Зона Посещения. Луч из тьмы Тюрин Александр

Покойник, лишающий покоя

В штаб-квартире «Монсанто Лабс» не было секретарш. Никаких тебе пухлых губок, круглых задков, вылезающих из тугих юбочек, и кофточек, растегнутых до третьей пуговки. И бесконечного милого трепа по телефону с подружками о том, что нынче в тренде. Берковски относил этот прискорбный факт на счет гомосексуальной ориентации большого босса – сэра Роджера Дюмона. В 12.00 биомех, похожий на освежеванную гориллу без шкуры (если честно, стошнить от него может), доложил Зигмунту Берковски (в детстве и юности Сигизмунду Берковскому), главе сектора прорывных зональных изысканий, о поступлении человеческого тела с идентификатором Z345 в холодильную камеру.

Со своего интракорпорального коммуникатора Берковски оповестил всех заинтересованных лиц и вызвал транспортер, который и домчал его за пять минут до прозекторской. Доставленное тело было уже окачено моющим коллоидом и готовилось въехать в стационарный сканер, комбинированно использующий несколько методов изучения объекта – рентгенографический, ядерно-магниторезонансный и терагерцевый.

Пару минут спустя прибыл доктор Моранди, шеф лаборатории номер 5 по исследованию биологических форм, доставленных из Зоны. Почти сразу за ним Томарико Томаридзе, начальник Службы безопасности корпорации. Или начальница. Томарико был(а) интером и трансом. Когда-то нормальный волосатый мужик из Закавказья заигрался в освобождение личности от пут тоталитаризма. Впрочем, в карьере это помогло. Сейчас на вид эта была жирная баба с сальным загривком, наклонявшим ее щекастое лицо, украшенное мощным румпелем, к полу. Томарико был злобным и опасным. Однажды на корпоративе он пробовал заигрывать с Берковски, потряхивая наносиликоновыми титьками – и того едва не вырвало. Зигмунт не очень хорошо скрыл это, на самом деле ему хотелось трахнуть бутылкой вискаря по похотливой физиономии Томы. Чтобы охладить флиртующую особу и отомстить за вызванное отвращение, Берковски встретил ее около выхода из дамского туалета – незаметно вынырнул сбоку, прижал плотную салфетку к ее лицу и наградил двумя крепкими джебами через эту «паранджу». Пока Томаридзе приходил(а) в себя после нокаута и промывал(а) окровавленный румпель, Берковски уже оказался достаточно далеко. У Томарико не было улик, но он(а) запомнил(а)…

– Что с ним не так, если не считать того, что он умер? – спросил Моранди своим привычно тихим, вкрадчивым голосом.

– А вы как думаете?

– На первый взгляд все в порядке. Можно, конечно, поиграть скальпелем.

– У нас нет времени на это, господин доктор.

Берковски дал команду голосом управляющей компьютерной системе, и тело поплыло внутрь сканера, напоминающего по форме торпедный аппарат с АПЛ.

На светокристалльный экран гвизора вышло объемное изображение мертвого человека, вращающегося вдоль продольной оси. «Торпедный аппарат» урчал, набирая все большую мощность. Слой за слоем с тела стали сниматься лишние «детали» – кожный покров, цвет тканей, красная окраска крови.

– Все органы и члены тела соответствуют нормальному человеческому без каких-либо пороков развития и серьезных травм. Единственное исключение – отсутствует приличный фрагмент черепа и граммов триста мозгового вещества, но по независящим от данного объекта обстоятельствам, – доктор Моранди заглянул в описательный файл. – Ага, его звали Лауниц. Знакомая вроде фамилия. Сценарист был такой или режиссер.

– И мне хочется верить, что это нормальный милый безобидный человеческий труп, – поддакнул Томаридзе. – Только я не хотел бы, чтобы меня так, без макияжа, разглядывали после смерти.

Берковски, поднеся руку к изображению икроножной мышцы тела, выведенному на объемный экран, задал режим бесконечного увеличения. Теперь проникновение вглубь могла остановить лишь его рука, снабженная боди-коннектором. Или же исчерпание резервов сканера.

В кубе, вычленившемся из общего объема экрана, показывалось, как раздуваются при увеличении клеточные структуры, почти что планетами проплывают ядра, вакуоли и плазмиды, вот уже закувыркались белковые глобулы, а затем поползли, словно змейки, спирали нуклеотидов.

Вскоре в наблюдательном кубе затанцевали отдельные молекулы белков, пептидов, углеводов и липидов.

Еще один скачок в глубину, и опытный глаз доктора Моранди стал различать структуру аминокислот и нуклеотидов.

Программа телеприсутствия выделяла, увеличивала и прокручивала их в разных ракурсах, открывая изомерию азотистых оснований, гидроксильных и карбоксильных групп.

Теперь уже пальцы доктора Моранди, снабженные хаптик-коннекторами, могли получить тактильные ощущения, соответствующие химическим структурам: водородные связи выделялись слабыми подрагиваниями, ионные связи напоминали вибрирующие нити, ковалентные – биение пульса. Программа визуализации рисовала желтый цвет шарикам атомов азота, голубой – кислорода, зеленый – углерода. Хаптик-программа давала ощущение вибрации тем более частой, чем менее был атомный вес.

– И как, замечаете что-нибудь особенное? – с ехидством в голосе спросил Берковски.

– Я – нет, – без лукавства отозвался доктор. – По-прежнему, вполне благополучный труп.

– А я, пожалуй, да. Картинка слишком благостная, – сказал Томарико. – Теперь этот парень выглядит так, будто никогда не пил, не курил, не наклеивал трансодермы с наркотой, ничем другим тоже не закидывался. Ни одного очага воспаления, даже рубцов нет, говорящих о том, что они случались в прошлом, ни бронхита, ни триппера, никаких нарушений обмена веществ, возрастных изменений хрящей, костей и сосудов, даже мозоли отсутствуют. Не заметно, чтобы он получал когда-нибудь по физиономии, падал по пьяни или на занятиях спортом. Нет следов кариеса, износа суставов и отложения солей. На коже минимум бактерий – и, похоже, они появились постмортум. Отсутствует даже микрофлора кишечника, без которой у обычных людей не будет нормального пищеварения. Получается, ваша сотрудница грохнула идеального человека. Ай-яй-яй, позор ей и порицание от международной общественности.

– Пожалуй, я соглашусь с наблюдательным коллегой Томаридзе, – закивал головой доктор Моранди. – Человек этого возраста не мог не иметь обычного набора микротравм. Например, ударился головой хоть раз – и уже случились микротравмы кости и тканей мозга с последующим их заживлением и изменением структуры. Получается, у нашего подопечного либо не было прошлого, либо в нем происходила какая-то тканевая регенерация. Еще я не вижу следов вживления плюрипотентных клеток и трансплантации экзоклонированных органов.

– Что ж, это уже интересно. Смотрим кино дальше.

А дальше – серый туман. Шарики атомов должны были разойтись на «солнечные системы» внутриатомарных структур. Но их не было. «Это как кофе в дешевых кафешках, – подумал Берковски. – Запах кофе есть, а на вкус какая-то бурда. Ею, может, можно хорошо вымыть пол, но это не кофе».

– На размерности где-то в две десятые нанометра структура исчезает, – озадаченно заметил Моранди и приложил салфетку освежителя к смуглому лбу.

– Профессор закашлялся, – хохотнул Томаридзе, но, похоже, и ему было не по себе.

– Выключаем прибор и идем грустить за чашкой чая?

– Да, то есть нет. Погодите, вы. – Моранди впервые на памяти Берковски повысил голос.

Серый туман неожиданно прояснился – и в нем стали заметны как будто нити. Нити образовывали пучки и узоры, несколько напоминающие орнаменты с первобытных сосудов. Дальнейшее увеличение поставило сканер на предел возможностей, однако нити не становились крупнее. Они словно отдалились от «наблюдателя» на безопасное расстояние. Правда, стали заметнее присутствующие на них «почки» – вздутия.

– Это что еще за хрень? – озадачился Томаридзе. – Получается, что ваш подопечный состоит вовсе не из нашей материи? Вернее, наша материя – лишь его маска, ловкое прикрытие для каких-то своих ниточек, тяжей, червячков.

– Пожалуй, теперь я не уверен, что господин Лауниц, или что там вместо него, действительно мертв, – сказал Моранди. – Если все это тело с нормальными структурами тканей лишь имитация, то чего стоит этим ниткам увязаться как-то иначе и оживить пациента.

Берковски улыбнулся, несколько криво, чтобы показать здоровый скептицизм.

– И тогда он вскочит в виде пятирогого люлякебаба или всплывет в виде какого-нибудь брюхоногого моллюска? Сомневаюсь. Поскольку у него нет никаких других макроструктур, кроме человеческих, то не вскочит.

– Позвольте помечтать. Эти ниточки похожи на время, на хрональные нити, на свернутые тугой темпоральной пленкой чужие неизвестные измерения, – певучим голосом сказителя произнес Томаридзе. – Впрочем, я тут не спец. Хотя название подарю – нитехроноплазма.

– В свернутых хрональных нитях и я не специалист. Но это очень напоминает гифы и ризоморфы грибов, только намного более тонкие. Может, это какие-то инопланетные грибы? – Моранди несколько смущенно потрогал дужки своих очков.

– Остановимся на рабочем названии икс-структура, – подытожил Берковски. – Все, господа, спасибо за внимание и до новых интересных встреч. Я сам составлю отчет для вышестоящих инстанций о сегодняшнем исследовании, в том числе предоставлю данные о том, откуда взялся биоматериал.

– Я имею приоритетный доступ A2, – неожиданно твердо сказал Томаридзе, – и мне будет интересно ознакомиться с вашим отчетом, господин Берковски. Надеюсь, ваша служба не допустила существенных упущений в работе с материалом из Зоны и нет причин для внутренних расследований. Кроме того, мне предстоит общаться с начальником институтской Службы безопасности господином Херцогом-младшим. До него наверняка дойдут слухи о разгуливающей по городу аномалии и, скорее всего, у него окажутся и соответствующие видеозаписи. Мне нужно быть хорошо информированным, чтобы, так сказать, умело навешать ему лапши на уши. Куда вы, кстати, собираетесь направить это тело, которое наш уважаемый доктор полагает не совсем мертвым?

«Отчет захотел, вот придурок», – подумал Берковски. Небось еще такой отчет, в котором будет написано, что нечто микроскопическое, доставленное из Зоны и оказавшееся по результатам исследования мутировавшим дрожжеподобным мицелием, после опытной активации «смерть-лампой» выросло в течение нескольких часов в целое человеческое тело. И что это тело, обработав лаборанта, успешно свалило из лаборатории, а вдобавок оказалось копией одного типа, оставленного в Зоне. И что, как выяснилось, оно вообще слеплено из иной материи.

– Объект будет в ближайшее время утилизирован, а пока что пусть отдохнет при нуле по Кельвину. Сервисных роботов из криосекции я уже вызвал.

Иногда они встают и уходят

Смешно, но ему показалось, что копия Лауница открыла единственный уцелевший глаз перед тем, как ее опустили в капсулу с жидким азотом.

А вот это точно не показалось – на теле перед погружением в капсулу проступили как будто мелкие шипы или тонкие отростки. Берковски даже почувствовал, что его кольнуло. Конечно, это самовнушение, перенервничал, и в самом деле не каждый день такое увидишь. Но, откровенно говоря, он был рад, когда вредный труп скрылся в прочном корпусе из легированной стали.

Лабораторный комплекс фирмы «Монлабс», занимающийся объектами, полученными из Зоны, напоминал по своему виду Пентагон: три вложенные пятиугольные стены из поликарбона, между ними лаборатории, офисы, служебные помещения. Переход на каждый следующий уровень – через шлюз.

Берковски находился в лабораторном блоке номер 5 на уровне 2 – там располагалась испытательная зона, из которой ни при каких обстоятельствах не должны были выйти, просочиться, испариться и излучиться изучаемые объекты. Герметичность зоны и блока гарантировалась не только стенами, переборками и люками, но и разветвленной системой датчиков. Руки исследователя, работающего с объектами, заменялись манипуляторами, которые подключались к его мозгу через разъем в районе третьего шейного позвонка и нейроинтерфейс, установленный в основании черепа.

После загрузки соответствующих психопрограмм непосредственно в гиппокамп Зигмунт Берковски воспринимал трехметровые десятипальцевые манипуляторы как свои собственные руки. Каналы моторной шины передавали таким «рукам» мысленные приказы исследователя – как воздействовать на экспериментальный материал, а каналы сенсорной шины возвращали мозгу исследователя ощущения – упругость, форма, текстура, температура материала.

Прозанимавшись несколько часов зондированием x-структуры с помощью АСМ[5] – то, что было в «глубине» Псевдолауница, оказалось аналогично начинке почек, доставленных Верой из Зоны, – Берковски завершил свой рабочий день. Действительно, напоминает гифы грибов, хотя по размерности сильно не дотягивает даже до нанометра. С ними трудно работать, потому что их структуры скрыты за темпоральным барьером. Нужна иная аппаратура, которую надо приобретать, невзирая на цены – все расходы в недалеком будущем многократно перекроются доходами, на кону сумасшедшая прибыль. Однако вопрос, имеется ли такая аппаратура вообще где-нибудь.

Выйдя из четвертого шлюза, Берковски вдруг почувствовал что-то на своем темени, не слишком защищенном волосами (последняя пересадка клонированных волосяных луковиц прошла неудачно). Как будто упало сверху. Он задрал голову – на люминесцирующей потолочной панели ничего не было – идеальная чистота, отталкивающая любую грязь на молекулярном уровне. Но на голову явно упала капля. Или появилась там как-то. Даже было ощущение, что вскрылся кожный нарыв… но сейчас кожа сухая и гладкая.

Берковски еще раз потрогал темя – ничего. А если эта чертова капля – нехорошая догадка покрыла спину испариной – впиталась в его тело?

Показалось, конечно. Но когда Берковски проходил лабораторный шлюз и на него стала опускаться рамка биосканера, на спине уже не испарина проступила, а настоящий пот, от страха. Вдруг эта зараза уже действительно в нем, и чертовы гифы расползаются по нему как черви? Ползут, извиваются, грызут, буравят его клетки. А ведь, вполне возможно, они способны преодолевать пространство, пользуясь дырами в эйнштейновском континууме, и таким образом легко переносятся из одного организма в другой. Например, из Лауница-2 в того, кто оказался поблизости. Если этот второй Лауниц не предположительно, а в самом деле спора той самой нитехроноплазмы, которая способна к бешеной пролиферации и заражению других тел?

Тогда мы – полные кретины, сами притащили в город троянского коня из Зоны, поторапливая друг друга, мол, сейчас изготовим высокоприбыльный «волшебный горшочек». Но люди для этого «волшебного горшочка», будь он неладен, в лучшем случае что-то вроде питательной среды. А как этот Псевдолауниц навалял полисменам? Пять трупов накидал чуть ли не за пять минут, адский специалист. Похоже, она совершенно неодолима, эта иноматерия. Все еще хуже, если она представляет собой какой-то вполне разумный организм, который мы пока не может увидеть из-за темпорального барьера, – уж больно хитро и целенаправленно действует. Мы смеялись над сталкерскими легендами о мусорщике, теперь смеется он в свои нитеплазменные усы… И с чего этот организм должен нас жалеть? Кого когда жалела «Монлабс» – все корпорации вообще похожи на рои прожорливых насекомых, – почему иноматериальная бяка должна быть гуманнее?

Мысли проносились очень быстро, даже параллельно друг другу, как у него всегда бывало в минуты сильного волнения.

Биосканер наконец пропустил Берковски, отметив учащенное сердцебиение, а кибероболочка шлюза посоветовала обратиться к кардиологу.

Когда его машина выезжала из подземного гаража, колеса неожиданно пробуксовали около самых ворот, словно мощные невидимые руки ненадолго попридержали ее – и Берковски подумал, насколько беспечно люди обращались с Зоной все эти десятилетия.

Ее воспринимали как песочницу с игрушками, оставленную инопланетными шалунами, как забытый кем-то сундучок с драгоценностями, как бесплатную кладовую. Не каждому этот Симсим открывается благосклонно, но, так или иначе, это источник подарков человечеству – подбери только верный пароль. Ну, если не всему человечеству, то его лучшей части, в которую, безусловно, входят топ-менеджеры и акционеры «Монсанто» и «Монлабс».

Но что, если на самом деле это портал для чужой хищной жизни? И мы сами впускаем ее своей жадностью, вместо того чтобы закрыть бетонным саркофагом или для верности сбросить на нее атомную бомбу. «Лучшей части человечества» жадность всегда помогала найти новый источник богатства и удовольствия, а, изгадив и опустошив его, отыскать новый. Жадность облаготворяла и вдохновляла на захват все новых и новых кладовых. Но сейчас она может сыграть уже против «лучших людей» и через нее придет расплата. Мы, похоже, заглотили ядовитую наживку.

Машина пошла по платному скайвею, открыв вид на Зону сбоку и сверху – она более, чем когда-либо, казалась похожей на гриб, благодаря затягивающей ее туманной пелене, вздыбливающейся вверх на манер грибной шляпки. Сейчас, наверное, ее нити-гифы уже прорастают сквозь пространство, воздух, осадочные и магматические породы, сквозь мантию, пронизывают Землю, проникают в минералы, почву, конструкции и машины, в растения и животных, в людей. Чужая жизнь, возможно, уже вошла в чрево нашего мира, растет там, извивается, размножается.

Берковски поежился, почувствовав, как что-то узкое и тонкое проползло по его позвоночнику, вызвало зуд в копчике, извивом прошло по мошонке и, словно утолщившись, пропутешествовало через кишечник. Это показалось, показалось! Эффект самовнушения. Или нет?

Особенно тупыми казались сегодня утренние разговоры жены о ее работе в Координационном Совете Института, о том, как она с Бликсом в очередной раз успешно отфутболила русских и китайцев от доступа к работе основных исследовательских групп. А ведь и Россия, и Китай могут разозлиться и полностью отказаться от финансирования МИВК. Может, только они и в состоянии спасти мир от худшего, от того, что его сожрет на обед какая-то тварь.

Съезд со скайвея номер 6 – борт-компьютер здесь никогда не передаст управление водителю, а движение немало напоминает посадку самолета. Еще километр по городской улице, и открывается зеленый квартал «Виктория Ресорт». За стеной в приличном отдалении друг от друга стоят шикарные особняки, окруженные садами, ярко-зелеными газонами, теннисными кортами и бассейнами. Вон соседи, муж Джим и жена Джон, делают сейчас для своих гостей барбекю на лужайке; тонкий аромат натурального мяса, румянящегося на огне, неожиданно остро проник в нос Берковски.

Машина, проехав по грунтовке, спустилась на лифте, замаскированном под газон, в подземный гараж. Чтобы подняться наверх, Берковски не воспользовался вторым лифтом, а пошел по винтовой лестнице из розового известняка – похожей на те, что в старых итальянских замках. Окликнул Джейка, но сын так и не показался из своей комнаты. Сидит там в сенсорной коллаген-оболочке, во все отверстия всунуты вибраторы, и гоняет порно-программу. Вон даже слышно, как кряхтит. И в этот момент Берковски подумал, насколько неустойчиво его благополучие, как зыбко все благосостояние «лучших людей», насколько глупо они транжирят главный ресурс – время.

– Зиг, поехали на корт, – c наигранным энтузиазмом предложила жена, которую он нашел во второй «голубой» гостиной.

Ясно уж, из него теннисист, как из дерьма пуля, мускулатуру-то накачал, а вот технику не накачаешь. Жена же собралась напялить короткую юбочку и поиграть в паре с ражим Бондом, дубоватым секьюрити из МИВК, который вечером еще подрабатывает в стрипклубе. Дождется, шлюха. Когда-нибудь он устанет от ее утех и уедет далеко-далеко, прихватив с собой компромат на ее папашу… Особый интерес Джой выказывала и Вере, всегда чрезмерно оживлялась в ее присутствии и несла глупости в еще большем количестве, чем обычно, однако Загряжская уже давно перестала заглядывать на корт. Когда Джой летала на восточное побережье – на «деловые встречи» с Элизабет Райс, тоже всегда брала с собой эту юбчонку и ракетку для «прикрытия». И как-то заметил он у женушки в раскрытой сумке перед самым отъездом интимную графеновую смазку и самопрограммирующийся дилдо – не успела, видимо, застегнуть молнию.

– Сегодня не тот расклад, дорогая моя.

И надо улыбаться, растягивать резину ниже носа, потому что семейка Джой Голдсмит – это типа его благодетели. «Превратили его из мелкого сборщика научных трофеев, шакалящего по Восточной Европе, в топ-менеджера самой мощной корпорации на свете», – так выразилась недавно Джой. А если скандал и развод, то «сенатор Голдсмит быстро превратит Сигизмунда Берковского в того, кем он являлся изначально. В мелкого коммивояжера от науки, которого ноги кормят». Посмотрим, кто кого превратит. Благообразный седовласый сенатор не так давно еще был хитрожопым хорьком с дипломатическим паспортом, который помогал «Пфайцеру» и другим фармаконцернам устраивать масштабные тайные испытания стерилизующих средств на людях. И как бы не всплыла правда о результатах тех испытаний…

– Я не понимаю твоих восточно-европейских фразеологизмов, не тот расклад чего, карт? А что, разве не надо заботиться о теле? Если я оплыву и превращусь в типичного хармонтского свинопотама, то ты же и сбежишь от меня со всей доступной тебе скоростью.

– Иногда надо заботиться и о душе, Джой. С гниловатой пустоватой душонкой и тело не будет в порядке, несмотря на все коллагеновые каркасы, силиконовые арматуры и выращенную на геносовместимых манекенах новую кожу.

– О душе… Ты про церковь, что ли? Ты же знаешь, котик, что у нас разные вероисповедания и мы не можем ходить в одно молитвенное учреждение вместе, – она уселась к туалетному столику и стала несколько свирепо наносить себе макияж. – Впрочем, мы запросто вместе станем буддистами, это так модно сейчас. Мне нравится поза лотоса и не только в молитве.

Неожиданно Берковски заметил у жены – точнее, в ее зеркальном отражении, над бровью, выкрашенной фотонической краской переменной цветности, две серебристые капельки. Вроде у нее не было там никаких боди-коннекторов. Спросить? Ему опять стало неуютно. А вдруг внутри нее эта самая червивая материя? Вдруг она – мешок с червями?

Звякнул персональный коммуникатор, имплантированный в его верхнюю челюсть, на место зуба мудрости. Вызывал Томарико. Его голос противно зазвенел в черепной коробке, сейчас он был особенно по-бабьи визглив.

– Итак, держитесь, господин Берковски. Наш бойкий труп пропал из крепкой бочки с отменным азотом. Ни охрана, ни система наблюдения ничего не заметили. Словно ушел в другое измерение.

Так, снова неприятности. Явились как всегда вместе с Лауницем. И не сидится ему, не лежится, что в оригинале, что в копии…

– Хорошо, скоро буду.

– Ты куда? – окликнула жена.

– Небольшой сбой на работе… Ты ничего такого необычного в последнее время не замечала?

– Замечала. У нас вчера очень неплохо получилось в постели, особенно со второй минуты. Может, потому, котик, что мы использовали умную смазку. Тогда, значит, и сегодня получится…

Берковски уже спускался по лестнице в подземный гараж. Едва выехав на улицу, набрал номер, который лучше было б не вызывать вообще.

– Сэр, у нас начались неприятности.

Через час несколько серьезных людей в идеальных английских костюмах сидели в кабинете у главы «Монлабс» Рудольфа Бликса, срочно доставленного самолетом компании с западного побережья. Над столом в фотонном кристалле гвизора светился Хармонт и вошедшая в него треугольником Зона.

– Мы оцениваем напряженность хронального поля по вторичным признакам – магнитогидродинамическим шипениям. Сегодня отмечается спиралевидная циркуляция с усилением градиента. Редко, но такое бывало и раньше, – сказал глава службы мониторинга.

Берковски прокашлялся, чтобы скрыть нервозность; вот и костюм сидит сегодня как-то паршиво, где-то натягивается, где-то мешком, к носку туфли что-то прилипло.

– Господа, сегодня у нас появилось тело. Тело как будто человека, однако все его структуры, от макро до микро, являются только прикрытием, маской для принципиально иной материи.

Берковски поднес руку, оснащенную боди-коннектором, к столу и вывел в фотонный кристалл объемные снимки со сканера; они представляли Псевдолауница пост-мортум в разных разрезах и ракурсах.

– Так, значит внутри него эта гадость, и ничего кроме нее, настоящий пирожок с глистами, – печально подытожил Бликс, глядя на то, как на его пальцах тают визуализированные «дополненной реальностью» иноматериальные червячки.

– Доктор Моранди заметил, что это похоже на гифы грибов, – сказал Берковски.

– А я бы назвал это вирусной нитехроноплазмой, или кратко – нитеплазмой, – торопливо предложил Томаридзе, сегодня напоминавший пожилую женщину, от которой ушел последний любовник. – Похоже на компактифицированные хрональные потоки из дополнительных временных измерений шестимерного пространства Бартини.

– Это кто еще? – недовольно спросил главный.

– Русский итальянец, – подсказал Томаридзе. – Удивительно, но прорывные вещи часто совершаются русскими или в России.

– А взглянуть на тело можно?

– Его нет. Оно исчезло, совсем, – покачал головой Берковски, стараясь придать себе максимально траурно-раскаивающийся вид.

– А оно не слишком стабильно, ваше тело. Если, конечно, не сбежало, воспользовавшись головотяпством охраны. – Бликс шлепнул ладонями по столу. – Мне нужен сканер этой вирусной нитехроноплазмы, способный засечь даже самые мелкие ее гнездовья. Да, сканер объемного зондирования, только не размером с дом, а такой, который можно установить на мобильную платформу, от автомобиля до дрона, еще лучше переносной. И требуется устройство, способное уничтожать эту вирусную… нитеплазму с гарантией. Чтобы тело с этими дерьмовыми нитками внутри не вставало и не уходило, куда ему заблагорассудится.

– Вторая задача – почти нерешаемая, – подсказал Томаридзе.

Берковски снова провел рукой над столом, и в световом кристалле возникла схема установки.

– Решаемая, – настойчиво сказал шеф сектора прорывных исследований. – Но на принципиально ином уровне. Существует проект декоррелятора, который способен уничтожить любой сложный объект, что человека, что «ведьмин студень», расщепляя поток времени, который его «несет», на отдельные некоррелирующие струи. Достаточно компактный источник питания, возможен мобильный вариант.

– И кто может его реализовать? – строго вопросил главный.

Берковски как будто нехотя ответил:

– Есть такой человек… Юрий Заварзин, если, конечно, не спился и не умер. Его в свое время переманили из русской Дубны в «Сирл», а там выпотрошили и выбросили. Он уже десять лет назад считал, что в Зоне присутствует чужеродная живая материя, которую он, кстати, называл «гифоплазмой». И уже тогда говорил, что «гифоплазма» ответственна за большую часть аномалий, зафиксированных в Зоне, в том числе и за «мусорщиков». И даже выдвинул предположение, что ее споры распространяются с Юпитера от неких материнских шизонтов, имеющих форму пузырей.

– Это как раз не вызывает к нему доверия, – заметил Бликс.

– Но десять лет назад что-то и в самом деле случилось на станции «Юпитер-5». Погибли все, жилой отсек развалился. Однако посторонних веществ и диверсионных устройств там не было обнаружено, ни в явном виде, ни в виде каких-то следов. А работала там бригада серьезных экспертов. Комиссия ООН, возглавляемая нынешним директором АНБ, списала все на столкновение с малым небесным телом изо льда. Заварзин первым посчитал, что это отличилась гифоплазма. Посетители испытали ее там, потом отправили в хармонтскую Зону – для проведения уборки. То есть чтобы убрать все следы своего пребывания на Земле, пусть даже это серьезно навредит земной цивилизации.

– Кстати, нашей службой был тогда составлен доклад, связывающий события на «Юпитере-5» и изменения в Зоне, которые именно тогда и произошли, – сказал Томаридзе и, помедлив, со значительностью в голосе добавил: – Но он носит закрытый характер.

– И кто же его закрыл?

Томаридзе натужно прокашлялся.

– Хорошо, я понимаю, о чем вы, – срочно подавив возмущение, произнес Бликс. – Думаю, что гриф «закрытость» не должен в данном случае распространяться на меня, иначе эффективность корпоративного управления будет сведена к нулю… Я подниму все материалы и изучу их лично. Мда, должен заметить, если исследовательский сектор, возглавляемый господином Берковски, способствовал распространению иноматериальной формы жизни за пределы Зоны, мы будем вынуждены рассмотреть вопрос о его неполном служебном соответствии.

«Да пошел ты, – подумал Берковски. – Ты вылетишь со своего поста раньше меня. В критические моменты требуются такие люди, как я, а не такие, как ты, свинцовая задница».

Внезапно в фотонном кристалле появилось изображение человека, которого знали все присутствующие. Сенатор Голдсмит, представитель одного из самых мощных медийно-политических кланов со штаб-квартирой на Западном побережье. А в другом – опять узнаваемый тип, глава комитета ООН по Контакту с Внеземным Разумом, еще недавно директор стратегического управления АНБ. А в третьем – сэр Роджер Дюмон, чьи деньги контролировали «Монсанто» и «Монлабс», а также и первых двух гостей. И хотя Берковски видел его не в первый раз, его снова взяла некоторая оторопь. Тонкая свежая кожа ребенка и яркие трансплантированные глаза, пышные седые волосы, широкие плечи, узкая талия, ни жиринки, ни дряблости, вытянутый породистый череп. Такие же черепа лежат в гробницах средневековых нормандских сеньоров, а рядом меч с зазубринами от чужих костей.

Дюмон сказал тихим, почти шипящим, однако глубоко проникающим голосом:

– Мы и слышали, и видели то, что здесь произошло. До этого нам рассказывали, что Зона – это какая-то полянка, на которую прилетали побаловаться разумные гамбургеры с планеты Попа Центавра… Теперь мы убедились, что Зона – это не брошенная полянка или песочница, а доведенный до рабочего состояния инкубатор, готовый плодить новые реальности. Причем создаваться они будут за счет нашей реальности, нашего прошлого и будущего. Возможно, какие-то сущности, назовем их демиурги, подготавливают эти реальности для себя, что грозит неизвестными, но, скорее всего, фатальными последствиями для всего человечества. Предвестниками этих изменений будут сущности, человеческие по виду, но содержащие в смешении с человеческой органикой упомянутую сегодня ните– или гифоплазму. Каналы ускоренного времени позволят им утилизировать все, что создано человеком, в кратчайшие сроки. Хотя нормальной хронофизики у нас до сих пор нет, но создание реальностей должно быть только нашим делом, делом «Монлабс», и конкуренты из другого мира нам не нужны.

Берковски подумал, что, несмотря на красивые слова босса, представители некоторых крупных финансовых кланов наверняка посчитают, что неплохо бы найти этих самых демиургов и договориться с ними о создании «лучшего мира» для самых «лучших» из землян. И сэр Роджер наверняка окажется «первым среди равных».

«Шарлемань» и его завсегдатаи

Публика в «Шарлемане» была, в основном, постоянная. После обеда, точнее сразу после открытия, заваливалась пара одиноких, сильно расплывшихся теток, работающих в благотворительности. Перед каждой из них возникал штабель из бургеров, слепленных механохимической перестановкой молекул всяких отбросов, который помогал им успешно расплываться и дальше, до состояния идеальной сферы. Еще пару часов спустя заходили дядьки с последней работающей в городе фабрики – по производству коллагена для секс-игрушек. Эти иногда притаскивали с собой, для прикола, что-нибудь вроде приклеивающихся сисек или ягодиц на крючочках. И даже совсем-как-настоящий-фаллос из числа забракованных экземпляров – квазиживые половые органы делали там по индивидуальным заказам для коблух и приживляли при помощи сосудосшивателя и нейрошунтов. Дядьки с громким ржаньем колотили полуживым фаллосом по столу, требуя поскорее пива. К ним добавлялись строительные рабочие, бесконечно ремонтирующие здание мэрии – денег у той хватало только на 2–3 часа работы в день. Потом еще трое-четверо гомиков, у которых не было личного транспорта и им неохота было тащиться через изрядно полинявшие остатки города, где можно было напороться на всякие банды, в глянцево-голубой «Вестервелле». Избытком мыслей они не страдали, поэтому в основном обсуждали фотоническую косметику, фирменные кожаные шорты и тому подобные шмотки в обтяжку. Уже темным вечером влетало «на кочерге» несколько девиц легкого поведения – особы далеко не юного возраста, все они начинали работать еще в знаменитых борделях «Ла Луны».

Одна из них, именуемая Жир-Краса, нередко вспоминала вершину своей карьеры, которая, кстати, пришлась на то время, когда «Ла Луна» уже разорилась и сгорела. Ее доставили вместе с подружкой на вертолете к какому-то сказочно богатому мужику во дворец на вершине скалы. Тот мужик – старик с детской кожей на лице – трахаться с ней не пожелал, хотя член имел как у быка (а сама она была чудо еще как хороша после замечательной лазерной липосакции). Однако Жир-Краса успела увидеть в том дворце золотой унитаз и говорящую собаку, и птичку как живую, но на самом деле искусственную, и дерево, на котором росли разные фрукты. А затем ее доставили обратно в подворотню на Даунинг-стрит. Опять же по воздуху. Вот своей подружки Жир-Краса больше не видела – наверное, та осталась жить во дворце с тем Кощеем.

За девицами легкого поведения и нелегкой судьбы заходили господа из бывшего бизнес-квартала, все как один высокие и лысые, в потертых, но все еще элегантных плащах, и несколько мелких деловых азиатов. Эти были трудноразличимы на взгляд и приторговывали в палатках на Мэй-корт преимущественно нелегальным софтом: от диффузных нейроинтерфейсов, принимаемых орально, до глюкеров под разъем Reartrusion, устанавливаемый на копчике.

Почти все посетители особо не торопились в дальнейший тур по злачным местам. Хозяин бара удерживал публику нехитрым образом; любого, кого замечали в двух соседних барах, обратно уже не пускали. В общем, здесь неторопливо пили, курили шишу через немытые мундштуки, договаривались о неприглядном сексе и толкли всякие тупости.

Около десяти вечера появился коротышка Дженер Большое Ухо, которого все знали как осведомителя полиции – те, кто ему не проставлял, рано или поздно оказывались в участке, а в кармане у них находили дозу какой-нибудь нелегальной дури. Дженер-то и сказал, что с полуночи в городе вводится полный карантин, но уже после того как разом влил в пасть три рюмки отдающего сивухой немецкого «корна». Карантин с запретом выезда как с городской территории, так и из своего квартала.

– Это что, болезнь какая приключилась? – с брезгливой миной на лице-тарелке спросила Жир-Краса.

Брезгливость не была искренней. Ей-то любой карантин оказался б на пользу – это ж значит, что потенциальным клиентам будет некуда деваться. Многие пренебрегали Жир-Красой, ведь она была заражена техноплесенью. Нанорепликант, который вместо того, чтобы чистить заболоченные и загрязненные водоемы, предпочел размножаться на кожных покровах человека, особенно такого, что имеет повышенную секрецию сальных желез. В общем, весело потреблял отслаивающиеся частички эпидермиса вместо того, чтобы, зажав нос, лезть в грязную лужу, как планировали его создатели.

Жир-Краса имела бронзовый оттенок кожи, напоминая памятник самой себе – «Неизвестной труженице панели». Поговаривали, что заразу она подхватила, потому что занималась этим самым с техманном[6]. Этих созданий никто вживую не видел, но ходили слухи, что «Монлабс» использует биомехов человекоподобного типа для исследования Зоны. Мол, тот Кощей, который сидел во дворце на высокой скале, и заставил Жир-Красу трахаться с техманном.

– Иди, милая, поинтересуйся у мэра, – со всем старанием улыбаясь криво, сказал Дженер. – Но, думаю, Джулиано знает не больше моего. Временные КПП будут располагаться в контейнерах, доставленных из «Монлабс». Вся фишка в контрольном оборудовании. Я заглядывал в один такой. Там штуки, что больше похожи на РЛС, чем на пробирки с реагентами.

– Что-то вышло из Зоны, – торжественно молвил Эрвин «Потертый» Кемпке.

Все знали его как сталкера, хотя лет уж тридцать тому, как он последний раз посещал Зону – тогда ему «стерло» там напрочь ногу.

Кемпке сосредоточенно почесал свой ножной протез. Поскольку искусственная нога была с осязательной обратной связью и многоканальными нейрошунтами, дело было приятным. Деньги за хабар кончились еще в прошлом веке, и на ремонт ноги в этой жизни Кемпке не мог рассчитывать. Так что скрипела она страшно и выдавала старого ловеласа всегда, когда он собирался закадрить девку.

– А что могло оттуда выйти? – недоверчиво спросил Нгуен Вставь-в-зад, торговец левым софтом перорального и ректального применения.

– Ты что не веришь ему, обезьяна? – вмешался Диллон Сорвиголова, судя по сапогам и шляпе, то ли ковбой, то ли киберковбой; впрочем, никто его не видел ни с конем, ни с консолью, поэтому неофициальная кличка этого парня была «совриголова». – Мой отец гонял таких, как ты, с ветки на ветку. И привез с войны гирлянды маленьких желтых ушей.

– Это мой отец убивал таких, как твой отец, пачками, – уверенно отразил вьетнамец. – Враги молили о пощаде, а он сперва мочился им на голову, потом вкладывал им в рот гранату с сорванным кольцом и ждал ровно до того момента, когда у них начинала разжиматься челюсть.

– Да заткнитесь вы, уроды, – рявкнул кто-то из заводских дядек, и грохнул по столу полуживым фаллосом. – Не то получите в лоб вот этим.

Оба препирающихся послушно сбавили тон, а Кемпке стал популярно излагать свое видение проблемы в стиле народного сказителя.

– Зону дразнили, как волка в клетке, и она вышла из себя. В смысле, разозлилась. Клетка-то была незакрытой. Институт этот сраный теперь пытается кинуть нас в пасть проблеме, которую сам и создал. У Зоны – легионы ползучих, колючих и шипучих демонов. Они будут разгрызать ваши кости легко и непринужденно как кексы, на горящих развалинах Хармонта.

Жир-Краса тут проявила свою образованность.

– А я читала в одной книжке, что Зона – это что-то вроде песочницы, в которой поиграли инопланетные малыши и оставили в ней какие-то свои игрушки, для нас очень опасные.

– Ты книжку читала? Одну? Первую строчку на первой странице, перед тем, как подтереть ею задницу. Или после того? – Кемпке задержал на лице, морщинистом как печеное яблоко, мудрую улыбку. – Зона – это тварь, которая рано или поздно вылезет из своей щели, чтобы переварить нас всех. И эта тварь мстительная.

Жир-Краса совсем не обиделась, ведь клиент всегда прав. И если ей не подвернется ничего более подходящего, то Кемпке проскрипит остаток ночи вместе с ней.

– А за что ей мстить, дорогой?

– Не называй меня дорогим, с меня ты больше десятки не получишь. Самый центр Зоны, которая называется Кухней, находится ровно на том месте, где было когда-то стойбище аборигенов. И которое стало их кладбищем после того, как там порезвились парни из «Объединенной железнодорожной компании», потому что ей понадобилась их земля. Стало быть, теперь духи загубленных туземцев заправляют Зоной.

– Мне кажется, что там нечто вроде двери, – сказал парнишка со следами дебилизма на лице, который оказался здесь впервые; видно, папаша подарил ему на день рождения пятьдесят баксов, потому он и решил поближе познакомиться с женским телом. Из всех девиц строила глазки ему только Жир-Краса, так что он старался вертеться около нее.

– Тебе сколько лет выходит, прыщавый? – окликнул его хозяин бара.

– Восемнадцать сегодня исполнилось, сэр.

– По законам нашего города употреблять крепкие напитки в общественных местах можно только с двадцати одного года. Так что бери бабу, никто по ней скучать не будет, бутылку и валите отсюда в скверик. Мне не надо неприятностей с полицей, она сейчас совсем дурная стала.

Опережая паренька, Дерек Мос вышел на улицу. После выпивки прохладный воздух, казалось, имел запах жженой резины. А что, если Дженер не врет? И в полночь все будет перекрыто карантином. Вдруг это вообще не карантин, а большая полицейская облава, тогда вырубят все проводные и беспроводные сети. Не зря ж Дженер молол про контрольные средства, напоминающие РЛС. Может и не РЛС, а РЭБ? А ведь завтра в тридцати милях от города его ждет Айша и коробка с пятью сотнями желтых гонконгских чипкойнов, которые равняются десяти штукам зеленых. А через неделю это будут все двадцать штук. Выбираться из города надо немедленно. Но как, его машина безнадежно разбита… значит, надо на мамулиной.

Мос лихо съехал на роликах, выдвинувшихся из подошвы, вниз по улице – далее начинался длинный ряд узких одноэтажных домишек, слипшихся боковыми стенами; второй подъезд – мамашин.

Когда вошел, то сразу угадал, что мамаша не с любовником – кабанистый Хорхе, торговавший поддельными свидетельствами о медстраховке, сегодня отдыхал от «своей старушки».

Когда они вдвоем, то всегда закидывались «фэлконом» – модельным наркотиком на основе нуклеопротеинов, превращающим даже самого отвратительного партнера, не исключая козла и жабу, в объект неутолимого вожделения. Но сейчас, судя по объемным голосам из гостиной: «Я люблю его. И его щупальца нашей любви не помеха. Наоборот, только помогают», – мамаша подвисла на сериал «Тентакли». И смотрела его одновременно с блокбастером десятилетней давности «Унитаз номер один». Объемника-гвизора у нее еще не было, но стереоэкраны-обои создавали общее впечатление сумасшедшего дома. Дерек заглянул в дверь гудящей от шума комнаты. Мамашины фотонические букли посверкивали из-за спинки дивана, слышался хруст чипсов, мерно перемалываемых тяжелыми автоматическими челюстями – однажды она случайно откусила себе фалангу мизинца. А прямо перед мамой огромный моллюск с завидным мастерством обрабатывал невинную блондинку, владелицу четырех сисек.

– Это ты, сыночек? – окликнула его миссис Мос, не оборачиваясь.

– Да, мам, я сегодня ночую у Перси, мы там «выпиливаем» на 3D-принтаке статуэтку, полный улёт – такая классная тетка выходит, Венера Милосская ее зовут. Просто зашел за зубной щеткой. Мне чужой противно пользоваться.

Так, куда старая потаскуха могла засунуть ключи от машины? Напрямую спросить – так ведь не даст. Месяц назад, когда он гонял с Перси за городом, отключив автопилот, то немного поцарапал молдинг, и мамаша потом без остановки пилила с неделю. Большую дырку в голове выпилила. Блин, зачем он только вызвал ей врача, когда она пережрала «фэлкона» и у нее отказал трансплантированный клапан сердца? Можно было б уже полгода не иметь проблем и свободно распоряжаться домом и машиной. Не новая, но вполне приличная «бээмвэшка» – движок шесть цилиндров, два с половиной литра. Ага, ключи лежат в ее короткой курточке, имитирующей шкуру леопарда и не прикрывающей жирную задницу ни на сантиметр.

– Мама, я пошел…

Даже и не отозвалась, провались он сейчас в черную дыру и то не заметит, тентакли ей важнее.

А ведь это в жилу – в комнате такой шум от осьминога и его девушки, что мамаша точно не услышит, как ее тачка отчаливает.

Когда Дерек трогался с места, то даже испытал некоторое чувство благодарности по отношению к маме. Хорошо, что у него она, а не папа. Представить только старпера, рядом с которым на диване сидят надувные «долли» с призывно открытыми ротиками и еще просят: «Налей в меня теплой воды, позабавимся, милый. И не забудь оплатить месячный взнос компании “Сюрреал Доллз”, ведь это она устроила нам маленькое счастье». Родитель еще шамкает «да-да-да» и начинает через наружную помпу подкачивать свою дряблую пиписку…

Вот и мост через Нижнюю, здесь было бы удобнее всего поставить чек-пойнт, но его нет. Может, Дженер все ж пургу гнал или перепутал сроки. Ладно, в любом случае пора наведаться к Айше. Ночевать дома невозможно, такой грохот; у Перси сегодня задержится дружок, его Мумба-Юмба, а Айша, хоть старая, жилистая и прокуренная, но такие фортеля выделывает в постели, что ради этого стоит проехать тридцать миль.

Перси вообще-то «би», но пока не подъезжал с этим делом, вместе собрали 3D-принтак из запчастей, купленных на барахолке, нашли на свалке нанопорошка и уже выделали два «чистых» ствола, на вид как «Глок-17». Их и сбагрили албанцам по 400 баксов за штуку. Сейчас не только полиция, но и крупные фирмы сильно копают под держателей 3D-принтеров – мол, те кропают нелегалку и контрафакт. Даже добились принятия закона, согласно которому на каждую такую машинку должен устанавливаться контрольный чип, иначе тюряга или охренительный штраф. Но у него с Перси пока что никому не известный принтак, вьетнамцы притащили его по частям с какой-то помойки. Если о нем узнали копы, значит, кто-то заложил.

Вот уже и конец города, контейнерный лагерь мигрантов, огороженный колючкой. Жилые контейнеры пусты, в них гуляют мокрицы, мигранты свалили, что им тут ловить? При них треть площади была занята под нелегальное производство – кто выращивал галлюциногенные грибы, используя в качестве корма для них абортивный материал, кто варил из отходов химического производства наркотик, склеивающий синапсы, кто мастерил контрафактный нейрософт. Но потом полицейские посты на выезде из города сделали весь этот бизнес нерентабельным. Кто из шоколадных и желтых братишек сам не свалил, тот надолго сел, а компания, предоставлявшая городу контейнерные услуги, разорилась. Городской бюджет тоже на ладан дышит, не на что вывозить весь этот лом. Мэр только забрал полсотни контейнеров – те, что получше – для расширения тюряги.

А это что за фигня за контейнерным лагерем? Мос притормозил. Вслед за полицейским БТРом к лагерному периметру движется грузовичок с кунгом. БТР же покрыт маскировочными метамерами и стал более-менее виден только после полной остановки. Из десантного отделения высыпало пяток парней и тоже в камуфляже-невидимке – на месте фигур виднеется лишь нечто напоминающее водную зыбь. Лишь когда они замирают, то прорисовываются контуры и некоторые детали. Стволы какие-то здоровенные. Похоже, на их хеклер-коховских винтовках смонтированы подствольные огнеметы, использующие термобарические выстрелы. Это что, все по душу грешного Дерека Моса? Блин, значит, Перси проболтался, трепло дырявое, своему Мумбе-Юмбе про нелегальный 3D-принтер, а тот, видимо, заколачивает денежку, постукивая в полицию. Нет, в тюрьму не хочется, там жопу так порвут, потом не залечишься ни за какие деньги.

Мос свернул на грунтовку, которая вела вдоль лагерного периметра в обратную сторону. Хорошо, что заранее снял паучка-контроллера с мамашиной коробки передач, так что мотор не заглохнет по полицейскому стоп-сигналу, но за это нарушение ему еще полгода накинут, если поймают. В общем, назад дороги нет. А вперед?.. Снеся проржавевшие ворота, он въехал на территорию лагеря.

И тут какая-то вспышка случилась над большой полицейской машиной – там что-то вроде горба-обтекателя было, – следом заглох и мотор на мамашиной тачке. Похоже, электромагнитная пукалка вырубила всю электронику. Ладно, пора бросать машину. Сотрем только пальчики с руля и рукояток. Маму бы успеть предупредить, чтоб объявила тачку в розыск по угону. Все, прыг в воду.

Накинув капюшон на голову, Дерек соскочил в дренажную канаву – та вела под колючку и далее за территорию лагеря. Вряд ли уж полицейские все входы-выходы перекрыли, их же тут не батальон. За лагерем идет зеленка, кизиловые кусты, там никакой полицейский мелкоскоп ничего не разглядит, а лезть туда лично вряд ли кто захочет; копы ж не дураки, на шипах можно не только штаны оставить, но и кожу с задницы разлохматить.

Канава, когда пересекала лагерный периметр, превращалась в трубу метров на десять. Тут уже надо было ползти на карачках. В трубе стояла вонючая застойная грязь; наверное, эмигрантские детишки справляли нужду прямо в канаву, чтоб до туалета далеко не ходить, и все это осело здесь. В общем, уже не сток, а нормальный канализационный отстойник. Да, похоже, еще сюда сливали отходы местного производства – разложившуюся органику, убийственно вонючую. Штаны – ладно, жалко, что куртка новая провоняется. Плюс жужжание слышится, значит живность есть; небось целый подпольный зоопарк с мелким, но вредным зверьем.

И вдруг Мос стал воспринимать всю эту трубу и канаву, грунт под ней и в стороны от нее, и воздух над ней с летящим дроном-геликоптером, похожим на уточку; начал слышать не только шаги людей, но и шуршание крысиных лапок, и биение мушиных крылышек, и чавканье личинок. Он был как одно большое ухо и как один большой глаз. Сейчас из трубы – направо, только грязью намазаться, тогда детекторы с полицейского дрона не засекут его. Ага, дрон пролетел к востоку, однако на заднем конце трубы кто-то топчется. Тогда обратно, в канаву, а из нее к тому контейнеру, у которого продавлена крыша под весом верхнего.

Здесь страшновато было ползти – верхний контейнер въехал в нижний, раздвинув его стенки, между его днищем и дном осталось около полуметра. Но только поначалу. Мос почувствовал упорство железа, его силу сопротивления – наверняка выдержит.

Когда парень прополз контейнер, то увидел кряжистого наемника из «Вау»; тот боком стоял, просматривая проход между контейнерами. Подхватив ножку от раздавленного стола, рванулся вперед и врезал тому бугаю по бритому затылку. Ваушник упал лицом вниз, размозженной костью вверх, выплеснув после падения рвоту. Мос ойкнул – ни фига себе, надо ж как вмазал. Позаимствовал у лежащего тела хеклер-коховскую винтовку и по узкому проходу между двумя рядами контейнеров стал пересекать лагерь в южном направлении. Уже видны поваленные столбы с колючкой, кто-то там дощечки набросал, мостик сделал, за ним густые заросли бурьяна. Однако Мос почувствовал, что именно там его и ждут.

Так, надо обозреть пространство. Используя каждую вмятину – никогда он еще не замечал за собой такой прыти и силы – Мос вскарабкался по контейнерному штабелю, выскочил на крышу. Раздалось несколько выстрелов, но свистнуло в нескольких метрах слева. С небольшого разбега перемахнул Мос на другой контейнерный ряд. И тут с двух сторон на него зашли роторники, разом возникнув из моросящего воздуха. Мос увидел, как в открытом люке стрелок наводит пулемет на турели – ах ты, обложили, суки. Не сдерживая уже ярость, Мос сдернул кусок стали с коррозировавшей крыши контейнера и швырнул ровно в люк роторника – а вслед за тем вниз повалилось тело стрелка.

Но другой роторник, успев зайти с противоположной стороны, отстрелил что-то напоминающее одуванчик. Мос спрыгнул в «расщелину» между двумя рядами контейнеров, но одуванчик, двигавшийся со скоростью снаряда, уже настиг его, раскрывшись веером где-то рядом. И мгновенно обволок падающего парня. Вниз, между контейнерами, упал уже кокон – тело, тесно оплетенное сеткой из углеродных нитеботов. Завернутый Мос не мог затормозить свое падение ни руками, ни ногами, так что шмякнувшись о землю и лбом, и «всей плоскостью», отключился.

Когда очнулся, в глаза ему сразу ударили лучи интенсивного света. Мос инстинктивно пытался закрыть веки, но они не двинулись. Не смог он пошевелить ни рукой, ни ногой, ни другой частью тела. Нескончаемый поток света в глаза жег слизистую, глушил сознание и не давал возможность сосредоточиться.

– У меня что, сломан позвоночник? – хотел произнести он, но глотка не послушалась его, и слова прозвучали только в голове.

Тем не менее, какой-то голос, принадлежащий крупному квадратному за счет экзоскелета телу, отозвался:

– Ошибаешься.

– Я связан? – таким же образом спросил Мос.

– Тоже нет, хотя парень ты прыгучий.

– А что со мной?

– Будем выяснять. Пока что твое вертлявое тело лишь обездвижено курарином, блокирующим некоторые нейромедиаторы.

Тот же голос сказал кому-то:

– Похоже, в парне сидит эта дрянь. Смотри на экране сканера – темные пятна в основании черепа и на крестце. Надо поскорее его заморозить, а то еще выкинет какой-нибудь фокус.

– Э, люди, какое заморозить? Я ж не бройлер. Вы разве не из городской полиции? Ладно, пусть я баловался с незарегистрированным 3D-принтаком, так за это более полугода не положено.

– А, молодой человек, видимо, не знает, что на нем два трупа – один с проломленным затылком, другой с перерезанным горлом. Какое зверство! У них остались семьи: две жены и семеро детей у одного, надо ж сколько Мамед настругал. У другого, кто там остался… муж. Так и написано – муж. Ты разрушил счастливый однополый брак, Дерек Мос, ты покусился на святое. Это ж надо – достать куском стального листа пролетающую цель. А еще перед тем выдрать эту сталь из крыши контейнера. Между прочим, она прочная, с марганцем… Так что грузите на транспортер этого супермена и в криокамеру. Упаковать не забудьте.

Внутри случился взрыв ненависти, отчаяния. Откуда-то, будто из крестца, двинулось во все стороны что-то тонкое, верткое. Мос видел, только не глазами, а иначе, как на его коже появляются зеленоватые капли, одна, другая, третья, они сбегаются во что-то напоминающее виниловый диск, который тянет его вверх. Пространство утончается; за тончающим барьером видны какие-то тени. Вот он идет быстрыми трещинками, лопается, из прорывов выносятся зеленые струи. Они проходят сквозь Дерека, но ему не больно, настолько они острые и тонкие, начинают уносить куда-то; нечто пытается преградить ему путь, но он огибает и оплывает помеху. Зеленые струи подвластны ему – он подобрал сравнение – как язык. Он способен изгибать их вверх-вниз-вбок, и куда-то внутрь. Его уносит по ветвящемуся тоннелю, ответвлений много, они как гифы грибницы. Мос оборачивается назад, а может и не оборачивается, однако видит самого себя, прежнего.

Его тело в горизонтальном положении, на носилках, из него ползет тьма быстрых отростков, из глаз, губ, рук, живота – пучками, сплетениями. И на его расползающееся тело наставлена большая труба громоздким человеком в скафандре или, может быть, роботом. Из нее выходит поток огненной жидкости, которая превращает Дерека Моса в факел. Он горит, горит, брызжет, как кусок мяса на раскаленной сковородке, мгновенно испаряется кровь, спекается в угольки плоть. И все, тела больше нет. У него нет тела, от него осталась только грязь. Но он жив! Он легок, подвижен, как струя, как множество потоков. Они проникает куда угодно, в каждую щель, дырку, в любую клетку.

Джентльмены как они есть

– К сожалению провести глубокое исследование объекта не удалось, от него, точнее, от тела господина Дерека Моса практически ничего не осталось. Несколько перепугавшиеся сотрудники «Вау» сожгли его дотла. Но, судя по снимкам, сделанным сканером, в нем содержались гнездовья хрононитеплазмы. Шутка ли, сэр, сбить стрелка с вертолета первым попавшимся под руку предметом и самостоятельно выйти из каталепсии…

– Вы будто не знаете уровня подготовки современной разведки и диверсионных сил – у тех же русских или китайцев. Но раз тела нет, значит, никто не будет заниматься домыслами. Видите ли, Зигмунт, я не противник ни одной из версий, но мне нужны твердые, надежные, проверяемые доказательства, для того чтобы сделать выводы и спланировать дальнейшую работу.

– Сэр, нам за сегодня поступило одиннадцать образцов, все, правда, мертвые, кроме одного. У всех нашли гнездовья нитеплазмы. И вторичное разрастание нитеплазменного мицелия. Двое из них, включая живой объект, можно сказать, представляли собой нитеплазменный мицелий, замаскированный человеческой маской.

– Это что-то специфическое?

– Сэр, мы сейчас четко различаем почку и спору. Я, возможно, повторюсь, но почка, по сути, представляет собой капсулу со свернутыми гифами. Попадает в человека непонятно как, наверное, через временной канал с иной метрикой, чем у нашего времени. Затем гифы выходят из почки и начинают расти, изменяя поведение человека, и, в общем, питаются телом носителя. Полагаю, что на данный момент до пяти процентов жителей Хармонта содержат в себе активно растущий мицелий и около двадцати процентов пока еще неактивные почки. Спора образуется также где-то под поверхностью Эйнштейнового пространства-времени, но потом начинает имитировать живой или неживой объект. Яркий случай – с Лауницем-2, возможно тот же казус был с Возняком и Стецко, только в менее проявленной форме. У споры более сложная задача: породить росток, из которого выйдут гаметы, участвующие в половом размножении. Они сольются в зиготу, и из них появится новый спорофит, новая грибница…

Собеседники сидели в старинных кожаных креслах с высокими спинками, глядя, как язычки пламени играют в камине. Один из них, в твидовом пиджаке, с пышной седой шевелюрой, которая сейчас чаще встречается у пианистов, курил трубку. Посторонний, будь он рядом, предположил бы, что собеседники немного разыгрывают из себя Шерлока Холмса и Ватсона. На самом деле, находились они в совершенно разных точках физического пространства, а соединяло их пространство виртуальное, визуализируемое при помощи биочипа-интерфейса, подключенного к зрительному нерву у каждого.

– А сколько всего было попыток прорыва через периметр безопасности?

– Около двух десятков, сэр, из них пять – с оружием.

– Немного. Но ждать нельзя. Надо зачищать город. Если точнее, мне нужны образцы. Пора проводить облавы.

– Сэр, у нас не хватит сил.

– Силы будут. Губернатор объявил в провинции чрезвычайное положение. Все внешнее охранение будет возложено на национальную гвардию.

– А как это будет представлено для прессы?

– Как эпидемия геморрагической лихорадки Льюиса, которой хотят воспользоваться в своих темных целях террористические группировки, поддерживаемые китайцами и русскими. С начальством из корпорации «Херста», которой, если вы не в курсе, принадлежат все крупные медиа в этой провинции и на западном побережье, я уже пообщался. Так что журналисты будут стрекотать как надо. Ладно, давайте посмотрим на этого вашего одного.

Виртуальная стена стала прозрачной и собеседники увидели испытательную зону лаборатории номер пять – слепяще-белые с легкой кривизной панели и ячеистый пол.

Казалось, что донельзя испуганный и облепленный дерматродами молодой мужчина из числа нелегалов смотрит прямо на них. Большая часть мышц его тела была парализована инъекциями нейромедиаторов – аналогов яда кураре. Мужчина говорил на ломаном английском и суахили, просил отпустить его домой, к семье; он ведь единственный, кто как-то зарабатывает, собирая пустую тару.

– Привирает. Мелкий наркодилер, семьи нет. Если сдохнет, многие обрадуются.

– Интересно, Зигмунт, но именно таких неприкаянных потерянных людей нитеплазма находит в первую очередь. Они словно открываются перед ней, рассчитывая взамен получить что-то, счастье, наверное.

– Извините, сэр, я не специалист по счастью… Сейчас рободок будет лить на кожу испытуемого серную кислоту, где-то 200 миллилитров.

Берковски отключил звук, чтобы не травмировать слух собеседника, но тот представил, как может орать человек, которому заживо сжигают кожный покров.

При параличе тела боль выдавала себя не только криком, но и очень мелкой дрожью. Минуты через две почерневшая кожа на ноге стала сереть.

– Сэр, вирусная нитеплазма сейчас приводит «маску» в порядок.

Еще минута – и недавно будто бы разрушенная кожа восстановила свой нормальный цвет и вид.

– Погодите, Зигмунт, а эти зеленые крапинки у него в глазах? Дайте увеличение фрагмента.

– Думаю, сэр, это симптоматика, характерная для обширного гнездовья вирусной нитеплаз…

Берковски замер, потому что вспомнил еще одного человека с такой «симптоматикой». А заодно он понял, почему сэр Роджер Дюмон предложил направить группу Возняка через завод – именно потому, что это район активного спорообразования. Нитеплазменная грибница сделала копии со всех членов группы, и с живых, и с мертвых. И все эти копии необходимы для маскирования спор, когда они начинают расти в человеческой среде, превращаясь в гаметофит, готовый для полового слияния. Сэр Роджер поручил Вере доставить вместе с почками несколько спор в город. Он знал, что они сохранят связь с грибницей. Он спланировал заражение города. Наверное, он планировал и заражение Веры.