Принцесса вандалов Бенцони Жюльетта

Спустя несколько лет…

Наконец-то слава!

Как все-таки хорош Париж, когда освещенный золотистыми лучами осеннего солнца, празднует торжество победы. Дома украшены флагами, окна цветами, а нарядные горожане все до одного опьянены триумфом. Они ликуют, восторгаясь громкими победами, благодаря которым еще ярче засияла слава их «короля-солнца»!

На улицах поют и танцуют, в приукрашенных харчевнях пьют вино. Париж благоухает теплым хлебом и аппетитным запахом томящегося на вертелах мяса. Все двери трактиров широко распахнуты.

Толпы людей устремляются к собору Парижской Богоматери. Городские стражники напрасно пытаются сохранить свободной хотя бы часть улицы для проезда. Колокола собора гудят во всю мощь, взметая в воздух стаи голубей, нашедших себе приют в Божьем доме.

В соборе собираются с особым почетом и пышностью славить Господа Иисуса Христа и Деву Марию за победы, которыми Они увенчали армию маршала Люксембургского, лучшего воина французского королевства!

Изабель, сидя в нарядной, окруженной почетным караулом карете рядом со своей матерью, нежно взяла ее за руку. Госпожа де Бутвиль хотела во что бы то ни стало, чтобы дочь была рядом с ней в этот торжественный день, увенчавший славой ее сына. День этот стал вознаграждением, которого в восемьдесят пять лет дождалась эта женщина, прожившая трудную жизнь, потерявшая шестьдесят шесть лет тому назад обожаемого супруга, который был казнен рукой палача, которого никто ей не заменил и которого она не забыла. Всего лишь неширокий рукав Сены отделял площадь, где стоял собор Парижской Божьей Матери, от Гревской площади, где когда-то стоял эшафот, но взгляд мадам де Бутвиль не обращался в ту сторону…

Изабель восхищала безупречная жизнь ее матери, которая за все долгие годы своей жизни ни разу не уклонилась в сторону со своего пути. Путь ее был прям, как пряма и горда была сама эта мужественная женщина, взявшая после казни мужа, а затем и зятя своего маленького сына Франсуа за руку и отправившаяся в Лувр. Она подвела мальчика к Людовику XIII и, сделав глубокий реверанс, сказала:

— Сир, это последний из Монморанси, делайте с ним что пожелаете.

И ушла, не обернувшись. Семья де Конде взяла на себя заботу о мальчике и двух его сестрах… И вот чем увенчались их заботы — герцог Пине-Люксембург, принц де Тэнгри, маршал и пэр Франции! Маленький Франсуа превзошел все ожидания!

И разве не то же самое можно сказать о самой Изабель?

Невольно она погрузилась мыслями в прошлое. Боль и горе, которые принесла ей смерть Мадам, были для нее неожиданными. Она и не подозревала, что так глубоко привязалась к ней. В ужас ее привели подлые средства и безнаказанность виновных, и она пожелала уехать как можно дальше от крови и грязи, надеясь спокойно и достойно рядом с Кристианом де Мекленбург-Шверинским исполнять роль супруги и самодержавной принцессы. Эта роль ей казалась полезной и благородной. Она мыслила себя посланницей французского образа жизни, с его элегантностью, остроумием, изяществом.

Благодаря своему обаянию она завоевала множество сердец в небольшом немецком княжестве, и народ принял благосклонно красивую знатную даму с прелестной улыбкой и щедрым сердцем.

Изабель всегда любила светскую жизнь. Она много принимала у себя, часто устраивала праздники как во дворцах для избранных, так и на площадях для простых горожан. У нее появились друзья и враги. Врагами стали те, кто, пользуясь долгим отсутствием герцога, распоряжались княжеством как хотели. Немало горя ей причинил некий аббат де Лезиньян. Она никак не могла с ним поладить, потому что он постоянно сеял сомнения и колебания в душе Кристиана, который и без того никогда и ни в чем не был тверд и, обожая удобную и приятную жизнь во Франции, под любым предлогом старался туда уехать, оставив разбираться и справляться со всеми делами герцогиню.

Поначалу Изабель не тяготилась этим. Милый Кристиан, любитель праздников и развлечений, а вовсе не государственных дел, открыв в жене большие способности к политике, счел разумным, а главное приятным поручить ей все обременительные заботы по управлению княжеством, а сам с легким сердцем отправлялся на «лужок позеленее», чтобы порезвиться.

Однако мир, который воцарился с восшествием на престол Людовика XIV, оказался непрочным. Возобновилась война с Голландией. Против Людовика вновь стала формироваться коалиция немецких князей, и тут король с изумлением обнаружил, что герцог Мекленбургский, думать не думая о делах своего герцогства, ведет беспечную жизнь в Париже, в то время как госпожа герцогиня в одиночестве управляет скромным двором в Шверине, стараясь не только внушить почтение к Франции, но и завязать добрые отношения с соседними князьями. Король обсудил создавшееся положение со своими министрами де Лувуа и Помпоном. Но министры отсоветовали Его Величеству вызывать к себе герцога и делать ему внушения с тем, чтобы побудить его отправиться в собственное герцогство заниматься государственными делами.

— Госпожа герцогиня, судя по всему, справляется с делами гораздо лучше, — высказал свое мнение Помпон. — Она удивительно быстро выучила немецкий язык — французский был языком дипломатии, на нем говорили почти во всех канцеляриях и почти при всех королевских и княжеских дворах, но простой народ, разумеется, не знал его. И несмотря на годы, она по-прежнему полна очарования и умеет пользоваться своим шармом. На мой взгляд, она самый лучший наш посол в немецких землях. Ей даже удалось отстранить от дел аббата де Лезиньяна.

— А любовные связи? Как с ними?

— Насколько нам известно, у нее их нет. Разве что на бумаге, — прибавил государственный секретарь с улыбкой. — Переписка с Шантийи сохраняет по-прежнему первоочередное значение.

— Ну что ж, пусть все так и будет. Но полагаю, что герцогине нужно помочь. Маркиз де Фокьер отправляется у нас в Швецию. Пусть заедет по дороге в Шверин и посоветует герцогине Мекленбургской навестить в городе Целле герцога Брауншвейгского-Люнебург, и сам поедет вместе с ней. Влияние герцога Брауншвейгского очень велико среди немецких князей. Сам он весьма недалек, но тоже женат на француженке Элеоноре д’Ольбрёз. Наша герцогиня очарует их обоих.

Так оно и случилось. Незадолго до Рождества в самые морозные дни Изабель в сопровождение де Фокьера торжественно въехала в Целль. О ее приезде сообщили трубы и барабанная дробь. Ее великолепная карета была достойна правящей государыни. Она прогостила в Целле неделю, и каждый день был настоящим праздником. Договор, которого желал Людовик, был подписан. Обаяние Изабель не подвело ее и на этот раз…

Губы Изабель тронула улыбка — она вспомнила времена, когда жила одна, без своего супруга, в чужих краях. О супруге, который становился с каждым днем все несноснее, она думала с грустью. Изабель чувствовала себя оставленной, а значит, и несчастной!

Но зато она вкусила горделивое удовлетворение властью. Она назначала министров, принимала парады, любуясь гигантами в мохнатых шапках, выслушивала депутации от своего народа, прикладывала большую печать из красного воска на государственные бумаги. Она царствовала! Что могло быть увлекательнее?

К несчастью, всему этому великолепию положил конец ее супруг, чью голову все гуще заволакивали алкогольные пары. Он не желал управлять своими подданными, зато желал управлять своей супругой. Настал день, когда по приказанию господина супруга гвардейцы скрестили перед Изабель сабли, а она лишь собиралась выйти из своих покоев. И с этого дня она находилась под домашним арестом. Ей пожелали внушить, что она всего-навсего добропорядочная немецкая домохозяйка и ничего больше! Когда монсеньор изволит вернуться, он распорядится ее дальнейшей судьбой.

Но когда он соизволит вернуться? Об этом никто не имел понятия. Для сеньора супруга было главным, чтобы Изабель тихо сидела в доме и не принимала себя за правительницу, каковой не являлась! Чтобы Изабель сидела тихо? Да могло ли такое быть? На следующую же ночь щедро снабженный деньгами Бастий ускакал на лучшем скакуне во Францию.

Изабель ожидала приезда герцога. Но приехало вооруженное посольство во главе с де Фокьером с почтительной просьбой к госпоже принцессе, герцогине де Мекленбург-Шверин вернуться под покровительство Его Величества короля Людовика XIV. Заботясь, чтобы приглашение-распоряжение не нанесло ущерба чести суверенной государыни, де Фокьер оказывал ей почести, положенные путешествующей правительнице. Управление делами Шверина Изабель поручила графу Лейнсбергу, который сумел заслужить ее доверие. В Шверине по-прежнему ждали Кристиана, но ему вовсе не хотелось погружаться в бездну сложных дел своего герцогства, когда жизнь в Париже так беззаботна и приятна. Другое дело, что он не желал также, чтобы его жена правила вместо него, пусть даже у нее это получалось куда успешнее.

Именно это grosso modo[47] и обрисовал Людовик Изабель, когда принял ее и беседовал с ней наедине. Он поздравил ее с возвращением и сказал:

— Мне передавали, что вы неустанно пытались цивилизовать вандалов. Они и в самом деле такие дикие, как о них рассказывают?

— Даже в большей степени, чем рассказывают, сир. Меня это несказанно удивило, так как от своего супруга я слышала, что империя немцев необыкновенно развитая.

— Так почему же он не живет там?

— Он предпочитает жить в Париже. И его можно понять. Я пыталась своими слабыми силами улучшить и изменить бытовую жизнь своего окружения, подражая в этом морганатической супруге герцога Эрнеста-Августа Брауншвейгского-Люнебурга, обворожительной пуатевенке Элеоноре д’Ольбрёз, которая преуспела кое в каких улучшениях. Например, во время еды в замке Целль запрещено теперь произносить грубые слова и ругательства, швырять хлеб, кости и тарелки с едой в лицо друг друга, сопровождая их поносными словами. Запрещено также напиваться во время застолий до бесчувствия, чтобы слуги не развозили своих господ по домам на тачках.

— Вы, похоже, смеетесь надо мной?

— Господь бы не попустил, чтобы я так забылась, сир! Герцогиня Элеонора внесла изменения также и в немецкую кухню, по правде говоря, весьма скудную: капуста на завтрак, капуста на обед и на ужин снова капуста… Довольно однообразно.

— Так значит, вы поддерживали добрые отношения с княжеским двором Целля?

— Отношения наши были просто великолепными, сир.

— В таком случае вам придется снова уехать, моя дорогая! Только вы сможете успешно выполнить кое-какие деликатные поручения, касающиеся немецких князей… И возможно, даже самого императора…

— Но, сир… Герцог Кристиан больше не позволит мне покинуть Шверин, если я вернусь туда!

— Он получит от меня соответствующие указания. Надеюсь, он не собирается разорвать наш союз?

— Скажу без утайки, что он скорее умрет, чем разорвет его. Герцог Кристиан не богат идеями, но эта укоренилась в нем очень крепко, — не без улыбки ответила Изабель.

Получив поручение и став таким образом тайной посланницей, Изабель с этих пор ездила то туда, то обратно, живя то во дворце в Шверине, то в Ратисбоне, смотря по необходимости. И ссорилась со своим супругом, когда им вдруг случалось встречаться. Недовольство супруга росло, и однажды он приказал своим гвардейцам арестовать Изабель и поместить ее в тюрьму.

Впервые в жизни Изабель ощутила полнейшую безнадежность. И вновь в путь пустился Бастий. Он мчался во Францию во весь опор, но успеют ли спасти Изабель? Вокруг себя она видела лишь равнодушные лица тюремщиков, опасалась, если не смертной казни, то яда…

Но Людовик дорожил своей герцогиней. Ей на выручку он снова отправил хорошо вооруженное посольство, во главе которого на этот раз стоял принц де Конде, с ним был и Франсуа!

Увидев перед собой двух мужчин, которых она не переставала любить всю жизнь, Изабель призвала на помощь всю свою волю, чтобы не броситься им на шею, плача от счастья. Но она как-никак была государыней полуварварского народа и должна была сохранять достоинство. Она поблагодарила послов улыбкой, прибавив «я вас ждала», словно их появление было делом само собой разумеющимся, и с высоко поднятой головой проследовала к карете вместе с Агатой, которую ей вернули. Затем пропели трубы, выстрелили пушки. И со всеми почестями, какие положены государыне, герцогиня Мекленбургская покинула Шверин, чтобы никогда больше туда не возвращаться. По непроницаемому лицу Изабель скатывалась слезинка за слезинкой, но это были слезы радости. Скоро, очень скоро она будет дома!

Возвращение Изабель во Францию походило на триумф. Ей показалось, что она видит чудесный сон, когда в сопровождении своего эскорта приехала не в Сен-Жермен, к которому привыкла, а в Версаль, сказочный дворец, куда переехал отныне и навсегда король со своим двором. Изабель, до этого момента ничего не зная и не слыша о Версальском дворце, была ослеплена. Никогда прежде она не видела подобного чуда! Растрогали ее и почести, с какими ее приняли при дворе. Но жить там она все-таки не захотела — слишком много суеты, слишком много людей. К тому же людей, ей совершенно не знакомых. Так, Месье, к которому она не стала относиться с годами лучше, снова был женат. Он недолго печалился о Генриетте и спустя год женился на полной ее противоположности — молодой немке, сложенной, как гренадер, с аппетитом, который мог сравниться лишь с неутолимым аппетитом короля. Большая любительница пива, она скакала на лошади, как гусар, была способна выдержать долгую охоту, а потом танцевать до упаду. Звали ее Елизавета-Шарлотта Баварская, курфюрстина Пфальцская. А еще она очень любила писать письма, писала их во множестве, тем самым обеспечив себе место и память в истории. Она была хорошей женой, любящей матерью — Месье и сам не понял, каким образом стал отцом троих детей, — отличалась большой непосредственностью, которая весьма забавляла короля, а порой употребляла такое словцо, от которого покраснел бы и гвардеец.

Изменилось и окружение короля. Лавальер давным-давно пребывала в монастыре кармелиток, при дворе царила ослепительная маркиза де Монтеспан, но и ее звезда была близка к закату. Все ближе королю становилась гувернантка детей, которых маркиза подарила королю, а эта женщина всеми силами старалась приблизить короля к церкви. Все остальные жили, не сводя глаз с государя, ловя его настроения, малейшую морщинку между бровей, любое оброненное слово. Придворные превратились в добровольных рабов. Да, это было правильное определение. Изабель не захотелось вступать в этот рабский круг. Ей привольнее дышалось в Париже. Но где ей поселиться?

Выйдя замуж, она продала свой особняк на улице Сент-Оноре, но ни за что на свете не поселилась бы в особняке герцога Мекленбургского, где обычно жил Кристиан, когда покидал Шверин. Брак их теперь существовал только формально, и супруги старались видеться как можно реже. Не могла она поселиться и в особняке де Конде. После того как принц стал главой дома, он не мог поселить у себя ту, которая на протяжении многих лет оставалась его любовницей, пусть их встречи и становились с годами все более редкими. Вскоре после отъезда Изабель в Мекленбург в доме принца разразилась драма. Клер-Клеманс, вконец раздосадованная вечным пренебрежением супруга, забылась в объятиях домашнего слуги по имени Дюваль, что очень не понравилось одному из пажей по имени Бюсси. Молодые люди дрались прямо в покоях принцессы, причем принцесса была ранена. Дюваля взяли под стражу и отправили на галеры, но он туда не доехал. Его отравили по дороге. Бюсси также был арестован. Принцессу супруг заточил в донжоне замка Шатору, где с ней обращались согласно ее рангу, но вынесли ее оттуда только мертвой[48].

Кто же мог оказать Изабель гостеприимство?

Гостеприимство ей оказала Анна-Женевьева де Лонгвиль! Душой и телом принадлежа теперь христианской вере, она приняла кузину в свои объятия.

— У вас есть что простить мне, дорогая, но мне хотелось бы, чтобы теперь вы видели во мне любящую сестру и чувствовали себя у меня как дома.

— Благодарю вас, кузина. Трудно выразить, как я вам признательна за ваш теплый родственный прием.

— Я же не забыла, что кое-что вам должна!

— Мне? Что же?

— Бант! Герцогиня, принцесса, самодержавная государыня — вы выиграли пари!

— Нет, — совершенно искренне ответила Изабель. — Обратившись к Господу, вы достигли тех высот, каких мне никогда не достигнуть. И я возвращаю вам ваш черный бант, который бережно сохранила.

Для Изабель настала мирная тихая жизнь, исполненная неизъяснимой сладости, потому что делила она ее между де Конде и своей семьей. Вот только Франсуа она видела редко. Став маршалом Франции, он все свое время отдавал армии и редко бывал дома.

И не без причины. Похоже, что Европа Бурбонов, Габсбургов — от Мадрида до Вены! — Стюартов и принцев Оранских, которые сделались голландцами, никак не может жить в согласии, зато сияние «короля-солнца» стало еще ярче после постройки ослепительного Версаля.

Изабель все еще не утратила прежней красоты, которую смягчили серебристые нити в пышных волосах. И еще она стала хрупкой. «Осенняя роза иных совершенней…» Изабель перевернула страницу, заполненную страстями и безумствами. Она делила свое время между двором, Шантийи, которое принц де Конде превратил в чудо из чудес, любимым своим Мелло, где устраивала приемы, и замком Валансэ. Она часто бывала у сестры, баловала племянников и племянниц и наделила их наследством. У их отца были постоянные трудности с деньгами, потому что главным образом деньги уходили на «украшение» замка, а надо сказать, украшен он был отменно.

Ездила Изабель и к своей матушке в Преси. Но в Линьи к брату никогда. Она не полюбила его жену, и та отвечала ей такой же нелюбовью.

Отношения с мужем у Изабель оставались неприязненными, редкие встречи их не смягчали. Кристиан наконец-то понял, что его подданные — вандалы они или не вандалы — нуждаются в его присутствии.

Жизнь текла своим чередом, и вдруг случилось негаданное — начался процесс отравителей, предшествовала которому публичная казнь очень знатной дамы, маркизы де Бренвилье. Глава королевской полиции Габриэль Николя де ла Рейни стал сажать под арест и отправлять в Бастилию колдунов, ведьм, гадалок, магов, ясновидящих и священников-расстриг, причастных к ворожбе и колдовству. Их оказалось столько, что в Бастилии места не хватило, и пришлось заключить их в Венсенский замок. Напуганные ведьмы и колдуны на допросах называли своих клиентов. Среди них оказалось немало знати, лиц высокородных и почтенных. Чтобы разобраться в этих темных и запутанных делах, была создана Огненная палата[49]. Прокатилась новая волна арестов. На этот раз арестованы были люди высокопоставленные. Самым громким стал арест маршала Люксембургского, капитана королевской гвардии. Арестовали его прилюдно в Версале.

Оказавшись в Бастилии, Франсуа, к крайнему своему изумлению, узнал, что «прибегал к помощи Дьявола, желая умертвить свою жену, а также маршала де Креки. Кроме того, просил помощи у Дьявола, чтобы выдать свою дочь за сына де Лувуа, а также добиться таких побед на войне, которых не добивался раньше».

Эти несколько строк обвинения дали маршалу ключ к разгадке его ареста. Де Лувуа — вот кто всему причиной! Всемогущий министр ненавидел маршала Люксембургского и ненавидел с тем большей яростью, что когда-то они были дружны. Как раз в те времена Франсуа скучал и ради развлечения занимался поисками философского камня, частенько наведываясь к некоему Лезажу, который на этом опасном процессе оказался чуть ли не главной фигурой.

Дружба с Лувуа расстроилась после того, как он сначала угодничеством перед де Конде добился места в армии, а затем, не стесняясь, делился со своим другом Франсуа рассказами о своих «подвигах». «Подвиги» его состояли в бесстыдном грабеже занятых территорий…

По счастью, принц де Конде встал на защиту Франсуа, которого считал своим братом. Нельзя было забыть и военных заслуг маршала, его необыкновенного таланта, а также его титулов — он был герцогом и пэром. Де Лувуа пришлось спрятать свои когти. По крайней мере он сделал вид, что убрал их. А на деле всячески поощрял Лезажа, чтобы тот громоздил порочащие маршала обвинения. И Люксембургу пришлось просидеть в Бастилии почти год.

Изабель, спасая брата, сражалась как львица. Она потратила целое состояние, чтобы опровергнуть обвинения Лезажа, прекрасно понимая, что борется не против этого ничтожного человечка, а против всемогущего министра. Позорящие честь маршала пасквили ходили по Парижу, достигали провинции… Они могли дойти и до армии, а солдаты обожали своего главнокомандующего и могли взбунтоваться. Изабель вновь взялась за перо, прилагая неимоверные усилия, чтобы освободить Франсуа. Ужас перед возможным отравлением брата, который поселился в ней после смерти Мадам, удваивал ее силы. И она решила просить аудиенции у короля.

Изабель добросовестно служила ему все годы, что жила в Германии, и он не мог не выслушать ее благосклонно. А просьба ее была самой естественной. Она просила, чтобы Франсуа был вызван в Огненную палату и его там выслушали, тогда как теперь он гниет в тюрьме, а его обливают грязью. И еще она просила, чтобы суд занялся наконец ничтожным Лезажем, которому господин де Лувуа оказывает такое большое доверие. Пусть судьи наконец разберутся, что из себя представляет этот единственный обвинитель маршала и пэра Франции, которому позволено позорить его своей клеветой! Так пусть наконец клеветника поставят перед лицом того, на кого он клевещет. И завершая свою речь, Изабель без всякой боязни впрямую обвинила де Лувуа в желании свести счеты с ее братом.

И она добилась того, чего хотела.

Лезажа привезли из Венсенского замка в Париж, где он предстал перед судом так же, как и маршал. Уверенный в своей безопасности и поддержке высокого покровителя, Лезаж начал повторять свои обвинения, которые маршал, будучи невиновным и державшийся совершенно спокойно, презрительно разбивал одно за другим.

Посягал на жизнь своей жены? Жены, которая подарила ему прекрасных детей и на которую он никогда не мог пожаловаться?

Заполучить власть? Но у него этой власти более чем достаточно. Его власть гораздо более могущественна, чем власть наместника города или даже провинции.

Желание выдать дочь за сына де Лувуа? Сам он из рода, в котором никто не совершал беззаконных деяний, и когда один из его предков, Матье де Монморанси, взял в жены королеву с малолетним сыном, то разрешение на это им было получено от Генеральных Штатов… Что же касается рода де Лувуа…

Со всеми возможными знаками уважения маршалу де Люксембургу была возвращена свобода, но поскольку вокруг его имени возник немалый шум, король поспешил отправить его в изгнание в его собственный замок Пине, неподалеку от Труа. Считая, что маршал бесповоротно лишился королевской милости, все кредиторы, — а их у Франсуа оказалось множество, — предъявили ему счета. Изабель и де Конде расплатились с ними до последнего су.

Между тем вновь вспыхнули войны. Война с Вильгельмом Оранским, наместником Нидерландов. В Англии англичане изгнали своего короля-католика Якова II, брата умершего Карла II, и Людовик дал ему приют, поселив в Сен-Жерменском дворце, который теперь был оставлен королевским двором навсегда. Королевской армии нужен был главнокомандующий. Маршал де Тюренн давно умер, а недавно умер и принц де Конде, нанеся сердцу Изабель еще одну незаживающую рану. Единственным, кто мог встать во главе армии, был герцог Люксембургский. Король призвал Франсуа в Версаль.

Он выехал оттуда главнокомандующим Северной армией, и Изабель заплакала от гордости, как когда-то плакала от радости в Бастилии, воочию убедившись, что Франсуа жив. Она не сомневалась, что брат ее еще совершит подвиги!

И вот теперь Изабель вместе с матерью участвовали в триумфе Франсуа Люксембургского. Чем ближе они подъезжали к собору Парижской Богоматери, тем плотнее становилась толпа, тем восторженнее она ревела, и тем громче звонили колокола на башнях-близнецах в ожидании, когда загудит басом самый большой бронзовый колокол, приветствуя героя. Из уст в уста передавались названия городов, где были одержаны победы: Флерус, Лёр, Штейнкерк, Неервинденская равнина… Победы, которые вынудили Вильгельма Оранского забиться в унылый замок Лоо и залечивать там раны. Передавались подробности, рожденные пылкой фантазией восторженных почитателей. И все знали, что после торжественного молебна король устроит герою прием необыкновенной пышности.

А пока толпа приветствовала мать героя, выглядевшую величественно в черных кружевах с мерцающей ниткой жемчуга на шее. И его сестру, «королеву вандалов», все еще красивую, несмотря на свои шестьдесят лет, в платье из серебристой парчи, с короной, усыпанной бриллиантами, на голове, поддерживающей вуаль из муслина такого же голубого цвета, как голубая орденская лента у нее на груди. У входа их ждал служитель, чтобы проводить к местам на хорах, но прежде чем подняться туда, они подошли к главному алтарю и преклонили перед ним колени, благодаря Господа за дарованный им миг счастья.

Изабель почувствовала, как дрожит в ее руке рука взволнованной до глубины души матери, и сжала ее покрепче, надеясь успокоить. Она и сама с трудом сдерживала слезы. Этот молебен напомнил ей другой, давний… Тот, которым началась Фронда. Король был тогда юн, а рядом с Изабель сидел ее муж Гаспар де Шатильон. Он представлял принца де Конде, который тогда лежал больной в постели. Принца не было и на этом молебне. Вот уже семь лет, как Господь забрал его после того, как он смиренно покаялся во всех грехах. Она плакала о нем так, как не плакала никогда. И оплакивает до сих пор…

Но сегодня, в день славы Франсуа, горе ее неуместно. Изабель вытерла повлажневшие глаза и огляделась. Тысячи свечей освещали собор, облачившийся в самые нарядные свои одежды — знамена, штандарты, орифламмы, отобранные в боях у врага. Шелковые разноцветные полотнища, расшитые золотом и серебром, колыхались, мерцая, над головами, заслоняя темные своды. Волшебное зрелище! Это Франсуа привез все эти знамена!

Вдруг загудел басом самый большой колокол. Будто забилось сердце собора навстречу небольшого роста человеку с искривленной горбом спиной. Невеликий ростом, он стал великим, благодаря своим победам. Восторженный рев толпы приветствовал его появление, и вот он застыл на пороге, и рядом с ним его четыре сына и лучшие офицеры. Толпа запрудила проход, люди хотели коснуться его и не давали пройти к алтарю, где его ждал архиепископ с причтом.

И тогда младший брат принца де Конде и кузен Франсуа, принц де Конти, воздев руки вверх, громко провозгласил:

— Дорогу знаменщику Божьей Матери! Дорогу знаменщику!

И люди расступились, а призыв покатился дальше. Его подхватили на паперти, на площади, на улицах. Остановили его только крепостные стены.

— Слава! Слава знаменщику Божьей Матери!

Прижавшись друг к другу, Изабель и госпожа де Бутвиль плакали счастливыми слезами.

Год спустя в небольших покоях в Версале, куда король пригласил его на празднование Нового года, Франсуа де Монморанси-Бутвиль, герцог де Пине-Люксембург, принц де Тэнгри, маршал и пэр Франции, скончался от воспаления легких. Его торжественно отпели в церкви Сен-Поль-Сен-Луи на улице Сент-Антуан, но Изабель на панихиде не присутствовала.

Узнав о смерти брата, обезумев от горя, она побежала в монастырь Сен-Сакреман. После смерти своего мужа она купила особняк Жевре на улице Шерш-Миди, только потому, что сад этого особняка переходил в сад монастыря. С тех пор Изабель много времени проводила в монастыре.

Она бежала по холоду, простудилась и заболела. Но не осталась в монастыре, где матушка настоятельница хотела уложить ее в постель и приставить к ней монахиню, чтобы та за ней ухаживала. Изабель вернулась к себе, кашляя так, что у нее разрывалась грудь. Она поняла, что у нее та же болезнь, что и у Франсуа, и это ее утешало.

Обеспокоенная Агата вошла к ней в спальню. Муж Агаты по-прежнему служил в Шантийи и, как им сообщили, серьезно заболел там. Изабель улыбнулась подруге-камеристке.

— Ни о чем не тревожьтесь и езжайте к мужу, — сказала она. — Бастий вас сейчас отвезет.

Бастий попробовал отказаться.

— Не соизволите ли вы дать это поручение кому-нибудь другому? Сейчас уже поздний час и…

— Мне будет спокойнее, если поедешь ты. А потом вернешься.

— Вы уверены?

— Безусловно. Нечего волноваться. До завтра, Бастий. Поезжай быстрее.

Изабель протянула верному Бастию руку, и он осмелился коснуться ее губами. Рука была очень горячей.

Бастий и Агата уехали. Изабель легла, попросила принести ей чаю с вербеной и больше ее не беспокоить. Ей хотелось… спать.

Но она чувствовала, что близок ее смертный сон, и хотела погрузиться в него одна, вспоминая о двух мужчинах, которых любила всю жизнь.

Утром она не проснулась. Это было утро двадцать четвертого января 1695 года.

В этот день шел снег…

Сен-Манде, январь 2013