Мастер Шукшин Василий
— Другие обычаи. Другая религия. Но те же самые человеческие амбиции, борьба за власть и деньги. В этом смысле ты здесь не увидишь ничего нового.
— А зачем мы сюда приехали? — поинтересовался Федор.
— Это не одно и то же — зачем сюда приехал я, а зачем ты, — спокойно заметил Басов. — Я здесь, чтобы посмотреть то, что отличается от других стран. Обычаи, религию, познакомиться с людьми, мыслящими иначе, чем те, кто живет в Европе и даже в Индии. Ты приехал, чтобы увидеть и понять то общее, что есть во всех людях и странах.
— Не понимаю, — пожал плечами юноша.
— Наша поездка — часть твоего обучения. Твоя задача — изучить культуру и страну.
— Как это поможет мне в изучении искусства фехтования? — удивленно поднял брови Федор. — Здесь есть особые фехтовальные школы?
— Есть, и очень интересные. Мы с ними непременно познакомимся… И, думаю, вскоре — мечи здесь вылетают из ножен быстро. Но суть не в том. Скажи, сколько у тебя было дуэлей с момента, как мы покинули Петербург?
— Кажется, двенадцать.
— И все твои противники были бездарными фехтовальщиками?
— Ну, нет! — Федор вспыхнул, как сухая солома, к которой поднесли спичку. — Тот испанский гранд в Мадриде, которого… с которым… в общем, с женой которого я… Неважно. Словом, он был очень опасным противником. Я еле справился.
— Еле справился! — передразнил Басов. — Один из самых сильных фехтовальщиков Мадрида, отчаянный дуэлянт заколот восемнадцатилетним парнем, и этот парень кривится: «еле справился». А еще был тот бой, когда мы с купцами шли через земли басков. И поединок в Нанте. И две абордажные схватки с маврами. И за все это время ты заработал только пару царапин. Не находишь, что твое искусство фехтования уже сейчас на высоком уровне? Ты боец от Бога. Я многому тебя научил. Чтобы жить в этом мире и снискать себе славу шпагой, ты обучен достаточно. Или тебе так не кажется?
— Вы не хотите больше учить меня? — в голосе у Федора зазвучал неподдельный испуг.
— Нет, — снова улыбнулся Басов. — Я хочу, чтобы ты сказал, зачем хочешь заниматься дальше. В начале ты занимался, чтобы отомстить тому, кто извел твою семью. Отомстил. Потом — чтобы стать сильным фехтовальщиком. Стал. Что дальше?
— Но я еще не сильный фехтовальщик, — запротестовал Федор. — До вас мне очень далеко.
— Ты собрался драться со мной на дуэли?
— Упаси Господь, — у юноши вытянулось лицо. — Но ведь есть и другие…
— Много ты таких знаешь?
— Тот, который приходил к нам в лесу, — начал Федор.
— Хорошо, — кивнул Басов. — Кто еще?
— Не знаю, — пожал плечами Федор. — Но ведь он был. И мы можем снова встретиться…
— Не думаю, что вероятность очень велика, — улыбнулся Басов. — Стоит ли ради этого посвящать столько времени тренировкам? Жизнь-то проходит. Есть еще столько вина, которого мы не выпили, и столько женщин, ласк которых не изведали… Почему ты отказываешься от этого ради пота и боли в тренировочном зале? Ты силен достаточно, чтобы защитить себя при любых обстоятельствах. Если начнешь сейчас самостоятельную жизнь, то мгновенно обрастешь кучей друзей и знакомых — люди любят силу и идут за ней. Шпагой ты сделаешь себе карьеру и обретешь богатство. Почему ты исполняешь роль моего слуги и довольствуешься столь малым?
— Не знаю, — пожал плечами Федор. — Мне просто интересно. Интересно узнавать новое. Учиться.
— Только фехтованию? — взгляд Басова устремился прямо в глаза юноши.
— В начале только фехтованию, — потупился тот. — А сейчас уже просто интересно.
— А как ты думаешь, чем я занимаюсь?
— Фехтованием… — Федор осекся. — Не знаю. Вы учите меня фехтованию, а сами…
— Я тоже учусь фехтованию, — расхохотался Басов. — Неужели ты не видишь, что за последние три года я стал фехтовать в несколько раз лучше, чем в начале? Но не только это. Я учусь жить.
— Жить? — на лице юноши отразилось неподдельное удивление. — Разве вы не умеете жить?
— Все умеют жить — и каждый по-своему. Как каждый умеет фехтовать — и каждый по-своему. Кто-то хватает саблю и машет ею со всей силы, кто-то применяет известный ему набор приемов, для кого-то это искусство, для кого-то — ремесло, для кого-то — тяжелая необходимость.
— Тот, кто умеет жить, получает богатство и власть?
— Здесь, как и в фехтования: тот, кто не умеет жить, — погибает.
— Но ведь жить можно по-разному. Я бы, например, не хотел жить в нищете, ковыряясь в грязи. И потом, говорят, смерть в молодости — за родину, за государя, за свою семью — куда более достойный исход, чем жизнь до старости на мешках с золотом.
— Но говорят это обычно как раз те, кто стремится жить до старости на мешках с золотом, притом с золотом, которое им принесли эти самые отважные, которые думали, что сражались за царя, за родину, за веру, а положили жизни за благосостояние царедворцев. И заметь, сами эти царедворцы режут друг другу глотки очень лихо. Мало кто из них проходит жизнь, не ведая опалы, тюрьмы, а то и плахи. Впрочем, если удается миновать их, эта угроза всегда висит над ними, не давая по-настоящему насладиться обретенными богатствами. Хороша жизнь, если всякую минуту с ужасом ждешь, что придут, отберут, казнят…
— Так и кто же умеет жить? — выпятил губу Федор. — Неужели крестьянин, который ковыряет землю?
— Крестьянин, — кивнул Басов. — И царедворец, и воин, и купец, и священник. Но только в случае, если они, во-первых, живут, а во-вторых, живут так, как им нравится. Если они не дают себя заманить, обмануть; если не суетятся, но получают удовольствие от каждой минуты жизни, — значит, жить они умеют.
— Но вы живете, как хотите, — вставил Федор. — Значит, вы умеете жить?
— Как тебе сказать, — нахмурился Басов. — В жизни есть еще много вещей, которыми я вынужден заниматься, но которые меня печалят. И пока это так, я не могу утверждать, будто умею жить.
— Но ведь в мире много неприятных вещей, которые никогда не принесут удовольствия, — заметил Федор. — И потом, у каждого человека есть враги. С ними приходится бороться, и это тоже не доставляет удовольствия, да и чревато многими опасностями. То, о чем вы говорите, вообще невозможно.
— Я не говорил, что должен получать удовольствие ото всего в этом мире, — откликнулся Басов. — Я сказал: ничто не должно огорчать. Мир таков, каков есть. Таким его и надо принять. Спорить с ним глупо. Но у меня пока не получается… А враги… У меня нет врагов.
— Как нет? — удивлению Федора не было предела. — Мавры, что нападали на нас у Майорки, рубились, как черти. Вы сражались с пятью одновременно, и каждый хотел убить вас. Это ли не враги?
— Не враги. Против меня они ничего не имели. Они хотели захватить груз этого корабля, а я нанялся его защищать. Так сложилось, что судьба свела нас в бою. А могла свести за чашечкой кофе в Магрибе, если бы я принял предложение алжирского дея обучать его наследника.
— А Турашев, подославший к вам убийц в Лиссабоне? — настаивал Федор. — Он же враг.
— Турашева ты не трогай, — прервал его Басов. — Я у него многому научился. В Петербурге я занял неправильную позицию по отношению к его партии. Результат — дикая сеча в русской миссии и убийцы на лиссабонской улице. Я многое понял после того.
— А какая позиция была бы правильной?
— Не знаю. Я знаю, какая неправильная, и это уже немало. Кроме того, он совершенно верно сказал, что я зря теряю время в Лиссабоне. Именно благодаря ему мы отправились в это путешествие. Так что Турашеву я благодарен. Хотя, если он придет, чтобы драться со мной, или подошлет новых убийц, это вовсе не значит, будто моя сабля останется в ножнах или будет действовать по-иному, чем прежде. Бой есть бой, это часть жизни.
— Раньше вы говорили другое…
— Если бы я из года в год твердил одно и то же, это значило бы только, что я ничему не учусь. Стойкость в убеждениях хороша, если человек держится за них, не давая посторонним вмешаться в свою личную жизнь. Но если он сам время от времени не пересматривает свои взгляды, исходя из опыта прожитых лет, это означает, что он не слишком умен и не хочет реально смотреть на вещи. У тех, кто нападает на тебя, надо учиться. Собственно, так я и понимаю слова «благословляйте врагов ваших». Но это вовсе не означает, что надо дать им порезать себя на куски.
— А «если ударили тебя по правой щеке, подставь левую»? — спросил Федор.
— Подставь левую… Уйди под атакующую руку и снизу ударь со всей силы в челюсть, — хмыкнул Басов и в упор посмотрел на ученика. — Думаю, эта фраза просто цитируется не полностью.
Федор запнулся. Немного помолчал, но потом заговорил снова:
— И зачем же мы приехали сюда?
— А ты обратил внимание, как отреагировал на мою непочтительную фразу в отношении того, что написано в Библии? — вопросом на вопрос ответил Басов. — Ведь еще два года назад ты сразу обвинил бы меня в богохульстве и сбежал бы. Просто потому, что с детства тебе твердили: религию надо понимать именно так, как трактует ее твой приходской священник, которому догмы диктует архиепископ, который подчиняется патриарху, который действует из своих корыстных интересов или каких-то мессианских измышлений. Ты не принял моей фразы на веру, но и не отверг с порога. Ты будешь обдумывать ее самостоятельно, пока не придешь к собственному выводу. Может, он и не совпадет с моим, но будет по-настоящему твоим, вот что ценно. А знаешь, почему так произошло?
Федор растерянно пожал плечами.
— Мы с тобой объехали всю Европу и видели разных людей, исповедующих разные направления христианства. Потом, в Индии, ты видел храмы и людей, исповедующих совсем другую религию. Вспомни, как потрясли тебя храмовые танцовщицы: ты ведь и мысли не допускал, что религия может относиться к отношениям мужчины и женщины, вообще к жизни человеческой как-либо иначе, чем христианство.
При воспоминании о танцовщицах из индийского храма, в объятиях которых они провели три ночи, на лице Федора появилась блаженная улыбка, не укрывшаяся от Басова. Тот улыбнулся и потрепал юношу по загривку.
— Так вот, — произнес фехтовальщик, — пока ты жил в одном маленьком мирке, ты всегда опирался на ту систему отсчета, которую предлагали окружающие. Потом тебе повезло. Ты жил сразу в двух мирах: боевого искусства, который открыл тебе я, и повседневных забот, как большинство людей. Сейчас, когда тебя понесло по землям и странам, ты видишь все их многообразие и сложность, ты научился думать самостоятельно. Теперь ты сам учишься жить, а я лишь помогаю тебе увидеть собственные слабые места. Мир для тебя сейчас распался на множество частей, которые ты не можешь увязать между собой. Но со временем тебе это удастся, и тогда ты увидишь уже подлинную, реальную картину мира — такого, какой он есть.
— Так это все ради меня? — юноша показал на надвигающийся берег.
— Не обольщайся. Во-первых, ученик нужен учителю не меньше, чем учитель ученику… На определенном этапе. Во-вторых, я ведь тоже учусь жить, и мне нужно было приехать сюда не меньше, чем тебе.
— А когда вы научитесь жить, — произнес Федор, — что будете делать?
— Не знаю, — пожал плечами Басов. — Наверное, жить. Хотя, подозреваю, на этой земле делать мне будет уже нечего.
Якорь с грохотом обрушился в воду. Люди в лодках, подплывших к кораблю, в странных одеждах и со странными прическами, что-то кричали прибывшим.
Глава 55
НАСЛЕДНИК
Утренний ветерок наполнял паруса корабля, вошедшего в дельту Невы из Финского залива. Флагман «Апостол Андрей», покрывший себя славой в сражении со шведским флотом, отремонтированный после этого в Копенгагене, выполнял теперь важную политическую миссию. На его борту прибывал в свои владения наследник североросского престола, будущий король Карл I. Сама история взирала на них с сумрачных невских берегов!
Наследник, десятилетний мальчишка, под присмотром гувернера упоенно играл с одним из матросов в ножички. Сейчас это интересовало его более всего. Утомленный долгим морским путешествием, он вначале заинтересовался надвигающимся берегом, но не выдержал долгого созерцания унылого северного пейзажа и принялся, как всегда, баловаться. Чтобы успокоить, пришлось разрешить ему заняться любимой игрой.
За забавами наследника снисходительно наблюдал отец, Генрих Стюарт, один из членов регентского совета, а также другой член регентского совета, поднявшийся на борт в Кронштадте — канцлер Северороссии барон Оладьин. Рядом с ними, облокотясь на перила мостика, стоял посол при дворе ее величества королевы английской Петр Назаров. Лицо последнего было обезображено глубоким шрамом, идущим от левого виска через щеку. Впрочем, как известно, боевые раны украшают мужчину, и вся троица выглядела чрезвычайно торжественно, вполне осознавая важность момента.
— Что это за остров? — произнес Генрих Стюарт, указывая на проплывающий мимо них клочок земли.
— Заячий, ваше высочество, — отозвался Петр.
— Как далеко отсюда Петербург?
— За тем поворотом.
— А почему было не построить город при впадении реки в залив? Мне кажется, со стратегической точки зрения это было бы правильнее.
— Возможно, — вступил в разговор Оладьин. — Но осенью эта часть земли почти всегда подвергается наводнениям. Кроме того, место здесь очень болотистое. Много проще было построить город именно там.
— Понятно, — кивнул герцог. — Здесь еще много того, что мне стоит изучить и понять.
— Совершенно верно, ваше высочество, — произнес барон, — но самое важное сейчас — это военное положение страны.
— Да, я осведомлен, — кивнул Стюарт. — Насколько я понимаю, возможность быстрой победы над нашими врагами исключена. Против нас действует союз царя Василия, московского царя Ивана и Швеции. Англия и Дания гарантируют нам поддержку на море. Однако для операций на суше они нам войск не дадут. Таким образом, мы можем опираться только на союз с Литвой и Польшей, а этого мало, чтобы одержать скорую победу.
— Совершенно верно, ваше высочество, — произнес Оладьин. — Но есть еще много нерешенных вопросов. В своем стремлении удержаться у власти царь Василий объявил о возвращении новгородским и псковским землям всех вольностей. Амбиции местных бояр и мечта о независимости привлекли на его сторону значительную часть населения этих земель. Силы их, брошенные на Петербург, не столь велики — даже при поддержке московского царя. Ведь Ивана не меньше беспокоят литовцы и поляки, и существенного подкрепления Василию он выслать не может. Сейчас небольшие стычки проходят в районе Луги и по реке Тосно. Новгородцы и псковичи не очень интересуются намерениями Василия идти на Петербург и не дают ему много солдат. Но едва мы пойдем на земли Новгорода и Пскова, нам придется встретить серьезное сопротивление тамошних жителей. Чтобы избежать затяжной междоусобной войны, которой не преминут воспользоваться наши враги и… возможно, нынешние союзники…
— Чего вы опасаетесь?
— Если мы позволим себе затяжную междоусобную войну, — спокойно произнес барон, — Дания может захватить Эстонию, а Литва и Польша — занять псковские и новгородские земли, которые будет трудно вернуть даже после победы.
— Где же выход? — нахмурился Стюарт.
— Это мы и намерены обсудить на регентском совете уже завтра, — произнес барон. — Ясно, что на старые условия североросского союза новгородцы со псковичами уже не пойдут. Мы должны предложить им вариант содружества, который устроит всех и лишит Василия поддержки.
— Ни в коем случае! — вмешался Петр.
— Что? — Оладьин с удивлением уставился на него. — У вас есть другие предложения?
— Торг ни к чему не приведет, Если уж псковичи и новгородцы почуяли запах вольностей, они не отступят. Они просто будут вытягивать из нас все большие уступки, играть на наших противоречиях с Василием, Москвой и Стокгольмом и в конце концов обретут-таки независимость. А Ингрия, как известно, без плодородных псковских и новгородских земель, без пушных и рыбных богатств новгородского Беломорья оскудеет и станет легкой добычей — Стокгольма ли, Польши ли, Ивана ли — неважно.
— И что вы предлагаете? — тихим голосом спросил Оладьин. — Надеюсь, вы понимаете, что большой карательный поход ничего не даст? Эти земли начнут сражаться против нас еще яростнее и окончательно перейдут на сторону Василия.
— Ивана, Василий сейчас — лишь пешка в его руках и будет жить ровно столько, сколько захочет московский царь. В войсках лишь немногие преданы лично Василию — остальные сражаются за новгородские и псковские вольности. Да и без московских войск им бы нас не сдержать. Так?
— Положим. Что с того?
— Очень просто: разделяй и властвуй. Весь мир напуган злодеяниями, которые творит Иван. Однако Новгород их не слишком опасается, рассчитывая на покровительство Василия. Тот, разумеется, защитить их не может. Но Иван, чтобы не пугать пока нужных союзников, действует с ними лаской, а не таской. Если мы через своих шпионов сообщим в Москву, будто Василий с новгородскими боярами замыслил измену, — скажем, решили они переметнуться к Литве — Иван обязательно покажет зубы. Он настолько подозрителен, что верит любому известию о заговоре против себя. Что тогда он предпримет? Только одно — карательный поход. Обезглавит Василия и новгородскую старшину. Зальет кровью юг Северороссии. Тогда все ее население в ужасе отвернется от него, а мы придем, как спасители и освободители от страшного тирана. Не так ли?
— И все-таки иезуиты много потеряли, что вы не с ними, — угрюмо произнес Оладьин. — Иногда я боюсь вас. Хорошо, завтра изложите свой план на регентском совете. Полагаю, не надо говорить, что он должен оставаться тайной для всех, кроме членов совета.
На носу бухнула пушка — «Апостол Андрей» медленно подходил к повороту, и глазам путников постепенно открывались стены и шпили Петербурга. Из бойницы одной из башен вылетел клуб порохового дыма, и через несколько секунд донесся звук пушечного выстрела. Корабль заметили и приветствовали.
— Ну что же, господа, — произнес Оладьин, — на сегодня хватит политики. О ней мы еще наговоримся. Остаток дня — для торжественных церемоний. Горожане должны запомнить день прибытия наследника, как важнейший в своей жизни.
Гулкий звук орудийного выстрела пронесся над водой и утонул в чаще леса. С высоты птичьего полета было видно, как горожане высыпают на пристань, чтобы приветствовать прибывший корабль.
— Выключай, Артем, — Генрих потянулся. — Здесь мы уже ничего интересного не увидим. Эти церемонии всегда похожи одна на другую.
Изображение погасло, и одновременно в зале, где сидели в мягких креслах собеседники, распахнулись окна, открыв доступ воздуху из залитого солнцем и благоухающего ароматами цветов сада. Артем посидел несколько минут, прислушиваясь к пению птиц, доносящемуся оттуда, потом задумчиво произнес:
— Как сказать… Помнишь, мы смотрели запись вступления Ашшурбанипала[24] в Вавилон. Там было достаточно оригинальное представление.
— Один черт, — Генрих, поморщившись, махнул рукой. — Почему-то все думают, будто с приходом нового властителя или с победой в очередной войне изменится сам принцип власти. А потом, когда понимают, что обманулись, начинают кричать, будто их обманули.
Артем резким движением поднялся и подошел к окну.
— Как же я ото всего этого устал! — вырвалось у него.
Генрих мягко улыбнулся.
— Ты сам решил заниматься этой страной, никто тебя за уши не тянул. Мне проще — занимаюсь точными науками.
— Ничего тебе не проще, — хмыкнул Артем. — Те же проблемы разгребаешь. От инквизиции людей спасать — это тебе не теорему доказывать. Везде одно и то же.
— А если так — отчего же твой взрыв эмоций?
— Не в том дело, что решать задачи, которыми я занимаюсь, тяжело, а в том, что почти все они созданы человеческими амбициями, жадностью и нежеланием понять соседа. Не будь всего этого, там…
Он показал в сторону погасшего экрана.
— Дорогой мой, — в голосе Генриха зазвучала ирония. — Не будь, как ты выражаешься, «всего этого», они жили бы здесь, или, может, там было бы то же, что здесь. Цветущий сад, мягкий теплый климат, доброжелательность, обеспеченность, покой и радость от работы, которой занят. Но это люди своей эпохи, и нельзя требовать от них больше. Впрочем, пройдя через все беды, которые они сами себе устраивают, и поняв что к чему, некоторые могут прийти сюда. Тогда они только поблагодарят судьбу за то, что она провела их через все это. С точки зрения руды горн — необоснованная пытка, с точки зрения клинка — закалка и подготовка к великим свершениям. Впрочем, я думаю, ты все это прекрасно знаешь и внутренне кипишь не поэтому. Я прав?
— Прав, — согласился Артем. — Я рассчитывал на него.
— Ну, с точки зрения политика, он предложил наилучший выход из создавшейся ситуации, — пожал плечами Генрих.
— Но он же историк! — жестко произнес Артем. — Он знает, чем все это закончится. Он знает, что сделает Иван Грозный в Новгороде.
— Нельзя служить одновременно двум богам, — Генрих поднялся, подошел к окну и встал рядом с Артемом. — Он это понял, и с этим можно было бы его поздравить. Или ты живешь моральной жизнью, стараешься без особой необходимости не причинять вреда ни одному живому существу, либо работаешь на политическую задачу. Во втором случае надо понимать, что прольются реки крови. Карьеру можно сделать, только идя по головам; власть захватить, только перегрызая глотки и стравливая врагов. Ты ему предложил идти путем моральной политики, прекрасно зная, что в том мире это путь на Голгофу. Он понял — и решил сохранить жизнь. Петр создал для себя идеал, к которому намерен вести страну, и прекрасно понял, что достигать его, будучи связанным моральными и этическими нормами, — все равно, что драться с сильным противником со связанными руками. Из него получится прекрасный царедворец и видный государственный деятель. Он сделал выбор.
— В свое время ни ты, ни я не смогли переступить этой черты, — погрустнев, произнес Артем.
— Поэтому мне поднесли чашу с ядом, а ты тайно бежал из города, — глухо отозвался Генрих. — А вот если бы мы утопили двор в крови, создали бы новый орден псов-рыцарей или опричников, не суть важно — правили бы до конца жизни.
— А потом была бы смута.
— Уже после нас, — пожал плечами Генрих. — Реакция неизбежна. Но пока подданные скованы страхом, правитель может быть уверен в незыблемости власти.
— Страх не бывает вечным.
— На одно поколение вполне хватает. Впрочем, что мы обсуждаем? В этом нет никакого смысла. Мы здесь, он там. События идут своим чередом. Неизбежное случится. Ты же знаешь: «Укрепление центральной власти как способ достижения наибольшей мобилизации государства и выхода его на мировую арену в качестве ведущего игрока…» Северороссия становится европейской державой, а в начале восемнадцатого века неизбежно войдет в союз с Россией. Так и должно быть.
— Я заберу его оттуда, Генрих, — произнес Артем.
— Зачем? — Генрих пристально посмотрел на Артема. — Программа, которую он реализует, вполне совпадает с нашими представлениями. Что в Новгороде должна произойти резня, мы с тобой поняли уже давно и никак не можем на это повлиять.
— Ради него, Генрих! — воскликнул Артем. — Если он зайдет по этому пути далеко, свернуть будет сложно.
— Ну и чего ты добьешься? Он уже понял принцип власти и готов платить чужими жизнями за свое благополучие. Ну, вернешь ты его в родной мир, в его время. Начнет он двигаться к месту декана или ректора, подставляя сослуживцев, подсиживая начальника. Это, конечно, не реки крови в Волхове, но для него разницы не будет никакой.
— Я сотру ему память, — холодно произнес Артем. — Запущу биологические процессы на клеточном уровне назад. Он вернется в то же время, из которого отправился в экспедицию, таким же, как и был.
— Шрам, полученный в морском сражении, исчезнет, — подтвердил Генрих. — И про месяцы, проведенные в темнице Нарвской крепости, он забудет. А вот душа… Верни его хоть в состояние пятилетнего, хоть в утробу матери — он родится и пойдет тем путем, который избрал сейчас. Ты же знаешь, опыт можно приобрести, но нельзя передать. Точно так же его невозможно и отнять. Теперь это уже заложено в его психологическом складе. Главное в своей жизни — каким путем идти — он будет всегда решать сам, сколько бы богов и демонов не вмешивалось в его судьбу.
— Я же говорил с ним, все ему объяснил… Он должен был понять, к каким последствиям приводят жесткие вмешательства — и для того, в чью жизнь вмешиваются, и для того, кто вмешивается.
— А я тебе еще тогда говорил, что затея зряшная, — пожал плечами Генрих. — Человек, готовый к пониманию таких вещей, и сам почувствует опасную черту. Тому же, кто не готов, хоть ежечасно глас с неба давай — не поможет.
— Что же ты предлагаешь?
— Оставь его в покое, — негромко произнес Генрих. — Ему уже было сказано все. Он предупрежден. Пусть пройдет до конца тем путем, который избрал, пусть поймет и увидит все, что с этим связано.
— Хорошо, — произнес Артем и, направляясь к выходу, бросил: — Я все-таки верну его. Пара подставленных ассистентов на университетской кафедре — это все-таки лучше, чем вырезанный Новгород. Для него лучше.
— Артем! — голос Генриха хлестнул, как плетью. Артем остановился и обернулся.
— Думаю, ты помнишь, что мое положение в иерархии выше твоего, — размеренно произнес Генрих.
— Помню.
— Так вот. Своей властью я запрещаю тебе возвращать этого человека в его время. Он сделал свой выбор. Пусть изопьет эту чашу до дна.
ЧАСТЬ 4
БОГИ
Глава 56
ЦВЕТОК САКУРЫ
— Неподражаемая красота, — Абэ глубоко втянул в себя утренний воздух. — Воистину, сами боги дали нам сакуру, чтобы в земной суете мы помнили о величии небес.
— Земная суета и красота небес в душе человека, Абэ-сан, — негромко отозвался Басов. — Мы сами выбираем, что хотим увидеть и как жить.
Говорил он по-японски уже достаточно четко, не без акцента, но прекрасно владея интонациями. Абэ изумленно посмотрел на умиротворенное лицо собеседника.
— Не ожидал таких слов от гайдзина[25], — неспешно произнес он. — Впрочем, простите, — человек, получивший печать[26] от такого наставника дзен, как настоятель храма в Эдо, гайдзином не может быть назван.
— Тогда в чем же смысл прихода Бодхидхармы с запада? — улыбнулся Басов.
— В цветении сакуры, — эхом отозвался Абэ[27]. Собеседники снова погрузились в созерцание. Они сидели на деревянном помосте, построенном в центре сада, принадлежащего Коро Абэ, одному из известнейших самураев, слуги правящего дома Нобунага. Оба они были облачены в традиционные японские одежды — хакамы и хаори[28]. За поясом у каждого было по длинному изогнутому кинжалу, а вокруг бушевала стихия цветущей сакуры.
Время, казалось, перестало существовать для обоих мужчин, погрузившихся в созерцание нежнейших цветков, чарующих изгибов ветвей и молодых листочков. Их дыхание было медленно, глаза полуприкрыты, руки расслабленно лежали на коленях. Возможно, сторонний наблюдатель, увидев этих людей в столь умиротворенных позах, не догадался бы, что они являются великолепными фехтовальщиками, грозными воинами, неоднократно сражавшимися в яростнейших битвах, терявшими многих друзей и убивавшими многих противников.
Время неспешно текло через цветущий сад, где, казалось, навеки поселились покой и гармония. Наконец, когда весеннее солнце стояло уже высоко, Абэ громко и глубоко вздохнул, повернулся на коленях к собеседнику, низко поклонился и произнес:
— Благодарю вас, Баси-сан, что приняли приглашение и оказали мне честь, проделов столь долгий путь, чтобы полюбоваться цветением сакуры в моем саду.
Басов тем же движением повернулся к собеседнику и с поклоном ответил:
— Для меня большая честь, Абэ-сан, быть вашим гостем в этом доме.
— Не соблаговолите ли разделить со мной дневную трапезу?
— Почту за честь.
Они одновременно встали и через сад пошли к дому.
— Как вы находите Эдо? — после небольшой паузы осведомился Абэ. — Мне кажется, вы прибыли сюда впервые с тех пор, как наш господин, Нобунага Ода[29], даровал вам право носить два меча.[30]
— Эдо прекрасен, как никогда, — отозвался Басов.
— Вы слишком редко покидаете Нагасаки, — укоризненно произнес Абэ. — Я понимаю, фактория процветает, и неотложные дела требуют вашего присутствия именно в этом городе. Но все-таки вы напрасно лишаете нас своего общества.
— Я всегда рад видеть вас, — улыбнулся Басов. — Но полагаю, у вас и без меня немало забот, а потому без особой нужды не смею тратить ваше драгоценное время. Впрочем, кажется, помимо желания полюбоваться вместе со мной цветением сакуры, что-то еще заставило вас послать ко мне гонца.
— Вы правы, Баси-сан, — с сожалением покачал головой Абэ. — Занятие политикой никогда не позволяет распоряжаться собственным временем только ради удовольствия. Господина Нобунага чрезвычайно беспокоит позиция португальцев и католической церкви на наших землях. Безусловно, они оказали поддержку моему господину во время сражений с домом Такеда. За это они получили то, чего просили в обмен на поддержку. Однако нас беспокоит, не таят ли христианские священники намерения захватить верховную власть в стране Ямато.[31]
— Вы достаточно умудренный опытом человек, чтобы понять: любой, кто ведет политические игры, стремится к верховной власти, — с легкой улыбкой отозвался Басов.
Абэ удовлетворенно кивнул. Они перешагнули через порог дома, где в небольшой комнате стояли две огромные бочки. Павший при их приближении на колени слуга доложил, что вода для господ согрета. Скинув одежду, самураи погрузились каждый в свою бочку и, прикрыв глаза, расслабились. Затем появились девушки-купальщицы — скинув одежды, они принялись старательно мыть мужчин, казалось, нисколько не обращавших внимания на их присутствие.
По окончании омовения Абэ и Басов выбрались из бочек. Купальщицы помогли им вытереться подогретыми полотенцами и одеться. Мужчины перешли в соседнее помещение — просторную комнату, где уселись на плетеные татами друг против друга. Тут же, склонив головы, явились пять служанок, мелко семенящих в своих узких кимоно. Они поставили подле каждого из собеседников по маленькому столику, на которых разместили тарелочки с закусками, палочки для еды и по небольшому чайнику и чашечке для зеленого чая. Лишь после того как служанки с поклонами удалились, прикрыв за собой седзе[32], Абэ продолжил разговор — так, словно голос его собеседника стих лишь мгновение назад.
— Понятно, что они хотят власти. Но насколько реальны их притязания?
— Для этого мне придется объяснить, что представляет собой европейская политика, — негромко отозвался Басов. — Правители там считают свои земли центром мироздания. Они уверены, что призваны повелевать миром. Между ними идет постоянная борьба за власть. Так же они сражаются и за колонии, полагая, будто нехристианские страны созданы лишь затем, чтобы служить христианским.
— Какая глупость! — хмыкнул Абэ. — Приезжающие сюда португальцы не имеют ни малейших представлений о культуре и такте. Они ведут себя словно свиньи, не моются и даже не снимают обувь в жилищах. Называют себя воинами, но действуют, как торговцы. И такие люди могут считать свою страну центром мироздания?
— По-моему, — мягко заметил Басов, — обычай снимать обувь перед домом и умываться перед едой — тоже недостаточное основание, чтобы считать свою страну призванной править миром. Впрочем, речь не о том. Нам надо жить с той реальностью, которая существует. А она такова, что две европейские державы, Испания и Португалия, делят мир. Эти земли входят в зону влияния Португалии, и она считает себя вправе распоряжаться ими. Пока у португальцев недостаточно сил, чтобы захватить здесь власть. Но как только они обретут такую возможность — непременно так и сделают. Вы должны понять: португальцы не хотят захватить эти земли — они уже считают их своими.
— Возможно ли прибытие сюда войска, способного захватить страну силой? — быстро спросил Абэ.
— Нет, — коротко отрезал Басов. — У Португалии не хватит войск. Поэтому они будут действовать, вмешиваясь во внутренние распри, а также распространяя христианство.
— Странные люди европейцы, — пожал плечами Абэ. — Ставят религию превыше всего на свете. Это же смешно — считать, будто человек имеет право владеть миром лишь потому, что верит в распятого Бога.
— В мире много странного, но именно с ним мир и существует, господин Абэ, — улыбнулся Басов.
«Интересно, — подумал фехтовальщик, — как в этой стране потом решат, что имеют право на мировое господство, поскольку происходят от Аматерасу[33]. Воистину форма не важна — существенно содержание. В христианстве совместились и смирение святого Франциска Ассизского, и ужас крестовых походов, и костры инквизиции. В синтоизме — и умиротворение храмов, и мудрость, и резня мирного населения на захваченных территориях».
— Да, конечно, вы правы, — произнес Абэ. — Но скажите, можно ли допустить, что все христианские монархи объединятся в единую могучую империю, которая постарается захватить нехристианские страны?
— В ближайшие столетия это невозможно. Слишком много между ними противоречий. Вряд ли появится один, способный победить или объединить остальных.
— Это хорошо, — задумчиво произнес Абэ. — И все-таки соседство меня чрезвычайно пугает. Мы — великая страна, древнейший народ, ведущий свое происхождение от богов, — узнаем, что существуют неведомые могучие державы, пересекшие на своих кораблях весь мир, поработившие все народы, какие только попали в их поле зрения. И сейчас одна из этих держав считает нашу землю своей. Что, по-вашему, должны мы делать?
— Ничего, — коротко ответил Басов.
— Ничего?
— Вам не кажется, что в стране Ямато достаточно забот и без португальцев?
— Это и повергает меня в большую печаль! — воскликнул Абэ. — Тем и грозны сейчас португальцы.
— Тогда, наверное, стоит заняться внутренними проблемами, — заметил Басов. — Ведь если страна будет сильной, богатой и сплоченной, вряд ли внешняя угроза ее сломит. Но если она погрязнет в раздорах, первое же вторжение извне окажется роковым. Впрочем, как у каждой страны помимо внешних забот есть внутренние, так и у каждого человека помимо обязанностей служить господину и исполнять долг есть еще необходимость в самосовершенствовании. Иногда этим следует заниматься в первую очередь.
— Хорошо сказано, Баси-сан, — произнес Абэ. — Но как решить внутренние проблемы страны при наличии внешней угрозы?
— Странно, в саду вы меня лучше понимали. Примите мои извинения, Абэ-сан, — склонился Басов, — на этот вопрос я ответить не могу. Я чужеземец, скромно живу в Нагасаки, обучая португальских поселенцев фехтованию и участвуя в торговых операциях с Китаем. Говорить о государственной политике страны Ямато представляется мне чрезвычайно нескромным.
Несколько минут Абэ рассеянно водил палочками по своей тарелке, потом задумчиво произнес:
— Странный вы человек, Баси-сан. Вы прекрасно ориентируетесь в политике европейских держав и поразительно быстро разобрались в хитросплетениях жизни страны Ямато. Вы прекрасно знаете людей, и ваши советы неоднократно помогали мне по-новому взглянуть на ситуацию. С такими знаниями и талантами вы могли бы добиться многого. Но вы не только ничего не предпринимаете для этого, но и упорно отвергаете все предложения о службе влиятельным персонам.
— Во-первых, — улыбнулся Басов, — по-настоящему правильное видение ситуации возникает лишь при отсутствии личной заинтересованности. В противном случае эмоции и желания замутняют взгляд. Как только я нырну в омут политических баталий, я сразу потеряю тот «дар предвидения», за который вы меня цените. Во-вторых, у меня свои задачи в этом мире. Участие в политических интригах сделает меня уязвимее. Я могу позволить себе спокойно общаться с людьми самого высокого ранга, но лишь пока мне ничего от них не нужно. В безразличии — сила. А насчет моей хорошей осведомленности — так это вполне разумно: живя в мире, ты являешься его частью; нельзя отгораживаться от его забот.
— Вы не зря носите печать дзенского наставника, Баси-сан, — склонил голову Абэ. — И все-таки я просил бы вас помочь. Сегодня вечером в этот дом придет одно очень важное лицо. Расскажите ему все, что знаете о Европе, о политике ее правителей, военном деле, торговле. Могу я на вас рассчитывать?
— Разумеется, — склонил голову Басов.
— Вот и прекрасно, — Абэ заметно повеселел. — А сейчас не соблаговолите ли насладиться искусством танцовщиц?
— С превеликим удовольствием, — улыбнулся Басов.
Абэ трижды громко хлопнул в ладоши. Через несколько минут седзе раздвинулись, и в комнату, шурша шелковыми одеяниями, вплыли три стройные танцовщицы с густо покрытыми краской лицами и изящными веерами в руках. Еще три девушки, с музыкальными инструментами в руках, устроились подле входа. Полилась чарующая музыка. Наблюдая за грациозными движениями девушек, Басов сразу приметил одну, молодую и изящную — настолько, что даже толстый слой косметики не мог скрыть юного очарования. Ее глаза призывно манили, открытая шея, казалось, была создана для поцелуев. Басов подумал, что обязательно проведет эту ночь с ней. Абэ тоже следил за движениями танцовщиц. То ли наслаждался их искусством, то ли сам обдумывал, с какой из них проведет сегодняшнюю ночь, то ли размышлял о предстоящем визите «важной персоны», которой наверняка был сам Нобунага.
Глава 57
ДОРОГА ДОМОЙ
Басов ехал верхом. Можно было, конечно, нанять носильщиков — способ передвижения хотя и медлительный, но куда более удобный. Тем более что Басов давно уже никуда не спешил. Он умел быть быстрым, мог быть молниеносным, но никогда не спешил. Это вошло в плоть и кровь. И все-таки он предпочитал верховую езду. Он сам не мог бы сказать, из природной ли любви к лошадям, от нежелания ли быть в полном здравии транспортируемым на руках других людей, из-за стремления ли ни от кого не зависеть, даже от слуг.
Дорога петляла, пробегая между убогими деревеньками, перекидываясь мостами через бурные весенние потоки, в которые обратились реки. Кое-где на обочинах виднелись ками[34] и статуи Будд и Бодхисатв[35]. До Нагасаки оставалось, пожалуй, не больше половины дня пути. «Пожалуй, — прикинул Басов, — сегодня уже не придется останавливаться на ночлег в каком-нибудь храме. Заночую дома».
Его вдруг передернуло. Где он, его дом? Сейчас — изящное строение, возведенное по всем правилам японской архитектуры в нескольких минутах ходьбы от порта Нагасаки. Хотя — какая нереальность для него, человека, родившегося в Ленинграде в начале шестидесятых годов двадцатого века, иметь дом в середине семидесятых годов века шестнадцатого в японском городе Нагасаки. Причем вскоре и это жилище придется покинуть, чтобы снова отправиться в странствие. Дом… Где он? Дороги, дороги, дороги… Ему сорок девять лет. Ни кола, ни двора; он неприкаянно шатается по чужому миру, в чужом времени. Дорога из Эдо в Нагасаки. Дорога из Нагасаки в Эдо. Семь лет жизни в Японии. Память услужливо начала отматывать назад пленку. Плавание из Лиссабона в Нагасаки. Бегство из Мадрида в Лиссабон, спасаясь от солдат, преследовавших Федора за убийство на дуэли испанского гранда. Путь морем и по суше из Неаполя в Мадрид, когда они сопровождали груз сеньора Альберто Мачиани. Путь из Парижа через Альпы и Рим в Неаполь — охрана товаров мсье Жака Кера. Путь из Антверпена в Париж в качестве телохранителя мингеера Ван-Паттена. Плавание из Лондона в Антверпен в составе абордажной команды английского судна «Йорк». Плавание из Стокгольма в Лондон на голландском торговом судне «Маас». Дороги Швеции, которыми они с Федором шли из места своего добровольного заточения в карельском лесу. Два года жизни в здешнем Петербурге. Школа фехтования. Ему это нравилось. Там ли был его дом? Нет, сейчас он точно это знал. Была иллюзия дома, которую он создал, чтобы закрыть пустоту в душе. Когда он покинул свой дом? Дорога из Пскова в Петербург. Дикий рейд из-под Пскова под Каунас и обратно. Когда он шел из своего мира сюда, то не деньги отправлялся зарабатывать, а от пустоты бежал, от невесомости, от отсутствия дома. Хотя дом был. Неплохая квартира. Но почему иногда, ночами, ему хотелось лезть на стены уютного, отделанного по евростандарту жилища?
Был шоу-бизнес, где приходилось делать то, чего не хотелось. Был зал, где он тренировал нескольких хороших ребят. Была, конечно, коммерческая группа — сто пятьдесят баксов с носа, будь они неладны. Зарабатывать-то надо, он привык ни в чем себе не отказывать. Не страдал без денег, но если за тобой бегает толпа расфуфыренных людишек при деньгах, считая, будто ты владеешь некими секретами, которые можно «купить» и предлагают тебе деньги за тренировки — зачем отказывать? Может, хоть чему-то научатся, хоть меньше по ночным клубам выпендриваться будут. Главной была группа некоммерческая — та, что для души. С ребят он там брал по двести рублей в месяц — или вообще ничего, если те оказывались на мели. Тренировал с удовольствием. Но настоящего удовлетворения все равно не получал. Почему? Никак не мог докричаться до них, до их сути, до их души. Неглупые парни, схватывавшие налету, они с каждым месяцем становились все более сильными и ловкими бойцами. Но он был недоволен. Они быстро осваивали технику, которую он им преподавал. А он сердился и от их непонимания сбегал на съемки. Он не мог передать им тот маленький огонек, который поселил в нем маленький китаец, наставник чинна Лай из Сучжоу. Тот огонек, о котором он не мог ничего сказать, объяснить, что это, но страстно хотел поделиться с окружающими. Ну хоть с кем-нибудь. Потому что понимал — это важно, это главное.
С Лаем он занимался три года. Чинна — древней китайской борьбой? Да, Лай учил его чинна, а еще искусству владения тонким и широким мечом, тайчи, акупунктуре. Учил жизни и объяснял, как жить в невесомости, жить, когда не на что опереться. Когда нет дома.
А не Лай ли лишил его дома? Нет, он пришел к Лаю уже без дома и даже без своего мира — его мир рухнул с началом проекта приватизации комбината… Какое это имеет значение здесь, по дороге из Эдо в Нагасаки, за тридцать лет до начала сегуната дома Токугава? А ведь тогда у него был дом. И собственный мир. Бизнесмен. До того — инструктор райкома комсомола. Мастер спорта по дзюдо. Кандидат в мастера спорта по фехтованию. Еще подростком он в конце семидесятых начал заниматься карате у самого Ларина. Золотая медаль в школе. Родители — элита. Загранкомандировки в капстраны — ежегодно. Связи, какие захочешь. Деньги. А разве бывает, когда денег не хватает? Красивый и умный парень, весь в «фирме» и на собственной машине с восемнадцати лет. Девчонки липли, как мухи, — он всегда был разборчив, благо было из чего выбирать.
Тогда он был дома. Там ему было хорошо, уютно, все ясно. Рухнул ли этот дом вместе с уходом из процветающего приватизационного бизнеса? Да, стены рухнули тогда, но покинул Басов этот дом еще раньше. Ведь то, что они тогда сделали, не испугало остальных членов команды. Зализали раны (все, кроме одного, у которого была сквозная, навылет, в висок), восполнили убытки и рванули дальше, к новым победам на полях сражений молодого российского капитализма. А он ушел. Не выдержал напряжения? Нет — понял, что играет в иллюзию, что этот мир — не настоящий, не его. Что убивает в нем живое и главное. Понял ли он это, когда схватка достигла пика и перешла в открытую войну без правил? Нет, раньше. На той пьянке, в восемьдесят девятом, в Выборгском комитете комсомола, когда оттолкнул смазливую инструкторшу, прильнувшую к нему в бане, и вышел на свежий воздух. Тогда он впервые понял, что все вокруг — иллюзия. Тогда его дом рухнул, как карточный. Все последующее являлось безуспешными попытками или заново отстроить новый карточный домик, или научиться жить в невесомости. С переменным успехом. А жизнь била наотмашь, то вознося наверх, то бросая вниз, и наконец швырнула сюда, на грязную дорогу Эдо-Нагасаки.
Мир задрожал перед глазами. Откуда-то сверху навалилось ощущение: все, что окружает и окружало его — лишь иллюзия, скрывающая настоящее и важное. Его подлинный дом. Этот дом всегда был рядом, но только сейчас он готов вернуться туда. Окружающий мир растворился во внезапно окружившей его белый дымке, и Басову почудилось, что сквозь эту дымку начал проступать другой пейзаж — с мирно плещущими волнами неизвестного моря, широким песчаным пляжем и прекрасным благоухающим садом, раскинувшимся сразу за песчаной кромкой. Каким-то необычайным покоем и радостью веяло оттуда.
«Есть еще одно незаконченное дело», — неоном зажглось в голове, и мгновенно пелена спала с глаз. Перед ним снова лежала дорога в Нагасаки.
Этим вечером Басов достиг своего дома в Нагасаки. Он поднялся по деревянным ступенькам, снял обувь, передал меч слуге и прошел внутрь. В большом зале его встретил Федор, чуть растрепанный и обескураженный.
— Сегодня днем у тебя был поединок, а сейчас ты собрался к гейше, так что я вернулся некстати, и тебе не хотелось бы задерживаться для отчета о делах фактории. Я угадал?
— Ага…
— Хорошо, иди, — кивнул Басов. — Но завтра днем сядешь за приведение всех бумаг в порядок. Мы продаем факторию и уезжаем.
— Куда? — удивился Федор. — И как вы собираетесь распорядиться деньгами?
— В Петербург. А деньги… Думаю, тебе стоит открыть там школу фехтования.
— Мне? — удивлению Федора не было предела. — А вы?
Читать бесплатно другие книги:
