Каждый убивал Новикова Ольга
Что бы ни происходило — забота о себе на первом плане. Современно мыслит: пусть хоть всех кокнут, но стрижка-укладка, предназначенная для явления на премии “Леди года”, должна быть безупречна. Бронзовую статуэтку, к сожалению, ей уже вручали, так что в этот раз — мимо, не дадут, но уж фото с дочкой на фоне стены светского почета гарантировано.
Все эмоции Лариса Борисовна пытается передавать голосом. Ада как раз стрижет челку, так что дергаться — себе дороже. Но дамочкин темперамент рвется наружу, визуализируясь в виде слюны, которая брызжет из ее рта.
Не всегда увернешься. И брезгливость приходится подавить, хотя каждая капля жжет щеку — как будто серной кислотой выедает Адину гордость.
Зато ничем не насторожила болтушку. Улучив минутку, когда Ада меняет обычные ножницы на филировочные, Лариса Борисовна оборачивается к ней лицом и спрашивает:
— Ты со Светочкой дела не имела? Ведь нет?
Ада старательно молчит. Хмурит брови, прямо в глаза смотрит, рассчитывая, что ее неответ сойдет за знак согласия с последним “ведь нет”.
— А ты потеряла потенциальную клиентку… Светочке требовалась бо-ольшая помощь… всякий раз, чтобы показаться на люди. Придавала бы ей товарный вид. Она же голимая наркоманка. Со стажем. Но ты бы справилась!
Проницательная… Чего доброго, заподозрит… Что ей сказать? Еще догадается, что я ее знала… Лучше молчать.
Ада заходит за спину клиентки, включает серебристый фен. В руку лег чертовски удобно, но… Еле слышный, черт бы его побрал!
Перестаралась! Сейчас бы вернуть прежнюю сушилку с ее завываниями. Под тот шум диалог был невозможен. Но как назло вчерашнюю паузу между поездками заполнила профессиональным шопингом — накупила новых прибамбасов, в том числе и этот бесшумный филипсовский фен с функцией ионизации воздуха, с тремя скоростями, с быстрым охлаждением, со щадящими режимами… Имело ли смысл так тратиться?..
— Вам попышнее? — Ада вправе не отвлекаться на посторонние разговоры.
— Сделай, как считаешь нужным. Я тебе так доверяю, так доверяю… А покойница, прости господи, была та еще стерва! Буквально неделю назад я зашла в антикварный салон на Петровке. Только что открыли. А там — платиновое кольцо с солитером. Огранка “маркиз”. Десять карат. Чудо! Надела на безымянный палец… — Лариса Борисовна выставляет напоказ морщинистую руку с только что сделанным морковным маникюром, вертит ею, словно любуясь только ей видимым камнем, и продолжает: — Надела — и самочувствие мигом улучшилось. Ты знаешь, что большие бриллианты лечат? — Теперь она вскидывает голову, и получает горячей струей по лицу.
— Извините, — сухо бормочет Ада, продолжая укладку.
Уже до печенок достала своими никчемными баснями. Наверное, ни фига полезного и не знает.
Лариса Борисовна подслеповато приникает к зеркалу, подушечками пальцев легонько бьет себя по лбу, по щекам и, довольная осмотром, снова откидывается в кресле.
— Ничего, ничего, я сама виновата. Так вот знай: большие бриллианты лечат. Меня мой массажист просветил. Оказывается, грани так преломляют свет, что человеческий организм может выбрать ту часть спектра, которой ему не хватает… Ну или что-то в этом роде… В общем, надела кольцо, поднесла к глазам — и у меня сразу голова легкая стала, а настроение так и подпрыгнуло. Но без моей Коти я такие дорогие покупки не делаю. Позвонила, а дочка на съемках — только через час может подъехать. Что делать? Эх, надо было рискнуть, сразу купить! Я уже собиралась, но тут в дверь входит наша Светочка, бросается обнимать ни с того ни с сего… Обкуренная опять, наверное. Видит на пальце мою красоту и помалкивает. Губки поджала… Мол, не знаю, не знаю… Якобы совсем не заинтересовалась. Я, глупая, еще и покрасовалась перед ней… Но раз есть другое мнение, то автоматически срабатывает правило: выслушай альтера парс, другую сторону, — уточняет она для невежды, не догадываясь, что в таком объеме Ада владеет латынью. — Ну я и попросила хозяина придержать кольцо. Всего-то на пару часов. Вроде договорились… Я и пошла перекусить в Думу. Там журналисты налетели, потом пришлось по делам кое с кем пообщаться… Ну, ты знаешь! Еще и Котя застряла в пробках. Был бы жив муж, он бы нас обеспечил мигалками… Ничего, Котя скоро сама пробьется! В общем, мы только к вечеру туда попали. А моего кольца уже нет! Хозяин лепечет какие-то оправдания, но в глаза, гнида, не смотрит. Он, мол, решил, что я расхотела покупать. И кто, думаешь, перехватил мою вещь? Я из него вытрясла имя. Проверкой прокурорской пригрозила. Коварная Светочка. Никогда ей этого не прощу! — выкрикивает Лариса Борисовна, вставая со стула. Забыла, что некому уже мстить.
…Не зря я ее вытерпела, думает Ада, выходя на волю. В случае какого шухера наведу следователей на дорогущее кольцо. Им будет, чем заняться. Пусть ищут.
31. Анжела
— Ты уверен, что Нику и дочку Бизяева… один и тот же человек? — Спускаясь по мраморной лестнице помпезного бизяевского офиса, Анжела внимательно смотрит под ноги.
Не оступиться бы… Только вчера сняла эластичный бинт с голеностопа. Рецидивное растяжение. Приходится осторожничать. Бережь — половина спасенья. Мало того, что скользкий мрамор не застелили ковровой дорожкой, так еще и выпендрились — перила не поставили. А выясняется, что человек опирается взглядом. Когда не за что ухватиться, нарушается сложная координация. Мысленная, или, говоря по-современному, виртуальная.
Архитекторы хреновы… Хозяин-то, небось, на спецлифте поднимается и спускается. А остальные… Ну, президент и премьер вряд ли сюда пожалуют. Перворазрядных випов хозяин встретит внизу и прокатит на личном подъемнике, а остальные — так обойдутся.
Остальные… Оставленные заботой… Пришлось постараться, чтобы не принадлежать к этой касте отверженных. Правда, как все в русской жизни, не системно и это пренебрежение нуждами тех, кто не во всем физически полноценен. Одно из последних воспоминаний о поездке в метро: в новом переходе с Курской радиальной на кольцевую все ступеньки испещрены довольно глубокими продольными рисочками — чтобы нога не скользила. Результат чьей-то личной инициативы.
А тут — никакой мысли о посетителях. Очень опасно для женской больной ноги.
Можно, конечно, вцепиться в Глеба…
Нет уж… Так не годится. Привыкаешь к помощи — теряешь свободу. Хотя он, вроде, не посягает на мою независимость… Пока?
— Один и тот же убийца… — насупленно, почему-то неохотно повторяет Глеб. — Одна из версий…
Анжела напрягается: именно таким тоном она сама отбривает ненужных ей прилипал. Глеб хочет от нее отделаться?
Почему?
Непонятно. Нелогично. Что-то тут не так…
Придется действовать в одиночку? Конечно, это надежнее… Но одна пчела немного меду натаскает. Без помощи мало что можно сделать. Без его помощи…
Ника останется неотомщенной? И с этим, блин, жить?!
Стоп-стоп… Анжела правой рукой тянется к приподнятой проблемной ноге, чтобы поправить задник ботинка, и, покачнувшись, негромко вскрикивает.
Ушедший вперед Глеб оборачивается, прыгает на ступеньку вверх и подхватывает балансирующую на одной ноге Анжелу.
— Для меня эта версия — приоритетная, — уже по-свойски, вроде как расслабившись, объясняет он. — Но начальству совершенно не нужен серийный убийца, так что приходится разрабатывать и другие варианты,
Отлегло.
Нельзя всех по себе мерить. Он не против меня. У него, наверно, свои проблемы.
Сама возможность того, что Глеб захочет от нее отделаться, неправильно понятая его реакция, пробуждают охотничий инстинкт. Девичьи думы изменчивы. Анжела-аналитик сдается Анжеле-женщине.
Я его не отпущу от себя!
— Заедем ко мне? — заглядывает она в глаза Глебу, мгновенно меняя свои дневные планы. Массажиста переназначим, недописанная статейка подождет — больше ценить будут. Вечером — церемония “Леди года”. Так к пяти, к приходу Ады, его выставлю.
32. Глеб
Один звонок Бизяева — или как там еще он надавил на начальство — и Глеба вот уже третий день не дергают на рутинные трупы, не отвлекают от приоритетного расследования. “Ты уж постарайся, мы все на тебя надеемся”, — попросил — не приказал — шеф, даже не вызывая на ковер, а щадяще, по телефону. Без пререканий согласился не отбирать расследование убийства Вероники Мазур. Выслушал аргументы и внял доводу, что оно не мешает, а наоборот, поможет раскрыть резонансное дело. Шофер бизяевского зятя невольно помог: на голубом глазу отказался от признательных показаний. Не был, не участвовал. С предполагаемым убийцей — да, знаком. Откуда? Случайно оказался в камере предварительного заключения. Мол, то обвинение тоже было несправедливым — не зря же через полгода отпустили. Конечно, умолчал, что освободили по амнистии. Компанейщина к годовщине Победы. Линию защиты ему придумал адвокат. Молодой выскочка делает карьеру, а на истину ему наплевать. Все общество положило на истину с прибором. Время такое…
Но, исходя из вновь открывшихся обстоятельств, версия серийного убийцы выходит на первый план. Работаем по ней.
Так что ежедневные трагедии, как то: отравление мелкого бизнесмена, совладельца кафе на Ярцевской, труп подполковника МВД в лифте блочной девятиэтажки, проломленная голова старухи, которая не отдавала великовозрастному сыну-наркоману только что полученную пенсию, сын-алкоголик, зарезанный отцом-фронтовиком, — обо всех этих буднях отдела по расследованию убийств Глеб узнает из сводок с грифом “не для печати” или по телику, который постоянно работает у них в дежурке.
Вот и сейчас он заскочил в контору, чтобы отметиться — мол, пашу, не жалея сил. Кстати, чистая правда, и даже на сугубо личном вроде бы свидании с Анжелой добыл нелишние сведения…
— Привет, Витек! — сразу в дежурке натыкается Глеб на судмедэксперта.
— Тише! Где пульт? Мою родину показывают! — по-хозяйски командует новобранец.
Быстро освоился. Вон как смело выхватывает черную дощечку у Гаврилыча, чтобы сделать звук громче. Хм, по незнанию тычет не туда — попадает на другой канал с вечерним сериалом. Выдуманные убийства… Что они перед реальностью!
Наконец новичок справляется с прибором, и все, даже те, у кого дежурство закончилось, смотрят репортаж про мармыжского педофила — чужая страсть притягивает.
Невзрачный одинокий мужичонка — метр шестьдесят, тощий, глаза близко посажены, в поношенной телогрейке — деловито и по-чиновничьи отстраненно, словно про кого-то постороннего, рассказывает на следственном эксперименте, как заточил свою дочь в подвале и десять лет насиловал ее. Выживших детей подкидывал в детдома, а мертвых в огороде закапывал. Не повезло: ослабил контроль, и дочь сбежала.
Переодеть этого шмакодявку, побрить, откормить, лет десять сбросить — ну вылитый Витек…
Как так? — думает Глеб. Почему похожи? Потому что земляки? Или преступники и законники — две стороны одной медали…
— Раньше про такое молчали… — комментирует Гаврилыч. — Примерно раз в два-три года вскрывал я полуразложившихся крох, прижитых от кровных отцов. Теперь все наружу… Видимо, с Европой соревнуемся: в Бельгии отец двадцать четыре года продержал родную дочь в подвале. Она семь детей родила от него. Как его звали-то? Фигель-мигель какой-то…
— Йозеф Фритцль, — подсказывает Глеб. Вставляет свое слово, чтобы все зафиксировали его присутствие.
— Вот-вот… Не понимаю, как человека должно переклинить, чтобы с дочкой… — брюзжит Гаврилыч, уже выходя из дежурки. — Раньше списывали на помешательство, чтобы статистику не портить, а теперь вон их нормальными признают, в телевизор зовут. Словно они герои какие…
Конец рабочего дня, все устали — в дискуссию никто не вступает. Изловить бы душегубов, а почему они начинают зверствовать — в этом пусть копаются те, кому положено.
В древние времена любое убийство вызывало ужас, освящавший таким образом цену жизни. Теперь же судьба жертв в конечном итоге не внушает обывателю ничего, кроме апатии и скуки. Особенно законникам.
А Витек получил привет с родины — сомнительный привет, но какой есть — и уже переключает на ток-шоу. Быстро научился не принимать чужое близко к с сердцу. Далеко пойдет…
“Ну, потусовался в коллективе — и хватит”, — думает Глеб, направляясь к выходу, но тут его окликает Олеговна:
— Глянь-ка, это не та толстогубая вещает, которую мы застали на месте преступления? Как буфера-то оголила! Гляди — выскочат сейчас! Силиконовые, небось! — беззлобно замечает она, подхватывая свою небольшую грудь.
Никакого заигрывания, конечно. Тетка в матери Глебу годится, да и давно уже плюнула она на себя как на женщину — жидкие волосенки всегда забраны аптечной резинкой, зимой и летом ходит в джинсовом сарафане, надевая под него и поверх него разные кофты в зависимости от внешней температуры. Но самое неприятное — запах…
Как-то Глеб не уследил за собой и стал анализировать этот многосоставный букет: кислота от немытых подмышек и промежности, затхлость старых, изношенных тканей, табачная смесь, въевшаяся в поры и в волосы усердной курильщицы… Если б дело касалось расследования, то он подробнее рассмотрел бы рентгеновскую карту запахов коллеги, но без производственной необходимости побрезговал изучать снимок, который без спросу сделало его подсознание.
Не будь Олеговна такой свойской, такой четкой в работе, будь обычная бабья стервозность в ней выше среднестатистической нормы, Глеб, конечно, избавился бы от нее, но как назло она была по-настоящему “своим парнем”: безропотно работала сверхурочно, ни разу не заложила начальству. Когда она рядом, то каким-то шестым чувством ощущаешь, что она с тобой не порознь, а заодно. Ни разу не наступила на больную мозоль — ни словесно, ни физически даже случайно не задела плечом. В общем — тетка что надо, поэтому — терпи. Ну, порой помажешь под носом мятой или другой мазью, которую используют работающие с трупами…
Что это она к Анжеле прицепилась? А, мы же с ней осматривали квартиру Мазур… Добрая-то добрая, а соревновательный женский инстинкт работает. Мол, я не хуже телевизионной барышни. Смешно.
— Да у нее… — Глеб прикусывает язык. Чуть не вырвалось: “грудь настоящая”.
— Ты что, влюбился?! — как-то по-матерински сочувствует Олеговна, опять демонстрируя свой недюжинный профессионализм.
Как она подметила? Только тут я прокололся или еще где? Надо поаккуратнее…
Он пытается запретить себе перебирать минуту за минутой, что пролетели рядом с Анжелой, но не выходит. Особенно тот момент, когда позвонили в дверь…
Они только что отделились друг от друга и лежали, расслабленные, напрочь отключенные от сиюминутности. Во всяком случае, у Глеба было то редкое состояние, когда никакая мысль не жмет, не давит. Полная невесомость и невключенность. Ни забот, ни вины, ни планов. И тишина…
И тут этот звонок… Как паленая водка натощак… За мной, что ли, пришли? А Анжела даже не вздрогнула. Потянулась сладко и шепнула: “А пошли они…”
Высший класс! И Глеб сразу опомнился. Нечего и некого ему бояться!
Минут пять никто их не беспокоил, а потом снова начался трезвон, но они уже одевались. Анжела вышла, неплотно прикрыв дверь спальни. Поэтому он все слышал.
Оказалось, близкая подружка заглянула на секунду. Анжела случайно взяла мобильник подруги и отключила его, думая, что это ее телефон. Посмеялись и разошлись. Ни одного упрека, даже интонация у подруги такая успокаивающая… Живут же люди…
А пришедшая — Глеб подглядел в щелочку — та самая дама, что навещала Светлану Бизяеву перед смертью. Была свидетелем?.. Послезавтра вызвана на допрос…
— Опомнись, дорогой мой Глебушка! — Олеговна приземляет Глеба с небес на землю. — Ты где витаешь? Явная же профурсетка! Наглая, спесивая…
И, словно подтверждая характеристику, Анжела с экрана кричит:
— Да вы на себя посмотрите!.. За вас в базарный день гроша не дадут! Я на вас в суд подам за оскорбление!
Из-за чего она так сорвалась? Непохоже на нее… Никакой грубости внутри нее нет. Взрывается только в ответ на незаконное внешнее вторжение… И кто же вломился? Да ладно, вникать некогда.
Глеб судорожно думает, как ответить Олеговне. Ни в коем случае нельзя выдать свою тягу к Анжеле.
Все отрицать!
Тогда она уловит, что дело нечисто…
Проигнорировать реплику?
Тоже опасно. Олеговна не отступится.
И, чувствуя, что предает Анжелу, а значит, и себя, Глеб нарочито спокойно соглашается:
— Никто и не спорит.
33. Ада
— Поговорить надо!
Ада вздрагивает, услышав за спиной знакомый шепот. Оборачивается, на всякий случай не останавливаясь, а убыстряя шаг. Метро еще далековато.
Господи! Витек собственной персоной. Ее Витенька. Бывший… В серой курточке, нефирменных джинсах, стрижка неровная… И слишком короткая. Только подчеркивает отсутствие солидности. Женат? Не похоже — неухоженный какой-то…
Не забыла его голос…
— Как ты меня нашел? — ляпает она первое, что приходит на ум, и замолкает, двигаясь вперед чуть медленнее.
В это говорящее молчание вмещается вроде уже пережитое, изжитое ею, но, оказывается, никуда не девшееся отчаяние, горе от брошенности, ее собственные безрезультатные поиски пропажи… Да как он смел! Теперь-то зачем объявился? Неужели вернуться хочет? Дошло наконец, какую ошибку сделал?
Пусть теперь помучается…
Он, должно быть, институт уже закончил… По-прежнему в органах служит? Занимается расследованием убийств? Иначе как он ее здесь нашел? Ведь первый раз пошла в этот фитнес-клуб. Тот, что рядом с домом, закрыли на недельную профилактику, а пропускать четверговое взбадривание никак нельзя. Стоит раз полениться — и все кувырком пойдет. Все вернется…
Апатия, ненависть к каждому, особенно к клиенткам, ночью сон не приходит, а утром сил нет рукой-ногой шевельнуть… Снова таблетки…
Как завязавшему алкоголику нельзя даже лизнуть спиртного, так и ей лучше не нарушать режим. Ее распорядок — это путевые столбы, за которые она держится, чтобы не заблудиться в жизни.
Вот и приехала сюда, на Крылатские холмы. Вспомнила, что видела тут оздоровительный центр. Потянуло снова взглянуть на дом, где Светки не стало. Не помешает на месте проконтролировать, не оставила ли каких зацепок для следствия. Ну и сочетнула приятное с полезным. Добралась, а в клубе обслуживают только по абонементам. Разовых посещений не практикуют. Возвращаться не солоно хлебавши? Ну уж нет! Само придумалось: хочу, мол, купить годовую карту, но сперва должна опробовать их услуги. Свысока говорила — не просила, а предлагала сотрудничество. Вдохновенно врала. Поверили, пустили. Наплавалась, мышцы подкачала на снарядах… Еще и сэкономила. Черт, они же меня в компьютер внесли… Ладно, разберемся…
А на обратной дороге — оклик. Витек… Неожиданно… Может, просто соскучился? Вряд ли. Приказывает, а не просит, и лицо какое-то зверски-напуганное.
Послать его подальше?
На всякий случай Ада роется в себе: не осталось ли к нему еще хоть какой тяги? Не уцелела ли привязанность к предателю? Редко теперь испытываешь малейшее чувство, почти ко всему — скучное, тупое равнодушие, и разбрасываться тем, что есть — если оно есть — совсем не хочется.
Но — пусто внутри. Да и было ли что кроме желания быть защищенной, кроме привычки, когда вдвоем жили… И мстительности, когда он бросил…
Ботинки нечищены, ноготь на указательном пальце обгрызен до мяса… И этого говнюка я любила?
— Поговорить бы надо! — уже не приказывает, а просит Витек. Словно ему передались Адины мысли или он вспомнил, наконец, как с ней поступил. — Надо! Не столько мне, сколько тебе…
Всегда избегал прямого разговора… Только начнешь выяснять отношения — он сразу уходит в несознанку. Даже непонятно, слышит ли то, что ему говоришь. Общение — точно не его конек. Поэтому и не пошел учиться на следователя, а выбрал неконтактную криминалистику. А лучше всего ему бы патологоанатомом стать — мертвецы молчаливы.
Может, изменился?
Ада надменно хмыкает и повторяет свой вопрос, не останавливаясь и снова убыстрив шаг:
— Как ты меня нашел?
Неприятно, когда за тобой следят. Поганое ощущение… Вроде несильного, но опасного сквозняка… Надо узнать, в чем дело, и заделать брешь.
— Все объясню, но давай где-нибудь присядем… — Коротышка еле поспевает за длинноногой Адой.
Неужто в кафе приглашает? Здорово! После плавания так жрать хочется.
Но что-то тут не так… За три года, которые были вместе, никогда не звал… Даже в египетском отпуске ни разу в кафе не зашли. Не удалось уговорить. “Тут же хорошо кормят… Все включено… Зачем деньги транжирить?”
Все-таки изменился?
Витек приостанавливается и проводит рекогносцировку местности по серебристому айфону.
На службе выдали? Если сам потратился на дорогой гаджет, то вот она, еще одна перемена. Прежде экономил на всем, включая себя. Форму носил всегда, когда можно, чтобы цивильный костюм служил подольше. Купишь ему новые штаны, а он вместо “спасибо”: “Зачем? Старые еще можно поносить, если в паху заплатку поставить”.
Может, он теперь хорошо зарабатывает?
Что это он так копается? Заведение подешевле высматривает? В забегаловку я не пойду!
— Проверяю, есть ли чистое кафе, — отвечает Витек на немое Адино раздражение.
Все он сечет, когда надо. Ему надо.
— Без шпионящих камер, без догляда, — деловито продолжает Витек. — Так что пункты питания в торговых центрах отпадают. Лучше, чтобы нас не зафиксировали. Предупреждаю: потом разъедемся по очереди. В метро вместе заходить не будем — там все снимают. Так, “Якитория” на бульваре… Вроде без внутреннего присмотра.
Определившись с местом, он напяливает на голову капюшон и смотрит на Аду.
Тревога заразна. Если б только что не поддержала мышечный тонус — точно бы завибрировала от страха.
На всякий случай она тоже камуфлирует себя: черные очки, новая бейсболка — Анжелин подарок. Теплеет на душе.
До кафе идут молча. Витек напряжен и сосредоточен. Смотрит по сторонам, пару раз резко оборачивается, у входа наклоняет голову и быстро проходит внутрь. Время ланча еще не пришло, поэтому посетителей немного. Он окидывает взглядом потолок, стены и, видимо, не обнаружив глазков, идет к столику на двоих в дальнем от входа углу. Выбирает самое уединенное место…
Какая-то психологическая пытка! В чем дело? Он что-то знает? Так пусть выкладывает!
Взорваться бы, накричать, убежать… Но потом жить в неведении… Ада из последних сил притворяется, что все нормально. Заказывает суп-пюре, форель, запеченную в фольге… В любом случае подкрепиться стоит — силы-то на исходе…
— Ты во что вляпалась? — шепчет Витек, как только официантка отходит от их стола.
Перегнулся через столешницу, чесноком дышит прямо в лицо. А, понятно… Всегда заботился о своем здоровье. Как только объявляют эпидемию гриппа, так сразу начинает профилактику. И в этом верен себе.
Ада отодвигается вместе со стулом, пока не упирается в стенку, кладет нога на ногу и, не отвечая на вопрос, смотрит ему в глаза. Пусть сперва выговорится, а она еще посмотрит, что ему сообщать, а о чем помалкивать…
— Твои отпечатки найдены на двух местах преступления. Если их идентифицируют и свяжут тебя со мной, то меня отстранят от расследования. А я ведь диплом получил и теперь криминалистом работаю. Это первое мое дело на новом месте…
Как был эгоистом, так и остался. Но это меня теперь не касается.
Опечатки? Нет, отпечатки…
Ада пугается криминального термина, но быстро понимает, что оставленные следы легко объяснить: обе убитые — ее клиентки, с которыми она не в перчатках же работала. А как они вычислили, что это именно ее отпечатки? Не должно их быть ни в каких базах данных! Она же никогда их не сдавала…
Нет, один раз было. Витек и попросил чернить пальцы, чтобы потренироваться перед экзаменом. Сохранил, сволочь…
И теперь за свою шкуру дрожит…
— Я совершенно случайно это обнаружил… Я не специально… Ты не волнуйся, об этом пока никто не знает. — Витек перегибается через стол, подсовывает свою руку под Адину, лежащую у нее на колене, и указательным пальцем поскребывает ее ладошку.
Раньше так просил у нее прощения… И теперь одумался… Дошло, что ему нужна помощь, а на конфронтацию нет у него никакой фишки.
Тем более — лучше помолчать. Слово за слово — и не заметишь, как брякнешь что-нибудь ненужное, себя подставишь. Разговор — битва, исход которой зависит и от умения ее вести. А у меня — никакого же навыка. Так что пусть Витек сам выкручивается.
— Я нашел какие-то отпечатки на самшитовой палочке в сумочке Светланы Бизяевой и прогнал их через официальную базу данных. Оказалось, такие же обнаружены в доме убитой Мазур… Неопознанные. И тут рабочий компьютер зависает. Я скинул все на флэшку и дома продолжил поиск. А мой компьютер уже сам прогнал по моим собственным базам… Я и думать не думал, что на тебя выйду. Случайно же оставил твои отпечатки. Помнишь, перед экзаменами… — Витек наконец отпускает Адину руку и смотрит ей в глаза. Чтобы сохранять нужный ему контакт.
— Ну, помню… — свысока и с ленцой отвечает она, чтобы ненароком не потерять свое превосходство над бывшим мужем.
Дуриком он на нее вышел, никаких специальных козней не строит.
Черт, она сама и виновата! Всегда же работает только своими инструментами, тщательно после себя все моет-вытирает, никогда не забыла банку-склянку, а тут вдруг накупила самшитовых палочек для удаления ногтевых кутикул — скидка на партию была уж очень хорошей, дюжина по цене одной — и раздарила своим клиенткам. Показала, как ими пользоваться… По доброте душевной, которая всегда боком выходит!
Сосредоточенно выбирая тонкие хрупкие кости из отлично пропеченной форели, Ада подстегивает себя: думай! думай! Можно, конечно, уйти в несознанку. Вполне по силам нейтрализовать Витька, запудрить ему мозги. Видно же, что в новой жизни ему не так уж и сладко. Одет кое-как, голодный ходит — несмотря на испуг, лопает, будто сто лет не ел… Чуть поласковее с ним — и делай что хочешь…
Но там же, в его конторе, есть и поумнее его… Вон следователь уже звонил…
— Но как ты сейчас-то меня нашел? — как можно добродушнее повторяет она свой первый вопрос. Надо знать все их возможности.
— Интуиция! — Витек самодовольно улыбается и, продолжая дожевывать рубленый бифштекс, объясняет, что как только ее имя внесли в компьютер, так сразу сработала поисковая система его собственной разработки.
В ногу с модернизацией идет, даже опережая…
А что если показать ему мою съемку? Чем это мне грозит?
Требовать конфиденциальности глупо — все равно добьются от него, откуда такая важная улика. Его и пытать не надо. Чуть надавить — все выложит. Хлюпик. Чем боязливее, тем они жесточе.
Нет, пусть не скрывает, пусть меня назовет… Отличится по службе. Но тогда мы будем в одной связке. Защитит, если что…
Покажу!
34. Глеб
Внезапно улетела… Сбежала? От меня?
Да нет, не может этого быть. Не должно! После того, что я ради тебя…
35. Анжела
Хуже, когда боишься: лиха не минешь, а только надрожишься. Но не запретишь же себе трястись как в лихорадке…
А вдруг и правда я заболела?
Анжела перестраивается в крайний правый ряд улицы Риволи, заворачивает в первый же проулок и прижимается к обочине. Взгляд в зеркало пугает еще сильнее: веки припухли, покраснели, кожу распирает… Общий вид как-то спасают замечательные, ровно лежащие румяна… В Москву бы тот салон, что рядом с домом Тапира. Умелые, приветливые мамзели, сразу понимают, о чем просишь, так что хватает спецшкольного французского. Цены нормальные… Ада, конечно, тоже ничего, но она как будто что-то от тебя ждет… Напряженно, молчаливо… И что ей еще надо? Юбку-годэ подарила, от Диора, ни разу не надеванную: хватанула на распродаже, а потом увидела такую же по телику на ведущей… Отдала бежевую кепочку, прихваченную когда-то в парижском “Найке” так, на всякий случай… Берет, благодарит угрюмо, и чувствуется: не презентов она хочет… не только презентов…
Вообще-то Анжела научилась игнорировать чужие ожидания. На секунду задумается, мотивированы они или нет, не дала ли когда на себя крючок, и если ответ отрицательный, то сразу отправляет их в мусорную корзину. А источника сторонится.
Да, надо искать Аде замену…
Черт, кто это?
В панорамное зеркало видно, как позади, неподалеку от мерса, который ей скрепя сердце одолжил Тапир, припарковывается черный джип с тонированными стеклами. В Москве их столько, что не обращаешь внимания, но здесь, в Париже, такие тюлени — редкость. Не первый раз она встречается с этой машиной. Номер местный…
Следят?
А может, охраняют? — подморгнула надежда.
От кого?
Если б Нику хоть как-то стерегли…
Интервью пораздавали — мол, убийство раскрыто… Но ведь не выловили ни того уголовника, который ее задушил, ни Олега-заказчика… Глеб старается, пашет как проклятый… Но одна пчела немного меду натаскает…
Мысль не может задержаться ни на одной теме и скачет дальше.
“Учитесь властвовать собою…” — всплывает вдруг в сознании. Книжный совет звучит как издевка. Надо быть законченным эгоистом, безразличным к любому человеку, надо стать холодной, как рыба, чтобы совсем уж не откликаться на чужие беды.
Рука тянется ко лбу, холодная ладонь прилипает к горячей коже — становится чуть легче. Так у меня жар?..
Как же я завтра домой полечу?
Откинувшись на спинку кресла, Анжела закрывает глаза и, судорожно хватая ртом воздух, пытается сосредоточиться.
Что делать? Ке фер? Ехать дальше?
Позвонить Тапиру, чтоб выручал?
Бросить его машину, пересесть в такси и вернуться на улицу Арсеналь?
Все плохо… Цугцванг. Нет хорошего варианта.
Чувствовала же, что потряхивает… Зачем потащилась?
Конечно, посмотреть и прикупить модные платья — дело стоящее… но не обязательное… Описывать модный показ тоже не совсем ее епархия… Правда, там обещали засветиться местные селебрити… и московские олигархини во главе с Наоми “Дорониной”. Задорого можно было бы продать описание эксклюзивной тусовки…
Аргумент сильный, но сил на него нет…
На секунду или на больше Анжела отключается — не в состоянии она принять сейчас решение…
Ясно же, что Тапира лучше не дергать. Законченный себялюб, как только она могла привязаться к такому?.. Не отменил массаж, чтобы меня сопроводить… А я ведь всего-то на пару дней ради него вырвалась из Москвы. Жаловался на жизнь, грустный был — вот и рванула, чтобы его утешить. Тем более что Батя как раз летел на край света через Париж на своем белокрылом джете.
Очередная глупость. Настроение Тапира уже кардинально изменилось. С унылого на энергично-деловое. И дело это — его собственное здоровье. В расписание его заботы о себе вклинился только ужин с Анжелой. Не наедине. Добавил ее к потенциальному партнеру, которого благодаря ее прилету смог позвать с дамой. Что усиливает фишку. Правильный расчет. Девица сама узнала Анжелу и закудахтала: “Я ваша поклонница! Я все ваши статьи наизусть знаю, а день начинаю с чтения вашего дневника. Так расстраиваюсь, когда нет новой записи! Вы уж, пожалуйста, радуйте нас почаще…”
А когда Анжела позвала его на показ русской моды — отказался сопроводить. “Бабское мероприятие, что я там делать буду?” — сказал, внимательно выслушав список участников. Ему никто из них не нужен, а на мои дела, на меня ему плевать с высокой колокольни!
Ну что ему стоило узнать, где Олег этот чертов прячется… Пара пустяков для Интерпола… Но он связи использует только для себя…
Или опасается хоть как-то задеть Бизяева? Этот туз всех держит под контролем…
От обиды становится еще хуже. Тянет прилечь.
Анжела отстегивает ремень, клонится направо, к животу подтягивает ноги и, свернувшись клубком, совсем отключается…
…Чьи-то сильные руки бережно перетаскивают ее из одного авто в другое… Словно на ней надпись: осторожно, не кантовать!
Это сон?
Снова провал, потом ее опять вынимают, ведут… Куда? Знакомый витраж, пальма в кадке… Это же подъезд в доме Тапира… Значит, не похищение. Ну и ладно…
…И вот она уже в кровати… Пижамка задрана, холодная бляшка стетоскопа прижимается к спине… Внутри хрипит, булькает, каждый вдох дается с трудом.
Ой, совсем воздух не поступает!
Умираю… Я умру сейчас?
Анжела пытается открыть глаза… “Спасите!” — звучит в голове, но наружу вырваться не может. Кто-то понимающий усаживает ее, обкладывает подушками, чтобы не упала, накрывает нос и губы прозрачной пластиковой маской. Терпкий воздух начинает поступать в горло, дышать становится легче.
Предплечье стягивают жгутом, укол в вену… Боль возвращает в реальность… Ненадолго. Снова провал.
— …Вставай, соня! На самолет опоздаешь!
Бодрый, решительный голос вытягивает Анжелу из глубокой ямы, в которой она не чувствовала своего тела, в которой колючие мысли не царапали ее душу. Темнота, пустота, почти невесомость.
А сейчас веки не поднять, рукой не пошевелить…
Куда-то ехать? Не хочу! Не могу! Не буду! — вопит все ее существо.
— Ну, мать, бормочи — не бормочи, а лететь надо, — командует тот же голос.
Кто это? Работа по опознаванию — мучительная пытка. Анжела через силу приоткрывает левый глаз, чтобы подтвердить свою нерадостную догадку.
Тапир.
Читать бесплатно другие книги:
