ЯТ Трищенко Сергей
– Так это же результат его стрельбы! – ошибочно догадался я, а Гид сказал:
– В стволах другое, то словно противотанковый ёж. Там и ствол расчехвощен.
– Расчехлён?
– Не только. Ещё и расщеплён.
– На несколько?
– Вот именно. Чтобы «стрелять» с разных направлений.
Рядом с лавчонкой некий старичок, из бывших сотрудников специальных органов внутренней секреции – настолько секретных, что секреты из них сочились вовсю – продавал эксгибиционизм, за ненадобностью. Укрылся за ней от солнца и продавал.
– Что такое эксгибиционизм? – спросил Том.
– «Экс» – значит «бывший», «гиби» – принадлежащий ГБ, госбезопасности. Ну а «ционизм» – цинизм в особо крупных размерах, особо опасный цинизм. А всё вместе означает, что бывшие сотрудники госбезопасности очень циничны по отношению к людям.
– А нынешние?
– Мда-а…
– Может быть, обозначить их поведение как гибиционизм?
– Возможно. Но лучше не надо. Чем меньше гибели…
– Ли?
– Да. Они-то и мешают.
– А ционизм?
– А с цинизмом мы уже разобрались.
Глава 37. Что-то слышится родное…
У ниверсальный магазинчик «1000 мелочей не бывает!» хотя и не зазывал рекламой, за исключением вывески, сам по себе выглядел так, что зайти хотелось.
Магазинчик и в самом деле являлся универсальным: в нём продавалось всё, на любой вкус и на любую безвкусицу, как продовольственные, так и полупродовольственные и непродовольственные товары, как промышленные, так и помышленные – о которых помышляли – и полупромышленные и непромышленные, за которыми не промышляли.
В видно-воточном отделе – в магазине имелся и такой, на самом видном и ближайшем ко входу месте (вот-вот, совсем рядом) – стояли бутылки с палкоголем.
– Это что такое? – решил выяснить я у продавца, оттеснив Тома: детям до восемнадцати лет задавать вопросы об алкогольных напитках не разрешалось.
– Если вы помните «Золотого телёнка», палкоголь – дальнейшее развитие табуретовки. её улучшенное, очищенное состоние. То есть состоятьние. То есть сосо… Тьфу! После него человек становится бревно бревном. Стоеросовым. Или тысячееросовым, кому как повезёт. Или не повезёт.
– А еросы что означают?
– Это единицы измерения брёвности человека после употреблевания палкоголя.
– Брёвности или бренности? – влез Том.
Я покосился на него, но вопрос задать разрешил: палкоголем в нём не пахло.
– Чем больше брёвности, тем больше бренности, – ответил Гид. – Между ними прямая корреляция.
На полках стояло шампуньское, шармпанское, шумпанское. Из более крепких напитков – вотка, здеська, тутка, тамка, тамтамка.
Около крилавка – специального прилавка, сделанного с математически подобранным наклоном, удобным для облокачивания людей, находящихся под градусом – околаколачивался, качаясь (мы сначала испугались: не окочурится ли?), знаток-сцепиалист. Или сцепиволист. Или спецпиволист? Спецвыпивалист. Но не тот, кто выпиливает, а тот, кто выпивает в стельку, являющуюся частью кожаного листа.
– Не поделитесь ли опытом? – обратились мы к нему. Мы с Гидом. Том молчай. Молоко и чай – вот всё, что мы ему дозволяли.
– Мне нечем делиться, – отвечал спецвыволист грустно и печально, – всё давно выпито.
– Тогда не подскажете ли, что есть что? То бишь что пить что?
– Охотно, – оживился он и задвигался немного быстрее, – что вам интересно?
– Расскажите попоброднее о напитках, – попросили мы. – Попобродильнее.
– Хорошо, – он покачнулся в такт ответу. – Вотка – это обычная местная, умягчённая. Брать не солветую, кроме как если горло уже продрали, и оно горит. Чтобы его успокоить, можно смягчить воткой. Здеська делается на базе авоськи и небоськи: авось поможет, небось не повредит. Тутка – это тутовка, тутоввая настояка. Из тутовника. Тоже местная: тут делают. Сколько ни пьёшь, всё тут да тут. Другое дело – тамка. Выпьешь – и сразу там. А тамтамка ещё круче: выпьешь – и сразу аж там-там… Делается на основе ударов там-тамов. Один глоток – и ты сам как там-там.
Он объяснил нам и отпал. И крилавок не помог.
В бакалейном отделе особым спросом пользовались конфеты «Мишка колченогий», «Арлёнушка», «Карровка».
Продавался также чай чёрный, молотый.
– А ломовый у вас есть? – спросили мы.
– Извозчики повыбрали, – извинилась продавец, фигурно пожимая плечами.
Стояли бутыли с луксусом.
– Сразу для домашнего консервирования, – предупредила продавец, – лук с уксусом.
– А лук какой – лукавый?
– Лукоморный. На излучине росший.
Через наши плечи подали чек.
– Пачку чаяния, – сказал подавший. Взял её в руки и принялся недоумённо вертеть. Потом спросил:
– А где дата выпуска?
– Осталась на заводе-изготовителе, – пояснила продавец.
– Есть ли ещё шорох в шороховницах? – спросил кто-то.
– Только шероховатый, – отвечала продавщица.
– А шурум-бурум есть?
– Только на шурпу.
– С шурупами?
– С шампурами.
Человек средних лет и аналогично одетый, ходил, подобно нам, ничего не покупая, однако тщательно осматривая товары.
Мы обратили на него внимание потому, что изо рта у него свешивался кошачий хвост.
– Не обращайте внимания, – прошамкал он, – это одна из кошек, скребущих мне душу.
Ещё два хвоста торчали из ушей.
– Я приглашаю их шпечшиально, – признался он, – за шоответштвующую плату, разумеетша. Они превошходно отшкребают вше наштлоения плохого наштроения, оштатки и ошадки дошадки, што не увезёшь на лошадке, и я хожу шо шпокойной душой, ни о чшом не забочшась.
В хозяйственном отделе выбор товаров соответствовал наличию. Но, подойдя к отделу, мы нарвались на следующий диалог:
– У вас лампочки есть?
– Да. Только они не горят.
Из особо впечатляющего нам понравились продаваемые и продаватые зубные защёлки, позволяющие удобно держать язык за зубами, да настольные лампы Аладдина – очевидно, названные по имени изобретателя.
В ряд лежали патрон-таш, ягд-таш и таш-кент – специальная сигаретница. Правда, сейчас её заполняли высохшие хлебные крошки. А может, табачные.
Продавались обогреватели – для обогрева, обозреватели – для обоза, ободриватели – для ободрения, ободреватели – для обдирания деревьев, одобриватели – для одобрения, обориватели – для борьбы, а также для превращения леса в бор, обобриватели – для бритья под бобрик.
В галантерейном отделе мы отметили трусы с длинным рукавом, да солнцезащитные зимние очки с меховыми стёклами. На особом прилавке лежали рядком барокко, сирокко, рококо и кукарекуу, предназначения которых мы выяснить не сумели.
В отделе уценённых товаров лежали амбиции.
– Амбиции, наверно, сделаны из амёбы? – решил выяснить Том гносеологию.
– Именно. Только не сделаны, а произошли от, – пояснил Гид, – следующая стадия развития амёбы – амбиция.
– А потом?
– А потом – амба.
– После амбиции?
– Да, если начинают очень разрастаться. нечто вроде раковой опухоли. Перекрывают дыхание – и всё. Амба.
Когда мы вышли из магазина, ко входу подъехали турусы на колёсах и с шашечками на боку. Колёса на них стояли хейлиевские.
Около них, обсуждая технические достоинства, заспорили набежавшие дети:
– А двигатель какой?
– Реклама, я знаю!
– То есть? – переспросил, не поняв, Том.
– В качестве двигателя они используют рекламу, – пояснил Гид, – реклама – двигатель…
– А я думал, они на спирту работают, а это – водитель, – хмыкнул Том и указал на нетрезвого вида мужчину, ходящего вокруг фонарного столба и вопрошающего:
– Ты что, офонарел? Слышь, хватит, пошли домой.
Мужчина, похоже, хорошо хватанул табуретовки, а его близкий друг – очень хорошо, отчего ему и стало плохо.
– О, а это что? – обратил Том внимание на проходящего мимо разносчика. Тот продавал абсолютно диких животных: леденцовых зайцев с петушиными хвостами. – Василиски?
– Что вы! Те петухи с ящеричными хвостами.
Чем оно являлось – или то продавались настоящие леденцовые игрушки? – узнать не удалось, потому что мы увидели Гидова друга, бежавшего, размахивая руками и чуть ли не крича ими, а за ним волочилось-тащилось святотатство, высоко подпрыгивая на камнях.
– Где ты его достал? – спросил Гид.
– По случаю, – прохрипел друг, отцепляя святотатство и подавая Гиду. – По чистому случаю, – подчеркнул он.
– Пойдём ко мне, – задумчиво произнёс Гид, осматривая поданное. Он оглянулся на нас, замешкался, потом спохватился. – Пойдёмте, я же обещал вам показать свою коллекцию ересей.
– Вы идите, я подойду чуть попозже. Надо зайти в одно местечко, – сказал друг Гида, которого, как он представился, звали Диг – или Дик: мы не расслышали, а выглядел он действительно диковато. Прошлый раз он даже не представился.
Он напустил на себя степенность, вынув её из «дипломата». Она окружила его чем-то вроде пушистого сияния, и он медленной поступью, напоминающей походку Медного всадника из одноимённой поэмы Пушкина, а может, иноходь верблюда-дромадера в дальнем походе, удалился.
Провожая его взглядами, мы напоролись ими на магазинчик «Моменты, мгновения, миги», куда и зашли, недолго думая. Там мы осмотрели решающий момент, уставленный калькуляторами и компьютерами; острый момент, до половины прорезавший витрину и упёршийся в пол; переломный – около него всё валялось переломанным. И сам он кособочился, кособачился, кокошкился и косолапился.
Мы увидели полный аквариум волнующих моментов, роковое мгновение и даже семнадцать мгновений весны…
На ослепительный миг разрешалось смотреть только сквозь чёрные очки, несмотря на то, что сам он находился под светонепроницаемым колпаком.
Миг удачи метался по клетке так, что уследить за ним смог бы далеко не каждый.
Среди мигов я заметил парочку МиГ-27 и один МиГ-29.
Выйдя из магазина, мы увидели свадьбу, направляющуюся за счастливыми мгновениями. Невеста выглядела пресосходно. Даже фата её окутывала не обыкновенная, а Фата Моргана – та самая, которую американский миллиардер Морган подарил дочери в день свадьбы.
Заглядевшись на свадьбу, мы едва не пропустили небольшой магазинчик с неброской – она никуда не бросалась – вывеской: «Суждения».
– Это для судебных работников? – спросил Том.
– Нет, скорее для портных, – возразил я, – суживать. Или сужать.
– Тогда было бы «Сужения», – возразил Том и предложил вариант: – Может, для ростовщиков, или как их – банковских работников: ссужать… или ссуживать? В общем, давать ссуды.
– Тогда написали бы «Ссуждения», – возразил я.
– А давай спросим? – предложил Том и обратился к человеку, стоящему в очереди последним:
– Вы не скажете, какие суждения продают?
– Хорошие, – лаконично отозвался человек, – у меня имеется два или три, но я хочу иметь ещё.
– А зачем они вам?
– Чтобы попытаться составить из них точку зрения.
– Точку зрения?! Вот как они делаются! – и я представил, как некто плетёт из разных суждений панталыко – то бишь собственную точку зрения.
– Пошли, пошли, – заторопил меня Том, и я оставил свои представления у дверей магазина. Замечу, что, выйдя, мы их не обнаружили: должно быть, их кто-то стащщил – остались длинные следы.
– Вы куда? – остановила нас очередь.
– А мы только посмотреть, покупать не будем, – пояснил Том.
Суждения делились на три группы: суждения о, суждения по, суждения на. Ничего из них нам не понравилось.
По пути к дому Гида нам попался магазин «Сонет и сода», но мы заходить не стали – устали. Только Том удивился:
– Что за странное название?
– Сонет – это совместное нет, – пояснил Гид.
– А «совместное да», – спросил Том, – со-да?
– Именно.
– Тогда со-веты – совместные веты, то есть вето?
– Вполне возможно. Когда советуют – одновременно что-то и запрещают, пусть неявно.
– Со-я, со-ты, со-вы… – забормотал Том, мысленно вслушиваясь в каждое слово, но дискуссию не начинал.
Глава 38. У гида дома
Мы шли к дому Гида, распираемые любопытством. Том даже время от времени сплёвывал, тайком от меня. Но я видел и молчал, закрыл глаза на его неправильное поведение. Мне тоже очень хотелось узнать: как живут люди на Ярмарке?
В доме у Гида оказалось интересно. Не просто интересно, а положительно интересно. Оно висело на стеночке над зеркалом в прихожей и обрамляло его с обеих сторонам.
– Какой у вас красивый линолеум! – сразу заметил Том.
– Это не линолеум, это ковёр. Только его давно не выбивали, – смутился Гид.
В прихожей мы увидели клетку с попугаем.
– Привет тебе, клювокрылый! – приветствовал Гид попугая.
– Попка-дурак, – машинально произнёс Том. Потом смутился и покраснел, но поздно: попугай услышал, укоризненно посмотрел на него внезапно осоловевшими глазами, а потом и запел так же, словно в опровержение. Том заслушался, и попугай его простил.
Я, чтобы загладить неловкость, складкой образовавшуюся на полу, провёл по ней ногой и напомнил Гиду то, что он знал и так:
– Вы обещали показать нам коллекцию ересей.
– Да, конечно, – Гид провёл нас в большую комнату и принялся вынимать ереси из шкафчика, где они лежали под стеклом, переложенные ватой.
Мы с удивлением увидели в коллекции все ныне действующие мировые религии – во всяком случае, очень похожие по внешнему виду, правда, очень и очень маленькие.
Кроме них Гид продемонстрировал нам солнцепоклонничество, огнепоклонничество, низкопоклонническотство.
– Почему нет языческих ересей? – спросил Том, продемонстрировав полное незнание материала. Гид отнёсся снисходительно к подобному дремучему невежеству, и мягко пояснил:
– Их и не может быть. Пока существовало язычество, не было ересей: язычники довольно терпимо относились к чужим верованиям, они уважали чужих богов… если были умными людьми, конечно… и исключая те случаи, когда воевали. Потому что в качестве богов выступали духи предков – это было понятно для всех. Ереси появляются позже, когда каждая из религий объявляет себя единственно истинной… Но я не собираю ни ересей американских индейцев доколумбовой эпохи, ни африканских, ни древнеславянских – отчасти по вышесказанной причине, а отчасти потому, что «нельзя объять необъятное». Меня интересует период так называемого «нового времени», за последние две тысячи лет. Но не только христианские ереси, хотя христианство, как наираспространеннейшая мировая религия, имеет и наибольшее количество ересей, среди которых хочу особо отметить христосизм, иудизм, иоаннизм, петровизм (1-й, 2-й, 3-й), иаковизм, лукизм, чеснокизм, хренизм. Особо выделяется матвеизм, особыми матовыми веяниями. Видите? Другие оставляю только для обмена.
И он показал неплохие экземпляры суньизма, вытащизма, шитизма, крытизма, крытинизма, шилизма и мылизма. А также маздакизм, ниссанизм, хондаизм и тойотаизм.
Полюбовались мы и на аккуратненькое магометание (маги заряжались в большую баллисту, после чего выстреливались в произвольном направлении), шагометание (шаги исчерчивали комнату неожиданными траекториями), флагометание, выражающееся в сбрасывании флагов с высоких мест и вообще шпилей.
Мне понравился даосизм, утверждающий, что мир вращается вокруг одной оси или вокруг разнообразных осей – и противоположный ему нетосизм, отрицающий наличие осей вращения. Также попарно Гид представил нам дапчелизм – нетпчелизм, дашмелизм – нетшмелизм, дашершенизм и нетшершенизм.
Вернувшись к христианству, Гид показал никонианство и кодакианство. Помимо них Гид выставил костелицизм, котелицизм, кеталицизм – с рыбьим лицом, и кастрюлицизм. Полюбовались мы на правословие, левословие и среднесловие, а также на зеркальные им словоправие, словолевие и словоцентрие.
Запомнилось манихайство, хающее мани, то есть деньги – полностью отрицающее их роль в человеческой жизни. Запомнил я его потому, что вспомнил увиденный раньше хай, на котором что-то протряхивали – не эти ли самые мани? Последователи его, однако, назывались бессеркребниками: они прямо зверели, когда слышали о деньгах… я только не понял: плохое или хорошее? Известно ведь, что в процессе развития всё часто превращается в свою противоположность. Но я как-то упустил комментарии Гида по этому поводу.
– Все так называемые мировые религии сначала появлялись ересями. А потом развивались и крепли, пожирая себе подобных соседей-близнецов.
– Они очень похожи на настоящие… – пожаловался Том, – сразу не отличишь.
– Если присмотреться как следует, – пояснил Гид, – то увидите, что это именно ереси, какими они возникли в первоначальном варианте, а не существующие в теперешнем виде. Мировые религии не поместились бы в моей комнате. Почему я и собираю ереси, пока они ещё маленькие.
Том рассеянно перебирал ереси, думая о чём-то своём. Но в конце концов не выдержал.
– Гид, – спросил Том в упор. – Куда могли его деть?
Гид развёл руками и наморщил лоб – словно специально готовился к Томову вопросу.
– Я не следователь… Ярмарку знаю хорошо, а всё остальное…
– Но куда его могут деть, на что употребить?
– Всё зависит от разверов и размеров. Если очень большой, могут разрезать на части и продать по кускам. Слишком много на свете людей, которые потеряли смысл жизни, а теперь согласны иметь хоть какой-нибудь.
– Хшш-ш, – прошипел Том, – в горле пересохло!
– Я сейчас! – Гид сбегал на кухню к холодильнику и угостил нас яблочным соком.
– А он натуральный? – спросил Том, который живо интересовался вопросами экологической чистоты пищевых продуктов.
– Натуральный, – успокоил его Гид, – смотрите.
Действительно, сок был настолько натуральным, что в нём завелись червячки, переползая, словно заведённые, внутри бутыли и прогрызая в нём дыры.
– Пойдёмте, я покажу вам весь дом, – предложил Гид.
На кухне мы увидели сверкающую хромом и никелем титаническую скороварку.
– Мой супостат, – представил её Гид, – я очень люблю супы.
Мы перешли в спальную комнату.
– Это моя лягушка, – произнёс Гид, указывая на подобие тахты, стоящее у окна.
– От слова «лягать»? – спросил Том.
– От слова «лягу», «лечь».
– От слова «лечь» должна быть «лечушка», или же «лечебница». А от «лягу» – «лягайка», – возразил Том не к месту. Иногда у него такое бывает.
Возле стола в большой гостевой комнате мы обнаружили непорядок: лучевидно расплывалась небольшая лучжица. Должно быть, наплакал кот. Сам кот сидел на шкафонере и утирал глаза лапой. Но причина его обиды или плохого настроения осталась непознанной тайной.
В углу комнаты стояла биолончель. Оказывается, Гид играет?
– Гид, вы меломан? – спросил Том.
– Меломаны – это фанатики фонотеки, – ответил Гид, – а я музицирую сам.
На тахте лежала гитара, а на ней стояла бутылка лимонада.
– Гитара и тара, – заметил Том, глядя на бутылку, пристроившуюся у гитарного грифа, и попытался развить мысль, пропев:
– С гитарой и тарой я здесь, под окном… – но оборвал пение, заметив: «Не идёт» и добавил своим коронным:
– Пошло пошло.
На столе стояла скульптурная группа из трёх обезьянок: одна показывала язык, вторая делала «нос», а третья крутила у виска. Все вместе они обозначали фразу: «Ты что, идиот, что болтаешь глупости?» или же «Берегись, враг подслушивает!».
Я выглянул в окно. Окно выходило на площадь, прогуливалось взад-вперёд и возвращалось обратно. Над противопололожным зданием развевался флаг чистого колокольного цвета. Дом выпячивал балконы, как некое достижение. По площади прыгали воробьи – кенгуру птичьего мира.
– Может, посмотрите телевизор? – предложил Гид.
Шнур питания лежал на полу, у блюдца с молоком. Том хотел воткнуть вилку в розетку.
– Эта розетка не работает, – предупредил Гид, – в ней короткое замыкание.
– А что же делать?
– Скоро должен прийти мой друг, он всё исправит.
– Друг – это второе я, – съязвил Том, – почему бы не исправить самому?
– Бывают случаи, – серьёзно посмотрел на него Гид, – когда правое «я» не знает, что делает левое, даже если оба делают одно и то же.
Что он хотел сказать – осталось для меня неясно, а для Тома – нетомно.
Дверь заскулила, точно собака, поджав хвост.
– Это он! – обрадовался Гид.
Вошёл Диг, оставив в прихожей свою степенность. А, войдя, чуть ли не пустился вприсядку.
– Я продал ему пять фунтов собачьего лая! – завопил он.
– Диг, – попросил Гид, указывая на розетку, – ты обещал…
– А, да, – согласился Диг.
Он достал из розетки короткое замыкание, завязал на нём узелок и спрятал в спичечную коробочку.
Включили телевизор. Изображение выглядело нечётким, нерезким, сильно смазанным непонятным жиром. Я вспомнил анекдоты из ресторана «Пища для ума»: не показывают ли и здесь какие-нибудь сальности?
– Чёрно-белый он у вас, что ли? – удивился Том, но, когда протёр экран от пыли, выяснилось, что телевизор цветной.
Шёл фильм, с середины, о страданиях субтильного молодого человека: его грызли сомнения – большие чёрные жвуки. Прямо глодали. И кожа с него летела кусками. Он орал и вырывался.
– Демонстратор монстров, – обозваал я телевизор.
– А как же черви сомнения? – снова засомневался Том.
– Жуки выводятся из них, – предположил я. – Как обычно у насекомых: яйца, личинки, куколки, взрослая особь…
– Переключи на другой канал, – попросил Том.
По другому каналу текла вода. Канал оказался Суэцким.
Подошёл Диг и выключил телевизор.
– Давайте лучше познакомимся! – сказал Диг.
– Так мы вроде знакомы? – удивился Том.
– Ни в коем случае, – Диг вынес из прихожей мешок, – я ведь сказал: «лучше». Мы пока плохо знакомы.
– Что тут?