Каждый убивал Новикова Ольга

48. Анжела

В которой посудине деготь побывает — и огнем не выжжешь…

Картинка, увиденная с порога спальни Тапира, то и дело всплывает под равномерный стук колес… Темнота за окном предательски подсовывает не зафиксированные тогда подробности… Обидно, больно… Брысь, брысь!

Вроде бы можно пережить… Обычный мужской левак… И я не без греха…

В кругу Анжелы такие ляпы легко заглаживаются шиншилловой шубой, “поршем” или бушароновским сетом из серег, колье и кольца, вроде того, который Олег подарил Нике…

Конечно, одно дело — другие. На чужую беду глядя, не казнятся. Второе дело — то, что втайне позволяешь себе… Но, оказывается, совсем третье — когда так поступают с тобой… Взгляд Тапира засел как нож в сердце. Никакого смущения, ноль виноватости… Наглое такое удовольствие… Мол, а ты что думала?

Я думала, что у нас джентльменский уговор: мы свободные люди, но мы вдвоем. Бережем друг друга от ненужной информации. Не обманываем, не скрываем, а именно бережем. Не так это просто… Все время следишь, чтобы никто из знакомых не видел тебя с кем не надо, чтобы не сплетничали, контролируешь себя даже после… в постели, когда тянет расслабиться и болтать все, что взбредет в голову. Эти каждочасные усилия — вот ее вклад в их союз. Бывший союз…

Удар, нанесенный Тапиром, словно взболтал всю жизнь Анжелы. С самого дна поднялась муть, про которую она, конечно, догадывалась, но о которой ни думать, ни знать не хотела.

Она опускает кожаную створку на вагонное окно, но это не помогает избавиться от отравного видения. Словно месть за то, что пока гуляла по Парижу, не вспоминала про Тапира.

“Если ничего не можешь поделать, то научись жить с болью. Перетерпи — и отпустит”, — говорила бабушка.

Анжела пробует переключить свои думы, но в одиночку это так трудно… Катюха малость перестаралась: сейчас бы не помешал хоть какой-нибудь попутчик. Пообсуждали бы небесный коллапс, порадовались тому, что повезло с билетами, нашлись бы общие знакомые — вагон-то самого первого класса, по-советски — СВ… Умный товарищ — половина дороги… А так одиночное комфортабельное купе кажется карцером, в котором придется просидеть почти двое суток. Именно что сидеть — с детства не могла уснуть в поезде. Сейчас попробовала — мука мученическая. Глаза закроешь, и Тапир как черт из табакерки выскакивает…

Нет, одной мне не справиться! С Никой бы покалякать… Она в самой аховой ситуации находит позитивную сторону. Находила… И умирала, наверное, просветленной: Ульяшу-то спасла… Даже не знаю, всех ли выловили, кто причастен? Приеду — первый звонок Глебу… Но сейчас… К кому сейчас кинуться?

Специально не глядя на часы, Анжела находит в своем мобильнике Катюхино имя. И хотя рывок импульсивный, но в голове сам собой складывается примерный план разговора. Спросить, с чего вдруг она организовала парижский присмотр? Не могла ведь знать, что заболею… И может, расколется насчет Тапира… Любой компромат на него поможет решиться на окончательную и бесповоротную ампутацию любовничка. Удалось бы его в душе убить… Хм, а физически… Вот возьму и Глеба попрошу! Он умелый, он сможет! Есть в нем что-то такое…

— Ты, надеюсь, в поезде? — бодро спрашивает Катюха. Никакой заминки, как будто заранее проснулась и ждала звонка.

— Спасибо тебе! Еду, еду! Миль пардон за поздний звонок. Несчастные тоже часов не наблюдают… — хорохорится Анжела. Всегда становится легче, как только слышишь мелодию, которую выпевает голос подруги — больше никто не умеет так интонировать самые простые слова. Отзывчивость — лекарство мгновенного действия… Помогает в себя вернуться… Выбил Тапир почву из-под ног. Сумел, гнида такая!

Всего несколько фраз — и ситуация обрисована. Деловые журналистские навыки в помощь. Но оказывается, для Катюхи это никакая не неожиданность.

— Мне так трудно было держать это в себе… — потерявшим звонкость голосом начинает подруга. — Но не могла я стать проводником… зла в твою жизнь… Мишка совсем недавно узнал, что одна из его собственных помощниц поучаствовала в подобной альковной сцене… А в Испании у Тапира есть бизнес-партнерша, с которой он, оказывается, как с тобой… Еще и ребенка только что с ней родил. Мы решили тебе рассказать, когда в Москву вернешься… А до этого Мишка попросил охранников из парижского филиала за тобой присмотреть… Правда, не столько из-за Тапира, сколько из-за Бизяева… Там у них какие-то неувязки в совместном бизнесе… У Тапира и Бизяева… А Мишка как посредник… Его насторожило, что Рюрикович насчет тебя копался. Они теперь черные метки посылают через близких людей…

Волна стыда, под которой тонет страх, накрывает Анжелу… Все знали… А я…

Как, должно быть, он смеялся в душе, когда я тормошила его насчет свадьбы… Чуть было платье не купила…

Но ведь это Тапир вызвал меня к себе, когда у него умер отец… “Только ты меня понимаешь, только ты можешь меня утешить…”

Господи, сколько раз объясняла безутешным подругам-брошенкам, что мужская инициатива абсолютно безответственна. Они могут сами начать кадреж, почти силком затащить в замужество… И ничего это не значит. Охотник сбил дичь, а жаркое из нее есть не обязательно.

Дура! Обычная баба-дура…

Но поток быстро отступает, с потрохами смывая остатки привязанности к Тапиру, уничтожая сожаления… Нельзя исцелить, так можно отрубить.

Образовавшаяся пустота кажется чистотой, почти стерильной… Жизнь возвращается в свое русло.

— Ты прямо спасла меня… — успевает начать Анжела.

Связь обрывается. Видимо, поезд проходит мимо какого-то засекреченного объекта… Но главное сказано… Что тут добавить? Сама Анжела никогда не рассыпается в витиеватых благодарностях, и других обрезает…

Она залезает под одеяло, поджимает ноги к животу, руки складывает у груди и под мерный стук колес, как под самую совершенную колыбельную, засыпает в позе эмбриона… Свят прилипнет, грех отлипнет…

49. Глеб

Звонок Анжелы застает Глеба на службе.

— Встретишь меня? Пожа-алста… Через два часа буду на Белорусском… По расписанию… Третий вагон. У меня комодик… машина нужна с багажником…

Без подсказки телефонного реестра не узнал бы ее голос… Дело даже не в помехах — понятно, в поезде едет… И не в хрипотце, вполне объяснимой при простуде или чем там она болела… Повадка у нее стала другая… Приятная… “Пожалуйста” совсем не прошлое, не надменное… Не “пожалста, поступай как знаешь”, а мягкое, уговаривающее… Чистая женственность, которой не было ни у матери, ни у Вики, и которой нет и не может быть у тех, с кем он имеет дело по службе.

— Конечно, встречу! Почту за честь! — выскакивает фигура речи, которую он никогда раньше не произносил. Высокопарность чуть снижена самоиронией. Но ерничанье не портит удовольствия чувствовать себя джентльменом.

Через два часа… Как это по-женски…

Глеб сразу переводит тающий срок на точное время прибытия поезда: 21:05. Она и возраст называет приблизительно, на данный момент, вместо того чтобы точно указать год рождения.

Так, нужен транспорт… Как все экономные люди, он на всякий случай копит чужие рецепты грамотного расходования денег. В самых разных областях можно выгадать. Из болтовни сослуживцев уловил, что для встреч приезжающих дешевле заказывать машину по телефону, чем пользоваться услугами тамошних барыг. По своим нуждам он на такси не ездит, вокзалы и аэропорты посещает только по служебной необходимости — в одиночку путешествовать не тянет… С Викой выбрался однажды в Турцию — давно, лет пять назад. Чужая жизнь оказалась чужда: раздражало, что где-то не так, как у нас… Лучше не знать… Да и выбивать отпуск — то еще удовольствие: преступники-то на каникулы не уходят…

Почти полчаса ушло на то, чтобы обзвонить несколько таксопарков. Самый дешевый не гарантировал машину в точный срок, так что пришлось довольствоваться тем, что подороже. Зато белые хризантемы, купленные у бабульки на Кунцевской, обошлись в два раза дешевле тех, что продаются в привокзальных киосках. Глеб успел прицениться, пока ждал поезда. Спрятал букет за спиной и спросил ради любопытства.

Осматривается на всякий случай. Хвоста не заметно. Если присматривал именно Бизяев, то, значит, отступил… Значит, я правильно к нему тогда съездил. А если служба собственной безопасности? Как будто в ответ на тревогу звонит мобильник. Сунув под мышку хрустящий кулек с цветами, Глеб немного суетливо вылавливает вибрирующую дощечку из правого брючного кармана. Милка…

— Что, что? — переспрашивает он.

Объявление об Анжелином поезде, прибывающем на первую платформу, заглушает отчет приятельницы. Но суть ясна — никто Глеба не разрабатывает. Никто.

Подбегая к третьему вагону, который почему-то оказывается в середине длиннющего состава, Глеб клянется себе, что больше никогда…

Ни-ког-да…

Попав в воронку вокзальной суеты, он уже не замечает ничего, что не относится к конечной цели. Надо встретить Анжелу и доставить ее к ней домой. Остальное — только помеха.

Пассажиры возбужденным ручейком вытекают из поезда и по платформе движутся к выходу в город, но из Анжелиного вагона они как будто капают, да еще и неритмично… Странно… Глеб нервно топчется рядом с проводницей, дожидаясь, когда можно будет войти внутрь. Наконец вскакивает на подножку, но в темноте тамбура появляется еще одна фигура. И это опять не Анжела. Не возвращаться же на землю! Он поднимается наверх и вжимается в стенку, чтобы пропустить незнакомую даму в шляпе, которая вежливо улыбается ему и оставляет в воздухе какой-то нездешний, заграничный запах свежести… После двух суток в поезде… Душ у них там есть, что ли? А я после дежурства…

И когда Анжела порывисто прижимается к нему и целует в губы, он не может расслабиться… Краем глаза оглядывает невиданное никогда купе с одним диваном, замечает узкую дверцу, которая, наверное, ведет в душевую, и не решается поднять руки даже для ритуального объятия, чтобы не выпустить наружу запах пота из подмышек.

— Какие чудные хризантемы! Больше всего их люблю! Спасибо, что приехал… Сядь, дай я на тебя посмотрю. — Не замечая зажатости Глеба, Анжела кладет букет на столик, садится к окну и шлепает ладошкой рядом с собой. — Ну, ты как?

— Там машина ждет… Пойдем, а? — стесняясь своей меркантильности и одновременно любуясь ее спокойствием, ее выпадением из всеобщей суеты, Глеб стоя ищет багаж. Чемодан, должно быть, под диваном, а где комодик? Выручает следовательская привычка смотреть наверх. Белая стенка, расписанная яркими маками, торчит на багажной полке под потолком. Он открывает лестничку, приделанную к двери, поднимается по ней и ловко достает не слишком большую и совсем не тяжелую деревянную коробку с тремя выдвижными ящичками, окутанную мягкими лентами. Из них же для транспортировки сделана специальная ручка. Чемодан огромный, но он легко катится и по ковровой дорожке, устилающей коридор, и по неровному асфальту платформы.

Тревога отпускает Глеба… В машине он приобнимает Анжелу…

Чем бы ее удивить?

— Вот, посмотри… — стараясь придать голосу скорбный тон, он достает мобильник, находит там клип, снятый свидетельницей, и демонстрирует его Анжеле, не выпуская телефон из своих рук.

— О господи! Бедная, бедная Ника! Его нашли?

Реакция Анжелы радует Глеба. В обморок не упала. Крепкая женщина! Чувствительная и деловая. Схватывает суть. Найти и наказать убийцу — это теперь главное. Не разнюнится, когда узнает, кто отомстил заказчику.

— Вот-вот найдем. Я сам поеду на задержание, где бы его ни обнаружили, — обещает Глеб.

Анжела молча берет его руку в свою, сжимает ее крепко и ласково… Ответственно держит…

И мужское сразу отходит на второй план, словно взрыхляя почву, на которой проклевывается прежде незнакомая Глебу родственность… Молчаливая, но крепкая связь…

— Я так устала… — Анжела скидывает туфли, переступив порог своей квартиры, и босиком идет к дивану. — Полежу чуток… Но ты не уйдешь?

Предлагает она так, что чувствуешь себя свободным: согласишься — отлично, нет — никакой обиды… трещинки не появится. Тем более что практической нужды в нем никакой: Анжелина помощница все приготовила к возвращению хозяйки. Даже длинненькие пирожки с капустой, еще теплые, вкусно пахучие, лежат розочкой на тарелке под льняной салфеткой.

И терпкое красное бордо из огромного серого чемодана улучшает настроение медленно, бережно, а не рывком, как водка или другие крепкие напитки. Располагает к откровенности…

— Я сама себе удивляюсь, — начинает Анжела после ненатужного, объединяющего молчания.

Оба чувствуют, что миновали какой-то важный оборонительный заслон — из тех, которые подсознательно выстраивает каждый человек, оберегая свою независимость.

— Вдруг расхотелось бороться… Работать, писать — да, это по-прежнему азартно, но ни с кем соревноваться уже не хочется… И так здорово от того, что все эти глянцевые прибамбасы в душу мне проникли, но там не залежались… Легко от них освободилась… — Анжела ставит свой красный бокал на сервировочный столик, ложится на бок, прижав одну ногу к животу, а вторую кладет на колени рядом сидящего Глеба. — И ты ведь тоже… Ты тоже сам по себе…

— Да, да… Я точно как ты… Я тоже освободился… Я только раз… только ради тебя… переступил…

И то, что Анжела не делает стойку, не уточняет, что и как, высвобождает ту картинку, которую он с тех пор ни разу не отваживался вспоминать полностью.

Как наяву Глеб видит себя у кухонного окна… Выжидает, когда во двор дома напротив с раздражающим “бип-бип” подъедет огромный оранжевый мусоровоз. Он быстро натягивает капюшон на голову и сбегает вниз со своего второго этажа. Как только неповоротливый грузовик замирает в воротах перед выездом в их узкий проулок без названия, загораживая будку охранников, Глеб под его прикрытием броском подбегает к подъезду соседского небоскреба и набирает на панели номер квартиры бизяевской дочки.

Застать ее врасплох, допросить без папаши и без адвоката… Он сразу предъявит ей свое обвинение, войдет со шнурком… Улика с убийства Вероники Мазур заставит ее по меньшей мере онеметь. Грамотно действовать — и она даст реальные зацепки!

Заготовленная причина визита не понадобилась — Светлана, беззаботно не спросив, кто и зачем пришел, открывает подъездную дверь. Ждет кого-то? Как бы не напороться на ее гостя… Но опасность только взбадривает… Значит, допросить надо быстро…

В скоростном лифте Глеб фиксирует время — 17:59 и осторожными неслышными шагами — специально выбрал бесшумные кроссовки, — подходит к квартирной двери… Открыто.

А дальше… Сучка с сумасшедшими глазами выскакивает из-за двери, направляет на него браунинг и, не предупредив, не прицелившись, начинает палить… Не профи. То ли впервые в жизни стреляет, то ли колес наглоталась. Он пытается заслониться шнурком… Нелепость… И теперь — кто или что раньше: ее пуля или этот нелепый шнурок…

Все три пули вылетают в распахнутое окно… Он бросается на пол, подсекает ей ноги… Но, уже упавшая с ним рядом, она не выпускает пистолет из рук. В ход идет шнурок…

Я не собирался ее убивать, я хотел чуть придушить и отнять у нее пистолет…

Шейные позвонки хрустнули как скорлупа королевской креветки — легкая и быстрая смерть… Бонус… Ничего личного.

Это самозащита, Анжела. Это ясно, Анжела. Ничего никому не докажешь. Ты должна понять, Анжела, что это совершенно ясно. Бизяев навалится на него всей своей мощью, сотрет в порошок, отряхнет руки, и будет жить как ни в чем не бывало. А вот если это останется тайной, то яд незнания будет каждодневно отравлять его благополучную олигархическую жизнь…

Так что надо принять меры.

Планировка квартиры ему знакома — полгода назад он с группой выезжал в точно такую же на пятом этаже. Там обнаружили таджика-гастарбайтера с проломленной головой. Передел ремонтного рынка…

Кухня, туалет, ванная, столовая… Пусто… Без сюрпризов… Ни одна дверь, ни одна половица не скрипнула… Качественно потрудились бизяевские работяги. На цыпочках Глеб возвращается и, надев резиновые перчатки, перетаскивает труп на середину комнаты. Стараясь не сломать еще не окоченевшие пальцы, вынимает браунинг и специальной спиртовой салфеткой тщательно протирает мертвые руки, чтобы никаких следов пороха не осталось. Сложности ему не нужны. Сует пистолетик в карман своей куртки, чтобы по дороге на службу от него грамотно избавиться. Закидывает шнурок на люстру… Быстрыми шагами вон из квартиры. Сбегая по черной лестнице, на ходу фиксирует время: 18:03. За четыре минуты управился, а кажется — вечность. Время остановилось, и чувства замерли. Ни страха, ни сожаления, ни радости. Невесомость, скорее приятная… 

— Ради тебя… — повторяет Глеб, словно очнувшись. — От меня пришло отмщение…

— Да не выдумывай! — Анжела машет рукой, не поднимая головы с вышитой думки. — Тут специальных усилий не надо. Праведная месть обычно сама вызревает и материализуется…

— Сама? — раздражаясь, переспрашивает Глеб. — Да я… — запальчиво начинает он, но тут же обрывает себя. Лучше подождать, пока Анжела созреет… — Ты засыпаешь, — говорит он лживо-заботливым тоном, убирая ее ногу со своего бедра. — Завтра договорим. Я пойду…

50. Анжела 

Анжела кутается в плед. Холодно. Глеб дверь за собой не захлопнул? 

Она бежит в коридор, проверяет форточки… Все закрыто… Какой-то сквозняк возник… Метафизический… Не из-за бравады же Глеба! Не мог же он вправду… Чего только человек не придумает, чтобы произвести впечатление! Как его фантазия разыгралась! На секунду даже поверила… Не подозревала, что он такой выдумщик.

Но отмахнуться не получается. Что-то надо делать с новым знанием, с этой сумасшедшей версией… 

Как в перевернутый бинокль на себя посмотрела… Это я ведь хотела, чтобы Светка сгинула… Я ему сказала: “Убила бы!” Больше никогда, никогда не буду смерть кликать!

Анжела включает компьютер, находит список тех, кому бы хотела отомстить, сбрасывает его в корзину и оттуда тоже вымарывает. Стыдно… Ясно как божий день, что ничего благородного, ничего возвышенного нет в чувстве мести. Примитивный, животный инстинкт, доставшийся по наследству от самых древних предков. Сгубить легко, да душе каково? 

И у Глеба тоже порыв безответственный… Слова — и только! Передо мной хотел покрасоваться… 

Уговоры не помогают… Вспоминается долгое молчание после его “только раз переступил”… Он как будто отключился. А потом… когда он произнес: “От меня пришло отмщение”. Лицо, его лицо, на котором зримо проявился характер. Глаза сузились, сверкнули… Лоб сморщился, а рот раскрылся в улыбке… Верхняя половина — наглядное зло, нижняя — безоглядная радость… Коктейль Молотова какой-то… И не притворяется, видно, что вот он — настоящий… 

А я хотела…

Щеки горят… Стыдно за свои наивные мечты…

Но была же, была наша с ним сцепка! Его надежность… Никакой болтологии, никаких обещаний вместо поступков… Вот он и поступил? Нет-нет, я просто неправильно его поняла…

Но в памяти возникает Глебово: “Тайное знание — это такая сила! Как вечный двигатель…” Молчал, молчал и вдруг бормотнул, когда лежали рядом, потные… И снова молчок… Странно, как будто не молчал, а что-то рассказывал, про себя, не вслух…

Под душем она, конечно, доперла, что это чистое заблуждение. Знание существует только тогда, когда им можно поделиться… Да и человек не может сохранить ничего в тайне. В тайне от Бога…

А тогда я ему не возразила… Спорить с ним не хотелось… Мы с ним вообще почти не разговаривали…

Анжела изо всех сил топает босой ногой… Ой! Больно… Потирая оперированную пятку, она тянется к телефону. Мне надо знать! Иначе себя покалечу… Если что-то и можно выяснить, то только у Бизяева…

Найдя один из его звонков, не отвеченных, Анжела нажимает на вызов, мысленно заклиная: “Ответь! Ответь!” Отрывистое “алло!” — словно вброс адреналина. Быстро, без пауз, она начинает тараторить, преодолевая тяжелое, гневное дыхание вызвоненного абонента.

— Простите, что отключалась — я была в Париже. Больна в Париже. Только что вернулась. Мне сказали, что убийцу Вероники Мазур и вашей дочери вот-вот поймают…

— Кто сказал?

— Глеб Сорокин, следователь.

— И он, конечно, не сообщил вам, что человека, очень на него похожего, видели у дома Светланы… Как раз тогда, когда ее убили. Не сам ли он убил? Но почему? Какой мотив? Они точно не были знакомы! Есть вероятность, что он подбросил улику… шелковый шнур… чтобы отличиться… чтобы быстро раскрыть убийство… Маленькая возможность… Но скоро все выяснится. Мне доложили, что он сейчас едет на задержание рецидивиста…

— Прямо сейчас? Вы ничего не путаете?

— Нет! Почему такой вопрос? У вас другая информация?

Мгновение Анжела колеблется, не рассказать ли все Бизяеву? Горе перевернуло человека… Говорит сбивчиво, не процеживая информацию, как это раньше делал… Жаль его, так жаль…

Но все-таки осторожничает. Четко, уверенным голосом отвечает, что нет! Нет у нее никаких сведений. Закладывать того, на кого буквально полчаса тому назад она надеялась опереться в дальнейшей жизни, кого полюбила… Или придумала, что любит… Не буду! Низко, по-бабьи подло…

И Ника…

Мотив-то как раз у Глеба есть. Мне хотел помочь. За Нику отомстить бизяевскому клану. Виновны. Они все виновны.

— Ладно, свяжемся позже… — тусклым, потерянным голосом говорит Бизяев. Вспыхнула надежда все сейчас узнать и погасла.

И Анжела в раздрае… Пятка ноет, на сердце тяжесть…

Ради меня…

Нисколько не лестно.

Представляется: Глеб арестован. Допрос. Он хмуро, нераскаянно объясняет: не мог больше мириться с тем, что настоящие вдохновители убийств уходят от ответственности…

И ведь прав, прав!

Тошно от этой его правоты.

Сна ни в одном глазу. Послонявшись по квартире, Анжела снова садится за компьютер. Дел накопилось…

Открывает одно письмо, другое… Зовут… Вечеринка “Мартини”, презентация бутика на Рублевке, премьера новой модели “Порше”… Все кажется мелким, мелочным, нисколько не важным.

В ЖЖ, что ли, зайти?

“Я вернулась, — строчат по привычке пальцы. — С Тапиром покончено. Сейчас арестуют убийцу Ники… Но легче не становится. Месть, оказывается, совсем не греет…”

Пишет и тут же стирает. Не из боязни… Не хочется больше проливать душу. Кажется, что если оставишь все это варево в себе, то, может, в конце концов, приготовиться какая-то мысль — длинная, неоднозначная, обдумывая которую, осмысляешь свою жизнь. Какой-то выход из обступившей темноты появится…

Анжела сворачивает свой ЖЖ, и тут в новостях на домашней странице Яндекса обновляется первая строчка: “В дорожно-транспортном происшествии погиб следователь СК при прокуратуре Москвы…” Удар курсором по прочитанной фразе — и вот они, словно предвиденные подробности: “В Южном Бутове, на пересечении Варшавского шоссе и улицы Кирпичные выемки, на большой скорости столкнулись “мерседес” председателя Комитета Госдумы Бизяева, в котором был только шофер депутата, и “Лада-приора”, в которой кроме шофера находились следователь Сорокин и задержанный им преступник Петр Зонин. Все четверо погибли”.

По дважды не мрут, а однова не миновать.

Лучше мучиться, чем мучить.