направился к кривой лачуге, на двери которой висело объявление:
Сдаем комнаты
горничным и поденщицам
в квартире № 3
Первый этаж занимала скобяная лавка, чей владелец был потомком тех, у кого в 1830 году восставшие закупались кирками и железными прутьями, чтобы вступить в бой с монархией[23]. Вокруг не было ни души, колыхалась пелена дождя, скрадывая городской шум и сгущая подступающую ночную тьму.
Муазану оставалось пройти дюжину метров, когда он услышал за спиной поскрипывание. Букинист замер, прислушиваясь, двинулся дальше и уже собирался переступить порог подъезда, когда поскрипывание возобновилось. Он резко обернулся, различил краем глаза скользнувшую по двору тень и оцепенел от страха.
– Кто здесь?
Прошелестели шаги.
– Ах, это вы! – с облегчением выдохнул Муазан. – Как вы меня напугали!
– Это я. Он отдал ее тебе?
– Кто? Что? Простите?..
– Ты прекрасно понял, о чем я, дружище. Он тебе ее отдал, твой поставщик, тот самый, который недавно сыграл в ящик?
– Ничего не понимаю… Что за ящик? Какой поставщик?
– Состен Ларше. Живодер с улицы Гранж-Бательер – это прозвище тебе о чем-нибудь говорит? Так вот, он дуба врезал. Сдох.
– Ларше умер? Вы шутите?
– Ты что, газет не читаешь? Подумать только, ведь она была почти что у меня в руках, еще немного, и… Уж я-то знаю, как ею воспользоваться…
– Да о чем вы толкуете, в конце концов? Кто – она?
– Стало быть, хочешь услышать, как я назову вещи своими именами? Не кто, а что. Тоненькая рукописная книжица – велень и тряпичная бумага, красно-голубой марморированный переплет. Я знаю, что она у тебя: Ларше перед смертью кое-что выболтал.
– Что выболтал?
– Твое имя, дурень! Память-то напряги. За неделю до дня святого Сильвестра ты явился к Ларше и захапал то, что должно принадлежать мне.
– Ничего я не захапал! Я купил у него стопку гравюр с охотничьими сюжетами и старые документы, завернул все это не глядя…
– Ну конечно! Я давно за тобой слежу. Мне даже удалось перетряхнуть всю твою макулатуру на набережной – там нет того, что мне нужно. Ты, часом, не продал ее той жирной корове?
– Макулатуру? Какой корове?
– Как мило! Может, хватит валять дурака? Ты продал книгу сумасшедшей корове с улицы Пьера Леско. Не делай вид, что не знаешь ее – она вечно пасется у твоей стойки.
– Уверяю, вы ошибаетесь…
– Лжец! Довольно отпираться – ведь продал? Тебя же ничего, кроме прибыли, не волнует, верно?
Старая торговка овощами, обитательница квартиры на первом этаже, не упустила ни слова из этого разговора. И ровным счетом ничего не поняла. Ей очень хотелось послушать и дальше, чтобы разобраться в деле, но тут как раз кот потребовал ужин, и старухе пришлось покинуть сторожевой пост за полосатой занавеской.
Именно в этот момент заостренный металлический прут вонзился в грудь Жоржа Муазана и прошел насквозь. На лице букиниста отразилось изумление, он пошатнулся, упал и больше не двигался.
Прут резким движением выдернули из трупа, вытерли платком и бросили на груду металлолома – туда, откуда его и позаимствовали чуть раньше. Две руки проворно ощупали одежду убитого, вытащили из его карманов связку ключей, бумажник и блокнот, затем ухватили труп под мышки и поволокли к подъезду. С нескольких попыток был подобран нужный ключ, замок щелкнул, тело Жоржа Муазана исчезло в глубине квартиры, и дверь захлопнулась.
Когда старуха вернулась к наблюдательному пункту у окна, двор был пуст. Кот невозмутимо дожевывал ужин.
Глава четвёртая
Ночь с 9-го на 10 января
Покинуть квартиру Муазана сразу не получилось – пришлось дожидаться, пока старуха наговорится с котом и закроет ставни. Обыск в жилище букиниста ничего не дал: книги, в основном посвященные охоте, гравюры, несколько нотариальных документов времен Первой империи…
Отблески пламени свечей плясали на зеленом блокноте, связке ключей и бумажнике, разложенных на каминном колпаке. В бумажнике нашлись разрешение на букинистическую торговлю на набережной Вольтера, счет за квартиру, фотография – трое мужчин и две женщины за столиком на террасе кафе «Фрегат», – железнодорожный билет до Кана в вагон третьего класса.
Зеленый блокнот оказался новеньким – исписаны были только первые три страницы:
26 декабря 1897 г. Был у этого пройдохи Ларше. Выгодная сделка: за девяносто франков приобрел миленький манускрипт (велень и тряпичная бумага, четыре листа можно датировать XVI веком) – для моей постоянной клиентки, а также – редкостная удача – две раскрашенные вручную гравюры из «Естественной истории обезьян и лемуров» Жан-Батиста Одебера. Определенно Живодер в этом ни черта не смыслит. Остальное – дешевка, можно сбыть Вонючке.
6 января 1898 г. Мадам Лакарель явилась на встречу вовремя. Никаких затруднений с продажей манускрипта – рассчиталась на месте и сполна. Еще продал г-ну Лебо гравюры из Обера. В итоге не просто вернул свое за все купленное у Ларше, но и получил прибыток сорок пять франков. Холод страшный. Ночью и вовсе мороз трещал. Сегодня с трудом отпер обледеневшие замки.
8 января . На набережной суматоха – у нас появился новичок. Нужно удвоить бдительность: он бывший флик. Завтра уезжаю в Кан, пробуду там четыре-пять дней. Ботье и Лефлоик обзавидовались. Фюльбер донимает меня требованием достать ему ту диковинку – ничего, пусть помучается, так ему и надо. А Ангела Фруэн пусть лучше свои матрасы штопает. Несколько дней без коллег-соседей и прочих бездельников – это счастье! По возвращении займусь истреблением крыс.
Нужны были неопровержимые доказательства – и вот пожалуйста, на серебряном блюдце с золотой каемкой! Как просто все оказалось… Если намеки, разбросанные в этом дневнике, не обманут, драгоценный манускрипт скоро выдаст свою тайну.
«За дело. Спрятать труп Муазана… Раньше чем через неделю его никто не хватится… Надобно хорошо продумать тактику… Они у меня все еще попляшут!»
Понедельник, 10 января
Филомена Лакарель без устали благодарила Провидение за ниспосланный два года назад ее кузену Антуану удар. У бездетного вдовца не было других наследников – все досталось ей. Заслуженное вознаграждение за десятилетия скорбного труда, когда Филомена зарабатывала на жизнь, прибираясь в квартирах нечистоплотных, но состоятельных горожан. Продажа недвижимости кузена обеспечила ей возможность обзавестись скромным особнячком в центре Парижа и потворствовать своим увлечениям, в числе которых были карточные игры, конфитюры и генерал Буланже. После уплаты долгов покойного кузена у Филомены из его имущества осталась целая груда букинистического мусора: распотрошенные книги, гравюры, побитые молью тряпичные переплеты. Все это ей удалось сбыть книготорговцам и библиофилам. В итоге бывшая домработница в свои пятьдесят семь лет наконец-то зажила так, как ей всегда мечталось: теперь она могла беспечно проводить дни, сплетничая за рюмочкой настойки с подружками на Центральном рынке, слоняясь по набережным Сены в поисках новых рецептов конфитюров у букинистов или редких документов и статей, касающихся ее кумира, генерала Буланже. А два раза в месяц она сражалась в карты с неким торговцем канцелярией вразнос по прозвищу Амадей.
Когда погода благоприятствовала, Филомена часами болтала с Севериной Бомон, букинисткой, на набережной Вольтера. Сидя на складных стульчиках, две товарки, разделявшие одни и те же увлечения, дружно высмеивали Бони де Кастеллана[24], нынешнего любимчика всей дамской половины общества, и оплакивали кончину генерала Буланже, совершившего самоубийство на могиле своей любовницы в Икселе в 1891 году. Как можно было не позволить этому герою спасти Францию?!
Филомена вставала в пять утра – это было ее незыблемое правило еще с трудовых времен. Быстренько умывшись и пройдясь расческой по седеющим волосам, сегодня она облачилась в любимое драповое платье цвета лаванды. От корсета Филомена давно отказалась – в нем невозможно было дышать. Но она же не виновата, что с возрастом ее пышные формы сделались только пышнее… Надев лакированные кожаные галоши с побитыми задниками и мысками, толстуха внимательно изучила свое отражение в зеркале. Забавное сочетание: элегантный наряд и видавшие виды галоши. Но тут уж ничего не поделаешь – отекшие ноги Филомены предпочитали удобную, разношенную обувь.
«Я похожа на бочку. Ба! Что за печаль? Главное – это бодрость духа, воля к жизни и стойкость перед лицом превратностей судьбы!»
Филомена засыпала в кормушки попугаев зерно, купленное в прошлое воскресенье на птичьем рынке, и устремилась на кухню. В доме было холодно, приходилось постоянно топить печку, и сейчас, накормленная несколькими лопатками угля, она весело затрещала огнем. Дальше надо было помолоть кофе и поставить на плиту кастрюльку с водой. Пока вода закипала, Филомена принесла из спальни «Малый оракул, дамский наперсник» – издание расширенное и дополненное, раздобытое накануне у Северины Бомон, – и открыла его на странице с вопросами:
Скоро ли я выйду замуж?
Будет ли мой муженек красавцем?
Должна ли я дать ему… то, что он хочет?
Кто из нас умрет первым?
Кончиком ножа она наугад ткнула в одну из букв, представленных в таблице.
«Так-так, вопрос 1, ответ S… „Ты встретишь его нынче вечером!“ Ах! Это же слишком скоро, я еще не готова расстаться с девичеством! Ой, вода, вода вскипела и собирается впасть в океан!»
Филомена поспешно перелила содержимое кастрюли в кофейник с молотым кофе, стоявший на лоскутной прихватке. Через несколько минут черная ароматная жидкость уже была в чашке.
«Что-то я в последние месяцы совсем забросила уборку, особенно в комнатах на этом этаже. Ужасный кавардак! Впрочем, ко мне никто не заходит, да и этот таинственный незнакомец, которого мне сулит оракул нынче вечером, вряд ли сюда заглянет. Не очень-то ты мне и сдался, красавчик, Филомена вдоволь горя нахлебалась с вашим отродьем, уж повидала таких, как ты, мужиков, хватит с меня! А на днях, ежели не передумаю, найму надомницу, благо средства позволяют. Что-то у меня поясница разламывается все время… Да уж, можно сказать, домработница разучилась делать домработу!»
Филомена фыркнула и принялась за кофе, попутно жуя тартинку и глядя на гравюру в рамке. На гравюре был изображен генерал Буланже верхом на боевом коне.
– Привет, Жорж. Ты один для меня свет в окошке, шалунишка! – бодро повторила толстуха ритуальную фразу.
Надев шерстяное пальто, шапку и шарф, Филомена Лакарель, готовая к сражению с северным ветром и ледяным дождем вперемешку со снегом, покинула домик на улице Пьера Леско.
Мнимый слепой, прозванный коллегами-попрошайками с паперти церкви Святого Евстахия «папаша Гляди-в-Оба», уже занял рабочее место на ступеньках, пристроив на коленях деревянную плошку для подаяния. Единственной защитой от ледяного ветра ему служили литр красного и большой деревянный щит с прикнопленными объявлениями. Эти исписанные от руки бумажки он читал в который раз, чтобы скоротать время.
– Басонщик наймет подмастерье, разносчика заказов, подручную швею-жилетницу, обшивщиков шнуром… Требуются официант, умеющий открывать устрицы… кучер… девицы от тринадцати до пятнадцати лет помощницами в плиссировочную мастерскую, жалованье один франк за… Рабы, вот кто вам требуется, ага, бессловесные твари, которых, ежели что, можно на улицу вышвырнуть. Да здравствует вольный труд!.. Черт, бочка в галошах катится, сейчас опять начнет полоскать мне мозги своим Буланже! – Папаша Гляди-в-Оба торопливо подвинулся поближе к своим.
Филомена Лакарель тоже заинтересовалась объявлениями.
– Устрицы – фу, какая гадость, желе, только соленое. И проку от них никакого: сколько ни съешь – не наешься. Эй, папаша Гляди-в-Оба, как нынче денёк, задался с утра? – крикнула она нищему.
Тот поежился и вздохнул:
– Ох, и не спрашивайте, как мыкал горе, так и мыкаю. Все святоши – сквалыги редкостные, а благословениями я уже сыт по горло. Только ими и сыт, ага. Эх, беда-огорчение… Жалкий я, несчастный, жертва злой судьбы!
– Ничего, народ пойдет с вечерни, и воздастся вам. А пока вот кладу вам два су, припрячьте их поскорее. И не теряйте веры! Господь всем нам посылает испытания, вы только вспомните бедного генерала Буланже – он, между прочим, умер, а вы-то живехоньки.
– Да уж, повезло мне сказочно, – пробормотал папаша Гляди-в-Оба.
– Когда почувствуете, что вера вас покидает, напойте «Возвращение с парада» – это придаст вам бодрости!
Филомена вошла в церковь, под величественным сводом которой всегда чувствовала себя карлицей. Ее восхищал настенный декор этого храма, но еще больше захватывала воображение гробница Кольбера[25]. Напротив нее Филомена и преклонила колени, напевая под нос любимую песню:
- Мы идем дружно, в ряд,
- В Лоншан на парад,
- Каждый весел и рад,
- И ликуе-е-ет…
Она от всего сердца возблагодарила Кольбера и Буланже за то, что ей предоставилась возможность списать восхитительные рецепты из «Трактата о конфитюрах», одолженного Эфросиньей Пиньо, поднялась, осенила себя крестным знамением и направилась к клиросу поставить свечи за упокой кузена и генерала Буланже. После этого Филомена распростерлась у подножия статуи Богородицы.
– Радуйся, Мария, благодати полная[26]…
Дальнейший текст молитвы перемешался у нее с наставлениями, почерпнутыми в рецепте по приготовлению конфитюра из кураги:
– Вымачивать несколько часов два килограмма кураги в четырех литрах воды, благословенна Ты между женами , перелить воду и пересыпать фрукты в котел с тремя килограммами сахара, благословен плод чрева Твоего , когда сироп закипит, да приидет царствие ваше , дать остыть и переложить в горшочки, аминь . Прости, Пресвятая Дева, конфитюры – мой маленький грех, на ближайшей мессе непременно прочитаю «Аве» десять раз, молись за нас, грешных …
Коричневые башмаки обошли вокруг кропильницы. Двое прихожан в полуобморочном состоянии замерли у клироса, а на входе вокруг церковной кружки для пожертвований бродил нищий старик, притворявшийся слепым. И буланжистка тоже была здесь, в глубине храма…
Наконец Филомена выбралась на свежий воздух и вскоре окунулась в шумную суету Центрального рынка. Повозки деловито разгружались у павильонов Бальтара[27], внутри которых шла бесконечная пляска святого Витта: метались разносчики, катились в разных направлениях повозки, чьи владельцы торопились выстроить на них пирамиды из лука-порея и пастернака. Морковная гора перекрыла один из проходов, послужив причиной яростной ссоры двух торговок, и те в свою очередь создали неслабый затор, побросав пустые ящики из-под овощей. Цветная капуста захрустела под копытами проходившей мимо лошади, торговки осатанело швырялись оскорблениями, и дело уже близилось к рукоприкладству. Ссорой воспользовался шустрый парнишка, чтобы стянуть цикорий, но одна из скандаливших кумушек поймала воришку на месте преступления и задала ему трепку, после чего скандалистки неожиданно для всех помирились и отправились скрепить дружбу стаканчиком вина в местном кабачке.
Филомена с трудом пробиралась среди скалистых отрогов из репы, тыквы и картошки. Она в жизни не видела моря, но ей казалось, что ее подхватила гигинтская разноцветная волна и качает на спине, одурманивая жаркими ароматными испарениями. Откуда-то потянуло потажем[28].
«Ну и сборище! – подумала Филомена. – Сдается мне, что по сравнению с этой толпой в отрепьях Двор Чудес был прямо-таки благородным собранием!»
Бездомные и прочие горемыки толкались вокруг разносчиц горячего бульона – те порой проявляли милосердие и давали кому-нибудь зачерпнуть из котелков бесплатно.
Коричневые башмаки поскользнулись на промасленной бумаге, но тотчас продолжили путь по стопам упитанной дамочки. Та, покачивая пустой плетеной корзинкой, как раз протискивалась между крепостным валом лука и тыквенной стеной.
– Зелень зеленющая! Нежнейшая зелень! – надрывался огородник.
– Кресс-салат, шесть су за пучок!
– А вот кому португальских апельсинов?!
– Сыры из Бри! Они тают во рту – вы таете от удовольствия! – попытался влезть на чужую территорию бродячий молочник, но был тотчас изгнан королями фруктов и овощей.
– Ишь, глянь, Матюренша, кто пожаловал! Гостья прямиком к тебе – вон она, мадам Кро-Маньон собственной персоной! – заверещала девица в фуляровом платке с васильками, подравнивая горки черной редьки и лука-шалота.
Ее соседка, здоровенная матрона с хитрецой в глазах и носом-кнопкой, торговка сушеными фруктами, фигами, финиками, орехами и семечками, сердито пожевала губами.
– Вот уж принесла нелегкая. Опять будет рассказывать, как она нос к носу столкнулась с кроманьонским покойником в доисторической хижине, построенной для Всемирной выставки восемьдесят девятого года[29]! Ежели она думает, что я поверю в эту байку ни за понюшку табаку…
– Не за понюшку табаку, а за твои орехи грецкие да лесные – накупит же опять целую гору! – рассудительно заметил мальчишка в вязаной фуфайке и тотчас получил от матери подзатыльник.
– Ой, мадам Матюрен, за что вы так малыша-то? Он у вас всегда такой вежливый! – вступилась за ребенка Филомена Лакарель, как раз подошедшая к прилавку.
– Вежливый, скажете тоже! Бесенок в ангельском обличье! Чертов постреленок загонит меня в могилу раньше срока. Гастон, паршивец, не трогай кошку, блох наберешь! – набросилась было матрона опять на сына, но тотчас разулыбалась: – Чего изволите, мадам Лакарель?
– Два кило кураги… Ах да, и еще каштанов.
– Ха, уж тут полно любителей таскать каштаны из огня, каждый барыга обжулить норовит, – бросил сутенерского вида хлыщ в модном галстуке, проходя мимо под ручку с проституткой, у которой было бледное лицо морфинистки.
Мадам Матюрен показала ему в спину неприличный жест:
– И всякой швали тут тоже хватает! Не ворье, так кукисты одолевают, спасу от них нет!
– Кукисты? – удивилась Филомена незнакомому слову.
– Ну да, заморские богатеи, у которых денег куры не клюют, а заняться нечем, вот они и шляются по всему миру стараниями агентства Кука. Англичашки в основном валом валят. В ушах звенит от этих их «гарден-патис», «файв-о-клоков» и «коктейлей», и кажется, что ты тут не на хлеб зарабатываешь в поте лица, а так, для местного колорита поставлена.
Когда корзина наполнилась курагой, каштанами, яблоками и тыковками, Филомена почувствовала в полной мере не только вес покупок, но и бремя прожитых лет. Идти стало тяжело, она пыхтела и задыхалась. Пришлось остановиться отдохнуть у фонтана Уоллеса, на котором поблескивал иней. Неподалеку местный комиссионер делился опытом с двумя фермерами, еще не получившими место на рынке; уличные девки заманивали мужчин, имевших неосторожность свернуть с Больших бульваров. Филомена поежилась от холода и немного погрелась у жаровни, стоявшей рядом с мешками, откуда шустрые воробьи таскали чечевицу. Потом понаблюдала за маневрами инспектора в штатском, обхаживавшего одну из проституток – фитюльку с овечьими глазками и ротиком-сердечком. «Должно быть, эта крошка сбежала от докучливых родственников – каких-нибудь старьевщиков или торговцев искусственными цветами, которые вынуждали ее заняться семейным делом. Нарвалась на сутенера, и вот…» – подумала Филомена.
У металлической колонны подручный мясника беседовал с лудильщиком, заблудившимся на огромном рынке.
– …Да наплевать мне на всю эту социальную справедливость и борьбу за правое дело, – делился соображениями лудильщик. – Хочу – работаю, хочу – не работаю, такой вот жизненный выбор.
– И у меня вроде того, – кивал подручный. – Ну ее, эту мясную лавку. Продам со склада партию шнурков, которая мне в наследство от дядюшки осталась, а потом подумываю…
Филомена Лакарель с корзинкой поплелась дальше привычным маршрутом, свернула на улицу Бальтара – в проход между павильонами Центрального рынка. Переулки вокруг церкви Святого Евстахия потихоньку оживали.
– Прохладно что-то сегодня, да? – бросила она овернцу, которого и не видно было за выставленными на продажу бутылями красного вина.
– Так ведь и к лучшему, – отозвался овернец. – После теплой-то зимы весна бывает холодная.
– Что верно, то верно, – пробормотала Филомена, отпирая дверь своего дома. – Все ж таки до чего мне повезло – отхватила себе эти хоромы! Благодарность моя покойному кузену не иссякнет. Спасибо тебе, кузен Антуан, что преставился! Уф, добралась наконец, спина разламывается…
Она водрузила корзинку на кухонный стол и налила себе стаканчик хереса – роскошь, о которой в прежние времена могла только мечтать.
«Ну вот и отогрелась, дома-то теплынь. Ох, я совсем без сил, но отдыхать не время – за дело, за дело!»
Филомена уселась на табурет возле печки и открыла одну из своих драгоценных поваренных книг.
«Нуте-с, с чего начнем? Конфитюр из каштанов? Так-так… Снять первую шкурку. Выварить в кипящей воде, в эмалированной кастрюле с крышкой. Снять вторую шкурку. Взвесить одинаковое количество сахара и каштанов. Добавить стручок ванили… Вот незадача, ванили-то у меня нет… Так, а что с тыквой? На три килограмма хорошо очищенной тыквы добавить два с половиной килограмма сахара и стручок ванили… Определенно ваниль – главный ингредиент. Ну вот, ни дня без огорчения, придется заняться курагой».
Коричневые башмаки обошли вокруг особнячка, отделенного узким проходом от соседних зданий побольше. Единственный способ попасть внутрь, не привлекая внимания, – воспользоваться стеклорезом, чтобы открыть окно спальни, выходящее на задний двор.
Свинцово-серые тучи в небе так тесно прижались друг к другу, что в окрестностях воцарился сумрак.
Два попугая всполошенно запрыгали с жердочки на жердочку в золоченой клетке, когда мимо них по ковру неслышно прошагали коричневые башмаки.
Довольная собой Филомена без устали помешивала деревянной лопаточкой варево из кураги, воды и сахара в медном котле на кухонной плите. Затем она сняла пенку и, пока густой сироп остывал, пошла за пустой тарой, для которой у нее был отведен отдельный шкаф. Филомене хотелось, чтобы ее конфитюры были произведением искусства, обладали не только вкусовыми, но и эстетическими достоинствами. А следовательно, стеклянным баночкам, накупленным у старьевщиков, надлежало быть без изъянов. Отобрав два десятка, Филомена выстроила их рядком на столе и приготовила столько же кругляшков из белой бумаги, смазанной глицерином, который она всегда предпочитала подслащенному коньяку, дабы закупорить баночки. Моток бечевки и этикетки с каллиграфически выписанным сиреневыми чернилами названием лакомства были также приготовлены заранее.
«Ложечку за Кольбера, ложечку за Жоржа, ложечку за Деву Пресвятую…»
Вскоре все двадцать баночек наполнились ароматной полупрозрачной оранжевой массой, были закупорены и выставлены на сервировочном столике.
«М-м, как вкусно пахнет! Можешь соскрести с котелка остатки и полакомиться, Филоменочка, – ты заслужила! Но сперва надо накормить Тинтину и Фифи».
Филомена тяжело поднялась со стула и пошла в спальню, находившуюся в другом конце коридора.
Коричневые башмаки шагнули в пустой коридор из уборной, спешно устремились в кухню, и их владелец внимательно осмотрел помещение. Искомой книги не было на этажерке с кулинарными руководствами. Возможно, она заперта в буфете, ключ от которого у Филомены надежно припрятан? Нет времени – грузные шаги хозяйки уже звучат в коридоре.
На кухне Филомена уселась, склонилась над котлом и провела пальцем по его стенке, собирая остатки абрикосового конфитюра. В этот момент за ее спиной что-то прошелестело, раздался слабый стук…
Первый удар пришелся ей на затылок. Филомене почудилось, что она падает в колодец, наполненный волшебным ароматом.
После второго удара перед ее глазами в ореоле света возник воин верхом на коне в парадной сбруе.
– Мой генерал!..
Третий удар заставил ее умолкнуть навсегда.
Минуты бежали. Где искать? Стол уставлен пустыми банками, горшочками, тарелками, чугунками. В открытом сундуке – ворох бумаги… Вот же, на табуретке – книга в красно-голубом марморированном переплете!
Нет, не то. Какой-то анонимный трактат о приготовлении конфитюров 1755 года издания, но выглядит в точности как тот драгоценный манускрипт – тот же формат, тот же переплет под мрамор… Коричневый башмак яростно пнул табуретку – она перевернулась, трактат, завертевшись в воздухе, отлетел под стол. Горшочек с каперсами и этикеткой, на которой значилось «Январь 1898», грохнулся на пол и разбился вдребезги.
На втором этаже застоялся сладковатый запах плесени. В двух комнатах обнаружились сваленные в кучу стулья, гора разодранных книжек, канапе и геридон[30], уставленный безделушками. На стенах висели цветные гравюры, на каждой был изображен белокурый бородатый офицер в парадной униформе, гарцующий на боевом коне. На полу лежал слой пыли, кое-где сбившейся в хлопья; в пыли тонули мушиные трупики. Обыск спальни на первом этаже также ничего не дал.
На кухне коричневые башмаки остановились возле раковины. Руки в перчатках извлекли из-под нее две корзинки, наполнили их баночками с еще теплым конфитюром, расставленными хозяйкой на сервировочном столике, и другими, стоявшими повсюду; к ним добавились вертикальный держатель для книг и черный блокнот, найденный в корзинке с клубками шерсти.
– Сжальтесь над слепеньким! Киньте монетку! Наплевать всем на слепенького, ага. Сплошь безбожники и нечестивцы вокруг, веры ни на грош, а ежели праведник какой в храм Божий заглянет, так непременно скупердяем окажется.
Сидя за мусорными корзинами на улице Пьера Леско, папаша Гляди-в-Оба подсчитывал дневную выручку при свете фонаря. Надежды на щедрость паствы, отстоявшей вечерню, не оправдались, зато нехилую добычу удалось стянуть из кружки для пожертвований.
– Ну, Гляди-в-Оба, видишь теперь, что надобно верить на слово умным людям: «Вы постарайтесь, тогда и Господь постарается»[31]. Спасибо Жанне д’Арк. Хоть одна душа за мной сверху приглядывает.
Он рассовал монетки по карманам, покосился на фигуру в плаще с капюшоном и двумя корзинами в руках и побрел своей дорогой, надрываясь во всю глотку:
– Подайте слепенькому! Благотворящий нищему одалживает Богу![32]
«Не стоило убивать ту тетку. Не стоило. Ха! „Не сокрушайся о непоправимом. Что сделано, то сделано…“ Кто это написал?.. Ах да, Шекспир».
Раз-два-три-четыре… Коричневые башмаки мерили комнату из угла в угол, как будто в них был встроен метроном. Паркет стонал под подошвами.
Раз-два-три-четыре… Ритмичные шаги помогали унять разбушевавшуюся ярость. Дело не ладилось. В столь поздний час мнимый слепой не должен был слоняться по улице Пьера Леско. Черный блокнот, найденный в корзинке с клубками шерсти у Филомены Лакарель, был надлежащим образом изучен – и ничего! Список покупок! Откровения старой девы! Пшик!
31 декабря. Вечеринка в «Морай» на Центральном рынке. Миленько посидели. Луковый суп.
Вторник, 4 января. Эфросинья Пиньо одолжила мне «Трактат о конфитюрах», написанный во времена моей прабабки. Надобно вернуть его поскорее, она выпросила книжицу у сына.
Среда, 5 января. Месье Муазан раздобыл то, что я искала. Цены он взвинтил немилосердно, но я могу себе позволить такие покупки, удачные находки – редкая редкость! Выиграла один франк в экарте[33] у Амадея. Будь я лет на двадцать помоложе, уж не упустила бы его. Чудаковат, конечно, зато какая стать! Такой же красавчик, как мой покойный генерал.
Четверг, 6 января. Вернула Эфросинье Пиньо «Трактат о конфитюрах». Опять посидели за рюмочкой в «Морай». Нынче вечером собрание «Фруктоежек» у меня в доме. Будут Шанталь Д., Анни Ш., Ангела Ф. Поделимся рецептами. Я им приготовлю вкуснючие подарки – они оценят. Ням-ням, у самой слюнки текут заранее.
Суббота, 8-е. Набережная Вольтера. Встретила Ангелу Ф., которая вчера так и не явилась. Уж я ей все высказала! Купила у Муазана сущий пустячок.
Воскресенье, 9-е. Проспала. Приснилось, что меня, полуголую, генерал Буланже увозит вдаль на боевом коне. Наскоро позавтракала в «Морай» жареными сосисками. Устроила себе сиесту.
Фиаско? О нет! Только без паники! Череда неудач стала следствием неверных поступков – излишняя спешка, плохо продуманный план. В записях Филомены Лакарель упоминаются имена… Нужно просто собраться с силами и начать действовать. Битва будет до победного!
Глава пятая
Вторник, 11 января
Жозеф, сидя на кухне во владениях Кэндзи на втором этаже книжной лавки «Эльзевир», отодвинул подальше тарелку с огромным куском камбалы под нормандским соусом с репой и погрузился в чтение старых газет. Одна заметка в «Пасс-парту» привлекла его особое внимание.
– Ого, Мелия, глядите-ка, кто-то взялся истреблять книготорговцев! Этого еще не хватало… Когда это произошло?.. Вот те на! В канун святого Сильвестра! Одиннадцать дней назад… Так-так, это надо вырезать и вклеить в мою тетрадку со всякой всячиной…
Творческая мысль Жозефа немедленно устремилась в полет.
– «Новогодний фарш»… Нет, звучит как кулинарный рецепт… «Убийство в канун святого Сильвестра» – уже лучше… «Смертельный Новый год»… Да! Отличное название для будущего романа-фельетона[34]. А начать можно так, слушайте, Мелия: «Человек-сандвич ухмыльнулся и чуть помедлил на пороге темной квартиры…»
Читать бесплатно другие книги:
