Сажайте, и вырастет Рубанов Андрей
Я пожал плечами.
– Успокоиться. Принять таблеточку сонапакса. Кстати, у тебя с собой нет?
– Нет!
– Плохо. Как же ты снимаешь стресс?
– Жру водку.
– Очень плохо! Вот тебе мои советы. Водку – не жри. На допросы – ходи. От выявленной слежки – отрывайся. Найденный кокаин – приноси мне... Шучу. Здесь на такие яды большой спрос... Телефонные угрозы – записывай на диктофон. Ты не скрылся, как другие, остался разгребать говно – это тебе плюс. Кроме того, ты объективно честный и порядочный человек, который пришел в банк совсем недавно – это второй плюс. Ни один здравомыслящий мент не станет тебя сажать.
– А тебя? – спросил лоер. – Тебя посадили здравомыслящие? Без единой улики?..
Я вспомнил пристальный взгляд слегка слезящихся глаз генерала Зуева и ответственно кивнул:
– Да. Меня посадили на редкость здравомыслящие люди. Я бы сказал, они – само здравомыслие. И на их месте я поступил бы так же. Кроме того, один из них, здравомыслящих, недавно доказал мне, как дважды два, что моя главная улика написана на моем лбу.
Рыжий недоверчиво посмотрел на мою переносицу, но, очевидно, не смог ничего увидеть и снова схватил пачку «Житана». Его руки дрожали.
– А самое главное,– вспомнил я, и адвокат вздрогнул, выронил сигарету, весь подался ко мне, готовясь жадно уловить мудрость акулы русского бизнеса, за которую он меня, очевидно, принимал (и здесь мне стало его по-настоящему жаль),– самое главное! Никогда не пытайся никого обмануть.
Рыжий молчал. Я подобрал брошенную на стол сигарету и осторожно поместил ее обратно в пачку,– а пачку сунул в свой карман.
– Зажигалку я тоже заберу.
– Да-да, конечно...
– Авторучка есть?
– Вот, держи...
– И еще,– непринужденно добавил я,– мне бы занять у тебя денег...
– Сколько? – вскричал Рыжий, торопливо доставая бумажник.
– Рублей пятьсот. Если можно, мелкими купюрами... Адвокат незамедлительно отсчитал наличность, а я – спрятал в надежное место, про которое знает всякий. Рыжий смотрел на мои манипуляции с отвращением.
– Не волнуйся,– улыбнулся я ему напоследок. – Тюрьма сделана не для таких, как ты. А для таких, как я. Она – для того, кто думает, что он – безнаказанный, хитрейший из хитрейших. Тебе здесь не место. Ты переживаешь напрасно. Уволься из банка, приведи в порядок нервы, смени телефон и место жительства... Возвращайся в адвокатуру. Скоро у меня начнется процесс – может быть, ты мне еще раз поможешь...
Металл – толстый, неряшливо опиленный по краям – был приварен к металлу человеческими руками. Спустя время другие руки, терпеливые, оторвали, отсоединили одно от другого. Скрепленное – раскрепили, согнутое – разогнули. Образовалась дыра, щель. Сейчас, глядя в нее, я видел то, что запрещено видеть: волю.
Такова привилегия моего нового и лучшего статуса: забираться на тюремный подоконник и через щель любоваться свободой.
Всей свободы – узкая полоска. Напротив, в пятидесяти метрах,– массивное серое тело соседнего корпуса, специального (на местном жаргоне – «спец»). Правее – здание больнички. Прямо внизу – крыша какого-то подсобного строения. А меж двумя серыми казенными домами – она, свобода. Голубое небо, кусок набережной, участок травяного склона с несколькими деревьями. Многоквартирный дом. Как там живется людям – в этом доме с видом на тюрьму?
– ...Не суетись,– деловито посоветовал Джонни. – Я все расскажу и покажу. Я на Дороге уже год.
– Не надоело?
– Такое не надоедает,– тихо сказал мой наставник и поиграл впечатляющими боковыми дельтами. – Дорога – это святое. Это основа Общего Хода. Конечно, бывает – паришься, устаешь и все такое. Но мне – по кайфу. Самое главное – ты все время занят... О! Слышишь? Это – цинк сбоку. Тяни! Не так, не так... Тянуть надо быстро, но не рывками. Теперь развязывай узел, разворачивай тряпку. Давай сюда малявы... Короче, здесь, на Дороге, нормально. Смена – двенадцать часов. Все время ты в движении. Это главное. Ты занят, бегаешь, ты при делах, ты – на козырной поляне. Никто тебя не трогает, зато ты – можешь одернуть почти любого...
Из человеческой волны вынырнул отдельно взятый арестант, с пораженным чесоткой животом, и протянул Джонни записку. Тюремное письмецо, тщательно запаянное в полиэтилен, в точности повторяло формой и размерами пластинку жевательной резинки. Я взял ксиву, изучил адрес – «В Х.135», – сообразил, что ее надо гнать наверх, и стал было завязывать узел, но Джонни остановил меня.
– Из-за одной малявы «коня» не гоняй! И так он служит не больше трех недель. Кстати, каждую смену начинай с того, чтобы проверять всех «коней» на разрыв. Если «конь» не выдерживает веса твоего тела – выбрасывай, плети нового.
– А что делать с малявой?
– Подождем, пока накопится хотя бы три-четыре, и все сразу отработаем. Исключение делается только для срочных ксив и ксив Общего Характера.
– А сейчас ее куда?
– Куда хочешь. Ты ее взял – все, отвечаешь головой. Спрячь в карман. Застегни его на молнию. Потеряешь или, не дай Бог, спалишь ментам – вылетишь с Дороги сразу... И я за тобой. Обычно вылетает вся смена. За год у нас так два раза было. Не с моим участием, конечно...
– Круто.
– По-другому не бывает. – Джонни сурово поднял палец. – Тюрьма! В каждой ксиве может быть решение чьей-то судьбы. Хотя девяносто процентов всей почты – это порожняк. «Браток, загони сахара и сигарет по возможности». Иногда вообще пишут от нечего делать. А ты отвечаешь по полной программе... О, опять цинк. Тяни. Не этого! Верхнего! Что?
– Застряло.
– Прыгай наверх. Проталкивай рукой. Не так! Просовывай через решку!
Я запыхтел.
– Не лезет.
– Конечно! Рукав надо закатать – тогда пролезет. С усилием я продавил в щель меж «ресничек» застрявший груз и спрыгнул вниз.
– Имей в виду: в разных хатах дырки в «ресничках» – разного размера. Бывает, у тебя груз пройдет через щель, а у соседей – застрянет наглухо. Об этом надо помнить. Вот, еще две ксивы принесли... Не спеши. Проверь, правильно ли запаяны! Сам не перепаивай – возвращай, и все. Запаивает ксиву или груз всегда его отправитель. Будет кто подходить из хаты, просить спички, зажигалку, целлофан – не давай. Свое надо иметь... Складывай ксивы. Заматывай в тряпку. Плотнее. Не так! Давай, я сам... Теперь вяжи узел. Теперь цинкуй. Громко не стучи. А то есть такие любители – так молотят по стене, что мент с продола слышит. Во, пошла...
– Опять застряла. Джонни похлопал меня по плечу.
– Лезь, дорожник! Проталкивай! Да шустрее! Вдруг сейчас мусора ворвутся, нежданчиком, – а у тебя груз в решке застрял! Спалишь груз – голову отшибут. Вот так все двенадцать часов будешь прыгать. Вверх-вниз. Чего наверху уселся? Прыгай, с той стороны опять цинкуют!
В камере – два окна. Через левое мы отрабатываем почту вбок, через правое – вверх и вниз. Окна – в двух метрах над полом, а расстояние между окнами – десять шагов. Несколько раз пробежавшись туда и обратно, проделав с десяток рывков вверх и прыжков вниз, я взмок, подвернул ногу, оцарапал руку и задохнулся.
Джонни это только позабавило.
– Привыкнешь. Кстати, тапочки сними. На Дороге стой в носках. Так удобнее прыгать. Вообще, сейчас, днем, почты, считай, нет. Ночью – пойдет валом. На Централе десять тысяч арестантов, и все хотят общаться. Ночью – вилы. Не успеваешь сигарету выкурить. Поэтому смены меняются: эту неделю мы с тобой в день, а Гиви Сухумский и Коля Напильник в ночь. Следующую неделю – наоборот. О, цинкуют! Тяни бокового! Нет, я сам потяну, а то у тебя опять застрянет. У тебя застревает, потому что ты неправильно тянешь. Я же говорю – быстро и плавно. Там, за стеной, водосточная труба есть, и груз всегда задевает за нее...
– А это что за адрес?
– Ага,– ответил Джонни, изучив очередную записку. – Это на другой корпус. Гони наверх, на «БД».
– Куда?
– На Большую Дорогу. Видел – между корпусами канат натянут? Это и есть «БД». Там – пацаны круче нас с тобой в десять раз. В смене по пять-семь человек. «Конь» – сто метров...
– А почему...
– Тихо! – вдруг оборвал меня мой напарник. – Слышишь?
Джонни одним прыжком взлетел на двухметровую высоту и приблизил ухо к решетке. Замер. Обернулся и оглушительно гаркнул:
– Тихо в хате!!! Телевизор выключите!!!
Вязкий гомон сотни арестантских глоток мгновенно прекратился. Установилась напряженная тишина. Только теперь я различил далекий хриплый вопль:
– ...Мент под решкой!..
– Быстрее! – Джонни слетел вниз. – Натягивай «коней»! Всех! Привязывай к батареям! Иначе оборвут! Туже натягивай! Цинкуй соседям! Быстро, братан, быстро!
– ...Мент под решкой!.. – снова донеслось до нас, но мы уже остановили все движение и надежно натянули свои веревки – теперь они были плотно прижаты снаружи к стенам здания.
– Иногда им делать нечего,– отдышавшись, сказал Джонни,– они и ходят вдоль стены. У каждого – тросик, на конце – крюк. Закинет, зацепит «коня», сорвет груз – и куму несет, падла. Поэтому, Андрюха, запомни: надо полянупробивать. Взял зеркальце, запрыгнул наверх, просунул руку – и смотришь, нет ли под стеной вертухая. Хороший дорожник перед тем как груз гнать, каждый раз поляну сечет! А когда Общее идет – это всегда ночью бывает,– можно и газетку поджечь, вниз сбросить, чтоб видно было...
– Сложная наука,– откровенно признался я.
– Ничего сложного. Не ленись, головой думай, относись серьезно – и быстро все освоишь. Самое плохое – когда у соседей на Трассе встанет какой-нибудь дурак. Как сейчас. Думаешь, почему у нас грузы застревают? Потому что он узел неправильно вяжет! Узел надо делать плоским, и сам груз не поперек «коня» вязать, а вдоль – тогда он проскочит сразу... Давай-ка им черканем, пока кипеж и Трасса заморожена... Сам и отпишешь. Бери ручку, бумагу...
– А что писать? Джонни улыбнулся.
– Продиктовать? Пиши: «Час в радость, бродяги! Мира и благополучия вашему дому и всему Общему Ходу». Общий Ход – с большой буквы. Написал?
– Да.
– Дальше: «Кто-то из ваших сегодня всю смену вяжет грузы неправильно. Они застревают в решке. Просим исправить положение. С арестантским теплом – Дорога хаты один-один-семь». Дорога – с большой буквы. Это все. А, забыл! Внизу добавь: «Бродяги! По возможности загоните пачуху хороших сигарет, а то сидим на голяке».
– Написал.
– Сворачивай, запаивай.
– Полиэтилен кончился.
– И что?
– Где взять?
Джонни тяжело вздохнул.
– Андрюха, ты с Луны свалился? В хате – сто тридцать пять человек! Иди, забери у любого. Кто получает передачи – у тех всегда есть целлофановые пакеты. Забери смело!
Занавеска ближайшего «купе» откинулась, и я увидел помятое лицо Славы Кпсс. Наш смотрящий имел свое представление о времени. Обычно двадцатитрехлетний авторитет бодрствовал по двое-трое суток напролет. Не замечая смены дня и ночи, он сочинял десятки маляв многочисленным друзьям и приятелям, отправлял и получал десятки грузов, обстоятельно беседовал с вновь зашедшими, играл в карты, нарды, шахматы и шашки, улаживал неизбежные конфликты меж сокамерниками, молился, смотрел телевизор – и все это на протяжении пятидесяти или семидесяти часов. Затем он съедал несколько таблеток димедрола и беспробудно спал еще пятьдесят часов. Его день и ночь растягивались на целую календарную неделю.
– Джонни, что у вас? – спросил он, хмурый и заспанный.
– Все нормально,– ответил Джонни. – Аферист Трассу осваивает.
– Нет пакетов? – осведомился Слава, услышавший, очевидно, последний диалог.
– Найдем,– заверил Джонни.
– Андрюха,– наставительно произнес Слава. – Ты – дорожник, понял? Иди в хату и бери все, что нужно! Лишь бы Дорога работала, как часы. Целлофан, спички, бумагу – все. Только не быкуй, делай культурно. И попутно выпиши этим жлобам, что каждый достойный арестант сам, без просьбы и напоминания, уделяет на Дорогу все необходимое!
Последние слова прозвучали громко. Звуки взлетели к потолку, запрыгали меж стен. Сто тридцать пять – кроме тех, кто спал, – тревожно притихли.
Слава вышел в проход, растер пятерней лицо, взял свое полотенце и побрел – через всю камеру – к умывальнику. Перед ним расступались. Люди поопытнее и поумнее дергали за руки и плечи тех, кто зазевался. Взгляд смотрящего – мутный, недобрый – скользил по лицам.
– Сто тридцать человек! – с отвращением посетовал Слава Кпсс. Его голос налился силой. – Неужели дорожник должен бегать за каждым и просить всякую мелочь? Дайте нитки! Дайте спички! А? Что?
Слава уперся глазами в ближайшего – вымазанного йодом с ног до головы.
– Тебя как звать?
– Фонарь...
– Ты, Фонарь, я знаю, от кольщика не вылезаешь, чай и сахар туда таскаешь килограммами, лишь бы очередной партак набить! А на Трассу никогда не подойдешь! Не поинтересуешься у пацанов – как положение, не надо ли чего? А ты, Али-Баба? Вчера дачку получил, а пацанам даже сигаретки не подогнал! А ты, Федот? Пассажиром жить решил?
– Я дачек не получаю,– попытался в тишине оправдаться рябой, наголо бритый Федот, восемнадцати лет.
– Так возьми иголку! – басом выкрикнул Слава Кпсс. – Шей наволочку! Возьми клей! Сделай коробку под Общее! Старая совсем развалилась! А ты и не знал, да? Замути хоть что-нибудь! Прими участие в Общем Ходе! Не знаешь как – поинтересуйся у людей! Они подскажут! Не живи пассажиром! Шевелись! Прояви себя! Что за жизнь – забиться в щель и пайку хавать?! Пассажиры! Из вас каждый первый – пассажир! Ничего не делать, пайку жрать, ждать, чем все закончится, – вот ваша жизнь! Ни Бога, ни совести! Слон! Ты где?
– Здесь,– прогудел Слон из-за спин. За месяц отсидки Дима Слон обвыкся и кое-как наладил быт. Впрочем, мы встречались нечасто. Я редко покидал облюбованный угол в купе Славы Кпсс – там, глядя в экран телевизора и отгородившись занавеской от нескромных взглядов, я сидел по двенадцать часов в сутки, выходя только затем, чтобы справить нужду; враг же мой прибился сначала к одной компании, затем к другой, более богатой, и в итоге обосновался даже на первом ярусе – правда, спал все же в четыре смены.
– Скажи, я прав?
– Прав,– мрачно подтвердил Слон. – Без базара прав, Слава.
– Вот видишь! – Слава оглядел ближайших. – Короче: просьба! У кого есть полиэтиленовые пакеты – по возможности уделите на Дорогу. Все.
Пока он умывался, под стену к Джонни принесли несколько десятков пакетов, мешков и отдельных кусков полиэтилена, а также три тетради в клетку, две авторучки, одну зажигалку, четырнадцать сигарет с фильтром и один кусок сахара.
Даже рябой Федот, не получающий передач, сунул в мою руку огрызок карандаша. Сопроводив, правда, свой жест быстрым завистливым взглядом.
ГЛАВА 31
– Что же, Андрей, – сказал Хватов и вздохнул. – Следствие окончено. Передаем вас в суд.
– Поздравляю,– осторожно ответил я и сел на подоконник.
Если лефортовские следственные кабинеты выходили окнами во внутренний двор, то в демократично устроенной тюрьме «Матросская Тишина» за грязноватым стеклом мне увиделась самая настоящая свобода – городская улица, припаркованные автомобили, спешащие по своим делам граждане. Впрочем, за год как будто бы ничего не изменилось. Те же граждане. Те же машины. Та же клетчатая ковбойская рубаха рязанского следователя.
– Будем прощаться? – предположил я. Хватов рассмеялся. Я давно уже не видел его настроенным столь благодушно.
– До прощания далеко,– ответил он. – У нас впереди «двести первая». До того как вас начнут судить, ты и твои подельники обязаны, это самое, ознакомиться со всеми материалами обвинения. Статья двести один Уголовно-процессуального, это самое, кодекса.
– Вы дадите мне прочитать ДЕЛО?
– Все пятьдесят семь томов.
– Сколько? – изумился я.
– Пятьдесят семь,– повторил уроженец Рязани, сунул руку в свою сумку и вытащил пухлую картонную папку. – Вот тебе на сегодня. Это – том номер первый.
Номер первый рухнул на плоскость стола – чрезвычайно массивный, серый, аккуратный. Против своей воли я беззвучно рассмеялся.
– Значит, сшили-таки?
– Да, это самое. Сшили.
– Долго шили.
– Долго,– согласился Хватов. – Но – все в соответствии с законодательством. Уложились, это самое, в одиннадцать месяцев...
Любуясь серым картонным чудовищем, я испытал сложную гамму ощущений. Год назад я мечтал прочесть хоть один листочек. Спал и видел себя лихорадочно листающим страшные странички. Собирался дать взятку. Пытался освоить навыки незаметного подсматривания. А сейчас – имею право прочесть все бумаги на законных основаниях. Правда, это мне уже не нужно.
Сейчас я загляну под серую обложку – и пойму, правильно ли делал, отказавшись от диалога со следствием, отмалчиваясь на допросах. Сейчас я начну читать – и узнаю, что говорил министр, и фармацевт-аптекарь, и мой бывший босс Михаил, и прочие свидетели. Сейчас я раскрою книгу судеб и увижу там свое будущее.
Проникнувшись важностью исторической минуты, я устроился на табурете поудобнее, решительно двинул к себе ДЕЛО, жадно углубился в его содержимое – но оказался разочарован.
Номер первый содержал в себе официальные постановления о возбуждении уголовного производства и прочие специальные прокурорские бумаги. Все до одной – многословные, переполненные витиеватыми канцеляризмами.
Десятки постановлений были подшиты в хронологическом порядке. Постановление о возбуждении ДЕЛА. Постановление о передаче возбужденного ДЕЛА в верхние инстанции. Постановление о предъявлении обвинения главным подозреваемым. Постановление о предъявлении обвинения второстепенным фигурантам. В том числе – А. Рубанову. Постановление о заключении подозреваемых под стражу. Постановление о присвоении ДЕЛУ нового номера. Постановление о формировании следственной бригады. Постановление о включении в ее состав следователей имярек, оперативных работников имярек, экспертов имярек.
Везде – замысловатые подписи синими чернилами. Грозные грифы. Городская прокуратура. Республиканская прокуратура. Генеральная прокуратура. Заместитель Генерального прокурора старший советник юстиции имярек. Исполняющий обязанности Генерального прокурора имярек. Грозные факсимиле. Круглые печати с двуглавыми орлами. Чеканные формулы. Принимая во внимание особую опасность! А также тяжесть содеянного! Под стражу!
В конце концов я с отвращением закрыл том номер один и вздохнул.
– Ничего особенного.
– Дальше будет интереснее,– пообещал Хватов. Чего-то не хватает, подумал я. Отсутствует какая-то привычная деталь облика моего следователя.
– А где же ваши обезболивающие таблеточки? – сообразив наконец, вежливо поинтересовался я. – Неужели машины больше не бибикают?
– Бибикают,– небрежно бросил Хватов.
– Привыкли?
– Нет, конечно. Разве к такому привыкнешь?
– Но голова теперь не болит?
– Нет.
– Как же вы справились с недугом? Клетчатый усмехнулся.
– Пошел в аптеку,– признался он,– но купил не таблетки, а, это самое, брошюрку. «Как победить стресс». Очень, это самое, дельная книжечка! Там все написано.
– Ага. Значит, аптека. И книжечка. Все просто. И что же рекомендует в наше время медицина для снятия стресса?
Следователь многозначительно и хитро взглянул на меня через свои очки. Он действительно не выглядел подавленным или утомленным. Хотя совсем недавно, в нашу последнюю встречу, имел под глазами фиолетовые пятна и непрерывно глотал аспирин. Он снова сунул руку в сумку.
– Видал? – с гордостью заявил он. – Вот мое лекарство!
Я увидел компакт-диск-плейер. Рядом довольный Хватов аккуратно положил несколько коробок с дисками.
– Вот что я слушаю! Смотри. Это – шум тропического, это самое, дождя. Целый час чистого времени просто льется вода и кричат птицы. Это – шум океанского прибоя. Тоже запись длиной в час. А вот – вообще замечательная вещь: брачные песни китов...
– А можно послушать? – попросил я.
– Ради бога,– разрешил Хватов. – Только, это самое, быстро...
Вставив в уши крошечные пластиковые ядрышки, я нажал клавишу.
Голова наполнилась басовитым гулом, звоном и шелестом. Потоки воды обрушивались с низкого, облачного неба, миллиарды тяжелых капель стучали о широкие изумрудные листья. Вскрикивали попугаи, или обезьяны, или слоны, или какие-то другие неведомые мне обитатели джунглей. Замысловатые хриплые вопли, призывы и прочие сигналы то доносились издалека, то звучали совсем близко.
Живая природная какофония умиротворила меня. Я зажмурился и представил себе лес, воду, цветы, зеленые стебли. Вообразил приторные тропические запахи, свежесть, ощущение праздника. Вновь открыв глаза, я увидел, что рязанский следователь смотрит на меня и что-то говорит с довольной улыбкой на круглом лице. Очевидно, рассказывает, как при помощи аудиозаписей он победил свой недуг и забыл о нещадно бибикающих обитателях большого города.
Я осторожно погладил пальцами пластмассовое тельце механизма. Он смотрелся очень заманчиво. Как и диски в пластиковых коробочках с разноцветными картинками на обложках. Для мрачной, провонявшей несчастьем следственной тюрьмы – чужеродные предметы. Часть другого мира – нарядного, глянцевого. Свободного. Я ощутил грусть и зависть.
Меня осенило. Да, в нашей камере имелся плейер – поскрипывающий, потертый аппаратик, много раз переходивший по наследству от одного арестанта к другому, переживший десятки обысков. Иногда, на особо лютом шмоне, плейер все же изымали, но всякий раз нам удавалось впоследствии выкупить ценную вещицу. Машинка для прослушивания музыки есть в каждой порядочной хате нашего Централа. Или почти в каждой.
Трудно только с самой музыкой. Первые места в хитпарадах Матроски прочно удерживают чисто тюремные песенки. Долго слушать шансон на три аккорда лично я не умею. В свое время я даже отписал по соседям, знакомым и приятелям, попросил прислать, если есть, что-нибудь помимо «блатняка». Но отовсюду пришли обескураживающие ответы. Есть Круг, Кучин, Наговицын и много других исполнителей, но кроме – ничего.
А здесь, передо мной – шум тропического дождя! Брачные песни китов! Океанский прибой! Вот оно! Вот что мне нужно! Вот какого экспириенса жаждет душа! Вот что спасет меня от каждодневного кошмара, от зрелища шевелящейся, съедаемой паразитами, унылой человеческой массы! Шум тропического ливня! Брачные песни китов!
– Продай музыку, Степан Михалыч! – решительно предложил я.
Хватов самодовольно покачал головой.
– Шутишь?
– Продай, Степан Михалыч! – я вложил в голос всю убедительность, на которую был способен. – Продай диски! Продай песни китов! И тропические дожди! И прибой океана! И сам аппарат! Продай, Степан Михалыч!
Клетчатый посуровел и отмахнулся. Забрав со стола волшебную технику, он поспешно сунул ее обратно в сумку. Туда же последовали и брачные песни, и все остальное.
– Прекрати, это самое, говорить ерунду. Как я тебе его продам? Что ты с ним будешь делать? В камеру – не пронесешь...
– Пронесу! – воскликнул я истово. – Ты только соглашайся, а уж я пронесу, будь уверен! Через три шмона пронесу! У нас все налажено!
– Уплатишь по таксе?
– Может, и по таксе. Это – мое дело. Но пронесу – «по зеленой», отвечаю! Продай, Степан Михалыч!
– Прекрати,– буркнул рязанский человек. – У тебя и денег нет.
– С собой нет, это правда, – согласился я. – Но в следующий раз, когда ты принесешь мне том номер второй, у меня будет вся сумма!
Быстро прикинув в уме, я сообразил, что долларов семьдесят соберу за сутки. По соседям, знакомым и приятелям. И снова атаковал:
– Продай, Степан Михалыч! Продай! Будь человеком! Пойди навстречу! Войди в положение! Со мной сидят сто тридцать человек! Туберкулез, чесотка, вши, менингит, водянка, голод, обмороки! Бомжи, наркоманы, грызня, конфликты! Нервы! Продай, Степан Михалыч! Продай китов и дождик тропиков! Никто не узнает! Пронесу тихо! А в хате вечером сяду, глаза закрою, наушники надену – и отдохну! Успокоюсь! Волю почувствую, жизнь, воздух! Ну? Решайся!
Живописуя, я сам столь зримо представил себе картину прослушивания брачных песен посреди общей камеры Централа, что слезы сами собой навернулись на мои глаза.
– Прекрати,– ответил Хватов. – Не могу. Это исключено.
Терпеливый, я выдержал паузу и зашел с другой стороны.
– Ведь это первый твой аппарат, так?
– И что? Рязанский следователь никак не отреагировал на то, что я обращался к нему на «ты». Возможно, просто не заметил.
– Ты купил его,– вкрадчиво продолжил я,– научился пользоваться, разобрался в кнопках, какое-то время наслаждался, но очень скоро понял, что за те же деньги мог приобрести себе гораздолучшую технику! Я угадал?
Хватов подумал.
– В принципе, да, – ответил он. – А главное, спросить же было не у кого. Вокруг все люди солидные, а плейер – молодежное, это самое, развлечение...
– Сейчас бы ты взял лучшую модель, правда? Такую, где кнопки управления находятся не только на корпусе, но и на шнуре тоже. Так?
Клетчатый опять задумался и тут же признался, что я, это самое, попал в точку. Воодушевленный, я выхватил престижные сигареты (а «Житан» на нашем Централе курят не все, а те, кто курит, делают это не каждый день), возбудил себя дорогостоящим дымом и хладнокровно продолжал:
– Продавай, Степан Михалыч. Решайся. Я дам тебе полную стоимость. Заплачу, как за новый аппарат. А ты купишь себе такой же, только лучше! Ты потратил деньги, но только потом, пользуясь, нажимая кнопочки, ты понял, какие функции и опции для тебя необходимы, а какие – бесполезны! Только в процессе эксплуатации новой для себя техники ты приобрел вкус пользователя. И сейчас ты вполне созрел для того, чтобы обменять предмет – на лучший! Если не на более дорогой, то, во всяком случае, на тот, который соответствует твоим конкретным личным потребностям! Ты выработал культуру потребления! Пора двигаться вперед! К новым рубежам! Продай, Степан Михалыч! Продай мне свой аппарат! Возьми себе лучший! Уважай себя и свои потребности!
– Ты, это самое, прав, – пробормотал Хватов. – Но то, что ты предлагаешь, – исключено. И ты это сам понимаешь. Все. Я вызываю конвой. Будь готов.
Разочарованный, я оттолкнул от себя том номер первый, с сожалением обласкал взглядом торчащие из следователевой сумки провода наушников и в последний раз обреченно, жалобно позвал:
– Продай, Степан Михалыч! Прошу, как земляка! Как неравнодушного человека! Продай, а?
– Аппаратик не продается,– ответил следователь. Помолчал и добавил: – Как и его хозяин.
В дверном проеме появилась фигура контролера.
– Я приду завтра,– предупредил Хватов. – Принесу, это самое, том номер второй. Будь готов.
– Не забудьте диски,– снова перейдя на «вы», попросил я, вставая с неудобного тюремного табурета. – Я буду читать ДЕЛО и слушать шум океанского прибоя. Договорились?
Назавтра клетчатый борец со стрессом принес том номер два,– но не плейер. Очевидно, он всерьез испугался, что вконец одичавший подследственный арестант все-таки его уговорит.
Но вышло так, что чтение ДЕЛА мне доставило несравненно больше эмоций, чем прослушивание шумов тропического ливня.
Когда, изучая очередной том, я впервые засмеялся, рязанский следователь посмотрел на меня с подозрением и опаской.
– Что смешного?
– Так,– ответил я. – Кое-что веселит...
– Читаешь свои показания?
– Нет. Над своими показаниями я буду плакать. В июле Хватов снова зачастил ко мне, совсем как осенью прошлого года, в разгар следствия. Приходил по два или даже по три раза в неделю. Приносил один том за другим – а я читал и смеялся.
От страниц ДЕЛА, от аккуратно распечатанных протоколов веяло жалким интеллигентским испугом и интеллигентским же враньем, наивным и нелепым.
Босс Михаил шел здесь в первых рядах. Его допрашивали трижды, и каждый раз он что-то менял, придумывал, изобретал, отказывался от прежних оценок и суждений, лукавил и вообще, с моей точки зрения, сделал абсолютно все для того, чтобы следствие заподозрило его как прямого соучастника хищения казенных миллиардов. Хорошо, что в это же самое время допрашиваемый в соседнем кабинете фигурант Рубанов помалкивал, – иначе босс Михаил не вышел бы, спустя месяц, а до сих пор сидел на казенных нарах.
Свою легенду – «завхоза» – он сразу бездарно провалил. В одном месте Михаил назвал себя «управделами фирмы». Назавтра – обозначил себя как «хозяйственного менеджера». Через неделю, на третьем допросе, заявил: «Я занимался бытовыми вопросами, а также выполнял другие поручения Андрея».
Зачем? – в ужасе думал я, хватаясь за голову. Какие «другие поручения»? Завхоз – и точка! Может быть, босс Михаил в последний момент – уже сидя боком – решил, что ему, молодому мужчине с представительной внешностью, не поверят? Усомнился в своих актерских способностях?
Если у вас в кармане свыше миллиона долларов, если в вашем доме есть прислуга, а за рулем вашей машины – шофер, если вы давно отвыкли думать о мелочах, как-то: вкручивание лампочек, мытье посуды, заправка бензина в бак или бумаги в факсовый аппарат, оплата коммунальных счетов и так далее,– тогда изобразить завхоза в прокурорском кабинете совсем не так легко, как это может показаться на первый взгляд.
Так или иначе, Михаил дал объективно плохие показания. Путаные, бессвязные, изобилующие противоречиями. Наболтал лишнего.
Отдельные пассажи и вовсе привели меня в восторг. «Какое-то время я торговал деталями на радиорынке». Какой рынок? Какие радиодетали? Он что, хотел разжалобить следователя?
«По окончании университета я остался без средств к существованию». Здесь я хохотал в голос. Это надо так сформулировать! Без средств к существованию! Может, и слеза на протокол капнула? Иди работать на стройку, в заводской цех, по контракту – в армию! Там и существуй! Кому ты плачешься о недостатке средств – милицейскому следователю с копеечной зарплатой? Мети улицы! Крути гайки! Рабочие руки нужны везде. Ты, Михаил, крупно ошибся. С твоей, миллионерской, точки зрения, существование возможно при доходе в тысячу или две долларов. А то, что ниже этой суммы – и вовсе не существование даже.
От босса не отставали и другие. Прошедшие как свидетели. Мой собственный помощник Семен утверждал: «Отношения с Андреем были дружеские, с оттенком превосходства с его стороны». Какие оттенки? Ты даешь показания в Генеральной прокуратуре страны! Кому здесь интересны твои оттенки? Генералу Зуеву? Речь идет о тяжком уголовном преступлении! Говори ясно, по существу; о главном. Никто не станет вдумчиво анализировать твои оттенки, разбираться в тонких вибрациях интеллигентской душонки. Я работал на Андрея. И точка. Оттенки превосходства здесь, в кабинетах с самодельными бумажными пепельницами, никого не позабавят, – а вот тебя, дружище, охарактеризуют невыгодным образом.
Другой важный свидетель по моему эпизоду тоже не страдал краткостью. Этот парень – тот самый поставщик чужих паспортов и удостоверений личности, чью фамилию все-таки вытащил из меня хитрый капитан Свинец,– будучи взят, наговорил тридцать с лишним страниц. Целую повесть продиктовал! Рассказал все. Даже кое-что додумал. «Мне кажется» – а дальше шли увесистые абзацы домыслов и предположений.
Но продавцу паспортов этого показалось мало: он изобразил иллюстрации! Он нарисовал схемы городских дворов и укромных проездов, чертежи всех мест, где мы с ним встречались. Рисунки исполнил подробно, с поясняющими надписями, стрелочками и закавыченными названиями основных ориентиров местности. Каждую план-схему венчал рефрен: «нарисовано собственноручно». Подпись, число.
Мне, читающему все эти излияния бывших друзей и партнеров, оставалось только хохотать. Когда-то эти люди, мужественно поджимая губы, хмуря брови, разворачивая плечи и совершая прочие убедительные телесные манипуляции, клялись в своей сугубой преданности, – естественно, не мне лично, но нашей работе, бизнесу, делу, приносящему нам всем большие деньги. Мне давали понять, что конфиденциальность будет сохранена под самыми страшными пытками.
Теперь я читал их показания, переполненные подробностями, упоминаниями об «оттенках», досужими фантазиями.
Веселье продолжалось недолго. Из полусотни томов ДЕЛА только несколько первых папок содержали протоколы показаний свидетелей и обвиняемых. Основной же объем занимали экспертные заключения. Обвинение неопровержимо доказало, что именно я, а не кто-либо другой, покупал фирмы-однодневки, именно я ставил на бумаге круглые печати, именно я подписывал своей рукой финансовые документы. Акты бухгалтерских проверок утверждали, что мои фирмы задолжали бюджету астрономические суммы. Другие экспертизы наглядно вскрывали весь путь похищенных миллиардов – начиная с казначейских счетов, через несколько транзитных пунктов в провинции, а потом и в столице, и далее – в банки Эстонии, Кипра, Австрии, Швейцарии...
Хорошо звучали и свидетельские показания иностранных банкиров. Генерал Зуев лично выехал в Европу и там упорно искал пропавшие деньги, переезжая из страны в страну. Кое-где ему пошли навстречу и предоставили всю информацию. В ДЕЛО были подшиты выписки, копии платежных поручений – хваленая буржуазная тайна вкладов оказалась фикцией. Европейские банкиры не хотели ссориться с Генеральной прокуратурой могущественной ядерной Империи. Особенно постарались финансисты Кипра. Вещдоки, изъятые в банках Лимассола, были исчерпывающими. Эстонские труженики калькулятора тоже не помалкивали.
Только в одной стране генералу Зуеву не сказали ровным счетом ничего, и уж тем более не допустили к клиентским счетам,– в маленьком государстве гномов, в стране шоколада и сыра, про которую знает всякий.
Читая о том, как и какими путями казнокрады вывозили из страны бюджетные деньги, прослеживая вслед за экспертами цепочки, я снова смеялся. Удивительно, но мой номер в цепочке посредников был – шестой.
Это хорошо бы обыграть на суде, думал я. Мой номер – шестой! Отлично прозвучит. Я не главный виновник, не организатор, не генератор идей, а всего лишь посредник. Мелкий исполнитель, использованный «втемную». Мой номер – шестой.
Сначала министр, потом его брат, потом крупный бизнесмен, приближенный к брату министра, и еще один бизнесмен, средний, приближенный к крупному. Далее – более мелкий бизнесмен, приближенный к среднему. Следующее звено – аптекарь. Наконец – я.
Банкир – шестерка.
ГЛАВА 32
– Мусор под решкой!!! – заорал я диким фальцетом, приблизив рот вплотную к щели между «ресничками», чтобы услышал весь Централ, и общий корпус, и «спец», и «тубанар», и больничка, чтобы на Дороге замерло все движение. – Мусор под решкой!!!
«Конь» натянут, как струна, но не рвется. Это первоклассный «конь», совсем новый, прочный, на его изготовление ушло четыре шерстяных свитера, и вдобавок в него вплетены несколько ниток толстой рыболовной лесы; для вящей прочности и лучшего скольжения он натерт воском и пластилином, и он пока держит. Несмотря на то, что с улицы «коня» тянет на себя контролер, а с нашей стороны крепко держат трое дорожников; я – один из них. Все грузы, увязанные на «коне», находятся вне камеры, я их вижу, но дотянуться – не могу.
Мне слышна самодовольная ругань надзирателя. Минуту назад он подкараулил прохождение грузов и забросил «кошку» – стальной крюк на крепкой веревке, и теперь намерен присвоить себе арестантскую почту.
Читать бесплатно другие книги:
