Дальше самых далеких звезд Ахманов Михаил
– Наша неизменность – распространенное заблуждение, – возразил ксенобиолог. – Во всех мирах жизнь людей в древности была коротка, они имели меньшую массу тела, и их гормональный баланс отличался от нашего. Прогресс медицины, биореверсия и полноценное питание сделали нас такими, какие мы есть. Но там, где случилась планетарная катастрофа, мы наблюдаем обратные явления: люди голодают и мельчают, возраст зрелости снижается до десяти-пятнадцати лет, срок жизни – до тридцати-сорока.
Вспомнив Пьяную Топь, Калеб решил, что с этим стоит согласиться. Его внимание рассредоточилось, как бывало в те моменты, когда приходилось следить за множеством потенциально опасных существ. Птицы, ящерицы, мохнатые трупоеды, насекомые… Крупные жуки, чей панцирь отливал синим и зеленым, сновали у его ног, пошевеливали острыми жвалами, растаскивали плоть гниющих трупов, но нигде не скапливались больше трех-четырех; Калеб не ощущал, чтобы от них исходила угроза. Ящерицы держались в отдалении – вероятно, они были слишком осторожны, и глухой гул бурильных установок, голоса людей и движения роботов отпугивали их. Мохнатые твари вразумились после произошедшего побоища и теперь шумно пировали среди куч мертвых тел, грызлись друг с другом и неуклюже прыгали, стараясь поймать птицу или ящерицу. Птицы кинха… да, птицы вели себя подозрительно, и Калебу вспомнилось, что в Пору Заката кинха нападают на людей. От кого он это слышал?.. Кажется, от Зарайи?..
– Если мы выделим этот фактор Х, это станет открытием века, – задумчиво произнес Десмонд. – Да что там века! Последних восьми тысячелетий! Всего периода, что мы практикуем биореверсию!
– Не понимаю, – молвил Калеб, разглядывая пернатых. Кинха сбивались огромным комом, повисшим над скалами; все новые и новые птицы покидали гнездовья и летели к этой темной туче. – Не понимаю, – повторил он. – Что замечательного в этой субстанции? Какой от нее прок? У нас есть биореверсия, и ее вполне хватает для продления жизни.
– Вы, Охотник, говорите о тех, кому доступна эта процедура – дорогая, сложная и временами чреватая стрессом и психическими сдвигами. В Великих Галактиках лишь семь процентов – долгожители, срок жизни остальных в среднем девяносто лет. Из них двадцать приходится на старость, и хотя лучевая медицина может задержать старение, это недешевый и не всем доступный способ. А борги… Взгляните на них – приметы возраста почти отсутствуют! Если мы сможем синтезировать этот фермент, биореверсия не понадобится. У нас будет простой и надежный метод продления жизни – даже не продления, а возможность отодвинуть смерть на несколько веков.
– Инъекция или прививка? – спросил Калеб, продолжая наблюдать за птицами. Должно быть, их собралось уже несколько тысяч, и галдели кинха так, что он едва слышал голос Десмонда.
– Ну, не так примитивно… скорее генетическая коррекция, которая позволит организму вырабатывать этот энзим… коррекция наследуемая, закрепленная на уровне бластулы. Этого можно добиться, если…
– Отзывай роботов, – прервал его Калеб. – Нужно убираться!
Лицо у Десмонда было невыразительное, если не считать его вечной улыбки. Но сейчас улыбка сменилась явным удивлением.
– Убираться? Почему? – Он взглянул на экран, мерцавший у запястья. – Мы только добрались до нижних слоев захоронения… еще немного, и все контейнеры будут полны… Куда вы спешите, Охотник?
– Я точно знаю, куда не спешу – на свидание с предками, – отозвался Калеб. И добавил: – Посмотри на птичек. Что-то они мне не нравятся.
– Большая стая, – сказал Десмонд, задрав голову. – Даже очень большая! Но повода для тревоги я не вижу.
– Ты не видишь, а я чувствую.
Теперь Десмонд уставился на Охотника.
– Чувствуете? Это каким же образом?
– Инстинкт, – буркнул Калеб. – Седьмое Пекло! Говорю тебе, сворачивай лавочку!
Птицы клубились в вышине темной тучей, орали и сыпали вниз помет и перья. Яма опустела – ящерицы спрятались в щелях, исчезли мохнатые трупоеды, и жуков тоже не было видно. Десмонд дал команду роботам, и буры начали ползти к поверхности сквозь наслоения костей и черепов. Калеб, не сводивший со стаи глаз, ощущал сквозь подошвы слабую вибрацию. Медлим, подумалось ему, слишком медлим.
– Иди к авиетке, – сказал он Десмонду. – Иди! Роботы сами доберутся.
Стая спустилась ниже. Птицы метались как безумные. «Пора Заката, – подумал Охотник. – Безумные твари из океанских вод, безумные птицы со скал, безумные люди…»
– Но… – начал Десмонд.
Калеб покосился в сторону летательного аппарата.
– Однажды я дал совет доктору Кхан: будешь в опасности – беги и кричи, зови меня на помощь. Сейчас кричать не нужно, нужно бежать. Давай, Десмонд! Быстро!
Птицы ринулись вниз лавиной, накрывшей едва ли не все захоронение. Калеб понял, что истребить эту стаю нельзя. Еще недавно он бился с шатшарами, но мелкие твари были опаснее крупных – ибо как сражаться с облаком из тысяч разъяренных птиц?.. Прикрывая Десмонда, он выстрелил раз-другой, лучи «гаррисона» прожгли в темной туче тут же затянувшиеся дыры, но стая словно не ощутила убытка. Калеб еще успел разглядеть, как ксенобиолог с завидной резвостью мчится к авиетке, как птицы долбят плечи и спины роботов и рвут шланги пробоподачи. Потом солнце затмилось, и он оказался в плотном облаке машущих крыльев, растопыренных лап с острыми когтями и клювов, что, чудилось, целили ему в глаза. Под плащом он был невидим стае, но птицы снова и снова налетали на него будто на какое-то незримое препятствие, бились о броню и шлем, мешали двигаться. Он снова принялся стрелять, прожигая себе дорогу к авиетке. Под его ногами хрустели кости, запах тлена и гари витал в воздухе, вопли и клекот птиц терзали слух.
Он ощущал сотрясение почвы – роботы, бесчувственные к атаке пернатых, шагали за ним, несли контейнеры с прахом минувших тысячелетий, что пролетели над планетой боргов. Вспомнив об этом, он подумал, что Десмонд, возможно, не ошибается – их экспедиция могла принести людям тысяч миров бесценное сокровище, дар из вселенной, к которой Творец был щедрее, чем к Великим Галактикам. Если чей-то труд лежал в основе Мироздания, если первопричиной его стали чья-то воля и разум, то щедрость Высшего Существа измерялась в конечном счете не светом солнц, не множеством пригодных для жизни планет, не богатствами земель и океанов, не мириадами тварей, отданных Вседержителем людям во власть. Время, отпущенное человеку, вот главный знак благоволения Творца! Боргам Он дал его втрое, вчетверо больше, но стоит ли ревновать к их удаче и порицать Владыку Всех Миров?.. Не за этот ли щедрый дар назначена плата безумием и гибелью?..
Калеб снова выстрелил. В тоннеле, пробитом излучением, возник серебристый борт авиетки. Он бросился к летательному аппарату, сжег десяток птиц над ним и нырнул в раскрывшийся люк. В кресле слева от пилотского маячила массивная фигура Десмонда, за переборкой, отделявшей пассажирскую кабину от грузового отсека, возились и топотали роботы. Скрежетали когти птиц, клювы колотили по обшивке. Иногда пернатая тварь налетала на фонарь кабины с такой силой, что падала замертво.
– Безумие, – пробормотал Калеб, – безумие…
Перед его мысленным взором встало перекошенное лицо Ниркауна, бесноватого торговца рыбой. Наверное, он долго жил, двести или триста лет, подумалось Охотнику. Жил долго, но кончил плохо.
Десмонд включил свет и молвил:
– Надо продуть грузовую камеру. Там широкий люк, и вместе с роботами могли проникнуть птицы.
– Сначала взлетим, – ответил Калеб. Сбросив плащ и сняв шлем, он потянулся к рукояти старта. Авиетка начала неторопливо подниматься.
Пернатые за бортом безумствовали. Каждую секунду сотни легких тел били о корпус аппарата, птицы сворачивали шеи, ломали крылья; их трупики градом сыпались вниз, хороня тела и кости боргов под серым перистым ковром. Прозрачный фонарь кабины начал покрываться слизью; кровь, перья и раздавленная плоть смешались в вязкую массу, и Калеб уже не видел ничего, улавливая лишь чуть заметные содрогания авиетки и непрерывный монотонный стук. Они поднимались, но птицы упрямо следовали за ними, отстав лишь на высоте четырех километров.
Калеб продул грузовой отсек, смыл птичьи останки с корпуса. Теперь можно было разглядеть метавшихся под авиеткой птиц. Стая вернулась к утесам над Ямой, но кинха все еще не успокоились – теперь они с яростью налетали на склоны ущелья и гибли тысячами.
– Эффект лемминга, – меланхолично заметил Десмонд, посматривая вниз.
– О чем ты?
– Лемминги, мелкие грызуны с твоей родной планеты… ныне ископаемый вид… Иногда они собирались в огромные стаи, двигались к реке или морю и миллионами гибли в пресных либо соленых водах.
– Почему?
Ксенобиолог пожал плечами.
– Загадка, как и с самоубийствами других животных – в частности, земных дельфинов и китов, что временами выбрасываются на берег. Неблагоприятные условия, давление среды, чрезмерный рост популяции, генетические дефекты… Животные, как и люди, подвержены безумию.
– Никогда не слышал о таком, – промолвил Калеб. – Я знаю, что любая тварь, мелкая или крупная, до последнего борется за жизнь.
– Выходит, не всегда. – Губы Десмонда растянулись в привычной улыбке, но голос был мрачным. – Взгляните вниз, Охотник. Видите этих птиц? Что вы можете возразить?
Но Калеб лишь покачал головой и развернул авиетку к морю. Над его лазурной гладью блистало солнце, плыл караван пушистых облаков и парили птицы – огромные, белые, совсем не похожие на безумных кинха.
Глава 15
Город и корабль
– Цефеида… какая еще цефеида… что за хрен собачий… – ворчал капитан Ковальский, сидя в рубке и просматривая данные спектрофотометра. – Чтобы с этим разобраться, годы нужны, годы и даже века тщательной обсервации… А тут вынь да положь… Надо же, цефеида! Как ее опознаешь за десяток дней?
– Вы не правы, капитан, – раздался тонкий голосок Людвига. – В принципе, и за декаду можно выявить тонкие колебания светимости, ее рост или упадок. Очень слабые перемены, но все же выше порога флуктуаций. Времени для этого вполне достаточно.
– Гнилое дело, – пробурчал Ковальский, но все же спросил: – Ну и какое твое мнение?
– Солнце Борга – не цефеида. Никаких признаков, даже самых ничтожных. Наоборот, весьма стабильная звезда.
– Хмм… Тогда налей мне стаканчик… Выпьем за Борг, за его обитателей и выпавшую им удачу… – Опрокинув горячительное в рот, капитан сказал: – Я не сомневался, что эта идея сьона Аригато – не из самых умных. Населенный мир под нами, таких не бывает в системах переменных звезд.
– Опять вы не правы, капитан. При изменении светимости на доли процента жизнь на планете возможна, жизнь и даже развитие цивилизации. Есть такие прецеденты.
– Есть. – Капитан помрачнел. – Полярная, прокляни ее оба Бозона! Полярная, откуда братец Хакко к нам явился! – Он выпил еще стакан, помрачнел еще больше и буркнул: – Гадючник… вонючий гадючник… сжечь бы его, а пепел развеять…
Людвиг нерешительно откашлялся.
– Боюсь вызвать ваш гнев, но что до брата Хакко… Нет, произошедшее в нашем мире на его совести – резня на Шамбале, гибель множества людей, голод, разруха… Но это не принесло ему радости. Как-то я говорил с ним и понял, что он очень одинок и, в сущности, несчастен.
Ковальский взбесился. Лицо его налилось кровью, борода встопорщилась.
– Несчастен! – рявкнул он. – Несчастен! Удавил бы крысу своими руками! С большим удовольствием!
– Ну вот, вы рассердились, – сказал Людвиг. – Хотите еще коньяка?
– Давай! – Стиснув кулаки, капитан с сожалением произнес: – Удавил бы, да не добраться мне до его шеи! Ну ничего, ничего… у нас контракт с Охотником… зря я, что ли, его поил… он целую бочку выдул из моих запасов…
– Неправда! Всего шесть с четвертью литров! У меня точные данные! – с возмущением отозвался Людвиг. – Калеб пьет очень умеренно!
– Что выпито, то выпито, – сказал Ковальский, пригубив третий стакан. – У нас, повторяю, контракт, и я надеюсь, Охотник не подведет.
– Может быть, сменим тему? – Голос Людвига сделался жалобным. – Согласен, брат Хакко не самый лучший из людей, но все эти мысли об убийстве меня нервируют. Вы же знаете, капитан!
– Ну извини, извини… я и правда перегнул палку… – Капитан повернулся к экрану наружного обзора – там маячила на фоне звезд огромная сфера синтезатора. Пару секунд он взирал на нее, затем поинтересовался: – Как дела с ферментом, который наши спецы нашли в мозгах у боргов? Ты можешь воспроизвести эту хрень?
– Нет. Я пытался, капитан, но полагаю, что такую операцию не выполнить без специального оборудования.
– А синтезатор? Машинка планетарного класса? – Ковальский снова покосился на экран.
– Не подходит. Строительные материалы, продовольствие, лекарства, даже яды… любая неорганика и органические вещества определенного уровня сложности… это пожалуйста… Но строение энзима боргов я не могу расшифровать.
– Доктор Аригато будет огорчен, – промолвил капитан Ковальский. Потом, вспомнив про Дайану Кхан и Охотника, усмехнулся и добавил: – Впрочем, не в первый раз за время нашей экспедиции.
Людвиг не откликнулся. Психика искусственного интеллекта была ранимой – чужие горести и беды погружали его в ту же печаль, что и мысли об убийстве.
Ковальский, развернув кресло, уставился на боковой дисплей. Там пылало солнце Борга, жаркая голубая звезда, пока что безымянная, даже еще не занесенная в каталоги Архивов. Светило казалось вполне благополучным.
– Не цефеида… – задумчиво произнес капитан. – И в окрестностях нет ничего угрожающего… ни астероида, который мог бы врезаться в Борг, ни пылевого облака или какой-нибудь паршивой кометы… А население вымирает, как сообщил наш доктор Аригато… С чего бы? Еще и режут друг друга, режут без пощады… Почему?
Он вывел на экран запись сражения между Окатро и Парао, взглянул, поморщился и отключил дисплей. Затем спросил:
– Людвиг, что ты думаешь по этому поводу? Вроде солнце у них не гаснет, земель довольно, пищи тоже, и хоть живут они три века, перенаселение не грозит… Что им нужно, этим боргам?
Молчание. Потом раздался тихий голос:
– Люди умирают по многим причинам. Иногда им просто не хочется больше жить.
Брат Хакко сидел на циновке в харчевне, притулившейся рядом с морем. Он находился здесь вчера, и позавчера, и в другие дни, так что его вид уже не вызывал удивления. Симг, хозяин кабачка, уже привык, что он не требует мяса, рыбы и вина, ест плоды и хлеб, но платит щедро. Симг обращался к нему уважительно – гость с неба, небесный вождь! – и охотно принимал за еду и питье кусочки серебряной проволоки.
На низком столике перед братом Хакко красовались золотистой корочкой свежие лепешки, фрукты в глубокой миске дразнили алыми боками, и над кружкой с горячим напитком поднимался парок. Еда, однако, не привлекала священника. Он смотрел на дамбу и улицу, на женщин и мужчин – одни торопились по своим делам, другие шли неспешно, заглядывали в лавки и мастерские или, присев у столиков в питейных заведениях, освежались прохладным вином. Солнце стояло в зените, было жарко, и налетавший с моря ветерок шевелил легкие одежды боргов. Синие, голубые, лиловые, лазоревые… Яркие оттенки, чеканные пояса, серебряные ожерелья и браслеты… Пожалуй, среди всей этой толпы лишь брат Хакко был в темной хламиде, подпоясанной вервием.
Он смотрел внимательно. Дамба с жуткими изваяниями шатшаров лежала прямо перед ним, слева тянулась улица, справа торчали башня стражей и каменный столб с бронзовыми дисками. Воины брата Хакко не интересовали, как и те, кто шел торопливо. На мужчин он тоже почти не глядел – доктору Аригато были нужны женщины. В иной ситуации брат Хакко привел бы целую сотню, но требовалось соблюдать осторожность, и, кроме того, могли возникнуть проблемы с неверным выбором. Возраст женщин, как и мужчин, не поддавался визуальной оценке, и священнику не хотелось ошибиться.
Женщина в синей небогатой тунике… Брат Хакко уставился ей в глаза, она чуть заметно вздрогнула, подошла и покорно опустилась рядом на колени. Он сунул ей лепешку.
– Ешь, дочь моя. Как твое имя?
– Я быть-есть Кунаи из дома кователя Илма, который делает мечи, – прошептала женщина.
– Сколько раз ты видела солнце в вашем Доме Памяти?
– Сорок или сорок пять… Я не помню точно, вождь-чужеземец…
Взгляд священника впился в лицо женщины, его зрачки расширились.
– Ты не торопишься, Кунаи?
– Нет.
– Тогда посиди около меня. Попробуй плоды и лепешки. Они вкусные.
– Как скажешь, небесный вождь.
Молодая, сопротивляться не будет, подумал брат Хакко. А вот с этой служанкой, с Фейлой, были проблемы… И хотя он с ними справился, неуверенность опять кольнула его. Подавив это чувство, он прошептал молитву, и его душа укрепилась.
Еще одна туземка… Короткое, выше колен, изрядно потрепанное одеяние, босые ноги, крепкое тело, пышная грудь и яркие глаза… Красивая! Но вряд ли у нее есть родич среди вождей Парао.
Поймав взгляд женщины, брат Хакко заставил ее приблизиться. Она подошла к его циновке, но сесть не пожелала.
– Пусть не померкнет свет в твоих глазах!
У нее был сильный звучный голос. Густые темные волосы связаны в два пучка, вокруг талии – широкий кожаный пояс, и к нему подвешен нож. Солидный клинок, длиной в половину руки.
– Если не торопишься, присядь, дочь моя. Как тебя зовут?
– Быть-есть Амайя из дома рыбака Шихана, которого уже нет. Я не тороплюсь, но не люблю сидеть.
От женщины пахло солью и морем. Брат Хакко, собрав всю мощь внушения, глядел ей в лицо, но Амайя так и не опустилась на циновку.
– Сколько раз ты видела солнце?
– Двести или больше. Почему ты спрашиваешь, человек с неба? И почему позвал меня?
Она тоже глядела на священника, смотрела пристально, не мигая. Ее ладонь лежала на рукояти клинка.
– Ты очень красива, и я хотел увидеть твое лицо, – вымолвил священник, протягивая Амайе сочный плод. – Возьми это и можешь идти. Я уже налюбовался.
Она удалилась, вызывающе покачивая бедрами, оглядываясь и посматривая на монаха. Подошел кабатчик Симг, опустил на стол поднос с лепешками и сказал негромко:
– Не бери эту женщину в свой дом, небесный вождь.
– Почему?
– Слишком строптива. Ее мужчина погиб в битве с людьми из Уан Бо, но к другому она не пошла. Сама ходит в море, сама ловит рыбу… Красивая! Но я не стал бы проводить с ней последние дни перед Закатом.
Кивнув, священник мрачно уставился вслед строптивой Амайе. Для недовольства были причины. Декадой раньше он побывал в Доме Памяти, поднес дары Вастару и другим вождям Парао Ульфи, и с тех пор едва ли не каждый день отправлялся в город. Охота шла вполне успешно, пока не попалась ему простолюдинка в зрелых годах, неподвластная внушению. Это открытие ошеломило брата Хакко – ни в одном из миров он не встречал людей, способных сопротивляться его воле. Это означало, что борги все-таки не люди и породившее их семя жизни – не от Святых Бозонов, а от злого духа. Что подтверждалось статистикой, собранной им после первых визитов: ни женщины, ни мужчины, прожившие более сотни лет, не поддавались его гипнотическому воздействию. Монстры, чудища, из которых ему не удавалось изгнать демонов! Данный факт брат Хакко предпочел держать в секрете, дабы не возникло сомнений в его силе экзорциста, но, размышляя на эту тему, пришел к определенным выводам. Как показали опыты Аригато, фактор Х, загадочный фермент, с возрастом накапливался в организмах боргов, противодействуя старению, и таких долгожителей, тварей-нелюдей, священник подчинить не мог. Возможно, тут имелась другая причина, но в любом случае борги были опасны. Бозон Творец! Опасны даже своим долголетием! Брат Хакко знал, что в мирах, практиковавших реверсию и продление жизни, авторитет Монастырей невысок, ибо их обитатели склонны к скепсису, безбожию и вольнодумству. Страшно представить что случится, если все в Великих Галактиках, как и борги, будут жить по триста-четыреста лет!
Сунув руку под тунику, он стиснул в пальцах алый молитвенный кристалл. Сейчас он слышал не возгласы горожан, не шарканье сотен ног и не рокот прибоя, а слова Отца Руэды: измерьте и взвесьте, брат мой, прежде чем поступить так или иначе, но, приняв решение, идите до конца без страха и жалости. Ни того, ни другого он не испытывал – борги были недостойны жалости, а меньше всех – Вастар и прочие вожди.
Высокомерные ублюдки! Дары, поднесенные им, были щедрыми: серебро и яркие ткани, инструменты из вечной керамики, световые шары, летающие по воздуху сосуды с гравидвижками, музыкальные диски и украшения – не самой тонкой работы, зато блестящие и усыпанные искусственными самоцветами. В самый раз для дикарей! Но Вастар сказал, что тем, кто скоро отправится в Яму, не нужны богатства. Вымолвил это тихим равнодушным голосом, не уговаривая и не приказывая, но вожди с ним согласились. Брату Хакко пришлось убеждать их, что подарки – знак приязни небесных людей и благодарности за гостеприимство и что отказ будет воспринят с большим огорчением. Пока он упражнялся в красноречии, Вастар безмолвствовал и будто бы не слушал, но глаза его ловили жесты и мимику гостя, не упуская ни взмаха ресниц, ни трепета жилки на виске. К такому вниманию брат Хакко не привык. Обычно посмотревший на него не испытывал тяги снова встретиться с ним взглядом.
«Отродье демонов этот Вастар! Все они нелюдь и мерзость!» – подумал священник с внезапно нахлынувшей злобой. Но скоро Вастар умрет, сгинет со всем своим племенем! Аригато, жалкий прислужник Архивов, ищет тому причину, но его старания смешны. Он, брат Хакко, адепт высшего посвящения, уже догадался, в чем дело: так рассудили Святые Бозоны, и воля их непререкаема… Все, все умрут, никто не выживет!
Никто?.. Он бросил взгляд на улицу, на оживленную толпу, и его охватило сомнение. Никто?.. Демоны коварны и живучи, непросто их искоренить… Возможно, он послан сюда для этого…
Вздохнув, брат Хакко выпустил молитвенный кристалл и снова уставился на прохожих. После недолгих колебаний он подозвал женщину в лиловом хитоне, с медными браслетами на лодыжках. Ее звали Тайда из дома Бири, торговца тканями, и ей еще не исполнилось тридцати. У нее были приятное личико, стройная фигурка и безмятежный взгляд.
Кабатчик Симг одобрительно причмокнул. Он полагал, что гость с неба ищет аппетитных женщин для плотских утех, что отнюдь не было запретным – особенно в Пору Заката, когда в Парао Ульфи осталось не так уж много мужчин. По мнению Симга, этот небесный человек был очень, очень некрасив – бледная кожа, короткая шея, маленькие глазки-щелочки и жидкие волосы. Но это дело женщин, раз уж они соглашались пойти с таким уродом.
Солнце перевалило зенит, ветер с моря стих. Толпа поредела – послеполуденные часы были особенно жаркими, и борги проводили их в домах или харчевнях, где под защитой каменных стен сохранялась прохлада. Брат Хакко повернул голову налево, потом направо и осмотрел свою добычу. Затем, положив на столик свернутую колечком серебряную проволоку, он поднялся и щелкнул пальцами. Кунаи и Тайда тоже встали. Их глаза не отрывались от лица священника.
Не говоря ни слова, брат Хакко зашагал по дамбе, мимо каменных чудовищ, взиравших на гостя с небес с бессильной яростью. Женщины покорно шли за ним.
– Я должна это увидеть. Должна! – сказала Дайана Кхан. Ее лицо приняло упрямое выражение, уже знакомое Охотнику. Она оглядела площадь с одиннадцатью вратами, каменный столб, у которого опустилась их авиетка, и лестницу, ведущую в Дом Памяти. Затем повторила: – Должна!
– Для чего? – спросил Калеб. – Ты все уже видела – там, у моря. Видела, как шатшары терзают людей, как льется кровь, как падают воины с распоротыми животами… Слышала их вопли, треск костей, предсмертный хрип… В этом здании всего лишь фрески и статуи. Они выглядят не так ужасно, и они молчаливы.
Дайана слизнула язычком испарину с верхней губы – день был знойный.
– Я хочу понять их, Калеб. Они готовятся к гибели… Почему? На чем основана их убежденность? Тебе говорили, что так было прежде много, много раз… Но, быть может, это суеверие? Отголосок давнего, но одного-единственного катаклизма?
– И как ты это проверишь?
Она показала браслет на тонком запястье.
– Лазерный пробник. По отраженному лучу можно выяснить возраст статуи, картины, любого рукотворного предмета. Если все создано примерно в одно время, это исключает гипотезу периодических катастроф. Если в разные эпохи – например, со скважностью в две или три тысячи лет, – мы узнаем, как часто…
– Я понимаю, – прервал ее Охотник. – Когда мы копались в Яме, Десмонд тоже говорил о протяженных во времени исследованиях. И еще…
Он смолк и молчал, пока Дайана не коснулась его щеки.
– Да? О чем еще говорил Десмонд?
– Что мы осчастливим наши миры великим открытием. Фермент, продляющий жизнь… Десмонд думает, что такой способ будет доступнее биореверсии.
– Вероятно, даже наверняка. – Дайана пожала плечами. – Но до реального применения могут пройти десятки лет. Пока мы не можем синтезировать это вещество. Разве Людвиг тебе не сказал?.. Очень сложный процесс – как обычно, когда речь идет о биологической субстанции… – Она подтолкнула Калеба к лестнице. – Идем! Я хочу взглянуть на эти изображения!
– Если будет нам позволено, моя красавица, – пробормотал Охотник. – И если ты не боишься Вастара.
Брови девушки взлетели вверх.
– Почему я должна бояться?
– Он может побеседовать с твоими предками и узнать от них такое…
Дайана фыркнула.
– У меня нет предков! Конечно, если не считать пробирку с термостатом!
Она решительно направилась к лестнице и взбежала по ступенькам. Скрипнула тяжелая дверь и распахнулась перед Дайаной, словно ожидала ее давно и с большим нетерпением. Трое мужчин стояли на пороге: Вастар, Лабат и еще один вождь, которого Калеб прежде не видел. Этот человек был высоким и стройным, с тонкими благородными чертами.
– Я быть-есть Вастар, говорящий с предками, – молвил провидец, сделав жест приветствия.
– Я быть-есть Лабат, избранный вести в битву воинов, – произнес боевой соратник Калеба. Он казался серьезным, но в глазах и уголках рта затаилась улыбка.
– Я быть-есть Дерам, хранитель врат, ведущих в Пещеры, – представился третий из вождей. Его черты уже не выглядели совсем незнакомыми – Зарайя была его точной копией.
Дайана Кхан смутилась, но только на мгновение. Вздернув подбородок и сверкнув глазами, она шагнула навстречу мужчинам, отбросила прядь волос с лица и сказала звонким сильным голосом:
– Я увидела вас, и свет в моих глазах стал ярким. Я быть-есть Д ‘ Анат ‘ кхани, Дар Южного Ветра. Я изучаю людей, их тела, их обычаи, их происхождение.
– У тебя прекрасное имя и почтенное занятие, – сказал Лабат с прорвавшейся наконец улыбкой. – И я знаю, какой ты отважный боец. Жаль, очень жаль, что ты изучаешь лишь тело этого мужчины с короткими руками. Он тебе еще не надоел?
– Пусть у него короткие руки и на голове почти нет волос, но это мой мужчина. И тем, у кого руки длиннее, не стоит тянуть их ко мне, – отрезала Дайана.
Вастар и Дерам захохотали. Откликнулось гулкое эхо, прокатилось по бесчисленным залам Дома Памяти и вернулось к арке входа.
– Я же тебе говорил, друг Лабат, что она очень умная, – промолвил Калеб. – Умная, упрямая и любопытная. – Он склонился перед Вастаром, затем почтительно поднес ладонь ко рту. – Она хочет увидеть все, что ты мне показывал, говорящий с предками. Будущее, что ждет людей Парао Ульфи и других гнезд.
Старый вождь кивнул.
– Двери для небесной женщины открыты. Пусть смотрит! Но тебе, Калеб, сын Рагнара, нет нужды идти с нею. Ты уже был там, видел грядущее и получил утешение от родичей.
Скорее совет, подумал Калеб. Его отец Рагнар, дед Херлуф и остальные предки были бы недовольны, если бы он нуждался в утешении. Другое дело, в совете. Храни, что имеешь… Короткое, но очень полезное наставление.
Дерам отступил на шаг, вытянул руку.
– Сюда, небесная женщина. Лабат и я тебя проводим.
Они направились к внутренней арке – Лабат, Дайана и Дерам, замыкавший шествие. На пороге хранитель врат замедлил шаг и обернулся к Калебу.
– Много дней я не видел свою дочь. Зарайя хорошо тебе служит? Доволен ли ты ею?
– Она мудра и красива. Без нее порядок в моем доме рухнул бы прежде, чем наступят Дни Безумия, – ответил Калеб.
– Когда придут эти дни, окажи ей последнюю милость.
С этими словами Дерам исчез в анфиладе зал и переходов.
Старый провидец, сделав знак Охотнику, повел его в уже знакомый чертог. Здесь ничего не изменилось: светильники на стенах, лавки с мягкими подушками, низкий стол и ниша у двери с кувшинами вина. Дальний угол был завален рулонами ярких синтетических тканей, грудой сосудов, инструментов и украшений. Очевидно, к этим дарам никто не прикасался.
– Девушка, которую ты привел, – произнес Вастар. – Мы сказали друг другу мало слов, и ум ее я не могу оценить, но она красива и отважна. Люди говорили мне, что она сражалась с шатшарами, билась рядом с тобой – единственная женщина среди тысяч мужчин. Она достойна почестей. И все же есть в ней нечто странное… такое, чего я не могу понять.
– Есть, это верно, – согласился Калеб.
– У нее не было ни матери, ни отца, и ее не рожала женщина, – молвил старый вождь. – Может ли такое быть? Как бы ни изменился мир людей, основа его – продление рода. Соитие, зачатие, вынашивание младенца и его рождение… Разве у вас в небесах иначе?
– В общем-то нет, – сказал Калеб. – Старый верный способ всюду одинаков, и все признают, что он самый приятный. Но есть и кое-что новое. Люди, звери, птицы и морские гады состоят из мелких частиц, таких мелких, вождь, что глазом не увидеть. Но из каждой крохотной частицы можно вырастить живое существо – во всяком случае, мы это умеем.
– Вырастить второго Калеба? Второго Вастара?
– Лицо и тело будут такими же, но человек – другим, со своим разумом и своей историей жизни. Не Охотник Калеб, а пастух или рыбак, не вождь Вастар, а торговец или горшечник. Словно наши братья и сестры от того же отца и той же матери.
Говорящий с предками запрокинул голову и задумчиво уставился в потолок. Потом сказал:
– Несколько братьев и сестер из одной крохотной частицы… Нам бы это пригодилось! За Порой Заката следует новый расцвет, но вначале людей мало, так мало, что они не заселят и двадцатой части гнезда. А чем больше людей, тем легче им жить… Да, в вашем небесном мире хорошо придумали! – Вастар с одобрением кивнул, затем покосился на сваленные в углу дары, и его лицо помрачнело. – Но я хочу говорить о другом, Калеб из великой пустоты. Ваш посланец, который принес все это и назвался братом Хакко… не знаю, чей он брат, но точно не твой и не твоей женщины… Это шатшар в обличье человека!
– Ну, пасть у него не такая огромная, и когтей тоже нет, – заметил Калеб. – Хотя, если вдуматься…
– От него исходит злая сила, – произнес Вастар. Внезапно он закрыл лицо ладонями, и голос его изменился, стал мощным и гулким, словно удары набата. – Зло! Оно необходимо, ибо, не ведая зла, мы не знали бы добра. Злые деяния, добрые деяния… Но разница меж ними лишь в том, к чему мы стремимся! Человек убивает человека… иногда это зло, иногда – дело милосердия… Гордыня – зло, если гордец унижает низших, но разве храбрость – не дитя гордости?.. Зло – не дать вина и пищи бедняку, но есть недуги, которые лечат голодом. Все имеет меру и предел, Калеб, сын Рагнара!
– Хочешь сказать, что предел превзойден?
Вастар опустил руки. Его лицо было мрачным.
– Да. Этот человек… Не стоило ему появляться в Парао. Ни в Парао, ни в другом гнезде. Зачем он здесь?
– Я не могу тебе ответить. – Калеб пожал плечами. – В нашем мире тоже есть вожди, и это их решение.
Старец пристально глядел на него.
– Я чувствую, твои слова правдивы… Скажи, другие люди с неба – те двое, которых я не видел, – они такие же, как этот Хакко?
– Нет. В них больше любопытства, чем зла. Они хотят знать все обо всем и еще немного.
– Странные люди, такие же странные, как девушка, пришедшая с тобой. Знать все обо всем… Не думаю, что это возможно, – с хмурым видом сказал вождь. – Но странные – не значит злые. Я верю тебе, Калеб, сын Рагнара. – Он поднялся, шагнул к сваленным в углу дарам и подбросил вверх широкую чашу из золотистого пластика. Тонко запел гравидвижок, чаша повисла в воздухе, потом начала медленно двигаться вниз. Не спуская с нее взгляда, Вастар произнес: – Хакко видели в Парао, видели не раз… Он любит женщин?
– Это вряд ли. – Калеб покачал головой. – Брат Хакко никого не любит.
– Тогда зачем ему женщины? Что он с ними делает?
Эксперименты сьона Аригато не были тайной для Калеба. Иногда он наблюдал, как священник взбирается по лестнице с тысячей ступеней вместе с женщинами и ведет их на второй этаж в лабораторный зал. По словам Десмонда, их подвергали обследованию – не унизительному и совершенно безболезненному. Так ли было на самом деле, Калеб не знал, и потому решил промолчать.
Вождь словно не заметил этого. Не исключалось, что женщины интересовали его не больше, чем бесполого монаха, или в преддверии гибельных дней их судьба Вастара не тревожила. Когда на пороге смерть, не плачут об ушибленном пальце.
«Великие Галактики! Скоро они умрут! – вдруг подумал Калеб. – Все умрут! Зарайя, дочь Дерама, и ее отец Дерам, красавица Ситра, служанка Фейла, Лабат, ведущий в битву воинов, юный Тоут, рыбак Вархаб, меченосец Марким, Вастар, говорящий с предками, и тысячи, миллионы других мужчин и женщин в городах, разбросанных по всей планете…» Эта мысль наполнила Охотника тоской и пронзающей сердце печалью. Кажется, Вастар ощутил его боль – глаза провидца сделались огромными, будто темные омуты, затем он вытянул руку, стиснул плечо Калеба и прошептал:
– Не забыл слова предков?
– Не забыл. Храни, что имеешь.
– Храни принадлежащее тебе, гость с неба, а мы сохраним свое. Не нужно о нас печалиться. Когда мы умрем, солнечный свет не померкнет, и его увидят пришедшие за нами.
– Кто они? И где? – спросил Калеб, но Вастар не ответил.
Вдали послышался шелест одежд, потом Охотник услышал звук торопливых шагов и голос Дайаны. Он встал и поднес раскрытую ладонь к губам.
– Буду есть с твоей руки, вождь, пока в этом мире сияют солнце и звезды.
– Звезды, – задумчиво произнес Вастар, – звезды… Вспоминай меня, Калеб, сын Рагнара, когда будешь плыть в звездных небесах. Вспоминай Лабата и его воинов, вспоминай мужчин и женщин нашего гнезда, ибо здесь памяти о нас не останется. Все, что видел и слышал, ты заберешь с собой в великую пустоту.
Тень обелиска в центре площади протянулась на восток, к горам. Они медленно шли к авиетке. Солнце палило, его лучи отражались от стен Дома Памяти, от каменной мостовой, и воздух над площадью был жарким и душным. На висках Дайаны выступил пот. Она шагала молча и походила сейчас на сомнамбулу, не досмотревшую какой-то страшный сон. Калебу было больно видеть ее милое лицо, застывшее маской греческой трагедии.
Он коснулся запястья девушки.
– Твой прибор, этот лазерный пробник… Удалось что-то выяснить?
– Да. – Ее голос, обычно звонкий, сейчас шелестел словно сухие осенние листья. – Некоторым артефактам более двенадцати тысячелетий… почти тринадцать… – Дайана окинула быстрым взглядом окружающее площадь здание. – Тогда был построен Дом Памяти и, очевидно, весь этот город… Новые фрески и статуи появлялись с периодичностью в две с половиной тысячи лет. Это означает…
Она замолчала.
– Пять катастроф, – сказал Калеб. – Пять катастроф, и эта – шестая. А до того, как появились города, их было столько, что не пересчитать. Население планеты вымирает, потом снова возрождается.
– За счет чего? Где этот источник?
Калеб остановился и посмотрел на тень обелиска. Она пролегла к улицам, уходившим на восток, туда, где за железными решетками зияли тоннели Пещер. «Самое святое место этого мира…» – подумал он, а вслух произнес:
– В городе нет детей, и нет их изображений на этих жутких картинах в Доме Памяти. Гибнут взрослые, но дети остаются. Где они? Сьон Аригато требует, чтобы я проник в Пещеры… Пожалуй, стоит это сделать, но я уже знаю, что найду там. – Калеб повернулся к вратам, что вели на восток, и добавил: – Так, наверное, и с леммингами… жизнь взрослых особей подходит к концу, но детеныши не погибают.
– С леммингами? – Дайана вдруг оживилась. – Кто говорил тебе о леммингах?
– Десмонд, наша ходячая энциклопедия. Временами огромные стаи этих грызунов шли к воде, чтобы утопиться всей компанией… Как считаешь, похоже на боргов и местную фауну? На шатшаров, на птичек кинха, на тех, что лезут под меч или мой излучатель? Десмонд сказал, что животные, как и люди, подвержены безумию. Я не очень в это верю. Прежде безумные твари мне не попадались, а я ведь Охотник.
– Безумие и гибель… – шепнула Дайана. – У этого должны быть причины… Но какие?..
– Вот вы, ученые, и ответьте, – промолвил Калеб, обнял ее плечи и повлек к авиетке.
В кабине было прохладно и темновато – колпак отражал жаркие солнечные лучи. Дайана повозилась, удобнее устраиваясь на сиденье, потом сказала:
– Ты ушел с Вастаром. О чем вы говорили? Обо мне?
– О тебе тоже. Он восхищался твоей отвагой и красотой.
Щеки девушки порозовели.
– О чем еще?
– Ему очень не нравится брат Хакко. Он спрашивал про Аригато и Десмонда.
– Спрашивал? Что?
– Хотел знать, злодеи они или нормальные люди. Десмонд, правда, не совсем человек, но лучше три Десмонда, чем один монах.
Авиетка поднялась в аметистовые небеса. Калеб запрокинул голову, прищурился, высматривая в безоблачных высях крохотную серебряную искру. Станция визуального наблюдения парила в небе, устремив недремлющий взгляд на городские улицы, дома и дворы, на горный хребет и дамбу с шеренгой каменных шатшаров. В этот знойный час город выглядел безлюдным, только по южной дороге тащился фургон с парой буа.