Принцесса вандалов Бенцони Жюльетта
— Что вы сказали?
Но повторять ей не пришлось. Изабель была уже на ногах, а принц переступал порог, неся с собой запах кожи и пота, своего и лошадиного, через который с трудом торила себе дорогу амбра. Принц властным взмахом указал Агате на дверь:
— Ступайте! И займитесь багажом вашей госпожи! Я приехал забрать ее!
Радость, вспыхнувшая в Изабель при виде возлюбленного, мгновенно померкла.
— Не собирайте багаж, Агата! Ни я, ни господин герцог не готовы к отъезду.
— Что за господин герцог?! — возмущенно повысил голос Конде.
— Мой сын, Людовик-Гаспар де Шатильон. Ваше высочество, я думаю, не предполагает, что я могу покинуть пределы Франции без него? Но сейчас он болен и…
— Сейчас не холодно. Заверните его потеплее и запрягите карету!
В который уже раз Изабель пришлось вступить в схватку с тем, кого она любила!
— Агата, вы повинуетесь здесь только моим приказам, так что оставьте нас наедине. А что это за ужасный шум?
— Мой эскорт. Или вы воображаете, что я странствую в одиночку?
— Я ничего не воображаю. И сколько же у меня в гостях солдат?
— Сотен пять. И все они хотят есть и пить.
— Вы по-прежнему придерживаетесь тактики выжженной земли, когда навещаете друзей? Агата, постарайтесь, чтобы об этих людях позаботились раньше, чем они разнесут мой дом, — вздохнула молодая женщина. — И ряди всего святого, оставьте нас. Нам с господином принцем нужно поговорить.
Изабель не нужно было смотреться в зеркало, чтобы узнать, что она прелестна и без всяких прикрас, с разметавшимися по плечам пышными блестящими волосами, в тонкой ночной рубашке с кружевами, которая не столько прятала ее наготу, сколько соблазняла ею. И она в него не смотрела, а смотрела прямо в мечущие молнии глаза принца.
— Вы прекрасно знаете, что я с вами не поеду, — тихо проговорила она. — И что ваш приезд для меня несказанная радость, которую не стоит портить. Отдадимся любви. Я ваша, наслаждайтесь, а на заре вы уедете. Я знаю, что вы понимаете не хуже меня: оставаясь здесь, я вам гораздо полезнее, чем если буду делить с вами изгнание.
Слова ее были выпиты жадным ртом. Конде подхватил ее и отнес на постель, торопливо, избавляясь от дорожного костюма. Никогда еще Изабель не приходилось переживать такой бури! Он и в самом деле смертельно по ней изголодался, и она с наслаждением помогала ему насыщаться, получая радость даже от боли. Он возвращался к ней вновь и вновь, и никак не мог насытиться, и только уже обессилев, вытянулся рядом с ней и умоляюще произнес:
— Позволь мне увезти тебя! Ты мне необходима, и мне кажется, что ты так же жадно хочешь меня… До боли, до болезни…
— Да, хочу и не хочу, чтобы эта ночь кончалась…
— Так поедем со мной! И каждый вечер будем начинать нашу ночь сызнова!
— Вы прекрасно знаете, что это невозможно, и прекрасно знаете, почему я отказываюсь, хотя отказ разрывает мне сердце! У меня есть долг перед тем, кто сделал меня герцогиней де Шатильон! И есть долг перед моим сыном! Нам обоим нужно только немного терпения.
— Терпение! Терпение! Это роскошь, которой я не могу себе позволить! Мы воюем, и завтра я могу умереть! Так поспешим же жить и любить!
— Но не как попало! У вас тоже есть сын, и ваша жена заботится о нем. У моего сына есть только я.
— И ваша мать тоже! Так что же? Неужели не едете?
— Не будьте бессмысленно жестоки! Мне дорого стоит отказаться самой и отказать вам в нескольких днях счастья. Но там я буду для вас совершенно бесполезна.
— А здесь?
— Кто может знать, как повернутся события. Я не теряю надежды, и вы это прекрасно знаете, видеть вас вновь самым могущественным из французских принцев! Поверьте, из вас не выйдет доблестного испанца! И неужели вам не хочется снова жить в Шантийи?
— Еще как хочется!
Воспоминание о чудесном замке, который вдобавок находился так близко, тронуло сердце принца, но он поспешил прогнать его, тряхнув головой, словно пес, который вышел из воды.
— Я сумею вернуть его без всякой помощи, — грозно пообещал он. — И повешу Мазарини на большом дубу возле пруда!
— Вы приготовили для него прелестное обрамление! И все-таки он заслужил лучшего. Подумайте, что и Мазарини не вечен, говорят, он сейчас очень болен. А король между тем мужает, и очень важно не взрастить в нем врага. Рокруа и Лансом вы заслужили его восхищение. Но если восхищение станет ненавистью, он раздавит вас, несмотря на то, что вы Конде! Он из тех, кто не умеет прощать.
— Вы жужжите, как муха, Изабель! Любовь оказывает на вас престранное действие: после нее вы мгновенно становитесь братом-проповедником!
— Я стараюсь ради вашего блага… И ради вашей славы! До тех пор, пока вы ее себе не вернете, я не буду знать покоя!
Принцу пора было пускаться в обратный путь, и Изабель привлекла его к себе, подарив на прощанье долгий поцелуй. Взгляд принца остановился на маленькой коробочке с перегродчатой эмалью на ее туалетном столике.
— Прехорошенькая! Откуда она у вас?
Изабель успела забрать коробочку из рук принца прежде, чем он открыл ее.
— Подарок лорда Дигби. Открывайте на здоровье, но только если собрались воспользоваться. У нее летучее содержимое.
— Ваш псевдоалхимик англичанин сделал новое открытие?
— Новое? Нет. Это его знаменитая пудра, которой он так гордится. Если его послушать, она творит чудеса.
— Почему бы вам не посыпать ею Мазарини? Он сразу сделается вашей послушной комнатной собачкой.
— Тогда я поссорюсь с королевой. Она бесконечно дорожит кардиналом. А я пока еще не потеряла ее благоволения. Однако спешите и подумайте о том, что я вам сказала.
— Я буду думать о сладких часах, которые мы провели… И о тех, что ждут нас впереди! Клянусь, что они ждут нас!
Низкий поклон. Черные перья серой фетровой шляпы коснулись пола, и принц покинул спальню. Изабель медленно направилась к окну, выходившему во двор замка. Двор был полон солдат, они готовились пуститься в путь в полном молчании. Многие уже сидели в седлах. В предрассветных сумерках безмолвные фигуры казались призраками. Конде спустился с крыльца, и Бастий тут же подвел к нему скакуна. Принц птицей взлетел в седло.
— Шагом до дороги, — распорядился он. — Потом галопом! За мной!
Когда солнце встало, оно осветило пустой двор. Изабель все еще стояла у окна и со стесненным сердцем смотрела вниз, где уже никого не было. Когда еще она вновь увидит своего возлюбленного?..
Глава V
Шпионов как грибов
Какой бы жаркой ни была их страстная встреча, она оставила у Изабель чувство неудовлетворенности. Может быть, потому что она чувствовала, что увидятся вновь они еще очень не скоро. Если вообще увидятся. Несмотря на свой многолюдный эскорт, ее принц рисковал жизнью. Он совершил безумство, которое могло стоить ему головы. Но он пошел на риск, надеясь увезти ее с собой, а она отказалась ехать. Своего безумства он больше не повторит.
При мысли, что могло бы быть этим утром при ярком свете торжествующего солнца, Изабель закрыла глаза. Но продолжала видеть в своем воображении счастливую пару, что скачет рядом, смотрит друг другу в глаза и смеется, предвкушая сладостную ночь, которая скоро наступит. И еще множество других сладостных ночей… Изабель открыла глаза. За сладкие часы любви ей пришлось бы расплатиться бесчестьем. Те самые люди, что сейчас прискакали за ней, стали бы относиться к ней с пренебрежением, видя перед собой всего лишь любовницу принца, а не вдову героя. Кто знает, может быть, ее дорогой и любимый брат, который командует теперь армейским корпусом, почувствовал бы себя униженным из-за того, что сестра открыто живет с его командующим на глазах высокомерных и спесивых испанцев?
Нет! Она поступила правильно, даже если разлука далась ей еще тяжелее, чем раньше, но она была не напрасна. Она должна отрезвить принца, вернуть его к исполнению своего долга и примирить с законным королем! Тогда и Франсуа последует за своим кумиром.
Если Изабель полагала, что авантюра де Конде пройдет незамеченной, то она глубоко ошибалась. Бастий поставил ее об этом в известность на следующий же день, и впервые с тех пор, как стал телохранителем герцогини, говорил с ней прямо и без обычной любезности.
— Если господин принц понадеялся, что его приезда никто не заметит, то он ошибся. В наших краях только и толкуют, что о его визите. Трудно не заметить отряд в пять сотен человек, что мчится галопом под покровом ночи. И еще труднее поверить, что пятьсот солдат приехали в гости. Для чего господину принцу понадобилось брать с собой такой эскорт?
Лицо Изабель стало холодным и замкнутым.
— Принц приехал, чтобы забрать меня с собой. Он желал обеспечить мою безопасность.
— И что же?
— Я по-прежнему здесь. Или вы меня не видите? А что до болтунов, то пусть занимаются своими делами и не лезут в чужие. Порядка будет больше.
Бастий помолчал секунду, потом тихо сказал:
— Прошу прощения, если вам показалось, будто я лезу не в свои дела, но ваш покой — моя главная забота. Вас отправили в изгнание, и теперь самым разумным было бы не привлекать к себе внимания. Тем более что мне показалось, будто я видел неподалеку от церкви господина аббата Фуке.
— Аббата Фуке? Вы видели его или вам показалось? Вы не тот человек, чтобы удовольствоваться лишь видимостью!
— Вы правы. Я его видел. Что ему сказать, если он осмелится появиться в замке?
— Сказать, что я никого не принимаю. Если сослаться на болезнь, он явится ко мне с врачом, а я не желаю его видеть. И хватит о нем!
Что понадобилось этому аббату у нее в Мелло, когда она чуть ли не выгнала его из дома? Ответ напрашивался сам собой: он старался заручиться соглядатаями, которые рассказывали бы ему, чем занята герцогиня, а главное, с кем она видится и кто к ней приезжает.
— Если у тебя есть верные люди, пусть осторожно следят за ним. А поскольку господин принц больше не станет приезжать сюда, — прибавила она, подавив вздох, — аббату скоро надоест попусту терять время.
Так оно и было. Замок и городок вновь зажили тихой жизнью, а Изабель продолжала играть в кегли со своим другом Крофтом.
Безмятежный покой продлился с месяц, а в конце лучезарного мая на голубом небе стали вновь собираться тучи. Бастий, следивший за всеми событиями с неослабевающей бдительностью, пришел и доложил Изабель, что некто Дюшен только что донес о заговоре, имевшем целью убийство Мазарини. Он сообщил, что лично получил на это деньги от Кристофа Берто, инспектора вод и лесов Бургундии, известного своей привязанностью к де Конде. Берто все это время находился в сношениях с принцем и с герцогиней де Шатильон, будучи ее давним знакомым.
Берто был арестован тридцать первого мая и препровожден в Венсенский замок. Его посадили под замок, и для расследования его дела была создана специальная комиссия, заседавшая в Арсенале. Но расследование ни к чему не привело. Берто яростно отрицал посягательство на жизнь Мазарини. Он вообще отказывался отвечать на вопросы комиссии, настаивая, что в качестве должностного лица подвластен только суду парламента. При этом он не скрывал своей дружбы с домом Конде, который управлял Бургундией, и говорил о своей привязанности, омраченной печалью, к господину принцу.
Если любишь кого-то с детства, трудно расстаться с чувствами, даже если твой друг повел себя недостойно…
Подозрения повисли в воздухе, однако Берто продолжали держать под замком в Венсенском замке. Тем временем доносчик Дюшен обвинил в участии в заговоре Жака де Рику, вестового принца де Конде, чья невестка была горничной госпожи де Шатильон. Однако в данный момент вышеозначенный Рику находился далеко, в окружении принца, и арестовать и допросить его не было никакой возможности.
Беспокойство в Мелло возрастало. Как только Берто арестовали, Изабель догадалась, что через этого человека, отношения с которым, точно так же, как с президентом Виоле, были дружественными и теплыми, хотят дотянуться до нее. Письмо, найденное сторожем на скамейке в парке и доставленное ей, говорило именно об этом.
Анонимное письмо сообщало, что Рику не замедлит попасть в руки правосудия. Изабель сразу же поняла, что автором письма был не кто иной, как Фуке. Изабель чувствовала руку Фуке во всей этой разыгрывающейся драме, и на этот раз она испугалась. Не за себя — за Агату, которую успела полюбить. Агата платила своей госпоже взаимностью. Изабель поспешила сообщить камеристке неприятные известия, но та приняла их с большим хладнокровием, чем госпожа ожидала. Может быть, потому что разговор происходил в присутствии Бастия.
— Теперь нужно оберегать Агату, — сказала Изабель своему телохранителю.
— Чтобы не вынудить вас пойти у них на поводу?
— Именно. И не дождаться от них еще чего-нибудь худшего. Но я не собираюсь сидеть сложа руки и ждать, какие еще гадости припас мне аббат Фуке!
— А что же вы собираетесь делать?
— Попросить госпожу де Бриенн поговорить с королевой… и попросить Мазарини принять меня!
И она, не медля ни секунды, осуществила свое намерение. Потом вызвала в Мелло свою мать и отправила с ней в Преси Людовика-Гаспара на тот случай, если предпринятые ею действия закончатся неблагоприятно. Такую возможность не следовало исключать, и Изабель предприняла все предосторожности, чтобы сын не пострадал из-за нее.
Написанное ею письмо было исполнено достоинства, дышало спокойствием и безмятежностью, каких она вовсе не чувствовала. Теперь она наконец поняла, что совершила большую неосторожность, прогнав аббата Базиля унизительным для него образом. Она подчинилась чувству и ошиблась. Оно не подсказало ей, что этот ничем не примечательный красавчик обладает огромной тайной властью…
Прошло два дня, и она получила следующий ответ[20]:
«Я был очень удивлен, получив Ваше письмо, получение его для меня было очень приятно, и ничего не могло помешать моей радости по поводу того, что Вы дали мне возможность быть Вам полезным. Однако я хотел бы, чтобы рвение, с каким я готов послужить Вам, не было отягощено какими-либо побочными обстоятельствами, и моя горячая защита Ваших интересов не навлекла бы на меня впоследствии упреков. Стало быть, от Вашего поведения, Мадам, и будет зависеть мое поведение по отношению к Вам. И если, в самом деле, Ваши чувства таковы, что могут только порадовать Их Величества, то я, получив необходимые сведения о деле, о каком вы удостаиваете меня чести сообщить, окажу все услуги, какие только будут в моей власти. Во всех остальных обстоятельства, какие Вас касаются, вы почувствуете, что я с тем же участием, искренностью, уважением и т. д. и т. п…»
Изабель хорошенько подумала, и ей показалось разумным не просить пока встречи с Мазарини. Зная, что аббат Базиль не выпускает ее из своего поля зрения, она опасалась, что он может воспрепятствовать ей покинуть дворец Сен-Жермен. Поэтому она ограничилась новым письмом, изложив в нем все, что хотела бы сказать при встрече. На это письмо Мазарини ей не ответил. Зато он написал аббату Фуке, который, похоже, по-прежнему оставался доверенным лицом кардинала:
«Я предполагал, что госпожа де Шатильон пожелает удостоить меня чести увидеться с ней с тем, чтобы уведомить о своих заботах и убедить в безосновательности обвинений относительно ее недобрых намерений по отношению к королевскому двору и ко мне лично. Но этого не случилось. Господин принц после всего того, что он говорил, писал и делал против меня, не убедит меня в том, что он испытывает по отношению ко мне добрые чувства. Однако вышеозначенная дама, хочу вас уверить, всегда страстно желала примирения и всегда искала возможности… (тут много неразборчиво написанных слов) …и вполне возможно, она вступила в переговоры по своей личной воле и даже продолжает их, так как, имея несколько писем господина принца, обращенных к этой даме, я вижу, что мне он объявил войну не на жизнь, а на смерть, уверяя ее, что Мазарини самый бесчестный и злобный из людей…»
Изабель, не получив ответа, продолжала тревожиться. Она надеялась добиться освобождения Кристофа Берто, но он по-прежнему оставался узником Венсенского замка и твердо стоял на своих показаниях, настаивая на естественности чувства дружбы, которая издавна связывала его с домом Конде. Подтверждение дружеских чувств содержалось и в послании, которое он передал Рику, кроме этого, ничего больше в нем не было. Именно поэтому Рику и не приехал к нему больше. Дело, однако, все еще тянулось, и все-таки Берто собирались уже освободить. И освободили бы, не случись очередная пренеприятнейшая история. Мазарини от одного из своих многочисленных шпионов узнал, что принц де Конде арестовал, судил и повесил некоего человека, объявив его подосланным к нему аббатом Фуке наемным убийцей. Принц поклялся лично уничтожить мерзкого Базиля, если только тот попадет к нему в руки.
Аббат рассвирепел. Теперь он во что бы то ни стало решил схватить гонца, который возил письма принца и госпожи де Шатильон. Узнав, что Рику видели в Париже возле дома Берто, где он, очевидно, и узнал об аресте хозяина дома, Фуке отправил письмо Мазарини:
«Рику сейчас в Париже и отправится в Мелло, он может ускользнуть. Если будет угодно Вашему Преосвященству дать Муше, рейтару, известному достойным поведением и пользующемуся вашим расположением, восемь гвардейцев Вашего Преосвященства, то он отправится завтра на рассвете в Пьерфитт, который расположен на пути и который непременно будет проезжать Рику. Муше его знает, и у меня в десяти соседних деревнях есть соглядатаи, чтобы его поймать».
Капкан был поставлен, Рику в него попался и был препровожден в Венсенский замок. Там его в присутствии аббата Фуке допросил с пристрастием господин де Бретей, и Рику «в конце концов вспомнил и сознался, что был послан, чтобы забрать с собой госпожу де Шатильон».
Средство, каким помогли бедному Рику «вспомнить и сознаться», было простым: палач и пыточные инструменты. В частности, бидон с водой и воронка.
Допрашиваемого усаживали на скамью, привязывали руки и ноги к кольцам, укрепленным в стене и в полу, зажимали прищепкой нос, а в рот вставляли воронку и вливали через нее литра два воды, после чего судья осведомлялся, кто у преступника[21] был в пособниках. Если он никого не называл, ему вливали еще столько же, потом еще, в целом до двенадцати литров. Это количество считалось «обычным». Но можно было перейти и к «дополнительному». Тогда количество вливаемой воды удваивали. Вот что пишет по поводу этой пытки Лабрюйер: «Несчастный, которого вы понуждаете таким образом к ответу, не в силах уже ничего произнести, он не выдает то, что знает, но изливает, чем наполнен».
Берто, которого арестовали раньше Рику, первым претерпел этот ужас. Его старались заставить признаться, что он вел «тайные переговоры» с госпожой де Шатильон. Только после шестого вливания он сознался в том, «чего от него требовали». Он признался, что состоял в переписке с господином принцем и получил от него тысячу экю, чтобы составить здесь заговор. После восьмого он признался, что вел переговоры с госпожой де Шатильон, а также виделся с милордом Дигби и обсуждал возможность убийства кардинала. Сообщались они между собой через Рику.
Когда пришел черед Рику отвечать на допросе с пристрастием, он признался сразу во всем, не дожидаясь, чтобы его раздуло, как бочку. На всякий случай в него все-таки влили еще, и Рику в надежде, что госпожа герцогиня непременно его спасет, признался, что постоянно приезжал в Мелло, а после того, как стало известно об аресте Берто, обсуждал с герцогиней возможности убить Мазарини и для этого получил деньги и еще «симпатическую пудру», которая на деле не что иное, как яд…
Чтобы отмыть мозги Рику еще лучше, ему влили дополнительную порцию, но он потерял сознание, так что никакие новые сведения не были получены. Но Фуке и не надо было ничего больше. Свидетельств было вполне достаточно, чтобы привлечь герцогиню к суду, и он поспешил с докладом к Мазарини, сформулировав обвинение следующим образом: «Герцогиня стала действовать столь злонамеренно после того, как убедилась в намерении Мазарини убить Конде там, где он сейчас находится…» Фуке потребовал ордера на арест. Но ему в нем отказали.
— Я никогда не поверю, что такая красивая женщина, одаренная к тому же прекрасной душой, могла питать столь низкие мысли, — заявил Мазарини.
— Яд всегда был оружием женщин, монсеньор! Все на свете это знают.
— Я тоже это знаю, но к госпоже герцогине это не относится. Ее глаза не лгут, она не отводит взгляд и смотрит прямо в лицо. Чего не скажешь о вас, Фуке! У вас всегда глаза прикрыты, и вы всегда смотрите в сторону, — прибавил кардинал.
— Будем надеяться, что монсеньер не раскается в своей снисходительности, — проворчал недовольно аббат. — А как поступить с узниками?
— Они признались и будут казнены сегодня вечером на площади перед Бастилией. Их приговорили к колесованию, но, учитывая их плачевное состояние, я отдал приказ господину де Бретею задушить их перед тем, как им начнут дробить кости.
— Монсеньор сама доброта, — скривил губы Базиль Фуке. — А что с герцогиней?
— Вы снова о ней? Похоже на навязчивую идею! Королева желает, чтобы ее оставили в покое.
Фуке улыбнулся своей самой приятной улыбкой.
— Неужели обойдемся даже без легчайшего обыска?
— Даже без обыска. Она в изгнании, и этого достаточно. Если вам так нужны обыски, почему бы не нанести визит лорду Дигби? Его «симпатическая пудра» лично у меня вызвала немалый интерес.
— Если монсеньор собирается посыпать «симпатической пудрой» своих врагов, то лорду Дигби понадобится немалая помощь, чтобы изготовлять ее в нужных количествах. На мой взгляд, англичанин просто сумасшедший.
— Однако до меня дошли слухи, что он обладает кое-какими талантами по части избавления от людей, которые докучают. Вы знаете, по какой причине он приехал во Францию?
— По той же, что и остальные его соотечественники, я думаю: спасаясь от господина Кромвеля.
— Вполне возможно, но в первую очередь он избавлялся от супруги, которая стала для него несносной. Его первая попытка делает честь его воображению: он угостил ее каплуном, начиненным змеиным мясом.
— Да не может быть!
— Почему? Лорд Дигби обожает готовить, а вы сами знаете, что кухня англичан совершенно несъедобна, — заключил кардинал с добродушной улыбкой.
В Мелло, однако, смотрели на происходящее с возрастающей тревогой. Казнь Кристофа Берто и Жака де Рику погрузила Изабель в искреннее горе. К обоим несчастным она питала чувства даже более теплые, чем простая симпатия, и горько сожалела о их гибели. Но к горю примешивался еще и страх. Она с особенной остротой осознала, что никто не может быть в безопасности, живя рядом с коварным Мазарини, и в особенности противостоя ему. Больше, чем за себя, она боялась за Агату и предложила ей отправиться к супругу, который пребывал вместе с принцем во Фландрии.
Но Агата отнеслась к случившемуся куда более хладнокровно. Она не была знакома с Берто, а деверя Рику недолюбливала.
— Палачу не пришлось трудиться долго, чтобы вырвать у него признание, — сказала она. — Изворотливый, да, хитрый, безусловно, но ни мужества, ни стойкости старшего брата у него не было. С тех пор как он стал гонцом господина принца, а уж особенно после приговора, я так и чувствовала: жди беды. Муж не раз предупреждал господина принца, что парнишке не нужно давать писем слишком уж компрометирующих, иначе в опасности окажутся все. Но вы лучше всех знаете господина принца! И теперь нужно горевать не о мальчишке, о нем и мой муж не слишком горюет, а подумать, как вам самой защититься, и в первую очередь от аббата Фуке.
— Вы думаете, я о нем забыла? Нет, конечно! Он настоящий дьявол и способен добиться ордера на мой арест, чтобы заполучить меня в свои руки. Или сам подделает этот ордер. Но что я могу?
Впервые в жизни Изабель почувствовала себя беспомощной. Но боялась она не смерти, она боялась посягательства на свою честь. Аббат Фуке не скрыл от нее своих намерений: он хотел похитить ее, запереть в одном из своих имений и распоряжаться, как ему вздумается.
Для Изабель стало ясно одно: она должна как можно скорее уехать. Но куда? На короткий миг она загорелась мыслью поспешить к своему принцу во Фландрию. Если бы она была послушна велению своего сердца, то мчалась бы уже в сторону Брюсселя… И запятнала бы себя такой же изменой, как Конде, положив позорное пятно на имя своего сына? Нет, такого она не позволит себе никогда! Вспомнила она и о злых языках, которые стали бы о ней судачить, причислив к армии веселых девиц, что всегда следуют за войском. А если там еще и Лонгвильша, ее заклятый враг… Нет, Брюссель не был спасением.
Можно было отправиться в Шатильон. Могучий замок был просто создан для защиты, он мог выдержать любую осаду. Но если она возьмет в руки оружие, то и в этом случае запятнает герб Людовика-Гаспара, а этого она, его родная мать, никак не могла допустить. Она была так счастлива со своим сыном, ее любовь к нему была такой нежной! Разве могла она подвергнуть опасности его будущее? Сейчас Людовик-Гаспар был у бабушки в Преси. Но если уже отдан приказ о ее аресте, то искать ее будут после Мелло, конечно, в Преси, ее родовом замке…
Тронуло Изабель неожиданное предложение, которое она получила от Уильяма Крофта. Он предложил ей свое гостеприимство.
— Всем давно известно, — начал он, — что я закоренелый холостяк, неспособный испортить репутацию благородной дамы. Я люблю охоту, игру в кегли и мой сад.
— Но за мной вы все-таки ухаживаете?
— Вы слишком красивы, поэтому трудно не почувствовать к вам хоть какой-то привязанности, для меня, по счастью, необременительной. Мне достаточно на вас смотреть, с вами беседовать, и меня не радует, что вы несчастны. Считайте меня своим братом…
— Братом! — глаза Изабель наполнились слезами.
Только Бог знает, что ждет впереди Франсуа, который по-прежнему безоглядно предан принцу, чье слово для него единственный закон.
— Переезжайте во мне, — уговаривал Крофт. — Никому и в голову не придет искать вас в Овеньере!
— Вы забыли об аббате Фуке! Он никогда не сложит оружия!
— Я тоже, — добродушно ответствовал Крофт. — Поскольку по характеру я весьма предусмотрителен, то держу у себя только такую прислугу, на которую могу положиться. И собачки у меня очень умные. К тому же кое-где у меня расставлены ловушки, и тому, кто осмелится вторгнуться в мои владения, не худо было бы сначала узнать, где они стоят.
— Если с Фуке на ваших землях случится несчастье, кардинал ни перед чем не остановится, чтобы заполучить вашу голову. Сейчас царствует он, а не король, не будем заблуждаться. Несмотря на то что было пролито столько крови, чтобы выдворить его из Франции, сейчас он сильнее, чем когда бы то ни было, потому что его любит королева…
— И поэтому, дочь моя, вы немедленно примите предложение милорда Крофта, — решительно произнесла госпожа де Бутвиль, которая вошла в комнату без предупреждения, как это было принято в доме Изабель.
— Сэра Уильяма, если вам будет угодно, мадам. Я всего лишь простой дворянин. Господи, боже мой! Как вы бледны!
Госпожа де Бутвиль была бледна, как смерть, и только усилием воли продолжала держаться на ногах. Изабель поспешила предложить ей кресло, и она в него опустилась.
— Что-то случилось, мама? Скажите, что? — встревоженно спросила Изабель.
— Случилось то, что господин принц и ваш брат осуждены на смертную казнь и на Гревской площади они только что были казнены заочно. Конде, вполне возможно, посмеется над этим. Но мне совсем не смешно, точно так же, как всем другим, кто наделен чувствительностью. Это означает, что отныне они обесчещены и, если осмелятся ступить на землю Франции, будут безжалостно уничтожены. Поэтому, — прибавила она, поднимаясь с кресла, — примите предложение вашего друга, а я поеду к королеве.
— Я тоже! — воскликнула Изабель.
— Нет, ни за что! У вас слишком много врагов.
— Послушайтесь госпожи де Бутвиль и постарайтесь сохранить мать своему сыну.
— Я позову Бастия, мама, пусть он поедет с вами.
— И речи быть не может. Бастий должен оберегать вас. Поймите, дорогая моя, что я ничем не рискую. Я хорошо знаю Ее Величество. Королева милосердна к горю, когда его переносят достойно.
Госпожа де Бутвиль не ошибалась. Когда при утреннем туалете королевы, госпожа де Мотвиль сообщила о приезде госпожи де Монморанси-Бутвиль, Анна Австрийская не выказала никакого неудовольствия и приказала проводить гостью в свой кабинет, который располагался рядом с молельней, где королева любила уединяться и молиться. Чести быть принятым в этом кабинете удостаивались немногие.
Мало этого! Когда госпожа де Бутвиль появилась, королева протянула ей обе руки, помогла подняться после глубокого реверанса и усадила возле себя у камина, где полыхал веселый огонь, потому что весна этого, 1654 года, отличалась пронзительным холодом.
— Ваше Величество бесконечно добры, принимая с такой теплотой мать мятежника. Но я поспешу вас успокоить, я приехала говорить не о Франсуа.
— Не о нем? Только не говорите мне, что вчерашняя казнь оставила вас равнодушной!
— Я и не буду этого говорить. Скажу только, что мой сын с младенчества предан победителю при Рокруа и никогда не нарушит своей преданности. К сожалению, судьба его в руках Господа. Я приехала поговорить о моей дочери, герцогине де Шатильон, и надеюсь, что благодаря доброте Вашего Величества ее избавят от невыносимых преследований аббата Фуке, который всеми силами старается сделать ее виновной. Он пытается объявить ее соучастницей злостного заговора, имеющего целью отравить Его Преосвященство кардинала Мазарини.
— Заговора, из-за которого были казнены два человека. Я не ошиблась?
— Казнены с примечательной поспешностью. Едва только пытки вынудили этих двоих назвать имя моей дочери в качестве главного лица в заговоре, их тут же приговорили к смерти и вечером колесовали. Палач милосердно задушил их перед казнью, избавив от дальнейших мук… Я думаю, торопясь отдать их Божьему суду, на котором они отрекутся от ложных показаний.
— Кто эти двое?
— Один — Кристоф Берто, инспектор вод и лесов Бургундии, второй — Жак де Рику, курьер господина принца. Аббат Фуке, которому покровительствует Его Преосвященство, приказал пытать их до тех пор, пока они не признаются в том, что он желал от них услышать.
— По какой причине аббат так ожесточился против вашей дочери? Что она совершила?
— Отвергла его любовь.
— Человек, принадлежащий церкви, который…
Королева не договорила до конца, тут же вспомнив Мазарини, чьи обеты перед лицом церкви были, наверное, еще серьезнее, чем у аббата Базиля… Гостья поспешила ей на помощь.
— Это всего лишь должность. Он из прекрасной семьи. Его мать достойнейшая женщина. Свою жизнь она посвятила неимущим страдальцам и занята тем, что изыскивает средства для облегчения их участи. Ее старший сын — королевский прокурор…
— Я знакома с Николя Фуке. Премилый человек. Господин кардинал отзывается о нем с большой теплотой, потому что тот сохранил ему преданность в тяжкие времена, а такое не забывается. И меня очень удивляет, что такой черной душой может обладать сын благородной женщины и брат не менее благородного дворянина.
Мать Изабель позволила себе со значением улыбнуться.
— И все-таки я думаю, для Вашего Величества не секрет, что сходство между братьями бывает весьма отдаленным. Король Людовик, покойный супруг вашего величества, не часто мог себе позволить одобрить поступки своего брата.
— Деликатнее об этом выразиться нельзя! Где сейчас наша герцогиня?
— Она подле своего сына у меня в Преси.
Сказав так, графиня почти что не покривила душой, так как земли Уильяма Крофта располагались рядом с ее имением.
— Но сейчас ее главное желание уехать и исчезнуть…
— Если она собирается уехать во Фландрию, то это неудачная мысль. Но вашу дочь можно понять. Всем известна ее верность и привязанность — говорят, что взаимная, — к принцу де Конде.
— Я считаю ее жертвой тех же чар, под которыми находится ее брат.
— Известна также их взаимная ненависть с госпожой де Лонгвиль. Полагаю, что будет разумнее, если госпожа де Шатильон какое-то время поживет еще у вас, а затем вернется в Мелло, место своего изгнания. Было бы желательно, чтобы переписка — вы понимаете, о чем я? — прекратилась. Хотя бы на время. В нужный момент я ее призову к себе.
— Я все передам своей дочери. А что же аббат Фуке?
— Я поговорю о нем с господином кардиналом, и он получит мои распоряжения. Мирное течение жизни принесет немалую пользу вашей своенравной Изабель.
— Ваше Величество безгранично добры! Она не выйдет из вашей воли.
Тяжкий камень свалился с души госпожи де Бутвиль. Домой она ехала в более светлом настроении. Добрым вестям обрадовалась и Изабель. Она почла за лучшее все-таки остаться в Мелло и была рада, что избавится от преследований аббата. Но если она думала, что с аббатом покончено навсегда, она ошибалась.
В присутствии королевы Мазарини подверг Фуке суровому допросу, и аббат рассыпался в извинениях, на его глазах даже заблестели слезы, когда он объяснял, что его домогательства были вызваны муками, причиненными безответной любовью. Слушая аббата Фуке, Анна Австрийская даже несколько расчувствовалась, а спустя два часа аббат получил от Мазарини распоряжение, которое вполне было ему по вкусу.
— Наберитесь терпения, — сказал ему кардинал. — Подождите, скажем, неделю, а затем самым осторожным и незаметным образом следите за герцогиней. Я убежден, что она не откажется от переписки со своим любовником.
— Не произносите при мне этого слова, монсеньор, — заскулил Фуке. — Оно ранит меня в самое сердце.
— Вы в самом деле так влюблены в нее?
— Боюсь, что да. Стоит мне представить их вдвоем, ее и этого отвратительного Конде, я впадаю в безумие.
— Этого только не хватало! Возьмите себя в руки, милый мой, и не портите себе будущего. Будущее всегда полно надежд, а вы томите себя безнадежностью. Но я отменяю свой приказ. Становитесь отныне невидимкой. Герцогиня должна поверить, что избавилась от вас. Но все-таки не теряйте ее из виду. Ее и всех тех, кто находится в ее окружении. Вы говорили, что ее охраняет, как верный пес, слуга, который достался ей от покойного супруга?
— Да, и признаюсь, что это человек весьма необычных качеств. Мало того, что он предан ей до последнего вздоха, он еще наделен недюжинной силой и совсем не дурак.
— Так, может быть, он заменит Рику?
— Меня бы это удивило. Он ненавидит Конде почти так же, как я. К тому же с тех пор, как герцогиня в изгнании, он не отходит от нее ни на шаг. Должен сказать, что точно так же он привязан к маленькому герцогу.
— Слуга, достойный восхищения! Таких теперь и не сыщешь, — одобрительно и даже с завистью произнес кардинал. — Ничего не предпринимайте против него. Иначе мы вызовем смертельную ненависть, и герцогиня тут же отправится к принцу Конде. Нет, нет! Строго следуйте моим приказам и сделайтесь невидимкой.
— А почему бы не попробовать подружиться с госпожой де Лонгвиль? Она ненавидит свою родственницу и будет счастлива от нее избавиться?
— Сначала нужно уточнить, находится ли она по-прежнему в Бордо или уже воссоединилась со своим братом во Фландрии. Это бы меня удивило. Судя по донесениям, которые я получаю, она по-прежнему пребывает в бордосском ведьминском котле, иначе я не могу назвать эти места. С ней вместе там находится и законная супруга победителя при Рокруа. Одним словом, подведу итог: никаких вторжений, предоставим все течению времени. Я не запрещаю вам пытаться смягчить сердце герцогини, но ничто не может сравниться с покоем, — пусть даже мнимым.
Завершение разговора разочаровало Фуке. Он и представить себе не мог, что в самом скором времени то ли судьба, то ли злой дух отдаст ему Изабель прямо в руки.
Большой любитель всяческих утех, Месье надумал устроить на Новый год у себя в Люксембургском дворце пышный праздник в ознаменование того, что Париж вновь зажил мирной и праведной жизнью, что город вновь покорен королю. Бывшие фрондеры больше не доставляли двору хлопот. Принц де Конти покинул лагерь своего брата, излечился от страсти к сестре и женился на племяннице Мазарини[22]. Теперь он командовал королевской армией в Каталонии. Герцог де Лонгвиль вернулся ко двору и под влиянием своей старшей дочери Марии Орлеанской отказался принять свою супругу. Супруга, впрочем, не выражала никакого желания присоединиться к нему. Она хоть и начала чувствовать тяготы изоляции, но не желала попасть в число прощенных. Любовников у нее больше не было, так как она не находила для себя достойных, и… внезапно вернулась к противоестественной страсти к своему прославленному брату и ненависти к герцогине де Шатильон. Продолжая себя считать главной фигурой в игре, она написала своему постоянному помощнику Лэне: «Нужно, чтобы он порвал с нею незамедлительно. Я немедленно примусь молиться и молитвой поддержу все, что вы предпримете». К этому времени в герцогине де Лонгвиль обнаружилась необъяснимая набожность. Господь Бог представлялся ей еще одним властелином, с которым она может говорить на равных и который будет выступать защитником ее интересов.
Возвращаясь к бывшим фрондерам, скажем, что кардинал де Рец продолжал влачить бедственное существование в Бастилии, но его должны были в самом скором времени оттуда выпустить. Парламенту король отныне и навсегда запретил вмешиваться в государственные дела и политику. Мадемуазель прогуливалась вокруг своего замка Сен-Фаржо, растеряв все свои честолюбивые надежды, смертельно скучала и мечтала как можно скорее вернуться ко двору и занять свое место, ожидая со дня на день посланца мира, который прискачет в ее пустыню и призовет к королю и королеве. Но в ближайшее время она его так и не дождалась, что не помешало Месье, ее отцу, устроить великолепнейшее празднество, которое почтили своим присутствием король, королева и общий добрый друг кардинал.
Изабель де Шатильон получила прощение и была призвана в этот день ко двору, так что праздник был украшен ее присутствием. Она стала еще ослепительнее и вызвала своей красотой, изумительным нарядом и знаменитыми жемчугами всеобщее восхищение, вдохновив придворного поэта Лоре на пространные стихи, не слишком искусные, зато весьма восторженные, которые заканчивались так:
- Прелестную красавицу-вдову,
- Чье возвращение здесь я воспеваю,
- Король сердечно встретил,
- Как и королева, и кардинал,
- Приветствуя ее так благослонно.
- Сомнений нет, что пребывание среди придворных
- Немало радости доставит герцогине,
- И возвращение счастливое ее
- Дает нам всем надежду,
- Что однажды по милости того,
- Увенчан кто короною и властью
- И чья душа добра и милосердна,
- Увидим мы до окончанья года,
- Еще одно счастливое явленье…
Молодой король — ему исполнилось семнадцать, но выглядел он старше — похоже, был и в самом деле искренне рад видеть герцогиню и получал удовольствие от ее общества, потому что приглашал ее танцевать целых три раза. Праздник, надо сказать, удался на славу. Месье, герцог Орлеанский, умел принять, знал толк в увеселениях и деньги, которые получал не слишком благовидными путями, тратил на них щедро и не жалея.
Изабель была очарована блестящим вечером и вернулась домой счастливая. Вокруг нее толпились поклонники, все за ней ухаживали, и она всех одаряла улыбками, не выделяя никого. Внимание и комплименты она принимала с такой обаятельной веселостью и с таким любезным остроумием, не оказывая никому предпочтения, что не вызвала зависти у дам, и они охотно с нею беседовали. Изабель при желании умела подчеркнуть достоинства собеседницы, расположить ее к себе и вызвать доверие.
С немалым удивлением Изабель встретила на этом вечере одного из старинных своих обожателей, напомнившего ей о счастливых временах, когда она была фрейлиной принцессы Шарлотты де Конде, а он полевым маршалом в войске герцога Карла IV Лотарингского. Звали его Шарль де Муши, маркиз д’Окенкур. С тех пор он проделал немалый путь, успев в 1651 году получить жезл маршала Франции. Был он уже немолод, где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами, но благодаря походной жизни сохранил фигуру и выправку. Сохранил к тому же и любовь к танцам и умение танцевать, что и показал, выделывая с Изабель изящные и неторопливые фигуры паваны. Он был несказанно рад вновь увидеться с Изабель.
— Вы стали еще красивее, чем были прежде, — вздохнул он и, произнеся эту фразу очень громко, невольно сделал ее достоянием окружающих.
Впрочем, это никого ее удивило, в том числе и ту, к которой она относилась, так как красота ее была очевидна для всех. Его партнерша с куда большим вниманием к другим его словам, которые маршал произнес намного тише:
— Вы та, кого я страстно желал встретить. Могу ли я прийти вас поприветствовать, например, завтра часов в пять после полудня?
— Я увижусь с вами с большим удовольствием, господин маршал. Как раз примерно в это время я принимаю у себя…
— Нет, нет и нет! Если у вас в это время будет кто-то еще, я не приду. Или приду позже. Что вы скажете, если ближе к полуночи?
Разыграв самое невинное удивление, Изабель широко раскрыла глаза:
— Так поздно?! Но в это время не принимают друзей…
— А только любовников, — подхватил маркиз. — Любви и ничего иного я желал добиться от вас на протяжении многих лет! Мне столько вам нужно сказать!
— Тогда приходите обедать. В полдень. Мы будем с вами одни, — пригласила его Изабель. Как все женщины, она была очень любопытна.
Лицо маркиза выразило крайнее огорчение.
— Почему вы, столь тонкая и чуткая, отказываетесь понять меня? Я хочу говорить вам о своей любви под сенью… под сенью…
— Полога над моей кроватью? А что вас заставило думать, что место это свободно?
— То, что известно всем. Ваш любовник де Конде…
— Говорите, пожалуйста, тише!
— …Сейчас находится черт знает где! И я жажду получить одну из тех сладких минут, какие вы дарили ему. Ради нее я готов на любые жертвы!
— Давайте не будем об этом говорить. Здесь не место для подобных разговоров.
Танец закончился, и, завершив его положенными реверансом и поклоном, они разошлись. Однако что-то подсказывало Изабель, что все это не пустые слова, что разговор будет иметь продолжение, и продолжение неожиданное, Подсказывал ей это не томный взгляд маркиза, которым он смотрел на нее, а ее внутренний голос, чутье. О какой жертве говорил маркиз? Продвигаясь все выше и выше, маркиз занимал не один важный пост: прево королевской ратуши, губернатор Булоннэ, маршал Франции. За три года до этого он был вице-королем Каталонии. А когда вернулся в войско во Фландрию, был правителем городов Ам, Ройе и Перонн, что избавило его от финансовых забот. К тому же он получил немалое наследство от своей жены, Элеоноры д’Этамп. Так что жертвы, о которых он завел речь, могли быть самого разнообразного свойства.
Когда маркиз подошел и пригласил Изабель на следующий танец — что выдавало его заинтересованность, так как он никогда не был любителем замысловатых пируэтов, — она, посмотрев ему в глаза, сказала:
— Приходите обедать завтра. Я буду одна.
— Но я хотел бы…