Браслет императрицы Александрова Наталья

– Но все же к этому трудно привыкнуть!

– Все дело в том, что любой народ считает свои обычаи, свой образ поведения единственно правильным, а все, что от него отличается, с ходу признает безнравственным…»

Надежда оторвалась от записей и зажмурила утомленные глаза – все же трудновато разбирать чужой почерк, да и чернила выцвели.

– Очень уж неторопливо! – проговорила она. – Стоило ли из-за таких путевых заметок прятать тетрадку в тайнике?

Она перевернула несколько страниц и снова начала читать.

«…Поль не молод, даже затрудняюсь сказать, сколько ему лет: сорок? Пятьдесят? Но в нем есть что-то удивительно трогательное, мальчишеское. И как великолепны его картины! Как глубоко он умеет проникать в суть вещей! Кажется, он рисует не дерево, не дом, озаренный лучами закатного солнца, а душу дерева, душу дома. Что уж говорить о его портретах! Ах, если бы он написал мой портрет! В этом случае я знала бы, что не исчезну навсегда, что от меня что-то останется в этом вечном мире…»

Перелистнув еще несколько страниц, Надежда наткнулась на знакомый уже фрагмент.

«…там, в его мастерской, среди загрунтованных холстов и неоконченных картин, мы с Полем впервые стали близки. Все случилось как-то внезапно, я сама не поняла, как нас кинуло друг к другу…»

Этот фрагмент она тоже пропустила, перевернула пару страниц.

«…Поль рассказал мне о своей поездке в Китай, рассказал о мальчике, с которым там столкнулся. О том, как тот был талантлив, как быстро и хорошо схватывал все навыки рисунка и живописи. Показал мне несколько рисунков того мальчика – рыба на столе, старый китаец с лицом, изрезанным морщинами, куст чертополоха. Хорошие рисунки, но ничего особенного я в них не увидела. Сам Поль рисует куда лучше. Вдруг среди этих рисунков я увидела набросок женского лица – и у меня вмиг пересохло во рту.

– Кто это? – проговорила я, невольно отстранившись от листа, как будто боясь обжечься.

– А, тебя тоже зацепило! – Поль улыбнулся нежно, по-детски, как только он умеет. – Это тоже рисунок того мальчика.

– Но кто модель?

– Модель? Он уверял меня, что это – Прекрасная Императрица Сяо Линь, персонаж старинных китайских легенд. Если верить легендам, она жила на свете несколько тысяч лет назад, но мой китайский ученик уверял, что Императрица бессмертна, он видел ее воочию и нарисовал этот портрет по памяти.

– Я готова в это поверить, глядя на этот рисунок!

И вправду, женщина на рисунке была так красива, как не может быть красив живой человек. И это не была сусальная открыточная красота китаянок, каких рисуют на веерах из рисовой бумаги и на коробках чая. Это была красота живая, подлинная, пронизывающая всякого, кто видел ее, до глубины души, будь то мужчина или женщина. Увидев такую красоту хоть раз, забыть ее невозможно…»

– Нинкина бабушка не только художником была, она еще и писала, да еще как красиво! – проговорила Надежда, оторвавшись от чтения. – Но все равно мне непонятно, зачем было прятать эту тетрадку! Ну, воспоминания, которые по большому счету не интересны никому, кроме самой Нины Слепневой…

– Надя, с кем это ты разговариваешь? – послышался голос мужа из прихожей. – И что это такое?

Надежда мигом убрала тетрадку в ящик кухонного стола и кинулась к духовке. Надо же, едва рыбу не передержала!

Муж с изумлением разглядывал Надеждины ботинки, валявшиеся посредине прихожей. Шнурки из них были вытащены и изжеваны в лохмотья.

– Где этот негодяй? – мгновенно озверела Надежда. – Убью!

Вихрем она понеслась в гостиную, но муж оказался быстрее и перехватил ее возле дивана, на котором, надо сказать, остались только клочья рыжей шерсти.

– Пусти! – пыхтела Надежда. – Пусти меня!

– Немедленно прекрати! – приказал муж. – Из-за старых ботинок готова причинить вред животному!

– А ты купи новые! – тут же заорала Надежда. – Вечно у тебя на все выпрашивать надо!

Это была заведомая вопиющая ложь, Сан Саныч был человеком не жадным, жену свою любил и даже баловал, в разумных пределах, конечно. И никогда не контролировал Надежду в небольших тратах. И обуви у нее было достаточно, просто сейчас, в конце марта, в городе грязновато, и Надежда надела брюки и удобные ботинки.

– Ну, знаешь! – Муж даже не сразу нашел, что ответить на такие беспочвенные обвинения. – Ну, знаешь! Если бы ты поддерживала в квартире порядок и не разбрасывала свои…

Ох, не нужно ему этого было говорить, ох, не нужно! В оправдание Сан Саныча можно лишь заметить, что он только что пришел с работы, то есть был очень усталый и голодный. А в таком состоянии редко какой мужчина способен контролировать свои эмоции и фильтровать поток сознания.

– Ах вот как? – зловеще проскрипела Надежда. – Значит, я не поддерживаю в квартире порядок? Не готовлю тебе еду, не глажу тебе рубашки, не бегаю по магазинам? В общем, мало того что я сижу на твоей шее, так еще и дармоедствую, так?

– Надя… – муж попытался взять ее за руку, что опять-таки говорило в его пользу, – успокойся…

– Завтра же устраиваюсь на работу! – Надежда сбросила его руку. – Не берут по специальности – хоть консьержкой, хоть в регистратуру районной поликлиники!

– Ну возьми себя в руки! – Муж фыркнул. – При твоем темпераменте ты в первый же день перекусаешь всех больных!

– Уборщицей в супермаркет! – Надежда никак не хотела или не могла остановиться.

– Ну, хватит уже… – Муж утомленно потер виски.

– Дворником на полставки!

– Тьфу ты! – Муж развернулся и ушел в кабинет.

Кот нашелся на кухне – он сидел на столе и пытался когтями развернуть фольгу, в которую была завернута запеченная рыба.

– Кушай, Бейсинька… – фальшиво заулыбалась Надежда, не делая никаких попыток согнать кота со стола. – Ты съешь всю рыбу и лопнешь, а твой хозяин сегодня ляжет спать голодным…

– Ах ты, паршивец! – Это уже голодный муж, возмущенный таким беспардонным поведением, шуганул кота со стола. – Надя, ты куда смотришь?

Ужинали супруги в полном молчании, потом Сан Саныч ушел к своему компьютеру, а Надежда достала из ящика старую тетрадку.

Она перелистнула страницы и начала читать:

«…Мы с Полем вошли в “Клозери де лиля”. Нам помахал высокий человек в светлом пиджаке, позвал к своему столу.

– Кто это? – вполголоса спросила я Поля, пока мы пробирались между столиками.

– Прекрасный испанский художник, его зовут Пабло Пикассо. О нем сейчас все говорят.

Кажется, я от кого-то слышала это имя. Во всяком случае, Пабло показался мне милым и удивительно простым. Он поздоровался с Полем, Поль представил меня.

– Нина – художник, – сообщил он доверительно.

– Мне кажется, сейчас в Париже каждый второй – художник. – Пабло смущенно улыбнулся. – Не обижайтесь, моя дорогая, я уверен, что вы – прекрасный художник. Вы ведь из России?

Я подтвердила его догадку, он снова улыбнулся и продолжил:

– Сейчас у вас в России происходят удивительные дела. Однако, мне кажется, большевики допускают большую ошибку. Они хотят сделать людей равными, а это не приведет ни к чему хорошему. Природа создает людей разными – красивыми и безобразными, талантливыми и бездарными, умными и не очень, и в этом есть высший смысл. Если все станут одинаковыми – жизнь сделается необыкновенно скучной. И потом, они приносят слишком большие жертвы, руководствуясь девизом Макиавелли – цель оправдывает средства. Это неправда, никакая цель не оправдывает грязные и кровавые средства, такие средства осквернят любую, самую высокую цель. Кроме того, велика вероятность, что пока добиваешься этой цели – она тебя разочарует, ты поймешь, что зря потратил жизнь. И вообще, цель – это не главное…

– А что вы считаете главным?

– Главное – это чтобы человек был счастлив и чтобы по возможности его счастье делало счастливыми других…»

– Надо же, она встречалась с Пикассо, – пробормотала Надежда. – Надо будет порекомендовать Нине попробовать издать эти воспоминания, возможно, эти мемуары помогут историкам, но пока я не вижу ничего действительно важного, ничего такого, из-за чего стоило бы прятать эту тетрадку в тайник…

Она торопливо перевернула еще несколько страниц и снова погрузилась в чтение.

«…Последние дни Поль стал озабоченным и рассеянным. Кажется, его что-то беспокоит. Однако, когда я прямо спросила его о причинах беспокойства, он улыбнулся своей очаровательной детской улыбкой и проговорил:

– Все в порядке, малыш. Тебе кажется.

Улыбка сделала его прежним – милым и ласковым, и я подумала, что ошибаюсь, что он просто устал.

Однако сегодня он вернулся домой очень встревоженным, торопливо взбежал по лестнице, запер дверь на засов и долго не мог отдышаться. На мои озабоченные вопросы он наконец проговорил усталым, измученным голосом:

– Они выследили меня.

– Они? Кто они? – переспросила я в испуге.

– Помнишь, я рассказывал тебе о китайском мальчике? О том, который говорил, что видел своими глазами Прекрасную Императрицу Сяо Линь?

– Ну да, помню. – Я не понимала, какое отношение тот забавный рассказ имеет к нашим сегодняшним тревогам.

– Так вот, как ты понимаешь, я не поверил в его историю. А потом… потом мальчика убили, и перед смертью он передал мне одну вещь. И попросил сохранить ее.

– Что это за вещь? – спросила я в недоумении.

– Браслет. Старинный золотой браслет. Мальчик сказал, что он называется Кольцо Змея и что этот браслет дала ему сама Прекрасная Императрица.

– До чего красивая история! – воскликнула я. – Слишком красивая, чтобы быть правдой.

– Мне тоже так казалось, – прошептал Поль, и в его глазах я увидела печаль и безнадежность.

– Казалось? Значит, сейчас твое мнение изменилось?

– Увы, да… тогда я не принял его слова всерьез, посчитал, что это – бред умирающего. Но поскольку мальчик очень просил меня, а предсмертная просьба священна, я сохранил тот браслет, привез его во Францию… лучше бы я этого не делал!

– Да в чем же наконец дело?

– Они выследили меня. – Поль снова перешел на шепот. – Точнее, не меня, а браслет.

– Они? Кто такие эти они? – повторила я свой вопрос.

– Я не знаю. Только уже несколько дней меня преследует странный человек. Он ходит за мной по пятам, караулит меня возле дома. А сегодня он догнал меня в переулке за церковью Сен-Сюльпис, приставил к моей груди нож и сказал, что убьет меня, если я не отдам ему Кольцо Змея. К счастью, в это время возле нас остановился автомобиль, из него вышли какие-то люди, я сумел воспользоваться замешательством того человека и сбежал. Но в следующий раз мне так не повезет…

– А отчего ты не хочешь пойти в полицию?

– В полицию? – Поль горько усмехнулся. – Ты думаешь, что меня станут там слушать?

Думаешь, кто-нибудь поверит в мою историю? Особенно если я расскажу о звере…

– О звере? – удивленно переспросила я. – О каком звере? Ты ничего мне о нем не говорил…»

Дальше несколько страниц было вырвано.

Надежда разочарованно вздохнула:

– Вот как дошло до дела, так и ничего не сохранилось…

После утраченной части текст продолжался.

«…столько событий. Кажется, эти дни вместили в себя целую жизнь. Главное – они вместили в себя смерть, смерть Поля. Не знаю, как я буду жить дальше. Но в любом случае – ничего не будет прежнего. Прежняя жизнь закончена, она перевернута, как прочитанная страница книги. Сейчас поезд уносит меня обратно в Россию, к новой, неизвестной жизни. Мне страшно, я боюсь того, что ждет меня впереди, – но еще больше боюсь того, что осталось за моей спиной, того, что, кажется, дышит мне в затылок…

Последние дни мне было не до дневника – слишком много всего происходило, слишком мучительны были перемены в моей жизни. Но теперь у меня есть время, и я опишу события последних дней. Не для кого-то, кто прочтет мой дневник, а для себя, для того, чтобы отстраниться от этих событий, взглянуть на них со стороны и понять, понять наконец. Если только все это поддается пониманию.

Начну по порядку.

После того как Поль рассказал мне о китайском браслете и о человеке, который преследует его, чтобы отнять этот браслет силой или хитростью, два дня прошли относительно спокойно. Я уже начала думать, что Поль если не выдумал всю эту историю, то по крайней мере преувеличил ее серьезность и опасность.

Однако на третий день…

Мы шли по бульвару Монпарнас с художником, новым знакомым Поля. Фамилия его Сутин, он родом откуда-то из Белоруссии. У него мастерская возле площади Данфер-Рошро, мы с Полем заходили в эту мастерскую. Его живопись поразила меня – сплошь окровавленные бычьи и свиные туши, но как выразительно написаны!

Зачем я стала писать о Сутине? Только из неосознанного желания оттянуть, отложить, отстранить от себя то, что произошло дальше. Задержаться в том благополучном, счастливом, беззаботном времени, которое больше не вернется, не вернется никогда! Но все, я возьму себя в руки и перейду к делу.

Мы шли втроем по бульвару Монпарнас, как вдруг распахнулась дверь маленького ресторана и оттуда вывалился пьяный человек. Он налетел на нас, обхватил Поля и понес какую-то чушь – про долги, которые нужно отдавать, и про тайну вечной жизни. Лицо Поля удивительно переменилось – на нем был такой ужас, как будто он увидел привидение… нет, как будто он увидел собственную смерть!

Если бы я знала, что это так и есть…

Поль был так парализован страхом, что даже не мог сопротивляться, не мог оттолкнуть пьяного дебошира. Тогда Сутин, человек крепкий, несмотря на небольшой рост и хрупкое телосложение, решительно схватил пьяного незнакомца за плечи, оторвал от Поля и толкнул в ближайшую подворотню.

Мы пошли дальше, но Поль хмуро молчал, опустив глаза, не поддерживал разговора, а потом сказал, что плохо себя чувствует и хочет пойти домой.

Мы попрощались с Сутиным и ушли к себе.

Поль сразу лег в постель.

Он и вправду очень плохо себя чувствовал, его бросало то в жар, то в холод, лицо покрылось пятнами нездорового румянца. Потом он заснул и проспал несколько часов. Я обрадовалась, решила, что сон его исцелит. Однако около полуночи он проснулся.

Лицо Поля было удивительно бледным, губы его посинели, дыхание стало слабым и хриплым. Он позвал меня, приподнялся на подушках и заговорил так тихо, что мне пришлось склониться к самым его губам, чтобы не пропустить ни слова.

– Он сделал свое дело! – прошептал Поль.

– Кто? – переспросила я удивленно.

– Тот человек, с которым мы столкнулись на бульваре… тот человек, который уже несколько дней преследовал меня… человек, которому нужно Кольцо Змея…

– Ты хочешь сказать, что это – тот же самый человек?

– Да, несомненно… и он сделал то, что обещал, – он убил меня. Я еще жив – но это ненадолго. Может быть, я проживу до утра, а может, и меньше…

– Не говори так! – оборвала я его. – Ты выздоровеешь! Возможно, у тебя грипп… и при чем тут тот человек?

– Очень даже при чем. – Поль закатал рукав и показал мне свою левую руку. – Он чем-то уколол меня – и яд делает свое дело…

Я увидела на его руке, около локтя, небольшую треугольную ранку. Казалось, она нанесена стилетом и совсем неглубока, но края ее были воспалены и приобрели мертвенный синеватый оттенок.

– Это яд, – повторил Поль уверенно. – Я умираю. И перед смертью я хочу отдать тебе то, что получил от китайского мальчика, – браслет Прекрасной Императрицы, Кольцо Змея…

Я решила, что он бредит под действием болезни, но не стала спорить, чтобы не отнимать у него последние силы.

– Видишь ту лампу на столе? – проговорил Поль, приподнявшись на локте. – Поверни башню в ее основании…

Я не стала перечить ему.

На столе стояла старинная лампа с изящным медным основанием в виде средневекового рыцарского замка с башней и подъемным мостом. Я повернула зубчатую башню – и тут же мост поднялся, под ним обнаружилось потайное углубление, в котором лежал тонкий, очень изящный золотой браслет в форме змеи с изумрудными глазами, змеи, кусающей себя за хвост.

Значит, хотя бы отчасти слова Поля были правдой, а не порождением бреда…

– Ты видишь его? – проговорил Поль, не сводя с меня глаз. – Это и есть Кольцо Змея…

– Отчего ты не отдал его тому человеку? – воскликнула я в отчаянии. – Пусть бы он забрал его – а тебя оставил в покое!

– Я не мог этого сделать, – тихо и печально ответил Поль. – Мне доверена важная миссия – и я должен был ее выполнить, пусть даже ценой своей жизни… Кольцо Змея не должно попасть в руки тому человеку! Ни в коем случае не должно попасть к нему! Сбереги его… сбереги в память обо мне!..

– За что? – выдохнула я. – За что ты так поступаешь со мной? За что взваливаешь на меня эту непосильную ношу?

Поль ничего не ответил.

Я подошла к нему – и увидела, что он уже не дышит.

Я кинулась к консьержке, та вызвала жившего по соседству врача. Он пришел скоро, поцокал языком и сказал, что сделать ничего нельзя, Поль уже мертв. Я спросила о причине смерти, сказала, что всего несколько часов назад Поль был совершенно здоров. Врач ответил, что испанский грипп – очень коварная болезнь и в считанные часы уносит вполне здоровых людей.

Несколько дней я была занята только похоронами и всевозможными формальностями.

Последний разговор с Полем забылся, мне снова стало казаться, что это – предсмертный бред. Но на третий день меня остановил на улице незнакомый человек и проговорил с каким-то странным акцентом, сверля маленькими темными глазами:

– Вы думаете, мадам, что все кончилось? Нет, это не так! Если вы хотите уцелеть – отдайте мне то, что вам не принадлежит! Лучше отдайте!

Я отстранилась от него, ничего не понимая, и воскликнула:

– Оставьте меня в покое, или я позову полицейского!

– Никого вы не позовете! Отдайте мне Кольцо Змея, если не хотите отправиться следом за месье Полем!

Я вскрикнула и бросилась бежать. Он меня не преследовал – должно быть, понимал, что отравил меня самым сильным, самым коварным ядом – ядом страха.

Вернувшись домой, я не находила себе места, думая, что делать.

В конце концов я пришла к единственному и очевидному выводу: нужно избавиться от проклятого браслета, избавиться, пока не поздно.

Приняв это решение, я достала браслет из тайника и отправилась в лавку антиквара месье Дюранталя на улице Пасси. Мы с Полем часто проходили мимо этой лавки, и иногда Поль вежливо раскланивался с ее владельцем.

Правда, когда я вышла из дома, со мной случилось что-то непонятное.

Ноги мои налились свинцом, каждый шаг давался мне с трудом. Мне отчего-то удивительно не хотелось идти к антиквару, как будто я совершала непоправимую ошибку…

Кое-как я добрела до лавки, вошла в нее.

Дверной колокольчик звякнул.

Я почувствовала ни с чем не сравнимый запах антикварной лавки – запах времени, запах минувшего.

Навстречу мне из-за шкафа с мейсенским и севрским фарфором показался антиквар – сгорбленный старик с круглой плешью и козлиной бородкой.

– Приветствую вас, мадемуазель! – проговорил он скрипучим голосом. – Вы мне что-то принесли или хотите что-нибудь купить?

– Да, я вам принесла… принесла одну вещь. – Я достала из кармана браслет, протянула ему.

Это было невероятно тяжело, мне казалось, что браслет весит несколько пудов. Сам воздух лавки уплотнился и сопротивлялся каждому моему движению.

– Позвольте-ка… – Старик взял у меня браслет, подошел к прилавку, положил браслет на него и принялся разглядывать через старинную лупу в позеленевшей от времени медной оправе.

Я неожиданно почувствовала тоску и опустошенность – как будто лишилась части себя.

– Интересная вещь, – проговорил наконец антиквар. – Очень интересная. Я могу вам заплатить за нее, скажем, пятьдесят франков.

Наверняка это была грабительская цена, но мне было все равно, сколько он заплатит.

Я равнодушно взяла деньги, вышла из лавки.

Я ощущала опустошенность – но вместе с тем и облегчение: слава богу, я избавилась от браслета, избавилась от нависшего над ним проклятия… Поля не вернешь, но сама я смогу жить дальше…

Вдруг я услышала за спиной торопливые, неровные шаги, перемежающиеся сухим деревянным стуком.

Обернувшись, я увидела месье Дюранталя, который спешил за мной, опираясь на палку с серебряной рукоятью.

– Постойте, мадемуазель! – воскликнул антиквар, преодолевая одышку. – Постойте, мне трудно идти так быстро.

– Что случилось? – проговорила я, остановившись.

– Возьмите обратно свой браслет! – Старик протянул мне предмет, завернутый в коричневую бумагу. – Я не могу оставить его у себя. Ни в коем случае не могу!

– Но почему? – спросила я, пряча руки за спину. – Ведь вы его уже купили!..

– Я не разглядел его сразу. Это слишком опасная вещь, мадемуазель, от нее пахнет кровью, большой кровью. Конечно, я уже стар, мадемуазель, мне осталось жить совсем недолго – но тем дороже для меня это оставшееся время…

Я не хотела брать браслет – но руки уже сами потянулись за ним, схватили его и спрятали за пазуху.

Антиквар облегченно вздохнул, повернулся и заковылял прочь, постукивая своей палкой. Даже его сгорбленная спина выражала облегчение.

Только когда он скрылся за дверью своей лавки, я осознала, что он не взял обратно свои деньги.

Для старого антиквара поступок совершенно немыслимый.

Я припустила за ним, но когда подошла к лавке, увидела, что на двери висит табличка “Закрыто”. Подергала ручку – но дверь и правда была заперта. Я постучала – но на мой стук никто не отозвался, хотя за дверью мелькнула какая-то тень…»

– Надя, а мы чай будем пить? – Муж топтался на пороге кухни и глядел робко.

Надежда хотела рявкнуть, чтобы сам себе наливал, а она на ночь есть ничего не будет, и так вон лишний вес, но поглядела на мужа и усовестилась. Он так много работает, чтобы обеспечить семью, а ведь уже не молод, на пять лет старше ее…

– Я сейчас заварю, только не крепкий, а то на ночь вредно… – засуетилась она, – но коту ничего не дам, и не проси! Он наказан.

«Нужен мне ваш чай!» – фыркнул Бейсик.

Надежда проснулась среди ночи. Было жарко, и сердце колотилось. Она посидела немного, соображая, что же ее так испугало.

Ага, она видела сон. Как будто сотни рядов терракотовых воинов из Китая, вся армия древнего императора Шихуанди, которую он повелел оставить поблизости от своего мавзолея, стройными рядами марширует по улицам Парижа.

Надежда никогда не была в китайском городе Сиане, а малую часть терракотовых воинов видела в Москве, на выставке. В Париже она была и узнала во сне площадь Согласия, и Елисейские поля, и сад Тюильри, и Эйфелеву башню. Терракотовое воинство шло с глухим грозным топотом, и Надежда проснулась.

«Приснится же такое, – удивилась она, – наверно, бабушкин дневник навеял. Там много написано про Китай и про Париж…»

Она взбила подушку и улеглась поудобнее, но сон не шел. Ну просто ни в одном глазу!

Поворочавшись еще минут двадцать, Надежда встала и пошла на кухню. Выпила водички, поглядела в окно на темный двор. Потом завернулась в теплый халат и достала из ящика тетрадку.

«…Я шла по улицам, не разбирая дороги. Мною владели странные чувства – страх, что проклятие, заключенное в браслете и уже принесшее смерть Полю, нависло теперь надо мной, и вместе с тем радость от того, что браслет вернулся ко мне. Я уже стала чувствовать его частью себя, важной частью… нет, я стала чувствовать, что отвечаю за этот браслет перед какими-то высшими силами.

Так довольно долго я шла, куда глядели глаза, точнее – куда несли меня ноги, пока не остановилась, чтобы оглядеться и понять, где нахожусь.

Рядом со мной громоздилась мощная приземистая махина церкви Сен-Эсташ, чуть дальше сновали плечистые носильщики с ящиками и корзинами, гремели по булыжной мостовой тележки торговцев – это жил своей шумной и беззастенчивой жизнью рынок Ле Аль, знаменитое чрево Парижа.

Я свернула, чтобы обойти это грязное и опасное место, и тут навстречу мне шагнул тщедушный господинчик в поношенном костюме, удивительно похожий на драного облезлого кота, обитающего на городской свалке. Наглый вороватый взгляд, которым он, казалось, мгновенно раздел меня, самоуверенные вульгарные манеры, жалкая щеточка усов над верхней губой – все говорило о том, что это – один из мелких жуликов, обитающих в окрестностях рынка. Мелкий хищник, однако весьма опасный.

– Мадемуазель, не желаете ли купить порцию кокаина? – проговорил он наглым гнусавым голосом. – У Гастона есть самый лучший очищенный кокаин…

– Нет, мне ничего не нужно, – ответила я раздраженно и попыталась обойти его.

– А может, мадемуазель предпочитает опиум? Гастон знает тут неподалеку отличную курильню! Гастон проводит вас туда за пару су! Вы не пожалеете…

– Нет, ничего не нужно! Пропустите меня!

– Зря вы отказываетесь! Гастон может помочь вам в любом деле, Гастон может продать и купить все, что угодно!

И тут мне в голову пришла неожиданная мысль.

Антиквар с улицы Пасси вернул мне китайский браслет, почувствовав исходящую от него опасность. А что, если сбагрить браслет этому жулику?

– Я ничего не хочу покупать, – проговорила я, пристально глядя в глаза жулика. – А вот продать кое-что я бы хотела.

Гастон тут же приосанился, превращение из продавца в покупателя придало ему веса в собственных глазах. Он подкрутил свои жалкие усики и промурлыкал:

– Ну, покажите, что у вас есть! Небось какая-нибудь дрянь, не стоящая внимания…

– Отчего же дрянь? – Я достала сверток, развернула бумагу и показала жулику браслет.

Его маленькие наглые глазки вспыхнули хищным огнем, который он тут же притушил, чтобы сбить цену.

– Ну, мадемуазель, если вы хотите убедить меня, что это – настоящее золото, так вы не на того напали. Гастон понимает толк в настоящих вещах! Это – накладное золото, американская работа. Так и быть, я заплачу вам за него пять франков…

Он уже потянулся за браслетом, но я отдернула руку.

Мне живо представилось, как его сальные руки с грязными ногтями коснутся Кольца Змея, как он положит священный талисман в свой грязный карман, – и на меня накатила волна отвращения. Нет, только не это! Поль перевернется в гробу!

– Хорошо, мадемуазель, пусть это будет семь франков! – не сдавался жулик. – Исключительно по доброте душевной! Семь франков – и я добавлю вам немного кокаина!

– Нет, нет! – Я снова завернула браслет в бумагу.

– Ну, так и быть – десять франков! Это разорит меня, но таков Гастон – он щедр и благороден! Десять франков! Это прекрасное предложение! Я по глазам вижу, что вы согласны!

– Нет, я передумала продавать его! – Я сунула сверток за пазуху и отступила в сторону.

– Нет, мадемуазель, так дела не делаются! – С лица жулика сползла угодливая улыбка, глаза стали злыми и колючими, кошачьи усы встали дыбом. – Гастон – не какой-нибудь, у Гастона есть достоинство! Его нельзя водить за нос! Если не хотите по-хорошему продать мне свой браслет – отдадите его даром!

Он сунул руку в карман и тут же вытащил ее.

В руке Гастона блеснуло лезвие опасной бритвы.

– Отдавай браслет, сучка! – прошипел он и двинулся ко мне.

Все это произошло так быстро, что я не успела ничего сделать, не успела даже толком испугаться. Я переводила взгляд с лезвия бритвы на маленькие злые глазки Гастона, как вдруг из-за угла с жутким грохотом выкатила телега, запряженная двумя могучими першеронами. Телега эта была нагружена ящиками с овощами, которые везли на рынок. Возница, длинноусый бретонец, дремал на передке, сжимая в руках вожжи. Вдруг переднее колесо телеги попало в выбоину мостовой. Першероны дернули, возница от толчка проснулся и, спросонья не разобравшись в ситуации, принялся понукать лошадей:

– Что встали, ленивые черти? Нам осталось совсем немного, вон уже виден рынок!

Лошади рванули вперед с новой силой, застрявшее колесо отвалилось, телега накренилась, и ящики с капустой и кабачками полетели на мостовую. Я успела вовремя отскочить, но Гастон стоял спиной к телеге и не заметил угрозу. Один из ящиков пролетел рядом с ним, и крупный кочан капусты ударил жулика по голове.

Гастон вскрикнул, выпучил глаза и свалился на брусчатку. Я не стала терять времени, резко развернулась и бросилась наутек, остановившись только возле самого дома.

День или два прошли в тревоге и колебаниях, но потом меня снова остановил на улице прежний человек – тот самый, который угрожал мне расправой, если я не отдам ему браслет.

Он очень испугал меня, и я уже думала отдать ему Кольцо Змея, но той же ночью мне явился во сне Поль. Он был печален и подавлен, и он сказал мне, что если я отдам тому человеку браслет – жизнь Поля окажется потерянной напрасно и он будет обречен на вечные страдания.

Утром я долго лежала, не зная, на что решиться. И вдруг я поняла, что есть только одно место, где я смогу укрыться от того человека, лишь одно место, где он меня не достанет.

Это было неожиданно и безрассудно, однако в тот же день, сама не знаю как, я оказалась в приемной эмиссара большевистской России.

Это оказался нервный, чем-то напуганный человек лет пятидесяти.

Узнав, что я хочу вернуться на родину, он начал задавать мне бесчисленные и бессмысленные вопросы – о происхождении, о друзьях и родственниках, о профессиональных интересах, о причинах моего возвращения. Отчего-то упорно допытывался, не бывала ли я в Женеве. Я отвечала как могла коротко и правдиво, стараясь, однако, не говорить лишнего. Потом куда-то ушел, попросив обождать несколько минут – однако отсутствовал более часа.