Йозеф Геббельс. Особенности нацистского пиара Кормилицына Елена

Министр и его соперники: партийная и профессиональная система организации прессы и пропаганды

Пускай падет проклятье на врагов моих!

Эсхил. «Просительницы»

Бывает, двое мужчин вступают между собой в конфликт, который никак нельзя разрешить в судебном порядке.

А. Гитлер

Немецкий историк Фриц Смидт[123] в своей далеко не бесспорной, но ценной по уровню информативности работе сравнивает деятельность самого Геббельса и его коллег с производителями «сырья, полуфабрикатов и готовых изделий для духовного потребления и массового гипноза немецкого народа». Уподобив печатное слово отравляющему газу, а всю систему управления прессой – концерну по его производству, автор отводит Геббельсу роль генерального директора, а роль главного химика – шефу имперской прессы Отто Дитриху. Аманн, миллионер, в чьих руках находился крупнейший в мире газетный концерн «Эхерферлаг», президент Имперской палаты печати, согласно этой системе занял кресло производственного директора. «Производственный директор», в свою очередь, опирался на исполнительного и прилежного помощника – Рольфа Риенхардта[124]. Следуя далее логике этой необыкновенно наглядной схемы, следует заметить, что если бы руководство крупного завода, где производят отравляющие газы, тратило столько времени на выяснение отношений, интриги и склоки, как это было принято в среде немецких иерархов, то можно было бы не опасаться их жутковатой продукции.

Может, подобная ситуация была характерна только для слишком быстро «повзрослевших» государственных структур? Ведь обидно, когда молодое и зеленое министерство уводит у тебя из под носа то, что считаешь своим. А может, на партийном или профессиональном уровне организации пропаганды ситуация совсем иная? Нет, мало того что не иная, так, пожалуй, еще хуже.

Достаточно посмотреть, например, на схему партийной организации прессы и пропаганды[125], и становится понятно, что Геббельс, Дитрих и рейхсляйтер прессы Аманн снова будут больно наступать друг другу на ноги. Так оно в сущности и получалось.

О том, какой антагонизм существовал между Геббельсом и Дитрихом, уже упоминалось в главе, посвященной Министерству пропаганды. Будучи статс-секретарем этого министерства, Дитрих оказывался в непосредственном подчинении у министра пропаганды. Однако в системе партийной организации прессы и пропаганды он, напротив, выступал вполне самостоятельной и значимой фигурой.

Хадамовски Ойген[126]

Ведомство новостей[127]

Партийные структуры, ответственные за прессу и пропаганду и возглавляемые Отто Дитрихом, должны были слиться с государственными после 1933 года и затеряться в них. Наделе этого не произошло. Они продолжали функционировать, хотя и вынуждены были изменить характер своей работы. Дело в том, что партийная пресса организовывалась, когда НСДАП еще близко не было у власти, и, соответственно, являлась оппозиционной по сути. После 1933 года задачи ее изменились коренным образом. Потребовался быстрый переход к мерам по поддержанию политики правительства. Для того чтобы сразу исключить всякое недопонимание со стороны пишущей братии, Дитрихом было сформулировано специальное предписание. Оно называлось: «Всем главным редакциям национал-социалистической прессы». Помеченное грифом «секретно», оно содержало своего рода план перехода партийной прессы в стадию правительственной. Переход этот, по мнению Дитриха, должен был осуществляться по двум направлениям.

Первое и основное – отход от всякой самодеятельности. Подразумевалось, что партийная пресса должна была излечиться от «неуместной в данных условиях привычки критиковать правительство, более того, публично выдвигать какие бы то ни было условия». Отныне существовал только один путь: всеми доступными журналистам методами поддерживать правительственные меры, проводимые «во имя фюрера».

Второе: «Все пожелания должны отныне носить не публичный характер, а доводиться до сведения правительства иными путями». Так как не уточнялось, что это за пути, то люди сметливые сразу поняли смысл данного пожелания.

Сформулировав кратко и емко свое кредо, Дитрих взялся за созидательную работу и вскоре достиг того, что подведомственные ему структуры стали разрастаться, причем весьма споро. Сам он очень любил подчеркивать, что поначалу все держалось исключительно на его авторитете и могучем интеллекте. Небольшое бюро в имперской канцелярии[128] обеспечивало регулярную связь с представителями берлинских партийных изданий посредством коротких, но зато ежедневных конференций. Подобную практику Дитрих считал необыкновенно удачной. Ее внедрение он относил исключительно на свой счет, с восторгом подчеркивая тот факт, что фюрер поддержал это начинание и даже высказал свое удовлетворение тем, что информация будет поступать из первых рук, более того, пожелал ежедневно видеть партийного руководителя имперского бюро прессы, чтобы информировать его лично. Постепенно партийные конференции становились все более многолюдными. В мюнхенских, например, принимали участие референты имперского руководства НСДАП, руководство гау Верхняя Бавария, руководство Ведомства имперской пропаганды в правительстве Баварии и Мюнхена, представители всех прочих ведомственных инстанций, в том числе и представленной в Мюнхене прессы из других городов и государств. По сравнению с геббельсовскими конференции Дитриха были не настолько жестко расписаны по своей структуре и менее насыщены информативно. Как правило, они сводились к обнародованию докладов и рефератов, а также обзоров различных общественных мероприятий в Мюнхене и вовне. Достаточно часто отводилось время и на то, чтобы своими впечатлениями могли поделиться специальные корреспонденты различных печатных изданий, побывавшие непосредственно на местах.

Вот так все разрослось, а ведь начиналось более чем скромно. И ни о каких партийных конференциях даже речи не было. Просто в Мюнхене возникла та структура, которая, собственно, и станет первоосновой для образования Имперского бюро прессы НСДАП. В документах она обозначалась как Служба имперского шефа прессы НСДАП[129]. Постепенно организация расширялась. Она уже не ограничивалась Мюнхеном, а имела свои представительства по всему государству.

В 1930 году Гитлер избрал дворец Барлов[130] в качестве места нахождения руководства НСДАП, перенеся его из здания по адресу: Шерлингштрассе, 50. Комната на третьем этаже новообретенной резиденции была выделена в распоряжение Бюро прессы при имперском руководстве НСДАП[131]. Поначалу обстановка была более чем спартанская: письменный стол, стул, печатная машинка, на которой, собственно, и печатались первые инструкции[132] для прессы.

Заправляли всем сперва совсем другие люди, а вовсе не Дитрих. В частности, успел отметиться будущий министр экономики Вальтер Функ[133]. Однако именно при Дитрихе бюро прессы НСДАП «распухло» настолько, что стало являть собой солидную, развернутую структуру, состоявшую из многочисленных ведомств. Наиболее значимыми, безусловно, являлись

берлинское и мюнхенское его отделения. Известно, что к началу 1937 года берлинская служба НСДАП состояла из следующих ведомств[134]:

1) Ведомство партийной прессы[135].

Основной его обязанностью являлось установление связи между имперским шефом прессы и главными редакторами партийной прессы. Ведомство было расположено в так называемом Доме национал-социалистической прессы[136]. Связь с главными редакторами осуществлялась посредством регулярных конференций, а также через ежедневные письменные инструкции. Имелись в данном ведомстве и своя собственная Информационная служба, а также служба, занимавшаяся отбором наиболее актуального печатного материала для статей. Она носила название «Особая служба национал-социалистической прессы»[137], возглавлял ее Курт Ферверс. Ведомством партийной прессы руководил райхсхауптштелленляйтер[138] Макс Фрайхерр ду Прель.

2) Ведомство аппарата политической прессы[139].

Занималось координацией работы ведомств, ответственных за партийную прессу в рамках гау. Основная работа заключалась в том, чтобы доносить до ее представителей информацию о деятельности партии. Помимо этого в задачи данного ведомства входила поддержка новых изданий. Бывало, что оно же впоследствии решало их судьбу.

3) Журнальное ведомство[140].

Осуществляло контакт шефа имперской прессы с руководством немецких журналов, снабжая оное директивами. Руководитель ведомства – райхсхауптштелленляйтер Хенрих Ханзен[141].

4) Ведомство новостей (НСК)[142].

До прихода НСДАП к власти в задачу НСК входило снижение политического ущерба, который наносило государственное радио престижу НСДАП в ходе предвыборной борьбы. Руководитель ведомства – райхсхауптштелленляйтер Вильхельм Ритген, главный редактор – Хельмут Зюндерман[143].

5) Главное бюро надзора за прессой.

Основной функцией являлось осуществление связи шефа имперской прессы НСДАП с непартийной прессой. Особое внимание уделялось контролю и инструктажу крупных берлинских непартийных газет относительно потребностей партии. Руководитель Главного бюро надзора за прессой – райхсхауптштелленляйтер Вернер Лаз.

Перечисленными ведомствами, входившими в состав Имперского бюро прессы НСДАП, система партийной организации средств массовой информации не исчерпывалась. В различных землях существовало огромное количество местных организаций. Несмотря на сходный профиль работы их руководство не контактировало с также разбросанными по городам и весям ведомствами имперской пропаганды, находившимися в подчинении у Геббельса. И без того громоздкая система продолжила свое развитие после начала военных действий. В марте 1938 года в Вене было образовано собственное бюро, получившее название «Ведомство Бюркеля» по имени своего главы. В октябре 1938 года в Райхенберге возникло собственное бюро, переросшее позднее в Главное судетское ведомство по делам прессы. Местное бюро появилось и в Праге, а в дальнейшем – на других завоеванных территориях.

Понятно, что геббельсовские подчиненные на местах постоянно сталкивались со структурами, подвластными Дитриху, стараясь все-таки ориентироваться именно на своего шефа. Так оно было спокойнее и безопаснее для карьеры.

Надо сказать, что жизнь чиновников, связанных со средствами массовой информации, была бы легка и безоблачна, если бы они существовали лишь в условиях пересекающихся компетенций Дитриха и Геббельса. Однако из приведенной в начале главы таблицы видно, что немаловажную роль в системе партийной организации средств массовой информации играла фигура Макса Аманна. Родившемуся и проживавшему в Мюнхене Аманну первоначально была уготована судьбой довольно тихая жизнь. Судя по всему, его ожидало мирное занятие торговлей – труд на благо родного края. Получив соответствующее образование, он успел попробовать себя на этой ниве и остался очень собой доволен. Но вмешалась Первая мировая война. Дослужившись до фельдфебеля, Аманн оказался непосредственным начальником ефрейтора Адольфа Гитлера. Не известно точно, только ли это знакомство так повлияло на него, но после войны он одним из первых (партбилет № 3) вступил в НСДАП. С фюрером его продолжали связывать самые добрые отношения. С 1921 года он руководил финансовыми делами партии и сумел привести их в должный порядок. Явный организаторский талант еще больше возвысил его в глазах Гитлера. С 1922 года Аманну уже поручается управление центральным издательством НСДАП, издательством Эхера[144]. С 1924 по 1933 год новоявленный директор издательства занимал также должность муниципального советника в Мюнхене. Но полное признание, подлинная власть и очень большие деньги пришли к нему после 1933 года. Будучи рейхсляйтером национал-социалистической прессы, а также председателем Имперского союза немецких газетных издателей, членом Имперского сената культуры, президентом Имперской палаты печати, Аманн сколотил гигантскую газетную империю, превратив «Эхер ферлаг» в крупнейший в мире газетный концерн. В собственность официального партийного издательства переходили те издательства, которые принадлежали раньше евреям, в том числе огромное объединение Ульштайна, а также купленные за бесценок запрещенные газеты. Немалая часть средств оседала в кармане Аманна. Однако ему прощалось многое, поскольку Гитлер по-прежнему необыкновенно ценил его деловые качества и профессиональное чутье. Показательно, что в своих застольных беседах фюрер неоднократно упоминал Аманна, выражая ему свою признательность.

«Аманн показал себя очень толковым коммерсантом уже потому, что никогда не заключал сделок, если те не представляли собой сделок в буквальном смысле этого слова, или же в противном случае немедленно разрывал все контакты. Именно благодаря такому деловому отношению к газетному делу и оказалось возможным в течение недолгого времени превратить издательство "Эхер", где выходила "Фелькишер бео-бахтер", в крупнейший газетный концерн в мире, по сравнению с которым концерны газетных королей США – то же, что карлик рядом с великаном. Можно по достоинству оценить это достижение только в том случае, если вспомнить, что, когда он в свое время купил "Фелькишер беобахтер", число ее подписчиков не превышало 7000, рекламных объявлений в ней не давали, а в кассе не хватало денег даже на оплату необходимого количества бумаги»[145].

К 1942 году личный доход «толкового коммерсанта» составлял 3,8 млн марок. Естественно, в силу своей влиятельности и занимаемого положения Аманн то и дело оказывался очень крупной помехой как для Геббельса, так и для Дитриха.

Как ни огромна в сфере средств массовой информации была власть партии и государства, но не следует забывать о существовании еще одного, самого «древнего» уровня организации, принцип которого восходит к средневековью, к цеховой системе. Речь идет об организации по профессиональному признаку. Самые разные профессиональные объединения средств массовой информации существовали и во времена Веймарской республики, но именно Гитлер довел эту систему до ее наивысшего и наиабсурднейшего воплощения. 22 сентября 1933 года в свет вышел закон за подписью фюрера, который заложил совершенно новые основы для профессиональной деятельности тех, кто по роду занятий хоть как-то соприкасался с тем, что подпадало под понятие «культура». К средствам массовой информации «Закон об Имперской палате культуры»[146] тоже имел самое непосредственное отношение. Й. Геббельс был уполномочен в качестве президента Палаты культуры проконтролировать процесс объединения деятелей культуры в шесть палат: Имперскую письменную палату, Имперскую палату прессы, Имперскую палату радио, Имперскую палату театра, Имперскую палату музыки и Имперскую палату изобразительных искусств. Еще раньше вышел закон об образовании Имперской палаты кино. Ровно через месяц появился документ, более подробно расписывающий всю специфику предстоящей работы. Речь шла о «Первом постановлении о реализации закона об Имперской палате культуры» от 1 ноября 1933 года ^[147]. В нем на неудобочитаемом бюрократическом наречии излагался круг обязанностей новой организации. Они заключались в том, чтобы «под руководством министра пропаганды и в сотрудничестве со всеми заинтересованными организациями содействовать развитию германской культуры, неся за это ответственность перед народом и государством; упорядочивать экономические и социальные аспекты культурной деятельности; добиваться согласованной деятельности от всех входящих в нее групп»[148].

Если отвлечься от LTI[149], то задачей данного государственного образования можно назвать контроль за теми, кто творит, и теми, кто сотворенное распространяет. Жесткому контролю подлежали не только журналисты и писатели, но и продавцы книг и газет, а также производители и продавцы технических средств распространения, позволяющих эти книги и газеты тиражировать. При этом оказывалось, что совершенно не важно было, кто брался распространять «культурную продукцию» – отдельные лица, общества, объединения, частные фонды, корпорации или государственные учреждения, граждане рейха или иностранцы, предприниматели или наемные рабочие – и как они ее распространяли. Самое главное заключалось в том, что все они должны были подчиняться единообразным правилам, а неподчинение влекло за собой запрет заниматься профессиональной деятельностью и прочие кары. Итогом этой законотворческой работы явилось то, что возникла и сформировалась еще одна необыкновенно громоздкая структура под названием Имперская палата культуры (см. таблицу на стр. 115).

В этой системе, казалось бы, не видно вечных геббельсовских соперников Отто Дитриха и Макса Аманна. Но если посмотреть подробнее, то выяснится, что они опять возникают там же, где и всегда, – в области, связанной со средствами массовой информации. Президентом Имперской палаты прессы являлся Аманн, а вице-президентом – Дитрих.

Помимо названных конкурентов существовали еще и другие, на борьбу с которыми Геббельс вынужденно тратил силы, поскольку сфера деятельности этих людей тоже затрагивала его интересы.

Первое место в списке имен следовало бы отдать Й. фон Риббентропу, министру иностранных дел. Когда вновь образованное Министерство народного просвещения и пропаганды позаимствовало в 1933 году часть функций Министерства иностранных дел, Риббентроп почувствовал себя глубоко уязвленным. Геббельс, со своей стороны, считал, что все сделано правильно, поскольку пропаганду за границей не следовало доверять человеку, которого он считал глупцом и приспособленцем. В 1941 году Риббентроп нашел для себя выход в том, что организовал в своем министерстве комитет пропаганды, чьи руководители Лютер[150] и Крюммер регулярно посещали геббельсовские министерские совещания, снабжая сведениями министра иностранных дел. Возмущению Геббельса не было предела. Риббентроп же, со своей стороны, все чаще давал ему поводы для недовольства:

«Риббентроп не очень-то корректный партнер. Он смешивает политику с торговлей шампанским, в которой принято надувать партнера. Но не со мной!»

Достаточно часто «удостаивался» негативных упоминаний и А. Розенберг. В 1933 году, когда было создано Бюро иностранной помощи НСДАП (АПА), возглавивший его Розенберг получил право пропагандировать нацизм за рубежом, организовывать студенческие обмены, публиковать в иностранной прессе пропагандистские статьи. Помимо всех своих обязанностей с 1934 года он являлся уполномоченным фюрера по контролю за общим духовным и мировоззренческим воспитанием НСДАП. Его деятельность Геббельс прокомментировал так:

«Розенберг намеревается организовать свою лавочку пропаганды один. Каждый хочет заниматься пропагандой, и чем меньше он в ней понимает, тем больше хочет». Но вопреки возмущенному министру «лавочка пропаганды» вовсю функционировала. В своем ведомстве Розенберг учредил собственную пресс-службу, а также собственный отдел мировоззренческой пропаганды. Все другие службы и отделы тоже так или иначе вторгались либо в то, что Геббельс считал своей епархией, либо в то, что он хотел бы ею считать. Среди розенберговских отделов, в частности, встречались такие, как служба философии и педагогики, управление по развитию искусств, главная служба развития литературы, исторический отдел, отдел арийского мировоззрения, отдел контроля за материалами и учебными планами.

Задачи всех этих служб и отделов были очерчены весьма приблизительно, что вполне легально позволяло им вмешиваться в работу других ведомств.

Среди излюбленных Геббельсом методов устранения соперников был один, проверенный временем и выручавший его не раз. Пользуясь своей близостью к Гитлеру, Геббельс стал вовсю высмеивать Розенберга, подчеркивая его профессиональную несостоятельность. Фюрер, который так и не смог осилить тяжеловесное литературное творение Розенберга «Миф 20-го столетия», подобным шуткам не препятствовал, поскольку находил их весьма смешными и остроумными. Вот что писал по этому поводу А. Шпеер, который и сам знал толк в интригах: «Излюбленной мишенью для острот Геббельса был и оставался Розенберг, которого он охотно величал "рейхсфилософом" и всячески принижал в своих анекдотах. В случае с Розенбергом Геббельс мог быть уверен в одобрении Гитлера и потому так часто обращался к этой теме, что его рассказы стали походить на разученный спектакль, в котором отдельные актеры дожидались своего выхода. Можно было почти наверняка предсказать, что ближе к концу Гитлер непременно произнесет следующие слова: "Фелькишер беобахтер" такой же скучный, как и его редактор А. Розенберг»[151]. Сказанное всегда служило сигналом для Геббельса, который подавал свою реплику и «вдруг» вспоминал об очередной оплошности Розенберга, преподнося ее всегда саркастически.

Достаточно часто в записях Геббельса упоминался и Роберт Лей, глава Германского рабочего фронта (ДАФ). Его министр пропаганды не считал серьезным противником, презирая за алкоголизм и легковерие. Лей своими подчас нелепыми высказываниями в прессе довольно часто заставлял Геббельса досадовать и негодовать. Отношение к нему было не как к врагу, а скорее как к досадной помехе. Показательно, что легковерие Лея стало той чертой, которая некоторым образом примирила с ним Геббельса. Последнему льстило то, с какой легкостью глава Трудового фронта, будучи осведомленным лучше, чем средний немец, попадается на всевозможные уловки Министерства пропаганды.

Так, распространив в июне 1941 года слухи о том, что Сталин собирается посетить Германию с дружественным визитом[152], Геббельс пометил в дневнике, что звонил Лей, ожидавший, что Берлин вот-вот украсится красными флагами.

Подобное снисходительно-пренебрежительное отношение к Лею сохранилось до самого конца. Однако в последние годы войны то, что раньше вызывало у Геббельса ироничную улыбку, стало серьезно вредить работе. Лей не столько наступал на пятки, сколько сильно мешал своими публикациями в периодической печати. В последний год войны он написал статью о том, что берлинцы не беззащитны перед лицом врага, поскольку даже животные знают, как себя защитить. Перечисляя то, как именно животные могут защитить себя, Лей упомянул и зайца, у которого есть ноги. Геббельс не знал, смеяться или плакать.

Из приведенных примеров видно, что Геббельс оказался в центре управленческого хаоса, который сложился из-за того, что новые властные структуры наслаивались поверх старых, почти не отменяя их. Зачастую во всех конфликтах министра пропаганды с теми, кто становился ему поперек дороги, высшим арбитром выступал А. Гитлер. Он сам пожинал плоды организованной им же неразберихи и борьбы компетенций, находя в этом положительные моменты лично для себя.

Министр и его любимое детище: «Дас Райх»

• Известно мне по должности,
• В Германии моей
• Огромные возможности
• Для маленьких людей.
• Отбрось долой сомнения,
• От всех избавит бед
• Привычка черпать мнение
• Из утренних газет.

А. Горский

Великолепная газета «Дас Райх». Когда наступит мир, мы должны будем издавать такого же типа воскресную газету для деревенских жителей.

А. Гитлер

Сказать, что в ходе проведенной унификации в Германии совсем не осталось газет высокого уровня, значит погрешить против истины. Они были. Однако и журналисты, и тем более редакторы попали в жесткие рамки. Доказывая благонадежность, они вынуждены были подгонять свои издания под некий единый образец. Вот и получилась ситуация, когда профессионалы высочайшего уровня не могли проявить себя из-за причин идеологических, а преданная режиму новая генерация журналистов – из-за элементарного отсутствия профессионализма. Ситуация усугублялась тем, что страдал имидж страны за рубежом. Не желали в нейтральных странах читать немецкие газеты. Дошло до того, что Геббельс, сделавший все для того, чтобы пресса звучала подобно «слаженному оркестру», сам же первый и негодовал по поводу сложившейся ситуации:

«У меня крупные неприятности с руководством прессы. Там повсеместно лишь запреты и отказы. Фриче не обладает талантом воодушевления народа во время отсутствия значимых событий в стране и за рубежом. Также и работа фотокорреспондентов в прессе совершенно неудовлетворительна. Например, я получаю из Гамбурга 11 фотографий. На всех на них только я. А факт собрания вообще не отражен. Теперь я буду всеми силами противодействовать подобной беспринципности в деятельности прессы. Журналисты всегда оправдываются тем, что ничего не происходит, а когда что-то случается, они сообщают в прессе лишь о внешних признаках событий, не вникая в сущность дела. Подобные упущения крайне болезненны. И что же случится, когда вдруг этих вдохновителей не станет? Все общественное мнение снова погрузится в прежнюю смертельную скуку. На пресс-конференции журналистам не предоставляется никаких инициатив. Там они слышат лишь: "запрещено", "закрыто", "нежелательно". Если так пойдет и дальше, то наш народ заснет в разгаре войны»[153].

Как видно из вышеприведенной цитаты, возникла парадоксальная ситуация, когда Геббельс негодовал по поводу дела рук своих и был поставлен перед необходимостью создать что-то такое, что выбивалось бы за положенные рамки.

Не отменять же теперь все созданное своими руками из-за такой «глупости», как недовольство общественного мнения. Выход был найден в создании популярнейшего печатного издания, которое с интересом было воспринято не только в Германии, но и за рубежом.

Новая газета должна была, по замыслу создателей, совместить в себе почти несовместимые вещи: содержать вольные комментарии к политическим событиям и не вредить политике рейха, знакомить читателя с умными аналитическими статьями и быть достаточно привлекательной для тех, кто не любит задумываться подолгу, выполнять пропагандистские функции и по возможности делать это незаметно. Задачей нового издания должно было стать достижение уровня «Франкфуртер цайтунг». Позже можно будет и превысить его, показав тем самым, что время либеральной прессы вышло.

Что же это за уровень, который надеялся «догнать и перегнать» министр пропаганды? Для того чтобы это понять, нам придется уделить толику внимания тому, что собой представляла заслуженно пользовавшаяся уважением читателей «Франкфуртер цайтунг».

Это печатное издание было создано в середине XIX века, а к веку двадцатому уже имело представительства в восьми городах Германии: Франкфурте, Берлине, Дюссельдорфе, Гамбурге, Ганновере, Кельне, Мюнхене, Штутгарте. Газета являлась солидным восьмистраничным изданием, которое выходило утром и вечером и распространялось как через розничную торговлю, так и по почте. Цена каждого номера была достаточно высокой – 6 RM. Для сравнения: партийный печатный орган национал-социалистов «Фелькишер беобахтер» стоил 2,60 RM за номер.

Тематическое ее содержание и формы подачи информации были типичными для солидной либеральной прессы времен республики: политические, экономические и историко-культурные события, подававшиеся как в форме репортажей, так и в форме аналитических статей с преобладанием последних.

А что же мог противопоставить режим унаследованной либеральной прессе? Тот же самый «Фелькишер беобахтер», который так и не бросил привычек оппозиционной прессы? Упрощенный язык, цветные заголовки, отличавшиеся крайней эмоциональностью и накалом[154], большое количество изобразительного материала – все это было хорошо для внутреннего потребления, и то не всегда. Далеко не все в Германии будут счастливы провести несколько минут за чтением рубрики: «Письма из родных гау», репортажей с ярко выраженной антисемитской тематикой или за разглядыванием карикатур. А кому за границей придет в голову прислушиваться к мнению подобного издания?

Да, несомненно, полное отсутствие аналитических статей и наличие обратной связи с читателями в виде писем и объявлений делали газету популярной среди определенной части публики. К 1944 году тираж «Фелькишер беобахтер» достигал 1,7 млн экземпляров. Однако, как уже было сказано выше, нужен был иной уровень: газета, работающая на интеллигенцию, газета, имеющая выход за границу.

И вот 26 мая 1940 года в издательстве «Дойчер ферлаг» в Берлине был напечатан первый номер газеты «Дас Райх». Пять лет было отпущено ей на то, чтобы завоевать огромную популярность и умереть вместе с рейхом, в честь которого она была названа. У «Дас Райх» был предшественник – еженедельник «Дойче цукунфт»[155], тоже именовавшийся политико-культурным изданием. Однако его посчитали в сложившейся ситуации явно лишним и прикрыли 2 июня 1940 года.

Выход «Дас Райх» сопровождался различными докладами и комментариями в профессиональной среде немецкой журналистики. Говорилось, в частности, что задачей создателей стала «демонстрация основных тенденций в политике, культуре и экономике великой империи», «знакомство с выдающимися личностями, прославленными во всех областях жизни», а самое главное – улавливание «внутренних связей отдельных событий». В общем, с самого начала стала понятна государственная заинтересованность в данном проекте. Она выражалась и в том, что заглавные статьи писались не кем-нибудь, а лично министром народного просвещения и пропаганды Й. Геббельсом.

Справедливости ради следует сказать, что министр далеко не сразу признал «новорожденного». В 1940 году вышло тридцать два номера, и лишь четыре статьи оказались подписанными его именем. Почему? Остается лишь догадываться. Скорее всего, министр всерьез опасался провала. Благоразумие требовало выжидательной политики. Пойдут ли отклики на газету, и какими они будут? Какая реакция будет непосредственно на статьи самого Геббельса? Будучи человеком необычайно самолюбивым, он не допускал даже мысли, что его с таким трудом завоеванный авторитет хоть сколько-нибудь пострадает. Лишь в самом конце 1940 года Геббельс с удовлетворением отметил в своем дневнике, что проект оказался более чем успешным: «Его («Дас Райх») тираж составляет уже почти 900 000 экземпляров. Величайший издательский успех, о котором нельзя было и думать. Я сам буду писать для него передовые статьи»[156].

Неторопливости министра можно найти и объяснение другого рода. План нового издания был выработан не Геббельсом, а М. Аманном, рейхсляйтером, президентом Имперской палаты печати. Что значило весьма много с учетом борьбы компетенций, характерной для Третьего рейха.

Тем не менее с 1941 года Геббельс начинает публиковаться регулярно, пропуская такую возможность лишь в крайних случаях. Только серьезная болезнь в мае 1942 года или не менее серьезная политическая ситуация были способны помешать выходу очередной передовицы. Во всехдругих случаях читатели начинали свое знакомство с очередным свежим номером именно с геббельсовских статей, далеко не всегда актуальных, зато всегда написанных профессионально:

«Мы, немцы, не были бы такими, как мы есть, если бы нам все доставалось легко. То, чего мы достигли как нация, мы завоевали себе сами»[157].

«Британская пропаганда допускает грубейшую ошибку, когда пытается разговаривать с державами оси на языке, которого они больше не понимают. Они находят понимание лишь у ничтожно малой части наших народов, которые еще не охвачены и не могут быть охвачены нашими революциями»[158].

«Драма этой войны еще не достигла высшей точки своего развития. Мы еще должны оставить позади себя определенный отрезок пути до того момента, когда достигнем вершины горы. Право детей на дальнейшую жизнь в свободном, суверенном и упорядоченном государстве – это то непременное условие, которое должно реализовать поколение их родителей»[159].

«Для последующих историков, относящихся к тем, кто исследует в большей степени психологические аспекты, нежели политические, станет сложной задачей ответить на вопрос: как могло так получиться, что в различные фазы этой войны ряд руководителей стран, бывших нашими союзниками, поддались страху. Это невзирая на то, что тем самым они обрекают на смерть собственные народы»[160].

«Эта война является чем-то большим, нежели военным противостоянием. Она представляет собой вооруженную борьбу двух мировоззренческих систем, из которых в конце концов одна должна будет выиграть, а другая потерпит поражение»[161].

«Дас Райх» и Геббельс стали единым целым и уже не мыслились порознь. В своих дневниках министр пропаганды все чаще упоминал о своей работе над статьями. Строились эти упоминания, как правило, по одной схеме: указание темы, похвала в адрес себя:

«Подготовлена передовая статья в "Дас Райх": "Когда весна приходит в горы". Получилось неплохо»[162]. «Все послеобеденное время работал над текстом выступления и написал в „Райх“ статью о лицемерии Галифакса. Вышло неплохо»[163].

Для редакции такая тесная связь с министром была, с одной стороны, лестна, с другой – служила источником постоянного беспокойства. Ни одному другому изданию министр не уделял столь пристального внимания. Каждый понедельник специальный посланник из министерства пропаганды приносил статью, задававшую тон всему номеру. Право на политическую ошибку или неточность полностью отсутствовало.

Однако от подобной опеки были и свои плюсы. В данном случае журналисты уподоблялись маленьким птицам, которые строят гнезда по соседству с хищными ястребами, ожидая, что охотничий инстинкт погонит плотоядных соседей прочь от гнезда. Глядишь, и отсидишься. Страшно, опасно, но зато всегда есть защита от врагов более мелкого калибра. Пользуясь высоким покровительством, можно позволить себе чуть более смелые высказывания, чем коллеги из других изданий. Однако именно это «чуть» делало газету читаемой и уважаемой даже за пределами Германии. Платой за близость с министром являлось то, что к концу войны «Дас Райх» стала восприниматься читателями в качестве рупора Министерства пропаганды, а это создавало дополнительные трудности при подаче материала.

Говоря о достоинствах и недостатках «Дас Райх», позволим себе ненадолго углубиться в теоретические дебри. В многочисленных общих работах, посвященных печатным периодическим изданиям, упоминается, что газеты надлежит исследовать по четырем признакам: актуальность, периодичность, доступность, универсальность. Каждый из признаков раскрывается довольно пространно. Под актуальностью имеется в виду степень близости газеты или журнала к актуальным проблемам времени. Под периодичностью понимается регулярность публикации. Под доступностью, с одной стороны – чисто географическая возможность донести издание до читателя, с другой стороны – его понятность. Под универсальностью понимается степень тематического многообразия.[164]

Данная общепринятая классификация периодических печатных изданий не исчерпывается вышеперечисленными признаками. Каждый из них, в свою очередь, может содержать целый ряд подпунктов, позволяющих полнее понять такое явление, каким является газета или журнал.

Труднее всего исследовать, безусловно, актуальность. С одной стороны, она зачастую неразрывно связана с периодичностью. Чем чаще носитель информации доходит до широкой публики, тем, соответственно, четче отражена в нем реакция на происходящие события. Если смотреть с подобных позиций, то «Дас Райх», безусловно, нельзя отнести к актуальным изданиям. Однако если подходить с более разумных позиций, то оказывается, что едва ли не большую роль в актуальности играет не то, как часто, а то, каким образом подается информация[165]. А это, в свою очередь, зависит от уровня профессионализма журналистов. О «Дас Райх» можно сказать, что в ней работали лучшие из лучших, настоящие профессионалы своего дела.

Периодичность – это то, что в первую очередь отличает газету от других печатных изданий[166]. Она может выходить как ежедневно, так и раз в неделю. В первом случае газета будет официально именоваться «ежедневной»[167], во втором случае возможен выпуск как в будний день, так и в выходной. В первом случае официальным названием будет считаться, – «еженедельная»[168], во втором случае – «воскресная»[169]. «Дас Райх», исходя из приведенной выше классификации, следует отнести к типичным еженедельникам.

Степень доступности является не менее важным признаком. Различают «локальные газеты», то есть распространяемые, например, в рамках одного города; «региональные» – распространяемые соответственно в рамках региона; газеты, охватывающие несколько регионов; распространенные в рамках национального государства. Общедоступность может характеризоваться еще и способом распространения – по подписке или посредством розничной продажи[170]. «Дас Райх» распространялась в пределах государства и за его пределами, что говорит о высшей степени ее доступности. Конечно, речь идет о нейтральных либо завоеванных странах. Помимо фактора чисто географического следует отдельно упомянуть и доступность по цене. Тридцать пфеннигов за один номер – много это или мало для начала 40-х годов? Это достаточно дешево. Если сравнивать с периодическими изданиями, то примерно столько в тот период, когда появилась газета «Дас Райх», они и стоили. Если сравнивать с печатной продукцией вообще, то картина получается следующая. Художественная книга объемом триста с лишним страниц «тянула» в среднем на десять марок. Видна прямая заинтересованность в том, чтобы «Дас Райх» покупалась.

А уж население Германии само для себя решало, на что лучше потратить честно заработанные деньги: к примеру, на дорогой зубной порошок Senizon ценой одна марка тридцать пять пфеннигов[171] или все-таки, за гораздо меньшую цену приобщиться к печатному слову. Вывод же таков: «Дас Райх», безусловно, относилась к одним из самых доступных товаров в Германии.

Отдельно следует выделить пункт, касающийся доступности газеты по ее содержанию. Вообще-то издание задумывалось как продукт для интеллектуалов. Хотя оно не являлось специализированным, например экономическим, следовало обладать определенным образовательным уровнем, чтобы разбираться в затронутых вопросах. Однако заявившее о себе как об издании политико-культурном, оно должно было быть готовым к тому, что для огромной части населения будет, мягко говоря, не совсем понятным. Возникает еще одно противоречие, разрешать которое пришлось как лично Геббельсу, так и всему коллективу газеты.

Решение было найдено в универсальности. Издания, претендующие на то, чтобы их считали универсальными, старались уделять на своих страницах внимание политике, экономике, освещению локальных событий, культуре, спорту. Отдельно следует упомянуть так называемую «дамскую тематику»: материалы о любви, моде, кулинарии, детях. Материалы о путешествиях, спорте и автомобилях, условно относимые к «мужской тематике», тоже были представлены достаточно широко в печатных изданиях подобного рода.

Собственно, этой проторенной дорогой и решила следовать «Дас Райх». Если взять и рассмотреть любой из ее номеров, то становится понятным, что именно в многообразии рубрик издательский коллектив и лично Геббельс видели единственную возможность совместить интеллектуальную элитарность и массовость.

Вот, например, первый номер за 1941 год. Первую страницу украшает большая и выразительная фотография с лаконичной подписью: «Дуче испытывает гранатомет». На этой же странице напечатана статья Геббельса: «Англия и ее плутократы». Далее на первой же странице обычно располагался какой-нибудь биографический материал. Это могла быть биография немецкого генерала или политического деятеля, дружественно настроенного по отношению к нацистской Германии, впрочем, с таким же успехом и того, кто подходил под определение «военный противник». В рассматриваемом номере помещалась биография лорда Галифакса. Вторая страница еженедельника, как правило, отдавалась под внешнеполитический и экономический материал. В данном случае он включал в себя статьи «Японская война в Китае», «Дефицит пространства в пустой стране» – о неравномерности заселения Соединенных Штатов, а также аналитическую статью «Почему иначе?», где рассматривались исключительно позитивные изменения, произошедшие в экономике Германии с 1915 года. Третья страница – огромная историко-аналитическая статья Отто Филиппа Хефнера «К новым свершениям» – о политико-экономическом положении в Европе и Африке. Четвертая страница – статья Якоба Шаффнера о будущем Швейцарии. Следующая полоса (стр. 6–7) – внешнеполитические новости прошедшей недели короткой строкой, а также рубрика: «Письма из рейха», о которой будет рассказано чуть ниже. Вся следующая полоса (стр. 8–9) была занята фотографическим материалом «Шесть месяцев после Компьена»[172]. Десятая страница – статья, проникнутая ностальгией по боевому прошлому НСДАП. Связано это было с тем, что начальнику штаба СА Виктору Лутце[173] исполнялось 50 лет. Гитлер не замедлил навестить и лично поздравить старого соратника. Собственно, этому и был посвящен богато иллюстрированный материал. Полоса, включающая в себя стр. 11–12, отдана под рубрику: «Экономика Германии и мировая экономика». Темы, затрагиваемые в данном конкретном случае, были связаны с влиянием войны на мировую экономику. Вся 13-я страница была отдана под рекламу трубочного табака. Стр. 14–15 и 16 опять-таки посвящены вопросам мировой и германской политики и экономики. Зато на следующей 17-й странице очередь наконец-то доходила и до культуры. Рубрика носила название «Рейх. Литература, искусство, наука». В этот раз она содержала исторический материал о Фридрихе Барбароссе, а также чисто пропагандистский репортаж военного корреспондента Лео де Лафорге под названием: «О любви матросов к книгам». Каждый читатель, проявивший любопытство относительно того, а что же, собственно, читают немецкие матросы, мог ознакомиться благодаря данной статье с несколько пестрым набором особо любимых на флоте книг. Первым номером, конечно, шла «Майн кампф» автора Адольфа Гитлера. Чуть менее любима была книга: «Михаэль» Йозефа Геббельса. А вот дальше немецкие матросы проявили несознательность, поскольку заявили в качестве особо читаемой литературы не стихи Хорста Веселя, а стихи Рильке, «Преступление и наказание» М. Ф. Достоевского и «Фауста» Гете. Некоторые сознались в своей постыдной приверженности к детективам и любовным романам. Справедливости ради следует сказать, что никаких далеко идущих идеологических выводов в статье не делалось. Матросам было позволено многое. Следующая полоса (стр. 18–19), должна была порадовать любителей художественных произведений о войне. Три полосы (стр. 20–25) содержали самую разную информацию о музыкальных и литературных новинках. С. 26 отводилась под спорт и рекламу.

Достаточно любопытной в свете отношения Геббельса к женскому полу представлялась рубрика «Для женщин». Министр пропаганды был натурой страстной и увлекающейся, большим ценителем женской красоты. Чего стоит тот факт, что он чуть не бросил политическую карьеру, Гитлера, партию – все то, что станет делом его жизни, – ради актрисы Лиды Бааровой. И это лишь один эпизод из множества. С другой стороны, отношение его к женщине было всегда несколько патриархальным, что, впрочем, прекрасно вписывалось в общую политику нацистского государства:

«Миссия женщины состоит в том, чтобы быть прекрасной и приносить на свет детей. И это не так уж и грубо и несовременно, как звучит. Женщина, как птица, прихорашивается для своего самца и несет для него яйца. Самец же берет на себя заботу о добыче пищи и защите гнезда, прогоняя врагов»[174].

В конечном итоге убеждения Геббельса синтезировались в пренебрежительное отношение к женскому профессионализму, откровенное восхищение красотой и обаянием, четкое осознание того, что главная женщина в Третьем рейхе – это женщина-мать.

Примерно в этом же ключе готовилась рубрика «Для женщин»; в данном случае – экскурс в историю моды и душещипательный рассказ. Оставшиеся страницы, вплоть до последней 32-й, содержали рекламу, еще немного новостей из мира культуры и политические карикатуры.

Как видно из приведенного примера, «Дас Райх» действительно могла считаться универсальной газетой именно благодаря своему тематическому многообразию. Каждый при желании мог найти в ней что-то свое.

Естественно, в 1945 году газета выглядела вовсе не так представительно, как в начале войны. Она очень сильно «похудела». Например, январский номер 1945 года размещался на 6 страницах. Он содержал большую фотографию снайпера, убившего 55 человек; очень пространную передовицу Геббельса «Идея как основа ведения войны»; аналитические статьи о политике США и Англии; плакат, призывающий жертвовать одежду и белье для солдат; рекламу; карикатуры и карты[175]. Дело в том, что некому было делать газету – все ушли на фронт.

Помимо обилия рубрик на универсальность влияла и форма подачи информации. Часть изданий отдавали предпочтение так называемой информационной форме: новостям, репортажам, интервью, объявлениям… В солидных изданиях преобладали аналитические статьи. Газеты, не претендовавшие на подобную серьезность, предпочитали фельетоны, заметки, анекдоты, стихи… Несколько особняком стояли письма читателей, которые подбирались в зависимости от обстановки. Они и развлекали, и служили для пропагандистских целей. Относиться к ним, правда, коллективам печатных изданий следовало с большой осторожностью. Поскольку самая невинная информация, идущая от читателей, могла нести в себе нежелательные сведения. В частности, уже упоминаемый мною американский журналист Уильям Ширер описывал в своих дневниках, как в 1940 году он сумел докопаться до весьма неприятной для гитлеровского режима правды, всего лишь просматривая колонки с извещениями о смерти в одной из немецких газет. Дело в том, что в Германии тех лет принято было в случае кончины родственника давать небольшое платное объявление в газету. В нем полагалось указывать дату, причину смерти, возраст усопшего, время и место погребения. Информаторы из провинций обратили внимание Ширера на то, что данные извещения звучат как-то странно, а место смерти часто указывается одно из трех: 1) Графенек, уединенный замок, расположенный недалеко от Мюнцингена; 2) Гартхейм, рядом с Линцем на Дунае; 3) Государственный институт медицины и санитарии имени Зонненшайна в Пирне, близ Дрездена. Странность сообщений бросалась в глаза. Пораженный журналист, в частности, приводит самые типичные из них, например: «Иоганн Дитрих, солдат-фронтовик, имеющий несколько воинских наград, родившийся 1 июня 1881 года, скончался 23 сентября 1940 года. После нескольких недель неизвестности я получила невероятное извещение о его внезапной смерти и кремации в Графенеке, Вюртемберг»[176]. Анализируя информацию, Ширер обратил внимание на такие неуместные формулировки, как «после недель неизвестности», «внезапная смерть», «невероятное известие». Проведя то, что мы сейчас назвали бы журналистским расследованием, он пришел к выводу, что в Германии убивают психически больных людей. Сам Гитлер не афишировал подобные деяния. Официальный указ о проведении подобного рода «мероприятий» не появлялся, поскольку мог вызвать негативную реакцию населения. Лишь в неофициальных документах возможно было найти упоминание о данном вопросе. Так, в своих дневниках в записях, датируемых 31 января 1941 года, Геббельс пишет о том, что был занят обсуждением вопросов, связанных с негласной ликвидацией душевнобольных: «80 000 ликвидировано, с 60 000 это предстоит сделать. Это жестокая, но также и необходимая работа. И нам надлежит ее теперь выполнить»[177]. Получается, что информация, настолько секретная, что ее разглашение даже в рамках своей страны могло привести к очень нежелательным последствиям, попала в руки иностранного журналиста. Все это из-за публикаций в провинциальных газетах[178].

Бывало, что и без всякой обратной связи с читателями достаточно солидные печатные издания позволяли себе лишнее, с точки зрения министра пропаганды. В его дневниках встречаются высказывания, подтверждающие этот факт. Такие, например, как это:

«Возник скандал вокруг газет "Берзенцайтунг" и "Д. А. Цет", систематически препятствующих моим распоряжениям, например сегодня они слишком подробно информируют о нашей высадке в Англии. Я отдаю распоряжения Фриче принять самые решительные меры в отношении этих изданий. Дисциплина и порядок необходимы (!) прежде всего сейчас, когда психологический фактор имеет самое решающее значение. Теперь я буду самым решительным образом пресекать подобные злоупотребления»[179].

«Дас Райх» подобных ошибок себе позволить не могла. Именно поэтому общение с читателями на ее страницах свелось к минимуму, благо заявленная концепция издания позволяла обойтись и без ответных откликов.

Того, кто, польстившись на название рубрики «Письма из рейха», попытался бы найти отклики населения на различные политические и военные события, постигло бы глубокое разочарование. Данный раздел в газете был посвящен исключительно краеведческим очеркам провинциальных журналистов. Подобные очерки, известные читающей публике с конца XIX века и возникшие на волне поиска национальной идентичности, свойственной тому времени, получили на страницах «Дас Райх» вторую жизнь. Рассмотренный вьтттте номер «Дас Райх» содержал совершенно типичный для данной рубрики пример: статью под названием «Оптимистичный город» – о развитии города

Эльзас Мюльхаузен; материал швабского корреспондента Теодора Херинга об особенностях швабского диалекта немецкого языка с пространными пояснениями и экскурсами в историю; статью «Мюнхен завтра» – о перспективах развития Мюнхена[180].

Таков был «продукт», получаемый при самом деятельном участии министра пропаганды. Осталось сказать несколько слов о тех, кто был непосредственно причастен к его выпуску, то есть о коллективе «Дас Райх»[181].

Это прежде всего главный редактор Ойген Мюндлер – человек занимавший свою должность до 1943 года. Несмотря на то что свое сотрудничество с «Дас Райх» он начал в возрасте 51 года, его нельзя было назвать опытным журналистом. Свою профессиональную карьеру он начал в начале 1938 года в Рурской области, где редактировал «Рейнско-Вестфальскую газету». Там его заметил Отто Дитрих и перевел в «Берлинер Тагеблат». Получается, что ко времени работы в «Дас Райх» Мюндлер получил какой-то опыт руководящей работы, но, видимо, недостаточный. Подчиненные характеризовали его как «не очень сильного шефа», который не всегда мог разобраться в хитросплетениях отношений между партийными и государственными чиновниками. Справедливости ради следует сказать, что это действительно была почти непосильная задача. Как и все главные редакторы, время от времени он выполнял в своей газете журналистские функции, сочиняя довольно сухие статьи по политической тематике.

После ухода с поста главного редактора «Дас Райх» Мюнддер не остался без работы, а приступил к деятельности в качестве главного редактора в Мюнхенском отделении «Фелькишер Беобахтер». В качестве такового он и встретил окончание войны. С журналистикой Мюнддер не расстался и в послевоенное время, поскольку, спешно восстановив свои старые связи, взялся редактировать газету в родной Вестфалии.

Пришедший в 1943 году на смену Мюндлеру Рудольф Шпаринг привнес в работу редакции исключительно позитивные тенденции. Его коллеги вспоминали о его весьма либеральном подходе, который позволял вздохнуть свободнее, насколько это вообще возможно в условиях тоталитарного режима. Зачастую он позволял себе демонстрировать свой критический настрой, впрочем, палку не перегибал. Подобное относительно свободное поведение объяснялось тем, что Шпаринг являлся доверенным лицом Риенхардта и одним из «отцов-основателей» «Дас Райх». Зная о том, что особых писательских талантов за ним не водилось, Шпаринг публиковался очень редко, предпочитая проявлять себя как администратор, а не как журналист. Газетой он руководил до самого конца ее существования. В 1945 году был взят в плен советскими войсками, некоторое время находился в лагере для военнопленных. Скончался в 1955 году.

Следующим по степени значимости в «Дас Райх», безусловно, был Вернер Вирте – заместитель главного редактора, редактор отдела внешней политики. Это была по меньшей мере странная фигура в газете такого уровня. Начнем с того, что он был беспартийный, более того, не скрывал своей антипатии к национал-социализму. Коллеги отзывались о нем как о человеке, при котором можно поговорить, не опасаясь того, что сказанное тобой будет впоследствии представлено в качестве доноса, то есть он был одним из очень немногих, кому можно было доверять. Любопытной представляется и история его прихода в газету. Выше мною уже упоминался еженедельник «Дойче Цукунфт», тот самый, который перестал существовать аккурат после выхода «Дас Райх». Главным редактором там был как раз Вирте. Зачем же разбрасываться ценными кадрами, если их можно просто включить в новую организацию? Вирте при всей своей нелояльности был прекрасным профессионалом. Будучи автором глубоких аналитических статей о внешней политике Англии, Советского Союза, Америки, союзников Германии, он позволял себе не следовать «лозунгам дня», не противореча им, но обходя. На своем посту Вирте оставался до конца войны. Был взят в плен советскими войсками, дальше его следы теряются.

С 1940 года аналитические статьи о внешней политике писал еще один журналист, Отто Филипп Хефнер. Этот молодой человек числился в редакции одним из самых одаренных. «Натаскивали» его на журналистику не где-то, а во «Франкфуртер Цайтунг». После начала войны он вынужден был прервать свою карьеру, поскольку отправился на фронт. Вернувшись, устроился в «Дас Райх». Хефнер был настоящим идеалистом. Коллеги любили его как замечательного человека, но многих из них коробили его «пламенность и несгибаемость». Дальнейшая его судьба являлась в чем-то закономерной. В 1942 году Хефнер ушел добровольцем на войну, попал на Восточный фронт, где и погиб.

Еще один журналист «Дас Райх», член НСДАП Эрих Петер Нойманн, пришел в еженедельник из «Берлинер Тагенблатт» и занял должность шеф-редактора, отвечая одновременно и за внутриполитическую рубрику. С 1941 года Нойманн стал писать военные очерки, в связи с тем что был призван в армию. После войны решил не возвращаться к журналистской работе. Занялся политикой. До 1961 года являлся депутатом Бундестага от ХДС.

Пока Нойманн служил в армии, его обязанности выполняла Элизабет Ноелле, ставшая впоследствии его женой. Госпожа Ноелле-Нойманн редактировала уже упоминавшуюся вьтттте рубрику «Письма из рейха». Своей краеведческой рубрике она исхитрилась придать сугубо академическое звучание. Достигалось это за счет того, что для написания статей она стала приглашать авторов, имеющих вес в научных кругах. Сама она в своих статьях ограничивалась, как правило, социальной тематикой. После войны Элизабет Ноелле-Нойманн возглавила Институт публицистики в Майнце.

Несколько особняком среди своих коллег стоял Ханс Шварц ван Берг. Прежде всего, он выделялся своим профессионализмом даже на фоне необыкновенно сильного коллектива «Дас Райх». Во всех характеристиках его работ коллегами присутствуют исключительно превосходные степени. Ханс Шварц ван Берг, пожалуй, как никто другой соответствовал представлению Геббельса об идеальном журналисте – таком, в работах которого цинизм сочетался бы с профессионализмом. В некоторых случаях по степени цинизма он даже превосходил своего шефа. Так, после сталинградской катастрофы, когда Геббельс, описывая военное положение, стал позволять себе высказывания, уместные скорее для спортивного комментатора, Шварц ван Берг тоже не терялся. «Мы вытрем кровь с глаз, чтобы лучше видеть, и когда начнется следующий раунд, мы опять будем крепко держаться на ногах», – писал Геббельс. Достойный ученик вторил своему учителю: «Может ли Германия проиграть эту войну по очкам? Держу пари – нет»[182].

Шварц Ван Берг сделал карьеру достаточно быстро. В 1930 году, будучи 28 лет от роду, он уже занимал место шеф-редактора газеты «Поммерхе Цайтунг», имея при этом в кармане удостоверение члена НСДАП. В 1935 году этот человек поднимал тиражи «Дер Ангрифф», а позже имел самый тесный контакт с министерством пропаганды и с Геббельсом лично. Дело в том, что он возглавлял одно из самых важных для нацистского режима бюро, являвшееся частью подотдела иностранной прессы. Именно через «Бюро Шварца Ван Берга» иностранные журналисты получали информацию о Германии. Он формулировал те темы, доступ к которым был закрыт «неорганизованным» иностранным корреспондентам. Во время войны, несмотря на то что он уже не подходил по возрасту для военной службы, Ханс Шварц Ван Берг ушел добровольцем на фронт. Он прошел Польшу, Францию, Грецию, принимал участие и в походе на СССР. После войны полностью отошел от журналистики. Говоря о нем, нельзя не упомянуть тот факт, что именно Шварц Ван Берг являлся тем человеком, который придумал название для германского «чудо-оружия». Нам оно известно под именем «Фау-1» и «Фау-2». Фау – первая буква в слове «Фергельтунг» («Возмездие»), Цифры, обозначающие модификацию, намекали на то, что возмездие будет бесконечным. Геббельсу очень понравилась идея, и он передал ее Гитлеру уже как свою, а Шварц Ван Берг по понятным причинам не стал протестовать.

Можно было бы продолжить перечисление тех, кто работал в «Дас Райх» в недолгий пятилетний период ее существования, но общие тенденции и так прослеживаются довольно четко.

Во-первых, почти все пришедшие в эту газету были не новички в своем деле. Они отбирались, причем зачастую лично Геббельсом. Во-вторых, почти все журналисты, вне зависимости от возраста, имели военный опыт, который они приобретали, как правило, выступая в качестве военных корреспондентов. Третьим пунктом можно выделить то, что при приеме на работу новых сотрудников хотя и учитывались их заслуги перед партией, но на первое мест все-таки ставились профессиональные качества. Такой подход позволял тому же Виртсу чувствовать себя в относительной безопасности даже при отсутствии ежеминутной демонстрации своей преданности НСДАП. Это говорит о том, что в «Дас Райх» не было какого-то единого по образу мыслей, возрасту и методам работы коллектива. Были группы журналистов, объединенные поставленной перед ними целью и высоким профессиональным уровнем.

Газета, взявшая на себя ответственность за создание, как мы бы сейчас сказали, имиджа нацистской Германии, в том числе и за рубежом, сосредоточила в себе самые профессиональные кадры, использовала самые передовые на тот момент методики подачи информации.

Все это, впрочем, ей не помогло.

Министр и кинематограф

«Я хочу использовать кино как инструмент пропаганды».

Й. Геббельс

Кино начало свое победное шествие по Германии задолго до того, как к власти пришли национал-социалисты. Уже до начала Первой мировой войны немцы могли похвастаться тем, что были знакомы с подобным явлением. А уже в середине 20-х годов киносеансы стали одними из наиболее часто посещаемых мероприятий. В день кинотеатры принимали по 2 миллиона человек. Более того, столько фильмов, сколько производилось в Германии времен Веймарской республики, не снималось больше нигде в Европе. Уровень их содержания был по большей части достаточно высок, равно как и использовавшиеся выразительные средства. Чего стоил вышедший в 1920 году «Кабинет доктора Калигари» Роберта Вина. Пройдет совсем немного времени, и начнет свое победное шествие звуковое кино. Если в 1929 году из 183 немецких игровых фильмов лишь 8 были звуковыми, то уже в 1930 году – 101 из 146. Спустя всего год – 142 из 144, а в 1932 году все произведенные 127 фильмов были звуковыми[183].

Кино, как в зеркале, отражало все процессы, происходившие в Германии в данный момент. Так, не обошел его стороной процесс концентрации капитала.

К 1933 году в Германии сложились три крупных концерна, которые снимали почти все производимые в Германии фильмы[184].

Геббельс пришел не на пустое место, поэтому неудивительно, что процесс унификации[185] кино потребовал усилий, направленных на перестройку уже имеющихся структур. Несмотря на все резкие изменения, кинопроизводство не затормозилось, скорее наоборот – ускорилось. Об этом можно судить хотя бы по тому, как увеличивалось количество кинотеатров. Накануне войны их было 5500, после аннексий территорий их число выросло до 8600, в 1943 году был отмечен один миллиард посещений кинотеатров. Армия, в свою очередь, получила огромное количество передвижных звуковых киноустановок[186].

Помимо технического обеспечения поражает также количество выпускаемой продукции. С 1933 по 1945 год на экраны вышло 1363 одних только полнометражных художественных фильмов. Цифра достаточно внушительная, а ведь были еще и короткометражки, и выпуски новостей, и документальные фильмы.

Документальным фильмам в Третьем рейхе вообще уделялось повышенное внимание. По мнению идеологов, ничто не могло настолько прославить преимущества национал-социалистического образа жизни, как наглядная кинодемонстрация реальных успехов режима. Так, например, среди фильмов, запланированных к показу на кинофестивале в Венеции в 1938 году, были картины, прославляющие пчеловодство[187], немецкие скорняжные предприятия[188], немецкие гоночные машины[189], автобаны[190], коневодство[191] и т. д.

Отдельно, конечно, следует рассматривать такие выдающиеся примеры, как «Олимпия» Лени Рифеншталь. Этот фильм, пользующийся заслуженным признанием до сих пор, тоже был заявлен на участие в Венецианском фестивале. Сами Олимпийские игры 1936 года Гитлер считал необыкновенно важными для поддержания авторитета нацистского государства. В 1932 году было объявлено, что среди 11 городов мира, претендовавших на организацию Олимпийских игр, победил Берлин. С этого года на строительство спортивных сооружений было выделено 25 млн рейхсмарок, построено 9 стадионов. Но все это забылось бы спустя пару лет и не принесло бы Берлину желанной славы, когда бы не кино.

«Олимпия» хоть и относилась к документальным кинолентам, но весьма активно использовала весь набор приемов художественного кино. Чего стоит, например, момент, когда в соревнованиях фехтовальщиков акцент делался не на спортсменах, а на их тенях. Замедленная съемка, акцент на деталях, усиливающих драматический эффект, как то: полет голубей над стадионом после звуков фанфар или лицо спортсмена, получившего травму на беговой дорожке, – все это давало зрителю эффект присутствия, самым выгодным образом выделяя работы Рифеншталь из ряда других.

Трудно поверить, но вся перечисленная кинопродукция становилась объектом самого пристального внимания не только со стороны министерства пропаганды, но и лично Геббельса. Последний был вообще неравнодушен к киноискусству, поскольку именно в нем видел то, что способно было утолить его жажду ко всему, доставляющему эстетическое удовольствие. Во всех своих резиденциях он имел персональные кинозалы, в которых наслаждался, как правило, действительно достойными художественными лентами.

Горячего одобрения могли быть удостоены не только «правильные» фильмы, но и, например, провокационный французский фильм «От Ленина до Гитлера». А чего стоила речь Геббельса, произнесенная перед деятелями киноискусства, в которой лучшим образцом своего жанра был назван «Броненосец "Потемкин"» Сергея Эйзенштейна.

«Это фильм, который мог бы превратить любого человека, лишенного твердых идеологических убеждений, в завзятого большевика. Это значит, что произведение искусства вполне может вписаться в политическую линию и даже самую отвратительную идею можно довести до людей, если выразить ее посредством выдающегося произведения искусства»[192]. Кстати, реакция Эйзенштейна на это выступление не поддавалась описанию. В эмигрантской немецкой газете он напечатал суровое письмо-отповедь, где всеми возможными способами постарался дистанцироваться от подобных похвал.

Благосклонно отзываясь о талантливых, но чуждых режиму национал-социализма картинах, министр не прощал посредственности, пускай даже идеологически верной. Именно благодаря его вмешательству была запрещена первая художественная экранизация фильма о жизни Хорста Веселя. Несмотря на то что премьера фильма уже состоялась, Геббельс настоял на том, чтобы его перемонтировали заново и поменяли название. Слабая в художественном отношении лента пошла в прокат под названием «Ханс Вестмар». Вроде и имя почти узнаваемое, и в то же время слабая работа не бросает тень на «икону» национал-социализма – Хорста Веселя.

Однако вполне естественно, что при той должности, которую Геббельс занимал, в душе его пропагандист постепенно вытеснял эстета. Все чаще в дневниковых записях появлялись оценки не художественных достоинств картины, а того, как она «работает».

Как ни странно, но в этом вопросе Геббельс руководствовался знакомым нам лозунгом: догнать и перегнать Америку. В 1941 году, он с гордостью пометит в своем дневнике, что немецкие фильмы почти достигли уровня американских.

Экономические показатели тоже весьма радовали министра: «Блестящие кассовые показатели нашей кинопродукции. В прошлом году прирост на 56 миллионов марок. Этот год позволяет еще более улучшить эти показатели. У всех фильмов, созданных по моей инициативе, отмечены рекордные результаты»[193].

Геббельс был уверен, что впереди открываются блестящие перспективы к тому, чтобы Берлин стал центром мировой киноиндустрии. А там, кто знает, может еще Америке придется догонять Германию.

Путь к тому, чтобы прорыв в кинопроизводстве произошел как можно быстрее, был выбран в традиционном для Третьего рейха духе – всеобщая унификация. Так же, как пресса и радио, кино оказалось в подчинении у соответствующей палаты, которая, в свою очередь, являлась звеном Государственной палаты культуры. 19 января 1934 года в прессе появилось официальное уведомление о запрете кинопроизводства всем, кто не являлся членом Палаты. На то, чтобы пройти приписку к соответствующему ее отделению, деятелям киноискусства было дано 20 дней.

Попутно шло активное избавление от лиц неарийской расы. Признавая за факт то, что слава Голливуда во многом является заслугой евреев, оставить их в системе германского кинопроизводства Геббельс считал неверным шагом. Через две недели после вступления в должность министра пропаганды Геббельс, созвав на встречу в отеле «Кайзерхоф» представителей киноиндустрии, произнес перед ними речь, заявив, что предстоят большие перемены и ему необходима поддержка изнутри. О том, насколько велики эти изменения, тогда еще мало кто догадывался.

1 апреля 1933 года, когда в Германии официально началась антисемитская кампания, шесть американских кинокомпаний, имеющих офисы в Берлине, получили письма с предложением «уволить всех представителей, агентов и руководителей филиалов еврейской национальности». Дальше – больше: 30 июня так называемым «арийским параграфом» был введен запрет на участие евреев в любой отрасли киноиндустрии. 1 октября 1935 года было официально заявлено, что Палата культуры полностью очищена от евреев. Официально исключение было сделано для всемирно известного кинорежиссера Фрица Ланга, автора «Нибелунгов» и «Метрополиса», ветерана Первой мировой войны, который был сыном еврейки. Геббельс разрешил ему не предоставлять свидетельство об арийском происхождении и даже предложил Лангу высокий пост. Ланг не оценил «оказанного доверия» и эмигрировал в США.

Следующим шагом после унификации и борьбы с «расово чуждыми элементами» стало налаживание цензуры, которая была в основном превентивной. Все фильмы подлежали классификации по их политическим, художественным и просветительским заслугам. Каждое новое произведение проходило самую строгую цензурную оценку, цель которой сводилась к недопущению на экраны фильмов, не отвечающих современным условиям. В соответствующем духе выглядел типичный пресс-релиз того времени: «До сего момента киноцензура играла роль негативную. Отныне новое государство берет на себя всю ответственность за создание фильмов. Только благодаря неусыпной опеке и надзору фильмы, противоречащие духу времени, удастся не допустить до выхода на экраны»[194].

Одновременно с налаживанием организационного и идеологического контроля над киноиндустрией Геббельс не забывал и о контроле экономическом. Его он добивался благодаря тому, что шел процесс огосударствления кино через покупку акций. Так, студия УФА со всеми своими студийными комплексами в Нойбабельсберге и Темпльхофе была анонимно приобретена в марте 1937 года. В декабре 1937 года настал черед «Тобис». А к 1942 году в подчинение государству перешли все оставшиеся киностудии[195].

Чего же ждал министр от германского кино, идя на все эти меры и буквально толкая его к признанному тогда американскому уровню? На этот вопрос никто не ответит лучше самого Геббельса, для чего уместно было бы рассмотреть хотя бы несколько его комментариев по поводу выходивших тогда немецких фильмов.

Одним из самых аполитичных и в то же время самых популярных фильмов тех лет можно назвать картину «Концерт по заявкам». Кино, снятое режиссером Эдуардом фон Борсоди, буквально очаровало всех. Незамысловатый сюжет не только не повредил ему, но, наоборот, позволил «приблизить искусство к народу». В данном случае Геббельс как современный опытный маркетолог «просчитал» ту аудиторию, на которую был рассчитан данный конкретный продукт. Дело в том, что название «Концерт по заявкам» позаимствовали у популярнейшей радиопередачи Хайнца Гедике. Фильм, обыгрывая идею единства тыла и фронта, автоматически получил всю аудиторию, которую сформировала до него радиопрограмма. По сюжету двое молодых влюбленных вынуждены были расстаться. Он, будучи офицером, подчиняясь приказу, отправился служить в Испанию. Поскольку миссия юного Герберта Коха, служившего в знаменитом «Кондоре» оказывается необыкновенно секретной, Инге Вагнер теряет его следы. Только передача Гедике позволила им найти друг друга вновь. Успех фильма превзошел все ожидания. Геббельс был вне себя от счастья: «Премьера "Концерта по заявкам" в кинотеатре Уфа "Паласт ам Цоо". Большое количество приглашенных. Фильм закончился овацией. Более всего доволен тем, что его замысел принадлежит мне. Это опять-таки получилось неплохо. Прежде всего притягателен народный характер фильма. Он воодушевит весь германский народ…»[196]

К передаче, послужившей для «раскрутки» фильма, у Геббельса было не столь доброжелательное отношение. Здесь не было и не могло бьнь ни единой поблажки. Все усилия направлялись на поиск «выдающихся специалистов», способных продемонстрировать высочайший уровень мастерства. Однако подобные специалисты редки в любое время и при любых режимах. Геббельсу оставалось при достаточно лояльном отношении к самому Гедике сетовать на слабость «авторского коллектива» и «оказывать давление на организаторов».

Среди картин, вызвавших достаточно снисходительные отзывы министра пропаганды, следует упомянуть фильм режиссера Гюнтера Риттау «Подлодки идут на Запад». В нем рассказывалось о том, как моряки немецкого подводного флота несут службу в Северной Атлантике. Фильм был необыкновенно традиционен. Под хоровое исполнение песни «Мы маршируем на Англию» демонстрировались все возможные штампы тех лет: хорошие немецкие подводники и плохие английские, благородные командиры и склонные к героическому самопожертвованию матросы. Геббельсу фильм не понравился. Чего у него было не отнять – это хорошего вкуса. Однако, как уже говорилось, Геббельс-пропагандист не во всем соглашался с Геббельсом-эстетом. По некоторым признаком он уловил, что публика останется довольна.

«Фильм несколько напоминает бульварный роман на героические темы, но в нем есть великолепные морские съемки, а также замечательные технические сюжеты, и он будет иметь большой успех»[197].

Публика действительно встретила картину очень благожелательно.

Помимо фильмов, воспевающих подвиги доблестных подводников, снимались картины о не менее доблестных летчиках («Эскадрилья Лютцова») и представителях сухопутных сил («Победа на Западе»), Снятая режиссером Хансом Бертраном «Эскадрилья» во многом повторяла приемы, использовавшиеся в фильме «Подлодки идут на Запад». Но если в подвигах подводников Геббельс увидел что-то такое, что способно было «зацепить» публику, то похождения летчиков, видимо, показались ему малоубедительными. Он решил заняться картиной самолично. Бертран был вызван для беседы. Если сначала режиссер еще пытался как-то отстаивать свою точку зрения, то вскоре вынужден был уступить. Геббельс убеждал его, что фильму не хватает драматизма и трагическая гибель юного летчика как нельзя больше украсила бы картину. Министр ни секунды не сомневался, что Бертран вынужден будет принять его вариант финала: «С Бертраном обсуждал его новый фильм "Эскадрилья Лютцова". Наши последние разногласия касаются его финальной части, но и их мы также вскоре устраним». Бертран в очередной раз вынужден был согласиться со всеми пожеланиями, и фильм вышел именно в «геббельсовском» варианте. Министр лично проследил, чтобы отклики в прессе были исключительно положительными, поскольку чувствовал себя «сопричастным творчеству». В дневнике он не забыл описать свои впечатления от «исправленной» им картины: «Вечером[198] премьера фильма «Эскадрилья Лютцова» в Уфа «Паласт ам Цоо». Элитная публика. Фильм увенчался грандиозным успехом. Он вышел блестящим, доступным, реалистичным, с великолепной съемкой и киномонтажом. Истинный военный фильм для народных масс»[199].

Вышедший в этот же период фильм о сухопутных войсках «Победа на Западе» не получил от Геббельса и сотой доли похвал, которых удостоилась «Эскадрилья Лютцова», не потому, что был хуже, а потому, что не обладал должным военным пафосом, который, по мнению Геббельса, лишь украшал подобные картины.

Когда представители Верховного командования сухопутных войск обратились с требованием положительных откликов в прессе, они натолкнулись на отказ. Министр слишком заботился о своем престиже и действовал только наверняка. Надо сказать, что кино постоянно испытывало этот престиж на прочность.

Чем, казалось бы, мог быть опасен фильм режиссера Фейта Харлана «Кольберг» о героическом сопротивлении городка в Померании, осажденного наполеоновской армией? На съемки этого достаточно зрелищного фильма ушло два года и было потрачено 8 миллионов рейхсмарок. В нем участвовали тысячи статистов-солдат, специально для съемок отозванных с фронта. Актерский состав оказался звездным: Кристина Сёдербаум, Генрих Георге, Пауль Вегенер, Густав Диссль, Хорст Каспар, Ирене фон Майендорф. Костюмы актеров поражали воображение. Образы главных действующих лиц с идеологических позиций были продуманы до мелочей. Так, Наполеон представал злобным и кровожадным созданием, идущим по трупам, существом настолько страшным, что ради того, чтобы с ним покончить, можно было заключить союз даже с русским императором Александром I. Единственный раз за весь фильм Бонапарт показывается достойно в сцене поклонения гробу Фридриха Великого: «Фриц, если бы ты правил, разве был бы я здесь?» Романтическая линия в фильме представлена историей любви простой девушки Мари и благородного гусара. Однако долг превыше всего: «Я обручен с войной». У немецкого зрителя, возможно, должны были возникнуть ассоциации с Гитлером, заявлявшим, что его невеста – Германия.

Все было продумано, кроме одного: фильм был закончен к самому концу войны. Премьера состоялась 30 января 1945 года. А в марте 1945 года немецкие части вынуждены были закончить вовсе не киношную, а самую настоящую борьбу за Кольберг, оставив его. К этому времени Геббельс уже окончательно отрешился от реальности, замкнувшись на своей работе:

«Мы вынуждены теперь оставить Кольберг. Город, сражавшийся с исключительным героизмом, нельзя больше удерживать. Я позабочусь о том, чтобы об оставлении Кольберга не упоминали в сводке верховного командования вермахта. Мы не можем в настоящий момент делать этого из-за серьезных психологических последствий для фильма о Кольберге».

Мысленно Геббельс уже закончил войну. Он как никто другой был осведомлен о реальном положении дел, но предпочитал фантазировать на тему моральной победы над врагом. Посмотрев «Кольберг», он не нашел ничего лучше, как сообщить представителям прессы о том, что через сотню лет снимут фильм о героической защите Берлина. Реакция на эти слова была по большей части скептическая. Кое-кто даже позволил себе заметить, что вряд ли стоит погибать на войне, чтобы через сто лет тебя на экране сыграл молчаливый статист.

Художественным фильмам Геббельс уделял огромное значение, беспокоясь о том, какое впечатление они произведут на зрителя, в то время как беспокоиться уже пора было совсем о другом.

По степени значимости документальное кино ничуть не уступало художественному. С той поры как в 30-х годах в кинопроизводстве Германии появился звук, документальное кино шагнуло на качественно новый уровень и его участь как одного из основных средств «народного просвещения» была предрешена.

Так уж устроен человек, что чем больше органов восприятия у него задействовано одновременно, тем более успешным будет направленное воздействие на него. Геббельс уловил этот факт опытным путем еще во времена предвыборной борьбы, когда «встраивал» в митинги откровенно постановочные приемы.

Позже подобный опыт окажется полезным и при работе над документальным «Германским еженедельным кинообозрением»[200].

Как бы ни был Геббельс утомлен в конце рабочего дня, он обязательно находил возможность в своих дневниковых записях раскритиковать или, наоборот, похвалить создателей обозрения и себя лично.

Строилось оно всегда по одному и тому же принципу максимального воздействия на органы зрения и слуха. Бравурная музыка не смолкала ни на минуту, а на экране шли и шли кадры кинохроники. Каждый выпуск имел достаточно четкую и почти неизменную структуру. Сначала демонстрировались кадры, касавшиеся важных внутриполитических и внешнеполитических событий, происходивших на высшем уровне.

Но большую часть места и времени занимала именно военная хроника. В начале каждого сюжета несколько секунд зритель имел возможность наблюдать карту той страны, о которой в дальнейшем должна была идти речь. Далее под бодрые звуки маршей следовали прекрасно снятые, действительно документальные кадры. Общая мысль, к которой раз за разом подводился зритель, была такой: да, нам безумно трудно, но с таким боевым настроем мы способны преодолеть любые трудности. Если была возможность показать крупным планом, например, подбитый советский танк с дырками в броне, обходились минимумом закадровых комментариев, а если бой с английскими судами в Ла-Манше заканчивался ничем, то подробно рассказывалось о том, как важно сбить врага с курса.

Нельзя обойти молчанием и один из самых выразительных и любимых сюжетов, который использовался в обозрениях: борьба человека и стихии. Штормовое море, палящий зной, русские морозы – все это добавляло драматизма и динамики, а потому редко какой выпуск обходился без подобных «актеров».

Демонстрация холодной русской зимы преследовала еще одну цель – подтолкнуть гражданское население к более активному сбору теплой одежды. Думая разбить Советский Союз до наступления зимы, руководство Третьего рейха элементарно не позаботилось о зимнем обмундировании для солдат. Однако сбор теплых вещей не должен был производить гнетущего впечатления, тем паче натолкнуть на мысль о недальновидности руководства. Поэтому показ русской зимы оправдывал неподготовленность – кто ж знал, что там ТАКИЕ морозы!

При том, что хроники действительно содержали минимум постановочных кадров, они выполняли свою функцию, демонстрируя как только можно превосходство немецкого оружия. Для каждого выпуска снималось огромное количество пленки. Это позволяло сделать «нарезку», оставив самые выразительные и «правильные» кадры.

Как же добывались все эти горы пленки, отображавшие, казалось, каждый шаг немецкого солдата? Идея сбора изобразительного материала для кинохроник возникла еще до войны. Первый выпуск еще немого «Вохеншау» вышел в 1926 году, однако действительно значимым обозрение стало лишь к 1938 году. Именно в этом году генерал Кейтель в качестве представителя вермахта и Геббельс договорились о ведении пропаганды на фронте. В том же году стали формироваться специальные роты пропаганды. Первые пять рот подчинялись командованию армейских корпусов в Дрездене, Бреслау, Нюрнберге, Вене и Берлине[201].

Во время войны с СССР число их весьма существенно выросло. Отснятые километры пленки многочисленные операторы отсылали в Берлин, где, собственно, и происходило редактирование и составление окончательного варианта хроники. Подмяв под себя УФА, Геббельс постарался максимально «замкнуть» новую корпорацию на Министерство пропаганды, на небольшое количество преданных людей[202] и на себя лично. Регулярно просматривая уже смонтированный материал, он контролировал и содержание, и длительность показа.

Продолжительность обозрений варьировалась в разные периоды времени. В 1939 году средняя длина отснятой пленки, из которой составлялся один выпуск, равнялась 300–400 метрам, а демонстрационное время занимало около 12 минут. Факт покорения Франции увеличил длину пленки до 1200 метров, а демонстрационное время – до 40–45 минут[203]. Однако министру пропаганды и этого было мало. С 1940 года стали создаваться специальные кинотеатры для показа «Вохеншау». Ежедневно с 10 до 22 часов в них демонстрировались выпуски обозрения, прерываемые лишь показом художественных короткометражных фильмов.

В мае 1941 года, когда в обстановке строжайшей секретности готовилось нападение на СССР, Геббельс предвкушал тот миг, когда пропаганда поменяет свою направленность на 180 градусов и «Вохеншау» приобретет новые черты, обогатившись свежими военными реалиями.

«Вечером "Вохеншау". Неплохая журналистская подборка. Это еще не военный выпуск. Но скоро все будет иначе. Мы все с радостью ждем этого»[204].

Радость довольно скоро сменилась опасением. Результаты войны диктовали свои условия. Уже к августу 1942 года продолжительность выпусков сократилось до получаса, а в 1944 году – до 15 минут. А в 1945 году, когда почти все специалисты ушли в фольксштурм, Геббельс до последнего делал все, чтобы те, кто обеспечивал материалом и монтировал «Вохеншау», занимались своим непосредственным делом, однако от него уже ничего не зависело. «Еженедельное обозрение» агонизировало вместе со всем рейхом.

«Несерьезные и серьезные» СМИ: телевидение и радио

Однако было замечено, что психологический эффект, производимый на телеэкране, изменчив и зависит от многих факторов.

А. Е. Тарас

– О каком конкретно шуме вы говорите?

– Об этом собачьем радио… Только не заливай мне, что ты его не слышишь.

Кен Кизи. Пролетая над гнездом кукушки

Если считать, что у Й. Геббельса были любимые «дети», такие как, например, «Дас Райх», то положение «новорожденного» телевидения было вполне сравнимо с положением нелюбимого пасынка.

Первое и основное, что следует сказать о телевидении в Третьем рейхе, – это то, что оно в принципе было. Оно развивалось и могло бы занять свое место в структуре, подчиненной всесильному министру пропаганды. Но этого не произошло. Не только Геббельс, но и другие иерархи Третьего рейха оставались полностью безучастными к появлению столь прогрессивного средства массовой информации. Журналисты, занятые в подготовке телепередач, не подвергались столь пристальному контролю, как, например, работники радио. Министерство пропаганды не обрастало соответствующими отделами и ведомствами. Неужели никому не было дела до того потенциала, который имелся в новом изобретении? К счастью, не было – время еще не пришло.

Датой рождения телевидения в Германии можно назвать день 22 мая 1935 года. Именно тогда Ойген Хадамовски, возглавлявший на ту пору отдел радиовещания произнес высокопарную речь о том, что Германия стоит на пороге новой эры, эры телевидения:

«В этот час вещательная индустрия призвана осуществить величайшее и священное задание – увековечить образ фюрера в сердце каждого немца, чтобы он остался там навсегда!»[205]

Однако обещанная эра телевидения наступит еще не скоро. Слишком трудоемким и дорогостоящим был сам процесс съемки, слишком больших сил требовало развитие соответствующей техники и обучение персонала. Силы же эти были направлены на поддержание проверенных средств массовой информации, более необходимых в условиях начавшейся вскоре войны. Известно, что лучшее – враг хорошего: в Германии снималось огромное количество фильмов и хроники; для демонстрации всего этого постоянно открывались новые кинозалы. Чего же еще желать?

Как ни странно, но немецкое телевидение спасла Англия. Погоня за ее достижениями привела к тому, что новое изобретение не пропало окончательно. Однако стать истинно народным у него так и не получилось.

Сказалась еще и дороговизна самих приемников. Если радиоприемник «морда Геббельса» имелся в каждой семье, то телевидение долго еще оставалось изобретением малодоступным и технически несовершенным. Замысловатое устройство под названием «диск Непкова» обеспечивало подачу изображения благодаря своему вращению. При этом разрешение было столь мало, что зачастую на маленьких экранчиках возникали расплывчатые световые пятна на очень темном фоне. В нескольких просмотровых залах, открытых в Берлине, на стене обязательно имелось объявление для публики: «Пожалуйста, наблюдайте изображение с максимально большого расстояния!» В противном случае не всегда представлялось возможным различить, что, собственно, происходит на экране. Так, например, футбольный матч выглядел мельтешением белых пятен на очень темном фоне. Впрочем, правильное местоположение в зале не гарантировало, что передачу получится досмотреть до конца, поскольку два телевизора, которые были установлены на специальных возвышениях, то и дело вообще «теряли» изображение. Появлялся почтовый служащий (первоначально именно работники почты осуществляли техническую поддержку) и пытался наладить работу капризного аппарата. Если его манипуляции помогали, то сеанс продолжался.

Все эти издержки, свойственные телевидению на заре его существования, привели к тому, что Геббельс с самого начала принял его очень настороженно.

Был и еще один аспект, на который, конечно, невозможно полностью списать безразличное отношение со стороны министра пропаганды, но упомянуть о нем следует. Дело в том, что когда Геббельс первый раз увидел себя по телевизору, он испытал настоящий шок. Все его физические особенности предстали на телеэкране в гипертрофированном виде. Геббельс не мог скрыть своей досады и разочарования. Невольно напрашивается сравнение с радио, где он буквально зачаровывал слушателей своей грамотной, язвительной речью и голосовыми модуляциями. Можно назвать это совпадением, но именно радио получило приоритетное развитие в Третьем рейхе, а телевидению была отведена весьма второстепенная роль.

Телепередачи – от развлекательных до политических – очень часто шли в прямом эфире[206]. Но сравнительно недавно в одном из архивов были обнаружены удивительные материалы: тысячи метров кинопленки с запечатленными на ней телевизионными программами. Имеющаяся информация была в спешном порядке перенесена на другие носители, что дало возможность восстановить интереснейшие подробности. Современные исследователи взглянули на события того времени не только благодаря выверенным материалам Лени Рифеншталь или особым образом смонтированным кадрам «Вохеншау». Материалы для телевидения шли практически без предварительной обработки, в результате при демонстрации, например, политических событий можно было наблюдать несколько затянутое, но зато сверхточное изображение происходившего. Неопытные операторы находили порой совершенно немыслимые ракурсы, демонстрируя, например, снизу и сбоку Гитлера, залезающего в автомобиль. Камера в их руках прыгала как живая. Если она переводилась на другой объект, то зрителю гарантировались несколько секунд головокружения от резко меняющейся смазанной картинки. Однако именно эти передачи, почти лишенные постановочных моментов, представляют сегодня наибольший интерес.

Впечатление от несовершенной съемки первые телевизионщики Германии пытались скрасить закадровыми комментариями. Здесь не понадобилось изобретать велосипед, поскольку они велись в духе уже привычных для немцев радиопередач: максимум простоты и доходчивости. По-иному и быть не могло, ведь на телевидении работали почтовые служащие, журналисты и радиокомментаторы.

Поняв, что серьезная работа, сопоставимая с работой на радио или в газетах, пока не для них, телевизионщики все больше переходили на передачи развлекательного жанра. При этом нельзя сказать, что телевидение совсем не выполняло каких-то политико-социальных заказов. Патриотические передачи занимали большое количество эфирного времени. Однако все это было как-то несерьезно.

Появилась даже первая, довольно специфическая, социальная телереклама. Белокурая девушка-простушка рассказывала со счастливой улыбкой, что ее поездка в деревню обернулась для нее личным счастьем – она нашла «радость в силе Эмиля». Странная фраза становится понятнее, когда выясняется, что в данном случае рекламируется национал-социалистическая организация «Сила в радости»[207]. Ее глава Роберт Лей таким образом формулировал задачи этого объединения: «Рабочий видит, что мы всерьез относимся к росту его социального положения. Он видит, что не только так называемому „образованному классу“, с которым мы связываем представление о новой Германии, но и ему, германскому рабочему, мы стремимся показать мир. Через несколько лет рабочий человек избавится от чувства неполноценности, которое он унаследовал от прошлого»[208]. Реклама