Коричневые башмаки с набережной Вольтера Изнер Клод

Мадам Баллю чуть метлу не выронила.

– Ах эти мужчины, никогда не знаешь, что у них в голове, обижаются по пустякам…

Жозеф перешел на прогулочный шаг и немного отдышался только на подступах к газетным киоскам. Он купил «Пасс-парту» и рухнул на скамейку, до того обессиленный, что даже читать не мог. Съеденная накануне кислая капуста, ночь, проведенная в доме у матери, таинственный манускрипт, написанный двумя почерками, мадам Баллю – слишком много неприятных моментов… Вздохнув, молодой человек развернул газету и прочитал заметку:

ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ ТРУП
в ящике букиниста

14 января г-н Фюльбер Ботье, букинист с набережной Вольтера, обнаружил в одном из своих ящиков для книг полуодетый труп мужчины без головы. Личность убитого установить не удалось. Полиция в поисках хоть каких-то сведений о нем допрашивает книготорговцев, чьи букинистические стойки располагаются поблизости от кошмарной находки…

Жозеф вскочил и помчался обратно на улицу Сен-Пер, на ходу перечитывая заметку. По пути у Школы мостов и дорог он толкнул двух студентов, немедленно осыпавших его бранью, а у входа в «Эльзевир» чуть не сбил с ног Виктора, в этот самый момент пытавшегося закатить велосипед в лавку.

– Что-то вы рано сегодня. Не спится? – съехидничал Жозеф.

– Нет, педали не крутятся. Что за мрачный вид? Плохие новости в прессе? Золя?

– Не пытайтесь увести разговор в сторону. Хотелось бы мне знать, где вы пропадали все утро, – проворчал молодой человек, следуя за шурином в подсобку, где тот собирался оставить велосипед.

Клиенты уже разошлись, а Кэндзи поднялся к себе.

– Я только что прочитал заметку, которая весьма меня впечатлила, – начал издалека Жозеф. – Прегнуснейшее убийство. Ни за что не догадаетесь, где обнаружен труп и в каком виде.

– Полагаю, речь идет о незнакомце без головы на набережной букинистов или о Филомене Лака… – Виктор осекся.

Слишком поздно – Жозеф, красный от возмущения, надвинулся на него:

– Ага, проговорились! В газете нет ни слова о Филомене Лакарель! Но и вы, и матушка, и Рауль Перо были в курсе, а мне ничего не сказали!

– Не кричите, Жозеф, Кэндзи услышит. Мы не хотели впутывать вас в эту историю, но вы и без нас впутались – с вас, собственно, все и началось, за что я должен вас сурово отчитать. Вы позаимствовали из нашего фонда очень дорогое издание – «Трактат о конфитюрах». Эфросинья одолжила его своей подруге Филомене Лакарель, та по ошибке вернула ей другую книгу в таком же переплете, ваша матушка, заметив ошибку, отправилась к Филомене обменять книги и обнаружила ее мертвой с разбитой головой. Запаниковала и бросилась ко мне за помощью. Это было в тот самый день, когда вы устроили здесь публичные чтения открытого письма Золя.

– Утечка газа! Это было вранье!

– Можно и так сказать, – холодно кивнул Виктор и продолжил: – Я в свою очередь обратился за помощью к Раулю Перо, и мы вместе пошли в дом покойной Лакарель за «Трактатом», до того как известили об убийстве полицию. Разумеется, этот визит нужно было сохранить в строжайшей тайне.

Сконфуженный Жозеф умолчал о том, что с некоторых пор та самая книга, которую по ошибке Филомена отдала Эфросинье, находится в его распоряжении и надежно спрятана в каретном сарае. Он сгорал от нетерпения поскорее прочитать таинственный дневник. А уж потом можно будет показать его Виктору.

– А этот безголовый покойник с набережной Вольтера? – Жозеф сунул шурину под нос газету. – Вы, похоже, всё об этом знаете. Надеюсь, моего крестного еще не арестовали?

Виктор закашлялся при воспоминании об отвратительном зрелище.

– Нет. Но ему крупно не повезло – кто-то засунул обезглавленный труп в его ящик для книг. Это было… впечатляюще.

– И вы молчали! Крестный показался мне в ресторане каким-то странным, но я и подумать не мог…

– Мы не хотели портить вам день рождения. Фюльбер держал рот на замке, и вашей матушке мы тоже ничего не сказали – ей и так досталось. И потом, она известная сплетница…

– Не смейте говорить дурно о моей матушке! – возмутился Жозеф.

«И правда, что это я?» – рассеянно подумал Виктор. Он подошел к большому столу в центре торгового зала, машинально взял метелку из перьев и смахнул пыль с разложенных на зеленом сукне книг.

– Вы тоже помалкивайте о том, что услышали, Жозеф. Сейчас не те времена, когда нужно привлекать к себе лишнее внимание. Особенно нам с вами. Подумайте о наших семьях – общество настроено против чужеземцев.

– Как по-вашему, эти два преступления связаны?

– Не знаю и знать не желаю. Вальми не дремлет и не питает ко мне симпатии. Не стоит рисковать… – Виктор поколебался немного и все же сообщил Жозефу, что безголовый труп был вымазан конфитюром.

– Ну дела! Если вы будете и дальше утаивать подробности такой важности, мы ни на шаг не продвинемся! – разбушевался молодой человек, решивший, что лучшая защита – это нападение, и не обративший внимания на слова Виктора о чужеземцах и риске. – Конфитюром… У меня появилась идея для нового романа-фельетона под названием «Смертельный Новый год»: в нем будет персонаж-диабетик, у которого стремительно падает уровень сахара…

– Захватывающе! Послушайте, Жозеф, не вы ли говорили мне что-то об убийстве надомного книготорговца?

– Я-то говорил, но вы сделали вид, что вас это ничуть не заинтересовало. Книготорговца звали Состен Ларше.

– Его связали бечевкой, если я не ошибаюсь?

– Именно бечевкой. А что?

– У вас сохранилась та заметка?

– Конечно, в тетрадке со всякой всячиной. Погодите, вы думаете…

– Ничего я не думаю, просто проверял тут счета и решил удостовериться, что Состена Ларше не было в числе наших поставщиков. – Внешне Виктор был невозмутим, но мысль его в это время лихорадочно работала, пытаясь привести в порядок разрозненные сведения.

А сознание его зятя раскололось на двух маленьких Жозефов: один требовал немедленно затеять расследование убийств с запахом фруктового конфитюра, второй заявлял, что два добропорядочных отца семейства не имеют права подвергать новой опасности себя и своих близких.

– Но ведь не будет ничего страшного в том, что мы побеседуем с подругами покойной Филомены Лакарель? – неуверенно спросил он наконец. – Матушка сказала, она организовала что-то вроде клуба любительниц конфитюров, они называют себя «Фруктоежки».

– Я смотрю, в вашем распоряжении тоже есть кое-какие важные подробности, которыми вы не спешите делиться, – скрестил на груди руки Виктор.

– Вот пожалуйста: делюсь. Матушка припомнила двух «фруктоежек». Одну зовут Шанталь, она работает в булочной-кондитерской. Имя второй неизвестно, но она модистка.

– Если вы не знаете их фамилий, желаю удачи в долгих поисках.

– Ну, положим, булочных-кондитерских действительно пруд пруди, зато у модистки бутик на Райской улице, поговорим с ней и всё разведаем про остальных. И не смотрите на меня так. Мой крестный в беде, представляю, что у него сейчас на душе творится, – надо непременно ему помочь. Вчера вечером он был с нами в ресторане, но труп-то ему подбросили утром, а стало быть, он – подозреваемый! К тому же матушка сказала, что Филомена частенько бывала на набережной букинистов, отсюда можно сделать вывод, что Фюльбер был с Филоменой знаком… Два убийства, черт возьми, вы это понимаете?

– Два убийства? Однако! – раздался голос Кэндзи, стоявшего на винтовой лестнице.

– Это я о своем новом романе-фельетоне, – не моргнув глазом соврал Жозеф.

– Принимаете меня за идиота? – осведомился японец. – Сообщения о трупе без головы в ящике вашего крестного на первых полосах всех бульварных газет. Кто вторая жертва?

– Женщина…

– Что за женщина?

– Понятия не имею.

– Мой вам совет: обуздайте любопытство и не пытайтесь это выяснить. В последние годы вы оба только и делали, что играли с огнем. Кстати, у меня печальная новость – вчера умер Льюис Кэрролл.

– Ох черт! – вырвалось у Жозефа. – А сколько ему было лет?

– Шестьдесят шесть, на семь лет старше меня. Жозеф, поставьте на витрину «Алису в Стране чудес» и «Алису в Зазеркалье». В издательстве Фаскеля только что вышел «Сирано де Бержерак», закажите двадцать экземпляров. Свяжитесь также с издательским домом «Сток», попросите прислать все новинки до двадцать второго января. Прежде всего меня интересуют «Серьезный клиент» Жоржа Куртелина и «Вор» Жоржа Дарьена. Виктор, я иду на набережную Сен-Мишель, мне обещали показать редкие книги по умеренным ценам. Хочу, чтобы вы составили мне компанию.

Не обратив ни малейшего внимания на протесты совладельцев (Жозеф не хотел оставаться в лавке один, а Виктор не желал уходить), Кэндзи галантно поклонился вошедшей в торговый зал клиентке и потащил приемного сына к набережным Сены.

По пути они не обменялись ни словом. На набережной Гранз-Огюстен понаблюдали за старым букинистом, папашей Гренайем, втихаря покупавшим у лицеиста книги, которые тот наверняка стащил из родительской библиотеки. Чуть поодаль задержались у букинистической стойки упитанной дамы, специализировавшейся на подделках: она продавала фальшивые гравюры с фальшивыми подписями Дюрера и Калло, фальшивые автографы, фальшивые первые издания, фальшивые древнеримские пергамены.

– Месье Мори! Я раздобыла целую стопку требников семнадцатого и восемнадцатого веков! – похвасталась она.

– Благодарю, мадам Элиана, эти века, без сомнения, оставили нам в наследство изрядное число отменных проповедей, однако же и несметное количество неудобоваримых религиозных текстов. Впрочем, если вы снизите оптовую цену втрое…

– О нет, на это я пойти не могу, месье Мори! – Мадам Элиана досадливо наморщила нос и переключилась на элегантную даму, проявившую интерес к молитвеннику с золотым обрезом.

– Мы так и будем здесь стоять? – тихо спросил Виктор у японца. – Мадам Элиана сразила вас женским обаянием?

– Как по-вашему, какова высота букинистического ящика? – задумчиво проговорил Кэндзи.

– Метра полтора как минимум, полагаю. У всех разные. А почему вы спросили? Хотите открыть торговлю на набережной бок о бок с Раулем Перо?

– Каков был рост обезглавленного человека, найденного в ящике Фюльбера Ботье?

– От плеча до пяток?.. Думаю, с головой он был бы ростом с меня.

Кэндзи вытянул руку на уровень плеча Виктора, прикинул что-то и заявил:

– Вот и причина, по которой ему отрезали голову: иначе он не уместился бы в ящик Фюльбера.

Виктор изумленно уставился на японца.

– Чего я не понимаю, так это что подвигло убийцу выбрать для жертвы такой необычный гроб, – продолжал тот. – Быть может, он хотел жестоко подшутить над Фюльбером? Или таким образом заметал следы? А что, неглупо – теперь Фюльбер главный подозреваемый. – Кэндзи наконец-то зашагал дальше, к великому облегчению мадам Элианы.

– Неужели вы не питаете сочувствия к крестному собственного зятя? – возмутился Виктор. – Дедуле шестьдесят лет, его эта жуткая история самого в гроб загонит!

Кэндзи резко остановился и ослабил галстук-лавальер – ему вдруг стало нечем дышать. И без того узкие глаза прищурились, и в щелках появился опасный блеск.

– Через несколько месяцев мне исполнится пятьдесят девять. Никогда – слышите? – никогда не смейте называть меня «дедулей», не то я вам уши надеру! – процедил он и в следующее мгновение вдруг показался Виктору постаревшим и очень усталым.

– Простите, простите, я ни в коем случае не хотел вас обидеть! – смущенно воскликнул тот. – Вы всегда отлично выглядите! Вы бодрый и сильный, у вас мальчишеская фигура, я даже не задумывался о вашем возрасте…

– Довольно об этом, – отрезал Кэндзи, зашагав дальше. – Вы уже составили список подозреваемых?

– Э-э… нет, пока нет.

– Вот и славно. Надеюсь, вы не возьметесь за старое – это избавит вас и ваших близких от многих бед. Я достаточно ясно выразился? – Японец, не оборачиваясь, устремился в лабиринт, составленный попавшими в затор экипажами на площади Сен-Мишель.

Виктор изо всех сил старался не отставать, не глядя под ноги и не обращая внимания на грязь, маравшую новые туфли.

Фердинан Питель любил свое ремесло. Он прошел полный курс сапожного дела у старого мастера, научившего его всему, что умел сам, – от изготовления колодки до последней отделки. «Фердинан, малыш, нет ничего хуже, чем разделение труда – оно лишает человека вкуса к своему ремеслу. Когда беспрестанно выполняешь одни и те же действия, превращаешься в механическую куклу. Нынче повсюду налажено серийное производство, настало время специализации – над каждой парой башмаков работают конструктор, закройщик, отбойщик, затяжчик, сборщик и прочие по десять часов в день, всяк в своем углу. И какое от этого удовольствие? – спрашиваю я. Работник не видит конечного результата труда! А обувь между тем – произведение искусства, к тому же она должна быть подогнана по ноге, а не наоборот. Каждую пару нужно делать на заказ, парень, на заказ!» Фердинан достал тетрадку с эскизами и набросал туфлю без задника – красновато-коричневую, с позолотой. Он все время придумывал новые модели, и в каждой было что-нибудь оригинальное – сапожник комбинировал различные лекала, добавлял что-то свое. Потом выкраивал образец из картона и выставлял на этажерку в жилой комнате. Когда выдавалась свободная минутка, он изучал старинные образцы в Национальной библиотеке или в журналах, которые удавалось раздобыть на набережных у букинистов.

В картузе на буйных кудрях, в кожаном фартуке, с зажатыми в уголке рта гвоздями, молодой человек вид являл вдохновенный – точь-в-точь творец, ваяющий шедевр. Над его мастерской развевалось зеленое знамя сапожного братства Туара – родного города старого мастера, бывшего наставника Фердинана; на знамени красовалась вышитая нога. Колокола собора Парижской Богоматери звучали в такт ударам сапожного молотка. Фердинан так погрузился в работу, что не замечал течения времени и поднимал голову, лишь когда в лавку входили клиенты. Прерывался он только для того, чтобы выкурить трубку перед завтраком и вторую в полдень, поэтому в мастерской к запаху кожи примешивался аромат табака. Во время этих коротких пауз Фердинан мысленно восстанавливал хорошо изученную схему станка, который он подумывал купить осенью. Работа на станке его не слишком прельщала, но все же это позволит сэкономить время и усилия, а также уберечь пальцы, которые он всегда боялся поранить шилом.

Если бы тетушка Аделина не была такой скрягой, станок уже давно стоял бы в мастерской. Но за пять лет, прожитых у нее, Фердинан не получил ни сантима. Аделина лишь однажды проявила щедрость: позволила племяннику даром занять принадлежавшие ей две комнатушки на той же лестничной площадке, где находилась ее квартира. Каждое последнее воскресенье месяца она приглашала его на обед, состоявший из капусты или редьки, и никогда не забывала напомнить племяннику, кому он обязан своей профессией.

Скупую тетушку из его мыслей быстро вытеснил образ некой Шанталь Дарсон – круглые щечки, вздернутый носик и бледно-голубые глаза. Каждое воскресенье она стояла на птичьем рынке за прилавком, на котором в клетках ждали хозяев попугаи и канарейки, а остальное место занимали мешочки с зерном и пучки подорожника. В прочие дни Шанталь торговала пирожными в булочной-кондитерской на Севастопольском бульваре. В ее комнатке на улице Вербуа недалеко от Консерватории искусств и ремесел не смолкали птичьи трели, но жалобы соседей были напрасными – владелец доходного дома не мог устоять перед обаянием хорошенькой квартиросъемщицы.

Фердинан Питель встретил ее, когда шел с готовым заказом к клиентке на Цветочную набережную – одна заштатная актриса попросила его сшить туфли-лодочки. Он ухаживал за Шанталь изо всех сил, осыпал ее подарками, но девица была непреклонна и ни разу не пригласила к себе домой симпатичного, но слишком серьезного сапожника, которого в шутку окрестила Букой.

Сейчас Фердинан отогнал грустные мысли привычным способом: с особым усердием приколотил подметку к башмаку. Вдруг за витриной мастерской застучали шаги – молодой человек увидел, как мимо по тротуару прошел Амадей. К этому пижону Фердинан относился с недоверием – считал его подозрительным типом. Ну какой нормальный человек по доброй воле согласится играть в салонные игры с такой прижимистой ханжой, его тетушкой? Не иначе как у пижона планы на ее сбережения. Фердинан приоткрыл дверь мастерской и проводил взглядом высокую фигуру в длинном плаще, направлявшуюся к скверу Богоматери.

Приближался час закрытия. Сидевшая за кассой мадемуазель Левек скрестила пальцы, загадав, чтобы клиентка наконец определилась и ушла.

– Даже не знаю… Эта шляпка восхитительна, но она такая вызывающая… А вот эта менее броская… Что вы посоветуете, Корали?

– На месте мадам я бы взяла ту, что выглядит построже: она придаст вам достоинства и элегантности, вы же актриса. Правда, она и стоит дороже, зато как вам идет! Вам ее завернуть?

Из своего кабинетика Анни Шеванс слышала, как суетятся сотрудницы, раскладывая по местам шляпки, сваленные на банкетках.

– Уф, я думала, она тут заночует! – перевела дух Корали Левек, как только клиентка наконец покинула помещение. – Всем пока, до завтра!

Когда работницы и продавщицы разбежались по домам, Анни обошла два салона, где у стен с лакированными панелями и зеркалами, словно пышные клумбы, красовались шляпки. Одна подставка в виде гриба на длинной ножке пустовала – капор нашел покупательницу. Анни открыла дверь в рабочее помещение, постояла на пороге. Скупая, строгая обстановка свидетельствовала о серьезности, с какой каркасницы относились к своему делу. Каркасы головных уборов поступали к аппретурщицам, которые «одевали» эти скелеты, а на последнем этапе над шляпками трудились гарнитурщицы. Анни Шеванс обожала это потайное место. Здесь рождались шляпки, здесь они обретали пеструю отделку, придававшую им кокетливый, экстравагантный или изысканный вид. Подобрав два искусственных цветка и кусочек бархата, оброненные работницами, она удостоверилась, что все газовые лампы потушены, и опустила ставни на витринах.

Из бутика Анни вышла во двор, заперла дверь черного хода и поднялась по лесенке, укрытой козырьком. На третьем этаже она снимала квартиру, превращенную в бонбоньерку. Декор гостиной составляли толстый ковер, шезлонги, письменный стол, папирус на высокой подставке и комнатные растения. Домработница, прежде чем отправиться спать к себе в мансарду, позаботилась растопить камин. Анни протянула руки к пламени и вдруг поежилась от странного ощущения: как будто в комнате что-то неуловимо изменилось. Чуть-чуть нарушена симметрия в расположении двух бронзовых пастушек с гусями на каминной полке? У Анни была маниакальная страсть к порядку: каждая вещь должна находиться точно на отведенном ей месте… Модистка обошла комнаты – вроде бы ничего не переставлено. Но легкое беспокойство ее не покинуло. Немного дрожали руки – вероятно, следствие усталости. На кухне она надела фартук, закатала рукава блузки и поставила тарелку со столовым прибором поближе к печке. Эскалоп и жареная картошка оказались еще теплыми, Анни запила их бокалом розового вина, глядя на полки, уставленные горшочками с конфитюрами. Каждый был закрыт отрезком пестрой ткани, перевязанной на горлышке красной бечевкой. Поужинав, она вымыла дюжину лимонов, порезала их тонкими ломтиками, удалила семечки и положила отмачиваться в салатницу с прохладной водой. Завтра можно будет сварить конфитюр. Внезапно Анни остро почувствовала свое одиночество. Вся ее жизнь была посвящена единственной цели – добиться успеха, она только и делала, что работала не покладая рук, и вот теперь все ее ожидания оправдались с лихвой, но успех не принес ни радости, какую могла бы дать любовь ребенка, ни внутреннего удовлетворения. Да и горшочки с конфитюрами, увы, не смогли заменить ей семью.

Анни удрученно посмотрела на лимоны и вышла из кухни. Спальня показалась ей похожей на могилу. Здесь не было окон, и когда-то, чтобы восполнить этот недостаток, Анни наняла художника, чтобы он расписал стену – теперь там была панорама-тромплёй[81], морской пейзаж в сумерках. На огромной кровати под балдахином могли бы разместиться трое, не чувствуя себя в тесноте, но сейчас Анни, глядя на это монументальное сооружение, сочла его неуместным – зачем такое ложе одинокой женщине тридцати четырех лет?..

Она переоделась в ночную рубашку, выпила валерьянки, прогонявшей бессонницу, нырнула под одеяло, погасив лампу, – и резко села на кровати, охваченная паникой: ей почудилось, что в коридоре мелькнул свет. «Только не нервничай», – сказала себе Анни, откидывая одеяло и широко раскрытыми глазами всматриваясь в темноту. Набравшись смелости, она обошла квартиру. Все было тихо. И свет ей померещился, конечно же померещился… Определенно нужно устроить себе небольшой отпуск, сходить куда-нибудь развеяться, съездить на курорт…

Анни Шеванс глубоко спала, когда темнота на пороге ее спальни сгустилась в черный человеческий силуэт. Из мрака выпросталась рука, и в ней загорелась свеча. Тень со свечой на цыпочках вошла в комнату, посмотрела на зеркало-псише и туалетный столик с подносом, уставленным флаконами духов, вздрогнула при виде обманной панорамы на стене: в неровном слабом свете свечи почудилось, будто закатное солнце падает в море кипящего масла.

Тень остановилась у огромного ложа с балдахином. Предмет, лежавший в кармане ее плаща, прекрасно подходил для того, что она собиралась сейчас сделать, но он уже побывал в деле, и полиции не составит труда его идентифицировать. А вот чугунный утюг, прихваченный в бутике, – часть местной обстановки.

Рука, готовая нанести удар, поднялась над изголовьем кровати.

Анни Шеванс никогда уже не будет страдать бессонницей.

Глава одиннадцатая

Воскресенье, 16 января

По переулкам вокруг Центрального рынка гулял пронизывающий ветер, подбирая на тротуарах обрывки бумаги, фруктовые шкурки, прочий мусор и швыряя их в окна. Сонное оцепенение, сковавшее город ночью, когда лишь колебание пламени в редких фонарях указывало на легкое движение воздуха, как рукой сняло. В повседневный шум – лай собак, вопли бродячих котов, скрежет мусорных баков, утренние перебранки замученных жизнью горожан, начинавших новый трудовой день, – вплелся стук сапог по брусчатке. Безупречно начищенных, подкованных железом сапог, которые остановились у витрины мясной лавки. Невзирая на морозную погоду, Амадей приготовился к долгому ожиданию. Длинный плащ с высоким воротником защищал его от порывов ветра, а дым короткой трубки в зубах согревал легкие.

Гаэтан Ларю любил вставать ни свет ни заря и выходить из дому, когда пассаж «Каир» еще спал и веки-ставни на витринах гравюрных мастерских и магазинов были опущены.

В темной униформе муниципального служащего и уставной фуражке, из-за которой его нередко путали с почтальоном, Гаэтан прошагал пустынным проходом, который в этот час принадлежал только ему, вышел на площадь Каира и поднял глаза к узкому балкончику своей квартиры, затем перевел взгляд выше, к трем египетским теламонам с удлиненными глазами, коровьими ушами и причудливыми прическами, и еще выше – к фризу с батальным рельефом, как в гробницах фараонов. Ему нравился этот нехитрый памятник событиям 23 июля 1798 года, когда французские войска победоносно вошли в Каир. Взволнованный воспоминаниями о первой встрече с Ангелой Фруэн под взглядами теламонов, Гаэтан Ларю залез в тряский омнибус маршрута С, и упряжка сонно доволокла его до бань на улице Вивьенн. После утренних водных процедур он оделся, обмотал вокруг талии двойной широкий пояс – рабочую амуницию первостатейной важности – и поднялся на империал другого омнибуса, направлявшегося к Елисейским полям. На человека в длинном плаще, севшего в фиакр и отправившегося вслед за омнибусом, он не обратил внимания.

Гаэтан скучал по своим обожаемым платанам на авеню Фридланда – ему не дали закончить работу на том участке. По иронии судьбы, ловкость и признанное мастерство обрезчика сучьев стоили ему перевода в самый центр, где сейчас его ждали огромные вязы, мешавшие движению на главной магистрали столицы. Для борьбы с вязами муниципалитет счел необходимым призвать виртуозного месье Ларю. «С предельной точностью оценивает сложность задачи и умеет преодолевать любые препятствия. Не боится головокружения», – нацарапала какая-то канцелярская крыса в его личном деле.

Другие обрезчики сучьев завидовали Гаэтану, считали этот перевод повышением, но сам он предпочитал менее людные места и мысленно сокрушался: «Я пешка, всего лишь пешка, вертят мною как хотят!»

Амадей, послюнявив палец, стер засохшие брызги грязи с правого сапога. Он притаился под портиком дома напротив высоченного вяза и наблюдал, как служащий муниципалитета рискует жизнью, проявляя при том непревзойденную ловкость. Обрезчик сучьев по приставной лестнице забрался на самую верхушку дерева, закрепил отходившие от пояса тросы на ветках, освободив тем самым руки, и орудовал серпом, делая глубокие надрубы в коре. Ну загляденье – цепкий и проворный, как обезьяна! Точно рассчитанный взмах серпа, удар по слишком длинной ветке – и она летит вниз, а прочие даже не задеты. Покончив с основным делом, обрезчик сучьев спустился на землю, нагрел на спиртовке смолу в горшочке и снова залез на дерево – выступление воздушного гимнаста продолжилось. Теперь он смазывал смолой нанесенные дереву раны, чтобы предотвратить гниение древесины, и Амадею, завороженному этим зрелищем, пришел в голову сумасбродный сюжет в гофманском духе: просвещенный медик, излюбленный персонаж немецких романтиков, находит изрубленный в куски труп и пытается склеить его с помощью особой смолы… Да, Эрнст Теодор Амадей Гофман состряпал бы из этого премилую сказочку!

Гаэтану Ларю тем временем осталось обрубить толстое ответвление ствола, нависшее над проезжей частью. Он погладил шершавую кору и шепнул дереву, что это крайне необходимая операция, но все будет сделано аккуратно и не больно, с учетом направления волокон древесины и ствольной структуры. Гаэтан умел разговаривать с деревьями так, что они его понимали, и сам он понимал их в отличие от глухих к природе, поглощенных собственными страхами и надеждами горожан. Если бы все научились языку леса и его обитателей! Если бы все эти жалкие лилипуты, суетящиеся сейчас там, далеко внизу, уверенные в своем превосходстве, дали себе труд прислушаться не только к таким же, как они, смешным людишкам, считающим себя владыками Земли, но к насекомым, птицам, рыбам, зверью лесному – ко всем тем, кто для них, для людишек, не более чем статисты на фоне театральных декораций… Увы, род человеческий бестолков до невозможности, полагает планету своим военным трофеем, поставил на него пятку и гордо расправил плечи. Гаэтан Ларю презрительно фыркнул. Уж он-то знал, что такое положение вещей может легко измениться. Ответный удар близок, о том свидетельствуют древние тексты.

Он обвязал тросом ствол вяза, карабин второго конца защелкнул на поясе и, стравливая потихоньку, пополз по ответвлению. Сердце отбивало барабанную дробь, Гаэтану казалось, что он покоряет вершину самого высокого в мире дерева – кедра или секвойи. Годы обучения и тренировок, выработавшие в нем исключительное самообладание, были забыты – его вел инстинкт, божественное чутье.

Прикрепленный к длинной рукоятке серп мелькал в листве на высоте десятка метров над дорогой, по которой ползли редкие в этот час людишки-муравьишки, задирая носы к макушке дерева, ахая от изумления. Нет, он, Гаэтан, не упадет, просто не может упасть. Он, как всегда, выйдет победителем, выполнит эту почетную и опасную миссию, возложенную на него за сноровку и бесстрашие. Вяз примет надлежащий вид!

Амадей замер от восхищения, которое всегда испытывал в присутствии отважных людей. А парень, балансировавший сейчас на изрядной высоте, превосходил многих храбрецов, встреченных Амадеем за время долгих странствий. Именно поэтому совершенно необходимо было вывести его из игры, пока он не проник в тайну, уже принесшую людям столько бед. Если только он уже не завладел ключом к разгадке… Стало быть, надо воспользоваться тем, что обрезчик сучьев трудится в поте лица, вернуться на площадь Каира и обыскать его жилище. А если там ничего подозрительного не найдется – продолжить слежку. Амадей зашагал обратно. Северный ветер рвал полы плаща, но его владелец не чувствовал холода. Он улыбался – скорее по привычке, нежели по велению души. Ему доводилось одерживать верх над соперниками посерьезнее…

На площади Каира чесальщицы давно уже вовсю трудились под египетским фризом: оприходовали холостяцкие постельные принадлежности и шерстяные платья. Пока их руки непрерывно чесали шерсть, языки тоже мололи без устали.

– Да говорю ж вам, экие бестолочи! Я по запаху чую, чейное шмотье – бабское или мужское! А это – супружеское, вот глядите: тут два отпечаточка, да так близко друг к другу, что побьюсь об заклад – ночка у кого-то жаркая была! – разорялась кумушка с длинными седыми волосами, заплетенными в косу на эльзасский манер.

– Ну-ка, ну-ка, покажь, сейчас мы понюхаем да пощупаем! – покатывались со смеху ее товарки.

Воспользовавшись этим бурным весельем, серый домашний кот незаметно шмыгнул в подъезд и прошелся по вестибюлю, отделанному красной и черной плиткой. За ним к лестничному маршу с навощенными крутыми ступеньками так же незаметно проскользнул Амадей. На каждом этаже здесь было по две квартиры, разделенные общим санузлом. Жилище обрезчика сучьев находилось в третьем этаже, слева, и в хлипкой двери оказался всего один замок. Отпереть его с помощью железного штыря не составило труда.

На кухоньке не больше чулана громоздились горы грязной посуды. Плита на бунзеновской газовой горелке, обросшая жирной копотью, служила пристанищем для пригоревших кастрюль и корзинки с дырявыми носками. Обшарпанный коридор вел в комнату, где обнаружились узкая кушетка и стол с мраморной столешницей, а на столе – лоханка с остатками мыльной воды.

Амадей в приступе отвращения потер нос и направился во вторую комнату, побольше. Здесь дела обстояли лучше, на стенах даже были миндально-зеленые обои с белыми цветами. Если бы не замызганные окна с обтрепавшимися занавесками, ему бы тут даже понравилось.

«Все признаки холостяцкого логова. Хозяин не слишком образован, вырос в приюте, или же, наоборот, родители с ним слишком нянчились. Однако в этой вопиющей бесхозяйственности даже прослеживается намек на художественный вкус», – подумал он, созерцая запыленный комод, люстру с двумя лампами в круглых плафонах опалового стекла и венецианское зеркало в лакированной раме. Но наибольшее впечатление на него произвел книжный шкаф, собранный из неотесанных досок, по-видимому раздобытых самим владельцем в разных местах и принадлежащих разным эпохам. При виде двух гравюр Якоба ван Рейсдаля с изображением деревьев Амадей даже забыл о холоде – каминная жаровня остыла. Если Гаэтан Ларю владеет драгоценным манускриптом, есть шанс найти это сокровище среди книг, раз уж в его коллекции есть такие редкости.

На поиски в шкафу ушел целый час. Большинство изданий были посвящены лесам и лесоводству, ботанике, эволюции и происхождению видов. Часть собрания составляли приключенческие романы и произведения Александра Дюма. Еще час Амадей потратил на то, чтобы обыскать ящики комода, перетряхнуть ворох одежды, сваленной в кучи на полках платяного шкафа и висевшей на «плечиках», пошарить под матрасами и обследовать низ мраморной столешницы в спальне. В общем, он, невнятно бормоча себе под нос, черными от пыли руками перевернул вверх дном все жилище Гаэтана Ларю, заляпав отпечатками ладоней грязную мебель. И единственным положительным результатом этих поисков стало массовое паническое бегство пауков из-под плинтусов. Драгоценного манускрипта не было. Были грязные платки, разбросанные по паркету, и тонны пыли.

Когда Амадей вышел из квартиры обрезчика сучьев, с верхней площадки степенно спустился серый кот, готовый отправиться с хозяином в новую экспедицию, и они вместе покинули дом на площади Каира.

Букинист с недобрым взглядом и любезной улыбкой раскладывал на парапете истрепанные партитуры, вожделенно косясь на проходивших мимо особ женского пола. Бретонская семейная пара выгребла из ящиков картонные папки, набитые эстампами и литографиями. Он развешивал гравюры на прищепках, она сметала с них пыль. Несколько дамочек в мехах рассеянно листали журналы и небрежно бросали их обратно на прилавки.

Виктор, не останавливаясь, дошел до набережной Вольтера и сразу увидел толпу, собравшуюся у стойки Фюльбера Ботье. Люди вполголоса переговаривались, то и дело звучали слова «без головы», но напуганными они не выглядели – скорее возбужденными и даже довольными тем, что из ряда вон выходящее событие, пусть и премерзкое, скрасило монотонные будни. Фюльбер Ботье, так и не поднявший крышки ящиков, старался держать себя в руках и лишь свирепо поглядывал на особенно дерзких зевак. Пожилой букинист был бледен, лицо осунулось, взлохмаченные седые волосы трепал ветер. В роли исторической достопримечательности он чувствовал себя преотвратно и уже с трудом терпел это полчище вампиров, лишенных нормального человеческого сочувствия, наступавших на запертую стойку и тыкавших в него пальцами.

«Почему его не арестовали?» – перешептывались зеваки, у которых не хватало духу спросить об этом самого Фюльбера.

– Доброе утро, – сказал Виктор. Хорошенько поработав локтями, он наконец пробился к букинисту сквозь толпу.

– Оставьте меня в покое! – бросил тот, не оборачиваясь.

– Это я, Виктор Легри.

– О, прошу прощения, нервишки у меня пошаливают. Только поглядите на этих падальщиков: клювы поразевали, глаза вытаращили! Как сказал бы Рабле, «Париж ротозействующий». И скопище все растет – толпа толпится при виде толпы.

– Я смотрю, некоторые ваши коллеги сегодня тоже ротозействуют, но где-то в другом месте, – заметил Виктор, указав на ряд запертых стоек. Рауль Перо, Вонючка, Люка Лефлоик и Северина Бомон и правда не явились на работу, хотя небо было ясное.

– Ну, они же не сумасшедшие. Поняли, что сюда сбежится свора любителей жареных фактов, а толкотней непременно воспользуется всякое ворье, поэтому стойки лучше не открывать. Я и сам-то здесь только для того, чтобы свое добро уберечь – от толпы всего можно ожидать: возьмут и разнесут мои ящики в щепки. Впрочем, тут полно фликов в цивильном.

– Вальми вас подозревает?

– Полагаю, да. Он нас всех подозревает – меня, моих коллег, вас и, возможно, Жозефа.

– А ваших постоянных клиентов?

– Он меня расспрашивал и на их счет. А я не доносчик, потому ни слова не сказал. Но сам для себя кое-что обдумал. Среди наших постоянных клиентов – обрезчик сучьев и сапожник. Оба часто здесь бывают, и оба работают с опасными инструментами. Нынче ночью у меня разболелся коренной зуб, я до рассвета заснуть не мог. Встал, чтобы сделать компресс с гвоздичным маслом, и вспомнил про Ангелу Фруэн, чесальщицу. Ее же обокрали недавно и, помимо прочего, унесли сапожный резак. Она говорила – острый, как коса… Ну что ж за невезение, а? Взгляните на это вороньё, я так скоро умом тронусь… – Фюльбер со вздохом помассировал шею. – Самый подозрительный из постоянных клиентов – Амадей, тот чудак, что одевается как на карнавал, – продолжил он. – Знает всех на набережных, торгует вразнос канцелярией – карандашами, ластиками, мотками бечевки…

– Красной бечевки? – перебил Виктор.

– Ну да. Я у него тоже покупаю. Он снабжает этой ерундой почти всех букинистов.

– Как вы думаете, у покойной Филомены Лакарель могло быть что-то общее с другими завсегдатаями набережных?

– У буланжистки? Дайте прикинуть… Она выискивала тут исторические документы, написанные на велени, содержание ее не волновало. Сапожник собирает тома «Энциклопедии», в которых есть статьи по его ремеслу. Обрезчика сучьев интересуют пособия по древнему садоводству, лесоводству и прочему в том же духе. Иногда он покупает гравюры. Что до почтенного Амадея, я продал ему несколько очень редких изданий, и он ни разу не пытался торговаться.

– Вы рассказали все это Вальми?

– За кого вы меня принимаете? Пусть каждый занимается своим делом.

Виктор озадаченно потер подбородок.

– Н-да, негусто. Несколько увлеченных библиофилов – неудивительно, что они постоянно толкутся на набережных. Жаль, что ваш приятель Тиролец отсутствует, можно было бы его расспросить – он много общался с этими сумасбродами. Напомните, как его зовут?

– Жорж Муазан. И никакой он мне не приятель – у нас война. Он свои книги бечевкой перевязывает, представляете? И только для того, чтобы досадить мне! Этот пес шелудивый что-то застрял в своем Кане, уже ведь должен был вернуться. Не рассчитывайте на него – он себе на уме и ужасно не любит неприятности. Ваш лучший осведомитель – я! Кстати, насчет Муазана, – вдруг спохватился Фюльбер. – Побегу сейчас к его дантисту, доктору Извергсу, на улицу Ренн. Зуб-то у меня до сих пор болит…

– Доктор Извергс? – поднял бровь Виктор. – На вашем месте я бы поостерегся…

– А что? – пожал плечами Фюльбер. – Доктор Извергс – известный врач, зубы рвет виртуозно, Муазан доволен.

– День добрый, месье Ботье, – отвлекла букиниста подошедшая светловолосая женщина.

– Приветствую вас, мадемуазель Питель, – заулыбался тот.

– По какому случаю толпа? Я с трудом к вам пробилась. Ищу месье Муазана.

– Он еще не вернулся из Кана.

– Какая жалость, значит, я напрасно время потратила. Так что тут за собрание?

– Так ведь… А вы разве не в курсе?

– В курсе чего?

– В одном из моих ящиков на месте книг оказался неопознанный труп, и еще убили одну из моих клиенток.

– Вот это да! А как звали вашу клиентку?

– Филомена Лакарель. По счастью, друг пришел меня поддержать. У меня, знаете ли, нет алиби… Вот, позвольте вам представить: месье Легри, книготорговец с улицы Сен-Пер.

Виктор поклонился женщине и попрощался с Фюльбером, который торопился к зубному врачу. Виктору и самому хотелось очутиться подальше от толпы зевак. Выбираясь с набережной, он заметил, что пришла Северина Бомон и уже открывает стойку.

– Очень любезно с вашей стороны прийти поддержать Фюльбера, мадам.

– Мне на хлеб надо зарабатывать, представьте себе. Может, кто-нибудь из этих простофиль купит у меня парочку сонников. А Фюльбер сбежал?

– Он пошел к дантисту – всю ночь не спал от зубной боли.

– Ах, бедняжка!

– Позвольте осведомиться, кто та привлекательная дама, которая сейчас беседует поодаль с кем-то из ваших коллег? Я слышал, ее фамилия Питель. Питель – как у юного сапожника?

– Это его тетушка, редкостная злыдня. Впрочем, неудивительно, что вы находите ее привлекательной – она же блондинка.

Северина Бомон с опаской поглядела на толпу, решила не отпирать пока ящики стойки и уселась на складной стул, пристроив на коленях вязанье. Виктор вдруг заметил, что белая фигура, вырисовывающаяся на синем шарфе, – вовсе не якорь, а горшочек с конфитюром.

Перепуганные статуи рухнули на пьедесталы и отчаянно вцепились в них. Глазами из мрамора или бронзы они с удивлением смотрели на собственные твердые тела, которые вдруг обрели гибкость, поводили руками, сгибали ноги в коленях, сжимали каменные и металлические кулаки…

– написала Айрис в тетрадке. Дафнэ спала, засунув в рот большой палец. Малыш Артур немного поплакал и тоже заснул в своей колыбельке. Айрис, поправив сбившиеся подушки, поудобнее устроилась в постели. Неужели Жозеф считает ее слепой, глухой и умственно отсталой? Она слышала его телефонный разговор, и последовавшее затем неловкое объяснение мужа ее вовсе не обмануло. Некогда подобные воскресные вояжи в пригород для оценки какой-нибудь частной библиотеки служили ему с Виктором прикрытием для исследований совсем иного рода. Конечно же, Жозеф разговаривал утром с Виктором. Сначала обменялся парой слов с Лулу, официанткой из «Утраченного времени», – тайным кодом, который давно не был тайным для Айрис, – потом попросил позвать к аппарату господина, сидящего за столиком у витрины. Дальше последовала тишина (Айрис представила себе, как Виктор накрывает чашку блюдечком, чтобы кофе не остыл, встает и идет к телефону за стойкой), а после этого возбужденный монолог Жозефа, из которого она уловила несколько слов: «Все в порядке, она спит… модистка… сейчас?» – и в конце традиционное «Бегу!».

Разоблачать уловку мужа Айрис не стала – сделала вид, что спит, и лишь приоткрыла глаза, когда он наклонился ее поцеловать и прошептал: «Сделка в Витри вроде бы сладилась, но добыча будет так себе – несколько томов в сафьяновых переплетах. Я, наверное, сегодня пообедаю в городе, милая». Едва за ним закрылась дверь, выяснилось, что не только Айрис не спит – раздался быстрый топоток пяток по полу, и опустевшее место под одеялом рядом с матерью заняла Дафнэ в охапку с подарком дедушки – настольной японской игрой ханафуда, выпущенной в 1889 году в Киото фирмой «Нинтендо». Сейчас дочка заснула, а Айрис задумчиво грызла кончик карандаша, пытаясь сосредоточиться на сказке про ожившие статуи – другого способа унять охватившее ее беспокойство не было. Она уже не сомневалась: Жозеф и Виктор опять затеяли расследование!

Лулу принесла двум завсегдатаям бутерброды с маслом и тарелку сыров на завтрак. Жозеф и Виктор с набитым ртом поделились друг с другом сведениями, которые удалось собрать о Филомене Лакарель и безголовом трупе на набережной Вольтера. Наевшись и выпив кофе, они поймали фиакр и отправились на Райскую улицу.

– Похоже на музей фарфора, – сказал Жозеф, остановившись возле витрины с фигурками пастушек и маркиз. – О, а вот эти зверюшки из саксонского фарфора хороши, тонкая работа – матушка была бы в восторге.

– Мы тут не для того, чтобы витрины разглядывать, – проворчал Виктор, увлекая зятя дальше по Райской улице к зданию, у входа в которое нетерпеливо переминались с ноги на ногу несколько человек. – Только не говорите мне, что ваша модистка живет там!

–  Моя модистка? – возмутился Жозеф. – Она такая же моя, как и ваша. И вообще – сами эту толпу можете расспросить.

Последним в очереди к подъезду оказался плешивый человечек лет пятидесяти. Он сообщил, что пришел на прием к знаменитой провидице мадемуазель Куэдон, предсказавшей ураган 1896 года и пожар на Благотворительном базаре.

– Хочу спросить у нее, выйдет ли моя дочь замуж во второй раз и будут ли у меня наконец внуки.

– Ну, так или иначе, ничего, кроме неприятностей, вас не ждет. Если ваша дочь не найдет супруга, она так и будет сидеть у вас на шее, а если обзаведется семейством, то все семейство станет из вас деньги тянуть. Поверьте, нет нужды маяться тут в очереди и тратиться на консульта…

Договорить Жозеф не успел, потому что Виктор бесцеремонно потащил его дальше, к бутику, перед которым стояли полицейские.

– Отпустите сейчас же! Вы мне чуть руку не вывернули! – сердито пропыхтел Жозеф.

– Мне только что передался дар ясновидения: по-моему, с нашей модисткой случилась беда, – хмуро проговорил Виктор и направился к одному из полицейских. – Скажите, здесь работает Анни Шеванс?

– Работала, месье, работала. Ее убили, труп нашли на рассвете.

– Надо отдать вам должное, любезный шурин, вы и правда не лишены сверхъестественных способностей, – шепнул Жозеф.

– Проходите, господа, не задерживайтесь, вы мешаете полиции.

Сыщики-любители с неохотой отошли. Приметив поблизости бистро, Жозеф предложил зайти туда послушать, о чем судачит народ. И не напрасно. Все посетители и официанты столпились вокруг сидевшей за столиком пухленькой девицы в пальто с воротником из кроличьего меха. Девица была бледна и норовила упасть в обморок.

– Вот, выпейте теплого молока, Туанетта, вы такое пережили, такое!.. – хлопотала хозяйка с обширным бюстом.

– Молоко! Да ей коньяка бы дернуть не помешало! – бурчал хозяин.

Его жена разогнала любопытствующих мокрой тряпкой:

– Да оставьте вы ее в покое наконец! Бедняжка никак отдышаться не может, идите отсюда, идите!

– Ничего, мадам Клотильда, мне уже лучше, – подала слабый голосок девица. – Я просто испугалась, что полиция меня из дома мадемуазель Шеванс не выпустит. Но комиссар был довольно любезен. Правда, велел мне явиться завтра для дачи показаний – вдруг арестует?.. Ох, не забыть мне это воскресенье до конца дней!

– Никто вас не арестует, барышня, – заверил Виктор, приподняв шляпу. – Комиссар просто хочет проверить, есть ли у вас алиби.

Польщенная тем, что на нее обратил внимание такой респектабельный господин, Туанетта заерзала на стуле и распахнула пальто, явив взорам соблазнительные округлости, туго обтянутые платьем в горошек.

– Ну конечно, у меня есть алиби! Я весь вечер танцевала с Робером, моим дружком с улицы Гэтэ, а потом вернулась домой к родителям на улицу Бастош. Но эти флики смотрели на меня так, как будто я самая что ни на есть преступница. Так и зыркали, а взгляды у них какие – насквозь просвечивают, я себя прямо голой почувствовала!

Виктор встал слева от девицы, Жозеф справа, оттеснив любопытствующих посетителей.

– Стало быть, это вы нашли модистку? Говорят, она была без сознания, – закинул удочку Жозеф.

– Без сознания? Шутить изволите? Да у нее голова была проломлена, ужас просто. Это я чуть сознание не потеряла, когда ее увидела. Пришла на работу – а там замок сломан и дверь приоткрыта. «Что такое?» – думаю. Обычно, когда я прихожу, мадемуазель Шеванс уже на ногах. А тут… в спальне… на кровати… и голова вдребезги… – Туанетта залпом проглотила молоко, поразмыслила пару секунд и опрокинула в рот рюмку коньяка.

– Небось убийца сперва ее жестоко обесчестил, – с мечтательным видом предположила хозяйка заведения.

– Нет-нет, судебный врач осмотрел тело, и я слышала, как он сказал комиссару: «На первый взгляд никаких следов изнасилования».

– Ну, теперь репортеры вам проходу не дадут, мадемуазель Туанетта, – вмешался хозяин. – Попадете на первые полосы!

– Еще чего не хватало! Пусть только попробуют ко мне сунуться… Ох, боже-боже, бедная мадемуазель Шеванс, у нее лицо изуродовано, как будто по ней омнибус проехал! Флики увезли труп в морг, только бы не заставили меня еще раз на нее смотреть, у них же принято проводить опознание…

– Но ежели ее не изнасиловали, зачем тогда убили? – снова взялась за свое хозяйка. – Ограбить хотели?

– Я квартиру ее хорошо знаю, и господин комиссар заставил меня все осмотреть – не пропало ли чего. Уж я смотрела, смотрела, а все на месте – и книжки, и драгоценности, и прочие дорогие штуки. Потом поняла. Знаете, что украл убийца?

– Ее белье? – оживилась хозяйка.

– Ее конфитюры! – торжественно объявила Туанетта, гордая от того, что повергла всех в изумление.

Жозеф дернул Виктора за рукав.

– Да, представьте себе, – продолжала девица. – Она сама их делала, и подружки ей дарили. Ах, и еще пропал моток красной бечевки.

– Убить за конфитюры – ну это уж слишком! Куда катится мир? – воскликнула хозяйка.

– Ваша правда, – вздохнула Туанетта, сгорбившись на стуле. – А мне теперь что делать? Придется искать новую работу…

Жозеф и Виктор вышли из бистро и неспешно зашагали мимо рынка Сен-Кантен, погруженные в свои мысли.

«Моток красной бечевки… – думал Виктор. – Эта красная бечевка меня преследует. Она есть у Фюльбера и у Жоржа Муазана… А еще тот убитый книготорговец Ларше – уж не красной ли бечевкой его связали?..»

Жозеф тем временем вспомнил, что на томике в марморированном переплете, который его матушка по ошибке получила от Филомены Лакарель, были вмятины, как будто его перевязывали бечевкой. «Нет, сначала нужно все проверить, а потом уже расскажу Виктору. Хотя он, конечно, дико разозлится из-за того, что я раньше не сказал…»

– Странное дело!..

– Ничего не понимаю!..

Заговорив одновременно, они остановились и уставились друг на друга.

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Когда мне было шесть лет, я не знал, что Земля имеет форму шара. Но Стёпка, хозяйский сын, у родите...
«Рано утром мать уходила со двора в поле на работу. А отца в семействе не было; отец давно ушел на г...
«Право, человек, уезжающий через пару дней в Аргентину, обладает некоторыми преимуществами перед дру...
«Шел май, и в шуме и блеске его трудового дня Глеб забывал черные воды канала и окно возле водосточн...
«На озере катер попал в болтанку. Барсуков сидел в каюте на клеенчатом диванчике и с отвращением смо...
«Иногда меня охватывает отчаяние. Иногда мне становятся противны мои любимые мыши, кролики и даже об...