ЯТ Трищенко Сергей

– Соль. Ровно пуд.

– Но мы, надеюсь, не сразу её съедим, – испугался Том.

– Это уж как получится, – сказал Гид.

– Если жижнь кажется вам пресной и жидкой, – провозгласил Диг, – ешьте побольше соли!

Он достал из мешка знакомую бело-голубую пачку и поставил на центр стола.

«Каменная соль жизни», – прочитал я на упаковке. Гм. Каменная… как её грызть-то?

– Это не то же самое, что «гранит науки»? – спросил Том.

– Они добываются в соседних карьерах, – кивнул Диг.

Гид накрыл на стол. Мы помогали по мере умения и разумения.

На столе чего только не было! Всё было. И всё съедобное, как ни странно.

Замечу, что соль-таки мы съели, весь мешок – и причём почти незаметно для себя.

За столом Гид и Диг представляли друг друга. Они пикировались едва ли не лучше, чем мы с Томом, и уж во всяком случае намного лучше, чем пикирующие бомбардировщики Пе-2 или Ю-88. Первым начал Гид:

– Разрешите вам представить этого человека, и его возможности и проделки! Однажды он снял кирпичи с дорожных знаков «въезд воспрещён» и построил себе дачу. После чего – уже на даче – убил и съел медведя, который наступил ему на ухо.

– Вы плохо знаете моего друга! – подхватил Диг. – Он совсем не занимается домашним хозяйством. Ковёр со стены выносит выколачивать только тогда, когда тот срывается с гвоздей от насевшей пыли. Хотя у него золотые руки, но растут не из того места.

– А вы занимаетесь домашним хозяйством? – спросил Том.

– Я – другое дело! – гордо сказал Диг. – Домашнее хозяйство – пустяки, я им занимался ещё в школледже. Тогда же я придумал одну штуку: обычно люди делятся на тех, кто сначала отрезает кусок булки, а потом намазывает его маслом; и на тех, кто сначала намазывает булку маслом, а затем отрезает кусок. Я же, – он гордо вздёрнул голову, – делаю и то и другое одновременно!

– Одновраменно… – пробормотал Том.

– Да, – Диг мечтательно замолчал, – когда-то я думал, что знаю всё на свете. Но я ошибался. На самом деле я знаю ГОРАЗДО БОЛЬШЕ! Кроме того: я и могу всё, но не требуйте от меня слишком многого! Это раздражает.

– Если бы только раз… – снова тихо вздохнул Том.

– Но, – продолжил Диг, – мы отвлеклись от характеристики моего друга. Есть у него и положительные стороны. Например, в холодильнике он всегда держит большой запас прошлогоднего снега. Готов поделиться по первой необходимости, хотя подъехать к нему можно далеко не на всякой козе. И ещё: к люстре он обращается не иначе как «Ваше сиятельство».

Гид в это время сидел и меланхолично перелистывал открытку, отыскивая нужную страницу.

– Вот, – наконец сказал он, – кое-что из его прошлой жизни. В последнее время Диг работал водителем джинсов. А до этого чем только не занимался: продавал патентованное лекарство от петушиных укусов, нанимался копать воздушные ямы, проектировал фундаменты для воздушных замков – словом, брался за любую работу, которую мог себе придумать; даже занимался бизнесом.

– В условиях клановой экономики бизнес – занятие неблагодарное, – вставил Диг, – из-за него я два раза лежал в хосписе. НЛОпухи довели.

– Пухлые лопухи? – поинтересовался Том.

– Тухлые, – поморщился Диг, и продолжил: – Я допускаю существование множества миров, кроме того, в котором нахожусь.

– Недавно он ездил в забубежье, а раньше его знали только по ослышке, – пояснил Гид.

– Я знаю все языки в мире, на которых говорю, – пояснил Диг. Он так быстро жевал жвачку, что у него изо рта доносился явственный запах палёной резины.

– Он устроился на должность штатного пророка в своём Отечестве и особенно прославился тем, что всегда преодолевал пропасть в два приёма, но без разбега.

Диг добавил:

– Думал, что вышел в люди, а оказался в дураках.

– Работал чемодантистом, дерзайнером. Хотел постричься в монахи, но в тот день парикмахерская не работала, – продолжал Гид. – Но кем он категорически не хотел становиться, так это профессиональным рукоуводителем.

– Отвертственная работа, – пояснил Диг, – не для меня. не люблю отворачиваться. Я же не винтик, не бинтик и не бантик.

– А всё почему: в детстве он мечтал стать шахтёром, но зарыл свой талант в землю. Сейчас у него более интересная работа: он выясняет чужие точки зрения и ставит их над «и». В общем, – заключил Гид, – человек он скользкий, но держаться за него можно. Одно плохо: политикой интересуется.

– Что же тут плохого? – удивился Диг. – Кто-то же должен расширивать и углубливать?

– Лужу, что ли? – удивился Том.

– А то! – согласился Диг. – Я думаю, когда-нибудь они так-таки там захлебнутся.

– Так-таки или тик-тики? – решил уточнить Том.

– Тики так, – уточнил Диг.

– Если бы мне предложили на выбор: идти в ассенизаторы или в политики – я пошёл бы в ассенизаторы, – решительно сказал Гид.

– Вот-вот, такие чистоплюи и отдают всё на откуп грязным дельцам, – ответил Диг.

Том включился и забормотал:

– Грязные, грязнообразные, грязные грязности, грязнорабочие, грязги, грязничное… грязиновые сапоги,

– Вспоминаю случай, – сказал Диг, – как раз о грязи и умывании: однажды утром я пошёл в ванную умываться; умылся, а когда глянул в зеркало, то не увидел лица. Что, думаю, случилось – украли? Или смыл полностью?… А потом вспомнил, что я вчера зеркало-то снял.

– У него была отвратительная привычка умываться, не сняв очков, – вспомнил Гид.

– А теперь? – заинтересовался Том.

– Привычка пропала, – пояснил Диг.

– Почему?

– Я поставил бесконтактные линзы.

Действительно: перед его глазами наблюдалось парение, искажающее видимость глаз и висящее перед ними в воздухе. Воздушные линзы?

При упоминании об умывании я вспомнил, что обычно всегда мою руки, входя в дом, а тут как-то забыл, и, извинившись, прошёл в ванную мимо кухни.

На кухне хрипел, задыхаясь, водопроводный кран – нелюбовь Гида к домашнему хозяйству сказывалась и на нём: кран, разумеется, простудился от холодной воды.

В ванной на полочке лежало мыло, и стоял спенциальный сильно пенящийся водостойкий шампунь – как прочитал я на этикетке: «для мытья головы под водой. Предназначается для водолазов и аквалангистов».

Когда я вернулся, Том и Диг разговаривали:

– Видишь – идёт человек. Серый, невзрачный. Лицо ничего не выражающее, глаза тусклые, давно погасшие. Кажется, ничего из себя не представляет, – рассказывал Диг.

– А на самом деле? – спросил Том.

– А на самом деле так оно и есть.

– Как же тогда определить?…

– Спроси что-нибудь попроще.

– Хорошо, – спокойно сказал Том, – скажи, сколько будет дважды два?

Диг замер, потом расхохотался:

– Я вспомнил удивительную вещь, – сказал он, немного посмеявшись, – как мы с Гидом гоняли чаи по крутым склонам… Гид, помнишь?

– Ещё бы! – отозвался Гид. – Сначала мы шли по горячим следам, то и дело обжигаясь.

– Диг, – неожиданно спросил Том, – если вы интересуетесь политикой, как вы относитесь к революции?

– Непосредственно.

– Не по средствам?

– Ни по средствам, ни по вредствам, ни по четвергадствам, – отвечал Диг. – Канительник и повторник тоже не имеют к ней отношения. Они сами собой, а революция – сама собой. С ней всё ясно: рёв о Люцифере, рёв о Люции. Кому что, suum quique… В её случае я делаю так… Но ладно, это потом, – остановился он и продолжил немного иначе: – Есть разные виды. Есть леворуция – когда левая рука не знает, что делает правая, и криволюция – когда ведут явно не туда. А есть ещё рыловолюция, так то вообще… – он махнул рукой.

Чтобы их прервать, я решил перевести разговор на иную тему:

– Мы хотели сходить в кинотеатр… – будто бы робко начал я, но Диг резко перебил:

– В кинотеатр? Не советую. У них там всего три типа фильмов, и в каждом обязательно бьют морду: боевик, комедия и триллер. Боевик – когда просто бьют морду, комедия – когда бьют морду смешно. А триллер – когда морду бьют страшно. К тому же в зале кинотеатра пятнадцатый ряд является рядом Фурье, а шестнадцатый – Тейлора. Ряды сходящиеся, так что билетов на них не берите.

– А Оуэна? – спросил Том.

– Не понял, – ответил Диг.

– Ряд Фурье есть, а Оуэна? – снова спросил Том.

– Не знаю. О у эна? Окись азота, что ли?

Том помолчал, подумал, но наконец решился:

– Мне хотелось бы попасть на другую Ярмарку…

– Пропадёте, – посочувствовал Диг, – ни за понюх собачий.

– Не каркай! – пригрозил Гид.

– Те, которые каркают, ещё и умеют летать, – напомнил Диг, и продолжил, явно кого-то цитируя. – Рождённый ползать умеет ползать, а ты, что летать рождён?…

– Надо принять превентивные меры, – озабоченно сказал Гид.

– Может, лучше отвинтивные? – переспросил Том.

– Возможно, ты и прав, – просиял Гид. – Почти.

– Кого? – не понял Том.

– Да-а, – протянул Диг. – В тумане щуриться бесполезно.

– Ничего, – успокоил его Гид. – На безрыбье и рак свистнет. Я там каждую собаку знаю…

– А они тебя? – уточнил Диг.

– Так что, завтра пойдём? – спросил Том.

– Попробуем, – вздохнул Гид.

– Я бы пошёл с вами, ребята, – кивнул Диг, – но, увы, мне нельзя. Запрещено.

– Почему?

– Да не почему, а запрещено. По сути своей.

– Потом, потом, – прервал его Гид.

– Кем? – решил продолжить Том.

– Самим собой, – вздохнул Диг. – Худший из запретов, потому что самый сильный и крайний: апеллировать не к кому.

– Объясни! – потребовал Том.

– Хорошо, – вздохнул Гид, – дело в том, что попасть туда может не каждый…

– Далеко не каждый? – утвердительно спросил Том.

– И не потому, что далеко – гораздо ближе, чем кажется вам… оттуда, из себя. Просто попасть на другую Ярмарку можно, только приобретя соответствующее состояние…

– Состояние? – удивился Том. – Бедным, значит, нельзя?

– Состояние духа, – пояснил Гид.

– «Мой рай для всех, кроме нищих духом», – пробормотал я, цитируя Маяковского. Уж и не знаю: к месту или не к месту.

Гид не расслышал бормотания, потому никак не отреагировал, и продолжил:

– …как и к нам может попасть не каждый. Но к нам… проще, было бы желание. Туда, на другую Ярмарку, одного желания мало.

– Одного желания мало, двоих – вполне достаточно, – сам не знаю, с чего вдруг меня посетило скверное настроение. Предчувствие какое-нибудь?

– Я даже не знаю, можно ли вам туда…

– А почему ты раньше об этом не говорил? – задиристово спросил Том.

– Я не был уверен, что вы серьёзно туда соберётесь. Одно дело – предпланогать и планировнять, то есть строить планы, а другое – осуществлять их. Хотя осуществить себя ещё сложнее, – признался Гид. – Есть люди, которые всю жизнь удовлетворяются тем, что строят планы и не делают никаких попыток к осуществлению.

– Мы не такие, – коротко ответил Том.

– Вижу, – так же заметил Гид.

Мы помолчали, взглядами перебирая тишину. Она наползала на нас отовсюду: сверху, снизу, с боков, изнутри. Мёртвая, гробовая? Нет. Насторожённая? Может быть. Тишина ожидания? Скорее всего. Но ожидания, смешанного с надеждой, некоторыми опасениями, тревогами, беспокойствами… обязательными, хотя и предположительными, возможными, виртуальными, но не опасными. Разве что с лёгким налётом. Но не артиллерийским и не авиационным.

– Хорошо, – Гид убрал тишину: свернул и спрятал в шкафчик, – будем считать, что вы почти готовы.

– Почему почти и к чему почти? – вскинулся Том. – Надо же специально экипироваться… ты сам говорил.

– Я предполагал с самого начала, – спокойно сказал Гид. – У нас здесь СЖ не бывает. И я видел, что вам обязательно придётся – я не говорю о том, что захочется – идти до конца. Были, правда, лёгкие сомнения, – он положил руку на шкатулку, – они до сих пор здесь, хотя немного видоизменились.

– А как же подготовка? – снова уточнил Том, на всякий случай. Виделось, что он почти понял – то самое почти, о котором говорил Гид. Оставалось понять остальное.

– Всё, что происходило с вами здесь, всё, что вы видели – и было подготовкой, – признался Гид. – Я надеялся, конечно, что Госпиталь вам поможет, удержит от последнего шага… на другую Ярмарку, – слегка улыбнулся он, – я специально водил вас к врачам и показывал то, что могло вам помочь …

«Могло помочь, – подумал я, – боже мой, что он говорит! И это Гид! Какая ужасная лингвистическая конструкция! Или так он говорит тоже специально? И всё – он? И наглость, и человек с серным запахом… – всё велось с его подачи? Бесплотные голоса за спиной? Проверка на выносливость? Что ж, это объясняет всё, не объясняя ничего».

Пока я углублялся в собственные рассуждения, пропустил кое-что из сказанного Гидом.

– Поэтому я считаю, что, насколько возможно, подготовил вас… для проникновения туда. Но, – прервал сам себя Гид, – только для проникновения. Далее ваше поведение само определит, что с вами произойдёт там. Другая Ярмарка меняет людей по-другому. Там надо быть более осторожными, более аккуратными… Там последствия любого поступка намного глобальнее, и поэтому надо тщательнее следить за каждым шагом… и словом.

– «Может быть, там и не будет ничего из того, что вы услышали, но входящий предупреждён», – процитировал я «Обмен разумов» Роберта Шекли, но очень тихо.

– Если вы будете вести себя так, как я прошу – особенно я прошу вас, Том, – обратился Гид, – возможно, мы достигнем цели.

– «Жаль, что зовётся цель познанья – жизнь», – продолжал бурчать я. Нет, сегодня у меня настроение положительно… то есть отрицательно испортилось. А, может, испортилось раньше? Или позже: завтра? Но позже ли завтра? Я не был ни в чём уверен.

Мы распрощались. Диг уходил вместе с нами.

– Встретишь Игда – привет передавай, – усмехнулся он.

– Кто это? – спросили мы.

– Брат-близнец, – пояснил Гид.

– И мой тоже, – усмехнулся Диг.

Мы поняли, что опять чего-то не понимаем, и промолчали. В подобных случаях лучше молчать.

Глава 39. Кошмары во сне

В ночь перед походом на другую Ярмарку меня мучили кошмарты – не то мартовские кошки, не то мартовские кошмары. Но сейчас не март. Как выяснилось утром, Тома мучили тоже, но другие. Июльские? Или опять августовские?

Не стоило мне строить предположения о том, что на другой Ярмарке может встрнетиться. Или вестерниться. Или встринтернетиться.

Судя по словам Гида, на другой Ярмарке всё превращалось в свою противоположность, всё было намного хуже, чем казалось; намного хуже, чем могло быть; намного хуже, чем мы видели. И, мало того, намного хуже, чем было на самом деле.

Приняв такие исходные посылки, моя фантазия заработала на полную мощность, а с ней заработал и я. Но она представляла, то есть играла, я же переживал всерьёз.

По предположениям фантазии, здесь если и встречался смех, то идиотский или сквозь слёзы, если надежды – исключительно избитые в кровь и вкось, если юмор – умопомрачительно чёрный, методы – грязные, средства – негодные, хотя и моющие, цели – недостойные, мощь – мерзейшая. Но зато кошмары – по полной прогорамме.

Вот они-то, кошмары, и начали сниться нам в ночь перед другой Ярмаркой… Но каждому – свои.

Мне ночь шла не в ночь: повсюду бродили световые пятна – видимо, лучи заходящего солнца с вечера попали под веки и никак не могли оттуда выбраться. Я и глаза открывал, и снова плотно зажмуривал, пытаясь выдавить хоть часть света из-под век, но веки не поддавались, стояли незыблемыми веками, а не веками. Или мне это уже снилось?

Становилось то жарко, то холодно, но не меня бросало в жар и в холод, а жар и холод бросались в меня, или меня бросали друг в друга, и в моменты контакта, когда каждый за меня брался, я ощущал их. А я-то думал когда-то, как о желательной, возможности совмещения купания в проруби с танцем на раскалённых углях. Как оказалось, ничего хорошего.

Мне снилось, что я ходил по улчицам – оскалившимся злыми волчицами (или волчцами?) – улицам города, но не здешнего, ярмарочного, а моего родного, известного с детства. Но от самого города осталось одно ощущение, что он – мой родной. Внешне я не узнавал его. Как я мог жить в таком?

Сначала я шёл по пустым улицам один, не видя и не ощущая никого ни рядом, ни вокруг. Сбоку, за пределами прямой видимости, чудились неясные фигуры, тёмные движения, но стоило повернуть голову – но чего это стоило! – как они перемещались ещё дальше, снова уходя за пределы видимости, и появлялись лишь случайно, время от времени, от прошлого к настоящему.

Город был родной, но не мой. Городной. Вроде всё до боли знакомо и узнаваемо, и всё же, всё же, всё же… Вот, например, на этом месте я постоянно натыкался на знакомую надпись «соблюдайте чистоту». Теперь она до половины погребена под грудой мусора.

Я не просто шёл, я прогуливался. И читал вывески, как читал их на Ярмарке. Но вывески читались намангого страннее: «Скупка краденого», «Подделка документов», магазин «Кожа да кости», «Крематорий» – и в витрине по окружности выставлено множество сортов крема в тороидальных баночках-бубликах с маком.

Бесилась рекалма, от которой воняло: «Убивайка – интересная игра».

По пути попалось кафе «Три жевания». Я зашёл. Над раздачей висел плакатик: «Рыбный день. Широкий ассортимент. Сегодня – гробуша!».

Людоед стоял с подносом у столика:

– С Вами пообедать можно? – спросил он.

На шее у него висела табличка: «Мойте ноги перед едой».

– Почему ноги? – возмутился я.

– А что вы думаете: я буду вас есть с грязными ногами? Людоеды очень любят хомятину, – пояснил он, – вчера, например, я имел обед из трёх персон.

– Вы меня с кем-то путаете? – спросил я.

– Пока не путаю, – грустно ответил он, – но хотелось бы. Так вы не желаете жевания?

– Время не пришло, – уклончиво ответил я и вышел. Хуже всего в данной ситуации было оказаться не в своей тарелке.

В пивбаре сидели пивбарды и пили под гитару.

По тропуару шёл труп со своей женой трупкой. Они ели моргоженое и несли на себе реккланные щиты: «В комиссионку завезли гробы. Подержанные, но в хорошем состоянии».

Я прошёл мимо подземного перехода, заполненного тополиным пухом. Две старушки на ручных прялках тянули из него нить. Жужжали веретена. Старушки дремали.

На газоне рядом с плитуаром зрели злютики, прорастали моргоритки и геморгины. Куда-то стремились убегонии, колыхались в припадке удушения лиандуши. Ужасали ужасмины, хило клонились – во множестве экземпляров – хиалки, длинными крокодильими челюстями щёлкали крокукусы, скромно тюлепались тюлепаны, похожие на польских шляхтичей в марлевых балетных пачках.

Еловой пальмой кактусился папоротник.

Возле высоченного, скрывающегося в неблаках необоскрёба стальными канатами был огороден участок асфальта, и вывешена специальная, ярко окрашенная, светящаяся на тёмном и темнящаяся на светлом табличка: «Место падения самоубийц». Чтобы они не мешали прохожим, а прохожие – им.

И вдруг сверкнула гролния и начался буряган! Туча прилетела с Северного Ядовитого океана. Снеждинки метелили по землёду. Торосились сугробы сугубыми гробиками. На мостовой стоял самосвал, прикрывшись от дождя колёсами. Мне показалось, что я увидел, как он ойкнул и прикрыл какбину, когда началась непогода.

Обнявшись, шли снегуркачка и снегуркаганка, обе пухленькие, словно покойники. За ними брело партийное содрание, держа в руках брелоком содранные с кого-то семь шкур, напоминавшие недавно виденное шкурничество. Я не понял, какой партии оно принадлежало: но, очевидно, без железной дисциплины и стальной воли не обошлось – иначе чем сдирали шкуры? Я шарахнулся от него, но оно меня не заметило – должно быть, видело только своих. До поры до времени.

Над улицей, меланхолично взмахивая ушами, летела собака. По-моему, спаниель, так как собаки именно этой породы наиболее приспособлены для полётов вследствие достаточной величины и прочности ушей.

Новая встреча: улыбающейся походкой и сам улыбающийся от уха до уха, под Буратино, шёл человек. «Хоть что-то хорошее», – подумал я. Но что-то в его улыбке показалось не таким «что-то», к какому все давно привыкли. Да и внешний вид… Может, у него ушей не было? Нет, уши торчали. В одну сторону, но торчали.

Я не мог понять, что не так, пока он не подошёл поближе. И тогда понял: все зубы у него были железные. И ржавые.

На площади ругались специальной площадной руганью. В глубине площади стоял мат. Трёхэтажный и с мезонином. Висела реклама «Алкоголизм и наркомания – в любом количестве!».

Я присел на скамейку в скверике. На лавочке напротив сидел юный самоубийца и с упоением стрелял себе в рот. Расстреляв одну обойму, он хладнокровно перезарядил револьвер и продолжил увлекательное занятие. Рядом с ним расположился стильного вида пижон в стальном цилиндре и терракотовом фраке. Он перематывал онучи.

Город казался скверным, бульварным, парковым. Зелёным. По нему шастали грабийцы и протеступники, бродили крысавицы.

В телефонных будках висели автоматы Калашникова.

Рядом со мной в песочнице играли дети. И о чём-то спорили.

– Надо говорить не «бомба», а «бумба», потому что она делает «бум!»– утверждал один.

– Нет, «бам!», – возражал второй, – и говорить надо «бамба».

– Нет, «бямба», – возражал третий, – потому что получается всякая бяка.

– Вы оба неправы, – сказал четвёртый, постарше, – надо говорить «бымба», потому что идёт дым.

– Надо говорить «бимба», потому что она летит и свистит «и-и-и-и!», – возразила девочка.

Видно было, что они готовы за идеи в мозгах биться об заклад головой, поэтому далее, как полагается детям, «поспоривши – повздорили, повздоривши – подралися».

Один выполнил другому деснение по коже – то бишь прикусил руку, оставив ощутимый и заметный след, несомненно, вошедший в историю. По крайней мере, в одну из.

На противоположной стороне улицы светился указатель: «Изготовляю памятники истории, архитектуры, культуры. Строю храмы науки».

Я встал и пошёл к газетному киоску – чем он меня обрадует? «У окна не стоять. Стреляю без предупреждения» – гласило объявление в окошке. Прохожие невольно останавливались, чтобы прочитать написанное от руки мелким почерком посреди большого листа бумаги. Несколько любопытных лежали вповалку у киоска.

Послышался выстрел… я проснулся.

Мне казалось, что сон приснился специально для того, чтобы я понял, где зарыта собака на сене.

Так я думал о предстоящем походе на другую Ярмарку, так мне представило её в кошмарах воображение и, как обычно, действительность оказалась совсем не такой, какой её пытаешься представить.

Утром я спросил у Тома, что снилось ему. Он рассказал.

Глава 40. Сон тома

Нет, кошмары в моём понимании его не мучили. Ему снилось другое.

…Словам было тесно. Они не умещались в строке, толкая друг друга локтями, кусая за уши и даже поддавая коленом под зад. Они боролись за место под солнцем. То и дело то одно, то другое, пища, вылетало после очередного наиболее мощного пинка из строки, падало, но тут же, размахивая руками и завывая, вновь бросалось в толпу. Иногда самое догадливое подкрадывалось ползком и хватало соперников за лодыжки или вцеплялось в ляжки зубами, пока его не затаптывали другие. Некоторые, посинев, полузадушенные, хрипели в стороне, держась за горло.

Слова задыхались, теснота перехватывала им грудь, они падали, но снова поднимались и продолжали яростно сражаться…

Порой из общей сумятицы выбиралось какое-нибудь одно особо сильно помятое слово и, махнув рукой и пробормотав что-то вроде «Да ну вас всех!» тихо убредало в сторону. Иные, посидев на камешке и немного отдохнув, вновь включались в схватку, а иные убредали совсем, не возвращаясь.

Остальная толпа будто бы и не замечала их ухода, им словно не становилось легче – настолько им было тесно.

Зато мыслям было просторно. Они парили над беснующейся толпой, снисходительно глядя сверху, чуть помахивая крыльями. Да и с чего им было толкаться, если было их там, в синей вышине, всего одна или две…

Мы немного помолчали, пообдумывали сны…

– Ты готов? – спросил я Тома.

– Ко всему, – ответил он.

– Может, проанализируем сны? – предложил я.

– Не хочется, – отмахнулся он, – и так ясно, что ничего не понятно.

Глава 41. Другая Ярмарка

Как нас вёл Гид на другую Ярмарку, я не помню. То есть не помню дорогу в целом, и вряд ли взялся бы провести кого-нибудь сюда ещё раз. Помню, что переходили по длинным подземным переходам, которые вливались в висящие над пропастью канатные мосты, скрывающиеся в сырых туннелях, со стен и потолка которых капало, и не всегда вода, а чаще – кровь…

Дул ледяной ветер, сменяющийся раскалённым дыханием пустыни, но настолько краткосрочно касались нас дуновения, что мы не успевали их ни почувствовать, ни прочувствовать. Всё же мой кошмарный сон немного сбывался.

Особенно запомнилась стальная пещера, вход в которую был оформлен в виде огромного игольного ушка. По сотенам – стенам, сотящимся в виде пчелиных жилищ – и потолку пещеры, словно сочась из стен и потолка, плясали языки пламени. Кажется, ламбаду.

Далее следовали анфилады краснобархатных и златомебельных комнат, слоновокостные альковы, парадные подъезды, перемежающиеся слабо и сильно освещёнными коммунальными коридорами с ободранными обоями, заставленными поломанной мебелью, старыми велосипедами и ночными горшками, которые давно пришла пора опорожнить. И снова анфилады и опять коридоры.

Но вот мы вышли на открытое пространство почти такого же города, который не так давно покинули, через обычную дверь в обычной стене.

Уж не замкнули ли мы где-то кольцо, и не повернул ли Гид на ту самую Ярмарку, с которой мы ушли?

Те же дома, те же деревья, та же улица – дорога города. И по улице в открытом трейлере, в клетке на платформе, везли гиену удивительного огненного цвета.

– В зоопарк повезли? – удивлённо спросил Том, провожая её взглядом.

– Да. Или в золопарк. Или в словопарк, – напряжённо ответил Гид. Виделось, что он чувствует себя цепкованно. Наверное, так себя чувствовали мы в первое время – на первой Ярмарке. Состояние Гида сильно отличалось от привычного – и это говорило о том, что мы находимся не на прежней, а на другой Ярмарке.

Страницы: «« ... 1920212223242526 »»

Читать бесплатно другие книги:

По своей внутренней и внешней структуре комедия «Неосторожность» принадлежала к числу тех произведен...
Перу И. С. Тургенева принадлежит ряд фантастических и мистических произведений, таких, как «Призраки...
«Однажды я вслед за моей собакой вышел в гречишный клин, нисколько мне не принадлежащий. В любезном ...
«…На другой день Дерябин зазвал к себе трех соседских парнишек, рассказал, кто такой был Николашка.–...
Экспедиция капитана Скотта к Южному полюсу погибла в страшных буранах, разразившихся в Антарктике ве...
«Она словно медлила перед тем, как постареть всерьез, и с приветливым видом все держалась. Теперь не...