Зона Посещения. Луч из тьмы Тюрин Александр

Глава 2

Будни Зоны

Сэр Роджер Дюмон и люди

Иногда Роджер Дюмон думал, что Зона собственно является пересечением какой-то иной планеты и нашей Земли, этакими воротами между двумя мирами.

Поскольку он являлся одним из ведущих спонсоров МИВК, то имел доступ к самым последним концепциям «системного зоноведения».

Дюмон щедро вкладывал гранты в развитие гипотезы «ворот», концепции «перевалочной базы», идеи «схрона» и теории «пересечения миров», однако до сих пор большинство данных свидетельствовало в пользу классической концепции «песочницы». В поддержку ее было написано немалое количество докторских работ, ее распропагандировали десятки модных книг. Вначале их писали талантливые люди, умеющие складывать красивые фразы и подбирать сочные сравнения, а потом кто попало, все желающие сорвать куш на хорошо разрекламированном проекте.

Дюмон знал, что «песочница» держится за счет пиара и за счет того, что никому пока не удалось свести данные в какую-то стройную альтернативную концепцию.

Химический состав веществ, находившихся в Зоне, не изменился по сравнению с временами до Посещения. В Зоне были те же почвы, материнские породы и минералы, что и до того. Все они были щедро представлены образцами в коллекциях МИВК и «Монлабс» и досконально изучены от и до, от макро до наноуровня. В Зоне были те же конструкционные материалы, что и до Посещения. За исключением аммиачного слоя, созданного, очевидно, утечкой химии с заводских хранилищ, остался прежним и состав атмосферы.

Однако же время от времени и молекулы, и кристаллы веществ, находящихся в Зоне, переходили под управление какой-то внешней силы, начинали вести себя словно программируемые или манипулируемые объекты. Внешняя сила рождала разного типа волны и колебательные процессы, которых в земном пространстве никто ранее не фиксировал. Иногда эта сила просто разрушала объекты, причем с нарастающей скоростью, словно питалась энергией разорванных химических связей.

Изменение молекулярных и кристаллических структур давало картину вихреобразного перемещения деформаций или квазичастиц. Характер этих вихрей производил впечатление, что разные фрагменты тела, кристалла и даже группы атомов начинали существовать в разных временных измерениях. Словно воздействующая сила имела хрональный характер… Впрочем, вглубь эти размышления не шли. Исследователи несколько раз засекали с помощью атомного силового микроскопа некие нитевидные структуры, колебания которых собственно и являлись квазичастицами, но эксперименты не давали повторяемого результата.

В итоге концепция «песочницы» становилась абсолютно бесполезной: допустим, инопланетяне забыли кое-какие свои вещи, игрушки, утят, куколок, использованную туалетную бумагу, но зачем оставили источники долгосрочных управляющих воздействий?

Вадим Барков, который, собственно, был не физиком, а программистом-системщиком из МИВК, вообще ушел от материального объяснения и создал информационную модель Зоны.

Некая разумная инстанция, именуемая им Шизонт, пользуется Зоной для разработки наиболее эффективного способа финализации Земли. Ею создаются модели, которые визуализируются в Зоне как на экране компьютера. Однако есть еще контроллер, обратная связь, с помощью которой посетители Зоны влияют на развитие модели. Цель – создание наиболее эффективного способа отключения землян от пользования земным временем и переключения их в искусственный мир Зоны. А большое время, как многомерная организационная сила, которая дотоле принадлежала людям, достанется Шизонту.

Роджер Дюмон был бисексуалом, и Вадим нравился ему как мужчина. Это и мешало Баркову общаться с высоким боссом…

С помощью нейроинтерфейса сэр Роджер Дюмон мог, например, визуализировать в своем мозгу бюджет какой-нибудь страны в виде огромной неповоротливой туши, вспороть ее бока многорядьем острейших акульих зубов, дать истечь ей кровью и затем разделать, начиная с подбрюшья. Воображаемая атака босса «на лету» превращалась программными искинами в совершенно реальные действия: от подкупа ключевых чиновников и лоббирования пагубных законов до диверсионной атаки на нефтяные или колтановые месторождения.

Но, несмотря на такие силы и возможности, сэр Роджер Дюмон мечтал о том, чтобы его воздействие перестало быть опосредованным, чтобы он мог напрямую проникнуть в любую молекулу, влиться в любой мозг, вcтрять в любую клетку любого создания и сделать ее своей. Как когда-то человеческий организм сделал частью себя митохондрии и плазмиды, бывшие ранее отдельными одноклеточными существами.

Если перехватить управление у Шизонта, то сэр Роджер построит свою реальность, сделает весь мир своим космическим телом.

Когда-нибудь у него будет возможность обожествить себя. Зона предоставит ее. И тогда он решит, что сделать с биомассой там внизу – дать ей возможность разбухать дальше или спровадить на переработку, а освободившиеся ресурсы, и в первую очередь время, израсходовать на какую-нибудь более осмысленную цель. Предки сэра Роджера никогда не церемонились с биомассой: крестили мечом славян и балтов, насиловали их жен и продавали в рабство их детей, рубили ирландских клансменов, поднимали на копья провансальцев, жгли альбигойцев, ведьм и вальденсов, косили из пулеметов глупых негров, охотились после обеда за черепами австралийских аборигенов. И с радостью вдыхали запах крови и жженой плоти. Не брезговали запустить руки в рассеченные чрева своих жертв, чтобы поискать, не успели ли те проглотить драгоценности перед смертью.

Решит он и что сделать с «товарищами по цеху». Нуворишей не оставит в живых, точно. А вот представителей старых денежно-голубых фамилий, происходящих от ростовщиков ренессанса и работорговцев барокко, позовет на свой бал – все-таки он чувствует в них сродство. Он еще далек от того, чтобы разговаривать без слов, но прекрасно ощущает их вампирическую способность втягивать чужие соки и предаваться возвышенным наслаждениям. Иногда ему кажется, что он и они – уже едины, что у него много лиц…

Роджер Дюмон знал, что надо вовремя выйти из режима «сим» и отключить все киберпространственные и киберсенсорные инструменты, чтобы не истощить и не спалить нервные цепи. Остановившись, он устраивался в греческом портике – был у него во дворце-гнезде и такой. Рисовал на холсте кисточкой с управляемой подачей разных красок, не управляя сознанием – получалось что-то похожее на неолитические орнаменты, так и не понятые исследователями-археологами, возможно представляющие потоки времени в разных измерениях.

Порой в нейронах после «сима» оставалось напряжение, которое на психическом уровне могло реализоваться в диком страхе смерти и забвения.

Яманака снимал его отчасти массажем, а потом Ронни Фитцджеральд доставлял биообъект.

Как правило, это была черная девушка (или мальчик, но Дюмон не любил волосатых тел), откуда-нибудь из Конго, где шла постоянная война, что приносила так много денег корпорациям и много живого товара.

Девушку доставляли на самолете «ЭйрВау» в охлажденном виде и частично с консервированными белками – как биоматериал. В горной резиденции сэра Роджера проводили ее расконсервацию и доводили до нормальной температуры. Обычно, когда она просыпалась, он успокаивал ее, кормил разными вкусностями, доставленными с молекулярной кухни Яманаки. Потом начинались главные развлечения. Он мог поиграть с ней в прятки со сквизером. Со смехом находил ее в разных закоулках своего дворца – жертва все более радовалась игре и доброму смешливому дяде. Удачный выстрел парализовывал ее, после чего смешливый дядя расчленял обездвиженное тело лазерным скальпелем прямо «у нее на глазах». Кричать она не могла, но зрачок расширялся до предела, превращаясь в черный провал, наполненный ужасом. Когда сэр Роджер рассекал брюшную полость девушки до промежности, то нередко испытывал половое удовлетворение. То, что оставалось от жертвы, отдавали грибам-мутантам, только стволовые клетки шли в «вечерний коктейль» – не для босса, а для Яманаки.

Сегодня Дюмон был среди тех, кто пошел в Зону, он присутствовал в их органах чувств и отчасти в их мыслях. Только один из них был не вполне ясен.

Берковски подал этого Лауница, как человека, способного пролить свет на тьму, покрывающую Зону. Идеально-де подходит для пересадки мемограммы Загряжского. Если это так, получим того, кто по продуктивности может сравниться с Загряжским, но только не связанного с русской разведкой. И понадеемся, что он сможет раздобыть главное семечко Зоны. Если нет – поймем, почему темен сам Лауниц. Что означает эта нелепая, как будто скрывающая что-то жизнь и странные пятна в структурограмме памяти, словно изоляция поставлена. В любом случае, после завершения операции надо будет от него избавиться. Однозначно.

Не просто завод

Они шли в шахматном порядке вдоль пути, по которому когда-то локомотив тащил стотонную емкость в виде сигары с жидким чугуном внутри. Сейчас тяжеленная «сигара» чугуновоза валялась метрах в пятидесяти от путей, прилично ее перебросило. Миновали миксеры, где чугун поддерживали в расплавленном состоянии, в ожидании, пока кислородный конвертер примет его. На их здоровенных боках были вмятины, как от пинков исполинской бутсой.

Потом через огромные ворота вошли в конвертерный цех. Открывшаяся картина ошеломила Лауница: застывший мостовой кран исполинских размеров – тот, что раньше перемещал ковш с чугуном до огромной груши кислородного конвертера, а на полпути между краном и полом висит тот самый ковш. Он как будто сорвался, но так и не долетел до земли. Еще он немного вибрировал. Легкое периодическое подрагивание – это в нем, пожалуй, было самое жуткое. Как помаргивающий мертвец в фильмах ужасов.

– Придержи штаны, режиссер, – уверенным голосом сказал Возняк. – Под ним можно спокойно выгуливать даму с собачкой. По крайней мере, ни на кого он еще не свалился и не угробил. Закольцевавшееся время, назовем так. Находились, правда, люди, которые пробовали покачать его и даже покрутить. Лучше бы они качали и крутили свои яйца, почти никто из них не вышел из Зоны, разные неприятности случились по дороге… Мусорщик почему-то его не убирает, может, слишком тяжелая штука для него. А может, его лучше не трогать, потому что он как бы заражен.

На ковше заметны были небольшие округлые и чуток пушистые наросты; видеодатчик дал увеличение – не ржавчина. Для красоты можно назвать их лишаем.

Лауниц машинально представил одну из таких штук на своей коже – неприятно стало, даже передернуло. Возняк перехватил его взгляд.

– Почки, очень приятно. Им, конечно, приятно, а не тебе. Правда, на спокойно гуляющих нормальных людей эта хрень еще ни разу не перескакивала, что внушает оптимизм. Но гуляющих по Зоне трудно назвать нормальными людьми. Где есть эти почки, там, что-то происходит, очень медленно. Или наоборот, очень-очень быстро. А вообще есть мнение, что они чего-то ждут, подходящих условий. Из них рано или поздно вылупится что-то. – Возняк не отказал себе в удовольствии применить сюсюкающую интонацию, чтобы еще раз показать, кто тут дите. – Цыплятки какие-нибудь.

– Школяр, поменьше сейчас трепись. На заводе нам немного осталось, – поторопил напарника дотоле невозмутимый Стецко. – Через цех проката пройдем – и мы на воле, в пампасах, там уж чеши язык. Только сейчас надо побыстрее.

Они прошли, чувствуя лишь легкое пузырение почвы, по которой словно протекали невидимые ручейки – этакие эмбриональные «веселые призраки», мимо установки по непрерывной разливке стали, где навеки замерли шесть брусов. Прокатный стан был размером с хорошее футбольное поле, только вместо газона решетчатый настил и между секциями здоровенные валки. На некоторых из них замерли куски стального профиля.

Когда они были где-то на середине, с одного края прокатного стана начало подступать какое-то марево, пронизанное как будто зелеными волосами. А глядя сквозь него можно было увидеть, что другой конец цеха изогнулся и вытянулся вверх. Только теперь затренькал гравитационный детектор и, не сумев оконтурить опасный участок, стал рисовать в виртуальном окне диаграммы интенсивности гравитационного поля. Весь стан уже отзывался вибрацией; она быстро переходила в жесткую тряску, от того марева через весь цех резко протянулись извивающиеся зеленые нити. Лауниц «почувствовал шкурой» – сейчас что-то произойдет.

В одном месте выскочил валок и, прокатившись по настилу, грохнулся на пол. Потом второй – этот просто выбросило, штука весом в несколько тонн подскочила как теннисный мячик. Для Лауница все замедлилось. Он видел валок парящим в воздухе и успел несколько раз повторить: «Только не в меня, только не…» Рухнув, массивная деталь высекла сноп искр из настила стана, прежде чем застрять в нем. Сотрясение прошло по всему цеху и отозвалось слабостью в коленях Лауница. Он едва сдерживал выход паники, колотившейся в стенки сердца. В такт броскам крови, выталкиваемой всполошившимся сердцем, в голове тяжело стучало: мать моя, здесь все иначе, все! Весь его накопленный с того времени, как он начал ползать в детском манеже, опыт теперь ничего не значит. Ровное – тут неровное. Спокойное – беспокойное. Твердое – зыбкое. Правое – левое. Существующее – несуществующее. Несуществующее – вполне реальное. А ведь он мог быть уже на западном побережье, купаться в океане, шутить с загорелыми девчонками на пляже, поглядывая на полоски светлой гладкой кожи там, где у них немножко сполз лифчик или подвинулись трусики, а вместо этого сплошная непруха… и все только хуже и хуже после встречи с этой мадам Старомодные Букли. От осознания несправедливости даже сдавило горло.

– Это что, не прекратится? – Лауниц с неудовольствием заметил плаксивые интонации в своем голосе. – Почему детектор вовремя не среагировал?

– Кажется, попали. Это «шумный гость», полтергейст по-вашему, пульсация такая. Какого-то куска пространства вместе с прилагающимися железяками как будто нет, а потом он снова есть. Только пульсация ослабеет, надо будет вовсю драпать, – сказал Возняк, и вдруг стало заметно, что его скулы побледнели.

– Ученый, которого мы на поводке водили, называл это «сплетением альтернативного и основного потоков времени», вот запомнил ахинею, – невозмутимо произнес Стецко, который, похоже, не нервничал никогда. И добавил невпопад: – Раньше считали, что брать бабу в Зону – это к несчастью: мол, ты больше на ее задок пялиться будешь, чем на окружающую природу. Посмотрим, как сейчас.

– Пора, с перцем в заднице вперед, – крикнул Возняк и рванулся с места. Следом за ним двинул и Стецко.

Но Лауниц вдруг отчетливо понял – деру давать не надо. Ни вперед, ни назад. И вместе с тем ушел страх.

– Я, кажется, тоже что-то припоминаю, – он удержал Веру за руку. – Убежать невозможно. Беги, кролик, беги. Но мы не кролики. Есть хороший шанс, что пульсация не дойдет до нас. Она реагирует на… нервозность, на страх, что ли.

Стецко и Возняк не успели добежать до противоположного конца стана – со стороны марева рвануло напряжением, искажающим воздух, – и сквозь него опять проросли зеленые нити. Стан изогнулся в нескольких местах, словно пружинный матрас, на котором скачут туши крупноразмерных любовников. Возняк полетел кубарем, затем, вскочив на ноги, помчался назад. Стецко замер, пытаясь сохранить равновесие, взмахнул руками, однако выскочивший поблизости валок отбросил его словно тряпочку. Но там, где стояла Вера и опустился на колени Лауниц, ощущалась только легкая вибрация.

Через пару минут утихло, тряска прекратилась, марево отступило, перестал бугриться и прокатный стан, только одинокий валок еще катился по полу.

Прокатился он и мимо Лауница, сверкнув красной полосой и прилипшими волосами.

Лауниц прошел немного вперед, все детекторы светилось ровно. Там, где валок «шлепнул» Стецко, подобрал хеклер-коховскую винтовку и два скрепленных вместе магазина; дальше идти не хотелось – мертвое тело было в двадцати метрах. Оно свисало с края стана, из головы Стецко тянулась и тянулась, пока не достигла пола, красная лента.

– Вот и закончилось для него представление, – сказал Возняк вместо некролога. – Парень даже не успел тут пожрать как следует ни разу, только пять конфет шипучих уплел.

Лауниц удивился тому, что смерть напарника не вызывает у Возняка никаких особых чувств.

– Над некрологом недолго думал, – буркнула Вера.

– А ты ведь знал, режиссер хренов. – Возняк подошел к Лауницу, наводя ствол своей винтовки, небольшие прозрачные его глазки сейчас светились ненавистью. Стало ясно, что чувства у него были – озлобление, которое надо было срочно на ком-то выместить.

– Что я знал? Что он откинется и тебе будет по фиг?

– Знал о том, сколько продлится пульсация. А ведь Берковски нам подсунул тебя вовсе не для того, чтобы мы выгуляли тебя по Зоне и дали возможность помочиться под каждым кустом для обретения вдохновения.

– Опусти пушку, Школяр. «Дополненная реальность» от «Монлабс» не выдала никаких предупреждений, ни тебе, ни мне, детекторы сработали, когда уже все началось. Просто было у меня ощущение, что бежать бесполезно. Может, мне это от Загряжского перешло, если ты еще не знаешь. А что там подсунул Берковски, мне не более известно, чем тебе.

Ствол автоматической винтовки Возняка по-прежнему был наставлен на грудь Лауница, палец лежал на спусковом крючке и выглядел напряженным.

– Я в курсе, что для Берковски главное – нащупать эту «смерть-лампу». Она ведь так просто никому не дается, словно и не совсем в нашем мире находится. Ты будешь играть роль Ивана Дурака – Вера знает о чем я, – а мы платить своими яйцами за твои достижения. Не зря шеф пустил нас через рудный склад, давно ведь тут уже никто не ходит не бродит, зато до фига этих почек. Может, грохнуть тебя здесь и вернуться назад, сославшись на непреодолимую силу – двадцать процентов гонорара я и в этом случае получу.

– Школяр, кончай дурить, – окликнула его Вера. – Ты – крутой, на попе с дырой, но нам пора идти. Подумай, ты же сам виноват – поддался страху, занервничал и Стецко за собой утянул, как полный придурок. А послали нас через рудный склад и прокатный цех, потому что так ближе всего пройти в район фермы, где скорее всего и находится это чудо.

Возняк как раз заметил, что ему в живот смотрит ствол пистолета, который незаметно вышел из рукава Лауница. Вера не зря отвлекла своей репликой.

– Возражение принято, опускаем пушки, – пробормотал Возняк и опустил ствол.

– Головки поверните, петушки. – Вера показала рукой на вход в цех, точнее пролом в стене, давно заменивший квадрат ворот. – Представление-то вовсе не закончилось, и для нас, и для него.

Там стоял Стецко. Может быть, немного иного цвета, чем раньше. Темнее, чем в жизни, какого-то серого оттенка. Голый. И полупрозрачный: виден был спиной хребет, некоторые мышцы, развитые бицепсы, трицепсы, будто посеребренные, и крупные кости – берцовые, ребра, черепные.

Лауниц с усилием втянул воздух, от кома, набрякшего в горле, стало трудно дышать.

– Вроде он. Впечатляет, потому что качок да еще прозрачный, но так, ничего особенного, – на этот раз Возняк был спокоен, похоже, мертвецы, даже вставшие, его не очень пугали. – Время-в-пространстве. Не ожившее прошлое, а запись с некоторыми степенями свободы. Не увяжется же он за нами.

– Запись, говоришь. А это что за хрень? – потыкал дрожащим пальцем Лауниц.

К спине Стецко тянулись тонкие, слегка светящиеся зеленые нити, не реагирующие на силу тяжести, словно и нет ее. Мертвец сделал несколько неуверенных шагов по направлению к живым, словно хотел попросить о помощи, но нити сразу вошли в него сзади, в спину и затылок. Теперь их зеленоватое свечение было видно изнутри него. Запнувшись, Стецко упал и лишь слегка подергивался, а они все вползали в его тело, сплетаясь в нем, создавая внутри него изумрудно светящийся кокон.

– Действительно, хрень, – согласился Возняк.

– И что ты знаешь о ней? – спросил Лауниц, и его рука погладила рукоятку пистолета, довольно нервно. – Может, тот ученый, которого вы не довели, распространялся на эту тему?

– Я ж тебе рассказывал. Про мусорщика, – не слишком охотно отозвался Возняк, даже понизив голос на последнем слове, – утилизирует то, что ушло в прошлое. Хотя это вроде байки, но звучит убедительно. Мы же воочию увидели. Сам думал, что это только трепотня про смутные тени типа призрака отца Гамлета, а сегодня все так отчетливо. Хоть рекламу зажигай: «Спешите все, в нашем шоу участвуют ходячие мертвецы. Вход – десять долларов. Выход – двадцать». Но все когда-нибудь случается в первый раз. Точно, Вера?

Несмотря на напускную бойкость Возняк после смерти Стецко все же сдал – лицо погасло и задор исчез.

– В базе данных «Монлабс» нет ни слова о каких-то мусорщиках. Вообще ничего. Откуда дровишки на самом деле? Я не шучу, Возняк. Я не могу идти вперед, когда такой подарок висит на хвосте.

– И чего ты, Лауниц, задираешься? Так передрейфил, что и смелым стал? Ладно, вот что ученый сказал. Мусорщик этот находится в посленастоящем – слово такое употребил – он там армию чистильщиков из мертвецов создает, бросая в них свое семечко, точнее, спору, и частично оживляя их, чтобы они уже у нас, в настоящем, действовали. Хотя нас пока разделяет темпоральный барьер.

Лауниц оглянулся на кокон, светящийся все ярче внутри прозрачного тела Стецко.

– Двинулись-ка отсюда, пока у дружка твоего из этого кокона что-нибудь не вылезло и не захотело поздороваться.

Через Стикс

Они шли по складу готовой продукции. Больше всего здесь осталось рулонов листовой стали, на поддонах и без. Несмотря на приличный срок, они и не проржавели вовсе – то ли потому, что сталь легированная, то ли условия здесь были созданы подходящие: хотя половину крыши снесло, и теперь она валялась внизу балками и кусками рифленой кровли, ни одна капля дождя сюда не попадала. Несмотря на обрушившуюся крышу, бетонный пол был довольно чист и гладок, будто его недавно окатывали из шлангов моющим средством, воздух словно звенел от сухости и жары.

За вторым рядом рулонов стал виден погрузчик-стакер со вздернутой стрелой. С той стороны исходило не то урчание, не то гул на границе инфразвука. Лауниц даже потеребил ухо, не послышалось ли, но и боди-комп подтвердил, звук на частоте около 16 герц.

Окно «дополненной реальности», перестав выдавать ненужные сведения о марках стали, оконтурило погрузчик и выдало пеленг на источник звука. Получалось, что это сама машина, вибрирующая своими деталями и поверхностями.

Опять чертова вибрация – намек на то, что эта штука может исчезнуть, а вместо нее появится что-то другое, более жуткое.

Теперь решение принимать ему. После того, что случилось утром, Возняк сдал функции руководителя группы. Мало-помалу и без особых церемоний, словно из него выпустили воздух, перестал быть ведущим, но делал вид, что не стал ведомым, просто идет в ту же сторону, за компанию. А Лауниц уже не задавал наивные вопросы. Сейчас поднял ладонь вверх, показывая, чтобы группа остановилась. Правильно сделал.

Из погрузчика поползли мелкие твари. Небольшие, с членистым панцирем, но быстрые. Из-под днища, с бортов и со стрелы. Вначале даже показалось, что капельки серебристые закапали, «машинка плачет», сказал бы ребенок.

А «капельки», приземлившись, бегут дальше, перебирая крохотными лапками, с легким, но все нарастающим шуршанием. Их по отдельности и не заметишь невооруженным взглядом, только с помощью видеодатчика и режима «слоумо». Нельзя даже сказать, что из щелей эти «капельки» поползли; скорее, погрузчик рассыпался, превращаясь в них. Съелись борта, оголив двигатель, истончала стрела, став ненадолго рукой мертвеца, колеса откинулись, потеряв оси. Потоки текли сразу на три стороны, набирая скорость и визуально превращаясь в глянцевых змей стального цвета.

– Сдать назад, но потихоньку, – в памяти вдруг всплыл подходящий образ. – Живой взрыв. Они реагируют на движение.

Лауниц вдруг оценил картинку интегрально и понял, что надо действовать прямо сейчас, через пару минут поздно будет, продукция живого взрыва окольцует их. Она, математически точно растекаясь по проходам, перекрывает все выходы, словно решает транспортную задачу линейного программирования. Заметил заодно, что сердце уже не подпрыгивает и не выдает волну жара и беспомощности.

– Может, рвануть сейчас и успеем до выхода добежать? – прошептал Возняк.

– Можешь не сомневаться, не успеем, – отрезала Вера. – Ты для этих живчиков даже не мышонок, а улитка. Глянь, какая у них скорость.

Лауниц осознал, что своего рода транспортную задачу решает и его мозг, а между мыслями и действиями нет толстой подушки рефлексии. Что ж, попробуем. Лауниц сорвался с места, но не к выходу. Перескочил на поддон со стальным рулоном, с него – на свисающий крюк мостового крана. Еще на два метра вверх по тросу – и оказался на крановом рельсе.

Обзор отсюда был замечательный. Погрузчик худел, быстро превращаясь в остов, рассыпаясь роем живых или квазиживых существ. Закрывшись облаком трухи, остов стал оседать, да так споро, что почти разом исчез, и ничего, кроме тех самым тварей не осталось.

Любая сталь, которой касался поток тварей, – рулон ли листового металла, моток проволоки, штабель брусов или профилей – оседал кучкой ржавой трухи, смахивающей на засохшие осенние листья.

Вслед за исчезновением остова Лауниц заметил, как помутнел один из углов склада, – словно поземка там кружит, легкие искорки взвились и полетели над полом. Видеодатчик захватил детали и показал, что состоит «поземка» не из снежинок, а из мелких металлоизделий – болтов, винтов, гаек; лазерный дальномер показал дистанцию. Лауниц уверенно продолжил путь по крановому рельсу. Когда это направление уже не подходило, соскочил на штабель труб полуметрового диаметра, уходящих в тот самый угол.

Его заметили. Поток тех мелких тварей со стрекотом и жужжанием устремился за ним; из тонкого, вобрав потоки потоньше, мгновенно стал мощным – если без деталей, то напоминает горную реку из ртути.

Штабель загудел, завибрировал и стал оползать. Вместе с тем и верхние трубы начали крутиться и съезжать – Лауниц едва улавливал ритм этого движения. А упадешь – и перетрет хуже, чем в мясорубке.

Поземка была уже недалеко – точнее, вихревое движение гравиконцентрата, которое старыми сталкерами почетно именовалось «мясорубкой». Сейчас оно подхватило штабель, состоящий из ящиков с метизами и прочим мелким металлом. Кольца, насытившиеся металлической мелюзгой, гвоздями и шурупами, картинно хлестали пол и стены и походили на киношную кобру перед атакой.

Теперь не прямо, а направо и на счет три – прыгать со штабеля. Оттолкнулся, труба, оставшаяся позади, лопнула, разлетелась трухой, прямо из нее брызнул, набирая силу, поток металлических тварей.

Сознание затормозило время; на лету он видел, что под ним крутится система концентрических вихрей, немного напоминающая цветок. А он падает в завязь этого «цветка». Слава Богу, рассчитано правильно. Ухватившись за кабель большого сферического светильника, свисающего с потолка, Лауниц качнулся и снова приобрел вектор движения. Плеснувший гравиконцентрат пнул его снизу, но лишь подбросил. Лауниц, пролетев метров семь, шмякнулся о стену и, если б не торчала там оголившаяся асбестовая изоляция, то кости бы переломал. А так сполз, цепляясь за асбестовое волокно, вниз.

Еще полминуты он не мог совладать со звоном, распространяющимся по телу, и слушал, как чмокает кровь в носоглотке. А когда сплюнул ее и продышался, то вспомнил, что надо наконец оглянуться.

Бесплатное представление, несмотря на дикий грохот, уже подходило к концу. Вихрь гравиконцентрата, захватив поток тварей, образовал из него просторную восьмерку, шмякнул ею пару раз словно хлыстом по стенам и потолку, сорвав десяток потолочных балок, затем втянул ее в точку и все. На выходе – раскаленный мелко вибрирующий комок металла и более ничего. Лишь пара тварюшек из недавнего роя сумела выбраться и срулить в сторонку.

Лауниц бил их подвернувшейся лопатой, лихорадочно, выплескивая напряжение, одну все же обездвижил. Продышавшись, осторожно поднял – различил у нее рукочелюсти с шипами, хоботок с нарезкой как у шурупа, металлический панцирь, под ним брюшко, как будто помягче, и вроде гемолимфа сочится, или смазка…

Когда они вышли из ворот цеха, Лауниц почувствовал легкое касание между лопаток – так бывает, когда вам упорно смотрят в спину. Оглянулся. Следом, уловив направление его взгляда, повернули головы Загряжская и Возняк. Неподалеку от входа, в тени, отбрасываемой остатками крыши, стоял Стецко. Сейчас он казался совершенно прозрачным, отчетливо просвечивал изумрудного цвета кокон, давали отблеск несколько будто лакированных костей. Однако эта неприятность не осталась единственной: за Стецко маячило еще несколько фигур, смутных, неясных. В них также светились немного подрагивающие коконы, только сильнее, настоящие зеленые факелы. И вдруг фигуры, отсвечивающие изнутри словно стекло, двинулись вперед.

– К нам движется настоящая делегация из ада. – Лауницу стало вдруг холодно, несмотря на недавний кросс и спринт.

Первым бросился удирать Возняк, остальные тоже захотели прибежать первыми.

Они карабкались через залежи металлолома, приготовленного когда-то для загрузки в электропечи, который под их ногами проваливался и ломался, словно печенье. Преодолев какие-нибудь полста метров – если считать по горизонтали, – они скатились на площадку перед трансформаторами, измочаленные, в ссадинах и ржавчине.

– Оторвались? – прохрипел Возняк, который никак не мог стянуть арафатку с шеи, мокрые от пота волосы лезли ему в глаза.

– Похоже, открытое пространство им не очень по вкусу, – понадеялся Лауниц, чувствуя по колотящемуся сердцу, что еще одной перебежки не выдержит. – Если это так называемый мусорщик поработал, то как-то по-бандитски. Зачем ему зеленая нитевидная дрянь, которая вползает призракам в утробу? Почему этот хренов Стецко, вместо того, чтобы отправиться на свалку истории или сделать уборку в цеху, увязался за нами, да еще и других призраков с собой позвал? Это чтоб давить нам на мозги? Но зачем мусорщику давить нам на мозги?

– Слушай, меня твоя манера мыслить вслух заманала. Может, не за нами увязался, а за тобой, – сказал немного отдышавшийся Возняк; вместе с потом сошла вся маскировочная окраска с его лица и большая часть самоуверенности. – Или за тем, что ты ищешь. Берковски послал нас, чтобы ты это хапнул, а у мусорщика другое мнение на этот счет: не трожь, голова отвалится… Должно быть, «смерть-лампа» и в самом деле суперважная штука, типа заводного ключика для всей тутошней абракадабры. А нам еще идти и идти. Смотри на маршрут. Через бывшую электростанцию, дальше заводская проходная, потом автомобильный тоннель, и бодрым шагом по развалинам супермаркета. И все время они будут у нас на хвосте… Может, лучше пойдешь и сдашься ему? Не такой уж ты и великий режиссер, смотрел один твой фильм, два ведра чипсов сожрал, чтобы не заснуть, полный отстой.

Лицо у Возняка стало как у подлого слабого мальчика, который пакостит товарищам, подсыпая им тараканов в портфель, подкидывая кнопки на стул или делая подножки.

– Ты лучше сам своему дохлому напарнику задницу подставь. Наверняка обоим понравится, – огрызнулась Вера.

Лауниц задумчиво пошлепал ладонью по кобуре пистолета.

– Если он попробует нас зацапать – это произойдет в нашем мире и в нашем пространстве, – то мы попробуем его грохнуть.

– Кого грохнуть, призрака?

Лауниц опередил Возняка на какое-то мгновение, просто заранее уловил, что тот а истерике.

Его ствол смотрел в висок поляку, в то время как пистолет Возняка еще находился в районе пояса.

– Проверка, Лауниц. Я просто хотел убедиться, стоящий ли ты командир.

– Никогда так больше не проверяй, Школяр. В следующий раз обещаю нажать на спусковой крючок.

Возняк отправил пистолет в кобуру – лицезрение ствола, смотрящего на него в упор, сыграло для него роль транквилизатора.

– Ни одной ошибки у господина Лауница. Пистолет на поясе справа и потому никаких лишних движений, связанных с погашением инерции движения руки. Ушел в сторону от вероятной линии огня противника и уменьшил проекцию тела. Не выдергивал пистолет, посылая локоть вверх, а наоборот зафиксировал пистолетную рукоятку в кисти и понизил центр массы тела, то есть немного присел. Дослал патрон в патронник не на вытянутых руках и не на линии прицеливания, а сразу после извлечения пистолета из кобуры. Пока правая рука толкала пистолет на линию выстрела, вторая зафиксировала затворную раму и тут же отпустила. Рука, выводящая оружие на линию выстрела, сразу остановилась в точке прицеливания, а не пронеслась выше, так что не надо было потом возвращать ее на место. Короче, браво, узнаю почерк «царя».

– И я, – добавила Вера. – В том, что он не пристрелил тебя и даже не накидал люлей.

– Значит, Загряжского и в самом деле звали «царем»? – спросил Лауниц, убирая вороненую сталь ствола.

– Было дело, – согласился Возняк.

– Вначале недоброжелательно, у пшеков и прочих им подобных принято русских марать. – Вера кивнула в сторону Возняка. – Потом с уважением, потому что Сергей не любил предательства, не жаловал зависть и жадность, мог прийти на помощь товарищу, если даже терял при этом куш.

– Эй, не преувеличивай, патоки тут налила, – отозвался Возняк. – Те, кто не любит бабки, в Зону не ходят. Это точно в отношении всех последних поколений сталкеров. Слабоумные романтики давно вымерли. Да и раньше выживали только те, кто успевал подставить товарища раньше, чем тот подставит его. Даже Старый Рэд задержался на свете именно благодаря этому. Зона насмотрелась на «лучшие качества» людей еще в те первобытные времена, когда корпорации только подбирались к ее кладовым и смиренно давали взятки институтским боссам, чтобы быть в курсе дел. Думаешь, что лучше было, когда сталкеры свободно сбагривали всякие побрякушки, от «белых браслетов» до «черных брызг», типам вроде приснопамятного Эрнеста? Отчего он тогда однажды взорвался вместе со своим «Боржчем»? Немного его пережил и Костлявый Фил, задушенный артефактом по имени «белый обруч». Тоже совершенно случайно. А когда им пришли на смену скупщики с Мэй-корт, вроде молодого тогда Манукяна, тоже войны были неслабые, похлеще, чем у наркодельцов. Друг дружку только так дырявили, и сталкеров на тот свет прихватывали, чтобы лишить конкурента поставщиков.

– Я твою жадность и продажность не преувеличиваю, – сказала Вера, отворачивая лицо от назойливого бесцветного взгляда Возняка.

– А это еще надо разобраться, почему Загряжскому не так уж деньги были нужны – может, у него имелись другие источники дохода?

– Как, девочки, достаточно пообщались? Тогда двинулись, – распорядился Лауниц. – Чувствую, время лучше не терять. Попробуем оторваться. Устроим сплав, – сказал и удивился сказанному слову.

Сплав может быть по реке.

– Он вспомнил, – торжествующе произнесла Вера.

– Интересно, что он еще вспомнит? – Возняк скривился, будто червяка проглотил. – Как пользоваться отмычкой?

– Это уже воспоминание из твоей жизни, Школяр.

Ариаднина нить «дополненной реальности» довела их до люка сливного коллектора, и сейчас Лауниц судорожно копался в своей голове, как в большом сундуке, переполненном ненужными вещами.

Река Нижняя текла по территории завода, когда его самого еще не было в проекте, начиная с плейстоцена. Потом «Юнайтед стил» лег на грунт своей огромной тушей и стал ее использовать, даже окольцевал в трубу, и на протяжении примерно полутора километров река скрылась с глаз людских. А после Посещения воды в ней не стало вообще, в смысле, в трубе – пробила она себе другое русло. Или ей пробили – наверное, так же легко, как мальчишки проделывают канавки, по которым пускают воду из одной лужи в другую. Те, кто побывал в трубе и вернулся, рассказывали, что пройти по ней – самый легкий путь добраться до экс-супермаркета.

– Идем по трубе. Ближайший люк, судя по карте, у нас под носом.

– Как скажешь, режиссер, если ты теперь начальник. Я, в общем, не против, побарахтайся.

– Возняк никогда не ходил по этой трассе, я с Сергеем – один раз, – сказала Вера. – Его память пока еще не полностью усвоилась твоей. Так что я пойду первой, Школяр вторым, ты замыкающим.

Лауниц мысленно поблагодарил ее, что не надо иметь Возняка за спиной.

Вдвоем со Школяром они подняли люк – в неприятную, скверно пахнущую мглу уводил трапик.

– Пока, мальчики, не ссорьтесь. – Вера скользнула вниз, а Возняк скривил тонкие губы, показывая, что он в упор не видит в ней «девочку».

Первые минуты Лауницу казалось, что инфракрасный канал прицела не функционирует, вокруг только тугая округлая тьма. Потом стало ясно – тепловая контрастность низкая. Он включил фонарик-клещ, прицепленный к стволу. Стало получше, хотя сектор освещения оказался узковат. Потом добавился еще один источник света – очень слабый, дисперсный, но повсеместный. Можно даже и «клеща» выключить.

На дне тоннеля где-то пятиметрового диаметра были остатки засохшей грязи от стоков – ничего необычного. А потолок оказался усеян какими-то наростами. При ближайшем рассмотрении они напоминали почки, те самые, что расселись на зависшем в воздухе ковше: круглая шляпка и цилиндрическая ножка, а также некоторая «стеклянность» эктодермы придавала им вид лампочек.

– «Дополненная реальность» от «Монлабс» скромно молчит, – констатировал Лауниц.

– Еще бы ей не молчать – ее создавали для рекламы достижений «Монлабс», а тут не достижение, а задница. – Возняк поднес лицо к одному из наростов и неожиданно закрыл глаза. – Их никогда не было так много. Готов забиться на зуб, сейчас что-то приготовилось вылупиться из них. Единственное, что радует – за десять лет, с тех пор как их заметили, ни хрена не вылупилось, может, срок действия истек.

Лауниц не удержался и тоже попробовал рассмотреть почку. Сходство с лампочкой усиливалось за счет крохотного слабенького и прерывистого зеленого огонька в глубине ее. А еще казалось, что внутри нее что-то непрерывно движется.

– А чьи это почки, тот ученый, которого вы немного не довели, вам не рассказал?

Голос Возняка стал тягучим – словно растянулся в пространстве, зацепившись за прошлое.

– Вопрос на сто долларов, Саша Лауниц. Может, животного, или растения какого-то хитрого, или гриба-людоеда. Да никакой не ученый… Загряжский это был, только не в последнюю свою ходку, когда он один пошел. Берковски просто велел поменьше упоминать его имя, чтобы не слишком провоцировать эту мемограмму в твоей башке. Но вот я не понимаю, зачем в молчанку такую играть. Если вернешься, спроси у какого-нибудь настоящего профессора. Кое-кто из наших даже видел, что из этих почек появляются тонкие-претонкие, острые-преострые извивающиеся нити.

– И что с этим делать, когда появляются, «кто-то из наших» сказал?

– Ничего. Появляются и прячутся обратно. Как правило, на этом фокусы и заканчиваются. Так говорят те, кто вернулся. Кто не вернулся, ничего не говорит. Надо просто надеяться, что не попадешь под раздачу. Хотя особо не стоит – Берковски послал нас именно по тому маршруту, где их все больше. Может, эти почки и та зеленая нитевидная дресня, что внутри покойника-беспокойника сидит, как-то связаны.

– Десять долларов своим ответом ты уже заработал. Потому, наверное, и послал, что хочет узнать, как связаны.

Лауниц оглянулся на Веру. Приспособлением, похожим на насос, она стягивала почку со стены – «ножка» натянулась, можно было подумать, что еще чуть-чуть, и порвется. Но почка перестала цепляться и дала себя всосать.

– Никто никогда их не считал за хабар, – предупредил Возняк, голос его звучал вполне искренне. – По той простой причине, что никому еще не удалось их вынести. Почка не убивает как «ведьмин студень», просто исчезает – из сосуда любой герметичности. Но пусть девушка попробует.

Они прошли метров пятьдесят, когда стены тоннеля, дотоле щербатые, стали гладкими, словно на них натянули шелк. Они напоминали потоки темной вязкой жидкости, скрученной какой-то регулярной турбулентностью. Словно бы сгущенная вода, которая, однако, не могла заполнить все пространство.

Лауниц потрогал пальцем стену, на ощупь она, пожалуй, как маслянистая пленка, но никакого следа на коже не остается.

А почки везде – и такое впечатление, что они могут перемещаться по этой пленке, как волна.

Лауниц машинально оглянулся – не сидит ли мусорщик на хвосте – и зря, потому что поскользнулся и упал. Ощущение такое, что съезжает по водяному желобу в аквапарке. Он с трудом поднялся, сделал еще несколько шагов и снова свалился. Опять как в желобе, он даже проехал на заднице несколько метров. По дороге его неудачно развернуло и стукнуло головой о стенку. Сильно. Полегчало, лишь когда пальцы Веры осторожно пощупали ему затылок.

– Ага, сделай ему еще анализ кала, – дал свое звуковое сопровождение Возняк; ему всегда было приятно, когда Лауницу становилось больно. Но и его голос оказался растянут, словно резина.

– Надо идти как по льду, стараясь не отрывать ногу, и словно подпирая боком невидимую стенку справа, – посоветовала Вера. – Сталкеры называют это снятием правого заряда.

Через десять минут луч «клеща» выхватил люк над головой и трап, уходящий вверх по колодцу метров на пять. Это был конец их пути по трубе; шли бы поверху, потратили бы вдесятеро больше времени, если бы вообще дошли.

Выдавливать люк головой и плечом пришлось Лауницу, как более высокому.

Вышли на развалины супермаркета «Хэрродс», освещенные словно бы инопланетным фиолетовым солнцем. Самым неприятным казались тут лестницы, уходящие в никуда – некоторые из них заросли паутиной, той самой, «серебристой», которая легко губила первых сталкеров. А лучше всего сохранились покупательские тележки из надежной немецкой стали. Собственно, они уцелели поголовно и стояли повсюду, напоминая сбитое с толку и озадаченное стадо.

Из-за ближайшей подпирающей небо колонны показался Стецко, полупрозрачный, с серебристым хребтом и ослепительно светящимся изнутри зеленым коконом. До него было метров семь – и казалось, что он выходит по какому-то конусу, вставленному в обычное пространство.

– Мусорщик не так прост, как нам хочется, – пробормотал сзади Возняк. Лауниц машинально оглянулся – тот прикусил нижнюю губу, будто боялся, что задрожит.

– Отстань от нас, – заорала на «гостя» Вера. – Слышишь ты, отвали, сатаноид.

– Это все равно что орать на фотографию, – сказал ей Лауниц. – Но будь внимательной, он ближе к нам, чем кажется.

Из тесно стиснутого рта Стецко, напоминающего теперь прорезь банкомата, вдруг вылетела зеленоватая тонкая струйка.

Лауниц оттолкнул Веру, а сам, резко мотнувшись в сторону и согнув ноги, выстрелил «флэшем» из пистолета – первый выстрел прицельный и на отдаче еще один, полуприцельный. Сзади из своего HK517 стал стрелять Возняк, сразу очередью. Струйка пролетела между Лауницем и Верой, а «нежить» исчезла.

– Хороша фотография. – Вера отшвырнула руку Лауница, когда он хотел ей помочь подняться. – Интересно, что эта фотка еще умеет? Плясать гопака? Если так дальше пойдет, то он скоро попросит у нас закурить.

– Надеюсь, что блондинки и режиссеры ему более по вкусу, чем я, – сказал Возняк.

Лауниц обернулся.

– Думаю, что ему сгодится органика под любым соусом. Иначе зачем ему плеваться на манер жабы или хамелеона в твою сторону?

– Да уж понятно, приклеит и схарчит, невзирая на лица. А все же он знает, куда мы направляемся, и ждет нас по дороге с большим интересом. – Возняк утер арафаткой левый вдруг заслезившийся глаз, ему, обычно такому аккуратному, сейчас неохота было лезть в аптечку за дезинфицирующей салфеткой. – Много раз ходил в Зону, но первый раз такой садизм.

– Мы не пойдем прямо туда, где он нас ждет.

– А как, криво? Мусорщику не понравилось наше путешествие, режиссер, – голос Возняк сбился на шепот. – Вернее, твое задание. Он ни за что не отдаст «смерть-лампу». Будь уверен, до тебя Берковски и других посылал за ней. И вот где они сейчас – стоят темными тенями за плечами у Стецко. Загряжский не вернулся, Гринбергс тоже, Плавшич с Печковским ходили – дома оказался только один из двух, да и то в психушке, полностью невменяемый.

– Можешь возвращаться, а меня Берковски из Зоны не выпустит с пустыми руками.

– Ах ты, твою мать, какой активист нашелся. А еще недавно выглядело так, что тебя Берковски чуть ли не силком задвинул в Зону. Слушай, режиссер, ты мне не нравишься, но я помогу тебе и твоей красотке выбраться отсюда. Мы выйдем не там, где нас ждут. Я знаю более-менее безопасный маршрут через Слепые кварталы, сейчас двинем к югу, перейдем через железнодорожные пути рядом с бывшим «Хилтоном», доберемся до нужной точки неподалеку от южного КПП, а там…

– Я за то, чтобы двигаться вперед. Мне кажется, что мусорщик наиболее активен там, где более всего следов прошлого, – сказала Вера. – Значит, надо поскорее выбраться на парковку возле супермаркета.

– Так что двое против одного, – подытожил Лауниц. – Мне кажется, что мы удержим ситуацию под контролем. Ну как, за компанию или своим путем?

Возняк удрученно покачал головой, но двинулся вслед за остальными.