Сажайте, и вырастет Рубанов Андрей

Сопровождающие картинку репортерские тексты звучали нейтрально. Комментаторы и эксперты сходились во мнении, что на краю лоскутного имперского одеяла, в маленькой и нестабильной горной республике, министр обладает слишком большим политическим весом. Его посадить не так просто.

Моя персона журналистам не была интересна. Но все-таки мне удалось погреться в лучах чужой славы. Обнаружив, что я стал героем криминальных хроник, сто тридцать пять сокамерников прониклись ко мне немалым пиететом. Когда я приезжал с очередного заседания, сбрасывал вонючие свитера и шел к умывальнику, плотная человеческая масса расступалась передо мной, как когда-то – перед Славой Кпсс.

Вопреки опасениям, жизнь камеры без авторитетного Славы не остановилась. Правда, сам я теперь почти не принимал в ней участия. В дни, свободные от изнурительных путешествий, я беспробудно спал.

Вместо меня на Дорогу встал Федот.

3

Министр – глава преступной группы – на процессе держался бодро. Он не скрывал уверенности в том, что его оправдают. В решающий момент защита высокого чиновника представила на рассмотрение суда множество новых документов и потребовала вызова в суд целой группы новых свидетелей. Старые волки адвокатуры настаивали, что похищенные деньги если и были переведены на заграничные банковские счета, то впоследстви вернулись государству в виде тех или иных товаров: медикаментов, одежды, продуктов питания и т. д., каковые медикаменты и продукты исчезли со складов и из хранилищ уже никак не по вине министра. Вот накладные с печатями и подписями – благоволите, Ваша Честь...

Это был хороший ход. Полусонный судья забеспокоился. И намекнул, что отправит ДЕЛО в связи с вновь открывшимися обстоятельствами на доследование.

Подсудимые приуныли. Им грозила катастрофа. Доследование! Еще несколько месяцев допросов и экспертиз, новая «двести первая» – и второй процесс, все с самого начала, с другим составом суда! Опять камеры, автозеки, «сборки» и «конвоирки»! Еще год, а то и полтора, мытарств!

Министр сделался задумчив. В итоге новые бумаги так и не были приобщены к ДЕЛУ – и в марте процесс покатился к своему финалу.

4

Нанятый моей женой адвокат Александр Каплан действовал точно и радикально. Своей мишенью он избрал не двадцативосьмилетнего судью, а государственного обвинителя. На слушаниях адвокат откровенно зевал. Зато, когда очередное заседание заканчивалось и участники процесса гурьбой бежали курить, мой защитник активно действовал. Он брал прокурора под локоть, отводил в сторонку, просил у него сигарету и начинал убеждать.

Ничто так не сближает взрослых мужчин, как совместное употребление ядов. В начале весны прокурор, отведенный в сторонку в очередной раз, признался адвокату: да, парнишка ни при чем, это ясно как день, тут не о чем говорить.

Безусловно, прокурор тоже проявил хитрость. Перекуривать с адвокатами министра или с адвокатами аптекаря он посчитал рискованным делом. Он перекуривал исключительно с защитником самого безобидного из членов подсудимой банды.

То, что я – самый безобидный и мне дадут меньше всех, выяснилось как-то само собой. Судья проявил ко мне минимум интереса. Двое народных заседателей, поворачиваясь ко мне, участливо смеживали веки. Министр бодро подмигивал. Чем ближе был финал, тем чаще билось сердце. А вдруг отпустят?

Тогда же я переправил на волю, своей жене, письмо. Попытался психологически подготовить ее к новым испытаниям. Ожидай пять лет, написал я. Отсижено почти три – осталось немного. Я получу срок и поеду в лагерь. Там – легче, там воздух, деревья. Я оживу, окрепну. И вернусь. Обязательно вернусь. Откуда угодно – из тюрьмы, из лагеря, из зоны, из пасти дьявола, – но я вернусь к тебе, моя любимая.

Наверное, в этой записке больше нуждался сам я, чем супруга. Уж она-то, без сомнения, давно себя подготовила к худшему. Такова защитная реакция человеческой психики.

В апреле выступил прокурор. Для министра он потребовал шесть лет, для фармацевта – пять. Меня – предложил освободить. По мнению обвинителя, к хищению бюджетных денег я не имел никакого отношения. Такой поворот событий означал, что меня, да, осудят – но только за неуплату налогов. Ведь я все-таки создавал фирмы-однодневки и осуществлял незаконные сделки. Мои правонарушения – остались за мной.

И справедливое наказание воспоследовало.

В самых последних числах апреля, стоя, стискивая пальцами железные прутья, я получил свой срок. Три года лишения свободы. Тут же судья применил какую-то мелкую амнистию и освободил меня из-под стражи прямо в зале суда.

Всего я просидел два года, восемь месяцев и тринадцать дней. Из них двести сорок суток – в следственной тюрьме «Лефортово» и еще два года – в изоляторе «Матросская Тишина». Они отпустили меня 28 апреля 1999 года.

ГЛАВА 39

1

Решетка – мощная, тяжелая, с часто расположенными толстыми прутьями; между ними – обвязка из стальной полосы. Крепкая, немного аляповатая конструкция. Не такая массивная, как в Лефортовском замке, и не такая грубая, как в тюрьме «Матросская Тишина» – и все же самая настоящая решетка. Устройство, мешающее забраться. Или выбраться. Что, в целом, одно и то же.

Сначала я должен ее изготовить. Снять размеры с оконного проема. Затем защитить глаза специальной прозрачной маской и нарезать металл. Расположить все детали на сварочном столе. Тщательно промерить рулеткой. Сменить маску на вторую – с темным стеклом.

Накрепко приварить. Отбить молотком окалину со свежих швов. Торчащие кое-где заусенцы – согнать электрической ножовкой. Наконец, подозвать своих подсобников – Ахмеда, Саида, Керима – поставить с их помощью изделие вертикально, прислонить к стене здания и покрасить.

Пока краска сохнет, я, не теряя времени, хватаю приставную алюминиевую лестницу и перфоратор «Маки-та», обматываю плечо несколькими витками силового кабеля и карабкаюсь на окно.

Заказ – двадцать четыре решетки на двадцать четыре окна первого этажа какого-то второстепенного корпуса второстепенной фабрики, производящей замысловатые детали, нужные в столь узком промышленном секторе, что я готов дать голову на отсечение: иной раз сами промышленники сомневаются в существовании этого сектора промышленности.

Так или иначе, вот вам новое здание из красного кирпича. Фабрика заработала. Возможно, не по профилю. Однако люди теперь не бродят вяло, праздными хмельными группами, по ее территории, а пробегают деловито, орут друг на друга (хороший признак) и прочими способами выражают свою активность.

Я, естественно, работаю не на самой фабрике. Все гораздо серьезнее. Я – представитель частной строительной компании, взявшей подряд на металлоработы. Фабрика меня не касается. Мое дело – решетки. Я приставляю лестницу, карабкаюсь, устраиваюсь удобно (без упора не работай!) – и пробиваю перфоратором четыре дыры в боковых стенах оконного проема. Туда мы забьем кувалдой монтажные крюки и впоследствии закрепим всю конструкцию.

Сверло заходит глубоко в толщу кирпичной кладки, сантиметров на сорок. Так надо. Иначе темной ночью, в тихий предрассветный час, злоумышленники подгонят грузовик, забросят трос с крюком и вырвут мою решетку «с мясом». Либо выберут менее шумный вариант: отожмут ее от стены домкратами. Проникнут в помещение и совершат кражу ценностей.

Специфику взлома я хорошо знаю. В общей камере «Матросской Тишины» под бодрящий чифир, за вкусной сигареткой всякий арестант готов поделиться своим оригинальным воровским опытом.

Работа простая и тяжелая. Оплачивается средне. Тридцатиградусная жара усугубляет остроту ощущений. Орудуя сварочным держаком, я напяливаю на себя толстую брезентовую куртку, защищающую от брызг металла, и тут же сбрасываю этот панцирь, оставаясь голым по пояс, если надо лезть на окно. Пот течет с меня ручьем, на мокром теле оседает кирпичная пыль.

Глаза болят. Работая с электросваркой, невозможно не поймать за смену одного или двух «зайчиков». Приходится капать в глаза альбуцид.

Трое подсобников – Саид, Ахмед и Керим – хватают готовую решетку и поднимают вдоль двух лестниц вверх. Подсобников трое не потому, что я крутой специалист, – просто решетку поднять можно только силой четверых. Никак не меньше.

Если бы Саид, Ахмед или Керим умели сваривать металл, работа пошла бы гораздо быстрее. Но они – неквалифицированные трудящиеся, к тому же – гастарбайтеры. Босс платит им копейки. Мне же положены, как сварщику и бригадиру, солидные деньги. Ежемесячно я имею от босса четыреста пятьдесят долларов наличными.

Рабочий день в нашей фирме ненормированный, но в пять часов вечера я прекращаю все свои манипуляции, закрываю аппарат на ключ и еду домой. Конечно, можно работать весь световой день, хоть до десяти часов, и сделать две нормы. Но тогда назавтра руки будут трястись мелкой дрожью, и я не выполню даже половины того, что намечено. Трудовой героизм, отрыжка Совдепии, сейчас никому не нужен. К тому же босс не выдает мне ежедневной дозы молока, положенной по закону за вредность. Это меня злит.

Более того, если я получу травму – например, кусок расплавленного металла изуродует мой глаз,– никто не станет оплачивать больничный лист. Отчисления в пенсионный фонд также не производятся. Я получаю свое жалованье «черным налом» – тем самым, про который так много знаю.

Если бы каждый электросварщик в моей стране оформлялся на работу официально, с уплатой налогов и взносов в государственные фонды, то вся бурно развивающаяся строительная отрасль немедленно развалилась бы. Обанкротилась подчистую. Она, отрасль, стояла и стоять будет на «черном нале», бесправных гастарбайтерах и таких неудачниках, как я.

Финал рабочего дня обычно – бурный. Четверо оборванцев – Саид, Ахмед, Керим и примкнувший к ним бывший банкир – спешат и нервничают. Наконец последняя решетка, пачкающая невысохшей краской руки, под громогласные матерные выкрики, под истошные вопли: «О-па!», «Резче!», «Раз-два-взяли!» – встает в оконный проем. Саид просовывает лом, повисает на стальном стержне всем телом, решетка приподнимается; под ее нижний край Ахмед вставляет деревянные дощечки, а Керим отбегает на десять метров назад, чтобы на глаз выровнять как «горизонталь», так и «вертикаль». Затем, оснащенный кувалдой, я в сотый раз лезу по лестнице. Вбиваю в дыры четыре увесистых железных штыря. Хватаю услужливо протянутый мне снизу Ахмедом сварочный держак. Привариваю штыри к телу изделия. Вышибаю деревянные клинья. Закрашиваю места крепления. Готово! Норма выполнена. Можно выпить чаю и переодеться.

Руководство фабрики выделило нам, строительным рабочим, отдельный подвальчик. Там мы храним свои вещи и инструменты. Есть даже душевая кабина, а кроме того – стол, лавка и электрическая розетка. Для работы и последующего отдыха имеются все условия.

Обтерев с лиц пот и пыль, три товарища усаживаются за деревянный стол и долго шепчутся на родном языке. Булькает жидкость. Звякает стекло.

– Э! – зовет Керим. – Выпьешь с нами, бугор? Водки?

В подвале царит полумрак, словно в карцере «Матросской Тишины». Стоит такая же сырость – несмотря на августовскую жару. И еще – почти тот же запах пропитывает грязные стены. И свет похож – желтый, бедный.

Всякий раз, спускаясь в подвал, я ощущаю легкий приступ дежа-вю.

– Алкоголь, никотин и кофеин – не употребляю, – говорю я.

– Э! Твое дело.

Я смеюсь и влезаю в льняные брюки. Нарядная вещь осталась от прежней жизни. Куплена за огромные деньги; еще до тюрьмы, в девяносто пятом году прошлого века. Штанам, то есть, исполнилось аж семь лет. Хороший возраст! Портки от кутюр держатся, не истончились, не порваны. До сих пор спасают мое тело от духоты и высокой температуры.

– Кой черт вы пьете алкоголь? – строго спрашиваю я, выражая лицом глубокое отвращение. – Вы же мусульмане!

– Э! До Аллаха далеко,– философски замечает Керим. – Почти так же далеко, как до моего дома...

– А у себя дома ты бы гашиш курил, да?

Азиаты дружно смеются. Снова булькает яд.

– Э! – лицо Керима становится мечтательным и еще более смуглым. – Про это в Коране ничего не сказано!

– Между прочим, я прочел Коран, – замечаю я. – Помню, там есть такие строки: «Нет ни одного из нас без места, предназначенного ему». Сура тридцать седьмая, стих сто шестьдесят четвертый.

– Э! – Керим удивленно поднимает черные брови. Как всякий азиат, он быстро хмелеет и становится агрессивен.

– Ты что, бугор, указываешьмнеместо?

Таджик Керим тоже сидел в тюрьме. Почти полгода.

Сын горного солнца был взят по подозрению в хранении наркотиков. Затем выпущен. За недостатком улик. Отсиживал там же, где и я. В «Матросской Тишине». И даже – в одно время со мной. Возможно, мы встречались где-нибудь в глубинах перенаселенного столичного изолятора. Видели друг друга на «сборке», во время выезда на суд. Или в «трамвае» – поспешая на допрос к следователю. Уроженец города Душанбе сидел прямо над моей головой, в камере один-три-девять. Двумя этажами выше меня. Теперь он считает себя парнягой при понятиях.

– Знаешь, Керим, каково главное условие хорошей работы мозга?

– Э! Откуда мне знать...

– Прямой позвоночник!

Дети гор, все трое, непроизвольно выпрямляют свои спины. Выглядит очень смешно.

– Мне, Керим, – улыбаясь, говорю я, – незачем указывать тебе твое место. Когда ты, Керим, употребляешь яд, ты сам себя определяешь. Ты, Керим, сам себе место указываешь. Понял, нет? – Слово «понял» я произношу на тюремном диалекте: с ударением на второй слог.

Таджик – щуплый, худой, на голову ниже меня. Физически слаб. В гастарбайтерах у него нет будущего. По его глазам я понимаю, что он оскорблен, но вынужден проглотить ущемляющее его самолюбие высказывание. Все же природный азиатский оптимизм берет верх, и быстроглазый южанин озорно улыбается, подмигивает мне и тихо произносит:

– Э! Кстати, есть гашиш. Могу подогреть. Что скажешь, бугор?

– В жопу твой гашиш,– культурно отвечаю я. – Травись сам, братан. А я из этой тюрьмы уже вышел...

– Э! – вкрадчиво продолжает таджик. – Такой пластилин ты нигде не возьмешь, отвечаю. Он реально – афганский. Говорят, из-под людей Усамы... Две затяжки сделал – и отъехал...

Керим – никакой не гастарбайтер, понимаю я, причесывая мокрые после душа волосы. Он – барыга. Работа на стройке – его прикрытие, временное. Как только он наработает свою клиентуру и начнет получать от своего рискованного бизнеса хотя бы пятьсот долларов в месяц, он забудет о тяжкой доле подсобника. Снимет отдельную квартиру. Станет отсылать своей семье ежемесячное содержание. Через межбанковскую систему переводов «Анелик». Пока же он ходит в рваных штанах и в глупейшей курточке из синтетической ткани, в Совдепии называемой «болонья». Изображает нищего. На самом деле впереди у Керима – блестящее будущее. Его гашиш отменный. Таджик угощает ценным наркотиком даже директора нашей фирмы. Директор – его основной потенциальный покупатель. Гашиш весьма популярен в Москве.

– До твоего Усамы мне дела нет,– отвечаю я. А потом, повысив голос, обращаюсь ко всем троим: – Мне пора. Пейте водку, азиаты. И вам – станет хорошо.

ЖРИТЕ ЯДЫ, АЗИАТЫ! Вам легче – вы всю свою жизнь живете в Азии. А я – пытаюсь жить в Европе.

– Пейте алкоголь,– говорю я. – Курите дурь. Она ведь потому так и называется: «дурь». Курнешь – и готов очередной дурак... А еще ее называют «план». Курнешь – и сидишь, строишь планы. Курите дурь! Пополняйте деньгами карманы Усамы. Догоняйтесь никотином. Вам жить. А я – поеду домой. Завтра в восемь – чтобы все были на месте. Вменяемость – обязательна. Доступно излагаю?

– Э! – отвечает Керим, лукаво вращая коричневыми глазными яблоками. – Будь здоров, бугор. До завтра!

Я пожимаю узкие ладошки черноволосых, уже весьма хмельных работяг, выхожу из подвала – в лицо ударяет жаркий воздух – сажусь в машину и уезжаю.

Кстати, завтра здесь меня не будет. Три товарища видят меня в последний раз. Я достиг своей цели. Я – увольняюсь. И больше не стану сваривать железные конструкции. С меня хватит. Все. Я вылез из ямы. Отработал долги. Теперь я свободный человек. Мои тюрьмы – издохли, все до единой. Я их победил.

Я просмотрел весь комикс. Внимательно изучил картинки и подписи. Я полностью согласен с идеей произведения. Свобода – относительна. Тюрьма – тоже. Тюрьма бывает интересна, весела, полезна; свобода оборачивается тяжким трудом, проблемами, стрессами, семейными ссорами, долговыми ямами. Есть такие дураки – они и на воле живут, словно в тюремной камере.

Лично я пытаюсь выйти из их числа.

2

Вокруг моего города проложена дорога. Ее так и называют – «Кольцевая». Когда-то она славилась как страшная и опасная трасса: узкая, плохо освещенная, со множеством дыр в асфальте. Пока я сидел в двух тюрьмах, дорогу отстроили заново, расширили, возвели путепроводы, установили современные фонари и вообще придали транспортному сооружению вполне европейский вид.

Лето очень жаркое – как то, девяносто шестого года, когда меня взяли. Я еду по столице, открыв в машине все окна, облаченный в льняные штаны и майку. На ногах болтаются кожаные сандалии.

В отличие от меня, живого человека, машина не выдерживает высокой температуры. Строго говоря, этот аппарат вообще не считается пригодным для езды в жару. Его мотор склонен к перегреву, как рецидивист – к побегу. Во избежание поломки я включаю отопитель – он отбирает из системы охлаждения излишек тепла и гонит горячий воздух в салон. Раскаленная струя ударяет мне в ноги, обжигает голые пальцы. Лобовое стекло действует как линза, преломляя солнечные лучи и поджаривая верхнюю часть моего тела.

Я не обливаюсь вонючим потом только потому, что избегаю пить во время езды. Те же мои собратья по рулю, кто возит с собой бутылки с питьевой водой, непрерывно вытирают со лба соленую влагу, создавая предпосылки для аварийных ситуаций.

Каждый год в самые жаркие летние недели, особенно после ливня, когда горячий асфальт дымится, когда воздух можно брать в руки и выжимать, словно банное полотенце, я вспоминаю общую камеру «Матросской Тишины». Это помогает мне понять, где на самом деле тюрьма, а где свобода.

В такие дни под сводами Общей Хаты – невыносимая духота. Опустив головы, люди неподвижно сидят на полу, на корточках. Нижний, по самому дну, слой воздуха не так пуст и горяч. На втором ярусе вообще невозможно дышать.

Сигареты не горят. Любая попытка пошевелить рукой или ногой вызывает обильное потоотделение. Пайку и баланду никто не жрет. Опытные, со стажем, арестанты для подкрепления сил советуют соседям размешивать сахар в небольшом количестве воды и глотать этот раствор. Влага выходит через поры тела, а полезная глюкоза остается в организме...

От тяжелых воспоминаний меня отвлекает свисток дорожного инспектора. Я останавливаю машину и выхожу.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Нет, все-таки эти животастые дядьки в больших летах и маленьких чинах не могут не умилять.

– Чему вы улыбаетесь? – с подозрением интересуется страж порядка.

– А у меня сегодня хороший день! Инспектор смотрит повыше моей переносицы. Но характерная надпись, я знаю, давно исчезла. Блюститель расслабляется. Вдруг он быстро подается ко мне, втягивает обветренными ноздрями воздух и поднимает выгоревшие брови.

– Выпивали? Я с достоинством опираюсь локтем о дверь машины.

– Алкоголь, никотин и кофеин – не употребляю!

– Тогда откуда запах?

– Ацетон,– приходится объяснять мне. – Я сварщик. Решетки, заборы, ограды, двери, ворота... Сварил – покрасил! Сегодня красил целый день. А красочку разбавил ацетоном... Не разбавишь – к зарплате не добавишь...

Пожилой лейтенант понимающе кивает.

– И то правда,– замечает он. – Так где документики?

– Прошу! Права. Техпаспорт. Техталон. Страховка. Машина – полностью исправна...

Езда с полным комплектом документов доставляет мне настоящее наслаждение. Пять лет я не имел водительского удостоверения. Получил его только теперь, когда отсидел; когда вдруг понял, что платить по таксе больше не желаю. Подсчитав однажды, из чистого любопытства (не как бизнесмен – на калькуляторе, а как простой человек – на пальцах), я обнаружил, что за пять лет, будучи пойман в среднем раз в неделю, я уплатил по таксе около семи тысяч долларов. Сумма показалась мне столь увесистой, что я отправился в соответствующее учреждение, заполнил бумаги, внес в сберкассу какие-то копейки и получил-таки от щедрот государства разрешительную грамотку.

Чтобы добраться до казенных окошек, я часами стоял в очередях. Терпел. С безучастным видом читал «Хелтер-Скелтер». Потратил, в итоге, три дня – зато теперь за пять лет я сэкономлю семь тысяч!

Проезжать мимо фигуры с жезлом и не испытывать паники, напряжения нервов, не прикидывать лихорадочно в уме, хватит ли наличности на бакшиш – это поистине здорово.

Повертев разноцветные кусочки ламинированного картона, страж порядка возвращает их мне, еще раз внимательно смотрит на мою (рот до ушей) физиономию и не выдерживает – хохочет.

– Значит, не употребляешь?

– Бросил.

– Да ну! – страж изумлен. – Долго пил?

– Три года.

– Не срок! А как бросил?

– Могу рассказать.

– Валяй. Только, это, обожди секунду... Старший лейтенант оказывается крупным мастером своего дела. Он совершает полный поворот кругом и одновременно, в долю секунды, выцеливает своим жезлом самую подозрительную машину в густом дорожном потоке – грязную, ржавую, помятую, но с затемненными стеклами и угрожающими наклейками по бортам; звучит свисток; и вот очередное транспортное средство остановлено для проверки. Быстро, решительно, без единого лишнего движения.

– Какой проблема, командир? – жалобно восклицает из приоткрытого окошка заметно напрягшийся водитель, большеносый уроженец имперского высокогорья.

– Сиди, жди! – небрежно велит ему страж, поворачивается ко мне и бормочет: – Командир... Командиры – в армии! А я – на перекрестке... Давай, говори быстрее, как бросил пить.

– Пошел в аптеку,– рассказываю я кратко. – Купил книжечку «Как победить пьянство». В ней все написано.

– Так и я могу,– разочарованно говорит инспектор. – Ладно, езжай. Тоже мне, способ...

Расставшись с лейтенантом, я улыбаюсь еще шире.

Все-таки мне пришлось слегка обмануть краснолицего магистра полосатой палочки. Не сильно. По мелочи, но обмануть. Моя машина не совсем исправна: не работает звуковой сигнал.

Однажды он сломался. Какой-то неведомый мне тонкий провод отскочил. Разошелся разъем, отгорела клемма или что-то в этом роде. А я – не стал исправлять. Оставил, как есть. Я теперь не бибикаю. Вообще. Никогда.

«Кстати, ты опять впал в обман, – говорю я самому себе,– и опять тебе хорошо! Пора бы вырасти из этого детского увлечения, как из мастурбации! Просветленный муж – никого не обманывает. Ему нет необходимости лгать. Он скользит, как вода, по действительности, словно по руслу реки, легко избегая любой преграды. Все, что тебе надо – никого не обманывать. Себя – в первую очередь. И не жрать яды. Не лги, не пей водку – что в этом сложного?»

Я жму на педаль и ускоряюсь, но тут некий шикарный яппи освещает меня сзади нестерпимо ярким светом фар. Намекает, что я ему мешаю. Приходится переложить руль и культурно откочевать в сторонку. Исполинская машина угольно-черного цвета проносится мимо.

Внутри мощного джипа, видный мне через раскрытое окно – надежно защищенный тонированными стеклами, сигнализациями, хитрыми удостоверениями, спецпропусками, а также наличными деньгами в карманах дорогостоящего клифта – сидит совсем молодой, узкоплечий, хорошо обстриженный юноша. Мой собственный клон образца девяносто шестого года прошлого века.

В кожаном седле внедорожника, небрежно сжимая баранку, словно уздечку породистой кобылы, удобно гарцует чрезвычайно озабоченный не кто иной, как Андрюха-нувориш. Мальчик-банкир из моего далекого прошлого. Я снисходительно улыбаюсь.

Мальчик, я знаю, спешит в офис. Московское время – восемнадцать часов пятнадцать минут. Конец рабочего дня. Трафик. Добропорядочные горожане разъезжаются по домам. Но младой бизнесмен еще в бою. После серии деловых встреч он мчится в контору. Все спешат по домам – он движется в противоход. Он едет работать.

Он сам, лично, закроет свой офис на замок. Уйдет после всех, последним. Он вытащит из своей барсетки связку ключей и начнет действовать. Сам себе вертухай, он замкнет сейф, и кабинет, и второй кабинет, и первую входную дверь, и вторую дверь, и промежуточную решетку. Не забудет и про железные ставни на окнах, и про сигнализацию. Он станет долго звенеть ключами, перебирать в пальцах их позвякивающие гроздья и чертыхаться. Он спешит. У него проблема: тотальный недостаток времени. Но скоро – по нему это видно – он прорвется к другому статусу. Наймет себе водителя. И еще – охрану. Шофер будет возить его, а охранник – дежурить по ночам в конторе и помнить, какой ключ совать в какой замок.

Но даже убедившись, что все закрыто, что решетки крепки, а сейфы герметичны, Андрюха не сможет ночью уснуть спокойно. Вечером жена устроит скандал. Упрекнет супруга в том, что он уделяет семье слишком мало времени. Это будет стресс, и Андрюха крепко выпьет. И погрузится в сон, психуя и жалуясь самому себе, что в семье у него – как в тюрьме, и на работе тоже.

Где же моя свобода? Как и когда я ее потерял? Мучаясь такими вопросами, озадаченный и пьяный, Андрюха уснет.

А в шесть часов утра пропищит специальный будильник – пейджер. На изумрудном дисплее появится надпись: «Деньги не спят». Это любимая фраза Андрюхи. Цитата из голливудского фильма «Уолл-стрит». Мрачный, с тяжелой головой, Андрюха-нувориш проснется, умоет лицо, употребит сильную дозу кофеина (две чашки подряд, вареного, свежесмолотого, на минеральной воде, с добавлением соли, с таблеткой аспирина). Это придаст Андрюхе если не бодрость и тонус, то хотя бы необходимую взвинченность. Затем он поспешит делать деньги.

...Газуя со страшной силой, Андрюха-нувориш пролетает мимо, не посмотрев в мою сторону. В принципе так и должно быть: ведь он – человек из прошлого.

3

Что характерно, я тоже еду не домой, а в офис. Там меня ждет мой нынешний босс. Семьи у него нет, и он любит задерживаться на работе допоздна.

Кабинет босса отделан зелеными пластиковыми панелями – примерно такими же, как в приемном боксе Лефортовского изолятора. Я ощущаю легкий приступ дежа-вю.

Подкожный слой босса внушает крайнюю степень уважения. Сало мощно наросло на его плечах, на боках, на заду и бедрах – везде, где можно и нельзя. Пальцы обратились в пухлые сардельки. Щеки формой и размером схожи с ракетками для пинг-понга. Исполинское кресло жалобно стонет под тяжестью огромного тела.

Справа от кресла, на расстоянии вытянутой руки, стоит сейф – вместительный, ярко-синий, с никелированными ручками ящик. Слева, тоже вблизи, помещен холодильник. Толстяк, по мере надобности, поворачивается то вправо – к деньгам, то влево – к продуктам питания.

Молча приблизившись, я извлекаю из кармана деньги и кладу их на стол перед боссом.

– Это что? – спрашивает он с подозрением.

– Здесь пятьсот долларов. Мы в расчете. У Толстяка багровое, испитое лицо старого клиента алкогольной тюрьмы. Он с подозрением шарит по мне глазами.

– Не может быть!

– Десять месяцев,– с наслаждением произношу я,– по триста пятьдесят долларов в месяц – это три тысячи пятьсот. Вот еще пятьсот. Итого четыре. В расчете, Вадим! В расчете!

Толстяк берет со стола зеленые бумажки, бережно перегибает пополам, сует в нагрудный карман.

– Откуда у тебя взялись деньги? – с подозрением интересуется он. – Краску, небось, воровал?

Я выдерживаю паузу и задаю встречный вопрос:

– У тебя бухгалтерия есть?

– Конечно.

– И как? Дебет с кредитом сходится?

– Вроде, да.

– Значит, Вадим, никто у тебя ничего не воровал.

– Логично... Выходит, твой долг погашен?

– Именно.

– Все четыре тысячи?

– Ага. Я вздыхаю.

– Чего? – добродушно спрашивает мой бывший сокамерник.

– Когда-то я зарабатывал такие деньги за один день. Толстяк вяло отмахивает рукой.

– Это дело прошлое... Я смиренно киваю; здесь не возразишь; с тех времен, когда я за день делал по четыре тысячи долларов, прошло семь лет. Те деньги, быстрые и большие, развратили меня. Именно на это намекал мой собеседник.

– Кстати,– продолжил он негромко,– прикрой-ка дверь, пожалуйста...

Я послушно выполняю просьбу. Сегодня я погасил весь свой долг и намерен уволиться к чертовой матери из фирмы Толстяка. Теперь он не может отдавать мне распоряжения, а только просить.

Повернувшись к холодильнику, он достает бутылку яда, затем лезет в сейф и кладет передо мной бумаги.

– Распишись вот тут,– еще тише просит босс. – Только не за себя.

Без лишних слов я беру протянутую авторучку и изображаю на квитанции к приходному ордеру замысловатый вензель.

– Мастер ты,– говорит Толстый. Я морщусь.

– Все равно твои бумаги подписаны одной рукой. Это видно. Невооруженным глазом.

– А кто будет смотреть в мои бумажки вооруженным глазом? – Вадим подсовывает вторую квитанцию. – Теперь еще здесь что-нибудь нарисуй. Другим почерком.

– Не выйдет,– авторитетно возражаю я. – Почерк нельзя изменить. Я тренировался почти три года. Никакого эффекта.

– Вот видишь,– снисходительно усмехается Толстяк. – А ведь тогда, в камере, мы – вдвоем! – никак не могли тебя убедить, что твои занятия бесполезны...

– Не все,– отвечаю я и подхожу ближе к столу Толстяка. Он сидит прямо передо мной, ко мне лицом.

Глядя в узел галстука строительного магната, я показываю пальцем на лежащие на столе бумаги.

– Это... заявление на кредит... в местное отделение Сберегательного банка,– читаю я. – От вчерашнего числа. Это... письмо... от судебного исполнителя. Это...

– Хватит, я понял, – обрывает меня Толстяк. – Развил, значит, периферийное зрение?

– Тренировался семь месяцев, по полтора часа каждый день. Много интересных бумажек на столе у следователя прочел.

– Верю. – Толстяк озабоченно прячет документы в папку. – Значит, увольняешься?

– Да.

– Куда ты теперь?

– Не знаю. Две руки, две ноги, голова есть – не пропаду.

– Ладно. Давай по пятьдесят граммов?

– Алкоголь, кофеин, никотин – не употребляю.

– А я – выпью... Помнишь Фрола?

– Конечно.

– Умер.

– Откуда знаешь?

Толстяк опять заглядывает в холодильник – но там, я вижу, только колбаса. Трех или четырех сортов. Полукопченая. Бросив взгляд, магнат кривит губы и закрывает белую дверь своего хранилища харчей.

– Позавчера напился,– сообщает он. – Тоска пробила. Дай, думаю, позвоню – и вот, узнал. Мать сказала... Жаль человека...

– Ага. Босс выдерживает паузу.

– Оставайся у меня работать.

– Это исключено.

– Не сварщиком,– спешит Толстяк. – Лучше. Будешь приходить три раза в неделю на два-три часика, сочинять липовые накладные. Как ты это умеешь...

– С меня хватит. Я лучше роман сочиню. С детства мечтаю.

– Как знаешь.

Некогда мой сокамерник, а сейчас работодатель опрокидывает в себя дозу молдавского коньяка «Квинт» и занюхивает штемпельной подушечкой «Тродат».

– Закуси колбасой,– предложил я.

– Я на нее и смотреть не могу...

– Сочувствую. Толстяк с минуту молчит.

– Знаю,– медленно говорит он,– ты на меня в претензии.

– За что?

– За то, что я тебя заставил отрабатывать долг.

– Ты меня не заставлял,– вежливо возражаю я. – Если помнишь, я сам тебе предложил такой вариант.

– Все равно ты – в претензии! – упрямо повторяет магнат. – Ну и пусть. Если хочешь – можешь бросить в меня камень.

– Никогда,– искренне говорю я.

Толстяк сопит.

– Зачем ты вообще ко мне пошел, а? Ты же умный, опыт есть. Устроился бы в какой-нибудь банк, там зарплаты в пять раз больше и работа чистенькая. Рассчитался бы со мной в три месяца...

– Нет, в банк я не пойду. Один мой приятель, по жизни юрист, уголовный адвокат, тоже как-то пошел в банк работать. На большой оклад.

– И что?

– До сих пор сидит. Того банка уже в природе нет – а юристу четыре года дали. Общего режима.

– Значит, дурак твой юрист.

– Не глупее меня.

– А ты думаешь – ты умный?

– В принципе, да.

– Ты такой же дурак, как и все. Только очень везучий. И счастливый.

Босс выпивает ежедневно. После ста пятидесяти граммов яда становится сентиментален.

– Это почему? – удивляюсь я.

– Ты молодой.

– Зато – судимый.

– И я судимый.

Страницы: «« ... 1819202122232425 »»

Читать бесплатно другие книги:

«СПИН-продажи» – бестселлер о технологии эффективных продаж, неоднократно издававшийся на многих язы...
Это первая книга, написанная участником легендарного эксперимента в области трейдинга. Впервые излаг...
McKinsey. Это имя – знак качества в сфере консалтинга: всем известно, как сотрудники Фирмы блестяще ...
Незадолго до гибели повелитель мрака Кводнон написал на пергаменте имя преемника и запечатал его сво...
Когда всемогущий глава Канцелярии мрака не может раздавить шестнадцатилетнего мальчишку, это, соглас...
Майор Константин Куприянов, специальный оперативник-интрудер военно-разведывательного Ведомства, про...