Империя серебра Иггульден Конн
Субэдэй вольготно устроился на краю настила, свесив с него ноги, и потянулся за лепешками и тарбаганьим мясом. Он знал — Хачиун с Хасаром ждут, что он им скажет. По природе своей немногословный и избегающий внимания, Субэдэй неторопливо поел и пару раз хлебнул архи.
В общем молчании Джэбэ облокотился о войлочную стену и с расстояния озирал город, зыбким белым миражом подрагивающий в переливчатых струях теплого воздуха. Под ласковым сиянием солнца горел золотом купол Угэдэева дворца: казалось, что из города таращится какой-то невиданных размеров зрак.
— А ко мне подходили, — поделился наконец Джэбэ.
Субэдэй перестал жевать. Хасар, скосив глаза, отнял ото рта бурдюк, к которому хотел было приложиться.
— Что вы так смотрите? — повел плечами Джэбэ. — Можно подумать, вы не знали, что это рано или поздно произойдет. Не со мной, так с кем-нибудь другим из нас. Посланец был незнакомый, без указаний на звание.
— От Чагатая? — уточнил Хачиун.
Джэбэ кивнул:
— А от кого же еще? Но без имен. Они мне не доверяют. Так, легкая проба, куда я после этого метнусь.
— Вот ты и метнулся, — криво усмехнулся Субэдэй, — на виду у всех родов. Нет сомнений, что у них теперь за тобой догляд.
— Ну и что с того? — с вызовом посмотрел Джэбэ. — Я по-прежнему предан Чингисхану. Или я хоть раз пытался зваться своим родовым именем Джиоргадай? Нет, я ношу имя, которым меня нарек Чингисхан, и храню верность его сыну, которого он назвал наследником. Какое мне дело до того, кто и что подумает, видя меня за беседой с его темниками?
Субэдэй со вздохом откинул недоеденный кусок:
— Мы знаем, кто, вероятнее всего, попытается сорвать принятие клятвы. Только не знаем, как они думают это обставить и сколько народу их поддержит. Подойди ты ко мне тихонько, Джэбэ, я бы поручил тебе согласиться на все, что они предлагают, и вызнать, что у них на уме.
— Блуждать впотьмах, Субэдэй, — достойное ли это занятие? — с усмешкой спросил Хасар, взглянув при этом на брата с расчетом на поддержку.
Но тот отвел глаза и покачал головой:
— Субэдэй прав, брат. Если бы дело было только в том, чтобы продемонстрировать нашу поддержку Угэдэю и идущим за нами достойным людям… Ты пойми, до Тэмуджина никакого хана у нашего народа не было, а потому нет и законов, по которым переходит ханская власть.
— Законы диктует сам хан, — не моргнув глазом, ответил Хасар. — Я не видел никого, кто бы сетовал, когда он велел нам всем присягнуть Угэдэю как своему наследнику. Чагатай, помнится, и тот преклонил колени.
— Потому что выбор у него был пасть ниц или умереть, — сказал Субэдэй. — А теперь, с кончиной Чингисхана, вокруг Чагатая собрались те, кто нашептывают ему в оба уха. А нашептывают они одно: что единственная причина, по которой он не стал наследником, это его нелады с братом Джучи. А теперь получается, что Джучи нет в живых и дорога свободна.
Он на секунду смолк, вспоминая синеватый снег, окрасившийся кровью, сумрачной и густой. При этом лицо старого воина было абсолютно непроницаемым и бесстрастным.
— У нас еще нет обычаев передачи власти, освященных временем, а потому непреложных, — устало продолжал Субэдэй. — Да, Чингисхан избрал своего наследника, но ум его при этом был затуманен гневом на Джучи. А ведь не так уж давно он открыто благоволил именно Чагатаю и ставил его выше остальных своих сыновей. Разговоры об этом так и бурлят. Мне иногда кажется, заяви Чагатай о своих притязаниях в открытую и пойди на Угэдэя с мечом, добрая половина войска не станет ему препятствовать.
— Зато другая разорвет в клочья, — упрямо вздернул подбородок Хасар.
— И в одно мгновение у нас вспыхнет внутренняя война, да такая, что держава расколется надвое. И все, что построил Чингисхан, вся наша сила сгорит почем зря в этом губительном пламени. Думаете, пройдет много времени, прежде чем на нас двинутся арабы или цзиньцы?.. Вот и я о том же. Так что если нас ждет такое будущее, я лучше отдам девятигривое знамя Чагатаю нынче же. — Видя недоуменно-рассерженные взгляды собеседников, он поднял заскорузлую ладонь: — Только не подумайте, что это речь изменника. Разве не шел я за Чингисханом даже тогда, когда все во мне криком кричало о его неправоте? И память его я не предам. Ханом я хочу видеть Угэдэя, таково мое слово.
Субэдэю снова, в который раз, подумалось о молодом еще человеке, поверившем его словам о благополучном переходе власти. Да, некогда его, Субэдэя, слово и впрямь было из стали. А теперь? О, переменчивость толпы, что ей бунчук ханского багатура? Его грозная слава что ей?
— Уф-ф, — облегченно выдохнул Хасар. — Я уж было забеспокоился.
Субэдэй посмотрел без улыбки. Братья были не моложе его, но терпеливо ждали, что он скажет. Да, он и вправду слыл великим военачальником, стратегом, способным продумать и осуществить бросок на любой местности и каким-то образом вырвать победу. Они знали, что с ним удача вполне может оказаться на их стороне.
— Субэдэй, — настороженно хмурясь, сказал Хачиун, — тебе тоже надо себя беречь. Потерять такого, как ты, для нас просто немыслимо. Ты слишком ценен.
— Надо же, — Субэдэй вздохнул, — слышать такие слова, и где? Возле юрты моего хана! Ты прав, мне следует соблюдать осторожность. Я — препятствие для того, кого мы все опасаемся. Надо быть уверенным, что твои стражи — именно те люди, которым можно доверить свою жизнь, что они не поддадутся ни на подкуп, ни на угрозы и обо всем сообщат тебе. Если у тебя вдруг пропадают жена и дети, можешь ли ты по-прежнему доверяться тем, кто стережет твой сон?
— Какая неприятная мысль, — помрачнел Джэбэ. — Неужто ты и в самом деле полагаешь, что мы дошли до этой точки? В такой день мне с трудом верится в ножи, притаившиеся в каждой тени.
— Если Угэдэй станет ханом, — вместо ответа продолжил Субэдэй, — он может убить Чагатая либо же просто править, хорошо или плохо, следующие лет сорок. Но Чагатай этот срок пережидать не будет, Джэбэ. Он устроит что угодно — покушение, засаду, прямую попытку переворота. Зная его, я просто не могу представить, чтобы он сидел сложа руки, в то время как его кипучей энергией и самой жизнью станут распоряжаться другие. Не такой он человек.
Солнечный свет, казалось, потускнел от таких холодных слов.
— А где Джелме? — словно опомнился Джэбэ. — Он сказал мне, что будет здесь.
Субэдэй потер шею и с хрустом повращал ею в обе стороны. Он уже много недель кряду не высыпался, хотя и не говорил об этом вслух.
— Джелме остается верным, — степенно произнес Субэдэй. — Насчет него не волнуйтесь.
Эти слова заставили его собеседников нахмуриться.
— Верен? — усмехнулся Джэбэ. — Но кому? Которому из сыновей Чингисхана? Это до конца не ясно. Если же мы не узнаем этого наверняка, держава может расколоться надвое.
— Вообще-то, говоря начистоту, нам надо просто взять и убить Чагатая, — рубанул ладонью воздух Хасар. Под напрягшимися взглядами остальных он мстительно, с вызовом улыбнулся: — Что, слов моих боитесь? Стар я, чтобы держать их на привязи. С какой это стати Чагатай поступает, как ему заблагорассудится, а мы перед ним трясемся? Почему я должен проверять и перепроверять своих нукеров, не настроил ли их кто против меня? Этому можно положить конец уже сегодня, и тогда Угэдэй в новолуние станет ханом без всякой угрозы войны. — Видя недовольные лица собеседников, он с досады снова плюнул. — Я не склонюсь перед вашим неодобрением, так что не ждите! Если вам по нраву еще целый месяц шарахаться ото всех углов и тайком шушукаться, то дело ваше, как быть дальше. А по мне, так лучше взять быка за рога и ударить стремительно, разом положив всему конец. Что, по-вашему, сказал бы Чингисхан, будь он сейчас здесь среди нас? А? Да он бы просто взял и одним ударом рассек Чагатаю глотку!
— Скорее всего, — согласился Субэдэй, знавший беспощадность хана как никто другой. — Будь Чагатай глупцом, я бы с тобой согласился. И если бы внезапностью можно было чего-то добиться, то да, на нее можно было бы сделать ставку. Я бы и сам попросил тебя проверить слова на деле, если бы только это не пахло верной погибелью. В действительности же все обстоит так, что — прими мои слова на веру — Чагатай к такому выпаду готов. Любая группа вооруженных людей уже на подступах к его тумену наткнется на частокол из обнаженных клинков и готовых к броску воинов. Мысль об убийстве он вынашивает каждый день, поэтому и сам опасается того же.
— В нашем распоряжении людей достаточно, чтобы до него дотянуться, — заметил Хасар, хотя уже не так уверенно.
— Возможно. Если бы перед нами встали только его десять тысяч, мы бы, пожалуй, и впрямь могли до него дотянуться. Но я думаю, что это число теперь значительно возросло. В какую бы игру ни играл Угэдэй, он дал своему брату два года на нашептывания и раздачу обещаний. Без грозной тени хана мы все были вынуждены править подвластными нам землями, действуя так, словно все зависит от нашей собственной, отдельно взятой воли. И что же? Лично я поймал себя на мысли, что мне это нравится. А вы разве не ощутили то же самое? — Субэдэй оглядел своих собеседников. — Нет, — покачав головой, проницательно усмехнулся он, — нападать на Чагатая мы не будем. Держава разваливается, но теперь не на рода и племена, а на тумены, связанные не кровью, но возглавляющими их военачальниками. И моей целью является предотвратить внутреннюю войну, а не стать искрой к ее возгоранию.
Хасар уже потерял изначальную спесь и теперь лишь недовольно кривился.
— Тогда мы опять возвращаемся к тому, как нам оберечь Угэдэя, — высказался он.
— Более того, — расширил его мысль Субэдэй, — мы возвращаемся к тому, как сберечь для него достаточно народу, которым он сможет править в качестве хана. Надеюсь, Хасар, ты не ожидаешь от меня на этот счет мгновенного ответа. Ведь можно победить и увидеть Угэдэя с девятигривым знаменем, но при этом видеть и то, как Чагатай уводит с собой половину войска и половину державы. Сколько, по-вашему, времени пройдет, прежде чем уже два хана со своими армиями сойдутся друг с другом на поле сражения?
— Ты все ясно изобразил, Субэдэй, — откликнулся Хачиун. — Но мы не можем просто сидеть и ждать непоправимого.
— Не можем, — кивнул Субэдэй. — Ладно. Знаю я тебя достаточно, а потому скажу. Джелме здесь нет, потому что он ведет разговор с двумя военачальниками, которые могут оказаться преданы Чагатаю. Я буду знать больше, когда обменяюсь с ним посланиями. Встречаться с ним в открытую я не могу — это, Хасар, как раз о той игре с шушуканьем, которую ты презираешь. Нельзя сделать ни одного опрометчивого шага, настолько высоки ставки.
— Может, ты и прав, — промолвил Хасар задумчиво.
Субэдэй проницательно поглядел на родича хана:
— Хасар, мне надо заручиться также твоим словом.
— Насчет чего?
— Насчет того, что ты не будешь действовать несогласованно. Да, это так: Чагатай что ни день совершает передвижения, но он никогда не отдаляется от своих воинов. Можно, как ты говоришь, попробовать разместить лучников — вдруг он и впрямь выглянет из своего укрытия, — но, если эта затея сорвется, рухнет все, что в муках созидал и о чем радел твой великий брат и за что отдали жизни столь многие из любимых тобой. В пламя ввергнется весь народ нашей империи, Хасар.
Хасар поглядел на багатура, который словно читал его мысли. И как он ни пытался сохранять хладнокровие, виноватое выражение лица разглядели все. Не успел он что-либо произнести, как Субэдэй заговорил снова:
— Слово, Хасар. Всем мы желаем одного и того же, но я не могу ничего рассчитать наверняка, пока у меня не будет четкой определенности в твоих действиях.
— Я даю его тебе, — мрачно потупился Хасар.
Субэдэй кивнул с таким видом, будто речь шла о чем-то второстепенном.
— Я буду держать вас всех в осведомленности. Видеться часто мы не сможем: в стане полно соглядатаев, поэтому сообщения будут посылаться с надежными нарочными. Ничего не записывайте и с сегодняшнего дня не упоминайте больше имени Чагатая. Если надо будет о нем упомянуть, зовите его Сломанным Копьем. Знайте, что сообщения так или иначе, но все равно дойдут.
Субэдэй по-молодому гибко поднялся на ноги и поблагодарил Хачиуна за гостеприимство.
— Мне пора. Надо узнать, что они там насулили Джелме за его поддержку.
Чуть склонив голову, он легкой походкой сошел со ступеней, невольно заставив Хасара с Хачиуном ощутить свой возраст.
— Благодарение Великому небу хотя бы за это, — тихо произнес Хачиун, глядя ему вслед. — Если б ханом захотел стать сам Субэдэй, нам бы пришлось совсем туго.
Глава 3
Угэдэй стоял в тени у основания пандуса, ведущего наверх, к воздуху и свету. Великий овал похожей на чашу арены был, наконец, завершен — и свежо, зазывно пах деревом, краской и лаком. Легко представить себе атлетов из народа, выходящих сюда под приветственный рев тридцатитысячной толпы. Все это Угэдэй видел своим внутренним взором и ощущал, что впервые за много дней чувствует себя вполне сносно, даже бодро. Цзиньский лекарь все уши ему прожужжал о вредности чрезмерного потребления порошка наперстянки, но Угэдэй лишь ощущал, что это самое снадобье облегчает несмолкающую тупую боль в груди. Двумя днями раньше ее пронзительный укол уронил его на колени прямо в опочивальне (хорошо, что не прилюдно). Чингизид болезненно поморщился, вспоминая тяжесть, которая сдавливала, как чугунный обруч, и не давала вздохнуть. Щепотка же темного порошка, смешанная с красным вином, приносила желанное избавление: в груди словно лопались путы. Смерть шла за ним по пятам, Угэдэй был в этом уверен, но все-таки в паре шагов позади.
С будущего, совсем уже достроенного места состязаний сейчас тысячами выходили строители, но Угэдэй даже взгляда не бросил на текущую мимо нескончаемую реку изможденных лиц. Он знал, что в угоду ему они трудились всю ночь напролет, — ну и пускай, а как же иначе. Интересно, как они воспринимали то, что их император преклонял колени перед его отцом. Если бы столь жестокому унижению оказался подвергнут Чингисхан, Угэдэй вряд ли был бы таким спокойным и до безразличия безропотным. Отец как-то сказал, что у цзиньцев нет такого понятия, как единый народ. Их правящая верхушка вела пространные рассуждения об империях, императорах и династиях, но их простые крестьяне такие немыслимые высоты вряд ли прозревали. Не хватая звезд с неба, они были накрепко привязаны к своим городам, деревням и наделам, каждый в своей местности. Угэдэй кивнул сам себе. Не так уж давно таким укладом жили и племена, образовавшие ныне монгольский народ. В новую эпоху их за волосы вволок его отец, причем многие из них так и не постигли всеохватность его замысла.
Люди брели, потупив взор, в ужасе от одной мысли, что могут невзначай встретиться глазами с чингизидом. Неожиданно сердце Угэдэя отрывисто заколотилось: некоторые из тех, кто приближался, вели себя иначе. Его безотчетно потянуло выйти из тени на свет — настолько, что он был вынужден себя приструнить. В груди засаднило, но, как ни странно, без привычной вязкой истомы, которая преследовала его даже во сне. Наоборот, он чувствовал себя так, будто все чувства вдруг ожили и встрепенулись. Обострились обоняние и слух: он чувствовал запах сдобренной чесноком еды мастеровых и слышал любое перешептывание.
Казалось, мир вокруг, взбухнув, искристо лопнул, да так, что ударило в голову. К Угэдэю приближались люди, глаза которых напоминали оскаленные зубы. Секунду они таращились на него, а затем намеренно отвернулись, но это действие выдало их не меньше, чем если бы каждый из них размахивал бунчуком. Условного знака Угэдэй не видел, но зато углядел, как они исподтишка выпростали из-под одежды короткие широкие тесаки вроде тех, какими выравнивают столбы. Доселе спокойный людской поток начал вскипать по мере того, как до людей стало доходить, что происходит вблизи них. Послышались заполошные крики. Угэдэй стоял, застыв в центре растущей бури. Глазами он сцепился с одним из тех людей, который, воздев клинок, сейчас торопливо проталкивался вперед остальных.
С холодной ясностью Угэдэй следил за его приближением, плавно разведя руки в стороны, незримо стопоря продвижение толпы. Нападающий выкрикнул что-то, не слышное в тревожном многоголосом рокоте. Обнажив зубы в мстительной улыбке, чингизид наблюдал, как под жесточайшим ударом кешиктена, возникшего словно из-под земли, отлетает вбок обмякшее безголовое тело несостоявшегося убийцы.
Мгновенно подоспевшие нукеры со злым сладострастием рубили остальных, благо те сбились в кучу в проходе. Угэдэй, так же плавно опустив руки, хладнокровно смотрел. По его приказу в живых оставили двоих, предварительно измесив им тела и лица ножнами сабель. Остальных забили, как скот.
Очень скоро к чингизиду подскочил взволнованный кешиктен, перемазанный чужой кровью.
— Повелитель, вы целы? — даже не отдышавшись, спросил он.
Угэдэй отвел глаза от нукеров, исступленно секущих саблями на ломти мертвые тела тех, кто посмел поднять руку на их хозяина.
— А ты, Гуран, думал что-то иное? Да, я невредим. А ты справился со своей работой.
Гуран с поклоном хотел было отвернуться, но вместо этого, решившись, заговорил:
— Мой повелитель, подобного можно было избежать: за этими нечестивцами мы следим вот уже два дня. Я лично обыскал их жилище и вообще не спускал с них глаз все то время, что они находились в Каракоруме. Мы могли устранить их без всякого риска для вас.
Кешиктен явно пытался подыскать нужные слова, но Угэдэй — возможно, в силу благодушного настроения — избавил его от этой необходимости:
— Говори то, что хочешь сказать. Я на тебя не обижусь.
Гвардеец заметно расслабился, скованность исчезла.
— Вся моя жизнь и заботы, повелитель, направлены на то, чтобы защищать вас, — сказал он. — И в тот день, когда вас не станет, умру и я. Я себе в этом поклялся. Но я не могу вас защитить, покуда вы… влюблены в свою смерть, повелитель, и сами ее ищете.
Под взглядом Угэдэя воин осекся и смолк.
— Оставь свои страхи, Гуран. Ты служишь мне еще с той поры, когда я был мальчишкой. Я ведь и тогда, помнится, лез на рожон, как любой юнец, по легкомыслию своему думающий, что будет жить вечно.
Гуран кивнул:
— Что было, то было. Но вы не стояли вот так с разведенными руками, когда на вас мчался убийца. Это лишний раз говорит о вашей отваге, но я этого не понимаю.
Угэдэй улыбнулся, словно наставляя дитя. Как раз в такие моменты, пожалуй, речь и идет о близости к вечности. Когда стоишь вот так, а сердце сладко обмирает.
— Смерти, Гуран, я не хочу, можешь быть уверен. Но я ее и не страшусь. Совсем. В ту минуту я раскинул руки потому, что мне не было до нее дела. Ты это понимаешь?
— Нет, повелитель, — потупился гвардеец.
Угэдэй вздохнул, морща нос от запаха крови и экскрементов в сумрачном проходе.
— Воздух здесь нечист, — сказал он вслух. — Давай выйдем отсюда.
Он обогнул наваленные изувеченные тела. Многие в общей сутолоке оказались убиты по случайности. Когда все прояснится, надо будет выдать семьям этих работяг какую-нибудь мзду.
Гуран все это время бдительно шел рядом. Снаружи под ярким солнцем Угэдэй еще раз обвел взглядом достроенную чашу арены, и сердце его взыграло при виде ярусов бесчисленных скамей. Тысячи и тысячи их. После резни на входе место очистилось с ошеломительной быстротой, так что теперь в отдалении слышался беспечный щебет птиц, ласкающий слух. Нет, а все-таки скамей-то сколько! Тридцать тысяч соплеменников будут сидеть здесь и смотреть на скачки, борьбу и состязания лучников. Вот это будет праздник так праздник.
Зачесалась щека. Угэдэй потер в этом месте и, посмотрев на свой палец, увидел, что тот красный. Чья-то кровь.
— Вот здесь, Гуран, я стану ханом. И буду принимать от своего народа клятву верности.
Гуран натянуто кивнул, а Угэдэй улыбнулся своему безоглядно преданному кешиктену. Упоминать о сердечной слабости, которая в любой момент может отнять у него жизнь, он не стал. Не сказал чингизид и о том, что каждое утро просыпается в неимоверном облегчении при мысли, что ночь пережита и взору предстал еще один рассвет; а также о том, что спать он укладывается все позднее и позднее: а ну как этот день на земле окажется для него последним? Вино и порошок наперстянки приносили облегчение, но вместе с тем каждый день, каждый вдох были сущим благословением. Так что ему ли бояться убийцы, когда смерть и без того неотступно накрывает его своей зловещей тенью? Просто забавно. Угэдэй хохотнул, и тут его снова кольнула боль. Надо, пожалуй, сыпануть щепоть порошка под язык. Задавать вопросы кешиктен все равно не осмелится.
— До новолуния остается три дня. Все это время, Гуран, ты исправно меня оберегал. Много ли покушений ты предотвратил?
— Семь, повелитель, — тихо произнес Гуран.
Угэдэй пристально на него посмотрел:
— Мне известно только о пяти, включая сегодняшнее. Откуда ты насчитал семь?
— Нынче утром, повелитель, мой человек на кухне пресек попытку подсыпать в еду яд, а еще в потасовке удалось срубить троих воинов вашего брата.
— Ты уверен, что их сюда послали именно для того, чтобы убить меня?
— Нет, повелитель, не уверен, — признался Гуран.
Одного из них он оставил в живых и часть утра с пристрастием допрашивал, не получив, правда, за свое усердие ничего, кроме воплей и ругательств.
— Какой ты пылкий, — без тени сожаления сказал Угэдэй. — А ведь мы все эти нападения предусматривали. Еду мою предварительно пробуют, слуги отбираются тщательнейшим образом. Мой город буквально ломится от лазутчиков и убийц, подосланных под видом простых каменщиков и столяров. Тем не менее Каракорум я открыл, и люди сюда все прибывают. Уже три цзиньских вельможи гостят в моем дворце, да еще два христианских монаха. Странные они: дали обет нищенства и живут в конюшнях, спят на соломе… Принятие клятвы, похоже, выдастся интересным и запомнится всем. — На угрюмо-обеспокоенный взгляд кешиктена чингизид отреагировал вздохом. — Если все, что мы на данный момент предприняли, окажется недостаточным, что ж, возможно, выжить мне просто не суждено. Великое небо любит удивлять, Гуран. И не исключено, что, несмотря на все твои старания, меня у тебя все-таки отнимут. А?
— Пока я жив, повелитель, этого не случится. И я назову вас ханом во что бы то ни стало.
Сказано это было с такой убежденностью, что Угэдэй улыбнулся и хлопнул воина по плечу:
— Ну, тогда давай, провожай меня обратно во дворец. Развлеклись, и будет. Пора возвращаться к обязанностям. А то Субэдэй-багатур меня, наверное, уже заждался.
Доспехи Субэдэй оставил в выделенных для него дворцовых покоях. Каждому воину в племенах известно, что к неприятелю Чингисхан подступал без оружия, а как-то раз ребром пластины доспеха рассек своему врагу горло. Помимо штанов и войлочных туфель-чаруков, на Субэдэе сейчас был долгополый халат-дэли — лучшего шитья, чистый и новый, — который ждал его в опочивальне. Какая все-таки здесь всюду роскошь — тяжелая, никчемная. Угэдэй без зазрения совести заимствовал и смешивал стили всех известных культур, прежде всего — покоренных народов. Видеть это Субэдэю было неловко, хотя если бы его спросили, в чем именно дело, описать странное чувство словами он бы не смог. Однако еще хуже — суета и многолюдство в лабиринте коридоров, а также сонмы слуг, летящих по поручениям и занятых работой, старому воину совершенно непонятной. Он и не знал, что в клятве верности будет участвовать столько народу. На каждом углу и у каждой двери бдели стражи. Вообще смешение людей и лиц такое, что в глазах рябит, а голова идет кругом. Словом, Субэдэй чувствовал себя не в своей тарелке. Он привык к открытым пространствам, а не к муравейникам.
День перевалил уже за половину, когда Субэдэй схватил за рукав семенящего мимо слугу, ойкнувшего от неожиданности. Как сообщил слуга, Угэдэй чем-то занят в городе, но о том, что его ждет Субэдэй, знает. Значит, уйти, нанеся этим обиду, нельзя, и багатур обосновался в зале аудиенций. Но по мере того как текли минуты и часы, он все больше терял терпение.
Зал был пуст, но стоящий у окна Субэдэй ощущал на себе пристальные взгляды. Сверху он озирал новый город, за которым на равнине расположились тумены. На краю неба, исполосованного красными рубцами вечерней зари, садилось солнце, прощальным светом освещая поля и улицы. Что и говорить, место под город Угэдэй выбрал удачно: с юга горы, рядом широко и привольно течет река. Субэдэй успел уже проскакать вдоль участка канала, построенного с расчетом завести воду в город. Деяние по размаху под стать богам — это если не знать, что для его осуществления без малого два года использовался неустанный труд почти миллиона человек. При наличии соответствующего количества золота и серебра все становится возможным. Интересно, успеет ли Угэдэй насладиться всем этим при жизни? Лучше уж да, чем нет.
Субэдэй утратил ощущение времени и опомнился лишь, когда заслышал приближение голосов. Под его цепким взглядом в зал вошли кешиктены Угэдэя и рассредоточились по местам. На багатура они опасливо косились: он тут был единственным посетителем, а следовательно, возможной угрозой — при всех своих заслугах. Угэдэй зашел последним. Его лицо стало гораздо бледнее и одутловатее со времени их прошлой встречи. А при виде этих желтых глаз с узкими зрачками сразу же вспоминался Чингисхан. И чингизиду Субэдэй поклонился так же низко, как его великому отцу.
Угэдэй ответил поклоном на поклон, после чего сел на деревянную скамью под окном. Отполированное позолоченное дерево было приятно на ощупь. Озирая Каракорум, чингизид нежно водил ладонями по ореховой глади. В ту минуту, когда багряный солнечный диск окрасил напоследок охристым светом своды зала, Угэдэй прикрыл глаза.
Субэдэя он, честно сказать, недолюбливал, хоть и крайне нуждался в этом человеке. Что уж тут скрывать: откажись багатур повиноваться самому жестокому приказанию Чингисхана, старший брат Угэдэя Джучи давно бы уже был ханом. Останови Субэдэй занесенную руку отца, ослушайся его всего лишь раз, и не было бы сейчас трагической распри между двумя братьями-чингизидами — раздора, угрожающего погубить их всех.
— Спасибо, что дождался, — сказал наконец Угэдэй. — Надеюсь, мои слуги исправно тебе угождали?
Услышав такой вопрос, Субэдэй нахмурился. Он ожидал принятого в юртах обычая гостеприимства, но традициями во дворце, похоже, и не пахло. Да и до них ли сейчас: землистое лицо Угэдэя выглядело откровенно изнуренным.
— Разумеется, повелитель. Потребности мои весьма скромны. — Он приумолк, заслышав за дверями шаги.
Угэдэй между тем поднялся навстречу новым вошедшим в зал кешиктенам, за которыми следовали Тулуй и его жена Сорхахтани.
— Милости прошу ко мне в дом, брат, — чуть растерянно приветствовал Угэдэй. — Признаться, не ожидал увидеть с тобой твою красавицу жену. — Он церемонно повернулся к Сорхахтани: — Здоровы ли ваши дети?
— Здоровы, мой повелитель. Я привела только Менгу с Хубилаем. Не сомневаюсь, что они как раз сейчас досаждают твоим нукерам.
Угэдэй изящно нахмурился. Перебраться Тулуя во дворец он попросил ради его же безопасности. Известно по меньшей мере о двух заговорах против младшего брата, но рассказать ему об этом Угэдэй рассчитывал наедине. Он поглядел на Тулуя, и тот сразу опустил глаза. Да, Сорхахтани явно из тех женщин, которым не откажешь.
— А что остальные ваши сыновья? — спросил Угэдэй брата. — Они разве не с вами?
— Я услал их к двоюродному брату. Он сейчас откочевал на запад, будет несколько месяцев заниматься рыбалкой. Так что принятие клятвы они пропустят, но потом по возвращении принесут ее как подобает.
— Вон оно что. — Угэдэй сразу же все понял. Что бы ни произошло, хотя бы пара его племянников уцелеет. Возможно, это Сорхахтани надоумила мужа, как обойти приказ прибыть во дворец всей семьей. Что ж, может статься, такая предусмотрительность вполне уместна в столь смутные времена.
— У меня нет сомнений, брат, что наш славный Субэдэй-багатур прибыл с целым ворохом новостей и строгих предостережений, — слегка разрядил обстановку Угэдэй. — Ты, Сорхахтани, можешь возвращаться в отведенные вам покои. Спасибо, что нашла минутку почтить меня своим посещением.
От такого отсыла уклониться было нельзя, и гостья чопорно откланялась. Между тем от Угэдэя не укрылось, с какой суровостью она зыркнула на мужа. Створки дверей снова качнулись, и чингизиды с багатуром остались втроем, с безмолвно застывшими у стен восьмерыми кешиктенами.
Угэдэй жестом пригласил гостей к столу. Те расселись, настороженно притихнув. Теряя от всего этого терпение, Угэдэй со стуком сдвинул три чары и, разом наполнив их, пододвинул к собеседникам. Все трое одновременно потянулись за ними, понимая, что нерешительность подразумевает недоверие: а вдруг вино отравлено. Времени на промедление Угэдэй им не дал: подняв свою чару, осушил ее в три быстрых глотка.
— Вам двоим я доверяю, — заговорил он без паузы, отерев губы рукавом. — Тулуй, недавно я предотвратил покушение на тебя или на твоих сыновей. — Тот напряженно прищурился, весь обратившись в слух. — Мои лазутчики внимательно за всем следят, но я пока не знаю, кто именно за этим стоял, да сейчас уж и недосуг. С теми, кто замышляет против меня, я могу совладать сам, но тебя я вынужден просить оставаться пока во дворце. Иначе защитить тебя я не смогу, во всяком случае, пока не стал ханом.
— Неужели все настолько плохо? — в горьком недоумении спросил брат. Он знал, что в стане неспокойно, но открытое нападение — это совсем иное… Жалко, что всего этого не слышит сейчас Сорхахтани. Надо будет потом слово в слово ей все повторить.
Угэдэй повернулся к Субэдэю. Военачальник сидел не в доспехах, но при этом источал непререкаемую властность. Сложно даже представить, что все дело здесь — в заслуженной репутации. Всякий, кто знает, чего и как он добился в жизни, поневоле смотрит на него с боязливым благоговением. Своими победами войско обязано багатуру в не меньшей степени, чем самому Чингисхану. Тем не менее Угэдэю сложно было глядеть на Субэдэя без затаенной ненависти. Вот уже два года чингизид прятал в себе это чувство: в старом военачальнике он все еще нуждался.
— Субэдэй, ты тоже мне верен, — сказал он вкрадчиво. — Ну если не мне, так, по крайней мере, воле моего отца. С твоей легкой руки сведения об этом самом «Сломанном Копье» я получаю каждый день.
Угэдэй замешкался, пытаясь соблюдать спокойствие. Будь его воля, он бы не раздумывая оставил багатура где-нибудь за стенами Каракорума, среди равнин. Но игнорировать бесценные способности стратега, которого выше всех ценил сам отец, было бы откровенной и непростительной глупостью. Кстати сказать, Субэдэй ни разу не подтвердил, что тайные гонцы являются во дворец именно от него, хотя как пить дать так оно и есть.
— Я человек служивый, повелитель, — произнес Субэдэй. — И давал клятву верности хану, которая распространяется также на его наследника. В этом я непоколебим.
В голове чингизида белой искрой полыхнул гнев. Этот человек, разглагольствующий здесь о верности, перерезал Джучи глотку. Унимая себя, Угэдэй сделал глубокий вдох. И все-таки избавляться от Субэдэя — недопустимая потеря. Слишком ценен. Надо научиться им управлять, выбивая из-под него опору, лишая равновесия.
— Интересно, а мой брат Джучи слышал твои обещания? — спросил он и со злорадным удовлетворением отметил, что краска сошла у багатура с лица.
Субэдэю помнилась каждая минута, каждая деталь их встречи с Джучи в северных снегах. Сын Чингисхана тогда выменял собственную жизнь на жизни своих людей и их семей. Джучи знал, что его ждет смерть, но рассчитывал на возможность поговорить с отцом. Субэдэй же тогда не стал вдаваться в тонкости и выяснять, кто прав, кто виноват. Но и в ту пору, и сейчас все это ощущалось как предательство. Он отрывисто кивнул:
— Я убил его, повелитель. Это было неправильно, и теперь я с этим живу.
— Получается, ты нарушил слово, Субэдэй? — нажал Угэдэй, подаваясь через стол.
Его чара с металлическим стуком упала, и багатур, потянувшись, поставил ее. Вины с себя он не снимал ни в коей мере: просто не мог.
— Я это сделал, — еще раз повторил Субэдэй, полыхая взглядом, полным не то гнева, не то стыда.
— Ну так искупи свою вину, защити свою честь! — рявкнул Угэдэй, грохнув по столешнице обоими кулаками.
Теперь опрокинулись уже все три чары. Кровавой струйкой потекло вино. Стражники повыхватывали сабли, а Субэдэй рывком вскочил, ожидая, что на него сейчас набросятся. Его взгляд упал на Угэдэя, который по-прежнему сидел. И тогда багатур пал на колени так же внезапно, как встал.
Угэдэй не знал, насколько глубоко беспокоила Субэдэя гибель брата. Багатур вместе с отцом держали все это между собой. Для Угэдэя это было сродни откровению, и требовалось время, чтобы все обдумать. Он заговорил по наитию, используя багатуровы путы для того, чтобы еще сильнее ими его скрутить.
— Будь верен своему слову, багатур. Оберегай жизнь другого чингизида вплоть до того дня, когда он станет ханом. Дух брата моего загоревал бы, увидев свою семью растерзанной и покинутой. Дух моего отца не захотел бы этого. Исполни свой долг, Субэдэй, и обрети мир. Что будет дальше, мне все равно, но клятву верности ты мне дашь одним из первых. Тебе как раз по чину.
В груди у Угэдэя саднило, холодный липкий пот смачивал подмышки и орошал лоб. Все его существо охватила странная изнурительная слабость. Сердце билось все медленней, пока в голове не поплыло. Он уже несколько недель кряду толком не спал, а неизбывный страх смерти день за днем превращал Угэдэя в тень, пока от него не осталась одна лишь воля. Его приступы внезапного гнева шокировали окружающих, но он порой просто не мог собой управлять. Жизнь под нестерпимым бременем тянулась уже так долго, что сохранять спокойствие было подчас невмоготу. Ханом он непременно будет, пусть даже всего на один день. Когда Угэдэй заговорил, язык у него заплетался, как у пьяного. И Субэдэй, и Тулуй смотрели на хозяина дома с беспокойством.
— Оставайтесь нынче здесь, оба, — распорядился Угэдэй. — Безопасней места нет ни на равнинах, ни в городе.
Уже размещенный в покоях Тулуй поспешно кивнул. Субэдэй пребывал в неуверенности, не понимая толком, чем именно руководствуется в своем указании чингизид. В Угэдэе угадывалась скрытая тоска, скорее всего, вызванная сонмом мечущихся в его голове неприкаянных мыслей. Между тем военачальнику место на равнине, где от него куда больше проку. Ибо истинная угроза, если что, будет исходить как раз оттуда, от тумена Чагатая. Тем не менее багатур склонил голову перед человеком, которому завтра на закате уготовано стать ханом.
Угэдэй потер глаза, от чего в голове слегка прояснилось. Он не мог сказать собеседникам, что после себя ханом видит Чагатая. Лишь духам ведомо, сколько ему, Угэдэю, осталось, — но он построил этот город. Оставил на равнинах отметину, и быть ему за это ханом.
Проснулся Угэдэй в темноте. В душной ночи тело было мокро от пота. Повернувшись на ложе, он почувствовал, как рядом шевельнулась жена. Уже снова опуская налитые сном веки, Угэдэй расслышал в отдалении частый стук бегущих шагов. Он тотчас вскинулся и какое-то время, подняв голову, прислушивался, пока не занемела шея. Кто это там бегает в такой час — кто-нибудь из слуг? Он снова закрыл глаза, и тут во внешнюю дверь покоев негромко постучали. Угэдэй тихо ругнулся и потряс за плечо жену:
— Дорегене! Ну-ка одевайся, что-то случилось.
С недавних пор у его покоев спиной к внешней двери стал спать Гуран. Уж он-то беспокоить своего хозяина без веской причины, да еще среди ночи, не стал бы ни за что.
Стук послышался снова, и Угэдэй резким движением подпоясал свой дэли. Жену оставил за закрытыми дверями, а сам поспешил во внешнюю комнату, шлепая босиком мимо цзиньских столиков и резных кушеток. Луны над городом не было, в комнатах стояли потемки. Легко представить себе, как по углам прячутся наемные убийцы. На всякий случай Угэдэй снял со стены один из мечей. В душной напряженной тишине он вынул оружие из ножен и прислушался к тому, что происходит за дверями.
Где-то вдалеке послышался приглушенный вопль. Угэдэй отпрянул.
— Гуран? — позвал он.
К своему облегчению, из-за тяжелых дубовых створок донесся голос кешиктена:
— Ничего, мой повелитель. Можно открывать.
Угэдэй отодвинул массивный засов и поднял железную поперечину, удерживающую дверные створки вместе. В своем взвинченном состоянии он не заметил, что сквозь дверные щели из коридора совершенно не пробивается свет. Здесь было еще темнее, чем в покоях, где через окна хотя бы струилось тусклое свечение звезд.
Гуран вошел быстрым шагом и, миновав Угэдэя, взялся проверять комнаты. Следом за ним неожиданно зашел Тулуй, а затем — еще и Сорхахтани с сыновьями, запахнутыми в легкие халаты поверх ночной одежды.
— Что здесь происходит? — прошипел Угэдэй, под маской гнева скрывая растущую панику.
— От наших дверей ушли стражники, — мрачно сообщил Тулуй. — Вот так взяли и ушли. Хорошо, что я услышал, а иначе и не знаю, что стряслось бы.
Угэдэй крепче схватился за обнадеживающе тяжелый меч. В эту секунду из опочивальни выплыл кружок света, и в дверном проеме очертился силуэт жены со светильником.
— Оставайся там, Дорегене, — приказал Угэдэй. — Я сам во всем разберусь.
К его вящему раздражению, супруга все равно вышла, кутаясь в халат.
— Я дошел до ближайшей караульной, — продолжал Тулуй. Умолкнув, он обернулся на своих сыновей, взволнованно застывших с полуоткрытыми ртами. — Так вот, брат, там все были мертвы.
Гуран с гримасой глянул в оба конца непроницаемо темного коридора.
— Очень сожалею, мой повелитель, но придется нам тут запереться. Это самая крепкая дверь во всем дворце. Здесь вам в такую ночь будет безопаснее.
Угэдэй разрывался между выплеском гнева и необходимостью проявлять осторожность. В этом громадном здании он знал каждый камень. Лично наблюдал, как их вытесывают, придают им форму, шлифуют и укладывают на нужное место. Но сейчас, когда дверь закроется, размеры его чертога, а вместе с тем уровень силы и влияния сожмутся до нескольких комнат.
— Удерживай ее открытой так долго, как только сможешь, — сказал Угэдэй. Безусловно, его кешиктены уже спешат на помощь, разве не так? Как может столь дерзкая выходка остаться незамеченной? Как она вообще могла произойти?
Где-то в недрах дворца слышался быстрый тяжелый топот; эхо вторило ему со всех направлений. Гуран придвинулся плечом к двери. Внезапно из мрака вынырнула черная фигура, по которой Гуран спешно ударил саблей, но лезвие соскользнуло по пластинчатому доспеху.
— Перестань, Гуран, — сказал невозмутимый голос.
— Субэдэй! — облегченно выдохнул Угэдэй. — Что там такое происходит?
Багатур не ответил. Вместо этого он положил на каменный пол саблю и помог Гурану с дверью, после чего снова взял оружие.
— Коридоры полны людей, — сказал он. — Обшаривают каждую комнату. Выручает то, что они не знакомы с расположением покоев, а иначе бы уже были здесь.
— Ты-то как сюда пробрался? — поинтересовался Гуран.
Субэдэй нахмурился, припоминая.
— Некоторые из них меня узнали, но, похоже, приказа рубить меня еще не поступало. К тому же простые нукеры по-прежнему изъявляют ко мне почтение. Впрочем, посвященные наверняка знают, что я — часть большой игры.
Оглядев группку, сбежавшуюся к нему в покои, Угэдэй поник.
— А где мой сын Гуюк? — осведомился он. — Мои дочери?
— Их я не видел, повелитель, — покачал головой Субэдэй, — но, по всей видимости, они в безопасности. Нынче цель заговорщиков — это вы, а не кто-либо другой.
Услышав эти слова, Тулуй поморщился.
— Выходит, я привел тебя и наших сыновей в опаснейшее из мест, — проговорил он, оборачиваясь к жене.
Сорхахтани, потянувшись, коснулась его щеки.
— Ничего, нынче везде несладко, — тихо сказала она.
Коридоры уже заполнились людьми, топот спешащих ног становился все ближе. А снаружи, за стенами города, спокойно спали тумены, не подозревая об угрозе.
Глава 4
Хачиун вел свою лошадь по измятой, вытоптанной копытами траве стана, прислушиваясь к невнятным отзвукам разноплеменной речи. Несмотря на вроде бы спокойную ночную пору, путь он держал не один. Вместе с ним перемещались три десятка отборных кешиктенов, готовых в случае чего дать беспощадный бой. Никто теперь не разъезжал по станам в одиночку: ведь до новолуния рукой подать. Светильники и факелы, треща бараньим жиром, метали тревожные отсветы буквально на каждом пересечении тропок, и за проездом Хачиуна сейчас пристально следили темные группы воинов.
Просто удивительно, как возрос за эти дни в воинских станах общий дух подозрительности, став почти осязаемым. На пути к хошлону брата Хачиуна уже трижды останавливали для объяснений. Наконец впереди показался знакомый шатер. На входе два светильника бросали дрожащие, многократно изломанные клинья рыжеватого света, колеблемые ночным ветерком. Когда подъезжали, Хачиун кожей почувствовал наведенные на него из темноты луки с натянутой тетивой (надо же, и здесь, возле самого порога брата, приходится остерегаться засады). Через какое-то время, далеко не сразу, на дощатый настил, позевывая, вышел Хасар.
— Поговорить надо, брат, — сказал Хачиун.
— Прямо сейчас, среди ночи? — потягиваясь, простонал Хасар.
— Да, именно сейчас, — сердито подчеркнул Хачиун.
Говорить что-либо еще при таком количестве ушей он не намеревался. Хасар тут же уловил настроение брата и уже без пререканий кивнул. Стоило ему тихонько свистнуть, как из темноты на условный сигнал тут же появились воины в полном боевом снаряжении, придерживая на ходу ножны сабель. Хачиуна они проигнорировали и подошли к своему хозяину, молча обступив его кольцом, готовые внимать приказам. Хасар приглушенно что-то им говорил.
Хачиун терпеливо дожидался. Затем воины, склонив головы, разошлись. Вскоре один из них подвел Хасару коня — норовистого вороного жеребца, который во время седлания недовольно взбрыкивал и всхрапывал.
— Возьми с собой своих, — посоветовал Хачиун.
Прищурившись, Хасар в неверном свете огней разглядел на лице брата обеспокоенность. Пожав плечами, он махнул рукой ближним нукерам. Из темноты тут же высыпали с четыре десятка воинов, сон которых давно уже был прерван прибытием вооруженных людей, остановившихся вблизи хозяина. Похоже, даже Хасар предпочитал не рисковать в эти ночи тревожного ожидания полнолуния.
До рассвета было еще далеко, но при общем неспокойствии в стане продвижение такого количества всадников перебудило решительно всех. Отовсюду слышались голоса, где-то зашелся плачем ребенок. Хачиун с мрачным видом ехал возле брата — оба в молчании направлялись к Каракоруму.
В эту ночь ворота освещались тусклым золотом факелов. В темноте мутно серели стены. Вместе с тем западные ворота — дубовые, окованные железом, — свет озарял ярко, и были они явно заперты. Хасар, подавшись в седле, напряженно вгляделся.
— Прежде я их закрытыми не видел, — бросил он через плечо.
В безотчетном порыве он дал жеребцу пятками по бокам и убыстрил ход. Остальные воины примкнули к нему так слаженно, будто действие происходило на тренировочном круге. Шум стана, перекличка голосов — все утонуло в глухом стуке копыт, всхрапывании коней, позвякивании металла и доспехов. Впереди постепенно взрастали западные ворота Каракорума. Теперь там можно было видеть ряды вооруженных людей: они стояли к конникам лицом, словно вызывая их на бой.
— Вот потому я тебя и разбудил, — сказал Хачиун.
Оба, и Хасар и Хачиун, доводились великому хану братьями, а чингизидам — дядьями. Сами они были именитыми военачальниками, известными в народе и уж тем более в войске. При их приближении к воротам подернутые сумраком ряды людей ощутимо всколыхнулись. Конные кешиктены, бдительно обступив своих хозяев, положили руки на рукояти сабель. Фланги по команде готовы были выпустить стрелы. Хачиун с Хасаром, переглянувшись, неторопливо спешились.
Они стояли на пыльной земле, долыса вытертой идущим через ворота гужевым потоком. На себе они, как железо, чувствовали глаза тех, что выстроились впереди. У этих людей не было ни знаков отличия, ни стягов и бунчуков. Все равно что разношерстное воинство прежних времен, когда Хачиун с Хасаром были еще молоды, — сборище без роду, без племени.
— Вы все меня знаете! — внезапно рявкнул Хасар поверх их голов. — Кто смеет стоять у меня на пути?
От звука этого голоса, что, бывало, властно раскатывался над полями сражений, люди нервозно дернулись, но не отозвались и не потеснились.
— Что-то я не вижу у вас ни знаков туменов, ни бунчуков с указанием рода и звания. Или вы просто бродяги, безродные псы без хозяев? — Сделав паузу, воин окинул ряды гневным взором. — Ну а я, коли вы меня еще не узнали, темник Хасар из рода Кият-Борджигинов — тех самых Волков, что при великом хане создали из разрозненных племен могучую империю монголов. Что застыли сусликами? Смотрите, нынче вы мне за все ответите!
В зыбком свете светильников кое-кто из людей нервно переминался с ноги на ногу, но в целом строй не нарушился. Закрыть ворота могли послать от силы сотни три. Несомненно, то же самое происходило сейчас и у остальных четырех стен Каракорума. Хищно ощерившиеся за спиной Хасара кешиктены в явном меньшинстве, но вместе с тем это лучшие рубаки и лучники, каких только можно себе пожелать. По одному лишь слову любого из братьев они готовы ринуться в бой.
Хасар еще раз поглядел на Хачиуна. Он еле сдерживал гнев, взирая на это тупое и вместе с тем дерзкое противостояние со стороны неизвестного воинства. Рука его взялась за рукоять сабли, подавая безошибочный знак. Как раз в тот момент, когда воины с обоих флангов уже напряглись, готовясь бросить коней на врага, Хачиун перехватил взгляд брата и едва заметно повел головой из стороны в сторону. Хасар нахмурился, оскалившись и тем самым выказывая лютую досаду. Наклонившись к самому ближнему из стоящих перед воротами, он жарко дохнул ему прямо в лицо:
— Говорю вам — вы бродяги без роду без племени, с песьей кровью. Стойте здесь и не расходитесь, пока я отъеду. В город я войду по вашим трупам.
От начальственного рыка горе-вояку прошиб пот, он лишь отрывисто моргнул.
Читать бесплатно другие книги:
